Братишки

Александр Афанасьев, 2016

Дон и Садык, бойцы спецназа, когда-то вместе служили в Афганистане. После дембеля их пути-дороги разошлись. Дон стал авторитетным бандитом в Донецке, а Садык осел в Ростовской области, купил развалившийся совхоз и занялся сыроварением. И тут неожиданно к Садыку с просьбой о встрече обращается Дон – он влип в какую-то нехорошую историю, и его обвиняют в убийстве. Садык достал припрятанное оружие и пересек границу с Украиной. Но не в том месте, где друзья условились. Что-то в этой истории Садыку не понравилось. И интуиция его не подвела…

Год спустя

Россия, Ростовская область

18 ноября 2001 года

Жизнь…

Обычно мы ее не замечаем, она вокруг нас, как воздух, которым мы дышим, как теплая вода, в которую мы входим. И только когда мы ставим свою жизнь на карту — мы начинаем ее ценить. Ценить по-настоящему то, что у нас есть. Даже то, что казалось нам скучным и пустым, но было нашим…

С Наташкой мы помирились.

С Украины я вышел спустя двенадцать суток после той перестрелки. Меня искали. В том числе и с вертолетами, я регулярно слышал, как над степью пролетали вертолеты. Но не нашли. Как и тогда, в Хосте. В восемьдесят восьмом…

Машину я оставил в заброшенном здании какого-то шахтоуправления — с машиной было не выйти. Остаток ночи я шел по степи. На день залег, а потом нашел старую, видимо, заброшенную шахту. Спрятался там и залег. И лежал там девять дней, выжидая, пока поиски пойдут на спад, а с границы снимут маневренные группы и посты, которые там есть. Все равно искать вечно они не будут — подумают, что ушел.

Опознали ли меня? Трудно сказать. Даже если найдут машину, она ничего не даст — она не моя, я по генеральной доверенности езжу. Наводить справки в Ростове… пусть наводят, это моя земля. Да и что-то подсказывало мне — не будут они поднимать шумиху. Невыгодно это — прежде всего им самим.

Стволы тоже ни к чему не привязаны. Следов я нигде не должен был оставить. Так что — всё? Или нет?

На двенадцатый день я перебрался через границу — голодный, грязный, заросший, отравившийся водой из ручья — наизнанку выворачивало, сам не знаю, что там в этом ручье было, какая гадость. Как-то привыкаешь доверять ручьям. В степи я спрятал оружие, запомнил где. Потом набрел на деревню и у колодца привел себя в более-менее божеский вид. Пехом дошагал до трассы и тормознул дальнобойщика — он, конечно, не постремался брать такого бомжика, как я, но у меня были доллары, и они его убедили. «КамАЗ» с дальнобоем Арутом за рулем домчал меня до Ростова, а там уже было все моё…

Дома я нарвался на несколько пощечин и часовую истерику. Но бывало и не такое. Помирились, короче.

А недавно Наташка мне сообщила, что у нас будет ребенок.

Эта новость ударила меня по башке, и ударила капитально. Я вдруг понял, что мог бы и не узнать об этом ребенке, и никогда не увидеть его. Мой ребенок так и рос бы без отца в поселке городского типа под Ростовом.

Кем бы он вырос? Не знаю. Кем угодно мог вырасти. Без меня. Без отца.

И я дал себе зарок — полностью выйти из движения. Хватит с меня. Всё.

Хватит…

Это не для меня.

Чем займусь? А вот землей и займусь. Сыр буду делать и хлеб печь. И кирпичи делать, а потом, может, и стройку сами будем делать. А остальное — всё. Амба.

Но увы… Зарок этот продержался очень и очень недолго…

В тот день все было, как обычно. Я поехал в Ростов закончить кое-какие дела, заодно я хотел закупить новое оборудование для молочного цеха… то, что было, осталось еще с советских времен, в цех ничего не вкладывали, а только выжимали все, что могли. Нормальный человек с видением, купец, ведет себя не так.

Купец.

У нас был братан, которого так кликали, но это потому, что у него фамилия была Купчинский. Вот купец. А я собираюсь стать настоящим купцом. И хрен мне кто в этом помешает…

Хрен.

Переговоры прошли нормально, я получил деньги в одном месте и отдал их в другом — скоро привезут, будем ставить. Из Ростова я махнул обратно, попутно слушая подвеску своей «семерки» «БМВ»… Нет, так не пойдет, надо что-то другое брать… хоть «Ниву» ту же. Или еще раз идти на Украину, перегонять «Ниссан». Если его там не угнали или на запчасти не пустили. Но стремно. Может, зимой.

Не знаю… И денег жаль на машину тратить. Раньше ни на что не было жаль — ни на кабак, ни на тачку, ни на шалаву. А теперь жаль.

Теперь я семейный человек.

В поселке я проехал сначала в контору, узнал, как идут дела, и подписал скопившиеся документы. Потом отправился к Наташке, заодно подбирая очередные аргументы, чтобы заставить ее переехать в Ростов. Те, которые я подобрал крайний раз, казались железобетонными: в Ростове хорошие врачи, женская консультация, ребенку будет лучше. Но закончилось очередным скандалом. Она вообще странная в этом вопросе… как только у нее не хватает аргументов, она забивается в большое кресло, поджимает ноги, замыкается и упрямо молчит. Не знаю, что делать. Просто не знаю. Еще и теща потенциальная сильно мне не понравилась. Глядя на супруга-подкаблучника рядом, выводы я сделал: от семьи Наташку надо отсекать. Не дай бог, такой же станет…

Раздолбанный советский замок (я не ставил приличную дверь, потому что обустраиваться тут бесполезно, валить надо из этой квартиры) привычно хрустнул под ключом, я прошел в полутемную, тесную прихожую, включил свет и…

И понял, что дома никого нет.

Я прошел на кухню, пощупал плиту. Едва теплая. Ничего не приготовлено — Наташка кормила меня домашним, вкуса которого я не помнил больше десяти лет. Странно все это…

В школе? Ну да, могла, конечно, задержаться. Еще один ее бзик — она не хотела уходить из школы, намеревалась работать до тех пор, пока это будет возможно…

Телефона не было — смех и грех, но тут до сих пор не телефонизировано. Я выключил свет, забрал ключи…

— Витя…

Тетя Вера, соседка напротив, открывала дверь.

— Здрасте, — машинально сказал я, думая, как повежливее отделаться от настырной старушки. Каждый раз, когда она видела нас с Натальей, она спрашивала, когда свадьба.

— Теть Вер, спешу я…

— Витя… боялась тебя не застать… Наташу «Скорая» увезла.

— То есть? — не понял я.

— «Скорая» приезжала, ее в больницу повезли…

— Что с ней?!

— Я видела… она своими ногами шла. Хорошо, что приехала, а то случись чего, «Скорую» и не дозовешься…

— Липчинская Наталья Валерьевна. Посмотрите еще раз… — я с трудом сдерживался от того, чтобы не разгромить всю убогую стойку информации местной больницы и не прибить эту толстую тетку с несходящимися полами белого халата…

— Говорю же… нет такой…

Не говоря ни слова, я направился дальше по коридору.

— Молодой человек… — пролетело сзади в спину.

Да пошла ты!

Зашел в кабинет главврача — ею оказалась пожилая женщина. Бросил на стол сотку — сто долларов.

— Липчинская Наталья Валерьевна. Должны были на «Скорой» привезти.

Надо сказать, главврач сразу сняла трубку, позвонила. Строго посмотрела на меня…

— У нас со «Скорой» за последние сутки никто не поступал…

Твою мать!

— Да не переживайте так. Может, ее в Ростов повезли. А деньги заберите…

Как вспышка в голове — Ростов. Да, Ростов. Там у меня все подвязки, и в областной тоже. Сам там лечился пару раз. Если она в Ростове…

— Спасибо!

— Деньги заберите.

Не слушая, я уже бежал по коридору. Ссыпался вниз по уродливым каменным ступеням. На бегу достал сигналку — «БМВ» приветливо моргнул фарами. Ростов… да, Ростов.

— Виталий Павлович…

Я так и не понял, откуда взялся этот хрен. Короткий, на голову ниже меня, даже больше, коренастый. Короткая стрижка. Явно не братан, но кто — непонятно. Он был у двери машины, когда я уже намеревался захлопнуть ее и рвануть на ростовскую трассу.

— Чо надо? Отвали.

— Разговор есть.

— Отвали, сказал.

Он удержал дверь, не дал закрыть, но это меня не насторожило. Голова у меня в тот момент совсем о другом думала.

— Виталий Павлович…

— Тебе чо надо? Беды ищешь?

— Вы ведь Наталью Валерьевну ищете? Липчинскую Наталью Валерьевну.

— Чего?

— Не надо ее искать. Она у нас.

Я выбрался из машины:

— Что значит — у нас?

— У нас — значит у нас. И останется у нас, пока мы не договоримся…

Я никогда не был силен в рукопашке, честно. Когда нас готовили, то часто повторяли: лучший прием в бою — это автомат Калашникова. В Афгане за редким исключением рукопашек не было вообще. В учебке на физо нас дрючили кроссами — при сорокаградусной жаре в гору и обратно. Скалолазаньем — тоже с рюкзаками. Инструктор по физо — кстати, инструктором у нас был зэк, его посадили за преподавание карате и тут же отправили в спецназ инструктором по рукопашке — этот человек понимал, что готовит «мясо». Он выделил несколько учеников и занимался с ними отдельно, я в эту группу не попал. Нам же он дал несколько связок, которые мы и отрабатывали до посинения. Как он сам сказал: лучше десять приемов, но отработанных до автоматизма, чем сто, но на теоретическом уровне.

Но все-таки я был на голову выше. И как минимум на десять кило тяжелее. Потому я так и не понял, как оказался на коленях, выхаркивая слизь на подернутый первым ледком асфальт…

А этот урод стоял передо мной и говорил… слова долетали до меня со звенящих высот, как будто это были слова Бога.

— Что же это вы, Виталий Павлович. С кулаками сразу. Мы ведь теперь друзья с вами. Лучшие. Братья почти что…

— Пошел на… — выхаркнул я с очередной порцией желчи, — брат…

Руководителем Ростовского отделения Российского союза ветеранов Афганистана был полковник Иван Александрович Разумовский. Он хорошо знал меня, так как служил в Афганистане в составе оперативной группы «Экран» — штаба, специально созданного в рамках сороковой армии для координации действий советских сил специального назначения. Ничего подобного не было в Чечне, и, возможно, поэтому мы проиграли. Разогнали, кстати, и сороковую армию после вывода — мощнейшее, обкатанное войной армейское соединение, на основе которого можно было сделать что-то вроде сил быстрого реагирования и вместе со Внутренними войсками втоптать в землю всю ту шпану, которая барагозила от Литвы и до Карабаха. Поверьте — только вякнули бы…

После вывода полковника Разумовского тихо убрали из армии — потом пришлось призывать, но было уже поздно. В девяносто пятом в Чечне уже поздно было что-то решать — напороли косяков. Потом опять из армии убрали, сунули райвоенкомом. За-ши-бись…

У военкомата я и нашел его. Пригласил в машину, он отказался, пригласил к себе в кабинет в скромном трехэтажном панельном здании. Там под стакан водки я и вывалил ему всё. Все, что случилось…

— Дона помню… — сказал полковник, грызя сухарь, — он ведь твой напарник был по побегу, верно? Побегушники…

— Верно…

Пройти на ту сторону через кишащие душманами горы и перевалы было невозможно. Абсолютно каждый пастух или крестьянин были информаторами душманов. Сойти за контрабандистов или душманов тоже было почти невозможно, там многих знали в лицо, а если не узнают — начнут задавать вопросы, проколешься на мелочи — заживо кожу снимут. Поэтому придумали легенду. Двое призывников сбежали из части. Их поймали, продали торговцу, и теперь он гонит их на родину как рабов. Или продать. Все правильно. С той стороны, в Пешаваре, сидели американские инструкторы, и за каждого «бегунка» платили вполне конкретные деньги, потому что его можно было показать по ТВ как пример того, что из Советской Армии бегут солдаты. Так что духи таких зайчиков-побегайчиков, особенно на границе, брали с собой, чтобы выгодно продать в лагерях, а вся та хрень про то, что кастрируют, обычно представляла собой пугалки замполитов. Хотя повторюсь: было по-всякому — одно дело, наткнуться на отряд Хекматьяра или Раббани, которые по ту сторону границы плотно с американцами контачат, и совсем другое — попасть в руки какого-нибудь афганского крестьянина, у которого под бомбами семья погибла. Понимаете, да, разницу…

Именно поэтому на задание отправили нас. Тридцать девять лет на двоих…

— Жив он?

Я отрицательно покачал головой:

— Погиб.

О судьбе Дона я узнал из украинских газет — заказал из Донецка газеты, вот контрабандой и привезли. В газетах напечатали обычную заметку, что милиция обложила бандита, тот открыл огонь. Погибли трое сотрудников милиции, а также известный бандит. В статье ничего не говорилось ни о жене и детях, ни о том, что бандит — награжденный воин-интернационалист, выполнявший воинский долг в Афганистане. Страны, которой мы служили, больше не было. И наша служба никого не интересовала.

Ни-ко-го.

— Помянем.

Снова разлили. Выпили. Молча.

— Что произошло-то? Он говорил?

— Мутная история. Какой-то журналист там…

— Какой журналист?

— Не знаю.

Я даже не помнил фамилии того журналиста.

— А этот… он кто такой?

— А хрен его знает… — от водки я расслабился, — не бандит и не мент. Не знаю, кто он такой. Не зна-ю.

— А дальше — как?

— Мне-то деваться некуда. Но мне прикрытие нужно.

— Прикрытие?

— Оно самое.

Молчание было красноречивее всяких слов.

— Иван Александрович, я с делами завязал. Совсем. Клятву дал. Потому что Наташка беременна. Мне жить охота. И сына растить. Братва — людей я подпишу, а дальше что? Опять?

…

— Мне больше не к кому обратиться.

Разумовский налил только себе. Крякнул. Вынес приговор:

— Решать сам я не могу. Поговорю с пацанами, соберемся, тебя выслушают. Дальше — как решат. Всё!