Вьетнамерение

Александр Беляев (2024)

Самолет «Ил-86» рейсом Москва — Хошимин летом 1994 года летел десять часов и совершал промежуточную посадку в Дели. Так начинается рассказ Александра Беляева о детских и юношеских годах, проведенных во Вьетнаме — стране, уже пережившей войну и колониальный опыт. Центральный рынок «Бен Тхань», известный среди советских как «Сайгон-базар», рынок в «Тхань Де», где можно купить настойки на змеях, гекконах и морских коньках в огромных стеклянных бутылях, уличные забегаловки, где подают «супчик фо», «супчик лао» и «сайгонские блинчики», вечерние дискотеки, на которые съезжалась молодежь на роскошных мотоциклах типа «Хонда-стид» и «Ямаха-вираго», где танцевали под Ace of Base и Dr. Alban… Автор дает памяти отфильтровать все лишнее и оставить самые выразительные детали, выхваченные взглядом растерянного ребенка. И в то же время этот взгляд, переданный уже сформировавшимся автором, не менее пристально сфокусирован на окружающих рассказчика взрослых — советских людях, вдруг оказавшихся в постсоветском мире. Александр Беляев — поэт, переводчик, японовед, теоретик и практик ориентального письма, автор книг «Листья гинкго» и «BUNGEIRON. Взгляд на японское письмо».

БЛИЖАЙШАЯ ТЕРРИТОРИЯ И ЕЕ ОКРЕСТНОСТИ

…пытаться в границах одного дома представить основы коллективного существования…

Жорж Перек. Просто пространства

Говоря «гостиница», я в действительности имею в виду довольно просторную территорию на мысу (полу)острова. Стало быть, одним краем эта территория граничит с рекой, вернее, прямым и довольно узким, искусственно прорытым, но относительно судоходным каналом реки Сайгон. На территории — три гостиничных корпуса и водонапорная башня высотой с пятиэтажку. Или семиэтажку? Или девяти? У меня плохо с глазомером. Хоть это и было запрещено, но мы, отдельно взятые дети, забирались на нее иногда по ночам. Вид оттуда был невероятный. Огни центра Сайгона в отдалении, гулко тарахтящие лодки и кораблики на реке, Южный Крест у горизонта… Ладно, спустимся на землю, пока во время своего ежевечернего обхода нас не засек охранник с фонариком и не наябедничал нашим родителям. Корпуса гостиницы: два вытянутых, четырехэтажных, и один квадратный, с внутренним двором-патио, так называемый корейский корпус, который назывался у нас так потому, что в нем постоянно селились и жили корейцы. В центре внутреннего дворика корейского корпуса бродили бесхвостые кошки (вьетнамские? или уже гибридные, паназиатские, кореизированные?), росла огромная роскошная плюмерия, там было безветренно, почему-то прохладно, и в силу всех этих причин это было самое удобное и приятное место для игры в бадминтон. В который по вечерам, при свете фонарей, мы играли и между собой, и с окрестными вьетнамцами, работавшими в конторах, ютившихся в съемных помещениях гостиницы. Только с корейцами не играли. Они держались снобски, носили вечные свои белые носки и белые кроссовки, с ними никто не дружил. Нас они, вероятно, тоже за людей не считали. За два года мы переезжали из корпуса в корпус несколько раз и успели в итоге пожить во всех трех корпусах. Зачем это делалось — неизвестно. Самый удобный, просторный и классный корпус — «корейский». Остальные два — обычные, сносные. Описанный выше гостиничный номер — как раз такой, из обычного, не «корейского» корпуса. Номер «корейского» корпуса, кстати, я бы не смог сейчас восстановить в памяти во всех деталях и подробностях. Двери другие, окна другие, мебель другая, даже запах другой. Простор, наверное, шик… впрочем, по сравнению с Москвой это все для меня было шик, даже самая бедная экзотика. Я все впитывал, меня переполняло, и казалось, что столько уже невозможно вместить. Надо что-то с этим делать, куда-то класть, как-то со всем этим быть, иначе оно меня снесет и не запомнится так, как мне бы хотелось, чтобы запомнилось. И вот однажды случилось довольно важное для меня событие, назовем его «опамятование».