Сокровища ханской ставки

АНОНИМУС, 2023

Исполняется сорок дней с того момента, как бандиты в квартире генерала Воронцова застрелили его старинного друга, полковника КГБ Александра Лукова. Воронцов приглашает на поминки старшего следователя Волина и дает ему прочитать очередную тетрадь воспоминаний Загорского.

Глава вторая. Природные гады Российской империи

Перрон на здешней станции был не только нечистым, но и невысоким, так, что сходя из поезда, можно было легко подвернуть, а при большом желании даже и сломать ногу. Эти неожиданные опасности на совершенно ровном месте ясно указывали на то, что путники наши прибыли в провинцию — и не так, чтобы просто глубокую, а поистине глубочайшую. Здание вокзала, хоть и двухэтажное, но деревянное, с облупившейся зеленой краской и покосившимися окнами только подтверждало это ощущение. Немногочисленные пассажиры, высыпавшие на перрон, быстро рассеялись по окрестностям, и у Загорского возникло чувство какой-то зияющей пустоты. При близком знакомстве с этой пустотой легко было бы впасть в уныние. На счастье, они с Ганцзалином оказались на станции не одни, а вместе с их новой знакомой, очаровательной Варварой Евлампиевной Котик.

— С приездом, — сказала та, почему-то лукаво улыбаясь. — Наши пенаты, удаленные от культуры и цивилизации, могут показаться вам запустелыми и печальными, но это не соответствует действительности. При ближайшем рассмотрении тут происходит много чего любопытного. Здешний предводитель дворянства мсье Кривошапкин регулярно устраивает тут балы и концерты. У нас даже есть свой синематографический театр, который содержит помещик Портнягин. В прошлом году он пятнадцать раз показал фильму «Донские казаки». Вы любите синематограф, ваше превосходительство?

— Признаться, не очень, — рассеянно отвечал Нестор Васильевич, блуждая взглядом по скудному станционному пейзажу. — Как мне кажется, искусство это пустое, плоское и во всех смыслах глухонемое. Не говоря уже о том, что никакой синематограф не может сравниться с книгой.

Варвара Евлампиевна покачала головой: господин Загорский ошибается, за синематографом будущее. Но он, кажется, кого-то ищет? Действительный статский советник отвечал, что нужно найти извозчика, который довез бы их с помощником до Розумихина.

— Извозчиков здесь нет, — отвечала барышня. — Но за мной должна приехать пролетка. А вот, кажется, и она…

К зданию вокзала неторопливо подъехал небольшой экипаж с откидным кожаным верхом. На козлах сидел крестьянин в красной цыганской рубахе и с разлапистой, словно веник, бородой, как будто только что пешком сошедший с картины Репина или прямо доставленный сюда из охотничьих рассказов Тургенева.

— Здравствуй, Еремей, — сказала Варвара Евлампиевна, легко поднимаясь в пролетку.

— Здравия желаю, барышня, — по-военному молодцевато отвечал мужик. — И со всеми вашими спутниками.

Варвара засмеялась — это не мои спутники, трогай! И пролетка тронулась, увозя ее прочь по ухабистой дороге. Загорский задумчиво посмотрел вслед облаку пыли, которую поднял экипаж.

— О времена, о нравы, — проговорил он. — Я положительно не понимаю характера нового поколения…

Верный Ганцзалин осведомился, что тут ему непонятно. Оказалось, Нестор Васильевич почему-то полагал, что госпожа Котик предложит им доехать до села в ее пролетке.

Во-первых, в пролетке только два места, отвечал на это помощник. То есть господину бы еще хватило, а ему, Ганцзалину, пришлось бы бежать по дороге рядом. Во-вторых, если господин хотел ехать с барышней, надо было ей об этом сказать. В противном случае откуда бы она узнала, что они на нее рассчитывают?

Загорский рассердился и велел ему не болтать глупостей. Есть вещи, сами собой разумеющиеся, заметил он. Госпожа Котик ведь не простая крестьянка, и, хотя барышня она оригинальная, но наверняка что-то слышала о правилах приличия. Можно было бы предложить им экипаж хотя бы из чистой любезности, все-таки до деревни идти добрых десять верст.

— Если поторопимся, в полтора часа доберемся, — деловито заметил Ганцзалин.

Однако такая перспектива почему-то совершенно не обрадовала его господина. Тащиться по грязной пыльной дороге под палящим солнцем пешком? Нет уж, слуга покорный. Пусть лучше Ганцзалин подыщет им на станции какую-нибудь телегу — доехать до Розумихина.

К несчастью, пока они беседовали с Варварой Евлампиевной, все телеги оказались уже разобраны. Им досталась только какая-то немыслимо древняя повозка, которой управлял старик-крестьянин с куцей седой бороденкой, шустрыми, как мыши, глазами, и в потерявшем цвет картузе. Телегу его, видимо, никто не решился арендовать ввиду ее чрезвычайной ветхости. Скрипящая, рассохшаяся, какого-то пегого оттенка — казалось, она может просто рассыпаться при малейшей неровности.

— Судя по всему, ее тоже выкопали археологи, — заметил Загорский. — Очень может быть, что на ней ездили еще при Владимире Красное солнышко^[8]. Остается только гадать, на какой версте она развалится.

— Если не развалилась раньше, не развалится и сейчас, — бодро заметил Ганцзалин, забрасывая саквояжи в телегу. — Прекрасный экипаж, домчимся в два счета.

Они уселись поудобнее на пыльных рогожных мешках, устилавших дно, и телега с некоторым усилием двинулась вперед. Конь, который был в нее впряжен, оказался вполне подстать самому экипажу — грязноватой серой масти, понурый, костлявый, со спутанной гривой и даже, кажется, без некоторых зубов.

Помощник, впрочем, тут же объяснил Нестору Васильевичу, что масть и зубы для лошади ничего не значат, в настоящем скакуне главное — стать и мах.

— Мах у него знатный, — согласился Загорский, — идет не быстрее пешехода.

— Шибче никак нельзя, — неожиданно ввязался в разговор возница, — сивка мой на возрасте, от лишней резвости может и копыта на ходу отбросить.

Выслушав эту тираду, действительный статский советник бросил на помощника выразительный взгляд. Ганцзалин в ответ пробурчал, что зато цена совсем небольшая — всего полтинник за поездку. Возница, внимательно слушавший их разговор, оживился.

— Целковик пожалуйте, барин, — неожиданно сказал он, почесав в куцей бороденке.

Китаец бросил на него взгляд, от которого любой другой крестьянин кроме русского, надо думать, немедленно помер бы со страху.

— Это почему целковик, — грозно спросил он, — договаривались ведь на пятьдесят копеек?!

— Так то за одного человека, а вас двое, — охотно объяснил старик.

Нестор Васильевич и Ганцзалин переглянулись.

— Ладно, будет тебе целковик, — кивнул Загорский.

Однако старик на этом не угомонился.

— Прибавить надо, ваше благородие, — проговорил он невесть откуда взявшимся басом. — Еще целковик, не меньше.

— А это за что? — спросил Ганцзалин, прищуривая глаза от гнева.

— Поклажа больно тяжелая, конь, того и гляди, надорвется. А кому не нравится, так вот, пожалте по дороге пешочком топать.

И, как бы показывая серьезность своих намерений, натянул вожжи, от чего старый сивка немедленно встал, как вкопанный, может быть, надеясь, что сегодняшнюю работу он уже выполнил.

Несмотря на бессмысленную наглость требования, Загорский согласился и на это условие. Он не без оснований опасался, что закипавший Ганцзалин захочет долбануть старика-крестьянина своим железным кулаком прямо по древнему его картузу, а разбирательство со здешними органами власти в его планы совсем не входило. Он даже не стал искать местную жандармскую команду, чтобы доложиться о приезде. Действительный статский советник заявил своему помощнику, что чем меньше народу узнает об их появлении, тем будет лучше. Не говоря уже о том, что Ганцзалин и без того перевел их на полулегальное положение, объявив барышне Котик о том, что они — археологи.

— Ну, где ты видел таких археологов? — увещевал он китайца. — Ни оборудования специального, ни людей в достаточном количестве. Что, по-твоему, можем мы тут отыскать вдвоем?

Ганцзалин отвечал в том смысле, что отыскать при желании можно все, что угодно. Как гласит русская пословица: была бы свинья, а лужа найдется. Загорский нахмурился и собирался, видимо, сделать помощнику выговор, но их неожиданно прервал старик-крестьянин.

— Так что, господа хорошие, сойдемся на двух целковых? — спросил он, встряхивая вожжами в воздухе.

— Сойдемся, сойдемся, езжай, любезный, — нетерпеливо отвечал ему действительный статский советник.

После этого движение восстановилось в прежнем неторопливом темпе. Сивка лениво цокал копытами по ухабистой дороге, телега переваливалась с боку на бок, норовя вывалить своих пассажиров наземь, как совершенно ненужный и обременительный груз. Чтобы не оказаться на земле, им приходилось крепко держаться за борта, что, как легко догадаться, настроения тоже не прибавляло.

Несколько минут помощник, надувшийся, как аэростат, ехал молча, потом внезапно заявил во весь голос:

— Рано!

Нестор Васильевич посмотрел на него вопросительно: что именно рано?

— Рано крепостное право отменили, — отвечал китаец. — Теперь ему и в зубы не дашь, этому жулику.

Загорский пожал плечами: их возница — бедный человек, выживает, как может. В конце концов, для них с Ганцзалином эти два рубля ничего не значат, а для крестьянина — большое подспорье. И вообще, надо понимать, что они довольно далеко отъехали от Санкт-Петербурга, и вокруг уже не привычная им Европа, а тысячелетняя Русь.

Однако китаец уперся: дело не в деньгах, но раз уж договорился, слово надо держать. Нестор Васильевич хотел было посоветовать Ганцзалину обратиться с этой максимой к его же китайским соотечественникам, которые славятся своей честностью в делах, но поглядел на обиженный вид помощника и передумал.

— Ты обратил внимание, что госпожа Котик ехала в поезде с одним только ридикюлем? — спросил вместо этого Загорский, видимо, желая отвлечь Ганцзалина от неприятных мыслей.

— Ну, обратил, — пробурчал тот. — И что это, по-вашему, значит?

— Пока, видимо, ничего, — отвечал хозяин. — Просто любопытно, куда и зачем она ездила совершенно без багажа?

Однако Ганцзалин, судя по всему, не собирался беседовать о столь ничтожных материях в то время, как их с хозяином только что самым бессовестным образом нагрели на целых полтора рубля. Загорский, видя его настроение, тоже умолк и думал о чем-то своем.

Часа через полтора непрерывной езды вдоль полей они въехали в небольшой лес.

— Леса тут должны быть редкостью, — заметил Загорский, — все же вокруг степь.

Возница заметил, что тут не только лес имеется, но даже и озеро при нем, по имени Листвянка. Нестор Васильевич кивнул: судя по тому, что лес растет на его берегах, озеро должно быть не солончаковым, а пресным, что в здешних местах тоже встречается нечасто.

Солнце тем временем уже начало садиться, и в лесу быстро сгущались сумерки. За деревьями, стоявшими вдоль дороги, заблестело обширное водное зеркало.

— А скажи-ка, братец, слышал ли ты о недавних убийствах в Розумихино? — ласково обратился Нестор Васильевич к старику вознице.

Тот поскреб в бороденке и отвечал как-то смутно, что земля слухом полнится. Говорят, чухонца убили и еще вроде как околоточного. Чухонца-то нашли, а вот фараона пока нет.

— А не полнится ли земля слухами, кто именно мог их убить? — продолжал свои расспросы Нестор Васильевич.

Старик покосился на него хмуро и отвечал, что убить мог кто угодно, потому — народ такой озорной, что не приведи Господи!

— Ну, а среди озорного народа есть такие, которые особенно озоруют? — не унимался Загорский.

Возница посмотрел на него хитро и отвечал, что так, задарма сказать не может.

— Ладно, — согласился его превосходительство. — Обрисуй мне характеры наиболее буйных в вашей местности, а я тебе за это дам целковый.

Старика такой обмен вполне устроил, и он было открыл уже рот, как вдруг захлопнул и глаза его округлились.

— Гля, — пробормотал он, указывая пальцем вправо, в сторону озера, — это что еще такое?

Ганцзалин и Загорский одновременно повернули головы. Старик, видно что-то разглядел в лесном полумраке и сидел бледный, мелко крестясь и бормоча что-то вроде «мать честная, богородица лесная!». Нестор Васильевич, не тратя времени на слова, спрыгнул с телеги и, сопровождаемый верным Ганцзалином, прямо сквозь лес двинулся к озеру.

Спустя полминуты они уже стояли на берегу возле подозрительного предмета, вызвавшего такой страх у старика-крестьянина. Озерной волной на прибрежную траву выбросило форменный голубой мундир жандарма. Какая-то неведомая сила покромсала его в клочья, на обрывках расплылось большое темное пятно.

— Очень похоже на кровь, — заметил Ганцзалин и зачем-то понюхал обрывки.

Господин пожал плечами: может быть и кровь, ничего нельзя исключать. Вероятнее всего, мундир принадлежит тому самому следователю, который пропал без вести после того, как приехал расследовать убийство. Так или иначе, у них в руках — еще одна улика, которая говорит, что погибшие умерли не от естественных причин, а были кем-то убиты.

Тут Загорский прервал сам себя и к чему-то прислушался. Помощник глядел на него вопросительно.

— Ты слышишь? — внезапно спросил Загорский.

— Что я должен слышать? — несколько сварливо осведомился Ганцзалин, которому окровавленные лоскуты в руках хозяина, кажется, действовали на нервы.

— Храп, — отвечал Нестор Васильевич. — Или похрюкиванье.

Помощник прислушался. Действительно, откуда-то издалека, из чащи, доносилось еле слышное протяжное хрюканье. Ганцзалин подумал и предположил, что такие звуки вполне могут издавать кабаны, которых в этом лесу наверняка видимо-невидимо. Вот вам, между прочим, и первые подозреваемые. Что ни говорите, а кабаны вполне могли убить эстонца и следователя, да еще и изорвать на них одежду при этом.

— Убить, конечно, они могли, а вот утопить — вряд ли, — покачал головой хозяин.

Ганцзалин подумал еще немного и выдал новую, исправленную версию. По его мнению, крупный секач, которого что-то разозлило, напал на Саара и нанес ему тяжелые увечья. Тот, пытаясь спастись от зверя, прыгнул в озеро, но, поскольку был тяжело ранен, не смог плыть и утонул. Та же примерно история случилась и со следователем. Может быть даже, их атаковал не один кабан, а целое стадо.

— Я бы даже сказал: шайка, — Нестор Васильевич внимательно оглядывал темнеющие окрестности. — Из твоих слов вырисовывается весьма правдоподобная картина. Кабаны заманивали людей в лес, там нападали на них и загоняли своих жертв в озеро. Перед этим снимали с несчастных одежду, вероятно, чтобы удобнее было вывернуть карманы и поживиться их содержимым. Скорее всего, они прогуливали все награбленное в местном кабаке. Надо поискать, не валяется ли тут поблизости бумажник, из которого звери изъяли все жалованье несчастного следователя.

Ганцзалин насупился: он говорил совершенно серьезно. Что же касается одежды, то одежду покойники могли сбросить уже в озере. Она намокла, тянула ко дну — и они избавились от нее. Чем плоха его версия?

Нестор Васильевич пожал плечами и отвечал, что эта версия не хуже любой другой, не считая того, что она в корне неверная. После утопления трупы должны были всплыть на поверхность, а их до сих пор не нашли. Это может значить одно из двух. Либо утопленников что-то удерживает на дне озера, либо озеро тут вовсе не при чем, и одежду подбросили для отвода глаз. Вероятно, чтобы выяснить это, сюда придется вернуться еще раз — в светлое время суток и захватив с собой ружья. Кабан — животное злое, опасное и непредсказуемое, идти на него с голыми руками — чистое самоубийство.

Ганцзалин ухмыльнулся. А как же экзамен в школе ушу — когда господин сдавал его, он выходил с голыми руками против кабана. А теперь вдруг боится?

— Во-первых, — отвечал Загорский, — это был не кабан, а домашняя свинья, хоть и очень большая. Во-вторых, мы дрались с ней один на один, а здесь кабанов может быть целый выводок.

— А что в-третьих? — спросил помощник.

В-третьих, он был в два раза моложе, и не желает без крайней необходимости испытывать судьбу. Пока с них довольно и лохмотьев, которые они нашли в озере. Во всей этой истории лично его удивляет пока только одно: дорога проходит совсем рядом с озером, почему обрывки мундира не нашли раньше них местные жители?

— Может, их выбросило на берег только что? — предположил помощник.

Нестор Васильевич кивнул — и такое нельзя исключать. Что ни говорите, но сегодня им необычайно повезло. Только приехали на место — и сразу обнаружили важную улику.

Однако очень скоро стало ясно, что везение их, если даже и имело место, оказалось совсем недолгим. Это они поняли, выйдя из леса обратно на дорогу. Древняя телега, на которой они ехали со станции, исчезла. Вместе с ней растворился также старый крестьянин и его верный сивка, способный, по уверениям хозяина, отбрасывать копыта прямо на ходу. Неизвестно, что так напугало возницу, однако его и след простыл.

— Не страшно, — заметил Загорский, — до деревни осталось совсем чуть-чуть.

— А вещи? — прорычал Ганцзалин. — Старый пес увез наши вещи!

Китаец крайне щепетильно относился к имуществу хозяина, не говоря уже о своем собственном, и потому мгновенно пришел в неистовство. Он рвал и метал, он объявил, что старика надо было прибить на месте, не дожидаясь, пока тот сбежит. Он, Ганцзалин, сразу почувствовал, что имеет дело с жуликом, а вовсе не с тысячелетней Русью, как говорил хозяин. Он это понял немедленно, как только возница потребовал прибавки! Всемилостивый Будда, помоги ему найти негодяя, и он клянется умертвить его смертью чудовищной, самой страшной из всех возможных!

Загорский, впрочем, был совершенно спокоен.

— Вещи никуда не денутся. Опишем здешним жандармам приметы нашего старичка, они его быстро поймают. И потом, почему ты решил, что он жулик? В конце концов, человек мог просто испугаться и уехать.

— А мы?!

— Про нас он просто забыл…

Эта версия показалась китайцу весьма сомнительной, но спорить казалось бессмысленным. Был ли крестьянин жуликом, или просто испугался, результат был один — они стояли на дороге совершенно одни и без всякого имущества. Вокруг них сгущалась тьма, из леса раздавались отдаленное, но весьма неприятное хрюканье, и Ганцзалин мудро решил, что самое последнее дело сейчас — вступать с хозяином в препирательства.

Они решительно двинулись вперед и спустя пятнадцать минут вышли к околице большого села. Очевидно, это и было искомое Розумихино. Неосвещенные избы за околицей темнели мрачно и неприветливо: видимо, экономя свечи и керосин, обитатели села ложились спать пораньше.

— Любопытно, — заметил Загорский. — Мы с тобой, похоже, оказались на границе двух миров. Здесь еще мир собственно русский с его избами и смирными православными крестьянами, а дальше к югу — уже мир малоросский, гоголевский, с белеными хатами и плясками на Лысой горе.

Но помощник, кажется, не слушал хозяина: сейчас, по его мнению, имелись вещи поважнее плясок, пусть даже и на Лысой горе.

— Куда теперь? — озабоченно спросил Ганцзалин. — Где искать Шторна?

— Пока нигде, — отвечал Нестор Васильевич, зорким своим, как у ястреба, глазом озирая ночные окрестности. — Я полагаю, мы не станем тревожить барона на ночь глядя. Судя по всему, характер у него вздорный и столь позднее появление может его возмутить. Хорошо было бы заселиться в номер, однако боюсь, что гостиницы тут нет. Поэтому заночуем в какой-нибудь избе. Надеюсь, местные жители окажутся к нам благосклонны.

— Будем стучаться во все избы по очереди? — спросил помощник.

Нестор Васильевич покачал головой и показал на дом, стоявший несколько на отшибе. В нем, в отличие от всех остальных, мерцал в окне желтый огонек.

— В старые времена, — заметил Загорский, — на краю деревни стояли дома самых бедных членов общины. Сейчас же ситуация изменилась. Не в том смысле, конечно, что сейчас тут селятся кулаки и богатеи. Но, как видишь, это единственный дом, в котором горит свет. Кто будет беззастенчиво жечь керосин или свечи ночью, вместо того, чтобы лечь спать и завтра подняться с утра пораньше, чтобы заняться огородом и полевыми работами? Правильно, человек умственного труда. Скорее всего, тут живет школьный учитель. Надеюсь, наше общество не будет ему в тягость.

Действительный статский советник толкнул незапертые ворота, и они оказались во дворе. Отсутствие хлева, а, значит, и домашних животных, подтверждало первоначальную версию Загорского.

— Однако огород он, кажется, держит, — заметил Нестор Васильевич, когда Ганцзалин в темноте угодил ногою в кучу компоста. — И это понятно. Животные требуют постоянного ухода, не говоря уже о том, что их регулярно приходится резать. А огород, что называется, есть не просит. Во всяком случае, регулярных забот с ним меньше. Из этого можно сделать вывод, что здешний хозяин — человек трезвый и практический.

Ганцзалин, не слушая Загорского, с проклятиями пытался вытереть ногу о траву. Это ему не очень удавалось и проклятия его становились все громче и озлобленнее.

— Не кричи так, — велел ему господин, — ты своими воплями напугаешь не только всех чертей в аду, но и мирных туземцев.

Они подошли к избе вплотную, туда, где в темноте смутно брезжили очертания входной двери.

— Дом просторный, — оценил Нестор Васильевич, — значит, хозяина мы не стесним. Наверняка он уже обнаружил наше присутствие, но все же, я думаю, нам стоит постучать.

Ганцзалин поднял было руку, чтобы исполнить пожелание господина, но тут дверь избы отворилась сама собой. На пороге стояла темная фигура, лица ее было не разглядеть во мраке. В руках фигура держала ружье, которое было направлено прямо на незваных гостей.

— Не двигаться, — негромко, но угрожающе сказала фигура. — Руки вверх!

— Сразу видно человека умственного труда, — ядовито заметил Ганцзалин, поднимая руки. — Вы, правы, здесь нас встретят со всем возможным гостеприимством.

— Вы кто такие? — спросил хозяин дома, убедившись, что оба пришельца подняли руки. — Зачем явились?

— Мы путешественники, — невозмутимо отвечал Нестор Васильевич.

Неприветливый хозяин только хмыкнул в ответ.

— Путешественники? И что же вас занесло в нашу Тмутаракань?

Загорский сдержанно заметил, что Тмутаракань, насколько ему известно, расположена гораздо дальше к юго-западу, где-то между Азовским и Черным морями.

— Вы, я гляжу, знаток древней географии, — язвительно заметил хозяин дома.

— Скорее уж, истории, — уточнил действительный статский советник.

— Вы историк? — их ночной собеседник от неожиданности даже ружье опустил и перестал, наконец, целиться в незваных гостей.

— Позвольте представиться, — проговорил Загорский, вежливо склоняя голову, — почетный член Императорского Русского исторического общества, действительный статский советник Нестор Васильевич Загорский. А это мой помощник Ганцзалин.

Несколько секунд хозяин дома стоял, переводя взгляд с Ганцзалина на Загорского и обратно.

— Удивительно, — сказал он. — Просто поверить не могу. Впрочем, если все действительно так, как вы говорите — прошу вас быть моими гостями.

И отошел в сторону, давая гостям проход.

— А он не выстрелит нам в спину? — спросил Ганцзалин по-китайски, пока они шли внутрь дома, а хозяин следовал за ними.

— Успокойся, — по-китайски же отвечал Загорский. — Тут тебе не китайские триады и не сицилийская мафия, это обычный русский учитель.

— Еще неизвестно, кто опасней, — огрызнулся китаец. — Знавал я одного учителя, так он головы ученикам резал…

— Помолчи, — велел ему Нестор Васильевич, — нехорошо, что мы при хозяине дома говорим на непонятном ему языке.

Они вошли в горницу и осмотрелись по сторонам. Обстановка в избе была самая простая. Стол, стул, печка, лавка, полати, нехитрая огородная утварь. Из общего ансамбля несколько выбивался только большой книжный шкаф, наполненный книгами и журналами, да на стене висела небольшая литография, изображавшая охоту нильского крокодила на антилопу.

— Прошу садиться, — сказал хозяин, глядя на гостей внимательными серыми глазами.

Они сели на лавку, хозяин дома — на стул. Неверный свет керосиновой лампы озарял его лицо. Надо сказать, внешность у него оказалась незаурядной. Тонкие брови, идеально прямой нос, слегка взъерошенные русые волосы, решительный рот, чью строгую линию слегка смягчали усы, волевой подбородок, очертания которого маскировала мягкая бородка. Но самым главным в его внешности были глаза — внимательные, понимающие и смотревшие, кажется, прямо в душу собеседнику. Глаза эти светились особенным внутренним огнем, какой на небесах можно видеть почти у всех ангелов, а на земле — только у фанатиков и святых.

«Святой или фанатик? — подумал про себя Загорский. — Впрочем, неважно, скоро все будет ясно».

— Скажите, а ваш Ганцзалин тоже историк? — осторожно осведомился хозяин дома, который, в свою очередь, внимательно их рассматривал.

— Он больше, чем историк — он китаец, — отвечал Нестор Васильевич. — Как известно, китайцы — настолько древняя нация, что, кажется, в древности своей переросли и саму историю. Во всяком случае, ту ее часть, которая нам известна.

Хозяин дома рассмеялся, но тут же спохватился и умолк.

— Тысяча извинений, — сказал он, продолжая глядеть на Загорского удивительными своими глазами. — Я вот вас допрашиваю, а сам даже не представился…

Он поднялся со стула, одернул на себе коричневый мятый пиджак и сказал очень просто:

— Дмитрий Сергеевич Ячменев, здешней земской школы учитель.

— Преподаете, стало быть, все науки сразу? — улыбнулся Загорский.

— Да, — засмеялся Ячменев, — универсал вроде Леонардо да Винчи. Вы уж извините, что я вас с ружьем встретил. Публика тут разная ходит, недавно вот два человека пропали, есть подозрение, что убиты. Приходится принимать меры предосторожности, деваться некуда. Давайте-ка, я вам с дороги самоварчик раскочегарю, вы, верно, проголодались.

— Благодарю, — сказал Нестор Васильевич, — дорога, действительно, вышла чуть более длинной, чем мы ожидали.

Учитель вынес самовар в сени и спустя недолгое время принес обратно уже горячим.

— Я, видите ли, живу анахоретом — ни жены, ни даже кухарки, все приходится делать самому, — сказал он, как бы извиняясь.

Действительный статский советник отвечал, что в таком образе жизни есть свои преимущества: уединенность, покой и много времени для самостоятельных занятий. Насколько можно судить по обложкам книг и журналов, их доброго хозяина особенно интересует древнерусская литература и история.

— Да, — с легким, как показалось Загорскому, смущением, кивнул Ячменев. — Я ведь Московский университет кончал, как раз историко-филологический факультет. Ну, и понемногу занимаюсь сам, стараюсь не забывать, что знал, да и новости науки тоже почитываю.

Чай оказался неожиданно вкусным, они пили его с кусковым сахаром и пряниками. Только Ганцзалин отказался от того и другого, еле слышно пробурчав, что это варварство — портить вкус чая всякими сладостями.

— Да, я слышал, что в Китае чай пьют в натуральном виде, ничего не добавляя, — проговорил Дмитрий Сергеевич, как бы спохватившись.

Нестор Васильевич отвечал, что чай в Китае пьют по-разному. В столице, действительно, предпочитают натуральный вкус, а где-нибудь на юге пьют с таким количеством сладостей, что даже и русскому человеку со удивлением и смехом^[9].

— Да-да, — засмеялся хозяин дома, который оказался человеком неожиданно веселым и светским, — кто же убо восхощет таковаго ефопскаго чая пити…^[10] Переписка Курбского с Грозным, не так ли?

Они еще немного побеседовали о древнерусской литературе, причем Дмитрий Сергеевич восхищался ей без меры и говорил, что это просто кладезь языковых богатств, которые почему-то почти совершенно игнорируют современные писатели.

Как бы невзначай Нестор Васильевич обратил внимание на литографию с крокодилом.

— Да, — сказал Ячменев с неожиданной гордостью, словно бы сам писал земноводное с натуры, — это, если хотите, древний символ здешних мест.

— Любопытно, — заметил Нестор Васильевич, — однако и странно немного. Здесь, конечно, юг, но все-таки не Африка и даже не Азия, откуда тут взяться крокодилам? Или это что-то вроде герба здешнего помещика?

Ячменев кивнул головой: именно так. Русский помещик, сами знаете, тщеславен и кого только себе на герб не сажал — и орлов, и драконов, и грифонов с русалками. Но здешний, кажется, всех переплюнул и, похоже, желает напрямую вести свой род от крокодилов.

— Вы это серьезно? — удивился Загорский.

Дмитрий Сергеевич пожал плечами. В Розумихине ходит легенда, и он сам ее слышал, что в здешних местах водятся крокодилы. Более того, согласно преданию, два века назад жил здесь поп из староверов, который подкармливал огромного ящера, жившего в тутошнем озере…

— Да вы его проезжали, наверняка видели, — перебил сам себя учитель. — Оно от дороги саженях^[11] в десяти, едва-едва деревья его прикрывают.

Загорский и Ганцзалин обменялись быстрыми взглядами.

— Так вот, — продолжал Ячменев, — согласно преданию, жившего здесь когда-то гигантского крокодила подкармливал местный поп. Однажды еда у попа кончилась, и он отдал крокодилу свою собственную дочь. Узнав об этом, разъяренные крестьяне убили попа, а крокодил сгинул в нетях.

— Но ведь это всего только легенда, в которой, судя по всему, отразилось государственное неприятие старообрядческой церкви, — Нестор Васильевич отпил остывающего чаю. — Сами посудите, крокодил в этих широтах — это зоологический нонсенс.

— Ну да, все господа ученые так думают, — весело согласился Ячменев. — Однако исторические факты говорят немного о другом. Ну, изустные предания и всякие там народные рапсоды — это, конечно, для науки не аргумент. Но что вы скажете о письменных хрониках? Некоторые из них прямо повествуют о наличии крокодилов на русской земле. Причем крокодилов диких, а не привезенных из жарких стран на потеху князьям и богатым людям.

Он подошел к шкафу, вытащил оттуда толстую тетрадь в коленкоровом переплете, открыл.

— Вот, например, Галицко-Волынская летопись. Запись от 2 декабря 1582 года гласит о нашествии крокодилов на Новгород. — Он откашлялся и прочитал, окая, словно священник в церкви. — «Того же лета изыдо́ша коркодилы лютии из реки, и путь затвори́ша, людей много пояда́ша, и ужасо́шося люди и моли́ша Бога по всей земле. И паки спря́ташася, а иных изби́ша…»

Он поглядел на Загорского: что скажете? Русский летописец соврет — недорого возьмет? Ладно, а как вам свидетельство австрийского посла Сигизмунда Герберштейна в его «Записках о московитских делах»? Запись сделана в 1528 году. Вот послушайте, это перевод с немецкого.

Ячменев перелистнул страницу и прочитал:

— «Область сия изобилует рощами и лесами, в которых можно наблюдать страшные явления. Именно там и поныне очень много идолопоклонников, которые кормят у себя дома каких-то змей с четырьмя короткими ногами, наподобие ящериц, с черным и жирным телом, имеющих не более трех пядей в длину… в положенные дни они очищают свой дом и с каким-то страхом благоговейно поклоняются им, выползающим к поставленной пище, до тех пор, пока те, насытившись, не вернутся на свое место».

— Три пяди^[12] — это меньше двух футов^[13], — заметил Загорский. — Для крокодилов мелковаты, не находите?

— Может быть, подкармливали только молодняк, а взрослые особи промышляли сами, — пожал плечами Ячменев. — И вот, кстати, что еще пишет посол: «Русские бояре в Московии содержат в огромных лоханях с водой кровожадных ящеров для собственного увеселения».

Учитель торжествующе поглядел на Загорского. Предположим, летописец соврал, но какой смысл врать Герберштейну? Человек серьезный, положительный, дипломат. Да, между нами говоря, и летописцы не оставляли потомкам совсем уж откровенной небывальщины.

Однако, судя по скептическому выражению лица Нестора Васильевича, Ячменев гостя не убедил. Хозяина дома, впрочем, это не огорчило.

— Понимаю, — кивнул он. — Летописцы, дипломаты — люди ненадежные. Но что вы скажете о совсем недавнем свидетельстве? Каких-то двадцать лет назад газета «Псковские ведомости» писала о том, что из реки Великой выползло сонмище крокодилов, которые пожрали множество собак и кошек. Кроме того, при сем зоологическом катаклизме пострадали и отдельные подданные Российской империи.

Нестор Васильевич пожал плечами: бульварная пресса, что тут скажешь? Они, если понадобится, крокодилами заселят не только Псков, но и резиденцию его императорского величества.

— Могут, — весело согласился Дмитрий Сергеевич. — К слову, о величествах. Имеется у меня в коллекции донесение Арзамасского земского комиссара Василия Штыкова.

Он перелистнул страницу и прочитал:

— «Лета тысяча семьсот девятнадцатого, июня четвертого дня. Была в уезде буря великая, и смерч, и град, и многие скоты, и всякая живность погибла… И упал с неба змий, Божьим гневом опаленный, и смердел отвратно. И, помня Указ Божьей милостью Государя нашего Всероссийского Петра Алексеевича от лета тысяча семьсот восемнадцатого о Куншткаморе и сбору для ея диковин разных, монструзов и уродов всяких, каменьев небесных и разных чудес, змия сего бросили в бочку с крепким двойным вином…»

Ячменев хитро поглядел на Загорского: увлекательно, не так ли — и продолжил читать.

— «В длину сей монструз от пасти до конца хвоста спаленного — в десять аршин и пять вершков, и зубья в пасти той, яко у щуки, но более того и кривые, а спереди еще более в два вершка, а крылья, яко у нетопыря — кожаные, и одно крыло от хребта змиева длиной аж в девять аршин и десять вершков, а хвост зело длинен, в четыре аршина и пять вершков, лапы голые, с когтями, яко у орла и более, и лапы на крыльях четырехперстные с когтями ж, а глаза блеклы, но весьма свирепы».

— Ну, это уж простите, не крокодил, а какой-то птеродактиль, — пожал плечами Загорский.

— И пусть птеродактиль, — отвечал учитель. — Там, где поймали птеродактиля, вполне может быть и крокодил, и вообще кто угодно. Я полагаю, что комиссар петровских времен не стал бы врать в донесении. Петр Великий, как все знают, отличался чрезвычайно раздражительным нравом. И если бы должностное лицо отослало такой рапорт, не имея возможности подтвердить сообщение, так сказать, предметно — его могли ждать пытки или даже смерть. Следовательно — что? Следовательно, мы вполне можем предположить, что еще совсем недавно по русской земле ходили разнообразные экзотические гады. Нет, я не настаиваю на том, что это были обязательно крокодилы. Это могли быть гигантские ящерицы или даже какие-нибудь ископаемые земноводные, в силу неизвестных обстоятельств на миллионы лет пережившие своих сородичей…

С минуту действительный статский советник молчал. Потом поднял глаза на собеседника.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Предположим, что эти крокодилы или какие-то другие монстры действительно топтали нашу богоспасаемую землю еще несколько веков назад. Почему же о них осталось так мало свидетельств?

— Да потому что некому было эти свидетельства оставлять, — усмехнулся Ячменев. — Монстры эти наверняка гнездились где-нибудь на природе, в сельской местности. А там жили одни неграмотные крестьяне, которым что дракон, что крокодил, что змей из бездны — все едино. А вы знаете, что нет в России ни одной мало-мальски крупной деревни, где бы не ходили предания о гигантских змеях? И это при том, что власти и церковь такие легенды категорически не одобряют. Однако надо понимать, что змей тут — общее название для любого гада. А то, что он на четырех ногах и с драконьей головой — так это детали, в которые мало кто вдавался.

Загорский полюбопытствовал, почему же всех этих крокодилов не видно сейчас? Потому, отвечал Ячменев, что они, вероятно, подверглись массовому уничтожению со стороны крестьян. Выжили только отдельные особи, которые и доживают свой век в озерах и болотах.

— Ну, что ж, — задумчиво заметил Нестор Васильевич, — может быть, какое-то здравое зерно во всех этих историях имеется. Во всяком случае, сходу отрицать существование русских крокодилов на том только основании, что эта порода неизвестна зоологам, наверное, не стоит. Кстати, неплохо было бы переговорить со здешним помещиком. Как его фамилия?

— Его фамилия Погудалов, вот только переговорить с ним вряд ли получится, — отвечал учитель. — Не так давно он продал свои земли крестьянам и дачникам, и уехал прочь — кажется, в Италию…

С крокодилолюбивых помещиков и их подопечных беседа сама собой понемногу перешла на темы менее экзотические. Разговор они закончили далеко за полночь, и ко сну отошли уже часов около двух ночи.

Примечания

8

Владимир Красное солнышко — былинный князь, прототипом для которого стал живший в X–XI веках великий князь киевский Владимир Святославич, крестивший Русь.

9

Загорский мимоходом проверяет, распознает ли его собеседник скрытую цитату из переписки Ивана Грозного и князя Андрея Курбского.

10

Ячменев отвечает на шутку Загорского измененной цитатой из Первого послания Грозного Курбскому.

11

Сажень — примерно 2,1 метра.

12

Пядь — 17,78 сантиметра. Три пяди это примерно 53 см.

13

Фут — около тридцати сантиметров.