Итогдалие. Современная поэзия

Алания Брайн

Сборник получил ироничное название «Итогдалие» (от «и так далее»), ибо является итогом поэтической деятельности автора за десять лет, и в то же время служит первым шагом в пространство литературы. У Вас есть уникальная возможность проделать путь от Владивостока, Санкт-Петербурга и Москвы до Парижа с взрослеющим поэтом. Если в ранних стихах прослеживается подростковая философичность, то стихотворения, написанные во Франции, отличаются большей свободой формы, музыкальностью и изысканностью.

II

ты всю ночь прождала

ты всю ночь прождала. не сомкнула глаз.

вот и я. выхожу из такси. светает.

ты сбегаешь по лестнице, сонная. здрас —

твуй — в объятии резком тает.

я прощаю обиды. что их таить?

возвратилась к тебе, но совсем другая.

что по лестнице белым ногам сходить,

безучастно курить и грустить, пока я

подчиняю полотна с морской волной,

и грассирую где-то над Тихим в дали,

становлюсь гармонично самой собой —

миксом трепета, сна и стали.

наш роман был недолог и слишком резв,

о любви здесь и речи не шло — едва.

но, не веря слезам, ты сейчас и здесь

разрыдалась в объятьях моих, Москва.

пережидая на Арбате

Je repars à zero

Edit Piaf*

пережидая на Арбате морось,

я от обид как кошка лапой моюсь,

мурлычу и смотрю, нахмурив брови,

как крапают в вино остатки боли.

пережидая на Арбате дождь

я выпускаю горечь из ладош

измученным надеждой голубком, —

и не жалею больше ни о ком.

и прошлое с закрытости террас

с меня не сводит полоумных глаз. —

как я, в его несовершенстве линий,

ступаю на Арбат. под ливень.

* (фр.) Я начинаю с нуля. Эдит Пиаф

даже красивые кожаные перчатки не согревают пальцев

даже красивые кожаные перчатки не согревают пальцев.

в холодном маршрутном такси нет возможности потеплеть.

мутных глаз сидящих напротив людей естественно испугаться,

и, отвернувшись, на снег в узорном стекле смотреть.

и вдруг отчетливо видеть здания. откуда они здесь выросли?

чьи-то дома, — в празднично приглушенный предновогодний свет

плывут горстями к гостям в гостиные тени людей, нанизанных

на стержень быта, забот, игрушек; диванно простых бесед.

девица, воюя с микроволновкой, готовит, должно быть, рыбу,

мужчина с Ахматовским профилем пьет холостой коньяк,

мне жизнь захотелось прожить вдруг рядом с каждым из них.

губительно любопытство, — но все же, какой бы была я?

любила бы Бродского? Каннингема? Оскара Уайлда, Булгакова?

страдала б артритом? пьесы, картины писала так же?

жутко бывает в маршрутках, когда подсознание играет фактами

любой из прожитых жизней — что много теплее вашей.

конечно, Бог

в серебряных лучах крошился талый снег,

и ангельская музыка свисала

над влажностью полуприкрытых век

среди Дворцовой камерного зала.

прожекторы искали выход ввысь

на плотном сером небе Петербурга,

и я подумала, что все мы родились

от взмаха кисти злого драматурга.

что наша жизнь — аквариум с водой,

мы — рыбы, не бывавшие на суше,

а там вверху, над самой головой,

хмельной писатель правит наши души.

он нам сулил незаурядный рок, —

поэзия как ВВС — на фоне прозы*.

твоей рукой писал, конечно, Бог,

и по любимому лицу катились слезы.

*Разница между прозой и поэзией примерно такая же как между пехотой и военно-воздушными силами.

Иосиф Бродский

между мной и тобой

небо, в цвет водосточной трубы,

обнимает меня долгожданно,

над моей головою — гербы,

на руке — едкий след чемодана.

я иду по рябинам в снегу

без колец, макияжа, эмоций, —

Петербург в уходящем году

братски выдержанно не бросок.

что мне это дворянство в крови

да промозглые чаяния ветров, —

между мной и тобою любви

уже тысячи три километров.

отчего ты всегда так грустишь?

будто некогда дерзкая цаца

променяла тебя на Париж,

не умея ни с кем оставаться.