Адреналин

Александра Сашнева (2024)

Это повесть. С элементами психологического анализа. Далекие 90-е многим перевернули мозг, жизнь. Незнание закона не освобождает от ответственности. Но многие плюнули на это и бросились в гонку без правил. Деньги лились бурными потоками, и многие утонули в них. Люди горели, люди летели, люди отрекались, шагали в неизвестное, ища там себя и спасение. И было очень интересно наблюдать, как они переступали грани и теряли берега. И это одна из тысяч историй.

Глава 5. Высокие отношения

Евг передал Лельке приличную сумму. Лелька пересчитала и недовольно сказала:

— Здесь только на еду. Но я хочу песню записать. Мне надо на студию звукозаписи.

Евг вздохнул:

— Вообще-то мне непросто деньги даются.

— Так я же и хочу записать альбом и зарабатывать, — возразила Ле.

— А кто с ребенком сидеть будет?

— Во-первых, это не каждый день работа. А во-вторых, нянька. А потом я еще мать подключу. Я не могу просто ничего не делать.

— Я подумаю. Но сейчас я не могу. Фотоаппарат очень дорогой.

— Старушка поиздержалась?

— Да. Поиздержалась, — немного ужесточил голос Евг.

В общем, мы приехали к Лё. Она за что-то отругала няньку. Кажется, на кухне было не очень прибрано. Потом они с Евгом искупали ребенка. Я лежала на диване и думала, что жизнь по сути не имеет никакого смысла. И жить ее было бы ужасно лень, если бы не искусство. Все-таки быть создателем — это большой дар человеку от Бога. Создавать — это очень оправдывает бессмысленность суеты.

Евг распаковал свой новый фотоаппарат. На взгляд он тянул на стоимость машины. Лелька вывалила из шкафа ворох одежд, и мы стали фотографироваться, принимая разные модные позы. Я не очень понимала, какой для меня в этом смысл, но так, за компанию. Интернета тогда не было. Негде было пропиарить свою красоту. Но, возможно, Евг уже знал, что он сделает с нашими фотками.

Потом Евг уехал. После этого домой засобиралась нянька, и Лелька опять прокатилась по ней катком. Хлопнула дверь, нянька ушла, я переоделась в свою одежду.

— А чего ты на нее орешь? — спросила я Лельку, когда все затихло. — Мне кажется, ты придираешься к ней.

— Придираюсь, — согласилась Лелька. — Но меня прет. Я круто себя чувствую.

— А что в этом крутого? Ты недостаточно уверенна в своем качестве?

— Я должна привыкнуть к тому, что я крутая.

— Не хочешь сначала-таки закрутеть, а потом уж? — спросила я. — Мне кажется, что сначала надо стать, а потом уж.

— Ну, нет. Как ты себя чувствуешь, так и получится все.

Я поняла, что бесполезно Лельку в чем-то убеждать и переключилась на Евга.

— А где Евг бабушку вашу зацепил, кстати?

— Ну-у… Ладно. Расскажу, — помявшись, согласилась Лелька. — Помнишь, мы делали журнал?

— Тот, который я начинала делать, а вы у меня его умыкнули? — спросила я без церемоний.

— Ну, да, — мило смутилась Лелька, она себе все прощала. — Ну, вот. Мы же его по клубам разносили, и Евг как-то зашел в один клуб, чтобы оставить там пачку, а бабуля там как раз о чем-то договаривалась.

— Сама? Прям своей персоной? — удивилась я.

— Ну да! Хозяин клуба ее сын потому что!

— А он в курсе про роман бабули?

— Да ему пофиг. Он своими делами занят.

— Высокие у вас отношения, — вздохнула я, не очень понимая, готова ли я, например, к такому образу жизни, смогла бы я из-за денег поделиться своим мужиком с какой-то посторонней теткой? У меня были не модные взгляды, увы. Для меня по-прежнему отношения означали"любовь до гроба", ну по крайней мере на какой-то срок.

— Но старуха начала жмотиться, — вздохнула Лелька. — Второй день прошу денег на запись. Не дает.

— Ну, постой, — возразила я. — Она и так вас осыпала за какой-то месяц.

— Да! — согласилась Лелька, но я должна быстрее карьеру начать.

Я окинула ее взглядом и посоветовала:

— Может, лифчик продашь? Сколько он стоит?

Лелька нервно засмеялась:

— Как раз на запись хватило бы. Думаешь, я сама эти лифчики покупаю? У старухи в журнале бутики фотосессии заказывают. Просто Евг решил, что я должна быть одета, как в журнале, раз он теперь там работает.

— Н-да… — заметила я философски. — Пожалуй, у меня все не так плохо.

— Да у тебя вообще, все зашибись, — вздохнула Лелька. — Ты сама себе деньги зарабатываешь, целый альбом уже записала.

Это была правда. Альбом я уже записала. Потратила год, урезалась в еде и шмотках, но альбом записала. И теперь бегала по студиям в надежде однажды заключить контракт.

Лельке позвонила мать, и она отошла, утаскивая за собой телефонный аппарат в туалет.

Я лежала у Лельки на диване и размышляла о том, как много ненужного делают люди, как алчность и страх заставляют их быть жестокими, лживыми, подлыми. Куша тряпок, шикарных, без сомнения, но цена их примерно запредельная — каждая из них стоила, как аренда моей квартиры или запись песни в нормальной студии. Если бы Лелька могла продать этот ворох, она бы могла записать не один, а два альбома. Но стоило ли записывать альбомы, в которых главный смысл сводится к минету?

Затем я стала размышлять о том, как резко поменялась философия жизни. Если моя мать, например, не знала не то, что слова"минет", она даже не представляла, что такое действие вообще возможно. Да и я тоже очень удивилась, что такое действие стало пропагандироваться публично. В школе (я училась на окраине) были дети зэков, и вообще жили мы в городке, где этого народа было в избытке, краем уха я слышала какие-то странные слова, которые были окрашены ощущением мерзоты, и явно пришли из зоны.

Насилие и грязный, унизительный, подавляющий секс — эта тема все мое детство пованивала, а иногда и приближалась совсем близко — не вызывали у меня никаких положительных коннотаций, хотя эротика наслаждения жизнью — ветром, запахами трав, солнечным днем, вкусом пищи, зрелищами, звуками и другим телом — это все мне было совсем не чуждо. Но для меня это была песня счастья и чистоты, песня солнечного света, несмотря на то, что вечное брюзжание матери, что секс оправдывает только рождение детей, а так же вонь с окраины, подпачкивали саму энергию эроса.

И так же, как мужики в 90-х морщили носы при виде тампаксов на экране телевизора, что, конечно, вызывало к этим мужикам брезгливое чувство, так же и меня морщило от того, что эротика стала товаром. Для меня эрос был частью личности, частью эмоций, частью самости и души.

Вдруг до меня донесся отчетливый, громкий выкрик Лельки:

— Пошла ты!

Дальше было матом, не стану это приводить. Неинформативно. Лелька вернулась и швырнула телефон.

— Кому это ты так? — спросила я.

— Мамаше, — Лелька была пунцовая и злая. — Я послала ее. Давно мечтала.

— Ну, ничего себе! — удивилась я. — Мать же все-таки…

— Ты мою мать не знаешь, — хмыкнула Лелька. — Ей сорок пять, она вечно с какими-то депутатами ошивается. Знаешь, что она делает? Она покупает туфли в магазине, поносит две недели, а потом сдает их обратно.

— Как? Но…

— Ну, типа, там дефект заводской.

— Но…

— Она кого хочешь, убедит. Если она что решила, то бесполезно у нее на пути стоять.

— Но теперь вы что? Больше не общаетесь? А ты же хотела ребенка к ней отвозить?

— Ну, и отвезу, когда надо будет. Переживет. Я давно хотела ее послать. Мне прямо легче стало.

Лелька немного помолчала, потом резко встала:

— Знаешь? Когда вокруг все говно, надо быть тоже говном, иначе тебя затопчут.

В чем-то она была несомненно права.

А я подумала, как поколения отличаются друг от друга. Мать Лельки была младше моей на пятнадцать лет, но я никогда не рискнула бы даже подумать, что есть возможность и повод послать ее так далеко, как только что сделала Лелька.

Не то, чтобы я боялась. Нет. Просто мне даже в голову бы не пришло, что мать может быть достойна такого отношения — я-то вечно парилась, что у меня ничего не получается и вообще я — полный отстой и неликвид. Понимаете? Все мои достижения — выставки, живопись, дизайн, а потом песни, который у меня выпрашивали водители в офисе у знакомого торговца струнами — все это не имело для нее никакой ценности. Все, что было для меня важно, для нее была пыль. И я была пыль. Я играла для нее куклу, а потом становилась сама собой.

Хотя в этом был странный момент: мать мною хвастала, и мне внушала, что я чем-то лучше других. Это так и было — я во многом была успешнее. Но это не укрепляло меня, потому что это было не про меня, а про куклу. Я должна была обслуживать жизнь куклы, но мое самое оставалось без поддержки, поэтому в критические моменты я становилась беспомощной. Мое развитие себя было остановлено, приторможено ради куклы, поэтому в критические моменты мои ноги слабели и подкашивалась, словно я опять ребенок, который учится ходить. Вместе со слабостью в ногах, пропадал дар речи и перехватывало голос.

Поэтому то, что я смело делала в узком кругу, на публике вызывало у меня состояние паралича. Как я это преодолела? С большим трудом. Я делала то, чего боялась больше всего. И тут, конечно, спасибо матушке."Я не купли тебе мороженое, если ты не попросишь его у продавщицы сама", говорила она мне, и я оставалась без мороженого. Но на третий раз сработало, я сказала:"Дайте мне билет!", чтобы мы пошли на карусель. А дальше стало легче. Но в любой сложной истории у меня включался паттерн деградации в младенчество, который я не сразу научилась останавливать и переходить к решению задач.