Последнее и единственное

Александра Юрьевна Созонова, 2016

Самый первый прозаический текст, и в тоже время один из последних, поскольку периодически появлялась потребность что-то изменить или добавить. Странный, внежанровый: то ли фантастика, то ли мистика, то ли психологическая драма. И судьба его странная: напечатан был только в питерском самиздате, очень давно, но был экранизирован на Рижской киностудии. Видели фильм единицы: спонсор забрал себе и показывал только родственникам и гостям. Третья странность: чем больше дописывался и переписывался, тем больше рассказывал автору о нем самом.

Глава 1. Лагерь

Оплывшее и погрузневшее за день солнце клонилось к горизонту. В вечернем воздухе слышней становились запахи преющих водорослей, мокрой соли и можжевельника. Резкими сварливыми голосами переругивались сытые чайки.

–…Повесят, как пить дать, — сказал Шимон. — Если ты, конечно, не оставишь ему власть. Но я надеюсь, у тебя хватит юмора не совершать слишком уж идиотский и непонятный народу поступок.

Велес усмехнулся и промолчал.

Не дождавшись ответа, Шимон дернул нетерпеливо ртом и уставил зеленоватые, слегка навыкате глаза в одну точку. Отключился на время, чтобы парализовать вскипевшее в нем раздражение. Чувство это охватывало его всякий раз, стоило увидеть или упомянуть человека, о котором они только что говорили.

— Пара-ра-ра, па-да, па-да-да…

Песок у берега был грязный. Набегавшая волна оставляла на нем свою пену, шелуху и мусор и откатывалась, легкая и очищенная. Велес, напевая, окунал большой палец ноги в пену, потом в волну… пена пачкала, волна смывала, палец то скрывался под желтоватой накипью, то блестел обновленным блеском.

— Чем он тебе так досадил? — спросил Велес.

— Должно быть, биоритмы не совпадают, — лаконично буркнул Шимон. Он тряхнул головой и поднялся, выходя из оцепенения. — Пойти пожрать, что ли? Покусать чё-нибудь… Пойду.

Столовая, сколоченная из досок лиственниц постройка конической формы, напоминавшая юрту кочевников или цирк шапито, находилась метрах в полста от берега. Зеленая ложбина по обе стороны от входа была усыпана средней величины валунами, светло-серыми, белыми и пегими. Их россыпь приводила на память японские сады камней.

Подошло время ужина, и к юрте со всех сторон подтягивался народ. Фигура Шимона, облаченная в закатанные до колен брезентовые штаны и куртку-энцефалитку, пошатываясь, с раскованной грацией широкогрудых больших обезьян удалялась, сливалась с другими фигурами, одну из них обняла, другую похлопала иронично пониже спины и вместе со всеми втянулась в распахнутый зев двери.

Солнце, неторопливо протолкнув себя за водяную гладь, сузилось в блестящий серпик, а затем исчезло вовсе. Сразу же потянуло свежестью.

Оставшись один на берегу, Велес растянулся было на влажной гальке. Холод тут же продрал его до костей. Пришлось спешно подняться и, вытряхнув сор из волос и одежды, направиться туда же, куда стекались, как намагниченные частички железа, все обитатели острова.

Лиаверис разливала чай.

— Кто опаздывает, рискует остаться без ужина! — приветливо показав зубы, она пододвинула ему стакан. — Сегодня мои любимые маринованные кальмары — умереть и не встать! Готова проглотить и свою, и чужую порцию!

— «И начальники ходят ужинать, — протянул Велес, — хоть и глотки у них, как луженые…»

— Лужёные, — поправил Матин.

— «…Хоть и брюха их непробиваемы, набиваемы они, как и мы». Как сказала Нелида.

— А еще вернее, ты сам сочинил, а на Нелиду сваливаешь, — сварливо заметила Арша. — Авторитет создаешь таким искусственным способом. Никто про тебя стишков не пишет.

— Не понимаю! — Издав этот возглас, Лиаверис опустила руки, красиво взмахнув ими — белокожими, обнаженными до плеч, и развела ладони в жесте энергичного недоумения. — Не понимаю, Велес, для чего ты им позволяешь все это? Такие стишки, эту сверхфамильярность, это… — Она не нашла слов и запнулась, вопросительно округлив глаза. Но тут же улыбнулась, мягко и тонко, дабы не терять обаяния. — Это детство какое-то, Велес, ты извини…

Велес смеялся. Откинувшись и раскачиваясь на стуле, он смотрел, как борются на ее холеном, тщательно подкрашенном лице возмущение и улыбка. Обидевшись, Лиаверис принялась есть, быстро и точно втыкая вилку в скользкие бледно-резиновые щупальца деликатеса.

— Если хочешь знать, Велес, — прожевав, снова заговорила она, — вчера я проводила социометрию и небольшой опрос — не по программе, а для себя, для утоления собственного бескорыстного интереса. И знаешь, как большинство здесь к тебе относится? Анкеты были анонимные, так что искренность гарантируется.

— Как? — спросил Велес.

— А как к тебе относятся, ты не узнавала? — поинтересовалась Арша.

— Про себя я не спрашивала. Поскольку я проводила эксперимент, включать в него собственную персону было бы некорректно. Так вот, Велес, многие не принимают тебя всерьез. Высказывания, в которые включены слова «чудак какой-то», «малахольный», «бес его знает», — достаточно часты.

— Я думал, они выскажутся как-нибудь совсем коротко. Одним словом.

Лиаверис рассмеялась, со значением опустив глаза.

— Ответы из одного слова тоже были, мне просто не хотелось тебя огорчать.

— Жалко, что ты не включила в опросник себя, Вера, — посетовала Арша.

— Но я же объяснила уже… Кстати, из вас четверых наибольшее уважение у них вызывает почему-то Будр.

— Вот как? — заинтересовался Велес.

— Неужели? — поднял глаза Матин.

— Да-да! Наш великий интроверт и отшельник — фигура, получившая наиболее почтительные и удобоваримые оценки.

— А кстати, где Будр? — Арша оглянулась на пустое место за столом.

— Утром Будр был, — откликнулся Матин, — а после обеда я его не видел.

— Да и в обед он не появлялся, — вспомнила, наморщив лоб, Лиаверис. — Правда, наш уважаемый завхоз имеет привычку вечно опаздывать, поэтому его отсутствие как-то не бросилось в глаза.

— Пропал…

Велес сначала проговорил это, рассеянно и негромко, а затем испугался. Испуг проступил в лице, по-актерски подвижном и выразительном, и все замолчали. Три пары глаз требовательно обратились к нему. Округлившиеся, стеклянно-прозрачные — Лиаверис. Встревоженные — Арши. Озабоченные и строгие — Матина.

«Да идите вы, — чуть было не сказал он им. — Я-то что могу сделать…»

— Найдется, — он демонстративно вернулся к еде. — В лесу загулял старик, где ж ему ещё быть. Или заплыл далеко, не рассчитал время. Поговорю с ним пожестче, когда вернется, чтобы не пугал понапрасну людей.

— Действительно, — нервно заговорила Лиаверис, тряся рассыпанными по плечам, обесцвеченными до оттенка слоновой кости волосами, — никакой дисциплины, никакого уважения к людям, которые работают, живут вместе — в экстремальных, предельных, можно сказать, условиях…

Велес поморщился.

— «Пожестче», — хмыкнул Матин. — Не смеши людей.

Арша вздохнула.

— Что-то сердце без старика не на месте…

…………………………………………………………………………………………………..

Поросший можжевельником, кедрачом, лиственницами и вереском, лохматый от густой растительности и палево-сизый от лишайников, облепивших скалы, остров, о котором идет речь, был зоной, местом пожизненной ссылки.

Здесь предстояло доживать свой век людям, совершившим самое тяжкое, согласно уголовному законодательству, преступление — убийство. Неважно, каков был мотив: жажда наживы, ревность, месть, ослепление драки. Праведный гнев, вскипевший до состояния аффекта, или холодный расчет заставили преступить заповедь — суть одна: прервана нить чьей-то бесценной жизни. Свершилось необратимое.

В прежние времена при вынесении приговора в суде помимо мотива обязательно брался в расчет психологический портрет обвиняемого, обстоятельства детства, наличие или отсутствие малолетних детей. Но всё это перестало учитываться с тех пор, как в законодательство был внесен принцип «обратимости-необратимости», поставленный во главу угла.

Это случилось после известных потрясений 30-х годов, когда вследствие ряда экологических катастроф политическая власть — сперва в Европе и Штатах, а затем и на остальных материках — перешла к «зеленым». В течение восьми лет, названных затем «красно-зеленым рубежом», осуществлялась предельно жесткая диктатура. Революционная фанатичная безжалостность сочеталась с предельной рациональностью, что привело к кардинальным изменениям планетарного уровня.

Репрессивные меры принимались по двум направлениям: «сытых» отучали от жадности, а «голодных» от чрезмерной плодовитости. «Голодным», то есть населению третьего мира, за счет которого стремительно возрастала численность человечества, была прописана строгая демографическая диета: изобилие бесплатных контрацептивов, запрет на третьего ребенка в семье, принудительная стерилизация непослушных мужчин и женщин. Благодаря столь радикальным мерам всего за десять лет население Земли уменьшилось с восьми до пяти миллиардов, и продолжало уменьшаться, но уже более медленными темпами.

«Сытые», или пресловутый «золотой миллиард» подверглись не менее болезненным и унизительным репрессиям. Каждой семье разрешалось иметь только один автомобиль, один телевизор, один музыкальный центр. Исключение делалось лишь для компьютера, который мог находиться в собственности каждого индивидуума, достигшего шестнадцати лет. Менять устаревшую модель на современную запрещалось (опять-таки за исключением компьютера). Только если автомобиль рассыпался от старости на запчасти, можно было приобрести новый. Прекратилось производство стиральных порошков, шампуней, аэрозолей. Вводилось множество ограничений при постройке частных домов и квартир: по метражу полезной площади, по виду стройматериалов, по густоте заселения.

Нетрудно представить, во сколько раз сократилась благодаря суровым запретам промышленность. Закрывались тысячи предприятий, переставали выдыхать дым десятки тысяч труб, и столько же сливных труб замерли в бездействии, прекратив расцвечивать радужными отходами окрестные водоемы.

Природа тотчас воспользовалась благоприятными для нее переменами и принялась зализывать раны. На месте вырубок поднялись леса, расплодились бывшие на грани вымирания виды диких животных, в чистой воде океанов, избавившихся от пластиковых бутылок и банок из-под пива, без помех заиграли дельфины и касатки.

Выздоровлению биосферы помогли не только старания воинствующих «зеленых». Сыграла роль и «виртуальная экспансия»: всемирная паутина, благодаря стараниям программистов и художников, стала соперничать с реальной жизнью, в результате чего человечество мало-помалу распалось на две общности — «реалов» и «виртуалов», причем последних было большинство.

«Виртуалы» проводили в искусственных мирах практически все время, ненадолго покидая их лишь для поддержания жизнедеятельности. И работали, и отдыхали, и творили, и любили. «Реалы» же заглядывали в призрачные сферы на час-два в день, для развлечения, либо вовсе игнорировали, как интеллектуалы рубежа веков игнорировали мыльные оперы и реалити-шоу.

Ушедшие в искусственную реальность, как правило, не заводили семей, не рожали детей. Они не нуждались в автомобилях, модной одежде, дорогой косметике. Единственной дорогой вещью, без которой они не могли существовать, был компьютер с прилагающимися к нему биовозбудителями, датчиками и наушниками.

С переходом значительной части населения в пассивную категорию, не размножающуюся и не потребляющую (почти), биосфера окончательно воспрянула, а диктаторы-экологи сочли свою миссию выполненной и значительно смягчили политический режим.

Решив самую насущную и болезненную задачу, можно было взяться за социальное созидание, за прогрессивные мероприятия в области медицины, педагогики, судопроизводства.

В основу уголовного законодательства, как уже говорилось, был поставлен принцип обратимости-необратимости. Суть его заключалась в том, что с развитием методов дознания и полицейской службы, а также благодаря успехам медицины, почти все последствия уголовных преступлений приобрели обратимый характер. Пострадавшему от кражи или ограбления возмещали убытки (если не сразу, то спустя какое-то время, в течение которого преступник искупал свое прегрешение упорным трудом); получивших увечья и травмы медики в считанные дни поднимали на ноги. Даже тяжелейший психологический шок, бывший в прежние времена пожизненным уделом девушек, подвергшихся групповому изнасилованию, стараниями психотерапевтов бесследно стирался из памяти.

В конечном счете необратимым по своим последствиям стало одно-единственное преступление — убийство. Так как вдыхать жизнь в мертвое тело медицина — при всех бесспорных успехах, еще не научилась.

Смертная казнь, по соображениям той же необратимости, была отменена несколько лет назад, когда жесткая диктатура «зеленых» естественным путем переросла в умеренную. Наказанием для осужденных за убийство стала полная изоляция от общества и пожизненная ссылка.

Осужденных отвозили на необитаемый остров, небольшой, но достаточный по размерам, чтобы поселение из сотни-другой человек могло существовать, обеспечивая себя самым необходимым. Сверху при помощи специально оборудованного вертолета избранный клочок земли окружался защитным полем — прозрачным покровом волновой природы. Остров словно закрывали невидимым куполом, или колпаком, захватывавшим часть акватории и достигавшим в высоту пятидесяти метров. Купол пропускал дождь и ветер, а солнечные лучи, проходя сквозь него, не искажались ни в одной части спектра. Насекомые, рыбы и птицы (правда, последние — не слишком крупных размеров) также не ощущали преграды, ни под водой, ни в воздухе. Но все физические тела, по размерам приближающиеся к человеческим, не пропускались — надежнее решеток, засовов и сторожевых вышек.

Побочным эффектом защитного поля была гармонизация климата: в высоких широтах подкупольная температура зимой повышалась на 10-15 градусов. В жарких местностях, наоборот, удушливый летний зной значительно смягчался.

Прозрачный купол отгораживал остров, изолируя от мира, словно пластырь, прикрывающий некрасивую болячку на здоровом теле — пока она не заживет и не исчезнет. Невидимая волна сохраняла свои свойства в течение ста-ста двадцати лет. На протяжении этого срока полностью исключались любые попытки побега. По окончании же его пытаться бежать было бы некому.

Первые два-три месяца со ссыльными находились несколько организаторов, помогающих наладить хозяйство и внутреннюю жизнь лагеря. Поскольку жить и работать приходилось в окружении опасных преступников, все они перед поездкой на остров наделялись надежной защитой, или «оберегом». Принцип действия «оберега» основывался на высвобождении энергии внутриклеточных ядер. Введенный под кожу катализатор под воздействием импульса, посланного мозгом, стимулировал мгновенную биохимическую реакцию. Результатом было образование защитной волны (похожей на ту, что окружала остров, но лишь внешне), которая полностью окутывала человека, от подошв до макушки, и надежно защищала от любых воздействий: механических, химических, биоэнергетических. Чтобы привести «оберег» в активное состояние, достаточно было послать мысленный приказ. Когда человек засыпал или терял сознание, защитная волна возникала автоматически.

Начальник группы помимо «оберега» наделялся оружием — «био-бластером». Его принцип действия был сходен с «оберегом», только вместо клеточных ядер задействовались митохондрии. С помощью волевого импульса владелец «био-бластера» мог парализовать на определенное время любой живой объект на расстоянии до пятидесяти метров, не нанося при этом существенного вреда внутренним органам.

Несмотря на сложность биохимических и психо-энергетических процессов, лежащих в основе действий «оберега» и «бластера», чтобы внедрить их в организм, достаточно было произвести подкожную операцию, быструю и безболезненную.

Велес, Будр, Матин, Лиаверис и Арша — пятеро свободных, временно пребывающих среди сотни извергнутых из общества, были близки к завершению своей миссии. Два месяца назад вертолет высадил их на маленький, буйно-зеленый и весьма живописный с высоты островок в северо-восточной части Атлантического океана. Спустя три дня к наспех сколоченной пристани пришвартовался корабль с разномастной, шумной, угрюмой, возбужденной публикой на борту.

Велес к своим двадцати семи годам успел побывать в подобных экспедициях пять раз, и два последних — в качестве начальника группы. Здесь, на островах-зонах, он утолял свою ненасытную и неусыпную жажду нового. Здесь же избавлялся на время от одиночества. Его родители и оба брата были «виртуалами». В искусственную реальность ушла и девушка, школьная любовь, с которой они собирались соединить свои жизни.

Ни высоколобые психологи, ни вдумчивые психиатры не могли дать внятного объяснения, почему одни индивидуумы предпочитают обитать в виртуальных пространствах, другие же до самой смерти не покидают реальности. Ни гены, ни воспитание, ни родовые травмы, ни астрологические особенности — ничто не давало гарантии, что человек, достигнув определенного возраста, не «подсядет» на компьютер, либо наоборот — исполнится к нему презрением.

Для Велеса монитор, клавиатура и датчики были самыми ненавистными на земле вещами. Дополнительной причиной, по которой он стал сопровождать на острова ссыльных, была та, что под прозрачным куполом подобное не водилось. В число прочих ограничений для осужденных за убийство входил запрет на посещение виртуальных пространств (что объяснялось заботой о душах преступников: искренне раскаяться в содеянном можно лишь трудясь или рефлексируя, но никак не развлекаясь в нарисованных мирах).

Будь Велес покрепче здоровьем и пошире в плечах, он подался бы в путешественники, спелеологи, астронавты. Но слабая конституция и болезни, одолевавшие в детстве и юности, поставили крест на любых мечтах, окрашенных в романтические и мужественные тона. Не имея возможности пересекать океан в одиночку на резиновой лодке, пританцовывать над жерлом просыпающегося вулкана или обшаривать закоулки пещер в поисках доисторических чудовищ, Велес стал жить людьми. Новыми, как бесчисленные уголки земли и космоса, интересными, как они же, и опасными, хоть и не смертельно.

Конечно, ссылаемые на острова представляли собой своеобразный людской контингент. Своеобразный, но не однообразный, ни в коем случае! Разброс характеров, темпераментов и лиц в этой среде был похлеще, чем, скажем, на какой-нибудь богемной тусовке. Не говоря о том, что страсти кипели здесь не в пример искреннее и интенсивнее.

Злосчастное здоровье, точнее, его недостаток, напоминало о себе и в этих, относительно комфортных условиях. (Если, конечно, считать комфортом жизнь в палатках и временных обиталищах из бревен и земляных кирпичей.) Когда напоминания учащались, Велес не мог не думать о том, что в будущем, и уже недалеком, придется сменить образ жизни: обитать размеренно и спокойно, уходя каждое утро на службу и возвращаясь всегда в одну и ту же квартиру, к одной и той же жене. (А если жены не окажется — к телевизору.) Мысли приводили к тоскливому содроганию, и он спешил перевести их быстренько на другое.

Непосредственный помощник и заместитель начальника, Матин, был персоной противоположного склада. Тридцати восьми лет от роду, с суховатой и скучной внешностью школьного учителя, он участвовал в экспедиции подобного рода впервые. По профессии он был врачом, но с гораздо большей охотой брался за дела, не связанные с людьми и их болезнями: шуршал бумагами, составлял всевозможные описи, отчеты, правила внутреннего распорядка. Его добросовестность и аккуратность не знали пределов, и Велес беззастенчиво эксплуатировал их, перекладывая на плечи помощника бумажную волокиту, которую, согласно служебным инструкциям, должен был выполнять сам.

На острове Матин явно томился, чувствовал себя не в своей тарелке. Свою изначальную работу исполнял без души, поскольку, как подозревал Велес, ощущал ее не столько врачебной, сколько ветеринарной. («Способные убить мыслящее существо, во всем подобное тебе, не люди» — такова была одна из его максим, не раз озвученная.) Ворох бумаг, съедавший почти всё время, служил отдушиной.

Матин был достаточно умен и покладист. Он прилежно пытался сработаться с начальником, прилежно, но малоуспешно, так как не мог привыкнуть к алогичности и небрежной раскованности его поступков, решений, да и самого облика.

Участием в экспедиции Матин был обязан жене, точнее, ее потребности в риске и острых ощущениях. Лиаверис вполне искренне полагала, что на острове, населенном сотней убийц, на каждом шагу будет подстерегать опасность, и, экзальтированно встряхивая головой, клялась пройти через всё, поскольку человек в своей жизни должен испытать «максимум мыслимого и немыслимого». По специальности она была психологом, и Велесу следовало прислушиваться к ее выводам, кто из осужденных лидер, кто отвергаемый, кто «пассивная протоплазма» и в ком врожденная агрессивность превышает всякие нормы. И он добросовестно слушал, хотя кроме банальной, известной всему лагерю информации, не получал ничего.

Работой своей, в отличие от мужа, Лиаверис была увлечена безоглядно. Она иссушала усталых, вкалывающих весь день физически островитян бесконечными тестами, кокетничала со всеми мужчинами моложе шестидесяти пяти и следила за собой по нескольку часов ежедневно, меняя наряды и экспериментируя с макияжем.

Чем занималась Арша, никто толком не мог понять. В штате экспедиции она числилась как ботаник и климатолог, но ее можно было увидеть и разбивающей садик, по-особому компактный и плодоносный, и азартно месящей грязь для земляных кирпичей, и обстоятельно консультирующей группу мужчин, задумавших поставить ветряной движок на самой высокой и продуваемой точке острова. Список ее познаний и навыков был нескончаем.

Арша была интересной женщиной: не уставшей, несмотря на сорок с чем-то лет, ироничной, обладавшей способностью пьянеть ни с того ни с сего — от одной сигареты, от чая, от разговора, становясь при этом безудержно-взбалмошной и неожиданной. К своей внешности относилась наплевательски, равно как к «тряпкам» и «этикету», но это отчего-то вызывало симпатию. Правда, не у всех. Острый и неуемный язык, зачастую балансирующий на грани безобидного юмора и ядовитой насмешки, действовал двояким образом: одних притягивал, других отторгал, пугая и раздражая.

Как и супруги, на остров она приехала в первый раз, до этого, впрочем, изрядно поколесив по свету. Мужа не имела. Был сын-подросток, разговоров о котором она избегала.

Пятый и последний член экспедиции, Будр, самый старший по возрасту, исполнял обязанности завхоза. Он отличался густой бородой песочного цвета и нелюдимостью. Но угрюмым не был, напротив, рядом с ним отчего-то дышалось свободнее, говорилось раскованнее, пелось — мелодичнее и чище. Казалось, он распространял вокруг себя непонятное, теплое и искристо-зеленое поле.

Работу свою Будр выполнял походя, почти не тратя на нее времени и сил (благо добровольных помощников хватало), а большую часть дня бродил в лесу или уплывал на лодке к какой-нибудь одинокой скале. Дожив до преклонных лет, он не завел ни жены, ни детей, ни постоянного дома.

Маленькая группа жила и трудилась без особых проблем и конфликтов. Велес практически не пользовался своей властью, никому не надоедал, ни на кого не давил, предоставляя каждому проводить время по собственному усмотрению. Несмотря на столь анархичный стиль руководства, работа продвигалась легко и споро.

Было построено несколько временных хижин, в которых ссыльные жили по два-три человека, и заложены фундаменты постоянных коттеджей из сосновых бревен, обкатанных морем валунов и земляных кирпичей. Был разбит огород и садик (в котором, по утверждению Арши, работать придется в три раза меньше, чем в обычном, урожаи же будут во столько же раз обильней). Несколько новеньких лодок покачивались в волнах прибоя. Шесть пар овец, привезенных с собой, успели размножиться и образовать небольшое стадо, сразу придавшее каменистым холмам идилличность и сельскую теплоту.

Львиная доля того, что входило в функции организаторов, была выполнена. Через несколько дней всем пятерым предстояло погрузиться в вертолет и отправиться домой, на большую землю.

Перед отлетом начальник группы должен был выбрать из сотни лагерников одного, чтобы наделить «оберегом» и «био-бластером». То было единственным подобием социальной власти, которой удостаивались ссыльные. Врач производил небольшую операцию, после которой новоявленный правитель острова обретал пожизненную безнаказанность и неуязвимость.

Окончания работы организаторов островитяне ждали с нарастающим волнением и тоской. Все знали, что, как только отшумят лопасти вертолета и опустится прозрачный купол, лагерь перестанет быть прежним лагерем, а во что он превратится, зависит от того, кому достанется власть. Чем ближе был последний день, тем острее и жарче крутился в головах людей этот кровный вопрос.

Велес покуда хранил молчание. Он пресекал разговоры на жгучую тему или отшучивался. Никого из этой публики, говоря откровенно, не хотелось бы ему выделять особо. Но оставить остров без власти еще хуже. Надо постараться и спросить свое сердце, и раскинуть мозгами, и выбрать. Поставить над горсткой изгоев одного, по возможности разумного и не злого. Надо постараться, чтобы будущая их жизнь хоть отдаленно напоминала людскую. Это в какой-то степени в его власти, слава богу.