Мирная жизнь

Александр Алейников, 2020

Три истории трёх разных людей, которые пытаются достучаться до людей и раскрыть глаза на то, что все самые яркие и въедливые стереотипы о Петербурге – не имеют никакого отношения к реальности. Истории о том, насколько отвратителен и искалечен этот город, ввиду своего дутого образа. Историю от людей, которые от всей души презирает Санкт-Петербург, но признаётся ему в любви всей душой. Содержит нецензурную брань.

«Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!».

Антон Чехов

«На тот момент я был уверен, что буду работать в органах и всю свою жизнь посвящу борьбе с терроризмом и любым проявлениям экстремизма. Что я буду мочить всех бородатых чуваков. Что я буду самым агрессивным человеком в мире. И я буду делать все, чтобы зло не проникло в этот мир, но при этом, действуя со злобой. Это бы означало, что я проиграл – что эти люди, которые пришли в мою школу, добились того, чего хотели».

Станислав Бокоев (д/ф «Беслан. Помни»)

«Общественное мнение торжествует там, где дремлет мысль».

Оскар Уайльд

Здесь фигурируют реальные имена, названия и события. Однако все нижеизложенное — художественный вымысел, ничего не пропагандирующий, ни к чему не призывающий и не преследующий цели оскорбить или унизить чьё-либо достоинство по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе.

Любые попытки обвинения в дискриминации — заведомая ложь, вырванная из контекста. Автор одинаково уважительно относится ко всем и к каждому, вне зависимости от мировоззрения кого-либо.

Любые совпадения случайны. Все мысли, взгляды и идеи, изложенные ниже, стоит воспринимать исключительно как субъективные позиции персонажей художественного произведения, на которых они не настаивают.

Присутствует нецензурная лексика. Запрещено для детей.

Апрель — Ноябрь 2019

Рекомендуется читать новеллы в том порядке, в котором они расставлены. Дабы не противоречить заложенной концепции.

«Непокорённая»

Черников Кирилл,

01.06.2019, г. СПБ.

***

«Я всё жаждал поговорить об этом, но события постоянно уводили в сторону. Теперь же спешить некуда. Понятия не имею, что изобразит мой косой язык хромой поступью и гнусавым от усталости голосом, но надеюсь, тебе хватит терпения выслушать мои рефлексирующие позывы, пока они окончательно не сожрали всю печень, оставив от меня лишь название.

Меня хорошо слышно? Казалось бы — солнце давно село, а машин рассекает пуще дневного. Предупреждали, что в выходные здешние шоссе и проспекты наводняет транспортом, но я не предполагал, что контраст с буднями окажется столь разительным. Потерпи пару минут — скоро перейду Выборгское, а там потише станет.

Матушка донесла, что ты меня давно разыскиваешь. Что ж, не ты один жаждал моих координат последний год. Много воды утекло за столь короткое время. Держу пари, ты ещё Васю живой знаешь, а мёртвой едва ли. Родители совсем из ума вышли. Оно и понятно — дом сгорел, дочь в могиле, а старший сын Кирюша как был беспечным инфантильным гадом, так им и остался. Что им теперь делать? Только судиться за нормальную компенсацию для погорельцев да пороги чиновничьих кабинетов целовать.

Как же мы переругались. С матерью, то есть.

— У тебя сестра в земле лежит, а ты хоть бы морщинкой дёрнул для приличия! — кричала она навзрыд.

— Мама! — срывался я в ответ — Мне действительно жаль! Это рвёт мне сердце! Что мне сделать, чтобы ты мне поверила? Лечь и умереть рядом с ней что ли?!

Касательно душевных переживаний о Васе — моя совесть отрабатывает на все уплоченные. Здесь я был и есть честным. Просто всегда сторонился эмоций. Они ни к чему. Это её не вернёт. Ничего её не вернёт. Я — тут, на земле. А она — даже не состарилась. Почему оно так? Живёшь, живёшь, а потом умер. Внезапно и быстро. Без каких-либо подоплёк. Поскользнулся в ванной, упал с лестницы — и всё. Минуту назад дышал и был, а теперь нет. Осталась сбившаяся простынь, на которой ты спал, ещё не остывший чай с сахаром на столе, мелочь в кармане, тихо жужжащий компьютер. Кто-то пишет тебе сообщение, звонит. Может, этот человек собирается сказать что-то важное, а тебе уже совершенно плевать. Ты уже не человек, а кусок разлагающейся плоти.

Давно бросил вопрошать: «За что?!». Сей факт всегда ясен. Свои скелеты каждому дружно подмигивают пустыми глазницами из-за дверцы шкафа. Не ясно только одно: «Зачем? Зачем именно так, как оно случается?».

Откровенно говоря, я невероятно зол на Василису. Почему она побежала? Это же просто тетрадка. Ради чего? Ещё парень этот, невесть откуда всплывший со своей вонючей псиной. Хотя, это всё — жалкие попытки отмыться. Это я виноват. У меня была возможность увести её из этого ада. Нет, послушал дуру. Оставил. Пошёл на полумеры там, где нужно было просто давить до конца.

Рано или поздно, единожды или постоянно, но на жизненной колее каждого засранца встречается развилка, где приходиться делать выбор между двумя неизвестными: «Хорошо» и «Правильно». Оба понятия сквозят субъективизмом, тем не менее, они для каждого одинаковы по значению. Вот и Вася столкнулась с этим. И выбрала первое, как понимаешь. Выбрала то, что хорошо для неё, но не то, что правильно для всех остальных, и драпанула в этот Богом забытый лес. Можно долго брыкаться в полемике о правильности или неправильности произошедшего. Одно известно почти наверняка — этот выбор оказался последним в её жизни.

Понимаю, что в связи с килограммами недружественных телеграмм в мой адрес, представление о Вашем покорном безоговорочно исказилось, поэтому прибегать к попыткам возродить репутацию бесполезно. Я, пожалуй, и сам уже не понимаю, где в тех рассказах правда обо мне, а где ложь. Воспоминания неумолимо иссякают, словно кто-то нажал кнопку слива сортирного бачка. Порой, ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить собственное лицо без зеркала, а бывает и что посерьёзней — имя, например.

Ты прости, что в такой форме приходится преподносить информацию. Осведомлён о твой принципиальной позиции насчет того, что голосовые сообщения — удел безграмотных прохиндеев. Знаю, что подобное панибратство у тебя не в чести, но лучше я сразу все расскажу в сорокаминутной записи, чем всю ночь буду строчить буквы в экран. К тому же, в голове все видится гладким и собранным. Боюсь, пока буду об этом писать, все смешается и некоторые куски затеряются. В общем, быстрее начну — быстрее закончу, пока совсем не окоченел от холода. Не переживай. Я сейчас невероятно трезвый, оттого невероятно злой и столь же хладнокровен.

Заранее приношу извинения — тебе придётся потерпеть, слушая мои бредни. Постарайся не впасть в тоску и дотянуть до конца. Буду говорить торопливо, проглатывая слова. Если уж дошёл до этого момента, то поразмышляй над тем, сможешь ли ты осилить всё за раз. Если же нет, то бросай это дело и удаляй, чтобы никогда больше не возвращаться. Сделаем вид, будто ничего не было. Сам знаешь, каково это, когда судят по отдельным кускам.

Никто не любит оставаться непонятым».

***

«В качестве пролога, начну, пожалуй, с середины. А именно — рассказом о новой подруге, величаемой Надей.

Она несколько вульгарная и утомительная, зато без этих вечных кривляний. Не многим младше меня. Мой единственный проводник по новой земле. Живёт на постоянной в городе уже года четыре, однако, как и я — не из здешних краёв, откуда-то издалека. Снимает комнату по соседству со мной, чтобы до работы ближе было. Я-то — тунеядец редкостный. С колыбели не работал. Мне ещё далеко до созерцания подобных насущностей.

На первый взгляд, она — дива незатейливая, простодушная, но в тоже время смекалистая и хваткая, а временами даже нелюдимая и отрешённая. Мы с ней разболтались за эти дни, накатили разок другой, но без амура. Мне это дело давно разонравилось, в том смысле, что без любви. Секс без обязательств опустошает. Это как холостой выстрел. На следующее утро ты чувствуешь себя дерьмом, даже смотреть на неё не можешь, хочется сбежать. Когда любишь кого-то, всё по-другому. «Лучше трудиться с любовью, чем любить с трудом». — как говорится.

К слову, Надежда без труда разбирает меня на рёбра в разговорах. А поговорить она любит. К месту и нет. В основном с позиции рассказчика, нежели слушателя. Её речь лишена стремления постоянно подстраиваться под собеседника, загоняя себя в пассивное положение. Напротив, это я откатываюсь на вторые роли. Это я робко решаюсь на каждое слово с ощутимой опаской. Я чувствую силу в её словах, даже когда в них отголоски циничности и безучастия сменяются серьёзностью и искренностью. Она всегда говорит уверенно, с чувством знающего своё дело лидера. С многозначительными акцентами и паузами, с упором на последний слог, с господствующей позицией в голосе.

Надя никогда не пытается создать ощущение невозмутимости — она в натуре являлась невозмутимой, сохраняя тон скрытого превосходства. Говорит без напускного отторжения и несогласия, как это бывает, когда не находишь аргументов. Это моя речь производит впечатление человека, который с трудом отдаёт себе отчет в том, что делает. В моих монологах всегда больше спонтанности и наивности, нежели осмысленности и уверенности.

Вчера утром наши запутанные судьбы в очередной раз сплелись в «Сабе» в душевной компании безмолвствующих столиков и сладковатого хлебного запаха, пробуждающего неконтролируемые водопады слюней, сносящие на ходу любые дамбы. Надя тяпнула «Старого Мельника» из зелёного стекла и, с упоением чавкая, полирнула его большим «Сабом Дня» с индейкой, который крошился до того обильно, как крошится первый лёд на осенних лужицах. С похожим нетерпением только младенцы уплетают молоко матери, совершенно не смущаясь окружающих в лице меня.

За прошедшие дни я не единожды становился свидетелем того, как она с лёгкостью воздушного шарика свободно циркулирует меж пограничных состояний. Сначала вместо благообразной представительной женщины появляется лихая провинциальная баба, для полноты погружения которой не хватает только алюминиевых вёдер наперевес. И наоборот. Также же бесподобно и филигранно заскакивает обратно на пьедестал.

Я предпочел отказаться от пива, предвосхищая последствия. Наде, по-видимому, требовалось во что бы то ни стало отвести душу, особо не заморачиваясь по поводу неизбежного давления на клапан, настигающего, как и положено, в самый неподходящий момент. Мне вообще хотелось безболезненно соскочить с возможности пропитания за женский кошелёк. Не по совести как-то. Однако раньше моральная сторона вопроса особо не торкала. Дают — бери. Но моя спутница незамедлительно и жестоко погасила любые протестные настроения, в очередной раз нарекнув меня «идиотом с лимитательской сущностью, которую необходимо как можно скорее сбросить за борт». Поэтому я, тише травы и ниже ватерлинии, сидел себе тихо-мирно, поедая аналогичную булку с индейкой.

Скажу прямо — давненько не наблюдал, как всего одна бутылка пива наповал выносит неподготовленный женский организм. Едва ли я ожидал от девушки вразумительных умозаключений, но её последующий монолог отрезвил меня, пускай его смысл можно трактовать в различных плоскостях.

— Послушай внимательно и вдумчиво. — начала Надя. — Быть может, я сейчас раскрою тебе самую важную тайну, знание которой поможет тебе в дальнейшем пути. Если ты, конечно, уверенно решил связать свою жизнь с Петербургом.

— Не вздумай обольщаться и наивничать на его улицах. Для понимания квинтэссенции происходящего, необходимо знать всего одну деталь, ставящую всё по местам. Этот город — один из самых живых городов, в которых я когда-либо бывала. И «живой» здесь выступает отнюдь не в контексте чего-то прекрасного, приветливого и монументального. «Живой» — значит, как человек. Со своим характером и лицом. Причём здешний характер присущ скорее женщинам. Порой он невыносим и суров, оттого живуч и притягателен.

— Эта Дамочка, то есть город, настолько своенравна и неугомонна, насколько ты можешь себе это представить. Она из такого дерьма себя буквально за волосы вытаскивала, что теперь на каждого пришлого смотрит с недоверием и азартом. Как бы складно ты не пел Ей заученные из брошюрок вирши — Ей похую. Она и без твоего трёпа прекрасно знает Свои единоличные достоинства, поэтому никого из нас не собирается щадить.

— Будь у тебя все тузы мира в рукаве — ты все равно проиграешь Ей, не сможешь оседлать с налёта. Ты не вообразишь тот калейдоскоп говна, в котором тебе посчастливится оказаться. Она научит тебя, что мечтать всё-таки вредно. Научит уважать Себя.

— При первом посещении эмоций не будет, разве что может закрасться липовый восторг, или же всё покажется обычным, не предвещающем никаких ветров. Но затем, когда оковы спадут, ты познаешь все прелести жизни, не побоюсь этого слова, удивительного Города.

— Покажется, что Она будто нарочно издевается над тобой, бесстыжа вставляя палки в колёса, штабелями хороня все амбиции и планы. В какой-то момент возникнет ощущение, будто ад сошёл на землю. Нет, это не ад. Это Она тебя готовит, распыляет на атомы. Проверяет на зуб, выводит из равновесия без каких бы то ни было ограничений. Как Агафья Тихоновна выбирает того, кто помилее. Такие здесь неписанные правила. Мало кто понимает это. Ещё чего?! Когда человека ломают пополам, втирают дёснами в асфальт, он редко замечает в этом чью-то руку и закономерность, предпочитая ссылаться на трудности перевода.

— Она буквально сушит каждую жилку тела, вытягивает душу, от чего тебя престанут узнавать родные и друзья. Со временем, Она начинает отсеивать народ. Кто-то сваливает в родные пенаты, не в силах больше терпеть невзгоды. Кто-то остаётся, при том сдавшись, но его место отныне на обочине жизни, где он, будучи посредственным челноком, будет торговать таким же посредственным тряпьём до конца своих дней. Кто-то откровенно и рьяно начинает возбухать неприкрытой ненавистью к Ней.

— Поверь, я видела людей, которые спустя три года жизни здесь в таких проклятьях рассыпаются, искренне презирая всё, что с Ней связано. Они сбегают, кажется, навсегда, но город снова тянет их магнитом. И те, вроде бы осознающие все последствия, городские ужасы и разочарования, снова возвращаются, уже не в силах разорвать связь. Это лишь очередной этап курса, по которому Она ведёт приезжих.

— И вот, если ты не сломаешься и дотянешь, спустя полтора десятка лет, когда от тебя практически ничего не останется, когда ты бросишь всякие поползновения в атаке, Она наконец-то почтит тебя. Ты увидишь перед собой такого же наученного, но искалеченного историей человека. Она прекратит потоп и примет тебя, как родного, равного Себе, скажет что-то на подобии: «Эй, друг, поздравляю. Ты победил. Тишина? Хочешь — держи. Тебе ведь этого так не хватает?»

— И вы оба — непокорённые и живые — исчезните в объятьях друг друга».

***

«Я вознамерился поймать описанную Надей жизнь за хвост, поэтому буду фиксировать как можно больше деталей, дабы не упустить чего стоящего.

В городе я от силы неделю, мало что здесь знаю, но уже повидал всякого. И раньше всякого видал, но не такого «всякого», какого «всякого» восприняли мои очи за последние сутки. Не запутайся в этих тавтологических сплетениях, прошу тебя. Язык сам заплетается.

Мне удалось отыскать комнатку в коммуналке на Бухарестской, близ границы Фрунзенского района и Купчино. Условия, конечно, так себе. Но всяко лучше, чем на улице чахнуть. Дом девятиэтажный, с поплывшим фундаментом. Трещина несущей стенки прямо до моего шестого этажа доползла, но зато — умельцы из приграничных среднеазиатский республик наскоро сообразили капитальный ремонт. То есть — поменяли окна в подъезде и стены внутри побелили. А дальше не стали заморачиваться. Мол, приказа не было.

Сразу опережу твои мысли — я не расист и не националист. Вполне дипломатично отношусь ко всем. Я в первую очередь оцениваю не цвет кожи, не штамп в паспорте, а человеческие манеры. В сегодняшних реалиях, как говорит Надя, на национального бычка пересаживаются только тот, кому, ввиду недостаточности извилин, не хватает ума понять, что ни раса, ни национальность не имеет значения, когда над твоей головой рассекает светящее всем одинаково солнце, а за ним в белом танце кружатся миллиарды галактик.

Кстати, обратил внимание на странную тенденцию. Я о том, что мой подъезд похож на миллионы подъездов, в которых коротают зимние вечера провинциальные миллениалы, но конкретно этот — все равно зовётся «Парадной», даже теми же миллениалами. Почему?

Комната моя небольшая, убогая: облезлые обои в цветочек, пол старый, как Голубая мечеть. Скрипит так, будто полено колуном раскалываешь. Пыльный подоконник, кровать с железной сеткой, прямиком из какой-нибудь больничной палаты, старый трёхстворчатый платяной шкаф с зеркалом. У моей бабули такой стоял. Даже столика никакого нет. Но за такой демократический ценник — грех жаловаться. Правда, до метро далековато, но хозяйка хвасталась, что со дня на день обещали открыть три новых станции по фиолетовой ветке. Из ею названных запомнил только «Шушары».

В этих скромных хоромах и просиживал штаны назойливый и глупый я. Конечно, до вчерашнего последнего весеннего вечера себя таковым не считал, наоборот, казалось, что мне море по колено, что я — обворожительный странник с пухлым кошельком, катающийся по стране без всяких хлопот.

Тебе уже известно о моих пристрастиях? Только не надо потом мне головомойку устраивать. Разругаемся в хлам. Сам всё понимаю. Но не мог я остановиться, понимаешь? Никогда не описывал это состояние. Вчера попробовал — получилось, хоть и с перчинкой кривизны.

В общем, слушай. Когда я просыпался, меня ломало. По-настоящему ломало, как наркомана без порошка. Симптомы идентичны. Мне надо было ставить пару тысяч на утренний матч где-нибудь на том конце планеты, где уже стемнело. Это как утренний кофе. Только в сотни раз хуже. Без кофе протяну с горем пополам, а без этого — умру.

Человеческая глупость, как известно, ресурс неисчерпаемый, однако с этим можно бороться. Как минимум, нужно правильно распоряжаться своими финансами.

Моя глупость началась с малого. Пацаны в школе посоветовали «ставочку» сделать. Думал: «Одну. Для развлечения. Только раз. Ничего страшного. Словно в игру сыграть». И понеслась. Знаешь, это блаженство ни с чем не спутаешь. Томительное и нервное ожидание результата, адреналин зашкаливает. Ощущение, будто по венам курсирует раскалённая лава, круги наматываешь вокруг собственной оси, пот рекой валит. А после — либо глубокое моральное удовлетворение, либо той же глубины разочарование, за которым следует одна мысль: «Ну, все. Больше не буду». Знаешь сколько раз я так зарекался? Куда тормозить? Какой ногой? Об какие берега?

Подсел конкретно. По самые ляжки. Даже если удавалось подняться на кругленькую сумму, всё равно продолжал играть! Когда денег не оставалось — выносил вещи из дома до голых стен. И ставил. Где-то глубоко в сознательных кулуарах понимал, что надо остановиться, но не мог.

Сначала меня отец мордой об стол прикладывал:

— Хорош страдать хуйнёй, парень. Работу бы себе нашёл! Палец о палец не ударил! Сестрой займись, нам помоги! О будущем подумай! Только и делаешь, что целыми днями себя жалеешь! Кто ты без своих ставок?! На что ты более способен?! Да ни на что! Ну так сделай хоть что-нибудь не только для себя!

Мать плакала, Вася просто сказала: «Человек — он как меч. Либо сделает своё дело, либо тупой». Дело сделать не получилось, и, в конце концов, я ушёл на вольные хлеба. Аэроплан вновь прокатил тех, кто в меня верил. Готовность рисковать — черта характера настоящего мужчины, но способность разглядеть границу, где заканчивается риск и начинается паталогическая тупость присуща умным людям. Видимо, я не такой. Не под каждый камень можно копать.

Когда денег не стало окончательно, был уже в районе Таганрога. После всех изломов я потихоньку превратился в ушлого дельца. Принялся раскручивать разные махинации. Сначала по мелочи людей на бабки кидал, затем перешёл на более серьёзный уровень. Нарывался-таки поминутно без ума и без ветрил. Я мог убить за эти деньги. Убить и продолжать ставить, обрастая неприятелями и долговыми счётчиками. Сам не заметил, как на мне повис минус в миллионов пять. Случаи проявления скотства пополам с идиотизмом, сдобренные жадностью, вошли в повседневный ритм жизни. А сколько у меня приводов было? Казалось, что в каждом РУВД за меня уже слышали.

Однажды всё наладилось. Смог найти ту самую схему для постоянного плюса на счетах. Теперь мне не нужно было ходить по грани и дышать в долг. Дела пошли в гору, унося с собой мою самооценку. Поймал кураж, тормоза совсем отказали. Появилась обманчивая лёгкость и ощущение безнаказанности. Считал себя неуязвимым, этаким баловнем судьбы, у которого удача перешла в хроническую форму. Думал, что под моей кроватью живёт курица, несущая золотые яйца. Вот она — моя муза! А я — её скромный рупор, фальшиво себя демонстрирующий.

Однако на кармане денег по-прежнему оставалось немного. Но мне с лихвой хватало. Основные расходы уходили на погашения долгов. Оставалось покрыть совсем немного. Тысяч девятьсот. В сравнении с изначальными цифрами — сумма действительно небольшая. Уже начал строить планы. Мол, накоплю на квартиру, куплю родителям новый дом, найду женщину. Им ты без денег не нужен, как известно. И дело тут совсем не в сексизме. Пускай я сойдусь с ней не из-за них и не ради них, но придёт день, когда все мои «добрые» знакомые наконец отваляться и наступит мирная жизнь с её бытовыми вопросами, а её надо поддерживать. В первую очередь — финансово. Иначе так и останешься маленькой рыбкой в маленьком аквариуме. Деньги — вот твой пропуск на свободу, в океан. Всех их не заработаешь, но попытать счастье стоит.

Как это называется? Когда, если что-то может пойти не так, то так и произойдёт? Не помню. Одно помню точно — со всем этим багажом распирающих амбиций я огородами добрался сюда. Не знаю, почему меня вдруг настойчиво потянуло именно в этот город. Молва бродила, что он принимает всех — и праведников, и не очень — что он вылечит, стерпит. Я быстро привык к безмятежному существованию, напрочь потеряв чуйку и всякую осторожность.

Последнюю неделю, на всех радостях, я питался исключительно алкоголем. В итоге, намедни вечером, потащил выгуливать своё уже изрядно спиртосодержащее тело в центр. Приспичило мне докатиться до Ботанического сада, чтобы полюбоваться пальмами. Конечно же, я залёг в первой попавшейся букмекерской. Чутьё моё дербанило купол громче прежнего, но я его проигнорировал, сославшись на несостоятельность здравого смысла.

Что было естественно — праздничной вечер быстро перетёк в траурную процессию с последующими вытекающими. Я проиграл всё. Абсолютно всё. До трусов, фигурально выражаясь. Хорошо, что не буквально хотя бы. Было уже поздно. Фарш невозможно прокрутить назад.

В заключительном акте этой драматичной эпопеи, в полном «ни в какосе», ориентируясь исключительно по приборам, я вызвал «Убер» и пополз искать нужную машинку под управлением человека с живописным именем Аслан. Едва завалившись на заднее сиденье после непродолжительных поисков, я поник в ожидании, как было положено — либо решительных угроз в стиле: «Только попробуй заблевать сиденья из новой, дорогущей алькантары», либо жалостливых историй, про очередной рейд гаишников на таксистов в Пулково. К моему удивлению, не было ни того, ни другого. Не было вообще никаких звуков со стороны водительского кресла.

Озадаченный, я давай накручивать окружности глазами, чуть ли не в паническом настроении, пока не наткнулся на листок бумаги, приклеенный к спинке сиденья прямо перед моим носом. Записка гласила: «Привет и добро пожаловать. К сожалению, я — глухой. Поэтому если хотите что-нибудь сказать — пишите в чат, либо в заметках на своём телефоне. Приношу свои извинения за неудобства, но музыка, по понятным причинам, в моей машине не предусмотрена. Благодарю за понимание. Удачного дня. С уважением, Аслан».

К таким поворотам жизнь меня не готовила, и я, потихоньку приходя в сознание, просто пристегнулся, уткнувшись носом в холодное стекло, ловя порции ослепительных блик встречных автомобилей, пока окно в конец не запотело изнутри.

На Троицком начался затор, и наша с Асланом «царская колесница» встала на нём, как на посту, в окружении ей подобных карет. Всё было тихо и монотонно, пока нас нагло не подрезал какой-то фраер на пятой «БМВ». Этот самый, с позволения сказать, субъект, опустил тонированное стекло и жестами принялся демонстрировать своё негодование. Не получив вразумительных разъяснений по причине нашей общей с Асланом, но в силу разных обстоятельств возникшей, дисфункции речевого аппарата, этот умелец просто взял и оттормозил наш транспорт в среднем ряду.

Что делает Аслан, пока я медленно сползаю на коврик, шокированный происшествием? Он спокойно, без всякой толики надменного пафоса, видимо привыкший к подобным выходкам, открывает бардачок, вынимает оттуда ствол, звонко передёргивает затвор и выходит из машины под сигнальный свист всего потока.

Что было дальше? Как только на горизонте дерзилы замаячила потенциальная угроза сквозной вентиляции в чердаке, тот, отправив по известному адресу свои бездарные попытки самоутвердиться, дал по газам и сорвался прочь. Ну как прочь? До куда хватило места, прежде чем он снова уперся в непролазные четырёхколёсные джунгли. Вот это я понимаю — безопасность на уровне. Заслуженные пять звёзд ушли в копилку Аслана, как только он остановился у нужного подъезда, и я лихо уплыл, не заплатив.

Там кучковался кокой-то невыразительный контингент, и я, вспомнив, что в рюкзаке осталась недопитая коробка «Монастырской трапезы», двинул к двери с ощущением, что всё самое худшее, что могло случиться, уже случилось. Думал ещё забежать за шавермой — за углом ларёк стоял, а у меня оставалось кровных мелочью сто тридцать рублей, но потом вспомнил, как её готовили на моих глазах и передумал. Там не то, что дефицит перчаток — ещё и руки вытирают сначала об соседа, а затем об собственную жопу.

Жизнь и впрямь со специфическим чувством юмора. В общем, как говорится, беда не приходит одна. В моём случае, сия блядина всех подружек с собой притащила. Судьба подкинула щепок в пламя. Когда я проходил мимо этой гоп-компании, меня окликнули.

Не сразу сообразил, но, минуя секунду, голову пронзила, как долгожданная гроза в засуху, мысль, что мне знаком этот голос. Ребята оказались засланными казачками, у которых я много нала увёл пару месяцев назад. Не могу вспомнить ни имён, ни места, где происходили упомянутые события.

— Не хорошо, Кирилл. — меня сто лет не называли полным именем, только производными, на манер деревенского фольклора. — Не хорошо — как заклинённый талдычил один из них. По-видимому, вожак, раз остальные соплеменники молчали, понурив головы.

— Человечность, честность и справедливость не купишь ни за какие деньги. А продать — так это уже совсем другой разговор, да, парень? — довольно унизительная характеристика для такого самовлюблённого персонажа, вроде меня.

Я было хотел что-то возразить, но затея успеха не возымела. Поэтому, как истукан, просто косил тупой взгляд в сторону, пытаясь отвлечься. Это — настоящая банда, а тот, который глаголил — её предводитель. Куда он поведёт свою ватагу? Неизвестно.

Вдруг взмах руки говорящего стал подобен удару электрическим током, и вся орава, как коршуны, налетела на меня. Вокруг не было ни души, только одинокий фонарь на домовом фасаде и темнота. Поздно уже. Все нормальные люди спят. А ненормальные в данную секунду устраивают мне чрезвычайно гостеприимный приём. Уроды, конечно. Хотя нет. По сравнению с ними — «урод» — не самое страшное, что извергала из себя эволюция. Ущербность человеческая — демонстрировать силу тому, кто заведомо слабее.

Мораль сей басни такова — толпой ебут и даже льва. Думал, что лоб зелёнкой намажут. Не хотел умирать, но по какой-то причине мне казалось, что именно сейчас всё закончится. Не был готов отдавать швартовы на чужбине, но вмешалась такая вот случайность, которой всегда плевать на расчёты. И как они меня нашли только?

Однажды я уже был близок к смерти. В одиннадцатом классе грипп подхватил. Когда температура перевалила за сорок один — испугался. Подумал: «Всё — строчите некрологи». Я полумёртвый пополз к компу удалять переписки и чистить историю браузера.

О чём я думал у того подъезда? О том, что коробка вина в рюкзаке сейчас лопнет, и красное полусладкое окропит землю вперемешку с кровью. Ещё думал о дате, которая будет стоять на моей могиле. Я не успел взглянуть на часы перед тем, как меня повалили. Какое уже? Тридцать первое или первое? Размышлял также, что смерть — бабка справедливая. Всех берёт. И плохих, и хороших. Никто ещё не откупился.

А я какой? Плохой? Хороший?».

***

«Ночная фантасмагория закончилась, не успев толком разогнаться. Для меня это произошло быстрее, чем ты прослушал это предложение. Волна схлынула, не оставив после себя ничего.

— У тебя три дня, Черников. — напоследок резюмировал кто-то из отморозков.

«Живой» — подумал я и попытался встать. Тело гудело и ныло, однако, функционировало. Кости целы, голова работает. Колотили знатно, но добивать не стали. Наушники порвали, но «Монастырская» выдержала. Вот, что значит — элитное пойло.

Завалившись в лифт, я пристально изучал своё окровавленное рыльце и изорванную кофту в зеркале. А я ведь её так любил! «Нервами не сдаём, уныние нам чуждо» — успокаивал сам себя. Как говорят десантники? «С нами Бог и два парашюта». Нет, меня и раньше лупили. И лупили похлеще. Но в этот раз было какое-то особенное послевкусие. «Осталось три дня и всё закончится».

Отбросив суицидальные мысли, я чокнулся коробкой вина со своим отражением и отхлебнул. Не хрустальный фужер с двадцатилетним киндзмараули, но тоже — вполне недурственно.

Моя комната была наполнена прозрачной дымкой и приторным запахом яблочного табака. В углу, в потёмках, примостившись к стене сидела завёрнутая в одеяло девушка, имя которой я не мог вспомнить с такого пдреналина. Окатив меня равнодушным, но в тоже время увлечённым взглядом — способность, которая подвластна только прекрасной половине человечества — она продолжила раскуривать кальян.

Не проронив ни слова, я со звоном плюхнулся на кровать. Надя не придала моему внешнему виду никакого значения и продолжала тянуть дым из трубки под характерное бульканье воды в колбе.

А за окном — Петербург, отдающий нуарным флёром — самый претенциозный, фантастический по дерзости и финансовым затратам замысел своего времени, да и в целом, в отечественной истории.

Такой ветер шнырял, что каждая щель свистела. Казалось, что все стеклопакеты к черту вышибет. Будто у дома простиралась не широченная улица с трамвайными путями, а американские горки. То громко, то затухает. То вверх, то вниз.

Это были не исторические районы, превратившиеся в туристические анклавы, пестреющие завораживающими зелёными оттенками. Не помпезный, с широким размахом кисти исторический памятник эпохи, а обыкновенная спальная обитель, напоминающая русскую глубинку. Те же полиэтиленовые пакеты, летающие выше крыш, те же неоновые вывески магазинов, аптек и закусочных, нарочито плавающие в мокром асфальте и отбрасывающие блики от припаркованных машин. Одинаковые многоэтажки с разноцветными окнами. У «БК» трётся маргинальная толпа подростков. Там всю ночь наливают пиво, поэтому обыкновенная забегаловка превращается в оазис посреди ночных бетонной пустыни.

Автобусные остановки с поваленными ветром урнами, рекламные щиты, цепочки желтых фонарей, столбы которых обклеены кучей безграмотных объявлений. Провода, бегущие над крышами домов без начала и конца. Нарушая покой ночного неба, алеет люминесцентное зарево соседних районов. Тротуары, исписанные белыми и жёлтыми надписями, в основном — номерами местных шалав.

Двадцать первый век на лавке, а древнейшая профессия продолжает уверенный шаг по панели. Типичная история провинциалок, чья погоня за красивой жизнью заканчивается в застенках подпольного борделя. Бесчисленные попытки одолеть порочный бизнес — Сизифов труд. Спрос рождает предложение, таковы законы рынка. Я вообще считаю, что проще было бы возглавить это падение нравов. Вернуть «жёлтые» билеты, обязательное медицинское обследование, налоги. Эка бюджет раздуется!

Получается этакий город в городе. Где людям после «Курска» и «Зимней вишни» всё труднее верить в чудо. Местами уродливый, жестокий и грязный. Не воспеваемый, но самобытный, находивший своего зрителя. Особенно сейчас, когда погоды стоят тёплые, зелёные, и природа перебивает запах выхлопных газов летней свежестью. Мне здесь уютно. Нет, разумеется, гулять по маленьким узеньким улочкам, окружив себя броской европейской архитектурой, будет куда уютнее, но Питер и не пытается быть таким. Это — огромный, многомиллионный мегаполис. Какой уют? Ни один большой город тебе таких преференций на платиновом блюдечке не предложит. Не в обиду местным, естественно.

Скоро пойдут первые трамваи, дом начнет дрожать, словно стоная. Солнце будет жалостливо пробриться сквозь высотки. Улицы наполнятся грохотом сигналящих машины, по тротуарам заснуют местные или множество подобных мне — батраков, причаливших сюда в поисках лучшей доли. Немало будет праздно и бесцельно шатающихся вдоль оградок, соблюдая дистанцию взаимной терпимости. Всех их объединяет взгляд. Взгляд, с которым они смотрят сквозь тебя, не замечая. Глаза, словно обращённые внутрь. Я видел этот взгляд в каждом мало-мальски крупном городе.

Дети, лица которых заблестят в солнечной ванне, начнут резвиться с самокатами. Вереницы пешеходов будут слепляться в огромные кучи на переходах, а некоторые станут бросаться под машины, лишь бы не ждать сорок секунд подходящий свет. Спать под такие аккомпанементы не легко, но свыкнуться можно.

Близ метро забродят смуглые ребята, торгующие «Манго по девяносто», или раздающие газету «Ас-Салам». От остановки будут бегать маленькие оранжевые маршрутки или длинные муниципальные автобусы с троллейбусами. Водители попутно успеют переглянуться и козырнуть рукой друг другу на светофорах, матеря таксиста, занявшего остановку.

Трубы котельных вдалеке, извергающие клубы вертикального пара с октября по апрель, теперь молчат. У каждого подземного перехода сидит парнишка со своей грустной историей целого поколения, и толкает всякую дребедень, а на его пластиковом столике музыкальная колонка торжественно произнесёт зацикленную запись: «Наушники и зарядки по сто рублей. На андроид и на айфон».

«Скорая» пронесётся на красный через ближайший перекрёсток с включенными мигалками и орущей сиреной, от чего стаи голубей встрепенуться и покинут свой насиженный плацдарм. Оранжевый дворник сметёт на проезжую часть остатки весны. Другой будет облагораживать разноцветные клумбы к новому сезону. Цыгане иной раз обойдут свою землю в поисках дураков, к которым можно присосаться. Если хоть копейку им сунешь — пиши пропало. Век не отвянут. Затем из ниоткуда выползет полицейский патруль и всех разгонит под витиеватый матерный перебор в качестве сопровождения.

Беспокойство. Именно это то чувство будет дышать тебе в спину каждый раз, когда ты высовываешь голову из своей однокомнатной норки. На улицах обитает великое разнообразие человеческой злобы и грубости.

— Хороших везде мало. — говорила Надя. — Просто там, откуда мы с тобой приехали, злые — не очень злые, а здесь — очень. Обратная сторона капитализма. Большой город перемалывает людей, заставляя искать спасения в перемалывании себе подобных.

Скверно, но душевно, черт возьми!

Надежда просилась посидеть у меня, так как её хоромы не располагают местом ставить всю эту Шайтан-машину с трубками и углями. Уж очень ей нравится эта хреновина. Но гораздо больше, ей нравится учить меня жить. Или это я слишком много на себя взваливаю? Может, она со всеми такая напористая?

Она говорила, что тем, кто беспамятно твердит, о том, что в здешних краях от силы тридцать солнечных дней в году, надо помогать. Помогать подкинуть денег на билет до дома, ибо они в городе дай Бог пару дней. Мол, погода здесь такая же, как и в той же Москве или Архангельске, во всяком случае — в промежутке от поздней весны до поздней осени. С нескрываемым сарказмом велит мне больше слушать тех, кто привык ходить в очках известной расцветки. И как прикажете их различать? Её излишняя категоричность глубоко оседает в подкорках.

— Это не категоричность. — как-то возразила она. — Это определённость.

— Видишь? — начала она однажды утром, озираясь на улицу за окном. — Бабушки сидят, сомкнув ряды. Кто-то торгует цветами, кто-то старым трикотажем. А полифоническая гавань уличного ритма им до лампочки. Они ещё помнят, всё то, про что мне рассказывали родители.

— Как на месте Купчино были деревянные домики прежде, чем на смену традиционной школе русского зодчества пришёл архитектурный стандарт блочных хрущевок, и железобетонная плесень вытеснила прежний мир. Помнят времена, когда в Эрмитаже запрещалось ходить в уличной обуви, а некоторые из них даже застали возвращение третьего «Самсона» в сорок седьмом, когда главную достопримечательность большого каскада фонтанов в Петродворце триумфально провозили по Невскому.

Знаешь строки? «И символом свершенной мести, в знак человеческого торжества воздвигнем вновь, на том же самом месте, Самсона, раздирающего льва». Да ни хрена ты не знаешь. — она поспешила убедиться в моём всеобъемлющем невежестве.

— Большинство из них видели последние крупные наводнения. Ещё до дамбы. Сколько прошло? Лет сорок, наверное. Помню в детстве, когда с родителями ездили сюда машиной, то обязательно мотались в Кронштадт на денёк. Когда проезжали по дамбе, я всегда жутко боялась, что вот-вот вода поднимется и смоет всех безвозвратно. Забивалась вниз и пересиживала, пока не начиналась суша и папа командовал: «Вылазь, трусиха».

Она рассказала, что раньше приезжим частенько напоминали, что они здесь — чужаки. Вскоре этот обычай ушёл в прошлое. Все смешалось, а грани стёрлись, но Надя без конца талдычит, что мы с ней — чужие на этом празднике жизни и никогда не должны этого забывать, сколько бы лет здесь не пробыли. Всегда входить через кухню, как и положено гостям, а не переть на пролом, снося парадную.

Я действительно ничего из этого не знал. «Приключения незнайки» — вот и вся моя накатная. Всегда слыл довольно тупым в смысле жизненной стратегии, но в этой своей тупости я был прекрасен. Впрочем, подобные референсы сейчас ни к чему».

***

«Так и валялся вчера, вернее сказать, уже сегодня. Представлял, как сейчас выглядит моё кривое, уставшее лицо, превратившиеся в руины. Чувствовал себя скованно, будто жирафом в лифте. Давно не испытывал таких перегрузок. Держу краба, в таком же смятении пребывает врач, который совершил ошибку и теперь не находит слов, чтобы сообщить пациенту, что того уже на том свете с фонарями ищут. Он хотел помочь, но лишь нанёс необратимый ущерб.

Молчаливая Надежда продолжала сидеть, дымя трубкой, а я одним глазом изучал, как мигают оранжевые угольки на её вдохе, другим же — погрузился в ностальгию, к которой меня привело собственное легкомыслие.

Подле кровати лежал пакет апельсинов, в которых поселилось неприлично много косточек. Мандарины мне как-то больше по душе, но в круглосуточном «Дикси» на первом всю партию привезли гнилой. Хмурая продавщица в выцветшей кофте надеялась, что я именно тот прекрасный принц голубых кровей, которому нужно кофе и кабачковая икра по акции, лежащие на кассе в ожидании своего часа. Но принц из меня никудышный.

Днём видел, как у этой же кассы рыдал мелкий пацан. Малому виделось принципиальным оплатить товар самостоятельно, то есть просто приложить отцовскую карту к терминалу. Но папаша про это забыл и опростоволосился. Нам — это ничего, а для детей простые действия, на подобии: набрать код от домофона, клацнуть по кнопке в лифте под присмотром матери — ритуал священный и значимый.

Господи, зачем я об этом рассказываю?

Вообще, ностальгия — вещь несвоевременная. В том смысле, что приходит опосля, когда уже ничего не осталось. Всё равно, что вспомнить про любимую когда-то футболку, когда мать начнёт мыть ею пол у тебя перед носом. Паровоз ушёл, но я все же отправился покорять тот срез пространства и времени, где трава была зеленее, и солнце светило ярче. Чувствовал себя стариком на склоне лет, хватающимся за воспоминания, только бы не признавать перемены.

Мысли в голове проносились отрывистые и неспокойные. Уж лучше сейчас маленьким мальчиком под дождём сидеть в дедовской машине и смотреть, как на стекле соревнуются капельки, и моя всегда побеждает, чем всё это. На душе скреблись кошки, а за окном слышался глухой лай одинокой собаки и пьяные крики мужиков. Почему мои грёзы столь убоги?

Осмелев, рассказал Наде про мои сегодняшние подвиги, про сестру, да про то, какой я неудачник, в надежде выдавить из неё крупицу жалости. В течение получаса я извлекал из памяти все акты и действия. На что она лишь риторически спросила: «Разве кто-то говорил, что будет легко?».

— Все умирают. Ты удивишься, узнав с чем и без чего можно жить — заключила Надя, когда я смолк.

— И какой тогда смысл? — вопрошал я.

— Умереть людьми. Самоуничижение и есть самая настоящая гордыня. Оставь эти сантименты. — в довесок бросила подруга, цепляя меня на мелочах своими колкостями.

— Перед тобой унижаться не собираюсь. — соврал я.

— А чем ты сейчас занимаешься?

— Хватит. Не ссы на рану.

— Ну, это тема, сам понимаешь — благородная. Кому соль на рану, кому сахар в творог. Давно играешь? — она сменила возвышенный тон на более человеческий.

— Достаточно.

— Зачем?

— Для своей семьи. Время сейчас трудное. Им нужны деньги на настоящее и будущее. У меня почти получилось. Всё шло по плану, но не хватило буквально миллиметров.

— Я, конечно, не владею твоей ситуаций целиком, но того, что ты сейчас преподнёс вполне достаточно для выводов. Пресловутое: «Ради семьи». Ты придумал для себя очень важное оправдание. Гипертрофированное чувство опеки, которым ты пытаешься залатать все душевные пробоины, оправдываясь, лишь скрывает истинное положение вещей. Во-первых, что, если под этой припиской просто скрывается человек, стремящейся полностью реализовать свой необузданный потенциал, показать всему миру, как сильно его недооценивали? Но всё вышло не так красочно, как было зарисовано у тебя в голове.

— Во-вторых, какую цену ты за это заплатил? Что, если твоя семья все эти годы ждала совсем не денег? Ты настолько сильно сосредоточился на этой идее, что в конечном счёте действительно проиграл. Разрушил всё до основания. Ты реально думаешь, что обеспечить свою семью с финансовой точки зрения это всё, что ты должен сделать, как мужчина, как человек, как брат, как будущий отец? И к чему же всё это привело? Почему ты тогда здесь, а не дома? Зачем бегаешь? Потому что все твои «благородные» стремления привели к тому, что ты лишь отдалился и травмировал своих близких настолько, что назад вернуться крайне сложно.

— Может быть изнутри ты мнишь себя большим, влиятельным. Думаешь, что весь мир крутится вокруг тебя, но ты здесь абсолютно не при чём. Твоим близким такой Кирилл не нужен. На самом деле они любят «старого» Кирилла. Хорошего и неказистого. Разве нет? Я не права? Тогда зачем ты приехал?

— Хотел бросить всё и начать сначала. Во всяком случае, так мне казалось до сегодняшнего вечера. На деле — просто плыву по течению. — я судорожно подбирал слова, испытывая глухое раздражение.

— Смысл что-то начинать, если лодка та же? Ты и сам всё понял. Можно бегать от проблем, а можно их решать. Можно строить мосты, а можно сжигать. И для этого треба яйца иметь. Без них Наполеоном не станешь. Даже просто тортиком. Жизнь учит, что нужно быть готовым к максимально возможным превратностям судьбы. Иметь, так сказать, резервы. Иначе, следуя течению, можно попасть в сточные воды.

— Ты можешь начать всё сначала, как бы посредственно это не звучало, но никогда не сможешь исправить то, что нельзя исправить. В погоне за неосязаемыми, но желанными победами, стремлении быть у всех на слуху, купаться в одобрении окружающих — человек теряет контроль над своей жизнью, его личность разрушаются. В конце концов, ты станешь тем самым говном, на которые слетаются бакланы со всего Финского залива. Говном без воли, потворствующее каждому первому. Цену себе надо знать, Кир. Себя любить и уважать. — Надя умело жонглировала словами.

— И откуда ты такая умная свалилась? — язвительно спросил, дёрганный нервами наружу.

— Не первый день небо копчу.

Через минутку другую соседка дала храпу, так и заснув в одеяле у стены. Угли стлели, дым осел, а я всё ворочился во власти беспокойства. Был откровенно удручён прошедшим разговором, поэтому нещадно брыкался, как трезвеющий пьяница. Напомню — в тот момент для меня это не было плодом литературной аллегории. Я безуспешно пытался сшить всё белыми нитками, найти скрытый смысл в её словах, но в итоге довольно скоро бросил играть в «синие занавески».

Дома, ещё до всех известных метаморфоз, мы могли даже дверь на ночь не запирать. А здесь — сей факт гложет воображение. Надо бы поднять задницу и щёлкнуть замок, но у меня не было сил. «Живу одна, когда звонят в дверь, даже в глазок боюсь посмотреть. Сразу всем пишу, что, если не отвечу через пять минут — меня убили». — вспомнились слова Нади. Хоть где-то она со мной солидарна.

Конец ознакомительного фрагмента.