Призрачный омут

Адриана Мэзер (2017)

Саманта Мэзер принадлежит к проклятому роду. Призраки, духи и злой рок преследуют девушку с тех пор, как она поселилась в Салеме. В 1912 году тетя и дядя Саманты Мэзер взошли на «Титаник». Спустя сто лет после трагических событий Саманта начинает видеть сны о зловещем корабле. Чем больше девушка погружается в мир снов, тем страшнее становится опасность, которая ей грозит. Сможет ли она изменить прошлое, пока призрачный омут не затянул ее в свои глубины навсегда?

Глава 4

Что случилось той ночью

Запинаюсь, выходя на дорожку, ведущую к нашему дому. Браво! — Саманта! — восклицает миссис Мэривезер, загружая башню изумительно упакованных коробок с выпечкой в свой пикап. — Как дела в школе? Надеюсь, больше не слышала странных звуков?

— Не-а.

Она внимательно вглядывается в мое лицо, словно хочет сказать что-то, но в итоге молчит. Я замираю, шагнув к двери.

— Интересно, а папа когда-нибудь расспрашивал вас о той самой ночи?

Миссис Мэривезер наклоняет голову к плечу, размышляя:

— Твой отец всегда был молчалив и упрям, даже в детстве. Как-то летом он свалился с дерева и сломал палец. Даже когда тот раздулся, как сосиска, Чарли не желал признавать, что палец болит. Более того, снова залез и спрыгнул с дерева, просто чтобы доказать, что никогда не чувствовал себя лучше. — Она многозначительно приподнимает бровь. — Мне пора везти в пекарню новые рецепты, которые я на днях опробовала. Захочешь поболтать, заскакивай в любое время.

— Да, конечно, — вру я в ответ, распахивая боковую дверь.

В доме ни звука.

— Пап?

— В бальном зале! — раздается его голос справа от лестницы.

Прикрываю дверь и торопливо иду на голос. С каких пор комнату с фортепиано и неудобной даже на вид древней мебелью мы зовем «бальным залом»? Заходя, я мгновенно расслабляюсь при виде отца, живого и здорового. Честно говоря, с тех пор как Элайджа исчез, я сюда ни разу не заходила. На портрет Эбигейл, висящий в другом конце комнаты, стараюсь не смотреть. Глядя на него, единственное, что я вижу, — его глаза. Глаза, по которым я скучаю.

Стоп, больше никакой магии. И никакого Элайджи.

Папа стоит у обитого шелком дивана и рассматривает потолок.

— Что делаешь?

— Просто осматриваюсь, — с улыбкой говорит он. — Знаешь, когда твоя бабушка была жива, в этом зале никогда не бывало тихо. — Папа указывает на старый граммофон. — Здесь звучала музыка, а элегантные леди играли в бридж, попивая чай.

Улыбаюсь в ответ.

— Судя по твоим рассказам, у бабушки было мало друзей.

— В старости-то да. Но когда я был маленьким, а отец еще жив… — Он умолкает, не закончив. — Мне всегда казалось, что дом слишком большой для нас троих, но мама каким-то чудесным образом умела его заполнить. Она бы расстроилась, если б увидела, что сейчас этот зал пустует.

Отец садится на диван у камина. Последний раз он вспоминал о бабушке, когда мы обсуждали случившееся той ночью в лесу. Значит, сейчас он собрался говорить об этом? Папа похлопывает по подушке рядом с собой, и я присаживаюсь, выбирая место, с которого не буду видеть портрет.

Отец смотрит на меня:

— Как насчет того, чтобы нам вернуться в Нью-Йорк?

Что?!

— Уехать из Салема? Это из-за кошмаров? Да, мне тяжко пришлось… после случившегося. Но сейчас все намного лучше, клянусь. Я уже спокойно сплю, и…

Слова срываются с языка быстрее, чем я успеваю их осмыслить. Отец задумчиво морщит лоб.

— Я не говорю, что мы должны переехать. Просто предлагаю. Хочу убедиться, что ты всем довольна и счастлива. Знаю, у тебя здесь друзья.

— По крайней мере, один.

Папа улыбается:

— Судя по словам Джексона, тобой вся школа восхищается.

— Не верь ему. Джексон — неизлечимый оптимист. Они наконец-то перестали разбегаться, чуть завидев меня, — говорю я, поднимая взгляд на отца. — Но, пап, правда, мне тут нравится.

— Просто хочу убедиться, что мы сделали правильный выбор. Если тебе неприятно здесь, можем уехать.

— Забавно, но здесь я чувствую себя самой собой. Впервые за долгое время. А один друг — лучше, чем ни одного.

Он кивает:

— Ты же знаешь, я могу работать как из Салема, так и из Нью-Йорка. Никаких поездок в ближайшее время не планируется.

Папа кладет руку мне на плечи, и я прижимаюсь к нему, вдыхая знакомый мускусный аромат его лосьона после бритья. Он посмеивается.

— Что?

— Просто вспомнил, как сильно твоя мама ненавидела бабушкины вечеринки.

— Она ходила на них?

— Ее заставляла мать. А моя мама придерживалась особого дресс-кода для вечеринок, насколько можешь судить по обстановке дома. Обе родительницы заставляли твою маму соответствовать. Я частенько наблюдал, как она топталась среди обедающих дам и целенаправленно выдергивала из косы волнистые пряди. К концу вечеринки ее волосы были растрепаны, а на колготках появлялось не менее четырех дыр. Как-то раз, чтобы сбежать домой, она даже пролила на себя чашку чая, но у моей мамы мгновенно нашлось запасное платье подходящего размера.

Как же странно… я столько всего не знаю о маме.

— Вы тогда уже встречались?

— Н-е-е-ет, — снова смеется он. — Чтобы уговорить ее сходить на свидание, мне потребовалась вся юность. И еще год ушел на то, чтобы она перестала называть меня «Чудик Чарли».

— Мы уже целую вечность не говорили о маме.

Отец отводит взгляд в сторону камина:

— Эта комната способна пробуждать давно забытые воспоминания.

— Ты поэтому не хотел возвращаться? Из-за мамы? — Я запинаюсь. — Получается, всегда, когда я умоляла тебя поехать со мной в Салем…

— Поначалу да, — кивает он, — но потом отказывал тебе из-за бабушки, которая возомнила, будто в смерти твоей мамы виновато проклятие. Она никак не могла успокоиться. Разговоры на эту тему мне были неприятны. Мы начали ругаться, отдаляться друг от друга. Я не хотел, чтобы она прожужжала тебе уши своим бредом, пытался защитить. — Отец заметно нервничает. — А в итоге сам подверг тебя опасности, женившись на…

Папа замолкает, не смея произносить ее имя. Я поднимаю на него взгляд:

— Пап, не надо. Пожалуйста, не вини себя.

Вот поэтому я молчу. Как я могу рассказать ему обо всем, что натворила Вивиан? Хватит того, что отцу известна часть правды: мачеха пыталась меня повесить, а его ввела в магическую кому. Не представляю, что папа сделает, если выяснит, что сам шагнул в объятия женщины, которая убила маму и бабушку.

— Не переживай за меня. — Папа треплет меня по голове. — Тебе своих тревог хватает. — Он встает. — Есть хочешь? Мэй принесла коробку новых пирожных, маленьких горшочков из шоколада с муссом и меренгами.

Тоже поднимаюсь:

— М-м-м, я просто обязана это попробовать.

— Согласен.

Мы выходим в коридор, под ногами поскрипывают старые половицы. С портретов на стенах за нами наблюдают многочисленные лица предков. Жаль, бабушки больше нет, она могла бы поведать их истории. Я иногда нахожу исписанные ее почерком открытки о предметах мебели, распиханные по шкафам вместе со старыми дневниками, но это совсем другое.

Я осматриваю каждый портрет, мимо которого мы проходим. Кто-то из изображенных красив, кто-то — чересчур серьезен… Секундочку. Я резко останавливаюсь. Быть того не может!

— Пап…

— Да, милая? — Он тоже замирает.

— Эта картина, — указываю я на женщину в мантии. По телу пробегает холодок, волоски на руках встают дыбом. — Раньше рядом с ней стоял мужчина.

Папа хмурится:

— Не понял.

На портрете был мужчина, я уверена. Женщина стояла, а он сидел. А теперь она все так же стоит, а мужчина — исчез.

— Разве ты не помнишь, что там был мужчина?

Я повышаю голос, отец хмурится сильнее.

— Картина новая. Вернее, не новая, конечно, она здесь не висела, когда я жил в доме. Должно быть, мама зачем-то решила достать ее с чердака.

— А… — отвечаю, перекидывая волосы за спину. — Знаешь, я, наверное, ошиблась. Тут так много картин, а в этот коридор я, кажется, давно уже не заходила. Вот и запуталась. — Больше всего на свете мне хочется, чтобы с лица отца исчезло это взволнованное выражение. — А женщина роскошная, кем бы она ни была.

Папа кивает:

— Судя по одежде, она жила примерно в начале двадцатого века.

Я внимательно рассматриваю ее грандиозную шляпу и гордое выражение лица.

— Ты знаешь, кто это?

— Могу предположить, что это кто-то из дальних родственников. Кажется, припоминаю… мама рассказывала, они из Нью-Йорка. Кажется, кто-то из них пережил крушение «Титаника». Но больше мне о них ничего не известно.

«Титаник»?

— Хм, как интересно.