Кошка, которая улетела из Кабула

Александра Ковальская (2024)

Сначала ты начинаешь изучать Иран, чтобы стать послом, как Грибоедов. Потом влюбляешься в Афганистан и решаешь работать в Красном Кресте. Нет, лучше уж быть репортёром — первым за много лет российским репортёром в Кабуле. А кончается всё тем, что ты спасаешь кошку — трёхцветную афганскую кошку по имени Плов. Как поехать освещать президентские выборы без опыта в журналистике? Как найти общий язык с афганскими министрами? Что делать, если местные спецслужбы сочли тебя шпионкой? Как сделать невозможное возможным? И как, в конце концов, спасти эту кошку, если Афганистан никак не хочет её отдавать?

Часть вторая

Сдайся мечте невозможной,

Сбудется, что суждено.

Александр Блок, «Роза и крест»

За шесть с половиной лет до встречи с кошкой

Героическое снова напомнило о себе в конце второго курса. «Такого-то мая во столько-то часов в такой-то аудитории состоится встреча с сотрудниками Международного Красного Креста», — гласило объявление в фойе, и я сразу же решила — пойду. Ничего, что такое-то время наступит после пяти пар, когда я буду голодной и злой — пойду всё равно, оно того стоит. План был такой: сначала сотрудники рассказывают о своей работе, потом отвечают на вопросы, а потом вносят в какие-то свои списки тех, кто хотел бы в ближайшем будущем у них поработать. Всё это было заманчиво.

В такой-то аудитории собралось этак двадцать студентов, в основном арабистов и африканистов²³, что, в общем, было неудивительно — и на арабском Востоке, и в Африке гуманитарных миссий великое множество и свежая кровь им требуется всегда. Правда, есть нюансы: по слухам, Красный Крест не берёт в переводчики тех, кто младше двадцати пяти — это раз, два — очень желательно, чтобы у претендентов не было семьи и детей (в крайнем случае, нужно было быть готовым на годик-другой уехать в командировку без них, поскольку часто место будущей службы идёт с пометкой NFDS²⁴, да и здравый смысл намекает, что брать ребёнка в Могадишо, Бенгази или Кабул — не лучшая затея).

Что ещё мы тогда слышали? Что переводчики получают какие-то невероятные зарплаты, летают на выходные в Дубай, Доху или Стамбул, пьют шампанское и веселятся у себя в компаундах, рискуют собой на благо человечества, как было сказано выше, и быстро растут по службе, а ещё зарабатывают себе бессонницу, депрессию и раннюю седину. Словом, образ складывался романтический, драматический, и моим представлениям о прекрасном он всецело отвечал.

Сотрудников, которые пришли с нами побеседовать, было трое: две переводчицы, работавшие в Африке (помнится мне, в Южном Судане, Эфиопии и Сомали) и пожилой сэр, который начинал свою карьеру в Афганистане, а потом получил повышение и пошёл по административной части. Он работал уже лет тридцать, и его жена работала с ним в одном офисе (вот вам пожалуйста, ещё одна малочисленная каста, где принято жениться на коллегах — а на ком же ещё, собственно говоря, если отпуск у тебя всего двадцать дней в год?). Все трое говорили о грустном: о тюрьмах, больницах, лагерях беженцев, вечной усталости, опасности, к которой быстро привыкаешь, пыли и жажде, — и у всех троих горели глаза. Нет, по-другому они уже не смогли бы.

— Что самое сложное в вашей работе? — спросил кто-то с галёрки.

— Необходимость выбирать, — сказал пожилой сэр. — Там, где ты работаешь, местные смотрят на тебя, как на бога. Но ты не бог. Твои ресурсы ограничены. Из ста человек помощь в итоге получат двадцать. Еды и воды на всех никогда не хватает, как и медикаментов. Среди больных или раненых выбирают тех, у кого выше шанс поправиться. Мы не можем спасти всех и часто кем-то жертвуем. Это страшно тяжело.

За окном быстро темнело. Мы сидели тихо, забыв о том, что отучились пять пар, о пирожках, которые мечтали цапнуть и съесть по пути к метро, о контрольной, которую завтра будем писать с утра пораньше. Мы чувствовали, как горячий ветер несёт нам в лицо песок. Пушту и Красный Крест. Красный Крест и пушту. Сказал же пожилой сэр, что знатоков пушту мало!

Это судьба.

Или, как говорят у нас на востоке, мактуб.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой

В жизни каждого востоковеда наступает момент, когда он хочет увидеть изучаемый регион своими глазами и узнать, как там оно на самом-то деле. Китаисты, японисты и индологи едут на стажировки (им, счастливцам, всегда есть куда поехать), арабисты тоже как-то выкручиваются, благо арабских стран в мире хватает. Со специальностью «История Ирана и Афганистана» живётся сложнее.

Шёл 2017-й, и я думала как с толком провести оставшиеся месяцы академического отпуска, уйти в который пришлось почти сразу после того памятного вечера²⁵. Кое-что из пушту я уже успела освоить самоучкой, некоторое количество дари в памяти тоже имелось (или фарси — тогда ещё трудно было сказать наверняка) — а не пора бы, решила я, провести разведку боем? Мечты мечтами, мактуб мактубом, но пора бы уже посмотреть, что я там такое изучаю. И смогу ли я вообще работать в этом самом Афганистане? Понятно, что он очаровательный и мне вскружил голову даже заочно… но вот понравлюсь ли я ему?

В ту пору поговаривали, что туристическую визу в страну моих грёз получить практически невозможно. Особенно если ты девица или дама. Особенно если едешь туда одна. Но в афганское посольство я всё равно пошла — нет, ну а вдруг? С чего-то же надо начать, а там разберёмся.

В подвале, где располагался консульский отдел, решали свои дела пара дюжин афганцев. Когда я перешагнула порог, они, как по команде, подняли головы от бумаг, и под их пристальными взглядами я на подгибавшихся ногах прошагала к окошечку узнать, что да как. Юноша в галстуке по ту сторону стекла рассеянно выслушал мои объяснения и протянул бланк визовой анкеты и ручку — заполняйте, мол, потом унёс исписанный листок куда-то в недра посольства и с удивительной для афганца быстротой вернулся.

— Господин консул хочет с вами побеседовать.

«Ну вот, а говорили — невозможно», — обрадовалась наивная я, но радоваться было ой как рано.

Консул оказался видным пуштуном лет сорока, чем-то здорово смахивавшим на Ретта Батлера в исполнении Кларка Гейбла. Английский у него был вполне соответствующий.

— Здравствуйте, рад знакомству, — под тёмными усами блестела обаятельная разбойничья улыбка. — Располагайтесь. Чаю? Зелёный, чёрный? Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь. Могу я спросить, почему вы решили посетить нашу страну? Ах вон оно что. Изучаете? Прекрасно! О, так вы говорите на пушту? Чудесно! Цомра ша! Ценга ей?²⁶

— Хэ йема, манэна, — блеснула я. — Тасо ценга йаст?

Консул поморщился, как от зубной боли. Он был родом с юга, из провинции Фарах, и мой восточный акцент ему, как и многим южанам, слушать было невмоготу. Но желторотые студенты не знают таких тонкостей — откуда бы им?

Разговор снова свернул на английский.

Забегая вперёд, скажу, что 95% кабульских друзей стремились свести мою языковую практику к минимуму. Выглядело это так:

— Ты говоришь по-нашему? — спрашивали они на пушту/дари.

— Да, говорю, — отвечала я на том же языке.

— Как дела?

— Спасибо, хорошо.

— Оооо, ты и правда говоришь! Как здорово! — и, воздав должное талантам бледнолицей, они с чистой совестью продолжали на языке Шекспира. Вернуть их обратно к пушту и дари было крайне трудно. Почему — доподлинно известно одному Аллаху.

— Вы читаете новости? — спросил консул.

— Конечно!

— Тогда вы наверняка знаете, что в нашей стране уже сорок лет идёт война.

— Знаю, сэр. Меня это не пугает. Я люблю вашу страну, я буду работать в Афганистане, когда получу диплом. Я должна знать, к чему нужно быть готовой, и я…

— Работать? Где?

— Я мечтаю быть переводчиком в Красном Кресте.

— Очень благородно, — сказал консул, не отрываясь от ноутбука. — Я сам проработал в Красном Кресте не один год. Вообще-то я врач. До того, как стать дипломатом, был врачом. Чего только в жизни не бывает! Вообще-то, знаете, я люблю людей и всегда стараюсь им помочь. Даже на нынешнем посту.

— Спасибо, сэр! Я знала, что вы поймёте!

–…но вам я визу не дам.

Консул выдержал театральную паузу, явно ожидая вопросов. Их не было: я изо всех сил старалась не потерять лицо и не захлюпать носом прямо тут, перед улыбающимся с портрета президентом Ашрафом Гани.

— Как человек я отлично вас понимаю. Но я не только человек, я должностное лицо. У меня есть обязанности. Инструкции.

— Но ведь из каждого правила возможны исключения.

Ретт Батлер опять не торопился с ответом: пригладил отлично лежавшие волосы, поправил галстук, смахнул с щегольского пиджака невидимые пылинки.

— Вы правы, есть. Знаете, что? Принесите мне бумагу, подтверждающую цель вашего визита в Афганистан.

— Какую, сэр?

— Да какую хотите. Или получите одобрение афганского МИДа на вашу поездку.

— Но как?!

— Этого я не знаю, мисс. Но желаю вам успеха.

Я пришла в себя во дворе посольства. Было холодно, падал мокрый снег, календарь показывал 9 февраля. От визы меня отделяли каких-то два с половиной месяца. Сущий пустяк. Ничто по сравнению с вечностью.

***

Задачка, которую мне задал консул, была «немногим проще, чем отыскать кокос в сосновой роще» (с).

Получить одобрение афганского МИДа на поездку было по умолчанию невозможно — как, в принципе, и одобрение любого другого МИДа в подобных обстоятельствах. Уже осенью 2018-го пакистанские дипломаты посоветовали мне то же самое, и я ради эксперимента отправила имейл. Что бы вы думали? Жду ответа по сей день.

Оставалась «какая-нибудь бумага», подтверждающая цель визита в Афганистан, но и тут выбор был невелик.

Знакомый профессор из Кабульского университета, который мог бы пригласить меня на стажировку, ответил загадочным молчанием. Собравшись с духом — востоковед я или как? — я попросилась в переводчики к дальнему знакомому, который собирался что-то решать в Кабуле с афганскими партнёрами. Бумага при таком раскладе не светила, но деловую визу получить проще, чем туристическую. И пусть консул видит, что я человек серьёзный и пользу приношу.

Но телефонный разговор окончился ничем.

— Можно вас взять, пожалуй, — сказали мне сначала, — но, во-первых, я еду всего на неделю, а во-вторых, жить мы будем на американской военной базе. Пообещайте, что вы не попытаетесь выйти с территории и от меня ни на шаг не отойдёте. А на переговорах будете просто сидеть в уголке и молчать.

Тысяча чертей, да это же именно то, что мне нужно — молчать и смотреть на американцев! Я же именно за этим собиралась в Кабул, точно, ну! Аж целая неделя? Идеально! Вот это подфартило так подфартило! Впрочем, вслух я ничего этого не сказала и уныло согласилась. База так база, бог с ней.

Но тут мой собеседник, кажется, в полной мере понял, о чём я его прошу, и запаниковал.

— Да ведь вы совсем не знаете, что это за страна! Там же война и вообще опасно! В прошлом году мы с товарищем дали нищему в Мазари-Шарифе десять долларов — остальные на нас кааак кинулись, мы едва успели до машины добежать. Чуть на куски не разорвали.

Я попыталась возразить, что с этой точки зрения много мест, где опасно — если дать десять долларов нищему, скажем, в Дели, тоже до машины не добежишь. Но голос в телефоне не стал спокойнее:

— А девушка, которую убили в центре Кабула два года назад? Линчевали среди бела дня?²⁷ Я видел то место. Ужас! Нет уж, Афганистан не место для женщин. Вы молоденькая, красивая, вам жить и жить… И вообще, там никому верить нельзя. Не просите. Грех на душу брать не хочу.

Я положила трубку и глубоко задумалась.

То, что я сейчас за десять минут описываю в Microsoft Word, в реальности заняло больше месяца: письмо — ожидание — молчание, просьба — надежда — отказ. Передо мной была глухая стена, в которой я пыталась найти лазейку, и в этих поисках не было ничего поэтического. Я стала хуже спать и злилась по пустякам, и, подозреваю, в мире найдётся не так уж много людей, страдавших оттого, что их поездка в Афганистан медленно, но верно накрывалась медным тазом.

Конечно, были более уступчивые афганские посольства, где консульский отдел был не так бдителен и особого значения бумагам не предавал. Одно из них находилось в Дубае, второе в Баку, а третье в Душанбе. Там же, под боком, был город Хорог, где за $100 визу вроде как давали всем желающим, из документов требуя только фото и ксерокопию паспорта. Не скажу, что мне хотелось лезть на Памир и проверять правдивость слухов, но адрес хорогского консульства в моей записной книжке всё же был.

— Алекс, я спрашивала — у нас тут тоже дают визы без проблем, — написала подруга из Джакарты.

«Круто, что сказать», — подумала я и проверила цену на билеты Москва-Джакарта-Кабул. Просто на всякий случай, разумеется. Цена кусалась.

Я написала афганцу, с которым мы уже год дружили по переписке. Звали его Ахмад²⁸, он был образован и весел и уже год обсуждал со мной мировую политику и ввод ОКСВ²⁹ в Афганистан (отец его, кстати, был моджахедом — по иронии судьбы, отцы почти всех моих кабульских друзей в своё время воевали против русских). Я помнила, что товарищ Ахмад работает в каком-то министерстве и подозревала, что нужные связи у него имеются.

— Собираюсь к вам в Кабул и у меня некоторые сложности с визой. Что посоветуешь, Ахмад-джан? — обычно словом «джан» («дорогая») злоупотреблял он, но в любви, на войне и в погоне за афганской визой все средства хороши.

— Запасайся терпением, — был ответ. — Ваши дипломаты в Кабуле вообще вон всем отказывают. Так что удачи тебе, милый друг. Буду рад увидеться живьём в Кабуле… когда-нибудь. Иншалла.

В Афганистане, как и на востоке в целом, не в ходу некрасивое слово «нет», но моего небогатого опыта хватило понять, что Ахмад, так его и сяк, джан не пойдёт ни в какой МИД договариваться и приглашение мне не отправит. «Ладно-ладно, — злобно и печально подумала я, — доберусь до Кабула — припомню тебе, душманский сын».

И угадайте-ка, чем объяснит этот душманский сын свой отказ?

— Алекс-джан, незачем помогать тому, кому помощь явно не нужна, — скажет он, когда мы будем на закате сидеть на холме Вазир-Акбар-Хан. — Я знал тебя достаточно хорошо, чтобы понять — битву с дипломатами выиграешь ты, а не они. И я знал, что рано или поздно ты окажешься в Кабуле. Нужно было просто немного подождать.

***

Его превосходительство посол Афганистана в России смотрит на меня поверх чайной чашки.

— Я слышал, вы интересуетесь пуштунской культурой и языком. Знаете, лучший способ выучить пушту — найти себе мужа-пуштуна! — мне хочется думать, что его превосходительство не имеет в виду себя.

Посол одет с иголочки, серебряные волосы и бородка уложены волосок к волоску. Ноблесс оближ: посол принадлежит к высшей афганской аристократии — приходится президенту Гани дядей по отцовской линии (в своё время президент Карзай послал в Москву своего, и традиция прижилась). На ветвистом дереве афганских терминов родства для такого дяди есть слово «какА» — чуть позже я узнаю, что в Кабуле господина посла зовут именно так. («Ааа, какА. Ну и как он поживает? Всё такой же модник? Да, мы его знаем. Во дворце пересекались»).

Посол и консул делят сферы влияния: царство консула — полуподвал, посол царит на втором этаже.

Путь на второй этаж был тернист.

На дворе середина мая 2017-го года, и я уже два месяца пытаюсь получить визу, но бумаг, подтверждающих цель визита, у меня по-прежнему нет, и помогать по-прежнему никто не спешит. Я начинаю малодушно думать, что пора бы уже отказаться от провальной затеи, как вдруг теория шести рукопожатий срабатывает во мгимовских коридорах, передав мне руками тамошнего выпускника (афганца, разумеется) телефон атташе по культуре, господина А. Он был первым, кому я засвидетельствовала своё почтение, и именно в его кабинете три часа я дожидалась посла — его превосходительство захотел лично посмотреть, что за странная птица залетела к ним на Поварскую, но в назначенный день отлучился по государственным делам.

Потом случится чайная церемония, где я получу ценную рекомендацию по изучению пушту, а потом с высочайшим повелением выдать мне визу я спущусь в полуподвал, где будет ждать уже знакомый вам консул. И он мне совсем не обрадуется.

— А вы упрямая, как я погляжу. Добились своего, да?

— Да, сэр.

— Будь моя воля — никуда бы я вас не пускал. У меня, знаете ли, дочери чуть младше вас… Ладно, бог с вами. Вот бумага, пишите: «Я полностью осознаю возможные последствия поездки в Афганистан и беру на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу». Дата, подпись. Давайте сюда.

«В смерти моей прошу никого не винить», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

— Что это вы так притихли? Испугались?

— Нет, сэр. Думаю, на какое число купить билет.

— Ну разумеется. Приходите в пятницу за паспортом. Весело вам съездить! — сарказма он даже не скрывал.

В пятницу я расцеловала паспорт со своей первой афганской визой, а в понедельник полетела в Кабул… где меня никто не ждал.

Ну почти.

***

Я жду начала посадки у гейта в Дубае и дрожу.

И причина не только в том, что путешествие длится уже 15 часов, а из кондиционеров в терминале дует ледяной ветер. Причина в том, что тут, в Дубае, я начинаю понимать, в какое приключение ввязалась — окружающие смотрят так, будто провожают в последний путь (так на меня будут смотреть ещё не раз, и я привыкну, но пока…).

— Куда вы летите, мадам? — спрашивает на стойке регистрации девушка, закутанная в чёрное. Судя по всему, «в Кабул» для неё звучит как «в ад».

Мои будущие попутчики бросаются в глаза. Все они, словно сговорившись, оделись в традиционные шаровары и длинные рубахи с жилетками, водрузили на головы тюрбаны и паколи, отрастили бороды, взяли в руки чётки.

Афганцы смотрят на меня.

Я на них.

Трудно сказать, кто больше ошарашен.

Нет, я не боюсь. Уже четыре года я изучаю по книгам страну, в которую лечу, и до сих пор толком не знаю, чего от неё ожидать. Мне скорее любопытно, чем страшно, а трясёт меня, разумеется, только из-за недосыпа, а вовсе не потому, что я до сих пор понятия не имею, кто заберёт меня через три часа из аэропорта имени Хамида Карзая.

Коварный Ахмад пожелал мне счастливого полёта и исчез, как сон златой.

— Ты не мог бы меня встретить? — спросила я, мысленно добавив «…я же ни одной живой души в стране не знаю, кроме тебя!».

— Не, извини, никак. Надо родственника в больницу отвезти. Да не переживай, Алекс, всё наладится.

Таких друзей за шкирку и в музей, но вопрос со встречей и жильём надо было как-то решать.

Цены на кабульские отели, найденные в сети, поражали воображение. Даже после 100$, отданных за невозможную визу. Даже после дорогущего билета в один конец. К тому же тогда на эти отели периодически кто-то нападал, а иностранцев периодически похищали (не только из отелей, кстати).

Нехитрая арифметика показывала, что денег мне хватит на неделю, а здравый смысл нашёптывал, что с сайтом Couchsurfing лучше не рисковать. Тут вам не шуточки, Кабул, чай, не Европа, и если человек, у которого ты в гостях, начнёт вытворять что-то странное, от него так просто не уйдёшь (да и куда?). А искать жильё уже на месте казалось мне немного чересчур.

Выручила та самая подруга из Джакарты, побывавшая в Афганистане за полгода до меня: мол, приютивший её в Кабуле юноша был хорош со всех сторон, в его семье гостью любили как родную, а вот и номер того чудо-афганца. Напиши ему, Алекс.

Я вздохнула с облегчением — если одной сумасбродке повезло, повезёт и другой! — и написала.

— Ой, здорово, у нас общие друзья! — обрадовался потенциальный хост. — Круто, что ты приезжаешь в Афганистан! Рад буду познакомиться, если в Герат заедешь.

— В Герат?…

— Да, я же в Кабуле больше не живу.

Вот это фокус. До самолёта меньше суток, а лететь приходилось в никуда. Буквально.

— Ладно, — сказал он, немного поразмыслив. — Будешь жить с моей двоюродной сестрой. Я договорюсь. Она с подругой снимает квартиру, ты там тоже поместишься.

Час от часу не легче. Афганки, живущие без присмотра родни? Это какие-то неправильные пчёлы, Пятачок! Но думать об этом было некогда, а выбирать не из чего.

— Фотографию свою пришли, — написал чудо-афганец. — Я покажу её другу, чтобы он тебя в аэропорту узнал. Он встретит тебя и отвезёт, куда надо.

— А мне его фото покажешь?

Куда там. Чудо-афганец уже был оффлайн.

Резюмирую: в кабульском аэропорту имени Хамида Карзая ко мне должен был подойти человек, которого я в глаза не видела. Оставалось полагаться на его сообразительность… и волю небес.

***

Я просыпаюсь и не сразу понимаю, где я. Комната почти пуста: на полу красный потёртый ковёр, в углу телевизор. Тонкий матрас, на котором я лежу. Больше в комнате ничего нет. Жарко. Сквозь шторы на окнах пробивается ослепительное солнце.

Это Кабул, 14 мая 2017 года. Ах да, ведь вчера на закате моя мечта сбылась.

Пилот сообщает, что мы вошли в воздушное пространство Исламской Республики Афганистан, но я по-прежнему подозрительно спокойна. Я роняю голову на откидной столик и притворяюсь спящей — я устала от взглядов бородатых мужчин в паколях и тюрбанах, от шума двигателей, духоты, непривычно звучащей речи. Я устала от всего. Мне кажется, что мы летим не два часа, а двадцать. Когда самолёт ложится на крыло, разворачиваясь где-то над Кандагаром, турбулентность усиливается — тряска такая, будто мы задеваем горные пики, но мне снова всё равно. Впрочем, что я знаю о турбулентности? Я ещё не опробовала маршрут Кабул-Душанбе.

Самолёт начинает снижаться так резко, будто проваливается в воздушную яму. Саму посадку я помню плохо: неожиданно под крылом возникают ленточки рек и островки зелени, а потом ровные, как по линейке, кварталы. Дороги. Ангары. Дома. Самолёт, вздрагивая и покачиваясь, проносится над ограждениями аэропорта. Катится по взлётной полосе. Замирает.

Что ещё я помню? Ковровую дорожку в «рукаве». Очередь на паспортный контроль, в которой все почему-то старались держаться от меня подальше. Багажную ленту, где я еле высмотрела одинокий рюкзак. Досмотр. Ещё досмотр. Аэропорт почти пуст: встречающие и провожающие не допускаются дальше последнего чек-пойнта на входе. Судя по всему, мне придётся в одиночку выйти в город, пользующийся очень дурной славой. Ну ладно, выйду, чего уж. А потом… а потом суп с котом.

От стены отделяется фигура в костюме и при галстуке.

— Это ты Алекс?

— Я.

— А багаж? Это всё, что ли?

— Всё.

— Тогда пошли.

И мы идём.

Первым впечатлением от Кабула, насколько я помню, было: «Да не так уж тут и страшно».

Нет, мне-то, будущему работнику Красного Креста, страшно никогда и не было. Не было и тем профессорам, которые видели Кабул ещё при короле. Но новостные сводки сообщали, что в городе К. что ни день, то теракт, а по стране идут локальные бои. Через пару лет я буду работать с афганскими новостями и узнаю, что в Афганистане тогда гибло около ста человек в день. Ста. В день. В среднем. Военных и гражданских. В дни больших терактов или крупных военных операций потери сильно возрастали. Всю дорогу из аэропорта я видела блокпосты и солдат, шлагбаумы и бронированные джипы, колючую проволоку и заграждения. Близость войны была очевидна.

Мой спутник спросил, нравится ли мне Кабул, и я пожала плечами. Да и нет. Каменная чаша гор, связка пляшущих воздушных шаров в руках у торговца, кусты роз вдоль шоссе. Вездесущая пыль, мусор, на бетонных заборах и стенах следы от пуль. И над всем этим — закат, заливающий город золотом. Нет, Кабул, ты не красив и не влюбляешь в себя с первого взгляда. Но то, что ты даёшь, больше и важнее красоты.

Мы долго ехали, стояли в пробках и снова ехали, и я не спрашивала, куда. Человек за рулём вроде бы не был похож на похитителя, а даже если бы и был, я всё равно сидела у него в машине. Странное спокойствие, которое снизошло на меня ещё на посадке в Дубае, никуда не девалось. Уже в полудрёме я увидела многоэтажный дом, возле которого мы остановились, и миниатюрную девушку в платке, которая бросилась меня обнимать.

Дальше была пустая комната с красным ковром и сон без сновидений.

Да простит меня читатель за столь подробное повествование. Я не опускаю детали, чтобы показать, как долог был путь от решения поехать ТУДА до сна в доме на западе Кабула. Почти три месяца понадобилось мне, чтобы получить афганскую визу, а само путешествие заняло месяц, и знай я заранее, какие коллизии меня ждут, я бы, может, так не рвалась бы и послушала консула.

Хотя кому я вру? Рвалась бы. Это же я.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Неправильные пчёлы

— Что пошло не так в этой поездке? — спросите вы меня.

И я отвечу:

— Примерно всё.

Планы были, конечно, наполеоновские. Полететь в Кандагар! Полететь в Герат! Полететь в Мазари-Шариф! Полететь в Бамиан! И вообще полететь куда глаза мои любопытные глядят. А лучше поехать по земле, на машине там или прямо на автобусе, потому что самолёт — это для слабаков, и много из иллюминатора не увидишь³⁰. В общем, в тот приезд мне хотелось посетить хотя бы половину провинций (а их, на минуточку, тридцать четыре), а иначе, считайте, зря это всё. А в идеале бы вообще найти работу или хоть волонтерство какое-нибудь и остаться на полгода. А лучше на год.

Реальность, как оно обычно бывает, от ожиданий сильно отличалась.

В тот же Бамиан самолёты в ту пору не летали, хотя должны были бы раз в неделю (год спустя они перестанут туда летать уже на постоянной основе, потому что несколько иностранных пилотов компании, эти рейсы выполнявшей, погибнут при атаке талибов³¹ на отель «Интерконтиненталь» в Кабуле). Наземная дорога занимала часа четыре и считалась относительно безопасной, но всё же храбреца, который решился бы меня туда отвезти, почему-то не нашлось.

Какой там Бамиан, даже в Пагмане³² погулять не вышло, потому что откуда не возьмись пришли вооружённые люди Сайяфа³³. Что у них было на уме, никто не знал, а потому пришлось быстро прыгнуть обратно в машину и уехать восвояси. И это в сорока минутах езды от безопасного (ну, вроде как) Кабула. Не располагала тогда обстановка в Афганистане к увеселительным поездкам, вовсе нет. Кстати, сайяфовцы тоже были крест-накрест перепоясаны пулемётными лентами, а некоторые ещё и обвешаны гранатами, но мне это почему-то уже не показалось романтичным.

В общем, из всех моих must-see мест удалось повидать только водохранилище в Сароби³⁴. И то мельком. И то потому, что человек, который меня туда отвёз, надеялся на мне жениться и всячески стремился впечатлить.

Собственно, и в столице тогда удалось мало что.

Во-первых, почти сразу после моего приезда начался священный месяц Рамадан³⁵, а с ним, понятное дело, пост. Жизнь в Кабуле, и так не быстрая, в Рамадан замирала почти совсем. А попробуйте-ка в +35 весь день не есть и не пить! Что захочется делать? Правильно, спать или думать о вечном. А потом, с наступлением темноты, когда есть и пить уже можно, в город выходить тоже не с руки, потому что мало ли кого ты там встретишь. Надо сказать, Кабул с его отсутствием тротуаров, шальными водителями, сточными канавами и пылью — вообще не самый удобный город для прогулок, а афганцы — не самые большие любители прогуливаться пешком. Зачем, если есть машина? Да и, в общем-то, куда? На тот момент я знала только два места, где можно было пройтись, не встретив неприятностей: озеро Карга и холм в районе Вазир-Акбар-Хан. Озеро было далеко, так что выбор сужался.

— Где хочешь сегодня погулять? — спрашивали меня.

— Даже не знаю. Сложный выбор, — отвечала я, вздыхая, но моей горькой иронии никто не понимал.

Самым печальным было вот что: в тот, первый мой приезд, обстановка, и без того не самая благоприятная, мгновенно стала хуже — три взрыва (один из которых стал крупнейшим за шестнадцать лет), антиправительственные выступления, усиленные меры безопасности — и это всё за месяц. Наполеоновские планы на путешествия пошли прахом, и я наблюдала с балкона, как красят в голубой цвет дома на горе Шер-Дарваза³⁶, слыша время от времени то крики толпы, то выстрелы где-то по соседству. Наблюдать приходилось, не высовываясь над перилами, потому что «вдруг тебя кто-нибудь заметит с улицы и придёт, а нас дома нет». Кто заметит, мне уточнять почему-то не хотелось.

— Господи боже, что хорошего вообще было в этой поездке? — снова спросите вы.

И я отвечу:

— Много, очень много чего.

Золотые закаты. Пение муэдзина в предрассветных сумерках. Горячий хрустящий хлеб из лавки за углом. Медовые пакистанские манго. Розы на холме Вазир-Акбар-Хан, вид на город, хлопающий на ветру гигантский флаг. Смех детей в соседнем дворе. Кувыркающиеся в небе, выцветшем от жары, белые голуби. Расцвеченные фонариками ночи Рамадана. Бирюзовая вода водохранилища среди золотистых скал.

И люди. Потому что в любой стране интереснее всего, конечно же, они. А судьбе в тот раз было угодно познакомить меня с людьми не совсем обычными, которых, надо сказать, туристу увидеть довольно трудно.

Были среди них и местные, которых я про себя называла младоафганцами³⁷ — молодые правительственные чиновники, репортёры и военные, бизнесмены и парламентарии (эти, впрочем, были уже не так молоды), в большинстве своём интеллектуалы и вольнодумцы, учившиеся за границей и бегло говорившие по-английски, и иностранцы — сотрудники гуманитарных миссий, врачи, контракторы, опять же репортёры и авантюристы всех мастей, стремившиеся спасти человечество, разбогатеть или испытать в экзотической стране доселе неведомые впечатления (или всё это вместе). С ними можно было ночи на пролёт (о эти ночи Рамадана!) за бутылкой вина³⁸ говорить о политике, истории и литературе, играть в шахматы или скатать ковры и танцевать, пока за бетонными заборами и бронированными дверями стояли охранники с автоматами. Конечно, к 2017-му году интерес к Афганистану со стороны мирового сообщества успел поубавиться, большая часть экспатов уехала домой, а Кабул был уже не тот, что в фильме «Репортёрша»³⁹, но и эти остатки былой роскоши кружили голову. Я быстро привыкла к рассказам о чьей-то службе в Ираке или Конго и к очень личным, очень трагическим историям, которыми со мной щедро делились за той же бутылкой. Многих в Афганистан приводило горе. Среди прочих историй я помню рассказ врача, у которого от рака умерла дочь-подросток — он надеялся, что опасность и бесконечный поток пациентов в кабульском госпитале помогут ему забыться.

Каким бы странным это вам ни казалось, но именно там, в том времени и месте, именно с теми людьми, я чувствовала себя важной, нужной, интересной, и была счастлива чаще, чем когда-либо ещё. Можно сказать, я чувствовала себя дома.

Хотя шло всё довольно криво.

***

— Алекс, прости, придётся тебе поискать другое жильё.

И Фахима, которая три дня назад уложила меня спать в комнате с красным ковром, объясняет, что послезавтра улетает на научную конференцию в Шри-Ланку, а её подруга Фарида — домой в Герат, а одной мне в квартире оставаться нельзя, поэтому… Дальше я не слышу. Другое жильё. Где я вам его поищу, если и это еле как нашла, да и то при содействии Индонезии? Куда я теперь, горемыка? Как так вообще?…

А как хорошо всё начиналось. Странновато, конечно, но хорошо же!

Фахима и Фарида, приютившие меня, вдребезги разбивали стереотипы об афганках. Одной было двадцать семь, другой — двадцать восемь, обе были не замужем и замуж не торопились. У обеих были дипломы инженеров, обе работали в каких-то серьёзных ведомствах и уходили на работу на каблуках и при макияже. Родственники-мужчины их, естественно, не сопровождали, а на мой вопрос о том, не нужно ли закрывать на публике лицо, обе удивлённо приподняли брови. Признаться, в лице Фахимы и Фариды Афганистан удивил меня в первый раз, — даже мне с моим востоковедческим бэкграундом казалось, что такой свободы у женщин в такой стране быть просто не может⁴⁰ (ха, это я ещё не видела хазареек в Даште-Барчи и не слышала про party girls).

Мои гостеприимные хозяйки смотрели на меня покровительственно — даже, можно сказать, свысока, хотя были почти на голову ниже⁴¹, обращались, как с ребёнком, и пробовали кормить с ложки, и очень заботились о том, чтобы я не скучала.

На второй день Фахима, придя с работы, взяла меня за руку, и мы отправились в сад Бабура — сначала пешком, потом на маршрутке⁴² и снова пешком. В общей сложности прогулка заняла часа три, разбила очередной стереотип и очень мне понравилась: день был тёплый, но не жаркий, в саду на расстеленных покрывалах устроили пикники большие афганские семьи, дети запускали воздушных змеев.

Захириддин Мухаммад Бабур⁴³ был личностью незаурядной и заслуживает пары строк в этом рассказе. Ему с детства как-то не везло. Родился он в семье эмира Ферганы, был потомком Чингисхана по отцу и Тамерлана по матери — а вот не везло, и всё тут. В один непрекрасный день отец его, эмир, погиб, упавши с голубятни. И пришлось парню бороться за власть — а ему исполнилось недавно двенадцать лет.

В Центральной Азии царевичей было, как яблок на яблоне, править хотели все, а городов не хватало. У Бабура, надо сказать, была идея-фикс: он жаждал славы, как у его обоих пра-пра, и с упорством, достойным лучшего применения, ходил походами на Самарканд. Оттуда его выпроваживали все, кому не лень.

Между тремя неудачными попытками закрепиться в городе С. Бабур скитался по Мавераннахру с войском, в котором в худшие времена была всего сотня приключенцев, пил вино и писал стихи. На дворе стоял XV век, нравы были суровые, а жизнь ценилась дёшево. В мемуарах Бабура попадаются строчки вроде: «Махмуд уехал до завтрака и вернулся с парой отрубленных голов, но по дороге их потерял». Бытовой эпизод, ничего такого, ну. В 1504 году Бабур оказался в Кабуле и влюбился в него со всей страстью своей поэтической натуры. Это было взаимно: в Кабуле неудачник отдохнул, отъелся и приказал разбить сады, а дела его потихоньку пошли на лад. Махнув рукой на Самарканд, Бабур посмотрел в другую сторону — под боком была Индия, не очень сильная и оч-чень богатая.

Пушки только входили в моду, и над ними многие посмеивались — что за странные штуки, которые стреляют без стрел? Но Бабур, протащив орудия по горным перевалам (что, кстати, считалось практически невозможным), при их помощи выиграл битву при Панипате⁴⁴ у местного султана Ибрагима⁴⁵ со счётом 10:0, сел на трон в Агре и основал династию Великих Моголов.

Мир восторженно выдохнул.

Вот так в возрасте сорока двух лет Бабур стал падишахом всея Хиндустана и Афганистана. На то, чтобы добиться власти, ему понадобилось всего каких-то тридцать лет лишений и выгоняний. В сорок шесть падишах уже умер (обменяв, по легенде, свою жизнь на жизнь хворавшего старшего сына — Хумаюна). Сад, куда привела меня Фахима, был разбит по приказу Бабура, сильно пострадал в годы гражданской войны, но был восстановлен в начале 2000-х годов (я подумала, что его величество вид детей, играющих под гранатовыми деревьями, наверняка порадовал бы).

На третий день к нам пришли гости (сейчас я подозреваю, что друзья и знакомые очень обиделись бы, если б им не показали гостью-иностранку). Женщин и детей набилась полная комната. Все они пили зелёный чай со сладостями, весело щебетали на дари, причём понимала я тогда из разговора дай бог третью часть, гладили меня то по голове, то по щеке, то норовили обнять, а ещё беззастенчиво рассматривали и фотографировали. Что-то подобное я испытывала только в Индонезии, где несколько десятков деревенских жителей где-то под Тасикмалаей⁴⁶ собрались на меня посмотреть, а потом заявили, что я похожа на большую куклу Барби.

— Алекс — моя дочь, — пошутила Фахима, подливая чаю. — Кушай печенье, детка.

— Может, сын? — засмеялись гости. — У твоего ребёнка короткие волосы!

— Я бача-пош⁴⁷, — буркнула я, и от смеха звякнула люстра.

…и вот теперь, на четвёртый день, мне придётся искать новое жильё! Опять! Одной! В Кабуле! За день! Никогда такого не было, и вот опять! Матерь божья, как же так?! О горе мне, горе.

***

— Алекс, кто-то умер? — поинтересовался не без ехидства Ахмад, коварный друг из Инстаграма⁴⁸.

Накануне вечером он написал мне, сообщил, что семейные дела улажены, он свободен и рад будет показать мне Кабул, а нынче в семь утра явился к дому Фахимы забрать меня на прогулку.

Это был безупречный пуштунский джентльмен в голубом пиран-тумбане⁴⁹ с иголочки и начищенных туфлях, тщательно причёсанный и надушенный — хоть сейчас на свадьбу. То, что он вылез из разбитого такси, впечатления вовсе не портило. Ахмад обменялся с Фахимой вежливыми фразами о погоде и здоровье — обязательный и иногда довольно долгий ритуал при встрече афганцев — а потом поймал другое такси, и мы куда-то поехали. Куда — я не спрашивала, уже привыкнув доверять жизни и плыть по течению. В этот раз течение принесло меня на холм, возвышавшийся над кварталом Вазир-Акбар-Хан.

Относительно новый (строить его начали в 1960-х годах) и названный в честь принца, героя первой англо-афганской войны⁵⁰, квартал всегда был местом, так сказать, элитным. До войны там селились в основном люди обеспеченные и привилегированные — в романе «Бегущий за ветром»⁵¹ дом Бабы расположен именно в Вазир-Акбар-Хане, а он, как вы помните, крупный и известный бизнесмен. Там же, и в 1960-х, и в 2000-х, располагались многие посольства и офисы международных организаций, а заодно дорогие гестхаузы и рестораны, куда ходили сплошь иностранцы. Меры безопасности в квартале были серьёзные: бетонные заборы с мотками колючей проволоки наверху буквально превратили его в лабиринт, перед въездом на некоторые улицы стояли КПП, а сам въезд закрывался шлагбаумом, за который пускали только после тщательной проверки документов (от терактов это спасало далеко не всегда). Но нам было нужно не внутрь, а чуть повыше.

Холм, в отличие от квартала, в ту пору почти не охранялся. Это после возвращения «Талибана»⁵² в августе 2021-го на вершине тоже поставят шлагбаумы и заборы и расквартируют там специальный батальон «Бадри 313»⁵³ — в принципе, попасть на территорию можно, но надо долго договариваться. В республиканские же времена всех пускали без вопросов, и в парке на вершине холма, где росли, пожалуй, самые красивые в Кабуле розы, бывало довольно многолюдно. Туда, как и в сад Бабура, приходили семьями на пикники, там бегали мальчишки, предлагавшие всем зелёный чай из термоса, сладости и коврики, которые можно было расстелить на траве, и именно оттуда открывался, по моему мнению, самый красивый вид на Кабул, особенно на закате и в темноте. Открывается и сейчас.

Мы обошли парк по периметру и уселись на склоне. Молча.

В такси мы успели обсудить и политику, и мои впечатления от Кабула, и мой уровень владения дари (мне стало грустно) и пушту (тут стало ещё грустнее), потом Ахмад с видом гостеприимного хозяина показал мне розы на холме и самые известные здания в городе у подножья, пошутил, что отец-моджахед, царство ему небесное, побил бы его палкой за дружбу с русской, а потом вдруг стало тихо.

Товарищ мой явно смущался. Какой угодно образованный и учившийся на Западе, он всё же оставался пуштуном, а для пуштунов разговоры с женщиной, которая им не жена, не сестра, не дочь и даже не пожилая коллега из Америки — всё-таки не очень частое явление, и застенчивость, культурная и природная, берёт своё. Одно дело — в интернете чатиться, а живьём… Я, в свою очередь, боялась ляпнуть не то. Можно ли спросить про семью? Или смотря про какую? Про братьев и сестёр, наверное, можно, а про жену не стоит. А вдруг он не женат? Может, спросить про детей? А может, про отца — где воевал, что говорил про русских и всё такое? А вдруг это невежливо?

При этом я мысленно собирала рюкзак и набрасывала план: найду таксиста, который вызывает доверие, спрошу его, не знает ли он гостевых домов подешевле, и пусть свозит меня туда. Если мне там не понравится, то… то… Ну, тогда, наверное, придётся купить билет обратно. Мне снова захотелось плакать.

— Так кто-то умер или как? — допытывался Ахмад. — Нет? Тогда почему у тебя такое лицо?

Я горько посетовала на несправедливость бытия, вероломство таджикских девушек и их дурацкие конференции.

— Да, досадно, — кивнул он и притих.

Я смотрела на кабульские крыши с высоты птичьего полёта, думая, что вижу их в первый и последний раз. Город в закатном свете казался совсем мирным и был очень красив. Афганистан, как ты мог, я ведь уже так тебя полюбила! И этот бородатый — тоже мне друг, называется! О, почему я не поступила на арабский! О горе мне, го…

— Алекс, идея. У меня тут два приятеля живут в Шахре-Нау. Один работает в МИДе, другой в президентском дворце, им очень скучно и не с кем практиковать английский.

— Они женаты?

— Нет. Да не волнуйся ты! Во-первых, я за них ручаюсь. Во-вторых, мы, пуштуны, очень уважаем гостей. Ну и всё равно идти тебе некуда, да? К тому же они из Кандагара, — добавил Ахмад и почему-то хихикнул. — В общем, тебе их точно бояться нечего. Скорее мне. Шучу.

Прежде, чем я успела возразить, он набрал номер и затрещал на пушту. («Салам, джур, пэхэйр! Цэнга йе, хэ йе? Хайрати да?» — и ещё десяток этикетных фраз).

— А почему это, собственно, этот твой Ахмад должен был опасаться кандагарцев? — снова спросите вы.

А потому, изволите ли знать, что у древней афганской столицы сомнительная репутация: молва приписывает тамошним жителям грех, когда-то давно погубивший библейский Содом⁵⁴. Та же молва называет жителей Панджшера забияками, джелалабадцев — простаками, и говорит, что злость таджика и доброта узбека одинаковы. В общем, молва раздаёт всем сёстрам по серьгам, чего уж⁵⁵.

— Ну что, едем, посмотрим на них? — спросил Ахмад. — Как раз к ифтару⁵⁶ успеем.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Как я упустила своё счастье

Дом, в котором снимали квартиру Икс и Игрек, назывался «Анар-плаза», и на крыше его красовался огромный алый гранат, который можно было различить с того самого холма. Надо сказать, плазой в Кабуле называют чуть ли не каждый второй многоэтажный дом, даже если вид у него совершенно не парадный, но тут вид более-менее соответствовал: здание было новое, полы в подъезде мраморные, а перила — блестящие, и даже лифт работал.

— Смотри: Игрек красивый и потолще, Икс так себе и худой, не перепутаешь, — объяснял мне Ахмад, пока мы поднимались на четвёртый этаж.

Открыл нам Икс, за плечом у него виднелся Игрек. Кажется, пару секунд оба прикидывали, не закрыть ли дверь, пока не поздно. Идея приютить иностранку явно нравилась им не больше, чем мне, но пока хозяева обнимались с гостем, случилось непоправимое: я переступила порог.

— Это Алекс, — сказал Ахмад. — Она путешествует, любит Афганистан… ну и всё такое. Алекс, это Икс, а это Игрек.

На этом официальная часть была окончена. Я протянула руку — Икс пожал её, а Игрек попятился. При этом оба смотрели куда угодно, только не на меня.

Забегая вперёд, скажу, что так будет продолжаться ещё некоторое время. Квартира окажется достаточно велика, чтобы три смущённых человека встречались в ней не слишком часто. Икс и Игрек будут ограничиваться приветствиями и вопросами о еде, а я буду сидеть, закрывшись в своей (на самом деле игрековой) комнате и тоскливо думать, что теперь точно пора домой. Ну ещё денёк — и пора.

Откуда мне тогда было знать, что пуштун не смотрит в лицо женщине, которую уважает? Откуда мне было знать, что Игрек молится, прося Аллаха задержать мой отъезд? Я появилась в его жизни в первую ночь Рамадана, и он решил, что я была даром небес.

От предложения руки и сердца меня отделяло две недели.

***

Икс и Игрек состояли в каком-то отдалённом родстве (хотя, кажется, все афганцы друг другу немного родственники). Они были кандагарскими пуштунами, но если семья Игрека принадлежала к богатому купечеству, то Икс был из простых, а родословная его вызывала некоторые сомнения — одна из его бабушек была хазарейкой⁵⁷ из Газни. Не могу сказать, что остальные смотрели на него свысока, но то, что Икс говорил на хазараги лучше, чем на пушту, любил персидскую поэзию и литературу вообще и был гораздо более общителен и менее консервативен, всё-таки ставило его ближе к бабушкиным сородичам.

Икс и Игрек были довольно типичными представителями младоафганцев, о которых я писала выше, детьми военного времени и многолетнего западного присутствия, фигурами довольно противоречивыми, но в том времени и пространстве встречавшимися нередко.

Их раннее детство прошло, по выражению из романа «Неверная»⁵⁸, «под сенью талибов»⁵⁹ — они ходили в медресе, где муллы в чёрных тюрбанах учили их читать тексты про пользу джихада и считать нарисованные в задачниках пули и автоматы Калашникова. Молодость их проходила на госслужбе. Икс по образованию был филологом, а Игрек — менеджером по управлению персоналом, одного взяли на работу за красивый слог, второму помогли семейные связи. И тот, и другой любили поговорить о политике и будущем страны, носили на работе щегольские европейские костюмы и галстуки, а по выходным — не менее щегольские пиран-тумбаны, оба наизусть помнили стихи Руми и Хушхаль-хана Хаттака⁶⁰, но при этом были не прочь обсудить новый сезон «Игры престолов» и заглядывали при случае на закрытые вечеринки с алкоголем⁶¹ и танцами. Такого рода веселье могло дорого обойтись: одного из общих друзей Икса и Игрека застрелили за пару недель до моего приезда, когда он возвращался с одной из подобных вечеринок, и преступника, конечно же, не нашли⁶².

Кстати, оба этих кавалера жениться хотели исключительно по любви, а их семьи усматривали в этом блажь и тлетворное влияние запада и продолжали предлагать невест. Пока предлагали довольно тактично, но одного из братьев Игрека отец в итоге заставил жениться на девушке, которая ему совсем не нравилась. Мольбы и даже слёзы не помогли — невеста была, что называется, выгодной партией, а с лица воды не пить. После этого случая Игрек держался от Кандагара на почтительном расстоянии, отговариваясь занятостью.

Нельзя сказать, чтобы эти два кавалера были близкими друзьями: Игрек считал Икса вертихвостом и почти распутником, а Икс Игрека ханжой, но при этом они были друг с другом неизменно вежливы. В Афганистане открыто выказывать антипатию — дурной тон; недолюбливай на здоровье, сколько влезет, но будь добр блюсти политес.

Таков был, в общих чертах, портрет людей, чьим гостеприимством мне предстояло пользоваться до отъезда.

***

Из дневника:

«Икс прихорашивается. Помылся, побрился, приготовил костюм, примеряет галстуки перед зеркалом. Говорит:

— Наверно, посол меня на ужин пригласит. Мы с ним друзья.

— Какой посол?

— Афганистана в Штатах, какой же ещё. Мы с ним вместе работали, пока он не уехал.

Пишу Игреку, который ждёт своего самолёта в аэропорту Астаны: «А друг-то наш общий к послу собрался на ужин». «Да ну? — отвечает Игрек. — Хотя стоп. Мохиб⁶³ действительно завтра прилетает». «И что, они правда вместе работали?». «Правда. И посол Иксом сыт по горло. И вообще, президент сам хочет с Мохибом поужинать, так что накрылась вечеринка».

Кстати, доктор Мохиб числится вторым в списке самых молодых послов Афганистана — на момент назначения ему было годика тридцать два и дипломатического опыта он совершенно не имел. «Ничего, — сказал президент, — научится по ходу. Пусть мир посмотрит на наше новое поколение. Это поколение прошло путь от пакистанских лагерей для беженцев до университетов Лондона и Бостона, таких орлов и показать не грех».

***

Поначалу Рамадан усиливал царившую в квартире неловкость. Поначалу и Икс, и Игрек добросовестно постились, но у них был гость, а гость, даже если он чудной, — это подарок бога, а потому должен быть строго обязательно доволен, счастлив и сыт. Придя со службы (в дни поста рабочий день кончался около часу дня), один из них накрывал на стол, выкладывал еду, которую принёс с собой⁶⁴ или на скорую руку приготовил («Ну и дела, — думала я, — не поверят же, если скажу, что для меня в Кабуле афганцы готовили!») и желал приятного аппетита. При этом он продолжал сидеть напротив и развлекать меня беседой, потому что оставить гостя в одиночестве — тоже дурной тон, и ни один уважающий себя афганец такого не сделает. Икс и Игрек задумчивыми глазами наблюдали, как я зачерпываю ложкой плов или подношу к губам стакан.

А ведь то беспокойное лето выдалось пугающе жарким. И если бог бы с ней, с едой, то без воды губы спекались мгновенно.

— Да бог бы с ней, с водой, — вздыхал меланхоличный Икс. — Курить нельзя — вот это беда!

К полудню в Кабуле исчезали прохожие, замирали звуки, и жизнь прекращалась до тех пор, пока солнце не касалось горных пиков на западе. Тогда в воздухе разливался запах горячего хлеба, а тележки с мороженым снова начинали наигрывать мелодию Happy Birthday To You. Игрек и Икс дремали с открытыми глазами, дожидаясь призыва на вечернюю молитву и ужина, а сытого автора этих строк угрызала совесть.

— Тоже буду поститься, — заявила я.

— Но ты же не мусульманка, верно? — спросили Икс и Игрек.

Я сказала что-то об уважении к их религии и интересу к изучаемому региону.

–…и ты путешествуешь, — добавили они, намекая, что поститься мне ни при каком раскладе не полагалось.

— Разбудите меня завтра до рассвета, — заупрямилась я.

Они кивнули, не выказав ни малейшего удивления и не добавив ничего. Гость есть гость, и пусть куролесит, как ему вздумается. Имеет полное право. Как ни крути, при всей своей европейскости Икс и Игрек оставались пуштунскими юношами из хороших семей, и традиции соблюдали неукоснительно. Мы вместе позавтракали чаем с хлебом и мёдом, а об обеде все тактично умолчали.

В первый день добровольного поста я поняла, что без еды и воды человек становится удивительно уравновешенным и просветлённым, а через неделю приблизилась к нирване: безразлично стало ровным счётом всё, кроме вечернего азана. Еда? Суета сует. Вода? Зачем, когда позади вечность и впереди тоже?

А потом Рамадан в нашей квартире внезапно завершился.

Икс был пойман мной в гостиной в компании тарелки риса, пары кебабов и бутылки «Кока-Колы». Этой компанией он явно наслаждался, вид у него был радостный и ничуть не виноватый.

— Я вспомнил — я же начал поститься с пяти лет, так? Так. То есть в детстве я старался, а теперь отдохнуть могу, верно? Аллах не против.

У Игрека была своя логика: для него, бедного грешника, чувства к иностранке были вопиющим бесчинством, а нарушение поста — так, мелкая шалость.

С тех пор мы стали обедать втроём, чувствуя себя немного заговорщиками. Лёд был сломан, и стали мы жить-поживать и добра наживать.

***

Кабул тогда был настоящей шкатулкой с секретами и таил в себе много удивительного для тех, кто знал, куда смотреть и где искать. Иностранный капитал, полившийся в страну в 2001-м, часто не доходил до цели, оседая в карманах местных чиновников, но, как ни крути, часть его всё ж таки тратилась на благоустройство⁶⁵, а 21-й век кое-где сменял 14-й (по солнечной хиджре)⁶⁶.

В принципе, даже при беглом взгляде с любого холма становилось ясно, что Кабул далёк от стереотипов вроде «да там только пустыня, разруха и ослы». Отнюдь не только. Это был быстро растущий шумный мегаполис, где жило около пяти миллионов человек (может, и больше, но со статистикой в Афганистане всегда было так себе, а самая поздняя на тот момент перепись проводилась в 1979 году)⁶⁷. В центре строились многоэтажные плазы, бизнес-центры и шопинг-моллы с зеркальными окнами. Деревья, которые в 90-х спилили на дрова, выросли заново. Из кабульского международного аэропорта чуть ли не каждый час вылетали самолёты. На бетонных заборах красовались граффити на социальные темы (права женщин, всеобщее образование, недопустимость домашнего насилия и тэ дэ). Всё это выглядело довольно многообещающе, даже несмотря на частые теракты и близость нескончаемых военных действий, на постоянные отключения электричества и на явную, какую-то прямо-таки средневековую нищету столичных окраин.

Если рассматривать город не с высоты птичьего полёта, а с земли, то выглядел он ещё интереснее, а контрасты проступали ещё ярче. В Кабуле были спортзалы (для женщин в том числе), художественные мастерские, школы ремёсел и музыкальные школы, боулинг и бильярд, пара кинотеатров, модельное агентство, тату-салон и огромное количество салонов красоты, студия йоги, репетиционные базы, где собирались местные рок-группы, школа катания на скейтборде — иными словами, там было плюс-минус то, что и в Москве, но в меньшем количестве и гораздо менее досягаемое. Если хорошенько поискать, находились даже подпольные казино, где золотая молодёжь, бывало, проигрывала по десять тысяч долларов за ночь.

В Шахре-Нау имелись кафе Slice, где за каких-нибудь 150 афгани⁶⁸ можно было выпить большой капучино⁶⁹ и съесть кусок чизкейка (на выбор из пяти-шести сортов) или попробовать новую разновидность печенья (их было гораздо больше).

Помню, как однажды зашла туда, заказала кофе и добавила, показав на витрину:

— Мне всех по одному, пожалуйста.

— Килограмму? — уточнил юноша на кассе.

— Штуке! — удивилась я.

«Все по одному» заполнили объёмистую коробку, и запасов печенья мне хватило на неделю.

Slice был чертовски популярен у кабульской интеллектуальной молодёжи: там можно было встретить хипстера в вязаной шапке и очках, как у Гарри Поттера, бойко щёлкавшего по кнопкам ноутбука, студентку, снявшую с головы платок⁷⁰ и ждущую подругу с чашкой кофе и «Анной Карениной» на английском языке, компанию начинающих репортёров, играющих в шахматы, и просто тех, кто приходил на людей посмотреть и себя показать в относительно спокойной обстановке. Кстати, деления на мужской и женский залы в кафе отсутствовало — случай для Кабула революционный (владелец рассказал мне, что хотел создать пространство, где у всех было равное право на комфорт и безопасность). Интерьер был начисто лишён восточного колорита и подхода «дорохо-бохато»: минимализм, светлое дерево и абажуры, как будто прилетевшие прямиком из IKEA.

— Ты точно в Кабуле? — с подозрением спрашивали друзья и родня, получив моё очередное селфи. — Что-то как-то там слишком хорошо.

Сточная канава прямо напротив входа, разбитый тротуар и уличные мальчишки, прижимавшие носы к стеклу в ожидании милостыни, несколько снижали градус слишкомхорошести, но они в кадр не попадали.

Кстати, несмотря на то, что Slice не прятался за бетонным забором, а из охраны был один бородатый дедушка с автоматом, крупных неприятностей с кафе не случалось (не считая тех дней, когда от близкого взрыва вылетали окна или рядом падала ракета). То ли у владельца была хорошая карма, то ли связи в нужных кругах.

Но существовали места и позагадочнее — например, ресторан (а может, клуб?) The Venue, адрес которого обычно произносили так: «Таймани, шестая улица, зелёная дверь».

Разумеется, зелёных дверей на шестой улице было сильно больше одной, поэтому найти нужную мог только тот, кто уже знал, что ищет. Хозяин, пуштун из провинции Хост с небесно-голубыми глазами, строго следил за тем, чтобы кто попало его заведение не находил, а в особых случаях его охранники, число которых иногда доходило до шести, устраивали прибывшим строгий фейс-контроль и тщательно обыскивали. Изредка гостей просили оставить телефон на входе или хотя бы воздержаться от съёмки на мероприятии, потому что ранг присутствовавших был довольно высок. Ну как кто-нибудь щёлкнет политика на айфон, выложит в Твиттер и нанесёт репутации урон? Признаюсь, мне было довольно странно видеть тех, чьи имена я встречала в афганских новостях, со стаканом виски в руке или танцующими аттан в хороводе.

The Venue тоже был обставлен со вкусом и без излишеств, впечатление довершал проигрыватель с грампластинками в углу и абстрактная живопись вперемешку с плакатами Led Zeppelin и Deep Purple на стенах. Гамбургер на тарелке, поданный по всем правилам искусства, заставлял усомниться в реальности происходящего ещё больше, чем кофе и чизкейк из Slice. Здесь говорили уже не об экзаменах и книгах, а о многомиллионных контрактах, новых проектах ООН и ЮНИСЕФ, политических сделках и сенсационных статьях, которые должны были выйти со дня на день. Сюда приходили на переговоры, на интервью, и, о ужас, на свидания. Впрочем, двор выглядел самым что ни на есть афганским: гранатовые деревья, розы, тутовник и над всем этим — небо небывалой синевы. Ресторан был порталом в какую-то параллельную реальность, где кончилась война, прекратились взрывы, а Кабул взял всё лучшее от Запада и ловко интегрировал в свою повседневную жизнь.

Именно там одним недобрым вечером, предгрозовым и жарким, мне довелось увидеть одного из самых необычных в моей жизни людей. Позже, когда я буду в университете рассказывать, что есть, мол, в Кабуле товарищ, который живёт вот так (перечень поступков), а выглядит вооот так (вот вам фото, полюбуйтесь), меня будут спрашивать:

— И он ещё жив?!

На момент нашего знакомства этот персонаж обладал весьма спорной репутацией, хотя был довольно знаменит и входил, скажем так, в пятёрку самых знаменитых афганских военных корреспондентов (хотя, в принципе, все афганские журналисты были в каком-то смысле военкорами, даже если писали для журнала «Сад и огород». Такова была реальность — люди жили в войне, как саламандры в огне).

Я потом видела в сети его фото: на военной базе в Гильменде, в кузове армейского джипа, на аэродроме в Шинданде, на заставе в Бадахшане. И знаете, что? Человек был явно счастлив, освещая эти локальные бои, и всем своим видом как будто отрицал близость опасности и смерти. Я до сих пор храню в телефоне фотографию, где он улыбается на фоне вертолёта с афганским триколором на борту.

А тогда, в июне 2017-го года удивительный человек в рваных джинсах и футболке с Че Геварой устроился на диване поудобнее, закурил, и в клубах табачного дыма начал одну из военкорских баек:

— Я вошёл в Кундуз вместе с американскими коммандос. Они тогда как раз взяли город…

— Который раз взяли? — пискнул автор этих строк, хорошо помнивший, что Кундуз недавно переходил к талибам⁷¹ как минимум дважды.

В глазах афганского Че засветилось любопытство.

— А ты умная, да? — он улыбнулся и подмигнул.

В тот момент меня осенило: вот оно. Вот такую жизнь мне хотелось бы прожить. Прости, Красный Крест, но вдруг я всё-таки не твой переводчик? Я хочу фото из Гильменда, чтобы на шее у меня был фотоаппарат, а за спиной — вертолёт, и чтобы я улыбалась вот так, а жизнь была полна до краёв. Говорят, я неплохо пишу, так что, может быть… Иншалла…

Правда, мне понадобится ещё пара лет, чтобы набраться храбрости. Потом уже будут впечатлившие меня Хэмингуэй⁷², Роберт Капа и Герда Таро⁷³, Артём Боровик⁷⁴, Славин из «ТАСС уполномочен заявить…»⁷⁵ и Фаулер из «Тихого американца»⁷⁶. Я буду спать в Бейруте, накрывшись ковром в холодном номере отеля, любоваться на празднование годовщины Исламской революции в Тегеране и фотографировать митинги в Бишкеке.

С тем военным репортёром, одним из самых необычных людей в моей жизни, меня свяжет одна из самых необычных в моей жизни дружб, но это уже совсем другая история.

***

Наша жизнь в те дни чем-то напоминала «весёлое безумие» восточного факультета — тот же вечный смех, иногда до слёз, изрядная доля абсурда и дуракаваляния, только там мы играли в Афганистан, а здесь всё было всерьёз. Опасность таилась где-то за углом, но её присутствие делало жизнь ярче (и именно эта яркость держала в Кабуле годами тех экспатов, если они, конечно, в ужасе не сбегали после первой командировки со словами «Больше никогда!»). Дни были заполнены дурными новостями и безудержными шутками — чем дурнее были первые, тем безудержнее вторые, и, надо сказать, некоторые шутки тоже могли закончиться так себе. Для Ахмада, Икса и Игрека я была, как мне казалось, кем-то младшим — не то братом, не то сестрой — кого можно было безнаказанно впутывать в свои проделки (иногда довольно каверзные). В каждом афганце, даже если ему под девяносто, сидит проказливый мальчишка, а уж в двадцать пять и подавно.

Однажды, когда моя одежда сохла после стирки, Икс любезно предложил один из своих костюмов (как вы помните, он был довольно тощ, а потому его наряды более или менее мне подходили). Ахмад, заглянувший к нам тем вечером на ифтар, пришёл в восторг, а когда мы собрались на уже традиционное чаепитие на холме, сказал:

— Не переодевайся, поехали так.

— Платок сюда не пойдёт, — засомневалась я.

— Поехали без платка, пусть все думают, что ты парень!

— Точно, давай, — подскочил Икс. — Волосы у тебя короткие, а если надеть жилетку, то точно никто ничего не заметит.

Игрек был в командировке, к здравому смыслу никто не воззвал, и вскоре мы уже расположились на арендованном ковре, прихлёбывая зелёный чай с кардамоном, жуя ширпиру⁷⁷ и любуясь на городские огни. Надо сказать, по вечерам на холме прогуливались исключительно мужчины всех возрастов (женщины благопристойно сидели дома), и мне стало слегка не по себе, когда группа пожилых бородатых джентльменов, проходя мимо нас, остановилась, а один из них, ткнув пальцем в мою сторону, спросил:

— А это кто?!

— Это мой кузен, — не растерялся Ахмад. — Сегодня из деревни приехал, всего боится. Не смущайте его, уважаемые.

Джентльмены пару секунд помедлили, будто пытаясь в темноте (на холме было мало фонарей) рассмотреть подозрительного кузена, но всё же пошли прочь. Вообще вопросов в Афганистане не задают почти никогда, так что, надо думать, мой вид их глубоко поразил. Несколько лет спустя, уже в Джелалабаде, мой гостеприимный хозяин захочет сыграть ту же шутку: когда к нему будут приходить за советом деревенские старейшины, он попросит меня сидеть в углу, нарядившись в мужской костюм, и будет от души веселиться каждый раз, когда очередной дедушка поймёт — а парень-то вовсе никакой не парень. А что я сказала про внутреннего каверзного мальчишку?

В другой раз (дело было в пятницу) Ахмад и Икс на полном серьёзе уговаривали меня сходить с ними в мечеть на общую молитву:

— Видишь, в тот раз удалось, и в этот тоже получится. Пошли!

— В мечети что, тоже темно?

— Ты не понимаешь, Алекс, там люди делом заняты. Они молятся. Им не до тебя совсем.

— Серьёзно?

— Ну и не ходи. Такую возможность упускаешь…

Внутренний востоковед, конечно, очень любопытствовал посмотреть, как там оно на мужской половине мечети, но убегать от разъярённой толпы по незнакомым кабульским улицам не хотелось, поэтому Ахмад и Икс, поуговаривав меня какое-то время, всё-таки ушли вдвоём. Вскоре появился Игрек и, выслушав мою историю, вздохнул:

— Идиоты.

Вообще быстро сложилось так, что больше всего времени в моём обществе проводил именно Игрек. Икс скоро закрутил роман с красивой хазарейкой, Ахмад был занят делами своей большой загадочной семьи, но Игрек в свободное от службы время был сама доброта. Он приносил мне еду по вечерам и следил, чтобы что-то осталось на завтрак, приводил домой интересных собеседников или вёз меня туда, где их можно было найти, он шёл со мной пешком до ближайшего ресторана, хотя совершенно не понимал, зачем нужно лишний раз утомляться («Движения тебе не хватает, говоришь? Бегай вокруг столика в гостиной, когда нас нет») и с интересом меня слушал. Однажды, прервав мой пересказ «Портрета Дориана Грея», спросил:

— Это сказка? — а потом признался, что ни одной книги в жизни не прочитал.

Я объясняла это дружелюбие исключительно афганским гостеприимством, уровень которого в базовых настройках Игрека был, видимо, выше среднего. Как же я была неправа.

В один прекрасный вечер, который мы коротали за шахматной доской, Игрек вдруг спросил:

— Зачем ты подстриглась?

— Чтобы быть менее привлекательной, — честно ляпнула я.

— Тебе это не помогло, ты всё равно очень красивая. Я тебя люблю. Выходи за меня замуж.

Пока я соображала, куда поставить пешку (в жизни меня так сильно не удивляли!), Игрек успел рассказать следующее: я появилась в его жизни в первую ночь Рамадана, а значит, я — подарок Аллаха; он очень боялся, что я съеду, но и говорить вслух о своих чувствах боялся тоже; он всегда хотел жениться по любви, а в меня влюбился с первого взгляда и вообще я его идеал; я такая хорошая, что он попробует уговорить родных, и хотя я не афганка, они, возможно, не будут возра…

— Погоди, — сказала я, — а где мы будем жить?

— Ты — с моей семьёй, в Кандагаре.

— А ты?

— А я в Кабуле, у меня же работа. Но я буду часто к тебе приезжать.

— Часто?

— Раз в месяц точно.

Я не дала сбить себя с толку рассказами про слуг, сад и павлинов во дворе. Два курса не прошли даром, и на что похожа жизнь в богатом афганском доме, мне уже было в общих чертах известно, но детали надо было уточнить.

— Мне можно будет выходить из дома?

— Нет. Если что-то понадобится — скажешь моей матери, она принесёт.

— А если одежду выбрать?

— Она выберет.

— А в мечеть можно ходить?

— Нет, это не принято. Вообще женщины ходят только на свадьбы или похороны. Но, как ты понимаешь, люди не умирают и не женятся каждый день.

— А это… Афганские мужья, они же, ну… Ты бы хорошо со мной обращался?

— Я? Конечно. Но мои старшие братья бьют своих жён, а ты была бы младшей невесткой, так что…

— Понятно.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Я подумаю.

Думала я довольно долго.

За это время мы успели пару раз встретиться в Индии, помечтать о том, как будем жить в Москве или Торонто, куда мечтал переехать Игрек, тысячу раз разругаться в пух и прах и столько же раз помириться, обсудить будущих детей (он на полном серьёзе считал, что их должно быть одиннадцать, я соглашалась максимум на трёх), и понять, что порознь мы будем счастливее, чем вместе. За это время я поняла, что есть более простые и менее болезненные способы выучить пушту, чем брак с носителем, а романтизм свадьбы с троном и тортом несколько померк. Бывало по-разному: мне доводилось слышать, что я страшное недоразумение и наверняка опозорю будущего мужа, но и доводилось видеть, как будущий муж, ленивый сибарит и князь дивана, берёт оружие и уходит в ночной Кабул искать мне лекарства. Воспоминания остались противоречивые, но со временем померкли и они⁷⁸.

Разница культур подчас давала о себе знать самым неожиданным образом. Больше, чем ревность («А ты точно у врача? Ну-ка пришли селфи с ним!») меня удивил следующий эпизод. После очередного звонка в родной Кандагар Игрек поделился новостями:

— Мои там собаку завели, чтобы кошек гонять.

— Что?!

— Ну, кошки у нас во дворе живут, но они дикие. Еду из кухни воруют.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. А как же кошки, собственно говоря? Справка №1

Ислам считает кошку существом богоугодным.

Кошка, в отличие от собаки, чиста: дома её держать не возбраняется, прикасаться к ней можно безбоязненно. Воду, которую она пила, разрешено использовать для омовения перед намазом, а кошачья шерсть на одежде не мешает тому, чтобы молитва была принята Всевышним. Кстати, в мечети кошкам заходить тоже разрешено — одна из них, европейская короткошерстная по имени Гли, всю жизнь прожила в Айя-Софии и стала интернет-знаменитостью. За дурное обращение с кошкой отправляются в ад, а за её спасение — в рай (по крайней мере, такое случалось с некоторыми суфийскими шейхами).

Кошка Муизза⁷⁹, по-видимому, просто выдумка, однако многие хадисы⁸⁰ подтверждают, что Мухаммад относился к кошкам с нежностью. Если хадисов не хватает, в дело вступает мусульманский фольклор — он, например, передаёт историю о том, что пророк отрезал рукав своего халата для молитвы, лишь бы не беспокоить кошку, которая на нём спала, а та в свою очередь трижды поклонилась пророку после пробуждения. Другая история (тоже довольно сказочная, но от этого не менее трогательная) повествует о том, что Мухаммад приказал своим воинам обойти место, где лежали новорождённые котята, чтобы никто ненароком на них не наступил. А ещё посланник Аллаха якобы запретил продавать кошек или обменивать на что-нибудь, потому что кошки — свободные существа.

Кстати, один из первых передатчиков хадисов, сподвижник Мухаммада по имени Абдуррахман аль-Ямани, вошёл в историю под прозвищем Абу Хурайра, то есть Отец Котят, поскольку очень их любил (один из питомцев даже спас его от укуса змеи). По преданию, жена Мухаммада Аиша не погнушалась пищей, которую успела отведать кошка. Объяснила она свой поступок так: «Посланник Аллаха сказал: «Они не нечистые: они — ваши домочадцы»».

В конце концов, практичные мусульмане ценили кошек за их охотничьи качества. Ат-Табари⁸¹ в своей «Истории пророков и царей» рассказывает, что во время великого потопа крысы чуть не прогрызли днище ковчега. Всевышний надоумил Ноя не то стукнуть льва между глаз, не то заставить его чихнуть, и тут же из львиного носа выскочили кот и кошка и расправились с вредителями. Как их можно было не любить после таких-то заслуг?

В средние века и позднее кошки охраняли от мышей дома, библиотеки и зернохранилища, и путешественники с Запада диву давались, каким комфортом и заботой были окружены мурлыки. Бейярд Тейлор в своих мемуарах описывал поразивший его кошачий госпиталь в Алеппо, располагавшийся в старой мечети: «Больные кошки получают здесь лечение, старые находят приют, а одряхлевшие от старости спокойно домурлыкивают свои последние годы. Их несколько сотен, и полчища кошек в коридорах и на террасах — поистине незабываемое зрелище»⁸². Мечеть, кстати, была передана в вакф⁸³, а зарплату смотрителей и ветеринаров и деньги на корм выделяла община.

Но одно дело — хадисы и давние времена, а другое — век двадцать первый.

Да, Стамбул по-прежнему умиляет всеми этими кошачьими домиками и мисочками, а турецкие режиссёры снимают об уличных кошках кино⁸⁴. Да, в Тегеране имеется музей персидской кошки, а местные коты тоже выглядят вполне сытыми и довольными жизнью. Но в целом отношение к кошкам изменилось не к лучшему, и только Аллаху известно, почему. То ли сказались годы нестабильности и разрухи, когда домашний питомец виделся как ещё одна проблема, то ли расцвели суеверия, но суть в том, что теперь многие на мусульманском Востоке смотрят на кошек отнюдь не дружелюбно.

Афганистан не исключение. В принципе, то, о чём рассказал Игрек, — это общее положение дел: кошки живут во дворе в дом их пускают только в случае сильной непогоды или холодов, а если хозяева время от времени дают им остатки еды со своего стола и не бросают в них чем-нибудь тяжёлым, то им очень повезло. Жизнь уличных кошек гораздо грустнее: тощие, пугливые, грязные, они вряд ли доживают до старости из-за болезней, голода, драк и прочих тягот.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Абсурдистан

— Хочешь куда-нибудь съездить? — спросил Игрек, придя с работы пораньше. Как безупречный джентльмен, он всегда изо всех сил старался, чтобы меня развлечь.

— Хочу в Париж.

— А поближе?

— Тогда в Джелалабад.

Игрек глянул на часы — была не то половина второго, не то два — и задумался.

— Давай попробуем. В крайнем случае, можно там переночевать.

Я взвизгнула от радости и метнулась за платком.

От Кабула до Джелалабада всего каких-то 150 км с хвостиком. Пффф, скажете вы, тут и ехать-то нечего. Да. Но есть пара но, и из-за них дорога, которая в теории должна бы занимать часа три, занимает все восемь, а то и больше.

Сразу за Кабулом шоссе NH08 идёт круто вверх, на перевал. Сверху шоссе кажется узкой лентой и, кстати, отлично просматривается — во время советского присутствия места эти могли бы быть идеальными позициями для снайпера (зуб даю, что не только могли, но и были). Вдоль дороги попадается несколько ржавых танков, причём один из них давно стал популярной локацией для селфи.

Бесконечные повороты-тоннели-повороты сводят с ума. Если верить знакам, ограничение скорости вроде как 60 км/ч, но широкая афганская душа не терпит ограничений. Аварии, по слухам, редки⁸⁵, но если уж что-то случается, да ещё в тоннеле, то перевал встаёт намертво. Дорога двухполосная, и с одной стороны её ограничивает скала, а с другой — пропасть, на дне которой плещется река Кабул. От пропасти вас отделяет только низенькая оградка, которая в случае чего падение машины не задержит.

А теперь представьте: слева пропасть, справа стена, на спидометре 110, а вам навстречу летит, звякая всеми своими бубенчиками, расписной пакистанский грузовик. Причём летит прямо посреди дороги, по разделительной полосе.

— Осторожней!

— Это он нарушает! — парирует Игрек.

На том свете выясните, кто был прав, ага.

Ну и, наконец, был ещё вот такой тонкий момент: в ту пору шоссе полностью контролировалось правительственными силами только в светлое время суток. Когда солнце клонилось к закату, блокпосты снимались, республиканские солдаты запрыгивали в кузова и уезжали. На ночное дежурство заступали новые патрули, уже талибские⁸⁶.

— А давай спустимся вон в ту деревню у озера? — предложила я Игреку.

— Нет.

— Недалеко же! — не сдавалась я, подозревая, что у жениха случился приступ лени.

— Там талибы⁸⁷.

— Чтооо?

— А ты думаешь, они с неба падают или из-под земли вылезают? Днём они спят, вечером выходят.

В сумерках талибы⁸⁸ любили обстрелять какой-нибудь запоздалый конвой местного политика, и чем больше машин было в конвое, чем выше была вероятность попасть в неприятности. Пару лет спустя, мчась к Джелалабаду в машине с правительственными номерами, я об этом вспомню, и мне будет слегка не по себе.

Местечко Сароби расположено на полпути между Кабулом и Джелалабадом. У местечка дурная слава. Рассказывают, что во время советского присутствия местный полевой командир творил с пленниками страшные вещи, да и потом тут происходило немало мрачного.

Но с виду не скажешь. Картина вполне мирная: сосновый лес, подвесной мост над бурной речкой, жаровни с кебабами и свежевыловленной рыбой и афганцы, ведущие разговоры на ярких коврах. Тут мы остановились выпить чаю и прогуляться к реке. Честно говоря, автора этих строк очень интриговал упомянутый выше мост, который автор видел на фото в интернете: страшно по нему ходить? Сильно ли качается?

Я вылезла из машины, и в воздухе повисло неловкое молчание. Сплетня осталась нерассказанной, смех оборвался, рука с чайником замерла в воздухе и, кажется, даже птицы в лесу притихли. Головы в тюрбанах повернулись в нашу сторону. В мою.

Игрек, демонстративно не торопясь, выкурил сигарету и буркнул:

— Поехали отсюда.

Мне почему-то не хотелось спорить, да и говорить тоже, но минут через пять меня озарило:

— Джелалабад же в другой стороне!

— А мы едем в Кабул.

— Почему?!

— Время видишь?

— Четыре тридцать.

— В шесть начнёт темнеть. Если машина сломается или ещё что-нибудь, никто не притормозит, чтобы нас подобрать. Все жить хотят.

— Но как же… Но мы же… Ты другое говорил!

— Я передумал.

Сказать, что мне было досадно — это ничего не сказать, но спорить я не стала. Некоторое время мы ехали молча, глядя через лобовое стекло, как предзакатное солнце окрашивает суровые скалы в нежно-розовый и как армейские джипы мчатся в сторону Кабула, обгоняя гражданские легковушки, и слушали песни на пушту (все они были на один мотив, но, скорее всего, так мне казалось от досады). На въезде в город полицейский-хазареец махнул рукой — тормозите, мол, и спросил Игрека:

— Она с тобой?

Тот кивнул.

— Помощь не нужна?

Возможно, он намекал на помощь врача, потому что человек в здравом уме не стал бы вот так кататься на ночь глядя по NH08 с иностранкой на пассажирском сиденье, но Игрек отрицательно мотнул головой, и нас отпустили с миром.

— Как я могу быть не с тобой, если мы сидим в одной машине? — удивилась я.

— Может, я тебя похитил и везу продавать. Всякое бывает, — объяснил Игрек, и мрачно пошутил:

— А что, может, и правда надо было продать тебя талибам⁸⁹ и решить финансовые проблемы?

— Или мне тебя, — не осталась в долгу ехидная я. Если вдуматься, зачем талибам⁹⁰ я? То ли дело государственный служащий, который работает на ненавистное прозападное правительство — его не грех и в плен взять, и выкуп попросить. В то время подобные случаи были нередки.

В Кабул мы вернулись уже в полной темноте.

***

… а ведь уже 31-го мая 2017 года в нашу жизнь вторглась война.

Меня разбудил толчок, от которого вздрогнула кровать. Землетрясение? Да нет, вроде тихо. Икс и Игрек были на службе, часы показывали 11 утра. В ту пору я ещё постилась, до ифтара оставалась целая вечность, а во сне время шло быстрее. Я потянулась снова обнять подушку, и тут телефон ожил.

Сообщений было два: «Обалдеть, какой взрыв!» от Ахмада и: «Ничего не бойся, ни в коем случае не выходи на улицу и лучше не читай новостей» от Игрека. Как это — не читай? В новостях говорилось, что пять минут назад в «зелёной зоне» Кабула, прямо возле посольства Германии, произошёл теракт, который назовут «афганским 11 сентября» — взорвалась наполненная взрывчаткой цистерна. Погибло по меньшей мере 150 человек, ещё 400 с лишним пострадали, и в тот день впервые в социальных сетях появились слова Kabul bleeds, pray for Kabul⁹¹ (в последующие годы к ним будут прибегать снова и снова). Всё случилось в какой-то паре километров от нашего дома. Разбудивший меня толчок был отголоском взрывной волны.

Эта книга вовсе не о политике, но замечу мимоходом, что в теракте было немало странного. Как могла цистерна оказаться в той части города, куда в светлое время суток грузовым машинам въезд был запрещён? Как так вышло, что её не заметили? Над Кабулом тогда висело два-три (а то и больше) американских аэростата — они же системы постоянного обнаружения угроз, PTDS. При необходимости они могли рассмотреть цвет радужки у подозрительного человека, но почему-то проглядели заминированный автомобиль на всём его маршруте. По слухам, персонал немецкого посольства был эвакуирован накануне. NDS⁹² обвинил во всём «Сеть Хаккани»⁹³, которые якобы организовали взрыв при поддержке Пакистана. Пакистанский МИД возмутился. Ответственность на себя так никто и не взял.

На закате Игрек, Икс и я молча побрели в сторону «зелёной зоны». Под ногами хрустело битое стекло, дома стояли без окон, кое-где смело вторые этажи и выбило двери, а стены пошли трещинами. Воронка на месте взрыва была чудовищная — не знаю, правда ли девять метров в глубину, как писали некоторые СМИ, но и диаметр с того места, откуда полицейские разрешили нам посмотреть, впечатлял не по-хорошему. Как скажет мне несколько лет спустя один сотрудник посольства РФ в Кабуле, «это был тот ещё Сталинград».

Перед госпиталем в Шахре-Нау стояли десятки посетителей: одни, легко раненые, до сих пор ждали приёма, другие пришли узнать о состоянии родных и друзей. Они стояли молча, серьёзно и с достоинством перенося и жару, и своё горе. Очередь казалась бесконечной. Изнутри госпиталь я увижу ещё не скоро, но и снаружи он произвёл сильное и мрачное впечатление.

— Вот такой вот он, Афганистан, — прервал молчание Икс. — Утром выходишь из дома и не знаешь, вернёшься ли вечером. Но пока что мы живы, ребята, так давайте жить!

Страшный день закончился чаем, шахматами и большой коробкой пирожных, но Игрек, желая мне спокойной ночи, добавил:

— Алекс, ты не хочешь уехать? Может стать хуже.

Хуже действительно стало. Следующая атака случилась на кладбище, где хоронили жертв прошлого взрыва, и снова унесла жизни нескольких десятков человек. В Кабуле и провинциях неподалёку начались протесты. Люди перекрывали дороги и устраивали демонстрации — пускай, мол, правительство, которое не может ни безопасность обеспечить, ни виновных наказать, убирается в отставку ко всем чертям, но итоге в отставку отправились только командир кабульского гарнизона и шеф полиции. В воздухе висело что-то недоброе. Все, включая меня, ожидали чего угодно и при том в любой момент.

И всё же мне казалось, что уехать я просто не имею права. Как же тут Афганистан без меня? Вдруг я уеду и всё тут посыплется, и вернуться уже будет нельзя? А друзья мои новые как же? Пропадут ведь. Кто их поддержит? Кто с ними в шахматы сыграет? И вообще, я же не трус, чтобы вот так сбегать!

Такие глупые романтические мысли приходили в голову иностранке, которая пока мало, ой как мало знала и о стране, и об афганском характере. И чья туристическая виза истекала уже через две недели. Через двенадцать дней. Десять. Через неде… Так, а можно ли вообще продлить туристическую визу? И где? И как?

Впрочем, в тот раз продлять её мне не понадобилось. Так было предначертано кем-то наверху, кто знает будущее гораздо лучше, чем мы.

***

В Душанбе ужасно жарко. Градусов сорок, не меньше. Нет, недаром император Бабур хвалил кабульский климат — какое б днём ни было пекло, а по ночам свежо, и с гор так тянет прохладой, что под утро уже хочется завернуться в одеяло. А тут что с вечера, что под утро — жара и всё. И в этой жаре как хочешь, так и спи. Я вот не сплю, потому что старый дом, где меня сегодня приютили, за день раскалился, как печка, и до сих пор не остыл. А может, потому что вчерашний день был слишком уж богат впечатлениями.

Один перелёт Кабул-Душанбе чего стоил! Святые угодники! Я побаивалась летать с тех пор, как боинг авиакомпании Air Asia, который должен был тихо-мирно доставить меня из Куала-Лумпура в Тегеран, внезапно завалился на одно крыло где-то над Аравийским морем и начал падать. Пилот ничего не сказал, секунд через тридцать всё устаканилось, но заметавшиеся по салону пассажиры успели подпортить впечатление, а я успела подумать, что не хотелось бы вот так рухнуть с высоты в дурацкой консервной банке и утонуть. С тех пор в каждом зале вылета мне становилось тоскливо, а при малейшей качке от страха становилось нечем дышать. А тут!…

Весь полёт занял минут пятьдесят: самолёт взлетел, перемахнул через горы по параболе и приземлился на другой стороне хребта — ну почти всё равно что переехать через перевал на пути в Джелалабад. Но турбулентность над горами была такая, что с полок падал багаж, а салон грозил развалиться на куски. Когда скрип и тряска достигли предела, мой сосед, спавший с самого Кабула, поднял голову и утешил меня на дари:

— Не переживай, тут всегда так. Хава-ей хароб!⁹⁴

Я сидела, уткнувшись лбом в спинку кресла впереди, и, кажется, молилась, точно не помню. Вид у меня, надо думать, был довольно жалкий, и стюардессы, раздававшие какую-то снедь, даже пытались со мной пошутить, но это не помогло. Даже когда мы приземлились, я вышла из самолёта последней — надо было убедиться, что трясущиеся коленки выдержат. По привычке я натянула на голову платок, хотя тут он был уже ни к чему.

Пятьдесят минут — и я попала в другой мир. Тут был двадцать первый век, а не четырнадцатый. Тут говорили по-русски, от чего я за месяц успела здорово отвыкнуть. Тут никто на меня не смотрел, не удивлялся и не сторонился, я была уже не иностранка, диво дивное, а просто я, почти такая же я, как в Москве.

На пересадку у меня было часов десять, и я надеялась пройтись, поесть, а потом вернуться в аэропорт и мирно спать до рейса, но у выхода меня поймал таксист:

— Тебе куда, красавица? Как это не знаешь? Отдохнуть с дороги надо, покушать… Ты откуда приехала? Ооо! И как там? А поехали ко мне чай пить? Жена обрадуется. Давай рюкзак.

Жена, миловидная маленькая женщина в пёстром платке, и правда обрадовалась, и два мальчика лет семи, кажется, тоже. Через полчаса я, умытая и накормленная, сидела в гостиной перед телевизором, борясь с усталостью, и отвечала на вопросы. Там опасно? А стреляют? А взрывы были? Вай! А я что там делала? Я журналист? (Для удобства пришлось кивнуть). Трудная работа! А на каком языке они там говорят? А я их понимаю? А таджикский тоже понимаю?

По телевизору показывали чью-то свадьбу. Мальчишки играли в прятки и время от времени выбегали во двор. Пришла кошка — толстая, рыжая, гладкая, совершенно не афганская — и начала умываться. Всё было очень, очень мирно. Очень привычно, несмотря на жару. Будто я и не уезжала никуда.

Но потом, когда я буду лежать в душной тёмной комнате и слушать сверчков, мурлыканье кошки и храп хозяина и прокручивать в голове события последних, исключительно абсурдных, дней, я всё-таки уверюсь в том, что мне не приснилось. Афганистан действительно был.

***

Я правда хотела остаться.

Собирая чемодан, я думала: а что, а чем черт не шутит — найду работу в Кабуле, найду жильё, обустроюсь, задержусь на год, проведу академический отпуск с толком и вернусь специалистом по афганским делам. Задача казалась трудной, но, в принципе, выполнимой.

Пока на сцене не появилась афганская госбезопасность. Тот самый NDS.

Вообще об их существовании я случайно узнала перед самым вылетом. Группа на сайте Couchsurfing предупреждала, что с афганскими ФСБшниками надо быть поосторожнее: это дотошные типы, тренируют их американцы и проблем от них бывает много. Я, конечно же, сразу решила, что уж у кого-кого, а у меня-то с ними никаких проблем не будет — я же востоковед и всё понимаю, не то, что эти безголовые туристы. И опять кто-то наверху распорядился иначе.

Попались мы самым глупым способом: они остановили нашу машину и захотели проверить документы.

— Ты же говорил, что полицейских постов не будет!

— Это не полицейские, — сказал Игрек и как-то притих.

Надо сказать, что в тот вечер я вышла из дома без паспорта — первый раз в стране А.⁹⁵

По иронии судьбы, Игрек тоже.

А теперь представьте: Кабул, время около полуночи, в машине афганец, который вроде как работает в президентском дворце, и иностранка, они не женаты и документов у них нет. Интрига! Сначала директоратовцы сгрудились у машины и стали на пушту решать, что с нами делать.

— Ой, а я понимаю, что они говорят! — поделилась я с Игреком.

Но услышал меня не только он.

Офицер подошел поближе и очень дружелюбно спросил на пушту:

— Вы правда понимаете, о чём мы говорим?

— Правда! — обрадовалась я. — Я люблю пушту, изучаю его в университете и хочу после выпуска работать в Афганистане.

Тут по его лицу я поняла, что дела мои очень плохи.

Икс был послан домой за нашими паспортами, но он в тот момент был на свидании и появился только через час с лишним. За это время наши с Игреком интересные собеседники успели, видимо, основательно укрепиться в своих подозрениях. Фото в паспорте оказалось на меня не похоже (а документ точно ваш?). Сам паспорт с десятками штампов тоже доверия не вызвал (почему вы ездите в мусульманские страны?). Даже способности к языкам вышли боком (вы точно русская? А почему говорите по-английски без русского акцента?).

Я старалась отвечать на вопросы как можно более честно и подробно, и каждый раз слышала:

— А теперь скажите мне правду.

Всё это сильно действовало на нервы.

— Не лень же им возиться, — сказала я Игреку, всё ещё надеясь, что шутка затянулась. — Шли бы лучше спать.

Он почему-то на меня не смотрел.

— Помнишь взрыв в «зелёной зоне»? Они говорят, что взрывчатка была российского производства. А тут ты. С российским паспортом. Подозрительная какая-то. Это же отличный шанс подвинуться по службе, ясно?

Мы полчаса простояли под дверью полицейского участка. Игрек с кем-то торговался в сторонке, потом куда-то звонил и опять торговался. Той же ночью к нам домой явились с обыском ещё двое сотрудников — пока один проверял шкафы с одеждой и кухню, его начальник-офицер держался подчёркнуто нагло, ходил по квартире в обуви, курил и стряхивал пепел на ковёр. Вооружённые солдаты охраняли дверь в прихожей, чтобы никто ненароком не сбежал. Икс забился в угол и, кажется, оплакивал загубленную молодость. Игрек, думая, что я не слышу, шёпотом попросил офицера:

— Не пугайте её.

— Она и не боится! — громко хмыкнул офицер, копавшийся в тот момент в моём рюкзаке.

«Она», то есть я, и в самом деле не боялась. Сначала, как это часто бывало в случае всяких жизненных коллизий, меня охватило странное спокойствие: ну-ка, посмотрим, что дальше будет, но по мере того, как градус абсурда нарастал, дзен стал сменяться раздражением и неудержимой тягой к бунту. И когда мой рюкзак непрошенному гостю наскучил, он протянул руку и снова потребовал мой паспорт, я ответила:

— Не дам.

Сложно сказать, кто в квартире больше удивился. Директоратовец, решив, видимо, что я его не поняла, сказал Игреку — переведи, мол, что мне нужно сфотографировать документ, и Игрек, вздохнув, перевёл. Но мной уже завладел бес упрямства.

— Я же сказала, что не там. И фотографировать ничего не дам.

Было уже около двух часов ночи. Долгий жаркий день и пережитые волнения давали о себе знать, и больше всего мне хотелось прилечь, хотя бы прямо тут, на ковре. Но для этого надо было выпроводить из дома посторонних. Абсурда хотите? Я вам покажу абсурд!

— И вообще, — как можно увереннее заявила я, — я сейчас позвоню своему послу и скажу, что вы нарушаете мои права. Вот уже звоню! — и для пущей убедительности сделала вид, что ищу телефон.

Это был блеф чистой воды — никакого номера посла у меня, конечно, не было (да и вообще он редко у кого имеется). Не было и номера посольства — если бы и был, я могу догадаться, что сказал бы мне снявший трубку дежурный. Но афганец не знал ни того, ни другого, а потому ситуация его озадачила. Вот есть странная иностранка, которая не боится и грозит позвонить самому главному среди ночи — а ну как она кто-нибудь? А ну как самый главный вмешается? Дипломатический скандал в инструкцию явно не входил. Некоторое время мы таращились друг на друга. Я выиграла в гляделки. Офицер для верности ещё раз прошёлся по квартире, сам заглянул в шкафы и за шторы, а потом ушёл и увёл с собой сослуживца и солдат.

Мы трое молча разошлись по комнатам и уснули, как говорится в романах, едва коснувшись головой подушки.

***

Госбезопасность далеко не ушла и продолжала наблюдать со стороны. Икс и Игрек советовали не брать трубку и не подходить к двери, когда их не было дома, но с незнакомых номеров регулярно звонили, а иногда звонили и в дверь, и потом кто-то невидимый стоял на площадке, а я ждала, когда наконец на лестнице зазвучат шаги (ожидание тянулось бесконечно). У подъезда каждый день парковалась машина, и стоило нам с Игреком выйти или выехать, как она потихоньку трогалась следом.

Происходящее напоминало не то сон, не то плохой шпионский триллер, но это полбеды. Слухи по городу Кабулу всегда распространялись быстро. В «Анар-плазе» все уже знали, кто наведался к нам среди ночи, и при встрече и соседи, и охранники у входа, и продавцы в ближайшем магазине делали вид, что меня просто не видят. Знакомые — и местные, и иностранцы — под благовидными предлогами тоже избегали человека, который был, так сказать, в опале. Мало ли что. Никто не хотел свести с Директоратом более близкое знакомство или лишиться разрешения на работу. Никто не хотел проблем. Осуждать за это было, конечно, нельзя.

Единственным исключением был кабульский Че Гевара, тот самый военкор. Но и он, не боявшийся, как мне казалось, ни бога, ни чёрта, был настроен пессимистически, и на вопрос, может ли он помочь с продлением визы, ответил:

— Могу, но не буду. Если её продлить — они снова придут, и избавиться от них будет уже труднее. Они однажды и меня задержали.

— За что?

— Снимал место взрыва не с того ракурса. Пришлось потом сутки провести у них в конторе, меня выгородил редактор. Тебе бы там у них не понравилось.

— И что мне делать?

— Уезжай. Говорю как человек, который желает тебе добра.

В этот раз чуда не произошло.

Моя удача новичка, удача, которая сопутствует людям, делающим что-то впервые, успела исчерпаться до донышка, знаменитое упрямство тоже пошло на убыль, а натянутые нервы противно позвякивали. Афганистан был суров и непреклонен: либо объясняй Директорату, что ты вовсе не то, что они подумали, либо езжай в аэропорт. Я сдалась. Рейс в Душанбе, самый дешёвый и, как мне тогда казалось, удобный, летал раз в неделю, и скоро красно-оранжевый билет авиакомпании Kam Air лежал у меня в кармане. До вылета оставалось шесть дней. Пять. Четы…

Накануне отъезда мы с Игреком сидели на балконе и ели посыпанный фисташками шир-ях⁹⁶. Где-то в доме через дорогу пел из магнитофона Ахмад Захир⁹⁷, Икс в своей комнате болтал с подругой по телефону и хихикал, как сумасшедший. Откуда-то пахло кебабами (возможно, их жарили прямо на балконе над нами). Всё было так по-домашнему, так привычно. То, что завтра в это же время меня здесь уже не будет, просто не укладывалось в голове. В любом случае, я была уверена, что уезжаю ненадолго — ну месяц, ну два, пока недоразумение не прояснится и про меня не забудут, а потом можно сразу возвращаться.

Эта мысль придавала мне сил, когда самолёт швыряло над горами, как щепку, и потом, когда не спалось в Душанбе, и на паспортном контроле в Домодедово. «Ничего, — сказала я себе, — надо привыкать к вопросам. Летать я буду часто, спрашивать будут часто. Работа у них такая».

— Откуда прибыли? — спросила девушка в форме, хотя было яснее ясного, что афганскую визу в моём паспорте она уже разглядела.

— Из Афганистана.

— Цель визита?

— Туризм.

— Обычно люди с целью туризма в Афганистан не ездят, — прищурилась она.

— Ну и зря. Много теряют! — парировала я, вспоминая голос Захира, вкус мороженого и ночной ветер с гор.

Примечания

23

Это были редкие птицы, они жили своей тайной африканистской жизнью и обычно наши пути пересекались только на парах английского).

24

NFDS — Non-Family Duty Station, несемейное место службы.

25

Всего академических отпусков за время учёбы у меня случилось два, оба по болезни. Нюанс был в том,что специальности чередовались — год набирали на историю Ирана и Афганистана, год — на иранскую филологию. Провёл год в академе? Восстанавливайся в группу к филологам или жди ещё год. Я ждала. Таким образом, на четыре года учёбы у меня пришлось четыре года отпуска.

26

Как хорошо! Как у вас дела? — Дела хорошо, спасибо. А у вас? (пушту)

27

Речь идёт об убийстве Фархунды Маликзада 19 марта 2015 года. Мулла из мечети До-Шамшира ложно обвинил её в том, что она сожгла Коран, и вызвал гнев толпы. Полиция не вмешалась.

28

Этого товарища я в тексте называю по имени, но в дальнейшем постараюсь избежать обилия афганских имён, потому что запомнить их может быть трудновато. Скоро на сцене появятся кандагарцы Игрек и Икс.

29

ОКСВ — ограниченный контингент советских войск (находившийся в Афганистане в 1979 — 1989 годах).

30

Забегая вперёд, скажу, что года через три поездить по афганским дорогам на машине всё-таки удалось, а на автобусе не удалось по сей день. Впрочем, сами афганцы меня от этого горячо отговаривали.

31

Радикальное движение, запрещено в РФ.

32

Пагман — город неподалёку от Кабула, известная локация для пикников и хайкинга.

33

Абдул Расул Сайяф (род. 1946) — полевой командир, лидер «Исламского союза освобождения Афганистана». Родом из Пагмана, в ту пору был негласным начальником округи и имел свои отряды «милиции».

34

Сароби — округ в провинции Кабул, где расположена знаменитая ГЭС «Наглу», построенная при помощи СССР.

35

Потом будет складываться так, что три года подряд я буду ездить в Афганистан исключительно во время Рамадана. Нет, не нарочно.

36

Президент решил, что эта мера поможет восстановить душевное равновесие горожан. Горожане считали, что лучше бы было провести на гору водопровод или организовать вывоз мусора, но увы.

37

Вообще движение младоафганцев относится к началу ХХ века, когда Афганистан только стремился к полной независимости и модернизации, а своего расцвета достигло в годы правления короля Амануллы (1919 — 1919). Но президент Гани тоже считал себя реформатором, подобным Аманулле, и окружал себя прогрессивными, образованными и, скажем так, либеральными людьми, так что сравнение напрашивалось само собой.

38

По закону алкоголь был запрещён, но иностранцам позволялось ввозить в Афганистан две бутылки спиртного (размер бутылок не оговаривался), а в посольствах всегда хранился внушительный запас.

39

«Репортёрша» (в оригинале Whiskey Tango Foxtrot — WTF) — военная комедийная драма о приключениях американской журналистки во время её работы в Кабуле в 2003-м году. Снята по книге Ким Баркер The Taliban Shuffle: Strange Days in Afghanistan and Pakistan.

40

Обе были таджичками родом из Герата, который всегда считался культурной столицей и городом весьма демократичным, но и в Кабуле, и вообще в городах на севере Афганистана такие девушки были не редкостью. Хотя в университете нам про них, увы, не рассказывали.

41

Вообще мой рост (174 см) был для изучаемого региона сильно выше среднего — по крайней мере, я была выше всех женщин, которые мне встречались, и вровень почти со всеми мужчинами.

42

Маршрутки не очень отличались от российских, разве что дребезжали на ухабах чуть громче, да ещё мужчины с женщинами сидели в них раздельно (хотя это правило соблюдалось не так строго, как в Тегеране).

43

Захириддин Мухаммад Бабур (1483 — 1530) — царевич-тимурид, правитель Афганистана и Индии, основатель династии Великих Моголов и поэт.

44

Панипат — город в индийском штате Харьяна в 90 км к северу от Дели. Место нескольких исторических сражений.

45

Ибрагим Лоди (ум. 1526) — последний представитель династии Лоди, правивший Индией. Династия была, кстати, пуштунского происхождения.

46

Тасикмалая — город в индонезийской провинции Западная Ява.

47

Бача-пош («одетая, как мальчик», фарси) — культурная практика, распространённая в Афганистане (хотя не только в нём. Заключается в том, что одну из дочерей одевают как сына и относятся к ней как к сыну, давая связанные с этим права и свободы. Об этом явлении можно почитать в книге Дженни Нордберг «Подпольные девочки Кабула» и посмотреть в фильмах «Усама» и «Добытчица».

48

Социальная сеть, призана экстримистской и запрещена в РФ.

49

Пиран-тумбан, также известный как шальвар-камиз — традиционный мужской наряд в Афганистане, Пакистане и Индии, состоящий из длинной рубахи и шаровар.

50

Вазир Акбар Хан (1816 — 1865) — один из 19 сыновей эмира Афганистана Дост-Мухаммада (1793 — 1863), военачальник и политический деятель.

51

Роман я не люблю, но сослаться на него иной раз удобно, потому что читали его, кажется, все.

52

Радикальное движение, запрещено в РФ.

53

Батальон «Бадри 313» — одно из двух элитных подразделений «Талибана» (второе — «Красный отряд»).

54

На эту тему есть множество шуток, и некоторые из них приятель-афганец расскажет вам, если хорошенько попросить.

55

Подобных стереотипов в Иране хватает тоже: там репутацией Кандагара пользуется Казвин, в Ширазе живут лентяи, в Исфагане — скупцы и т.д.

56

Ифтар — время вечернего приёма пищи во время Рамадана, до или после вечерней молитвы.

57

Хазарейцы — одна из этнических групп Афганистана. Отличаются от остальных и внешне (хазарейцы — потомки воинов Чингисхана, и черты у них монголоидные), и по вероисповеданию (они шииты), а потому исторически, скажем так, не занимают в стране лидерских позиций. Говорят на хазараги, индоиранском языке, близкородственном фарси.

58

«Неверная» — дебютный роман британской журналистки Андреа Басфилд о любви иностранки и пуштуна.

59

Радикальное движение, запрещено в РФ.

60

Хушхаль-хан Хаттак (1613 — 1689) — афганский политический деятель, племенной вождь и видный поэт.

61

Вообще афганцы алкоголь не пьют и не понимают, но в некоторых кругах он был символом свободы и, скажем, прогресса.

62

Места подобных «греховных сборищ» — рестораны, «клубы», а то и частные дома — тоже периодически подвергались нападениям. Иногда на себя брали ответственность талибы, иногда никто, но пострадавшие были всегда.

63

Хамбулла Мохиб (род. 1983) — афганский политик, посол Афганистана в США в 2015 — 2018 годах.

64

Раздобыть еду в пост в то время было не так сложно: многие рестораны закрывались только для виду, продолжая с чёрного хода принимать заказы. В конце концов, в Кабуле было много иностранцев, которые не постились, и к этому все относились совершенно терпимо.

65

Надо думать, не самая большая часть — по выражению Игрека, западных денег хватило бы, чтобы вымостить улицы в Кабуле золотом, а в остальных крупных городах — серебром, но и коррупция тогда была впечатляющей.

66

Солнечная хиджра — астрономический солнечный календарь, использующийся в качестве официального в Иране и Афганистане. Ведёт летоисчисление с переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину (то есть с 611 года).

67

Если учесть, что дома на склонах кабульских гор Асмаи и Шер-Дарваза были построены в основном незаконно и тамошних жителей никто не считал, а лагеря беженцев вокруг столицы регулярно пополнялись, то можно смело добавить к этой цифре ещё миллион-полтора.

68

Примерно столько же в рублях по курсу на тот момент.

69

Ещё в меню имелся кофе Afghano — чёрный с кардамоном и шафраном.

70

Интересно, что афганская конституция, в отличие от иранской, не предписывала обязательное ношение платка, оставляя женщине выбор, но культурные нормы были так живучи, что мало кто решался их нарушить вне помещения. Лично я знала только одну афганку, не носившую платок. Речь о ней пойдёт ниже.

71

Радикальное движение, запрещено в РФ.

72

Американский писатель Эрнест Хэмингуэй (1899 — 1961) в 1937 году освещал гражданскую войну в Испании как военный корреспондент.

73

Роберт Капа (1913 — 1954, настоящее имя — Эндре Эрнё Фридман), военный фоторепортёр, один из основателей агентства Magnum Press. Герда Таро (1910 — 1937) — первая женщина-военный фотограф, возлюбленная Роберта. Она погибла под Мадридом, он в Индокитае 17 лет спустя.

74

Артём Боровик (1960 — 2000) — российский журналист, президент холдинга «Совершенно секретно». По итогам командировок в Афганистан в конце 1980-х написал книгу «Спрятанная война».

75

«ТАСС уполномочен заявить» — роман Юлиана Семёнова, опубликованный в 1979 году.

76

«Тихий американец» — роман Грэма Грина, опубликованный в 1955 году (но до сих пор удивительно актуальный).

77

Ширпира — афганский десерт из сахара и сухого молока, чем-то напоминающий индийский бурфи.

78

Как ни странно, мы с Игреком ухитрились остаться друзьями, несмотря на все коллизии. Он знает, как я спасала кошку, и даже поздравлял меня с замужеством. Более того, Игрек остался единственным афганцем, который более или менее регулярно пишет мне после 15 августа 2021 года.

79

Муизза (один из возможных переводов имени с арабского — Возвеличивающая) — мифическая кошка пророка Мухаммада, существование которой богословы так и не смогли подтвердить.

80

Хадис — предание о словах или поступках пророка Мухаммада, которое служит ориентиром в разных сферах жизни мусульман, от правовой до морально-этической.

81

Абу Джафар Мухаммад ибн Джарир ат-Табари (839 — 913) — исламский богослов и историк. Кроме «Истории» написал комментарии к Корану и ряд трудов по фикху (мусульманскому праву).

82

Бейярд Тейлор (1815 — 1978) — американский дипломат, журналист и путешественник. В тексте приведён отрывок из его книги Land of the Saracen, or Pictures of Palestine, Asia Minor, Sicily and Spain, опубликованной в 1859 году.

83

Вакф — в мусульманском праве имущество, которое передаётся на благотворительные цели.

84

«Город кошек» (в оригинале — Kedi) — документальный фильм Джейды Торун 2016 года.

85

Лично я видела всего одну, но мне хватило: машину буквально разорвало пополам, как консервную банку.

86

Радикальное движение, запрещено в РФ.

87

Радикальное движение, запрещено в РФ.

88

Радикальное движение, запрещено в РФ.

89

Радикальное движение, запрещено в РФ.

90

Радикальное движение, запрещено в РФ.

91

Kabul bleeds, pray for Kabul — Кабул истекает кровью, молитесь за Кабул (англ).

92

NDS — National Directorate of Security, афганская служба госбезопасности в 2001 — 2021 годах.

93

«Сеть Хаккани» — террористическая организация, действующая на территории Афганистана и Пакистана. Союзник «Талибана». Запрещена в РФ.

94

Хава-ей хароб (искаж. дари) — плохой воздух

95

Второй раз я вышла из дома без паспорта уже в 2021-м, и что бы вы думали? В тот день мной тоже заинтересовалась госбезопасность. Уже талибская.

96

Шир-ях (буквально: молоко-лёд, дари) — разновидность мороженого.

97

Ахмад Захир (1946 — 1979) — популярный певец и композитор, также известный как «афганский Элвис Пресли»