Надежда. Адаптация

Алевтина Афанасьева

После эпидемии прошло больше полугода, мир ещё не успел окончательно рухнуть. Надя избежала заражения, но не смогла эвакуироваться и теперь в одиночестве скрывается в вымершем городе. Мир повернулся к ней уродливой стороной, заставляя выживать и принимать рискованные решения. Судьба подкидывает Наде встречу, которая может привести к непредсказуемым последствиям. Сможет ли она достойно пройти путь, полный призраков прошлого и кошмаров настоящего? Роман «Надежда» о том, что делает нас людьми. Книга содержит нецензурную брань.

1. Дневник. Выброс

«Где-то произошёл выброс в атмосферу агрессивного вещества, вызывающего необратимые изменения в человеческом организме. Власти тогда ещё не поняли, с чем имеют дело, и выдали объявление: «В городе зафиксировано возникновение опасного штамма гриппа. Будет проведена обязательная вакцинация жителей»…

Однако на деле всё обстояло иначе. Начальные симптомы действительно напоминали грипп. На человека наваливалась усталость, начинался сильный сухой кашель, слезились глаза, в них лопались сосуды; температура тела стремительно поднималась до 39—41 градусов. Человек впадал в забытье, организм не реагировал на лекарства и через какое-то время его сердце останавливалось. Когда близкие были готовы вызывать «похоронку», больной неожиданно начинал шевелиться. Но радостные объятия сменялись криками ужаса, когда мертвяк зубами вцеплялся в плоть родственника…

Такие истории мне довелось выслушать несколько раз, прежде чем поняла, что за эпидемию нам выдали нечто иное, гораздо более опасное. Первыми жертвами в городе, по слухам, стали врачи «Скорой», принявшие вызов от заболевшего. Где тот бедолага подхватил эту заразу, не знаю, но он успешно запустил цепочку смертей и понеслось-поехало!

В день, когда начался этот бардак, я была в районной больнице — собирала документы для небольшой операции. До этого несколько лет мучилась с головными болями, обследовалась и обнаружился запущенный гайморит. Порекомендовали сделать «прокол», нужно было обойти пару оставшихся врачей и получить результаты анализов. Я скучала в очереди среди других пациентов, время тянулось невыносимо долго. Когда зазвучала сирена, мы не сразу среагировали: её периодически включали на тестирование и все привыкли. Только в этот раз завывание было иным и что-то подсказало, что лучше побыстрее покинуть больницу.

Оказалось, двери центрального входа уже заблокировали бравые парни в форме. Выйти наружу никому не удавалось! Было непонятно почему они здесь и как добрались настолько быстро, ведь сирена только начала реветь? Неужели на этот раз тревога была не учебной? В назревающей панике я проскользнула в туалет и попыталась открыть заколоченное окно. Длинные гвозди прошивали раму насквозь, не хватало сил выдернуть их. Шум, который я создала, привлёк внимание одного из военных. Он бесцеремонно выволок меня в коридор к остальным, кратко пояснив, что делать такого больше не стоит.

Главврач, бледный, со взмокшим от пота лбом, стоял на стуле и старался перекричать толпу. Он путано объяснял, что ехать теперь некуда, нужно ждать эвакуации, тогда будет шанс на спасение. Бабушки охали и всё равно пытались пробиться на улицу, кто-то упал, потеряв сознание, некоторые пускали слезу, давя на жалость. Одна женщина рухнула на колени и начала хватать главврача за ногу, умоляя отпустить домой к детям. Несчастную поддерживали робкие голоса, но врач качал головой, косясь на военных. Иногда доносились обрывки фраз про вакцинацию, кто-то громким шёпотом рассказывал, что слышал на улице стрельбу. Страшное слово: «Война!» несколько раз прозвучало в толпе. Назревала паника.

Когда один из солдат, пристально смотрящий на меня, наконец, отвернулся, я резко присела и на полусогнутых направилась в сторону регистратуры. Там за столом сидела пожилая женщина в халате с кучей больничных бланков и звучно помешивала ложечкой чай. Казалось, общий хаос не коснулся её. Иногда она бессистемно перекладывала бумаги с места на место и переводила взгляд к окну, откуда слышался рёв двигателей и сирена. Стук ложечки о края чашки явно успокаивал её, вводя в некий транс и, когда я обратилась с просьбой разрешить позвонить домой, врач не сразу повернула голову. Она молча замерла на мне взглядом, от которого стало не по себе, а потом кивнула на телефон.

Засев на корточках под столом, я несколько раз набирала номер, в надежде застать родителей, но трубку никто не снял. Когда ко мне на четвереньках подполз грузный мужчина, я едва не вскрикнула от неожиданности. Он двумя руками вцепился в телефонный аппарат, резко притягивая его к себе. Покрасневшие глаза с лопнувшими сосудами, взмокший лоб и плотно сжатые губы подсказали, что настроен он решительно. Попытавшись бороться за телефонную трубку, я увидела огромный кулак перед самым лицом. Понимая, что в нынешней ситуации никто не вступится, я выпустила аппарат. Мужчина отполз в сторону, напоследок нарочно больно пихнув в плечо. Плюхнувшись на пол, он своей шапкой вытер пот с лица и начал остервенело крутить диск, а потом неожиданно громко, руша и без того хрупкую маскировку, закричал кому-то на той стороне, что жив и всем надо срочно бежать к Полечке.

Понимая, что сейчас сюда придут солдаты, я поползла к шкафу, стоящему у окна. Решила спрятаться внутри или залезть под подоконник — другого укрытия здесь не было. Но моё позорное бегство из коридора заметили. Военный бесцеремонно перерезал телефонный провод, не дав завершить разговор мужчине в шапке, потом схватил меня за ногу и поволок в коридор. Я пыталась отбиваться и орала, стараясь пнуть его. Происходящее было не до конца понятно, от этого с каждой минутой становилось только страшнее. Военный оставил меня и пригнал в коридор толстяка, тыкая тому в спину стволом автомата. Мужчина разом утратил свою бойкость и шёл, понурившись. Я сидела на полу, думая, как еще можно выбраться и что предпринять. Заплаканная женщина в стоптанных туфлях помогла подняться, пояснив, что «этим лучше не сопротивляться» и напомнив, что на холодном сидеть вредно.

Двери больницы распахнулись, и мы увидели, что снаружи стоят несколько грузовиков. Нас вытолкали и начали подсаживать в открытые кузова. Кто-то шепнул, что конечная точка маршрута — эвакуационный лагерь за городом и что это не так уж плохо. Тех, кто пытался вырваться и сбежать, тащили обратно, не обращая внимания на сопротивление и мат. Я забралась сама, заняла место в углу и затихла, понимая, что оказалась на особом счету у парней с оружием. Нужно было немного затеряться, прежде чем совершать новый побег.

Когда наши грузовики выехали с территории больницы, недавние пациенты неожиданно прекратили галдёж. Мы не могли поверить тому, что видели! Казалось, в Кутарово началась война! Около домов на снегу тлели дымовые шашки, лаяли служебные собаки, яростно обрывая поводки. Сирена выла, не замолкая, делая лишь короткие паузы, словно набирая воздуха перед новым витком. Стало понятно, что это не учения.

Из окон некоторых квартир валил чёрно-серый дым, удушливо пахло гарью. Кто-то звал на помощь, орали дети, а на снегу виднелась кровь. На задворках слышались жуткие крики, как будто собаки рвали ещё живую добычу. Выстрелы, близкие и пугающие, на какое-то время заглушили собой всё, а потом настала тишина. Я сжалась в комок, уткнулась лицом в колени и слушала только шум мотора. Это немного успокаивало.

Проезжая центральную площадь города, мы стали свидетелями уничтожения мертвяков. Тогда никто ещё не знал, в кого именно стреляли солдаты — с такого расстояния нельзя было отличить мёртвых от живых. Все в шоке смотрели, как два десятка людей оказались скошены очередями. Брызги крови, насквозь пробитые тела, снесённые головы… Несчастные протягивали руки, умоляя не стрелять!

От этого зрелища женщина, сидящая рядом, потеряла сознание. Почти все начали орать, требуя остановиться, стучали по кабине грузовика. Были и те, кто вспомнил о защите прав человека. Ничего не подействовало! Тогда самый отчаянный из мужчин решил перебраться в кабину водителя. Однако ему не хватило сил, чтобы удержаться на крыше грузовика. Сорвавшись на землю, мужчина едва не угодил под колёса. Я видела, как он покатился по снегу с искажённым от боли лицом. Колонна не замедлила движения, никто не кинулся на помощь к пострадавшему. Мы ехали дальше под звуки выстрелов и крики. В моей голове билась мысль, что нас тоже убьют, вывезут в лес и всё. Военный с оружием сидел в конце кузова и внимательно следил за дорогой. Стараясь не смотреть на него, я поглядывала на своих соседей, надеясь, что будет возможность сбежать.

Мной двигала тревога за родителей. Разлучать людей вопреки их воле — немыслимо! Будь они рядом, я не стала бы сопротивляться, просто поехала бы куда следует. Мысли, что их отвезут совсем в другое место, пугала! Что, если спас лагерей несколько, и из них потом невозможно выйти? Вдруг придётся остаться там на всё время эпидемии?

Не поняла, что именно произошло, но наш водитель вдруг резко крутанул руль в сторону. В кузове началась давка, меня подбросило, я едва смогла уцепиться за кого-то, а в следующее мгновение оказалась придавлена стонущими людьми. Прежде чем смогла понять, где верх, а где низ и что вообще происходит, грузовик неожиданно сильно накренился и упал на бок. На наше счастье, водитель уже успел скинуть скорость, и мы все вывалились в кювет.

Мимо проехали другие машины, но никто из пассажиров не протянул руки, чтобы спасти хоть кого-нибудь. В их глазах читался наш смертный приговор и радость, что для них самих ещё остаётся шанс на спасение.

Меня придавили так сильно, что едва не сломали рёбра. Кое-как я выскреблась из-под тел и на четвереньках отползла в сторону. В куче людей было видно и нашего конвоира. Кажется, он сломал ногу. Собравшись с духом, я поняла, что этот шанс нужно использовать и бежать куда угодно, только бы оказаться подальше от колонны.

Вместе с несколькими людьми сначала кинулась к магазину. Почему мы побежали туда, даже не сговариваясь? — Не знаю! Наверное, общее было в головах. Двери продуктового были заперты и, хотя стёкла витрин уже частично выбили, я не решилась лезть внутрь. Там было движение, шум, с полок падали товары. Показалось опасным попасть на глаза мародёрам. Мы переглянулись и бросились дальше, но на первом повороте мои спутники свернули направо. Я невольно остановилась и посмотрела им вслед. То, что они вдруг так просто покинули меня, ничего не сказав, сильно ошеломило. Короткое время, проведённое в кузове бок о бок, заставило меня считать их «своими». Видя, как четыре человека исчезают за соседним домом, я испытала страх. Только понимание того, что нужно отыскать родителей, вывело меня из оцепенения.

У каждого из выживших есть своя история о мертвяке, что запомнился больше прочих и приходил ночами, лишая остатков сна. На одной из улиц я увидела своего «первого мертвяка». Его тело было неестественно сплюснуто, как будто человека основательно чем-то придавило. Заваливаясь, то в одну, то в другую сторону, оно все же удерживало равновесие. Вывернутая челюсть подёргивалась сбоку синюшного лица, а белесые глаза не моргали. До сих пор кажется, что ничто не сможет перебить того воспоминания. Другие мертвяки с лёгкостью забылись, но не он… Я дважды споткнулась на ровной земле, потому что ноги не держали. В слезах поползла в сторону от тротуара и, преодолев клумбу, кое-как поднялась и полубегом затерялась в городском парке.

Немного придя в себя, пошла дальше и почти сразу оказалась атакована женщиной: та в истерике кричала о закрытом дома Кузьме, которого нужно покормить. Пока я отцепляла от себя её сухие жёлтые руки, из-за поворота показались ещё несколько мертвяков. Бледные лица с окровавленными ртами, вздутые животы и походка вразвалку не предвещали ничего хорошего. Отпихнув женщину, рванула оттуда так быстро, как только смогла. Потом до меня дошло, что я бросила беззащитного человека умирать! Никогда в жизни мне не было так стыдно, но реальность менялась быстро, приходилось подстраиваться.

Знакомыми переулками пробиралась домой, изредка сталкиваясь с людьми, несущими сумки, чемоданы и тюки с вещами. Бородатый мужчина тащил телевизор и пылесос! Для чего они теперь были нужны? Пару раз видела, как люди обыскивают тела и спешно меняла маршрут, не желая становиться лёгкой добычей. От проходящего отряда военных успела спрятаться в подъезд. Показалось, меня заметили, но, на счастье, никто не бросился следом.

До квартиры родителей добралась нескоро. Любимая, хотя и тесноватая «двушка», в которой знаком каждый угол! Настоящий дом и самое надёжное в мире место. Мне казалось, это навсегда, вне зависимости от того, что происходит вокруг, но… В квартире всё оказалось перевёрнуто вверх дном, кто-то вывернул наружу шкафы и ящики, скинул книги и фотографии.

Вещи, ценные только для нашей семьи, остались лежать на привычных местах. Деревянная шкатулка прабабушки, с цветочным узором, вырезанным вручную. Простая, будто сделанная руками ребёнка. Оловянные и медные пуговицы, выплавленные прадедом. Расшитые цветами платки и скатерти. Несколько серебряных колец, пара золотых цепочек и браслет с отломанной застёжкой. Вот и все сокровища, связывающие наше прошлое и настоящее.

На стене около шкафа с мамиными вещами висела семейная фотография, сделанная в одном из отпусков. Остановившись на ней взглядом, я неожиданно заплакала. Открыв шкаф, разом обняла все платья на вешалках, уткнулась в них, вдыхая запах маминых духов. Больше всего хотелось, чтобы кто-то всесильный отмотал назад время, и эта дата оказалась бы самым обычным днём…

Потом успокоилась и, понимая, что придётся уйти из города, попыталась сложить рюкзак. Это оказалось не похоже на сборы для отпуска. Теперь требовалось только самое необходимое: то, что могло пригодиться во внешнем мире, которого я не знала. Мелочи и безделушки, фотографии и книги — то, чем обычно наполнены квартиры, вдруг стали крайне важны. Как оставить часть жизни? Хотелось унести всё, но это было невозможно!

Многократно перекладывая вещи, я каждый раз обнаруживала что-то лишнее или недостающее, и почти три часа собирала свой первый рюкзак! Теперь там лежали документы, немного крупы и лекарств, пара банок тушенки, оставшиеся с лета после рыбалки отца; все спички и зажигалки, найденные в доме. Нашлась старая карта двадцатилетней давности, — за неимением другой решила её оставить.

Ночь провела дома в надежде, что родители вернутся. Очень сильно надеялась! Да и страшно было уходить непонятно куда. Забаррикадировав входную дверь тумбочкой, придвинула свою кровать к окну. Казалось, это могло обезопасить и дать стратегические преимущества.

Сон не шёл. Долго сидела, укрывшись одеялом. Сначала включила телевизор, но каналы показывали лишь «сетку» настройки. Проверила радио в плеере: молчали даже УКВ волны. Казалось, земля погрузилась в тишину, готовясь стряхнуть с себя человечество. На улице несколько раз проезжали колоннами тентованные грузовики. Рёв двигателей оживлял наш ставший мёртвым город на мгновения, а после всё снова затихало. Выглядывая из-за шторы, я видела, что нигде в домах не светятся окна. Если эвакуация прошла успешно, то вокруг уже никого не осталось. Кроме меня… Разум казался парализованным, загнанным в невидимую ловушку. Я не хотела принимать такую реальность.

Провалилась в сон и почти сразу дёрнулась от сирены, протяжным воем заполонившей пространство. Изредка казалось, что сквозь её рев доносится эхо выстрелов. Хотелось забиться в угол и тихо лежать там. С детства засевшее в подкорке знание убеждало, что при таком сигнале снаружи происходит что-то жуткое. Куда бежать я не знала. Да и стоило ли? Я сползла на пол, натянула на голову одеяло и пролежала так до утра.

Тревожное предчувствие не покидало ни на минуту. Когда серый рассвет навис над городом, я вышла на поиски. Решила обойти адреса знакомых в надежде, что отыщу родителей там. Я была готова потратить на это столько времени, сколько понадобится, но всё решилось через полчаса.

Замёрзшие тела со следами укусов и огнестрельными ранами ничком лежали во дворе на соседней улице. Среди них я нашла и родителей. Узнала ещё издали по маминой шапочке — её вязали под заказ, второй такой в городе не было.

Я растерянно обошла тела, не желая верить… Прикасаться было страшно. Проверила пульс, это было последним отголоском надежды. Напрасным… Выпавший снег не таял на лицах родителей, укрывая следы крови и рваные раны. У мамы снесло челюсть, у папы — часть черепа вместе с ухом.

Они погибли, пока я ехала в кузове, складывала рюкзак и страдала дома. Мои родные доживали свои последние часы, отчаянно боролись за жизнь, старались спастись. Если бы я отправилась на поиски вчера, сразу, как только сбежала! Быть может, успела бы к ним! Вместе мы точно спаслись бы! Эта мысль тупым болтом ввинчивалась в мозг. От бессилия я рыдала рядом с ними так долго, что потеряла счёт времени. Было очень страшно. Необратимость случившегося обрушилась на меня.

В полубессознательном состоянии я оттащила закостеневшие тела в сторону, подальше от дороги. Там, под парой облетевших клёнов долго стояла на коленях и долбила мёрзлую могилу железным прутом. Била с отчаянием, будто бы земля виновата в том, что они погибли. Когда прут погнулся, и на ладонях содралась кожа, вскрыла багажник одной из машин и нашла небольшую лопату. Копала, то ею, то руками. Несколько часов под визг сигнализации до одурения выгребала землю, не чувствуя, как под ногти впиваются мелкие камни. Под конец, обессилев, сама упала в вырытую могилу и долго лежала там, глядя вверх, иногда прикрывая глаза от снега. Думала о том, что сейчас здесь навсегда лягут мои родители и будут видеть то же небо над городом.

Стало холодно. Закопав тела, сидела рядом у могилы. Болела спина, руки тряслись и кровоточили. Но страшнее оказывалась жуткая боль, разъедающая меня изнутри. Я осталась одна и всё ещё была жива.

Темнело. Становилось опасно. Нужно было уходить. Заставила себя встать, прикатила камень, чтобы обозначить место и накидала веток, побоявшись, что кто-то может откопать тела. Ощущение, что упала стена за спиной, та, что всегда оберегала и поддерживала.

Домой шла в полузабытьи и по пути наткнулась на двух мертвяков. Подхваченной с земли доской неожиданно резво проломила череп одному и сразу пришла в себя от вида чёрной крови, полившейся на снег. Со вторым стало страшно связываться — он с белесыми глазами шёл, взмахивая руками и пытаясь схватить. Подняла доску и снова ударила, сворачивая ему голову. Не дожидаясь, пока очухается, с силой толкнула и побежала дальше.

Мои родители лучшие! Никогда ни в чём не отказывали, хотя и не баловали лишний раз. С ними можно было задушевно поговорить обо всём на свете и найти понимание или спросить совета. Не каждому из моих друзей настолько повезло!

В детстве ходила на баскетбол и фигурное катание. Тогда это было мечтой многих девчонок: стать известной фигуристкой и выигрывать золотые медали. Или выступать за сборную по баскетболу, забрасывать «трёхочковые». Успехи были и у меня. Не такие, как хотелось, но находила, чем гордиться. Несколько раз участвовала в городских соревнованиях, но потом всё закончилось. Мама родила Петьку, нужно было помогать по дому. Брата своего я любила, потому без колебаний пожертвовала спортивной карьерой. Да и особо расстраиваться было некогда. Зимой возила его на санках, а летом, нацепив ролики, катала в коляске по парку. Потом Петя тоже приобщился к спорту и походам. Это было хорошее время. Где сейчас Петька? Хочется верить, что спасся…

Буду записывать важное из того, что происходит. Это помогает сосредоточиться и не даёт забыть, кто я на самом деле. Думаю, однажды эти страницы помогут кому-то так же сильно, как сейчас мне…»