Земные пришельцы. Книга первая. Не выходя из дома

Александр Борисович Гайворонский, 1985

События разворачиваются двумя сюжетными линиями. Первая начинается в 1974 году. Трое школьников 8 класса провинциальной средней школы обнаруживают обрывки дневника с таинственным текстом, написанном в необычной манере. Восстановив часть записей, они приходят к версии, что речь идет о пришельцах из будущего, находящихся в некой "Кабине", застрявшей где-то в их времени. Школьники пытаются наладить с ними контакт, но в самый критический момент один из друзей, Ленька Гритшин, обнаруживает истинную тайну записок… Вторая сюжетная линия переносит читателя в город С. в 1985-86 годы. В Комиссию по Аномальным Явлениям при Академии наук СССР поступает анонимное письмо странного содержания. В ходе интриги, закручивающейся вокруг главных героев, постепенно раскрывается тайна каждого из участников и происходящих событий…

Глава 7

«Только бы успеть, только бы найти… Только бы успеть, только бы найти…» — стучало в висках Бельского в такт его бегу.

… Наряд милиции уже своим появлением вежливо, но настойчиво предлагал разойтись. Толпа нехотя потеснилась только, рассредоточилась. Наиболее бойкие вступили в переговоры с блюстителями порядка, посвящая и без того уже посвященных в курс дела, даже потребовали объяснения. Кто-то подхватил эту идею — толпа начала атаковать. Но, видимо, такой «контрманёвр» был заранее предусмотрен, и люди, несколько успокоенные сообщением о том, что «проблема» уже рассматривается, и скоро все узнают подробности, вынуждены были разойтись.

Бельский жадно выискивал взглядом крайне приблизительно запомнившегося ему «оратора», но безрезультатно. Он брел несколько минут то за одной, то за другой группами людей, прислушиваясь к разговорам.

— Ты думаешь, один из них?

— Конечно! Стал бы он таскать у себя в бумажнике такой факт, никому не показывая. Только под страхом смерти это возможно…

— Да может, он только что приехал откуда-нибудь: не потеряй бы он бумажник, может завтра бы весь город уже знал и без этого…

— А! Впрочем, какая теперь разница. Хана нам всем. Я, честно говоря, сомневался. Теперь — все! Вот он Шарик-то, как на ладошке…

— Не боись! Спасение-то возможно! Вон, и «спаситель» где-то есть, оказывается, может среди нас ходит.

— Вот и пусть МУР ищет — отпечаток есть…

— Так парень-то удрал…

— Ты что думаешь, других фотографий нет?.. А и нет, так этот же парень и размножит. Еще и деньги на этом сделает. Помяни мое слово! Охотников уйма будет на такую картинку.

Бельский решил ввязаться в разговор.

— МУР, друзья мои, никак не сможет найти «спасителя».

— Это почему же? — охотно приняла в собеседники идущая по улице компания молодых людей.

— Да потому что в картотеке МУРа только уголовники числятся, зарегистрированные причем. А этот «спаситель» вряд ли из уголовников.

— Ну точно, крышка тогда!

— Ну почему же сразу крышка, — успокоил Бельский. — Раз «спаситель» есть, значит, спасет и без МУРа… А что это вы насчет хозяина бумажника говорили?

— А то, что под гипнозом он ходит — ему не велено разбазаривать сведения о Шаре, иначе ему баста! Или детям его, если они есть.

— С чего вы взяли?

— А вон мужик какой-то солидный целую лекцию двигал, прям как международный обозреватель… Правда, поддатый был.

— А вы его не знаете? — этот вопрос Бельский задавал как-то рассеянно.

— Что?

— Ну не был он знаком вам раньше? Кто он такой?

— Да черт его знает! Он не представился…

Бельский отделился от компании, завидев идущее навстречу такси, и «заголосовал».

Машина остановилась. В ней сидел только один пассажир. Бельский назвал адрес, шофер кивнул. Не успев сесть, он услышал с заднего сиденья восторженный возглас:

— Шуркел, корешок! Здорово!

Велико же было удивление Бельского, когда он увидел в машине Моремана. Передумав ехать, он вытряхнул на радостях своего давнего приятеля из такси и достал кошелек, чтобы расплатиться за него с шофером.

— Не надо, Шурик, Я уже отдал…

Бельский хлопнул дверцей, машина укатила.

— Ты мне нужен позарез, Моремаша! Где же ты пропадал, дьявол?

— Дела, братан, дела. Кстати, закатывал я к тебе с месячишко назад — не застал… Ну что за дело-то? Выкладывай.

— Пойдем ко мне?

— Пойдем. Чаек есть? Индюшка? Хорошо. Я как раз свободен. Может, заночую у тебя?

— Ночуй, ночуй.

До дома Бельского было недалеко, они пошли пешком.

— Не торопись, Шур, покурю я. Погодка — ах!.. Ну ты как насчет Шара? Что думаешь-то? Уж с кем, с кем, а с тобой одна прелесть потолковать на такую тему!

Бельский в который раз уже отметил про себя, что все пользуются одной и той же терминологией: Шар, Факты, Дактилоскопический отпечаток, Спаситель…

— А что ты думаешь?

— А я думаю, что спасение-то нас если и ждет, то только на том свете. Году эдак в восемьдесят шестом, да в ноябре, разверзнется небо, да как явиться к нам верхом на Шаре новоиспеченный Иисус, поднимет из могилы весь померший за две тыщи годов люд и учинит Страшный Суд. Начнется сортировка: кому — туда, кому — сюда… Вот тебе и спасение. Да-а. Не дотянули чуток до двухтысячного-то! Мне и даром такое спасение не нужно.

— А если серьезно?

— Серьезно хочешь? Я знаю, какой ты жук! То, что ты хочешь, от тебя сразу не добьешься. Почирикаешь о том о сём, расскажешь байку одну-другую и заставишь невольно втянуться в гнилой разговор, где меня ждет капкан. Ты лучше сразу скажи, что тебе надо, а то закис со своими параноиками, гебефрениками да ипохондриками — людей не видишь. Думаешь, ты там умнеешь? Нет, брат, тупеешь и все больше мнишь из себя экстрасенса. Интуиция-то еще работает?

— Работает.

— Ты смотри-ка, еще работает!

— Доказать?

— Докажи!

— Ты ехал к Жабе.

–…

— Ты ехал к Жабе и с нечистым делом.

Бельский облегченно вздохнул, почувствовав, что попал в точку.

Жаба — это их общий приятель из торгового, к которому и собирался отправиться сам Бельский. Он не любил употреблять это прозвище и никогда не предпочитал именам прозвища и клички, но сейчас ему хотелось этим подчеркнуть нечистоплотность дела, с которым Мореман ехал к Жабе. Догадка о нечистоплотности действительно была только догадкой.

— Ты меня убил, братан… Только хочу тебя уверить, что никогда в своей жизни нечистоплотными делами, как ты изволил выразиться, я не занимался. Может быть, не совсем законными — другое дело… Это ведь не одно и то же?

— Нет. Если это не дела, а делишки.

— Дела, брат, дела. Крупные дела — крупные деньги.

— Зачем они тебе, Моремаша?

— Деньги-то? Лично мне они не нужны. Они нужны народу, честному народу. А у честного народа их нет. Я устанавливаю баланс денег между честными, у которых их не водиться, и нечестными, у которых их куры не клюют.

— Ах, вот оно что! Робин Гуд, значит? Что ж ты мне, раньше, батенька, не признавался в своих святых деяниях? — с сарказмом протянул Бельский.

— А потому что, все святые деяния должны обнародоваться только после смерти деятеля.

— С чего ты взял?

— А так повелось почему-то. Жил-жил человек, никто про него не знал, а потом — хлоп! и умер. Вот тут-то вдруг все и ахнули: а делов-то сколько человек этот незаметный, оказывается, наворочал! Он и «заслуженным» вдруг стал, посмертно, правда, он и «лауреат» разный, он и «величайший гений эпохи»… А человеком-то, оказывается, каким милейшим был! Святейшим! И что же мы, черти окаянные, не замечали его, не уберегли вовремя?! Такого человека обидели! И льем крокодиловы слезы еще долго потом после его смерти, и кушаем, вытирая сопельки, оставленные им харчи.

— Тебя ждет тоже самое?

— Да, — траурно заключил свои причитания Мореман.

— Значит, своими харчами ты пока еще никого не потчуешь?

— Нет, нет, нет! Только после смерти!

— Начинаю понимать твою позицию. И все же, что ж за дело у тебя на сей раз? Я же вижу, ты заполнен им до макушки. Когда ты бываешь таким озорным, значит, копейка валит к тебе лавиной. Так ведь? А из чьего кармана?

— Чего тебе надобно, старче? — усталым голосом спросил Мореман, явно насытившись этой темой.

— Откуда слушок про Н.С.?

— Чего?

— О письме, что на почте вскрыли?

— Что-то я не въеду никак? А почему ты у меня об этом спрашиваешь?

— А кто Верке Цилиной об этом сообщил?

— Так она у тебя работает?.. Ну такая… блондиночка… маленькая, с глазками — хлоп-хлоп… Верно? Во баба! — восторженно поднял большой палец Мореман. — Нет, ты не подумай, у меня с ней дел не было! Просто я её подружку знаю и случайно у неё дома Верку застал, вот там и рассказал.

— Когда?

— Вчера.

— Во сколько? — Бельский хищно подобрался.

— Часов в шесть-семь. Верка, видать, знала обо мне понаслышке от Юльки, подружки моей… Долго не задержалась, убежала. Боится…

— Чего боится?

— Не чего, а за что. За репутацию свою: ты ж меня знаешь… Не всякая пуританка со мной рядом усидит ровно. Хотя… И эту раскрутить можно…

— А сам-то откуда услышал?

— Это равносильно вопросу — откуда я беру деньги. Из кассы взаимопомощи, конечно.

Бельский погрустнел. Они вошли в дом. Мореман сразу кинулся к магнитофону.

— Новенькое есть что-нибудь?

— Не занимаюсь я им. Некогда. Диссертацию завершаю.

— Ну-у. Умница, умница. Вари чай.

— Моремаша, я не буду тебя насиловать своими методами, которые применимы, как ты считаешь, только к моим шизофреникам, но будь тогда любезен мне в благодарность за это утолить мое любопытство добровольно.

Мореман задумался.

— А зачем тебе? — серьезно спросил он, возвращаясь в тот облик, который нравился Бельскому больше.

— Я хочу найти фотографию, о которой завтра будет трещать весь город, — схитрил Бельский.

— Ты уже знаешь?

— И ты?!!

— И я.

— Ну тогда тем более.

— Шурик, ты можешь дать слово?

— Какое?

Мореман подумал.

— Два слова. Первое: что ты не выдашь меня, а будешь обрабатывать человека, как тебе угодно, только сам. И второе: что ограничишься только поисками фотографии по тому каналу, на который я тебя наведу.

Бельский уже заранее был благодарен Мореману, но дать слово по второму пункту условий было трудно. Поиски фотографии, если ими заниматься, могли быть только средством для достижения цели большей. Но тут же сообразил, что если сделать акцент во фразе Моремана на словах «только по тому каналу…», то, пожалуй, слово можно дать.

— Даю. Можешь быть спокоен.

— Иди к Лёньке Гритшину.

— К Жабе?!!

* * *

Ленька Гритшин в те далекие школьные годы действительно был помешан на фантастике, но пришельцы ему в каждой тени не мерещились, как он утверждал…

Полные слез Витькины глаза надолго запомнились Гритшину. Нельзя сказать, что он не понял обиды друзей, причины осуждения за свою шутку. Даже пытался оправдываться потом перед ними: «Я же хотел, чтобы нам интересней жилось…». И он искренне переживал, что не предусмотрел такого исхода. Надеялся на похвалы и восторги, а добился серьезного ущерба дружбе с приятелями. Но дети, хоть и почти взрослые, есть дети. Со временем история эта почти забылась, точнее друзья старались не вспоминать её. Однако еле ощутимое неприятное чувство Гритшин теперь постоянно вызывал у Витька и Женьки. Трудно его было объяснить. Какая-то подозрительность и настороженность не оставляла с тех пор ребят.

Окончание школы расторгло союз «академиков». Витек и Женька поступили в московский университет: первый — на физфак, второй — на химфак. А Гритшин поехал в далекий город С. поступать в экономический институт, где на одной из преподавательских должностей работал родственник Гритшиных. Родители Леньки настаивали на том, чтобы этот родственник ни в коем случае не помогал Леньке при поступлении: пусть сам пробивает себе дорогу в жизни, пусть с самого начала она будет честной…

Родственники выполнили их настояние. И Ленька не поступил, не хватило балла…

Плюнув на эту затею, тем более Леонида и не очень-то тянуло в экономический, на котором уж очень настаивали лишь родители, он решил попытать счастья в медицинском. Но не сразу.

А пока родственники обеспечили ему на время предполагаемого обучения жилплощадь и устроили на не очень тяжелую работу, но такую, чтобы можно было прокормиться.

На предприятии, где он работал, было много интересных людей, но по настоящему привлек Гритшина лишь один — молодой парень, только что демобилизовавшийся из армии. Это был Александр Бельский.

Чувствуя себя рядом с этим высоким и атлетически сложенным молодым человеком несколько неловко из-за своего небольшого роста и отсутствия такой внешней эффектности, Гритшин укротил свое самолюбие и решил познакомиться с Бельским, чьи внутренние качеств сильно привлекли Леньку. Он сразу заметил его ум, доброту, обаятельность, умение слушать человека, сострадать, сопереживать. В тоже время Гритшина поражала удивительная способность Александра корригировать эмоции других людей — утешить, поднять дух, взбодрить. В нем не было ни капли трусости и эгоизма. Гритшин искренне удивлялся, как в человеке может сочетаться такое множество положительных качеств. Даже несколько злился, тщетно выискивая в нем отрицательные черты. Но не завидовал. Он был уверен, что обладает великим преимуществом перед ним, но никак не мог понять, в чем оно заключалось.

Александр, в свою очередь, обратил на Гритшина такое же внимание. Он сразу отдал ему должное как в отношении умственных способностей, так и некоторых очень ценных, по его мнению, личностных качеств. Бельского поражала способность Гритшина настоять на своем, доказать свою правоту и вовсе не путем каких то сложных философских умозаключений, а загадочным воздействием на психику человека, эмоциональной передачей убежденности в своей правоте. Когда он спорил с кем-нибудь, его собеседник яростно доказывая свою точку зрения, начинал вдруг сдаваться, постепенно утрачивая активность, будто парализуясь под путами гритшинских рассуждений, логики и эмоций. Иногда это очень походило на гипноз. Потому что спустя несколько дней, зачастую, собеседник возвращался к своему первоначальному мнению, недоумевая, как раньше мог согласиться с Гритшиным…

Мало кому удавалось четко и достаточно объемно охарактеризовать Гритшина. При попытках сделать это получались крайне нечленораздельные определения: «Гритшин? О-о! Это-о… Да-а!» или: «Гритшин? Ну-у! Человечек! Как бы это сказать… Сила!» У всех почему-то появлялись необъяснимые затруднения. И только Бельский нашел Гритшину определение сразу, правда, неполное, но достаточное для того, чтобы выделить его среди других: «ЛИЧНОСТЬ». Ум, воля, энергичность и умение «давить» на психику людей — вот первые качества, которые бросились в глаза Бельскому. Потом выявилось много других, неведомых пока ему, но это случилось немного позже.

Гритшин, узнав, что Александр собирается поступать в медицинский институт, решил «составить ему компанию». Именно составить компанию. Леонид любил всегда повторять, что жизнь у него впереди, а прожить он ее собирается долго, так что можно перепробовать не один вуз, прежде чем остановиться на каком-то одном. Призыв в Советскую Армию Гритшина обходил стороной: какая-то наследственная болезнь, тщательно скрываемая, не только освобождала от воинской обязанности, но и серьезно ограничивала его трудоспособность. Поэтому готовиться к поступлению в медицинский Лёнька начал вместе с новым другом.

Оба сдали экзамены с успехом. Бельский определился сразу. Его еще со школьной скамьи привлекала психиатрия, и особых проблем здесь не было. А Гритшин не торопился: «До пятого дотяну, а там видно будет…»

Но не дотянул. В начале третьего курса он исчез. Перестал появляться на занятиях, и дома его невозможно было поймать. Он исчез из поля видимости всех знакомых и друзей, но Бельский точно знал, что он в городе.

Конец ознакомительного фрагмента.