Богиня-Мать и другие мифологические архетипы

Александра Баркова (2024)

«Мифологические универсалии — это не игра ума для любителей волшебства, а ключ к нашему сознанию, ключ ко всей культуре человечества. Это образы, веками воплощающиеся в литературе и искусстве, даже атеистическом», — подчеркивает в своих лекциях Александра Баркова. В книгу вошла самая популярная из ее лекций — о Богине-Матери, где реконструируется миф, связанный с этим вечным образом. Читателя ждет встреча с мифами, которые пронизывают его собственную повседневность, будь то общение или компьютерные игры, просмотр сериала или выбор одежды для важной встречи. Он узнает, почему не только подростки, но и серьезные люди называют себя эльфами, джедаями, а то и драконами. Яркий стиль речи, юмор и сарказм делают эти лекции незабываемыми, и книга полностью передает ощущение живого общения с этим ученым. Также в книгу входит ряд статей и эссе по мифологии, искусству, педагогике, выходивших в узкоспециальных сборниках или публикующихся впервые. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© А.Л. Баркова, 2024

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024

© Open Sour©e + ®estricted Used

Only © Jules Durand — Some rights reserved

Предисловие

«Мир изменился, — прозвучало с киноэкранов всего мира зимой 2001 года. — Я чувствую это в воде, в земле и в воздухе». Это произносила героиня в длинной белой одежде, ее золотые волосы были длинными, очень длинными… Мир действительно изменился, но мы тогда еще не понимали, насколько.

С начала 2000-х годов в нашу жизнь прочно вошли два явления: фэнтези и интернет. Да, появились они раньше, но охватывали немногих: первых называли ушельцами, эскапистами и «не живущими реальной жизнью», вторых считали или крутыми технарями, или богачами. А потом эти два явления стали смыкаться… особенно помогла пандемия, во время которой «золотое яблочко, катающееся по серебряному блюдечку» (то есть все виды веб-трансляций) вошло, без преувеличения, в каждый дом. И кстати, двадцать лет назад именно ушельцы, «не живущие реальной жизнью», первыми расхватывали технические новинки: многие ли из вас знают, что такое пейджер, далекий предок смартфона, похожий на него как неандерталец на нас? — а у многих «эльфов» он был.

Альберт Эйнштейн говорил: «Если вы хотите, чтобы ваши дети были умны, читайте им сказки. Если вы хотите, чтобы они были еще умнее, читайте им еще больше сказок». Кажется, он понимал, что «реальная жизнь» — понятие тоже относительное.

И вот в этом — причина нынешнего гигантского интереса к волшебным историям. Проживая фантастическое в мифах и фэнтези, мы готовим себя к тому, что реальная жизнь изменится еще более невероятным образом. Да и что теперь «реальность», если значительная часть нашего бытия находится в смартфоне?..

Но почему именно мифы? Поистине гамлетовский вопрос: что нам эта Гекуба?

В этом стремительно меняющемся мире нам не хватает опоры. Старшее поколение ею быть не может: его жизненный опыт абсолютно бесполезен и даже вреден сегодня. И в этом «бушующем море чудес» (говоря словам А. Ф. Лосева) такой опорой оказываются мифологические архетипы, поскольку они относятся не к опыту, а к подсознанию. В этой книге наглядно показывается, как художники, искренне считая себя атеистами, творили произведения по всем законам мифологии (и они бы крайне удивились, возможно даже возмутились бы, если бы им сказали об этом!).

Но у нашего общества есть еще одна принципиально новая черта. Недаром слова об изменившимся мире произносила именно Галадриэль, хотя тот монолог был бы уместнее для Гэндальфа (как в книге). Эти изменения касаются роли женщины.

В мире, где на смену пролетариату пришел когитариат (от лат. cogito — «мыслю»), женщина обрела некое равенство с мужчиной и пытается понять, как ей воспринимать себя и мир. Мама ей в этом не поможет (мама живет ценностями даже не пролетарского, а еще крестьянского общества), остается единственный путь — прибегнуть к Великой Матери, ища в мифах о ней психологическую опору и способы самоиндентификации. Причем с высокой вероятностью эти мифы будут не древними, а созданными в XIX–XX веках. Задача этой книги — объяснить, чем мифы Новейшего времени отличаются от древних, и показать, из каких элементов складывался образ Богини-Матери. Забегая вперед: я недаром обращаю внимание на визуальный образ Галадриэли в фильме — он состоит из тех же самых мифологем.

В новейших мистических учениях фигурирует Рогатый Бог, именуемый супругом Богини-Матери. Не то чтобы мифа об их браке не было — он есть, им пестрит интернет, включая прекрасные рисунки, вот только «поженились» эти архетипы не в глубокой древности, а в ХХ веке. В этой книге проанализированы древние и древнейшие мифы о Боге Земли.

В большинстве научных книг, написанных в XIX или XX веках было принято рассматривать образы сами по себе, вне связи с другими. В частности, все мифы о любви богини и смертного относили к мифологеме Богини-Матери, не очень интересуясь, кто же этот смертный: мифический персонаж или реальный человек. Между тем это два совершенно разных мифа, их отличие видно даже с листа бумаги, а уж в реальной мистической (и не только мистической!) практике оно колоссально. Речь идет об образе, который стоит назвать Бессмертной Возлюбленной, — эта мифологема пронизывает самые разные культуры, но самостоятельно, кажется, ранее не рассматривалась. Ее популярность невозможно переоценить, она проникает даже в насквозь реалистические произведения.

К числу важнейших мифологем относится представление о мире до бытия и об акте творения. В этой книге они рассмотрены во всех деталях, причем некоторые из них широко распространены, а некоторые практически неизвестны (кто, к примеру, знаком с эпосом индейцев «Пополь-Вух»?).

Чтобы работать с мифологемами, необходимо понимать законы, по которым функционирует мифологическое мировосприятие, в том числе и современное. Этому посвящена вводная лекция.

Первые пять лекций дают четкое понимание основных древнейших мифологем, которые пронизывают культуру от палеолита до наших дней. Две финальные лекции — несколько иного свойства. Они более полемичны, потому что их предмет — более актуален. В них рассматриваются не столько тексты, сколько окружающая нас действительность, которая оказывается гораздо гуще пронизана мифологией, чем нам хотелось бы. Это проблема великовозрастной подростковости (согласно переписи населения, у нас в стране есть тысячи эльфов и хоббитов!) и проблема так называемого регресса в культуре, когда авторы — вольно или невольно — возвращаются к художественным приемам тысячелетней давности, вроде бы отринутым еще в древности.

На страницах этой книги рушатся представления о том, что, чтобы человек что-то знал, другой человек должен его этому научить. И то, о чем рассказывается в первых пяти лекциях, и то, что показано в двух заключительных, свидетельствует, что человек опирается на интуицию, на подсознание, на архетипы — подчас даже больше, чем на знания. Мы оказываемся в мире, где человек знает то, чему его не учили, а культура регулярно отказывается от достижений того, что принято называть прогрессом.

Для меня первый удар по священному идолу по имени Прогресс был нанесен в университетской аудитории, и это был один из тех моментов, которые на всю жизнь остаются в памяти и в мировоззрении. Профессор О. С. Широков, читавший нам курс «Введение в языкознание», обмолвился к слову, что… прогресса в культуре — нет. Мы были в шоке — это был 1988 год, Советский Союз еще казался незыблемым, а литературоведы и прочие фольклористы внушали нам прямо противоположное (аналогичное внушали нам на «Истории искусств»). «Нет, — сказал нам Олег Сергеевич, — идея прогресса в культуре нужна затем, чтобы доказать, что соцреализм это лучшее, что сотворило человечество». Что ж, соцреализм мы ненавидели стройными рядами, поэтому мысль профессора нам стала несколько ближе. А он сказал: «Если бы в культуре был прогресс, вы бы сейчас не читали Эсхила». Эсхила я любила куда больше других античных трагиков, поэтому для меня не осталось никаких сомнений в отсутствии прогресса в культуре.

Второй удар — уже по другому, еще более священному идолу, по идолу Авторитет, — был нанесен спустя неполные пять лет, когда я работала над дипломом. К тому времени между мной и кафедрой русского фольклора уже полыхала огненная пропасть — кафедра занималась собирательством (в основном частушек), я — типологическим и мифологическим анализом былин на фоне мирового эпоса^[1], поэтому меня приютили на кафедре общего языкознания. И вот когда я принесла научному руководителю черновик диплома, он меня сурово отчитал за одну цитату из Лосева, где Алексей Федорович связывает грамматический строй и тип мышления. «Но это же Лосев…» — попыталась возразить я. И получила ответ, что ошибка классика, процитированная мной, становится моей ошибкой — и, соответственно, расплачиваться за нее придется уже мне. (Плоды той дискуссии вас ждут в этой книге: это «демонологический тип» мышления. В остальных случаях я оставляла термины Лосева, а тут он был совсем из грамматики и его пришлось заменить.)

Эта книга — издание живых лекций. Некоторых это шокирует, но сейчас подобное не редкость (первое издание этой книги вышло именно в серии «ЛекцииPRO»). Живая речь позволяет лучше воспринимать материал. В каком-то смысле, это тоже «регресс»: от ученого, который собственно читал лекцию, то есть написал ее, а затем зачитывал с листа, мы сначала перешли к лекторам-рассказчикам, а затем и к изданию текстов, максимально сохранивших устность.

Символично, что впервые этот курс лекций я прочла в 2000 году (почти на том же рубеже, на котором нам вещала Галадриэль). Это было в Музее им. Н. К. Рериха, где я работала более десяти лет. Позже этот курс прочно вошел в программу спецкурса по мифологии, который я четверть века читала в Институте УНИК. По иронии судьбы, издавать мои лекции начали именно тогда, когда УНИК прекратил свое существование, а я, воспользовавшись «золотым яблочком и серебряным блюдечком», стала вести собственные вебинары. Именно эта запись 2016 года положена в основу книги; по сравнению с первым изданием текст немного дополнен.

В этой книге мы также сделали то, что следовало сделать давным-давно: собрали под одной обложкой мои старые и очень старые статьи. Некоторые из них непосредственно посвящены проблеме мифологических универсалий, как статья о хромом кузнеце или о символике знака триединства, другие касаются теории мирового эпоса (в том числе и самая первая статья, которой возвращено авторское название «Архаический герой в мировом эпосе» вместо длиннейшего и невнятного редакционного; это 1994 год, ровно тридцать лет назад). Статья под вежливым названием «Исключение становится правилом: особенности мировоззрения нового поколения» сама оказалась полноценным персонажем лекции «Подросток сквозь миф» (фактически она была первым подступом к теме высоковозрастной подростковости), что же касается статьи по педагогике «Сожженные корабли» — она, конечно, никакого отношения к мифологии не имеет, зато отлично показывает, до какой же степени мир изменился (и заодно объясняет, почему эта книга не написана академическим языком). Большинство этих статей выходили в малотиражных сборниках конференций, и теперь они обретают публикацию, которой достойны.

Но есть в этой книге еще один текст. Он совсем неправильный и поэтому не публиковался никогда. Он слишком художественный для научного, слишком научный для художественного, не то эссе, не то фэнтези… «это немножко еж и немножко черепаха, а вот как оно зовется — я не знаю», говоря словами Киплинга. Оно зовется «Прометей кавказской национальности» и, думаю, станет вишенкой на торте к теории эпоса и «Подростку», а еще, возможно, окажется окошком в мир нартского эпоса (о котором я надеюсь когда-нибудь заново прочесть курс лекций и издать).

Работая в УНИКе (изначально он был Университет истории культур, потом сокращение стало названием) я обнаружила, что я давно никакой не филолог, потому что филолог работает с вершинами культуры, а меня интересует то, что творится в сознании у многих или даже большинства, и не важно, принимает ли это вид совершенных художественных форм или убого по исполнению. А это другая наука, это — культурология.

Культуролог, говоря образно, это такой крокодил, который может съесть всё — живое ли, мертвое ли, — главное, чтобы плавало рядом с пастью. Для культуролога нет деления на совершенное и второсортное. Для него есть востребованное, распространенное и, наоборот… да нет никакого «наоборот», крокодил доплывет и проглотит всё подряд.

Говоря без метафор, для культуролога нет деления на «правильное» и «неправильное». Подросток хочет покончить с собой? — не надо говорить, что он жертва неправильного воспитания в школе или в семье; у многих подростков во все времена мелькают суицидальные мысли, и надо анализировать причины этого. Египтяне за три тысячи лет не научились реалистично рисовать человеческую фигуру? — ой, я не в пятом классе, не рассказывайте мне про их «неумение», за три тысячи лет научиться можно, а если не научились — то опять-таки надо вскрывать причины этого. Космонавты перед вылетом устраивают такое, что в приличном обществе не упомянуть, а только в лекции процитировать, — и снова надо не презирать суеверия, а (сейчас скажу ужасную вещь!) разбираться с тем, в чем польза этих самых суеверий в условиях космической эры.

Да, польза! Любое явление культуры, если оно массовое, — полезно обществу. Иначе оно массовым не будет. На бумаге это утверждение банально, но как только вам предложат его применить хоть к мифологии, хоть к подростковому мазохизму, то мнение о полезности поубавится. Но то, что не полезно обществу, — вымирает, как вымер обряд инициации. Но еще удивительнее процесс, когда, казалось бы, давно умершее возрождается, перерождаясь и видоизменяясь при этом. К его изучению мы и приступаем.

Примечания

1

Если вы читали мою книгу «Введение в мифологию», то помните главы по былинам — это на три четверти мой диплом.