Фарфоровый маньяк

Айя Лин (2025)

Матсу уже исполнилось девятнадцать, а он все еще живет с приемными родителями и считает себя не приспособленным к жизни в обществе. Новая семья его не осуждает — молодой человек не в силах справиться со своим прошлым, хотя и абсолютно не помнит его. Прошло всего шесть лет, как он сумел чудом спастись от самого опасного преступника Норвегии — фарфорового маньяка. Об убийце постепенно забыли, но спустя шесть лет его дело вновь оживает. А Матсу приходиться вновь окунуться в свои страхи. Но самое худшее лишь впереди — юноше предстоит пережить свой кошмар еще раз, снова оказавшись жертвой в доме убийцы…

Глава 4.

Я не заметил, как уснул прямо за рабочим столом. Произошло это около трех часов ночи, потому что весь оставшийся день я просто сидел и прокручивал в голове миллион разных мыслей, каждая из которых не хотела формироваться в обособленную сформулированную единицу, а просто пролетала, оставляя в душе омерзительное беспокойство. Я задавал сам себе вопросы, ответы на которые не в силах был даже предположить. Поначалу эмоции и чувства тоже сменялись, заставляя меня то нервничать, то все ненавидеть. Однако потом, ближе к вечеру, тело и сознание так устали от такой перегрузки, что все эмоции просто ушли, отключились, оставив со мной наедине рой пустых мыслей. Ровно в полночь я осознал, что который час просто сижу, смотря в одну точку на ковре, но, хотя и чувствую себя изнеможённым, понимал, что едва ли смогу уснуть. Поэтому я просто откинулся на кресле и позволил и дальше абстрагироваться от всего происходящего. Наверное, это и было моей ошибкой. Подобная ночь вылилась в боль во всем теле и гудение в голове. Я постарался размять шею и аккуратно подняться, чтобы перебраться на постель. Раз уж мне предоставили возможность запереться дома, то сегодня я ее явно не собирался упускать.

Прошло около получаса, за которые я успел погрузиться в полудрем, как сон прорезали громкие голоса практически под моей дверью. С трудом разлепив глаза, я навострил слух, пытаясь уловить суть разговора. Сразу было понятно, что незнакомых людей в доме несколько и, хотя Рикке слабо протестует, они намерены поговорить… со мной? В этот момент я окончательно проснулся и вскочил на постели, за чем меня и застали двое мужчин в гражданской одежде, но со слишком серьезными лицами, которые выдавали их род деятельности. Вот только смысл полицейским приходить в наш дом? Сердце чуяло неладное…

— Матс Эверланн, добрый день.

Только сейчас я спустился с постели и зацепил глазами часы — доходило к двум. Я заметил приемную мать, обеспокоенно мнущуюся за спинами офицеров.

— Видимо, не очень, раз вы пришли сюда. — мрачно подметил я.

— Нам необходимо поговорить с тобой. — оправдал мое высказывание старший из пришедших — Уделишь нам время?

Забавный вопрос. Я кивнул, однако, понимая, что отказ в данной ситуации просто невозможен.

— Может, пройдете в кухню? — робко предложила Рикке — Там будет удобнее.

Все согласились. Действительно, в моей комнате разместить троих человек было бы проблематично, тем более так, чтобы хотя бы на вид походило на обычный разговор на равных. Кому-то точно будет некомфортно, и, учитывая, что пришли ко мне, предполагаю, кому именно. В конце концов, это шесть лет назад все смотрели на меня как на маленького бедного ребенка, пережившего ужас и избежавшего смерти. Сегодня ситуация сильно изменилась, и я не могу даже предположить, до чего все может дойти.

— Меня зовут Эрнст Орвик. — представился мужчина явно не моложе сорока — Полагаю, ты осведомлен о последних новостях.

Старший перешел сразу к сути. Второй мужчина, еще достаточно молодой и, судя по всему, неопытный, молчал, но настойчиво сверлил меня взглядом, отчего становилось еще более некомфортно.

— Матс?

Я ответил несколькими короткими и резкими кивками, стараясь отвлечься от назойливого взгляда.

— Хорошо. Тогда сразу к делу — что ты думаешь по этому поводу? По поводу убийства Филипа Хоконсена.

Эрнст уточнил про Филипа, хотя все понимали, что этого не требуется. Видимо, из-за того, как я вздрогнул, услышав знакомое имя, мужчина не торопил меня с ответом. Откровенно говоря, отвечать не хотелось совсем. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

— Раз Вы спрашиваете, ничего хорошего.

Озвучил я свои мысли. Разумеется, если бы не пришли и не спрашивали, в целом, про убийства, тем более детей, трудно думать что-то хорошее, но, по крайней мере, конкретно для меня и ничего плохого в обычных ситуациях нет.

— Ты предполагаешь, кто это мог быть?

Меня порядком достали его вопросы. И так понятно, к чему клонит мужчина, зачем озвучивать то, что для нас всех очевидно? Но, раз они пришли, видимо, скоро это станет очевидно для всех. Или, может, новости о том, что никаких следов найдено не было, и по всем предварительным оценкам это убийство — дело рук того же маньяка, о котором ранее все говорили, уже распространились в утренних СМИ.

— С момента похищения предполагал — признался я — Как только увидел фотографию того мальчика в новостях.

— Ясно… — офицер перевел взгляд на своего коллегу, с минуту размышляя над дальнейшими словами, но потом снова вернулся ко мне — Матс, ты можешь нам что-то рассказать?

— А?

Что они хотят услышать было и вправду непонятно. Что-то рассказать… Почему в вопросе нет абсолютно никакой конкретики? Я даже среагировать не успел, как в голове уже начали всплывать воспоминания вчерашнего дня, позавчерашнего, когда мы нашли Филипа и даже двухнедельной давности, когда я узнал о его пропаже. А, может… Да, нет. Он точно не намекал на мою возможную причастность! Это просто нелепо.

— Может, ты сможешь вспомнить какую-то информацию, которая бы оказалась для нас очень полезной. — разъяснил Эрнст — Я знаю, что с тобой пытались поговорить, когда ты пришел в себя, сразу после твоего побега, но ты не сказал ни слова. А потом просто отвечал, что ничего не помнишь, так что у нас все еще не было никаких улик. Возможно, сейчас ты сможешь предоставить нам информацию?

В его черных глазах была так отчетливо видна надежда, что мне стало жаль. Однако с тех пор мой ответ не поменялся, и я чувствовал, что, сообщив его офицеру, лишу надежды и его, и многие семьи, в которых прямо сейчас растят голубоглазые, светлокожие, темноволосые мальчики от четырех до двенадцати лет, и, скорее всего, себя.

— Извините, но я по-прежнему ничего не помню.

Я опустил голову, чтобы избежать зрительного контакта. Мне было очень неловко, но, кажется, полицейские трактовали мой жест неоднозначно, и молодой мужчина, впервые открыв рот, подтвердил это:

— Если тебе страшно нам говорить, то ты должен знать, что все твои слова конфиденциальны и будут использованы только для поимки преступника.

— Я не боюсь! — я опроверг его слова, хотя, разумеется, в них была правда. Я чертовски боюсь, но совсем не того, что могло бы случиться, если бы я рассказал им все, что знаю. Я боюсь именно потому, что не могу ничего сказать, а значит и не могу надеяться на собственную безопасность. — Я правда ничего не помню. — Я коснулся затылка, где за волосами красовалась выжженная цифра восемь — Признаться, если бы не этот шрам, я бы уже сомневался, что вообще был одной из его жертв.

Если бы не этот шрам и вечно преследовавший меня страх — полная причина, почему я все еще не усомнился в данном факте моей биографии. Но об этом им знать необязательно.

— Что ж, хорошо…

На самом деле, как я и боялся, по лицу Эрнста было понятно, что ничего хорошего то и нет. Молодой помощник тоже был явно разочарован потраченным временем. Но на него мне тоже было плевать, даже проскочило небольшое злорадство из-за его постоянного сверления меня глазами, которое невыносимо раздражало.

— Тем не менее — уже собираясь на выход, обратился ко мне Эрнст — Если ты вспомнишь хоть маленькую деталь, даже если она покажется тебе незначительной, сообщи нам.

Мужчина протянул визитку, и я быстро сунул ее в карман джинс, утвердительно кивнув. Как будто было ощущение, что она мне не понадобится, но и выкидывать рука не поднималась.

Единственное, что принесла встреча с полицейскими, — уверенность в оправданности моего страха. Конечно, они не сказали прямо, что я прав, и они теперь тоже на сто процентов уверены, что Филипа убил фарфоровый маньяк. Однако этого и не требовалось. Сам их приход все сказал за них. А, стоило мужчинам покинуть дом, ко мне метнулась Рикке, которая к тому моменту была белее смерти, отчего ее темные крупные глаза еще сильнее выделялись, и казалось, что только они занимают все лицо; даже губы выглядели мертвенно бледными.

— Матс, мальчик мой, у тебя все хорошо? — запричитала она — Надо же, какие подлюги! Знают, что пережил ребенок, а все равно заявились со своими расспросами!

Я даже не стал начинать, что ребенком уже так-то не являюсь — все равно опровергнет какой-нибудь стандартной фразой, типа: «Для меня ты всегда будешь ребенком». А я ведь в целом недолго с ней был. Наверное, Рикке — редкий представитель женщины, которая по праву может говорить, что цель ее жизни — семья. Сам факт того, что они согласились сначала взять меня, хотя в доме уже были дети (по правде, мне до сих пор кажется, что Ханс все еще не уверен, не было ли это плохим решением), а после еще нескольких детей доказывает, что у Рикке отчаянная нужда дарить кому-то заботу и любовь. Но, что более удивительно, она действительно справляется, и всегда справлялась, со всей ношей, которую на себя погрузила.

— О чем они с тобой говорили? Скажи, они ничего плохого тебе не сказали?

— Нет — протянул я и как-то обреченно добавил — И правду тоже не сказали…

Рикке грустно посмотрела на меня. Показалось, она сразу поняла, что я имею в виду. Не выдержав, я отвел взгляд, однако приёмная мать приблизилась и заключила меня в нежные объятия. Я редко позволял подобное, отталкивая и словами, и колючими взглядами, но сейчас я вдруг вспомнил, как точно так же она обнимала меня в первый день знакомства. Я снова ощутил это тепло, заботу, в которых, видимо, так сейчас нуждался. Правда, шесть лет назад Рикке могла плотно меня прижать, «обернув» руками, а сегодня я был выше нее.

— Я люблю тебя, сынок. — сказала она, и меня будто ударил разряд — И не позволю, чтобы с тобой случилась беда.

Я нервно кивнул и отстранился. «Сынок»… Почему же мне стало так противно? Не могу даже вспомнить, был ли хоть раз ранее, когда она меня так называла. Но сознание упорно запротестовало — у меня есть мама! И то, что она еще меня не нашла, не означает, что не ищет. Никто не может знать наверняка, что с ней случилось, и почему он не подала заявления о моей пропаже, но я не могу предать ее. Я смогу ее найти и, когда мы встретимся, — это будет тот момент, когда я услышу настоящее «сынок», и только тогда я смогу его принять. И оно будет точно не от Рикке.

— Ты так много времени проводишь в своей комнате. — поспешила сменить тему женщина — Так скоро совсем исхудаешь. Давай я положу тебе еду? Я сегодня столько всего наготовила, попробуешь?

— Я не голоден.

Я сухо ответил и успел заметить, что Рикке расстроилась, прежде чем снова ушел в свою сторону. Мне просто не хотелось проводить с ней наедине время, а с Хансом и другими детьми в добавку — к тому же. Да и в целом, я так редко что-то делал в кругу семьи, или хотя бы ее части, что начинать было даже неловко. К счастью, мне давали неплохие карманные деньги, так что перекусить в городе между парами, или найти, чем себя развлечь помимо совместных посиделок и разговоров, не составляло труда. Правда, мой желудок, видимо, думал иначе, так как на подходе к комнате издал весьма неприятные и однозначный звук. Действительно, если я уже пару дней не выходил из дома, то все эти возможности неактуальны. Только сейчас я об этом задумался, снова вставая перед выбором: вливаться в жизнь семьи и не вылезать из своего убежища, или делать вид, что я пережил свою трагедию и готов жить дальше в прежнем ритме. Живот подал мольбы об обеде еще раз, но возвращаться вниз я уже не собирался. Тем более, я услышал, как открылась входная дверь, а значит дети начали постепенно подтягиваться со своих занятий. Ну уж нет, тогда я точно не готов жертвовать своим спокойствием. Что ж, приятель, еду ты получишь не раньше завтрашнего утра… в лучшем случае.