Та девушка

Александр Александрович Крживецкий

Эта книга о русской разведчице (знаменитом негласном агенте №25), фрейлине светлейшей герцогини Гогенберг, которая в течение четырех лет (до начала Первой мировой войны) передавала из дворца Бельведер, официальной резиденции наследника престола эрцгерцога Франца-Фердинанда, в Генеральный штаб Российской армии сведения секретного характера о вооружении Австро-Венгрии, воинском контингенте, мобилизационных планах империи Габсбургов.

Глава I.

Великосветская Одиссея

Сладко нежится Везувий,

Расплескавшись в сонном небе.

Бьются облачные кони,

Поднимаясь на зенит,

Но, как истый лаццарони,²³

Все дымит он и храпит.

Николай Гумилев.²⁴

Ранним июльским утром к центральному причалу круизного порта Неаполя Беверелло (Molo Beverello), расположенного прямо в центре города, пришвартовался крупнейший в мире пассажирский лайнер «Celtic», английской пароходной кампании «Уайт стар», прибывший из Одессы с большой группой путешествующей публики.

Среди прочих пассажиров, с борта судна, в сопровождении стюардов, по трапу не спеша сошли на причал две женщины, в длинных белых элегантных платьях, с летними зонтиками в руках, и были сопровождены к сияющему лаком американскому авто марки Packard Model L, оливкого цвета. Здесь дам приветствовал худощавый блондин, с изящными манерами, орлиным профилем и бородкой клинышком. Высокий, стройный, с тонким умным лицом и глазами, горевшими чудесным синим огнем, — он был невыразимо красив в своем сером костюме-тройке со шляпой-канотье в левой руке.

— Аннушка! Я рад встречи с тобой. Как ваше плавание, все ли было удачно?

Иван Алексеевич Бунин

— Милый Иван Алексеевич! Дайте я Вас поцелую! — Все было прекрасно: солнечная погода, почти полный штиль, удобные каюты, отменное питание — хамон²⁵, прошутто²⁶ и суши в свободном доступе в буфете; лобстеры, эскарго²⁷, крабы, шампанское и сливочное мороженое в меню ужина; блинчики с кленовым сиропом, экзотические фрукты и ягоды на завтрак. — Да что это я о нашем турне! Дайте на Вас наглядеться, Боже правый! — Вы похожи на волшебный луч какого-то чудного русского дня!

— Познакомьтесь, — это моя прелестная компаньонка по путешествию — Татьяна Витвицкая! Она уже совершала круиз с моим братом по Эгейскому морю, побывала в Константинополе и Салониках.

— Иван Бунин, — джентльмен склонился в полупоклоне навстречу протянутой руке молодой девушки и осторожно пожал кончики пальцев. Затем вновь обратился к Любовецкой:

— Анна, пора отправляться! Весь багаж уложен, я определил вас в гостиницу «Grand Hotel Vesuvio» на набережной Неопалитанского залива — это недалеко. Оттуда прекрасный вид на тонкие очертания острова Капри, где мы с Верой Николаевной²⁸ поселились в отеле «Pagano» на Via Vittorio Emmanuele. Жду вас в гости на следующей неделе.

Через несколько минут автомобиль плавно подкатил к отелю на Лунгомаре Карачоло. Водитель и служащий отеля выгрузили багаж.

— In bocca al lupo! — прокричал Иван Алексеевич.²⁹

— Arriveder La! Ci vediamo! — дружно ответили леди.³⁰ И автомобиль, фыркнув, исчез, повернув на виа Партенопе.

Все последующие дни Анна Любовецкая и Татьяна Витвицкая посвятили осмотру достопримечательностей города: базилики Сан Франческо ди Паоло на Дворцовой площади, катакомб Сан Гаудиозо, Королевского дворца и Дворца префектуры, замков Кастель Нуово и Кастель-дель-Ово, галереи Умберто.

Воскресным днем они на маятниковом фуникулере, состоящем из двух больших вагонов, поднялись на Везувий,³¹ действующий вулкан (примерно в 15 км от Неаполя), высотой 1281 м., и заглянули в его жерло. Перед глазами «всплыла» картина Карла Брюллова «Последний день Помпеи» — ужас на лицах обреченных людей, у которых уже нет путей отступления, нет надежды. Под впечатлением этой картины, А. С. Пушкин когда-то написал стихотворение «Везувий зев открыл»:

Везувий зев открыл —

дым хлынул клубом — пламя

Широко развилось, как боевое знамя.

Земля волнуется — с шатнувшихся колонн

Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,

Под каменным дождём, под воспалённым прахом,

Толпами, стар и млад, бежит из града вон.³²

На вершине вспомнили о том, что в 1846 году знаменитый Джузеппе Гарибальди³³ перед строем итальянских легионеров вручил своему сподвижнику Сакки, храбрейшему из храбрых, знамя итальянского легиона — черное полотнище с извергающим дым и пламя Везувием. — Храни его, Гаэтано, как зеницу ока, — сказал он. — Пока не освободим Италию от чужеземцев и тиранов и не водрузим наш Триколор (трехцветное итальянское национальное знамя) над Квириналом!³⁴

Поговорили и о недавнем сенсационном событии — автопробеге отечественного автомобиля «Руссо-Балт», проходившем по маршруту Санкт-Петербург — Берлин — Сен-Готард — Рим — Неаполь — Берлин — Санкт-Петербург. В пробеге автомобиль преодолел более 10 тысяч км, в том числе и подъем на Везувий.³⁵

К. Брюллов «Последний день Помпеи»

Вечером того же дня они слушали великого Энрико Карузо в опере Понкьелли «Джоконда», в театре Сан-Карло, который поражал зрителей: «Не существует ничего в Европе, сопоставимого с этим театром, ничто не может дать ни малейшего представления о том, что это такое, он ослепляет глаза, он восхищает душу…», — писал французский писатель Стендаль.³⁶ И он был прав: при одном взгляде на знаменитый неаполитанский театр оперы и балета Сан-Карло слова куда-то исчезали, оставив в душе лишь бесконечное восхищение.

Сцена театра «Сан-Карло» в Неаполе

В начале следующей недели наши леди расположились на палубе небольшого пароходика «Мафальда» следующего на остров Капри, который еще древние римляне называли «Волшебным», «Сказочным».

«Капри — остров двойственный, двуликий… С одной его стороны холмистая возвышенность, спускающаяся к водной глади плавными уступами, с другой — нагромождение диких скал, обрывающихся в море: миры Капри и Анакапри,³⁷ разделенные высокой скалистой стеной Соларо»³⁸, — так передает Амедео Майури, неаполитанский археолог, своеобразие острова, где плодородные поля чередуются с крутыми обрывами, а спокойные сельские пейзажи резко контрастируют с доломитовыми скалами-утесами, выставившими свои пики высоко над морем.

Остров Капри

Неправильность и изменчивость острова производят впечатление странности, сильной противоречивости. Он поражает воображение, пробуждает эмоции и вызывает субъективные представления. Казалось бы, просто сколок природы, но Капри притягивает так, как может привлечь необычная индивидуальность, приводящая в восторг своей несхожестью ни с чем иным. Не буквально остров (Isola), а изолированное духовное пространство, в котором обыденность трансформируется в миф, становится метафорой в царстве воображения, позволяя заново обнаружить самого себя и постичь скрытые смыслы нашего присутствия в мире.

Капри — остров, с которым связаны многие легенды и мифы. Ведь именно здесь обитали и коварные Сирены, завлекавшие путников своим колдовским пением, и страшные одноглазые великаны Циклопы, о которых нам поведал великий Гомер:

«Далее поплыли мы, сокрушенные сердцем, и в землю

Прибыли сильных, свирепых, не знающих правды

циклопов.

Там беззаботно они, под защитой бессмертных имея

Все, ни руками не сеют, ни плугом не пашут; земля там

Тучная щедро сама без паханья и сева дает им

Рожь, и пшено, и ячмень, и роскошных кистей винограда

Полные лозы, и сам их Кронион³⁹ дождем оплождает.

Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих

советов;

В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких

Вольно живут; над женой и детьми безотчетно

Там каждый властвует, зная себя одного, о других

не заботясь».⁴⁰

Да, это — поистине самый сказочный из миров — остров, который Римский Император Август назвал Апрагополисом — «городом сладкого безделья», «раем праздности». Возникший при Августе образ Капри как острова-вотчины, острова-виллы окончательно утверждается в эпоху его преемника Тиберия. Согласно Тациту, во времена императора-затворника Тиберия на Капри появились двенадцать императорских вилл, по числу главных божеств античного Пантеона. Некоторые из них, к примеру, вилла Юпитера и вилла Дамекута, сделались эталонами для вилл последующих римских императоров Нерона, Домициана и Адриана. Вот как описывал тот Капри Иван Бунин в рассказе «Остров сирен»:

«Весь остров был в то время сплошным садом, покрыт каменным дубом, любимым деревом Августа, — с уступов гор всюду сходили к морю высеченные в скалах террасы; водопроводы были проложены на арках и доставляли дождевую воду в нимфеи⁴¹, украшенные мраморными и бронзовыми статуями; климат острова, его бальзамический воздух славился своим здоровьем, что на деле доказывали и еще доселе доказывают столетние каприйские старцы; сказочно было каприйское обилие всякой птицы, рыб, устриц, омаров; вина каприйские были превосходны… Выбор Тиверия остановился на Капри потому, что остров напоминал ему Грецию, но больше же всего по-другому: Капри был неприступен, высадиться на нем было трудно, а миновать стражу невозможно, и Цезарь, с высоты своего убежища, всегда видел не только все, что творилось на острове, но и все корабли, шедшие мимо острова во всех направлениях…»⁴².

Остров поднимается с морского дна известняковым двуглавым монолитом, который оседлали два города. В небольшой долине, примыкающей к Монте Тиберио, расположился Капри, а на середине другой — Монте Соляро — завис Анакапри. Какой из них древнее — неизвестно. Если верить крупнейшему ученому античности Страбону, то оба они существовали с незапамятных времен, и дали острову название, происходящее от финикийского «Каприам», — что и значит «Два города».

Не успели наши путешественницы пришвартоваться и ступить на землю, как буквально задохнулись ароматом цветущих трав и деревьев, среди которых доминировал запах лимонного дерева. И не случайно. Лимоны, произрастающие здесь в изобилии, необычные. Они огромные. Размером с большой апельсин или маленькую дыню. Из них варят варенья и джемы, готовят настойки и знаменитый ликер — «лимончеллу», что продается в самой разнообразной таре — от крошечных сувенирных бутылочек до солидных фирменных емкостей.

Недалеко от главного порта Марина-Гранде, молодые дамы поселились в отеле «Quisisana» со своим довольно впечатлительным багажом — служащие отеля доставили в номер большой сундук и целую груду чемоданов, кофров, баулов, коробок.

Необходимо иметь в виду, что начало XX века в высшем свете отличалось роскошными дамскими туалетами. Женская одежда стала более изящной и удобной. Мода, которая разрабатывалась профессиональными художниками-модельерами, предлагала создать из женщины невесомый, идеальный образ прекрасного цветка. Великосветские дамы переодевались несколько раз в день: с утра в домашнее платье, затем в платье для визитов или костюм для прогулок, в обеденное платье, «чайное платье», в театральное платье, платье для приемов, бальное платье. Женщина была показателем состоятельности своего мужа, опекуна, любовника.

Кроме того, в багаже были внушительные шляпные коробки и многочисленные картонные короба с обувью, маленькие бонбоньерки для сладостей, летние зонтики. Добавьте сюда множество кожаных и бархатных футляров с туалетными принадлежностями: ручными зеркалами в серебряных окладах, роскошными расческами, шпильками, заколками, булавками, брошками, ювелирными украшениями. Тут же множество флаконов с парфюмом: одну капельку знаменитого аромата Cherry Blossom утром, когда прогоняем сон с наших глаз, или более щедро по вечерам Le Parfum Idéal фирмы Houbigant — французского дома с завидным аристократическим наследием, ведущий свою историю с 1775 года.⁴³ На великосветский раут или в театр предпочтительны были духи Серебряного века White Rose фирмы Atkinson, чтобы привлечь к себе внимание. Парфюм всегда был с дамами. Все стали носить «саше»⁴⁴ к Рождеству, которые наполняли шариками с ароматом сандала.

Аромат, в зависимости от того, кто им пользуется и с какой целью, может означать власть, эмансипацию, красоту, извращенность, покорность или бегство.⁴⁵ А изящные флаконы от Lalique и кожаные бювары с тисненой бумагой для письма с рисунком, фирм Houbigant, Guerlain, Coty и Caron были сами по себе произведениями искусства. В багаже была и модная продукция российской парфюмерной фабрики «А. Ралле и Ко».

Игорь Северянин в своем «Рондо» сравнивает дамские духи с ядом:

«Твои духи, как нимфа, ядовиты

И дерзновенны, как мои стихи.

Роса восторг вкусившей Афродиты —

Твои духи!

Они томят, как плотские грехи,

На лацкан сюртука тобой пролиты,

Воспламеняя чувственные мхи…

Мои глаза — они аэролиты! —

Низвергнуты в любовные мехи,

Где сладострастят жала, как термиты,

Твои духи!».

«Belle époque»⁴⁶ была немыслима без удивительных, роскошных, сладких или терпких духов, без изящных флакончиков и красивых, выспренних наименований. Прекрасная Дама, которую поэты сравнивали с цветком, была просто обязана благоухать! А в дополнение — макияж.

Макияж, как общекультурное явление, своим новым рождением и эволюцией обязан кинематографу Максу Фактору (Max Factor), поляку, работавшему сначала гримером при императорском театре в России, а позже эмигрировавшему в Америку, где он получил должность гримера в Голливуде и создавал экранные образы знаменитых кинодив.

Макс Фактор вывел основной принцип «цветовой гармонии» макияжа. Впервые в истории косметики он указал на то, что пудра, румяна, тушь и помада должны быть согласованы по тонам с естественным цветом лица (косметическая линия Society Make-up — светский макияж).

После утомительных минут по разбору и распределению, с помощью горничных, по ящикам, полкам, комодам и шкафам гигантской кучи всевозможного барахла, наши леди вышли из гостиницы на площадь Пьяцетты и, наконец, отыскали отель, где жили Бунины. Здесь они впервые увидели Веру Николаевну Муромцеву-Бунину — молодую красивую женщину — не даму, а именно женщину, — высокую, с лицом камеи, гладко причесанную блондинку с узлом волос, сползающих на шею, голубоглазую, даже, вернее, голубоокую — яркую московскую красавицу, неторопливую и основательную. Некоторые отмечали ее сходство с Мадонной. Вера получила прекрасное образование (была слушательницей Высших женских курсов Герье).⁴⁷ Она серьезно изучала химию, знала четыре языка, занималась переводами, увлекалась современной литературой.

Далее дружной компанией все вместе они отправились к Максиму Горькому, на виллу «Villa Spinola»⁴⁸, расположенную в конце Via Sopramonte на крутом склоне над Большой бухтой.

Во внутреннем дворике гостей встретила Катя Желябужская (падчерица Алексея Максимовича) и провела их на веранду, где они попали в объятия Марии Андреевой и Алексея Максимовича…

Вилла, где жил Горький, была просторной, комфортно обставленной и окружена цветущим садом, с ослепительным видом на море.⁴⁹ Этот буржуйский люкс несколько смущал Алексея Максимовича, словно бы он примерил чужую одежду.⁵⁰ Но Мария Андреева, следившая за его здоровьем и настроением, поспешила заверить писателя, что он нуждается в этом спокойствии, чтобы продолжать заниматься творчеством.

Весь второй этаж виллы занимал большой зал с панорамными окнами из цельного стекла длиной три и высотой полтора метра. Там находился кабинет Горького. Мария Федоровна, занимавшаяся (помимо домашнего хозяйства) переводами сицилийских народных сказок, находилась на нижнем этаже, откуда вела наверх лестница, и при первом же зове она спешила на помощь мужу. Для писателя был специально построен камин, хотя обычно дома на Капри отапливались жаровнями. Возле окна, выходящего на море, стоял покрытый зеленым сукном большой письменный стол на весьма длинных ножках — чтобы Горькому, с его высоким ростом, было удобно сидеть и работать. Повсеместно в кабинете, на столах и всех полках располагались книги и журналы.

Алексей Максимович — высокий и широкий в плечах, несколько сутулый, рыжеватый мужчина с голубыми глазками, быстрыми и уклончивыми из под длинных ресниц, утиным носом в веснушках, с широкими ноздрями и желтыми усиками, которые он, покашливая, все время поглаживал большими пальцами: немножко поплюет на них и погладит. У него были большие, ласковые, как у духовных лиц, руки. Здороваясь, он долго держал твою руку в своей, приятно жал ее.

«Его лицо показалось мне красивее красивого, радостно екнуло сердце», — вспоминала Мария Федоровна свою первую встречу с Алексеем Максимовичем.

Сама Мария Андреева, знаменитая русская актриса Московского Художественного театра, — стройна и элегантна; на ее лице тень меланхолии, ее движения медленны и спокойны.

Кажется, Михаил Лермонтов говорил, что красота лица определяется формой носа. У Андреевой был чудесный нос, с тонкими, точеными ноздрями. В ней все было красиво. Когда она улыбалась, уголки ее рта подымались, лукаво, заманчиво. И глаза смеялись, продолговатые, светло-карие, влажные. Кожа у нее была такая, что даже под беспощадным солнцем юга она не боялась показываться без румян и белил. Не мудрено, что по ней сходили с ума, а, завидев издали ее развевающееся белое платье, ее высокую, гибкую фигуру, молодые поэты обрывали любой разговор и бежали, как сумасшедшие, за ней, чтобы пожать ее тонкие пальцы, заглянуть в ее искристые глаза. Ее прогулки по набережной были триумфальными шествиями. Это та синьора, за которой всегда усиленно охотились репортеры. Недаром она пленила бешено популярного в то время поэта Серебряного века Сашу Черного:

«Из взбитых сливок нежный шарф…

Движенья сонно-благосклонны,

Глаза насмешливой мадонны

И голос мягче эха арф.

Когда взыскательным перстом

Она, склонясь, собачек гладит,

Невольно зависть в грудь засядет:

Зачем и я, мол, не с хвостом?».⁵¹

А Всеволод Мейерхольд оставил в своем дневнике такие стихи об этой прима-актрисе Художественного театра:

«Когда кругом пестрят безвкусные наряды,

Твоя одежда — нежной белизны…

Когда глаза других горят греховным блеском,

В твоих — лазурь морской волны…».⁵²

Трудно было представить рядом двух столь несхожих людей. При всей страстности натуры, Мария Федоровна внешне всегда была невозмутимо хладнокровна и сдержанна в эмоциях, одевалась изысканно у самых дорогих модисток и не только имела вид рафинированной светской дамы — она ею была. А «Буревестник революции», Алексей Максимович, был на удивление слезлив и излишне непосредствен в выражении чувств. Щеголял в костюме «собственного изобретения» и всегда был одет во все черное. Он носил косоворотку тонкого сукна, подпоясанную узким кожаным ремешком, суконные шаровары, высокие сапоги и романтическую широкополую шляпу, прикрывающую длинные волосы, спадавшие на уши. Даже внешне у них было мало точек соприкосновения. Образованная потомственная дворянка и писатель-самоучка…

Удобно расположившись в плетеных креслах, гости вступили с хозяевами в оживленный разговор об общих знакомых: о Леониде Андрееве,⁵³ Федоре Шаляпине, Александре Тихонове (Сереброве)⁵⁴, Генрихе Лопатине.⁵⁵

Больше всех шумел Горький. Вот он закурил, крепко затянулся и тотчас вновь забасил, загудел и стал жестикулировать и взмахивать руками. Говорил он громко, с жаром, образно, нарочито грубым голосом. Иван Бунин влюблено глядел на него, прикрыв рот ладонью, пряча лукавую улыбку.

Алексей Максимович уверенной рукой разлил по бокалам вино из графина, пододвинул вазу с фруктами и тарелку с тартинками, и, жмурясь от удовольствия, стал показывать гостям свою довольно обширную коллекцию редких монет, медалей, гемм, драгоценных камней. Он ловко, кругло, сдерживая счастливую улыбку, поворачивал камни и монеты в руках — разглядывал сам, и показывал женщинам, блаженно улыбаясь. Так же он и вино пил: со вкусом и с наслаждением, разом выпивая полный бокал, не отрываясь до дна, причмокивая губами.

Но вот подали обед. Любезная Екатерина Желябужская с необыкновенным мастерством разлила по тарелкам густой розовый суп, затем последовали лангусты, украшенные зеленью и дольками яблок, и знаменитый ризотто — символ кулинарного искусства Италии.⁵⁶ Все это было сдобрено ради гостей великолепным шампанским Asti Martini. На десерт подали фрукты и мороженое.

Вера Бунина, смеясь, рассказывала Анне Любовецкой и ее компаньонке о том, что в доме у Алексея Максимовича всегда так:

— Все наше пребывание здесь, особенно первые недели на острове, было сплошным праздником. Хотя мы платили в «Пагано»⁵⁷ за полный пансион, но редко там питались. Почти каждое утро получали записочку от Алексея Максимовича, что нас просят к завтраку, а затем придумывались все новые и новые прогулки, после чего следовали обеды с обильными кушаньями и винами, минеральными водами и сластями. Причем Мария Федоровна неизменно показывала себя не только отменной хозяйкой, — она еще и в творческом процессе была помощницей Алексея Максимовича — его толмач, при приеме иностранных гостей, секретарь, переводчица книг и журнальных статей.

Бунин, смеясь, поддержал супругу:

— Я всегда дивился, — как это Максима на все хватает: изо дня в день на людях, — то у него сборище, то он сам на каком-нибудь сборище, — говорит порой, не умолкая, целыми часами, пьет сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки, спит не больше пяти, шести часов — и пишет своим круглым, крепким почерком роман за романом, пьесу за пьесой! — Чудной человек и свирепый труженик!..

Слова Ивана Алексеевича оказались пророческими: неожиданно на виллу нагрянула толпа совершенно незнакомых людей из России. Горький оживился, зафрантил, разволновался, еще более приветственно забасил. Гости стали шумно и радостно рассаживаться по стульям, кушеткам и канапе. Стало понятно, что известный писатель на своем острове как король окружен «двором», в котором попрошайки соседствовали с почитателями, мелкие авантюристы — с искателями правды. И из каждой встречи, оторванный от России Горький, пытался извлечь хотя бы крупицу новых житейских знаний или опыта для своих произведений.

Наши путешественницы, поддержанные четой Буниных, постарались незаметно, по-английски, покинуть это чересчур шумное сборище и отправились в первую экскурсию по острову: к западу от порта Марина-Гранде они прошлись по пляжам, а затем осмотрели руины Морского дворца императора Августа и на самом берегу — руины терм Тиберия — остатки купальни, от которой сoxpaнились только фрагменты стен и храма под открытым небом.

В последующие дни они продолжили осмотр достопримечательностей острова: церквей Сан-Констанца, Сан-Стефано и Санта-Софии, виллы Иовис (Юпитера), наxoдящейся нa вершине горы Монте-Тиберио (334 м), скал Фаральони, картезианского монастыря Сан-Джакомо (покинутого монахами), грота Матермания и знаменитого Голубого грота (Grotta Azzurra), цвет воды в котором обусловлен оптическим эффектом, возникающим при прохождении сквозь толщу воды лучей света, проникающих в грот чeрeз подводную щель.

Максим Горький и Мария Андреева

Внутрь можно было попасть на лодке, но из-за низкого входа в штормовую погоду грот становился недоступен. Долгое время грот считался неприступным, но в августе 1826 года немецкий поэт и живописец Август Копиш вплавь проник в Голубой грот. За ныряльщиком сквозь призму воды хлынул свет, окрасив скалистый свод и кристальное озеро внутри горы лазурной рябью перевернутого неба. Спустя двенадцать лет Копиш поведает о своей вылазке в рассказе «Открытие Голубого грота» и тем самым положит начало паломничеству просвещенных путешественников в пещеру, куда можно войти только со стороны моря. В 1838 году под низкий край утеса в двух аршинах над водой, распластавшись на дне лодки, протиснулся и русский писатель Н. В. Гоголь.

Много позже Марк Твен напишет о своем восприятии грота в «Простаках за границей»: «Стоит погрузить в воду весло, и оно засияет чудесным матовым серебром, отливающим голубизной.

Скалы Фаральони

Человек, прыгнувший в воду, мгновенно одевается такой великолепной броней, какой не было ни у одного из королей-крестоносцев».

«Голубым эфиром», в котором, по общему мнению, и бьется невидимое сердце Капри, назвал этот подгорный мир Ганс Христиан Андерсен в знаменитом рассказе «Импровизатор». Герой повествования возносит хвалу Святой Лючии, которая спасла от шторма его утлый челн в утробе Лазурного грота…

Несколько раз искательницы приключений были с Горьким на рыбалке, совершили ознакомительные поездки в южно-итальянские города Солерно и Сорентто.

Значительным событием в жизни «островитян» стал приезд на Капри к Горькому Федора Шаляпина. Горький еще более оживился, искренне прослезился, тискал Федора Ивановича в объятиях, влюблено глядел на друга, пил с ним взахлеб вино прямо из графина и все говорил, говорил и никак не мог выговориться. Озорно улыбаясь, рассказывал гостям о том, что Федор, в молодости — пятнадцатилетним подростком — обратился в дирекцию казанского театра с просьбой прослушать его и принять в хор. Но из-за мутации голоса он спел на прослушивании чрезвычайно плохо. Вместо него в хористы приняли какого-то долговязого девятнадцатилетнего парня, с чудовищным «окающим» говором.

Свое первое фиаско Шаляпин запомнил на всю жизнь, а долговязого конкурента надолго возненавидел. Много лет спустя в Нижнем Новгороде Шаляпин познакомился с Максимом Горьким и, между прочим, рассказал о своей первой певческой неудаче. Тот рассмеялся:

— Дорогой Феденька, так это ж был я! Меня, правда, скоро выгнали из хора, потому что голоса у меня вообще не было никакого.

В свою очередь, Шаляпин рассказал, как однажды обедал со своим английским другом Холтом:

— Я засучил рукава, открыл крышку, стоявшей на столе кастрюли, вынул руками курицу, разодрал ее на две части и подал одну из них ошеломленному Холту. Сам же с аппетитом начал есть свою половину, тщательно обсасывая косточки. Холт последовал моему примеру. И вдруг впервые мой друг — как он потом сам рассказывал — почувствовал, как вкусна курица. Дома Холт попросил жену заказать к обеду вареную курицу и приказал отпустить прислугу. Когда настал час обеда, он, засучив, как Шаляпин, рукава, рванул курицу и половину вручил своей чопорной супруге, смотревшей на него, как на сумасшедшего. Когда она пришла в себя, Холт уговорил ее подражать ему. С тех пор, рассказывал Холт, когда они хотели вкусно поесть, заказывали курицу «по-шаляпински» и отпускали прислугу. Холт уверял, что в такие дни он и жена чувствовали какую-то особую близость друг к другу.

И вновь, торопясь, взахлеб Алексей Максимович с гордостью рассказывает о своем родном человеке:

— Без всякого сомнения, когда на сцене появлялось существо столь таинственное, как Федор, — артист сложный и яркий, — то его неуемная натура и фантастическая изобретательность уже не считались ни с какими ограничениями, которые выдвигались дирижерами. Но публика не обращала внимания на то, кто дирижирует, когда столь блистательная личность на сцене. Достаточно бывало одной фразы, одного штриха, короткого смешка, едва заметного жеста, чтобы покорить зал. Например, в «Фаусте» Гуно Мефистофель влюбляет в себя Марту, и сообщение о смерти мужа на войне ее вовсе не волнует. «La voisine est un peu mure» — «Соседка чуточку перезрела»; этим «mure», произнесенным сквозь зубы, почти нечленораздельно и сопровождавшимся выразительнейшим жестом, Федор, как говорят в театре, «клал публику себе в карман».

Алексей Максимович пригладил большими пальцами рук свои усы и продолжил:

— И еще один случай в Москве, сам был свидетелем, — вызывает как-то Федя слугу и спрашивает:

— Я тебя к балерине К. посылал передать коробку конфет один раз. Так?

— Так, барин.

— А потом выяснил, что ты три раза ей конфеты подносил и все от моего имени. Что это значит?

— Барин! Коробка конфет стоит рубль, а она давала мне на чай три рубля… Вот я и решил подработать!

А. М. Горький и Ф. И. Шаляпин

— Федя хохотал так, — говорил Горький, — как могли бы хохотать тысячи лет назад лишь боги на Олимпе! Зубы сверкали, ноздри раздувались и трепетали… И это была гениальная классическая скульптура — смеющийся титан!!! — А вот еще: однажды за обедом в доме у Шаляпиных шел разговор о знаменитом итальянском оперном певце Мазини. После обеда сын Федора Ивановича Боря спросил:

— А что, папа, Мазини вправду был хороший певец?

Федор вздохнул:

— Мазини, миленький, был не певец. Это вот я, ваш отец, — певец, а Мазини был ангел!

Взял слово Федор Иванович:

— В начале певческой карьеры, я вдруг получил телеграмму из «Ла Скала» с предложением исполнить на этой сцене партию Мефистофеля в опере Бойто, и поначалу решил, что это розыгрыш, но, когда понял, что все серьезно, что меня не разыгрывают, страшно испугался. Чтобы театр отозвал свое приглашение, я назначил баснословный по меркам тех лет гонорар, в надежде, что контракт не будет подписан. Но в театре приняли мои условия.

— А на гастролях в Лондоне как-то исполнял партию Бориса Годунова. На одном из спектаклей в зале присутствовал король Англии. Видимо он был доволен моим исполнением и передал приглашение зайти в королевскую ложу. Пройти туда можно было только через зал. Ну, я так и пошел, прямо в гриме и в костюме только что сходившего с ума царя Бориса. В королевской ложе возникла пауза, король почему-то молчал. Тогда я, решивший, что монарх робеет перед величием русской музыки, заговорил с ним первый, чем нарушил этикет. Но король был так растроган, что мне все сошло с рук…

И Шаляпин, вдруг, смешался перед нами, разволновался, покраснел. Стало понятно — перед нами робкий великан, ставивший в тупик королей. В великом басе уживалось несовместимое: он был богемным и застенчивым одновременно, он был снобом и очень непосредственным искренним человеком.

И разговор подхватил Иван Бунин:

— Федор горячо хотел познакомиться с Чеховым и много раз говорил мне об этом. Я наконец спросил:

— Да зачем же дело стало?

— За тем, — отвечал он, — что Чехов нигде не показывается, все нет случая представиться ему.

— Помилуй, какой для этого нужен случай! Возьми извозчика и поезжай.

— Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А, кроме того, я знаю, что я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком. Вот если бы ты свез меня как-нибудь к нему…

Я не замедлил сделать это и убедился, что все была правда: войдя к Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать… А вышел от него в полном восторге:

— Ты не поверишь, как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован им! Вот это человек! Вот это писатель! Теперь на всех прочих буду смотреть как на верблюдов.

— Спасибо, на добром слове, — сказал я, смеясь.

Он захохотал на всю улицу.

Все стали просить Федора Ивановича спеть, но он отнекивался. Катя Желябужская умоляла, хоть как-то, самую малость показать свой голос. Федор Иванович встал, взял со стола большой хрустальный стакан, поднес ко рту и выдохнул: «Ха» — стакан разлетелся на мелкие осколки. — Все остолбенели!

Так, в разговорах и застольях прошло два дня. Федор Иванович засобирался в Милан, в «Ла Скалу», отрабатывать контракт. Все толпой пошли провожать его на пароход…

Стала готовиться в путь и чета Буниных. Вместе с ними покинули Капри и две молодые путешественницы из России, чтобы еще раз увидеть Неаполь, а после Сицилию (Сиракузы, Палермо, Мессину).

Вскоре похолодало. Началась нескончаемая полоса дождей с сильными порывами ветра. Мы в разговорах все чаще вспоминали наш чудесный остров Капри. Иван Алексеевич эту пору поэтически определил так:

«Проносились над островом зимние шквалы и бури

То во мгле и дожде, то в сиянии влажной лазури,

И качались, качались цветы за стеклом,

За окном мастерской, в красных глиняных вазах, —

От дождя на стекле загорались рубины в алмазах

И свежее цветы расцветали на лоне морском.

Ветер в раме свистал, раздувал серый пепел в камине,

Градом сек по стеклу — и опять были ярки и сини

Средиземные зыби, глядевшие в дом,

А за тонким блестящим стеклом,

То на мгле дождевой, то на водной синевшей пустыне,

В золотой пустоте голубой высоты,

Все качались, качались дышавшие морем цветы…»⁵⁸.

А в письме к Горькому Бунин писал: «С великой нежностью и горечью вспомнил Италию — с нежностью потому, что только теперь понял я, как она вошла мне в сердце, а с горечью по той простой причине, что когда-то теперь еще раз доберешься до Вас, до казы (виллы) Вашей и до вина Вашего…».

Завершая рассказ о Максиме Горьком, следует отметить, что десятилетняя совместная жизнь актрисы и писателя — и в России, и на Капри — была безмятежной. Единственной причиной для разногласий у них была персона В. И. Ленина, восторг к которому Горького, именовавшего вождя «дворянчиком», позже поменялся на довольно критическое, а Андреева пролетарского вождя боготворила. Владимир Ильич тоже был неравнодушен к красавице. Называл ее «товарищ Феномен» и иногда поручал какое-то дело именно ей, а не «тяжелому на подъем Алексею Максимовичу».

* * *

Наконец, Рим! Необходимо отметить, что ни одна европейская культура так не притягивала любопытных русских, как культура итальянская в своих многообразных проявлениях — венецианском, тосканском, римском, неаполитанском. Для образованного русского человека путешествие в Рим или Флоренцию было скорее паломничеством, нежели праздным вояжем, как на французскую Ривьеру или на воды в Германию.

Поначалу Вечный город произвел на Татьяну Витвицкую ужасное впечатление. Какое-то нагромождение древних развалин, великолепие мраморных гробниц, эти постоянные напоминания на каждом шагу о кладбище заставляют предположить, что сама Смерть, похоже, родилась именно здесь.

Что же конкретно придает ореол нетленности Вечному городу? Герцен полагал, что разгадка — в бессмертии античного наследия. «Вечный Рим — тут», — убежден Герцен, всматриваясь в руины Колизея, Форума, Палатина. Да, размышляет он, — древний мир пал, как могучий гладиатор, но время не смогло сокрушить его останков, и они ушедшие в землю, заросшие мхом и плющом, — «величественнее и благороднее всех храмов Браманте и Бернини»⁵⁹.

Анна Любовецкая успокаивала свою спутницу:

— Не тревожься. Даже Николай Васильевич Гоголь утверждал, что «влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу, но зато уж на всю жизнь».

По мнению Владимира Вейдле,⁶⁰ Вечный город легче себе представить вообще без античных развалин, чем без Тритона на пьяцца Барберини, без Испанской лестницы, без купола Святого Петра и даже без симпатичного слона, который тащит на себе обелиск на площади Минервы. Разгадка бессмертия Вечного города, по Вейдле, — в римском барокко, одной из самых целостных и насыщенных жизнью художественных систем, какие только знает история искусства. И хотя — да! — эта система проистекает из необыкновенно могущественного чувства смерти («подстерегающей, пронзающей, изнутри просвечивающей жизнь»), но любовь к жизни этим не только не умалена, но, согласно Вейдле, напротив, «доведена до исступления»: «Отсюда и повышенная праздничность и щедрость замыслов, и сосредоточенная телесность всякой формы… Религия отчаяния и надежды, не уверенность, а страстная жажда воскресения во плоти, создала эту трагически потрясенную архитектуру, это изнутри надтреснутое великолепие, этот в Риме рожденный строй искусства и самой жизни…».⁶¹

Поселились наши дамы на вилле Дориа Памфили (Doria Pamphilj) на Via Aurelia Antica в западной исторической части города, в полутора километрах к югу от Ватикана.

Писатель Серебряного века Борис Зайцев писал об этом замке: «Есть именно нечто лучезарное в послеполуденном облике рощ виллы Дориа. Светлый туман воздуха прозрачного, вдаль голубеющего, как кристалл. Мелкий и яркий свет в листьях, в песке дорожек, в спицах проезжающего экипажа… С виллы уходишь в светлом обаянии. Да, это нежный солнечный отдых, это улыбка рощ, лугов и анемонов, созданных для того, чтобы бедному человеку приоткрыть сон радости, видение света и великолепия. Подходя в вечереющем воздухе к Aqua Paola на Яникуле,⁶² созерцая массы ее вод, светлых, прозрачных, плавно катящихся струями, во славу Рима и папы Павла, — соединяешь их с образом виллы Дориа. Где свет, там и прозрачность. Где тишина, там мягкий плеск влаги».⁶³

Однажды вечером на вилле Дориа Памфили раздался телефонный звонок. На проводе — посол России в Италии князь Николай Сергеевич Долгоруков:

— Уважаемая Анна Семеновна! Имею честь передать Вам приглашение Его Императорского Величества на парадный обед в замке Ракконидже в ознаменование союза России и Италии. Обед состоится завтра, в 8 часов вечера. За Вами будет послан автомобиль. Приятно было пообщаться!

Местные газеты сообщали: «РАККОНИДЖИ, 10 (23) октября. В 8 часов вечера в замке состоялся парадный обед на 36 кувертов. Российский Государь Император занимал место в центре стола, между королем и королевой Италии.⁶⁴ Город вечером представлял необыкновенное зрелище. Все население собралось на улице и перед дворцовой площадью. Муниципалитет, расположенный прямо против дворца, эффектно иллюминирован. На дворцовой площади от 8 до 9 часов вечера местное музыкальное общество, председателем которого состоит фабричный рабочий, исполнило серенаду и русский народный гимн. Всеми чувствуется необыкновенно праздничное настроение».

После торжественного обеда министр иностранных дел Российской империи, гофмейстер Александр Петрович Извольский отвел Анну Любовецкую к окну и вполголоса обратился к ней с просьбой:

— Дорогая Анна Семеновна! Я слышал о плане Вашего турне по Европе. Осмелюсь просить Вас не опекать слишком строго свою компаньонку в Вене. Она выполняет одно мое небольшое пикантное поручение.

Обескураженная княгиня еле слышно ответила:

— Посчитаю за честь, Ваше Превосходительство!

Собор Святого Петра

«Моисей» Микеланджело в церкви San-Pietro-in-Vincoli

Меж тем газеты вышли с новыми сообщениями:

РАККОНИДЖИ. Сегодня, в 12 часов дня в замке состоялся фамильный завтрак. После завтрака Государь Император и король охотились в прилегающем к замку лесу. В охоте принимали участие барон Фредерикс, министр двора, и несколько лиц свиты.

А в это время на виллу Дориа Памфили незаметно проскользнул человек в темной одежде. Связной передал Татьяне Витвицкой инструкции, значительную сумму денег, пароль агента-связника в Вене и револьвер системы Наган, образца 1895 года.⁶⁵

В один из дней, прогуливаясь по центру Рима, совершенно неожиданно Татьяна увидела на площади мужчину восточного типа с роскошными усами. Вместе с Анной они решили подойти поближе к этому человеку. Вот как описывал встречу сам Георгий Гурджиев: «Мне кажется, прошло не менее четырех лет, когда я встретил ее в Италии вместе с сестрой князя Юрия Любовецкого. Это произошло при следующих обстоятельствах. Однажды в Риме я очутился в затруднительном положении, так как у меня кончились почти все деньги, и, следуя совету двух молодых айсоров, с которыми я здесь познакомился, я стал уличным чистильщиком обуви. Нельзя сказать, что с самого начала мой бизнес пошел успешно, поэтому я решил внести в него некоторые усовершенствования. С этой целью я заказал специальное кресло, под сиденьем которого незаметно для окружающих помещался фонограф Эдисона, к которому было прикреплено нечто вроде наушников. Таким образом, клиент, севший в кресло, мог насладиться оперными ариями, пока я занимался его обувью. В дополнение к этому я укрепил на подлокотнике небольшой поднос, на который ставил стакан, графин с водой и вермут, а также клал несколько иллюстрированных журналов. Теперь мои дела пошли исключительно хорошо, и на меня посыпались не сантимы, а лиры. Любопытствующие зеваки весь день толпились вокруг меня. Они ждали своей очереди и глазели на диковинку, производя впечатление не очень нормальных людей. В этой толпе я несколько раз замечал одну юную леди, которая показалась мне знакомой. Так как я был очень занят, то не имел возможности хорошенько рассмотреть ее, но однажды она сказала своей спутнице: «Держу пари — это он». Я был так заинтригован, что, немедленно бросив работу, подошел к ней и спросил: «Скажите, пожалуйста, кто вы? Мне кажется, я вас где-то видел».

— «Я та, которую вы однажды так возненавидели, что мухи, попадая в поле этой ненависти, немедленно дохли, — сказала молодая женщина. — Если вы помните князя Юрия Любовецкого, тогда, возможно, вспомните и бедную девушку, которую сопровождали в Россию из Константинополя». Я конечно же узнал Витвицкую и ее спутницу, и все последующие дни, вплоть до их отъезда в Монте-Карло, мы встречались и разговаривали».⁶⁶

Позже Татьяна Витвицкая вспоминала: «Из Рима мы отправились в Монте-Карло и далее в Ниццу, небольшой приморский городок, принадлежавший когда-то Королевству Сардиния, а теперь (после 1860 года) вошедший в состав Франции». В середине XIX века в бухте Вильфранш, рядом с Ниццей, обосновалась военно-морская база Российской Империи. А вот славу «русского курорта» Лазурному берегу и, в особенности, Ницце принесла любовь к этим местам супруги Николая I, Александры Федоровны, которая в октябре 1856 года прибыла сюда с небольшой свитой, с намерением пройти здесь курс лечения и укрыться от довольно сильной стужи в России. Мягкий климат, теплые зимы привлекли в эти края иностранцев, прежде всего русскую знать, и очень быстро маленький приморский городок превратился в настоящий «зимний салон» Европы. Русская речь, зазвучавшая в Ницце, сделала ее похожей на Ялту. На улицах Ниццы и Канн не редкость — особняки потомков старинных русских родов, православные церкви. Некоторые улицы даже носят российские названия, да и русской речью здесь, действительно, никого не удивишь.

«Был и я в стране чудесной,

Там, куда мечты летят,

Где средь синевы небесной

Ненасытный бродит взгляд,

Где лишь мул наверх утеса

Путь находит меж стремнин,

Где весь в листьях в мраке леса

Рдеет сочный апельсин…».⁶⁷

Жители приморского поселка Мандельё-ла-Напуль, на Лазурном берегу, с большим уважением вспоминают внука царя Николая I, великого князя Михаила Михайловича — именно он привез из Шотландии идею устроить поле для гольфа в этой безвестной рыбацкой деревушке. Так появился первый на Средиземном море гольф-клуб. Очень скоро гольф приобрел известность, а многочисленные знатные гости из европейских столиц стали завсегдатаями этого клуба.

Массовому русскому присутствию на Лазурном берегу способствовало открытие железнодорожного сообщения Париж-Лион-Средиземноморье, принадлежавшего частной компании с аббревиатурой P.L.M. В 1863 году первый поезд прибыл в Канны, а в следующем году, с постройкой моста, — в Ниццу.

В это же время в России железная дорога дошла до Варшавы, а отдельная ветка — до Пруссии. От Варшавского вокзала в столице Империи на Лазурный берег стали регулярно отправляться богато оборудованные вагоны.

Вокзал в Ницце. Фото 1900 г.

За первое десятилетие массового русского присутствия население Ниццы выросло на 83%, причем до 60% жителей города составляли русские. «Западноевропейский филиал царского двора», как стали называть Ниццу, вскоре начал обрастать всеми атрибутами двора петербургского: балами, дуэлями и интригами. В городе имелись русские рестораны, отели, театры, банки, страховые компании, акционерные общества.⁶⁸

Значительно увеличилась скорость поездов. Если в 1864 году составы преодолевали расстояние между Парижем и Ниццей за 24 часа, то к 1904 году — уже за 13 часов. Длительность поездки из Петербурга в Ниццу сократилась с пяти суток до трех. Последнее обстоятельство оказалось решающим в появлении так называемого «цветочного экспресса».

Торговля цветами на юге Франции существовала с незапамятных времен. К началу XX века цветочная коммерция на Ривьере стала одним из самых прибыльных видов торговли в мире. Сюда хлынули коммивояжеры, посредники, скупщики — в основном немцы и англичане. В начале XX века Общества цветоводов южных округов Франции обратились к депутатам с просьбой сформировать специальные цветочные поезда, которые могли бы курсировать вдоль побережья и собирать сельскохозяйственную продукцию для переправки ее в отдаленные районы.

«Цветочный экспресс» уходил с вокзала Ниццы раз в неделю в 2 часа дня по вторникам и прибывал в Петербург поздно ночью в пятницу.

Сегодня на память о «цветочном экспрессе» остался лишь известный романс «Букет цветов из Ниццы» венгерского композитора Денеша Будея:

«Букет цветов из Ниццы прислал ты мне,

И вновь горят зарницы минувших дней.

Фиалки шепчут мне, что вновь цветут луга

И что кому-то я немного дорога.

Букет цветов из Ниццы навеял сны,

Напомнил мне страницы былой весны…

И хоть письма в букете нет, нет желанных слов,

Но спрятана в фиалках твоя любовь!

И хоть письма в букете нет, нет желанных слов,

Но спрятана в фиалках твоя любовь!».

Вот на таком «Цветочном экспрессе», в вагоне «Люкс» (всего 4 больших и комфортабельных купе, оборудованных туалетом и душевой кабинкой; небольшой бар в конце вагона; повсюду ковры, мягкая мебель, зеркала, приглушенный свет), наши путешественницы и отправились из Ниццы в Вену — столицу Австро-Венгерской Империи

Примечания

23

Лаццарони — неаполитанский бедняк.

24

Гумилев Н. С. Поэтический сборник «Колчан». Неаполь. М., 1999.

25

Хамон — испанский деликатес, сыровяленый свной окорок.

26

Прошутто — итальянская ветчина.

27

Эскарго — изысканное французское блюдо из улиток под сухое белое вино.

28

Вера Николаевна Муромцева-Бунина — жена И. А. Бунина, переводчица, писатель, племянница С. А. Муромцева, председателя Первой Государственной Думы.

29

Ни пуха ни пера! (Дословно: К волку в пасть!).

30

До свидания! Увидимся!

31

Фуникулёр к кратеру Везувия был торжественно открыт в 1880 году, но впоследствии оказался разрушенным, в результате извержения вулкана.

32

Август-сентябрь 1834 год.

33

Гарибальди был главным героем Риссорджименто — объединения Италии и освобождения итальянцев от гнета Австро-Венгрии и Франции.

34

Квиринал — самый высокий из семи холмов Рима, на северо-востоке от исторического центра города.

35

Автопробег начался 28.08.1910 года. Капитаном экипажа был российский автогонщик А. П. Нагель.

36

Мари-Анри Бейль (Стендаль). Речь на инаугурации театра 12 января 1817 г.

37

Небольшие города на острове Капри.

38

Амедео Майури. Посвящение Капри. Независимая Академия эстетики и свободных искусств. Академические тетради. Выпуск 14. Тетрадь 4.

39

В древнегреческой мифологии Кронионом именовался царь богов — Зевс.

40

Гомер. Одиссея. Песнь 9-я, 105—115.

41

Здесь — пруды в саду.

42

Бунин И. А. «Остров Сирен». Собр. Сочинений в 9-ти томах. Т 7. С. 286.

43

Когда Мария Антуанетта пыталась бежать от якобинцев, переодевшись в крестьянское платье, ее задержали и разоблачили благодаря исходившим от нее волнам аромата от Houbigant.

44

Мешочки с сухими духами.

45

Именно в начале двадцатого века стали наносить парфюм на кожу, а не на носовой платок, а ароматы стали сугубо женскими или сугубо мужскими.

46

«Прекрасная эпоха» — период европейской истории между последними десятилетиями XIX века и 1914 годом.

47

Московские Высшие женские курсы Герье были открыты в 1872 г. по инициативе историка, профессора Московского университета, В. И. Герье, который и стал их директором.

48

Дом писателя всегда был готов к встрече гостей. Один англичанин, проходивший мимо дома Горького, принял его за ресторан. Он прошел на веранду, заказал ужин и его действительно обслужили. Но когда англичанин поужинал и захотел расплатиться, денег с него не взяли, объяснив, что это дом Горького.

49

Вилла принадлежала немецкому эпидемиологу Эмилю фон Берингу, лауреату Нобелевской премии. Горький арендовал ее в 1909—1911 годах.

50

В ХХI веке — это частная собственность и на вилле «Спинола» сейчас проживает 18 семей.

51

Черный Саша. Марии Федоровне. Почтительная акварель. Октябрь 1912 г.

52

Мейерхольд В. Э. Из дневника. М. Ф. Андреевой (на репетиции) 12 мая 1901г. Москва.

53

Леонид Андреев — известный писатель, родоначальник русского экспрессионизма.

54

Александр Николаевич Тихонов (Серебров) — писатель, помощник Максима Горького.

55

Генрих Лопатин — переводчик «Капитала» Карла Маркса.

56

Основу блюда составляет рис, обжаренный в масле с луком, куда добавляются бульон, овощи, грибы, морепродукты, тертый сыр, смешанный со сливочным маслом.

57

«Пагано» — отель, где останавливалась чета Буниных.

58

Бунин И. А. Капри.

59

Браманте Донато — основоположник и крупнейший представитель архитектуры Высокого Возрождения. Базилика Святого Петра в Ватикане — его творение.

Бернини Джовани Лоренцо — крупнейший архитектор и скульптор своего времени. Считается создателем стиля барокко в скульптуре.

60

Вейдле Владимир Васильевич — литературовед, культуролог, либеральный мыслитель (1895—1979 гг.).

61

Вейдле В. Вечерний день. ЛитМир — Электронная библиотека. С. 11.

62

Aqua Paola — Фонтан Паоло на Яникуле — холме, возносящимся над Римом.

63

Зайцев Б. К. Рим. Собрание сочинений. Том 3. М., 1999. С. 571.

64

Король Италии Виктор-Эммануэль III и Елена Черногорская, королева Италии.

65

При приеме на вооружение револьвера, комиссия Генштаба российской армии констатировала: «Военный револьвер должен иметь такой бой, чтобы одна пуля остановила лошадь. Если пуля пробивает четыре-пять дюймовых досок, сила боя достаточная».

66

Лит Мир. Электронная Библиотека. Георгий Гурджиев. Встречи с замечательными людьми. С. 24.

67

Вильгельм Кюхельбеккер. «Ницца».

68

Юта Арбатская, Константин Вихляев. Доклад на Царскосельской научной конференции 28 ноября 2016 г.