Актуальные проблемы Европы №2 / 2017

Коллектив авторов, 2017

Анализируются процессы формирования и функционирования элитных групп в Западной и Восточной Европе, России. Исследуются национальные особенности рекрутирования, карьерные траектории, социальный профиль европейских политических элит, их взаимодействие с другими элитными группами.

Трансформация постсоветских политико-административных элит

А.В. Дука

Аннотация. Рассматривается проблема институционализации российских элит после крушения государственного социализма. Анализируется институциональный, структурный и персональный аспекты данного процесса.

Abstract. Looking at the institualization of Russian elites after the collapse of state socialism in the country, the author analyses the institutional, structural and personal aspects of this process.

Ключевые слова: Россия, властные элиты, институционализация, трансформация, рекрутирование, коррупция, плутократия, олигархия.

Keywords: Russia, power elites, institualization, transformation, recruiting, corruption, plutocracy, oligarchy.

Институционализация элит

Проблема трансформации постсоветской элиты тесно связана с процессом возникновения новых институциональных порядков и, соответственно, институционализации новых властных групп в России. Другими словами, властные группы, находясь внутри процесса социетальных изменений, вынуждены, подчиняясь потоку исторических изменений, сами изменяться, становясь качественно новыми. Они из социалистической номенклатуры превращаются в элиту современного капиталистического общества и одновременно пытаются не только приспособиться, но и приспособить обстоятельства и общественные (под)системы к своим интересам и своему новому положению. Не все получается, номекенклатура несет потери, кем-то и чем-то жертвует. Но как определенная социальная группа, управляющая обществом, она, трансформируясь, выживает и побеждает. В этом отношении дискуссия о циркуляции или воспроизводстве властных элит в процессе постсоциалистического транзита [Szelenyi, Szelenyi, 1995] решается в пользу синтетического подхода. В более традиционном варианте речь может идти о сочетании циркуляции и репродукции (см., напр.: [Higley, Lengyel, 2000]). Мне представляется, что, скорее, обе тенденции выступают сторонами трансформации. Этот процесс в определенной степени объективный, но в нем велико субъективное начало.

Анализ целесообразно начать с определения объекта исследования. Определение элиты Дж. Хигли и М. Бёртона вполне подходит в качестве исходной точки: «Политические элиты могут быть определены как персоны, способные в силу их стратегических позиций во властных организациях и движениях оказывать влияние на политические результаты регулярно и устойчиво» [Higley, Burton, 2006, p. 7]. Данное определение содержит характеристики властных групп, функционирующих в сложившемся и воспроизводящемся обществе, что связано с установившимися социальными институтами, структурами и отношениями. Общество, находящееся в процессе кардинальных изменений, не имеет устоявшихся институтов — они только возникают, и группы, стремящиеся контролировать создающиеся институты, стремятся, участвуя в их создании, завладеть ими и закрепиться. Борьба за власть и выживание на вершине становятся существенной доминантой их поведения. Процесс институционализации связан со становлением устойчивости положения и элитных характеристик. Отсюда можно предположить, что объективные цели персон, стремящихся к власти и к членству во властном сообществе, будут заключаться в следующем.

Во-первых, занять стратегические позиции. В условиях общественной трансформации эта цель реализуется параллельно c созданием новых институтов и, возможно, переформатированием существующих. Но в любом случае речь идет о новых институциональных порядках.

Во-вторых, контролировать организации и движения. Очевидно, что не все старые организации исчезают. Поэтому активность должна быть направлена на них, а также на создание новых. Альтернативные и неконтролируемые организации и движения для становящейся элиты могут представлять потенциальную опасность, отсюда возникает задача по их ослаблению или уничтожению.

В-третьих, создать структуры эффективной деятельности, включая: структурирование социальных, политических, экономических и культурных подсистем с целью привести их в соответствие с интересами, целями и активностью персон и групп, находящихся «наверху»; а также систему подготовки и образования. Это естественным образом связано с тем, что возможное влияние на политические результаты зависит от характеристик общественных (под)систем и индивидов, участвующих в их функционировании.

В-четвертых, стабилизировать систему организаций и институтов, наиболее важных с точки зрения принятия решений, их исполнения и контроля, а также правила их функционирования. Помимо этого, необходимо установить формальные и неформальные нормы деятельности политических акторов всех уровней, включая внутриэлитные взаимоотношения.

В-пятых, обрести союзников и социально-политическую поддержку у населения и значимых социальных групп. Это в значительной степени связано с представительностью элиты. Дж. Сартори различает три вида представительства: юридическое, социологическое и политическое [Sartori, 1968; Rao, 1998]. Первый предполагает деятельность кого-либо в чьих-то интересах по контракту или мандату. Второй вид связан с приписыванием представительства ввиду принадлежности индивидов к той или иной социальной группе (национальной, профессиональной, половой, возрастной, религиозной и т.п.). Третий, могущий включать предыдущие, связан прежде всего с ответственностью за охрану и реализацию определенных интересов социальных групп. Институционализация (конституирование) представительства интересов социальных групп связана с устойчивым, регулярным отстаиванием, продвижением определенных интересов. И тем самым эти группы получают поддержку, но и властные инстанции, и группы также поддерживаются своими «подопечными».

В-шестых, легитимизировать занимаемые позиции и свое место в них. «Объект имеет политическую легитимность, если и только если он морально оправдан в обладании политической властью, где обладание политической властью выступает попыткой использовать монополию (в рамках юрисдикции) в применении и в ведении законов. Характер монополии важен, если мы отделяем политическую власть от простого принуждения» [Buchanan, 2002, p. 689–690]. Для становящихся элит этот принцип имеет принципиальную важность. Тем более это существенно для российской социальной системы, где монополия зачастую воспринимается как естественная характеристика социальных и политических порядков.

Реализация этих целей приводит определенные группы к властным позициям, а также к снижению неопределенности и непредсказуемости в активности политических элит. Это с точки зрения субъективно мотивированных действий. Однако было бы неверно абсолютизировать целерациональные действия и мотивы групп доминирования. Задача может не формулироваться как определенный план. Но в ходе продвижения во власть и закрепления в ней стремящиеся к этому группы и индивиды вынуждены решать изложенные выше задачи. В более общем плане со стороны внешнего наблюдателя процесс институционализации и трансформации новых властных групп может быть рассмотрен в трех аспектах (измерениях): институциональном, структурном, персональном. Существует еще важное культурное измерение, но здесь оно не рассматривается. Содержательно институционализация элит может быть разделена на два больших периода — до 2000 г. и после, что укладывается в логику постсоветской истории.

Фон и контекст

Базовым фактором, влияющим на процессы институционализации властных элит, остается социетальная неопределенность, постепенно снижающаяся в последние годы. Сущностно эта неопределенность характеризуется неустойчивостью и нефиксированностью вектора социального, экономического и политического развития страны на фоне глубокого кризиса и разрушения прежних институциональных и структурных оснований российского общества. При этом постоянно делались заявления о путях развития России со стороны различных групп, осуществлявших и осуществляющих контроль над институтами власти. Суть их сводилась в основном к ориентации на «построение» капиталистического, демократического, социального общества, что, собственно, и зафиксировано в Конституции Российской Федерации. В последние два года ситуация усугубляется сочетанием экономического кризиса и конфронтацией со странами Запада.

В докладе Всемирного банка 2014 г. фиксировалось, что в РФ сохраняются неустойчивость институциональной среды, непоследовательное применение законов и подзаконных актов; глобальные показатели государственного управления (по методике Всемирного банка) демонстрируют слабую эффективность государственной политики [Доклад об.., 2014, c. 49–50]. Через два года эксперты отмечали: «Неопределенность экономической политики стала ключевым фактором, сдерживающим инвестиции и потребление» [Доклад об.., 2016, с. 57]. Помимо этого, «на фоне падения цен на нефть вскрылись серьезные недостатки действующей модели экономического роста в России», и «перед Россией по-прежнему стоят серьезные структурные ограничения и накопившиеся за долгое время препятствия для повышения конкурентоспособности экспорта» [там же, с. 8–9].

Существует определенный парадокс. Элиты выступают агентами стабилизации, упорядочивания и институционализации [Манхейм, 1994, c. 313; Ахиезер, 1998, c. 346–347; Тоффлер, 1999; см. также: Keller, 1968]. Но, не будучи сами институционализированными, как они смогут стабилизировать ситуацию и систему? В России эта проблема усугубляется длительным состоянием общественной неопределенности и нестабильности, которая фактически длится последнюю четверть века.

Возможный ответ (гипотеза) состоит в том, что в таких условиях стабилизация возможна через ограниченную рецессию. Возврат к некоторым формам прошлого и ориентация в процессе рекрутирования во властные структуры на персон, отстаивающих принципы такого рецессионного (ретроградного) консерватизма, оказывается наименее затратным для системы. Формальная приобщенность к прошлому, помимо прочего, может в условиях продолжающейся нестабильности выполнять важную функцию легитимации, апеллируя к «положительным» чертам предыдущего состояния общества (среди которых стабильность — наиважнейшая) и забвению признаваемых негативных черт⁹. Необходимый аспект институционализации — приобретение ценности [Хантингтон, 2004, c. 32], как раз и составляет основание легитимности. Причем, вполне вероятно, что в определенной степени для самих элитных групп данный вариант институционализации не является вопросом выбора. «Встреча» системных требований и людской деятельности происходит вполне естественно. Индивиды и система находят друг друга, поскольку взаимодействуя выживают. Именно в связи с этим процессом исследователи характеризуют происходящее как «реноменклатуризацию», «инволюцию» [Трансформация старой.., 1996, с. 291; Магомедов, 1994, с. 112; Podgoreck, 1994].

Здесь необходимо сделать некоторые методологические уточнения. Во-первых, «система» здесь рассматривается не персонифицировано и не антропоморфно. Под ней имеется в виду сложившаяся совокупность взаимоподдерживающих институтов, практик, культурных образцов, обеспечивающих воспроизводство социума. В определенном смысле она действует безлично, посредством сложившихся формальных и неформальных норм, включая традиции и обычаи. Одновременно, поскольку институты персонифицированы в ролях, выполняемых конкретными индивидами, система выступает как совокупность сорганизованных (не всегда рефлексирующих по этому поводу) индивидов и групп. Но действие их в значительной степени деперсонифицировано. На уровне обыденного дискурса это может выражаться следующим образом: «сработался — не сработался», «подошел — не подошел», «соответствует — не соответствует» и т.п. Существенным обстоятельством является длительный социально-экономический кризис и его влияние на потенциальный бассейн рекрутирования региональных и федеральных элит.

Помимо этого, существуют и очень важные внешние факторы. В первое десятилетие существования новой России было очевидно стремление властной элиты вписаться в глобальный мировой порядок, не претендуя на первые роли. Эта политика встраивания российских элит в западный мир (глобализационную систему управления) началась еще при М.С. Горбачеве, продолжилась при Б.Н. Ельцине и раннем В.В. Путине. Примерно с 2004 г. ориентация несколько изменилась, что было связано, скорее всего, во-первых, с отсутствием интереса со стороны Запада в интеграции российской элиты и России в евро-атлантическое сообщество на равноправных основаниях и, во-вторых, с недооценкой западными партнерами интересов России и российской элиты на постсоветском пространстве. Мюнхенская речь В.В. Путина 2007 г. явилась своеобразным Рубиконом. Также российские властные группы очень болезненно восприняли активное стремление «демократического Запада» стимулировать изменения во внутренней политике страны. Отечественные элиты остро реагируют на обстановку в государствах — бывших республиках СССР и на действия западных держав. Стремление избежать массовых выступлений — «цветных революций» и страх оказаться слабее Запада в военно-политическом отношении существенно влияют на решения по институциональному дизайну политической сферы. Еще одно обстоятельство усиливает значение внешнего фактора. Это то, что можно было бы назвать смысловым диссонансом. Как отмечает А. Роксборо, «способность русских и американцев говорить наперекор друг другу поражает. Русские не могли понять, почему их поведение дома заставляет соседей бояться их. Американцы и их союзники не смогли увидеть, что русские огорчены навязываемой им ролью потенциального агрессора. Два саммита НАТО 2002 г. были расценены как окончание холодной войны. На самом деле они лишь помогли раздуть ее угли и начать новую. На взгляд из Москвы, старый ”железный занавес“, висевший поперек Европы, оказался заменен новым — и намного ближе к их дому» [Роксборо, 2012, с. 117]. В 2010-х годах процесс, получивший название «национализации элит», усилился и принял форму государственной политики. В последнее время обострение отношений с Западом в связи с кризисом на Украине, а также в связи с геополитическим столкновением на Ближнем Востоке, в частности в Сирии, привело к принятию ряда изоляционистских мер и дальнейшей авторитаризации российского политического режима.

Институциональное измерение

В институциональном отношении трансформация российской элиты была связана с тремя кардинальными институциональными изменениями: во-первых, переходом от монополии коммунистической партии к советской республике в 1991 г., во-вторых, переходом от советской парламентской республики к президентской республике в 1993 г. и, в-третьих, трансформацией президентской республики в суперпрезидентскую республику в начале 2000-х годов. В ходе этих институциональных переходов шла острая борьба фракций элит за институциональный дизайн и доступ к ресурсам.

Завершившаяся монополия КПСС на власть как результат неудавшегося путча августа 1991 г. привела к краткосрочному периоду парламентской советской республики. Однако от «чистой» советской власти возникший режим отличался наличием претендующей на главенство административной вертикали во главе с президентом. Проблема заключалась в претензии представительной власти, Советов, быть основным властным институтом и по Конституции, и в реальности. Президент, опираясь на тот же источник власти — народ, стремился обосновать свою большую, чем парламент, легитимность. В период обострения отношений между президентом и Верховным Советом осенью 1992 г. Б.Н. Ельцин заявил: «Пора власть употребить. И действовать». На вопрос главного редактора «АиФ»: «Но ведь существуют законы, действующая, хотя и старая, Конституция?» — президент ответил: «Я давал клятву НАРОДУ служить. Народу, а не кому-то еще…» [Ельцин, 1994, с. 193]. Здесь примечательно, что законы рассматриваются как нечто вторичное и неважное, фактическая легитимация произвола осуществляется через апелляцию к народу, от которого получен мандат на правление — типично популистский дискурс. Аналогичная ситуация сложилась и в части российских регионов. Конфронтация Советов и администраций дополнялась вмешательством представителей президента. Надо отметить, что далеко не всегда легислатуры и главы администраций представляли разные политико-идеологические лагеря. В большинстве регионов администрация и депутаты были в прошлом членами Коммунистической партии, часть из них принадлежала к номенклатуре. Верховный Совет и его руководство были сторонниками Б.Н. Ельцина в его противостоянии путчу и союзным властям, включая М.С. Горбачева. В основе конфликта был вопрос о распоряжении общественными ресурсами. Формой его разрешения стала игра с нулевой суммой. Логика и существо конфликта между союзным центром и М.С. Горбачевым, с одной стороны, и российской республиканской властью и Б.Н. Ельциным, с другой стороны, воспроизвелись в Российской Федерации. В дальнейшем в различных вариантах борьба за ресурсы при политическом уничтожении оппонентов стала главным элементом российской политики. Основанием такого положения была фундаментальная характеристика советской политической культуры, берущая начало в революционной бескомпромиссности. Д. Лэйн в связи с этим обстоятельством отмечал: «В отличие от демократического перехода, основывающегося на переговорах, коллапс СССР явился следствием фрагментированной и сильно разделенной политической элиты, у которой не было политического и морального единства» [Lane, 1996, p. 4]. Что и породило особенности формирования новых властных групп.

Подавление путча создало предпосылки государственного переворота, совершенного в этом же году частью республиканских элит и закончившегося распадом Советского Союза. Однако этот акт был не вполне завершенным. Ельцину его сторонники предлагали сразу же распустить Советы и провести выборы в новые представительные органы власти. Однако это создавало слишком сильную неопределенность. Не было очевидно, что новые легислатуры, получив «демократическую» легитимацию, поддержат президента и предлагаемые им реформы, тем более что еще в августе 1991 г. указом главы государства была установлена должность руководителя администрации региона России (край, область, автономная область, автономный округ). Главы администраций заменили председателей исполнительных комитетов Советов народных депутатов. Логика введения нового института была прозрачна — обеспечить контроль над ресурсами и элитами регионов. В 1991–1993 гг. главы администраций регионов назначались президентом России, кандидатуру главы администрации должен был одобрить Совет народных депутатов региона. Исключение существовало для избранных мэров Москвы и Санкт-Петербурга, а также для глав республик в составе Федерации. Также в каждом регионе в соответствии с распоряжением президента Российской Федерации от 2 сентября 1991 г. назначался представитель президента РСФСР.

Пятый съезд народных депутатов РСФСР 28 октября наделил Ельцина «чрезвычайными полномочиями» для проведения реформ сроком до 1 декабря 1992 г. Президент совмещал функции председателя правительства, его указы приравнивались к законам. Попытка продлить полномочия в конце 1992 г. привела к острому конфликту с парламентом, который с трудом удалось погасить благодаря посредничеству председателя Конституционного суда.

Одним из принципиальных решений по усилению контроля над обществом в духе советского централизма был Указ № 289 «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР» от 19 декабря 1991 г., которым упразднялись Министерство внутренних дел РСФСР и Агентство федеральной безопасности РСФСР. Создание силового суперминистерства встретило сильную оппозицию в Верховном Совете и среди демократической общественности. Новая институция очень походила на НКВД при Сталине и Берии. Группа депутатов направила ходатайство в Конституционный суд, который 14 января 1992 г. признал указ президента не соответствующим Конституции. На следующий день указ был отменен.

Стремление централизовать власть и обеспечить монополию элитным группам, оказавшимся у власти, наталкивалось на противодействие не только на федеральном уровне. Далеко не везде представители президента реально участвовали в принятии существенных решений. Региональные элиты также выстраивали свою властную иерархию, используя схожие с центром методы.

Конфликты с региональными элитами и слабость центральной власти привели к подписанию 31 марта 1992 г. Федеративного договора между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Федерации о разграничении предметов ведения и полномочий. Некоторые регионы добились значительных уступок со стороны федерального центра, провозгласив суверенитет в рамках существующего государства (по аналогии с союзными республиками в СССР). Особенно территориальная фрагментация политического пространства усилилась во второй половине 1990-х годов. Именно в это время очень много говорили и писали о регионализации России, возможной конфедерализации и даже распаде. Эти сюжеты даже вошли в отечественные учебники по политологии того времени. Центральная власть не могла воспрепятствовать достаточно свободному поведению региональных элит¹⁰.

Внутри федеральной элиты существовали централизаторские устремления, противодействующие автономизации региональных элит. Показательно, что, после того как в середине 1998 г. В.В. Путин возглавил Комиссию при президенте России по подготовке договоров о разграничении полномочий между федеральными органами государственной власти и субъектами Российской Федерации¹¹, ни один договор подписан не был (cм.: [Костин, 2010, c. 76]). До этого времени были подписаны договоры с 46 субъектами Федерации [Договоры…].

В условиях сильной политической и социальной неопределенности доминирующие группы пытались структурировать российское политическое пространство. В основном это были попытки создать подконтрольные новой власти общественные и партийные структуры, что усилило бы позиции групп доминирования. Еще в ноябре 1991 г. Б.Н. Ельцин и представители пяти демократических партий подписали Протокол о намерениях. По нему предполагалось, что партии будут оказывать администрации поддержку, а та, в свою очередь, будет консультироваться по важным вопросам политики. Однако со стороны президента данная договоренность не выполнялась. В январе 1992 г. правительство издало указ о создании «Общественного комитета российских реформ». Деятельность его так ничего и не дала. В феврале произошла ничем не завершившаяся первая попытка создания президентской партии. В марте президент выпустил обращение с призывом созвать Собрание граждан Российской Федерации в поддержку реформ. В апреле прошло собрание в Москве и ряде городов, но эти начинания не получили организационного продолжения. Тогда же новые элиты решили вернуться к идее создания президентской партии, но уже на базе существующей организации — Союза ветеранов Афганистана, который насчитывал 450 тыс. членов. Опять неудача. В июле в Москве собирается Форум сторонников реформ, приходят члены правительства, но партия вновь не создается. Эти попытки довольно показательны, поскольку нет широкой социальной базы, нет единства ни в элите, ни в потенциальных группах поддержки.

После государственного переворота сентября-октября 1993 г. (расстрел и разгон парламента — Верховного Совета) структурирование российского политического пространства продолжилось. В декабре 1993 г. была принята новая Конституция, которая закрепила в стране президентскую республику¹². Некоторые исследователи рассматривают эти события как шаги Ельцина и его окружения по «закрытию» элиты [Крыштановская, 1995, с. 59]. Однако выборы в Государственную Думу, проведенные вместе с референдумом о Конституции, показали, что реальный политический процесс новыми элитами контролируется не полностью. Было несколько попыток Ельцина и его окружения стать здесь основным актором. В апреле 1995 г. Ельцин объявил, что он дал поручение председателю Госдумы и премьер-министру создать два блока — левоцентристский и правоцентристский соответственно. В результате появилось движение «Наш Дом — Россия». В мае В.В. Путин, бывший в то время первым заместителем председателя правительства Санкт-Петербурга, стал «по должности» организатором и руководителем регионального отделения. В результате думских выборов 1995 г. движение завоевало 10% голосов. Этому проекту не суждено было долго жить. Партия власти так и не получилась. На выборах 1999 г. в III Думу НДР получил лишь 1,19% голосов. Длительное существование проправительственных организаций на этом этапе было невозможным. Элита оказывалась без важной организационно-политической поддержки.

Существенным для анализа институциональных реформ является стремление части новой российской элиты в том или ином виде восстановить монархию. Монархическое движение в постсоветской России достаточно разнородно и в нем нет единства. В связи с этим монархический публицист В. Невярович особо подчеркивает «необходимость строгого разграничения святомонархистов от монархистов вообще (т.е. выступающих только лишь за единодержавие и сильную централизованную власть), а также от монархистов-соборян (соборников), монархистов-конституционалистов, выступающих за декоративную конституционную форму монархии, монархистов альтернативного толка и прочих «монархистов», а также от так называемых «непредрешенцев» («что Бог пошлет, та власть и будет»)» [Невярович, 2004, c. 2]. Разные элитные группы пытались ориентироваться на различные течения внутри этого движения. Одним из первых активность в этом направлении проявил еще в 1991 г. мэр Санкт-Петербурга и сопредседатель Межрегиональной депутатской группы Съезда народных депутатов СССР А.А. Собчак, затем включились и другие политики [Бармин, 2013]. В 1993–1997 гг. Б.Н. Ельцин и его окружение также рассматривали возможность реставрации в России монархии с провозглашением царем одного из членов Российского императорского дома в эмиграции — правнука Великого князя Кирилла Владимировича — Георгия Михайловича. В 1994 г. председатель Совета Федерации В.Ф. Шумейко заявил в телеинтервью о возможности такого решения, которое было бы благом для страны [Невский, 2013]. Б.Н. Ельцин при таком развитии событий мог стать регентом. Таким образом, проблема неопределенности выборов вполне «легитимно» снималась [Платонов, 1997; Лебедев, 2010]. Одновременно, как отмечалось в прессе, данный проект имел своей стратегической целью «всемерное сращивание лидеров новой демократической России с царской семьей и затыкание таким образом ртов особенно активным национал-патриотам» [Панорама.., 1996]. В это время вопрос о возможности монархии активно обсуждался в связанных с властными элитами СМИ (см. об этом: [Минкин, 1997]). Символическое захоронение останков Николая II, членов его семьи и приближенных в Санкт-Петербурге в Петропавловской крепости 17 июля 1998 г. подкрепляло легитимацию реставрации монархии.

В последующем к этой теме возвращались политики и публицисты [Кувалдин, 2004; Пестрецова, 2005]. В интервью губернатор Санкт-Петербурга В.И. Матвиенко сказала: «По менталитету русскому человеку нужен барин, царь, президент… Словом, единоначалие» (цит. по: [Ванденко, 2004]). Очередной всплеск интереса властной элиты к реставрации монархии возник в 2010-е годы. Но кандидатуры в возможные цари были уже другие. Непосредственным поводом было празднование 400-летия дома Романовых [Зубков, Полунин, Пряников, 2011; Боханов, 2011; Невский, 2013]. Кризис во взаимоотношениях с Западом и экономические трудности дали новый импульс. Лидер Либерально-демократической партии России В.В. Жириновский заявляет: «Она [Россия] себя плохо чувствует в формате республики» [Встреча.., 2014], «Только монархия нас спасет» [Из выступления.., 2014; Zhirinovsky wants.., 2014]. Социологические опросы показывают, что в обществе существуют монархические ориентации, но они не очень распространены. Согласно опросу Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) в сентябре 2006 г., в случае проведения референдума 10% опрошенных проголосовали бы за восстановление монархии. В то же время «за монархию в России» и «в принципе не против монархии» уже — 22, а в Москве и Санкт-Петербурге таких ориентаций придерживался 31% респондентов [Пресс-выпуск.., 2006]. Мартовский опрос ВЦИОМа 2013 г. выявил 28% монархистов. Причем, 13% считали, что царя надо искать среди российских политиков или общественных деятелей, а не среди потомков Романовых [Пресс-выпуск.., 2013]. По данным Левада-центра, за восстановление монархии в России «определенно да» и «скорее да» в апреле 2013 г. высказались 10% опрошенных [Россияне о.., 2013]. Можно предположить, что сравнительно низкий запрос на монархию среди населения страны является сдерживающим фактором для монархически настроенной части властной элиты. Это, скорее всего, чувствуют и основные претенденты на корону — члены бывшего императорского дома. Помимо этого, существует и конкуренция внутри семьи Романовых (см.: [Воловатов, Казанцева, 2015; В Объединении.., 2015; Дом Романовых.., 2015]). Вместе с тем ориентации на царство влияют на выстраивание авторитарных институтов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Кроме того, верно заметил Поль Рикёр: «Общество не может жить в бесконечном гневе против самого себя» [Рикёр, 2004, с. 693–694].

10

О моделях поведения региональных элит, их структурировании, взаимоотношении с Центром в контексте рассматриваемых здесь проблем см. весьма значимые работы: [Лапина, Чирикова, 1999; Лапина, Чирикова, 2000].

11

Комиссия существовала с 20.07.1994 по 08.08.2001.

12

В экспертном сообществе существовали предположения о фальсификации результатов референдума. См., напр.: [Собянин, Суховольский, 1995].