Юные

Александр Амфитеатров, 1897

«До Рождества – рукою подать. Из учащейся молодёжи, кто поюнее – книжки под мышки, кто постарше – лекции в портфель, и айда по домам, к весёлым ёлочным праздникам. Для всех ли весёлым? Сегодня – так называемое на школьном условном языке – «разъездное воскресенье», последнее пред святочным роздыхом. Начиная с нынешнего дня, вплоть до самого сочельника, все отходящие из Петербурга поезда будут переполнены спешащею восвояси молодёжью…»

I

До Рождества — рукою подать. Из учащейся молодёжи, кто поюнее — книжки под мышки, кто постарше — лекции в портфель, и айда по домам, к весёлым ёлочным праздникам.

Для всех ли весёлым?

Сегодня — так называемое на школьном условном языке — «разъездное воскресенье», последнее пред святочным роздыхом. Начиная с нынешнего дня, вплоть до самого сочельника, все отходящие из Петербурга поезда будут переполнены спешащею восвояси молодёжью. Всё — светлые пуговицы, чёрная шинель, да синий околыш. Вагоны третьего класса битком набиты. Спят вповалку, курево — как в мертвецкой, и громовое Gaudeamus^[1], сквозь грохот поезда и двойные, замёрзлые окна, заставляет дорожных сторожей с любопытством таращить глаза на змею поезда, увлекающего вглубь России эту живую, милую кладь…

Ой ты, кладь! молодецкая кладь!

Где придётся тебя выгружать?

— Студент повалил… эк его ноне сила какая! — ухмыляясь, думает и светит зелёным фонарём заиндевелый сторож.

— Студент повалил! — гудят молвою захолустные станции, — и всюду радостно встречен этот молодой вольный поезд — и своими, и чужими.

— Ну, вот! Привёл Бог свидеться! — обнимаясь и целуясь, восклицают свои. А чужие сочувственно улыбаются:

— И со стороны приятно взглянуть. Ишь, какие славные ребята понаехали!

— Сам жду своего, такого же, завтра.

— А у меня молодцы уж тоже на выросте… старший весною кончает… как же! на юридический ладит… товарищи будут.

— Ну, с приездом вас, молодые люди! Отдыхайте на родительских хлебах, надо вам в тело хоть малость войти… Что это в Питере-то вас как будто голодухой заморили?

Так они едут. Все ли вернутся?

Идиллию писать приятно, но идиллии — немногие заревые минуты в долгой чёрной ночи, короткая пасторальная интермедия в антракте тяжёлой, многослёзной драмы. Из тех, что, так весело развалясь на жёстких скамейках вагона и, с виду, всякие житейские отложив попечения, взывают к товарищам:

Gaudeamus igitur,

Juvenes dum sumus! —

не одной сотне, — на самом деле, в глубине души, — вовсе не до того, чтобы gaudere^[2]…

Doleamus igitur,

Juvenes nam sumus!

«Загорюем-ка, друзья, ибо мы имеем несчастие быть юношами!» — с гораздо большею правотою и искренностью, запели бы эти горемычные десятки молодых людей на торжественный мотив исконного студенческого гимна, кабы юношеская гордость позволила дать волю сердцу, накипевшему гневом и печалью.

Doleamus igitur,

Juvenes nam sumus!

Это — десятки, которым не на что больше учиться, не на что больше кормиться в Петербурге. Маленькие Ломоносовы, нахлынувшие — «босы ноги, грязно тело и едва прикрыта грудь» — из Холмогор, Весьегонсков, Боровичей — в огромную, сияющую знанием, столицу, чтобы напитаться светом её мудрости и потом вернуться светоносцами в своё глухое, тёмное царство. Но — увы! Столичная мудрость лишь светит, а не греет, и, приблизившись к ней, босые и нагие светолюбцы дрожат от холода, стуча зубом о зуб и коленом о колено.

— Нам зябко! — с робостью говорят они столичной мудрости, а столичная мудрость благосклонно отвечает:

— Да? Ну, что ж, — это очень естественно. Зимы в Петербурге отличаются весьма низкими температурами, а вы, сколько я могу заметить, одеты более, чем легко. Это нехорошо, вредно. Вы можете простудиться, заболеть, слечь в постель, — и тогда что же будет с вашими занятиями? Кто хочет познавать меня в Петербурге, должен предварительно купить себе хорошую тёплую шинель, ватный картуз, калоши на ноги и кашне на горло.

— Нам есть нечего! — звучит новый робкий голос.

Столичная мудрость слегка морщится, но она, хотя и несколько самозабвенная, однако, по существу, добрая, снисходительная старуха:

— Весьма, весьма неприятное обстоятельство! — отвечает она, сожалительно качая думною головою. — И неприятное, и неблагоприятное. Видите ли: в настоящее время наукою совершенно оставлено старинное правило, будто бы satur venter non studet libenter^[3], переводимое на русский язык несколько вульгарною пословицею, что сытое брюхо к ученью глухо. Это предрассудок. Напротив, вполне доказано, что успешность научных занятий развивается в точном соответствии с правильностью питания. Не давайте организму ослабевать, поддерживайте в равновесии обмен веществ, — только тогда пойдёт вам в настоящий прок моя наука. Ешьте мясо, яйца, бульон, пейте бутылку-другую пива в день — и вы увидите, каких полезных деятелей и добрых мыслителей сделают из вас мои лекции.

— Да не пускают нас на ваши лекции! — уже несколько раздражённо отзывается скорбный голос.

Столичная мудрость делает широкие глаза:

— Не пускают? Странно? Отчего же?

— Оттого, что за слушание лекций заплатить надо.

— Ну-с?

— А нам нечем.

— То есть — как же это нечем?!

— Да так… не только в кармане ничего, а и карманов самих не осталось.

— Странно! очень странно! — не без обиды за себя, говорит столичная мудрость. — Ну, там, что вам есть нечего, одеться не во что, комнату вам не под силу нанять, — с этим я ещё могу примириться. Конечно, оно немножко shocking^[4], но уж куда ни шло, дело житейское. К тому же, и правительство, и добрые богатые люди, и студенческая взаимопомощь настроили теперь для вас общежитий и дешёвых квартир, научредили бесплатных и полударовых столовых, так что, в конце концов, вам есть куда преклонить голову и где получить кусок хлеба, дабы не ведать пустоты, которой не терпит всякая природа, а в особенности, природа желудка. Но — лекции?! Лекции должны быть оплачены! Иначе мне, столичной мудрости, придётся положить зубы на полку. Платите за лекции, и — остальное само приложится вам. Платите за лекции.

— Боже мой! да откуда же нам взять?

— Пишите письма к родителям!

— Да родители сами перебиваются с хлеба на квас. С голого рубашку снимать? У нищего суму отнимать?

— Ну… трудитесь! уроки давайте, письменные занятия возьмите…

— А мы не даём? а мы не берём? О, милая alma mater^[5]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B0%D1%83%D0%B4%D0%B5%D0%B0%D0%BC%D1%83%D1%81

2

gaudere — радоваться.

3

Satur venter non studet libenter — букв.: Сытый живот не с аппетитом не учится.

4

shocking — шокирующе.

5

alma mater — буквально «благая мать», эпитет родного учебного заведения.