Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Александр Борисович Каменский (2019)

В последние десятилетия в социальных и гуманитарных науках уделяется немалое внимание феномену безумия. Тем не менее крупных работ, посвященных этой теме в контексте истории России Нового времени, до сих пор практически не было. Книга Александра Каменского — одно из первых исследований, восполняющих этот существенный пробел. Монография построена на материале комплекса документов органов политического сыска в Российской империи — Преображенского приказа, Канцелярии тайных и розыскных дел и ее преемницы — Тайной экспедиции Правительствующего сената. Автор показывает, как на протяжении XVIII века менялось отношение к психическим заболеваниям, пересматривалась их трактовка, формировались практики обращения с душевнобольными. В фокусе внимания историка — причины психических заболеваний, формы их проявления и отражение исторических событий в сознании душевнобольных. Изучение следственных дел более трехсот мужчин и женщин — представителей разных социальных слоев, совершивших на протяжении столетия правонарушения политического характера, позволяет автору уточнить и скорректировать ряд устоявшихся в историографии положений о работе государственных институтов и их отношении к безумию, а также выявить особенности российских практик в сравнении с принятыми в других странах того времени. Александр Каменский — доктор исторических наук, профессор НИУ ВШЭ.

Глава 1

От Петра до Павла: монаршее и церковное попечение о сумасшедших

Царей должность есть (якоже и в учении отроческом в пятой заповеди положено) содержать подданных своих в безпечалии и промышлять им всякое лучшее наставление как к благочестию, так и к честному жительству.

Феофан Прокопович «Правда воли монаршей»

6 апреля 1722 года император Петр Великий, который, как известно, никакие сферы жизни своих подданных не оставлял без монаршего внимания, издал указ «О свидетельствовании дураков в Сенате». На сей раз внимание царя привлекло то обстоятельство, что одни имели обыкновение завещать свое имущество нездоровым наследникам, а другие выдавали за таких же безумцев замуж своих дочерей. Между тем от них, считал государь, «доброго наследия к государственной пользе надеяться не можно, к тому ж и, оное имение получа, беспутно расточают, а подданных бьют и мучат, и смертные убийства чинят и недвижимое в пустоту приводят». Отныне безумных родственников надлежало представлять в Правительствующий сенат на освидетельствование. При установлении же высшим правительственным учреждением империи у кого-либо факта сумасшествия («которые ни в науку, ни в службу не годились, и впредь не годятся») таковому следовало запретить вступать в брак, а также наследовать недвижимость¹⁴. Судя по тому, что через полтора с лишним года эту законодательную норму пришлось корректировать, ретивые чиновники восприняли царскую волю слишком буквально: 6 декабря 1723 года Петр распорядился не отбирать имение у «дураков», уже успевших жениться и обзавестись детьми¹⁵.

До появления указа 1722 года никакого законодательного акта, регламентировавшего статус душевнобольных, в российском праве не существовало, так что и здесь Петр I проявил себя как новатор. Стоит, однако, заметить, что по сравнению с восходившим к римскому праву европейским законодательством, которое еще в эпоху Средневековья не признавало браков с сумасшедшими и лишало их владельческих прав, петровский указ был довольно либеральным. Между тем его трактовка исследователями соответствует сложившейся в историографии характеристике петровского законодательства в целом, как проникнутого духом рациональности и заботой о государственной пользе. Так, по мнению Л. В. Янгуловой, «в обществе с четко артикулированной властью, основным принципом жизни которого провозглашалась рациональность, основанная на производстве и собственности, безумие было непростительным грехом не столько потому, что это было плохо, сколько потому, что это было непродуктивно, не приносило никакой пользы»¹⁶. Ей вторит Е. В. Федосова, полагающая, что «меры в отношении душевнобольных, в своей прерогативе, были направлены на защиту государственных интересов»¹⁷.

То, что император никогда не забывал о государственном интересе — в том числе и о том, чтобы у подданных рождалось способное к государственной службе здоровое потомство, — сомнений не вызывает, но нельзя не признать, что на сей раз он проявил заботу и о благосостоянии подданных. Примечательно, что Петр, полагая, что у сумасшедшего не может быть здорового потомства, то есть безумие передается по наследству, очевидно, рассматривал его не как грех или происки дьявола, а именно как болезнь, превращающую несчастного в неполноценного члена общества. Однако при этом диагностирование болезни, как можно было бы подумать, поручалось не медикам, а чиновникам. Так, к примеру, М. Б. Велижев пишет, что «даже после введения в 1815 году точной процедуры медицинского освидетельствования окончательное решение по делу (как и прежде, со времен петровского указа 1722 года „Об освидетельствовании дураков в Сенате“) принимал Сенат, инстанция, не имевшая прямого отношения к врачеванию»¹⁸. Однако в действительности дело обстояло не совсем так. Сенаторы, читавшие царские указы иначе, чем современные исследователи, понимали, что им надлежит выносить решения на основании медицинского освидетельствования, которое они должны организовать. Так, к примеру, 14 августа 1733 года Анна Ивановна Волкова обратилась в московскую контору Сената с просьбой освидетельствовать ее сына Бориса, бывшего переводчика Коллегии иностранных дел, «по которому челобитью по определению Правительствующаго сената канторы того ж августа оной Борис Волков доктором Шмитом, да штап-лекарем Масом осматриван, а в осмотре показано, что он, Волков, в меленколии и весьма безумен, и у дел ему быть немочно, и вылечить ево невозможно»¹⁹.

Впрочем, к медицинскому освидетельствованию Сенат, видимо, прибегал не всегда, и зависело это от цели постановки диагноза. Упомянутый выше Волков к 1733 году находился в отставке, и его мать хотела, чтобы на основании освидетельствования его отправили в монастырь. Между тем петровский указ 1722 года имел, судя по всему, несколько иной посыл. На первый взгляд, как и многие другие петровские нововведения, он кажется не слишком продуманным. Если бы всех сумасшедших с бескрайних просторов России стали бы отправлять на освидетельствование в Сенат, вряд ли у сенаторов осталось бы время на решение каких-либо иных государственных задач, а у немногочисленных медиков на лечение других больных. В действительности же действие указа распространялось только на дворян, военных и государственных служащих, то есть тех, кто мог владеть недвижимостью и чьи дети, как и их отцы, были обязаны государству службой. Отсюда и возложение обязанностей на Сенат, который на основании освидетельствования мог лишить имения и санкционировать освобождение от службы. О том, что сенаторы поняли высочайший указ именно так, свидетельствует их реакция на уточняющий указ от 6 декабря 1723 года. В тот же день сенаторы решили: «Таких свидетельствовать таким образом: Сенату спрашивать их пред собою о всяком домовном состоянии (то есть об управлении имением. — А. К.), как бы можно умному человеку ответ в том учинить. И ежели по вопросу отповеди учинить не может, а станет инако о том говорить, то можно из того дурачество познать, а которые из таковых уже женаты и имеют детей, у тех деревень не отнимать»²⁰.

Спустя более полувека, в 1776 году, генерал-прокурор Сената князь А. А. Вяземский, ссылаясь на петровский указ 1722 года и решение сенаторов 1723 года, с сожалением констатировал: «Ныне открывается, что многие умышленным образом представляют себя повредившимися в уме для собственных своих обстоятельств и для выгод родственников, которым достается имение, и в таковых случаях по одним вопросам всякой свободно может представить себя безумным»²¹. Генерал-прокурор предложил запросить Медицинскую коллегию о том, по каким признакам можно определить безумие, привлек к делу нескольких экспертов и послал соответствующий запрос в Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел, которая, в свою очередь, переадресовала его рижскому магистрату. В ответ от медиков были получены пространные описания признаков безумия (см. приложение), а из Риги пришло сообщение о том, «что о свидетельстве там никакого такого учреждения нет», диагноз ставят врачи и что больного сперва пытаются вылечить, а если это не получается, отдают родственникам или помещают в местную богадельню. Было ли в результате принято какое-то решение, неизвестно, но суть указа 1722 года и его практическое применение таким образом становятся понятнее.

Между тем в отсутствие законодательного регулирования статуса психически больных ко времени появления петровских указов в России существовала уже сложившаяся практика обращения с безумными, которых, как правило, отправляли на излечение в монастыри²². Все исследователи вслед за Фуко справедливо отмечают, что изоляция в виде монастырского заключения (а помещение умалишенных в монастыри было общеевропейской практикой) мало чем отличалась от тюрьмы. Но, надо заметить, что в отсутствие иных мест для изоляции душевнобольных (первые проекты строительства доллгаузов появились в петровское время, но не были реализованы) у власти попросту не было альтернативы. К тому же психиатрическая наука еще только зарождалась, и считалось, что уединенная монастырская жизнь с ежедневными молитвами, регламентированным распорядком дня и однообразным трудом способствует исправлению ума, хотя, как мы увидим, уже в XVIII веке нередко перед тем, как отправить безумца в монастырь, его пытались лечить доступными медицинскими средствами.

Очевидно, что использование монастырей в роли доллгаузов не вызывало восторга у деятелей церкви, и, как справедливо отмечают С. О. Шаляпин и А. А. Плотников, «проблема необходимости и возможности заточения умалишенных преступников в православные монастыри в XVIII в. была одним из камней преткновения в отношениях между государственными органами и иерархами Синода, которых сложно было заподозрить в нелояльности к существующей власти, но которые, тем не менее, проявляли редкую настойчивость в попытках избавить монашеские обители от необходимости содержать „изумленных“ правонарушителей»²³.

Трудно сказать, чего было больше в этой настойчивости — заботы о благочестии или стремления избавиться от лишних забот и, главное, лишних расходов, но тут на сцене вновь появляется Петр I. 5 сентября 1723 года он распорядился:

Сумасбродных и под видом изумления бываемых, каковые напредь сего аки бы для исцеления посылались в монастыри, таковых отныне в монастыри не посылать²⁴.

Краткость и не вполне обычная для петровского законодательства лексика этого указа свидетельствует о том, что, скорее всего, он был принят спонтанно и без особой подготовки. Действительно, история этого указа по-своему уникальна. В «Полном собрании постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи» сообщается, что указ стал известен «по словесному объявлению от членов того Синода» Феодосия Яновского, Феофана Прокоповича и Феофилакта Лопатинского, а принят был государем «будучи в саду Ея Величества»²⁵. Можно предположить, что названные церковные иерархи, прогуливаясь с императором по саду, воспользовались его хорошим расположением духа и уговорили его принять данное решение. Однако биохроника Петра сообщает, что это была не просто прогулка на свежем воздухе, а голова царя вообще была в этот день занята совсем иными вещами. 5 сентября 1723 года пышно праздновалось тезоименитство царевны Елизаветы Петровны. Празднование началось торжественным молебном, затем была спущена на воду новая яхта, на которой пили вино, а позже многочисленные гости гуляли в саду, где Петр имел беседу с персидским послом. Все веселье закончилось лишь во втором часу ночи²⁶. Возможно, между делом, чтобы просто отвязаться от назойливых священнослужителей, царь и обронил неосторожную фразу. Письменного указа, подписанного Петром, очевидно не существовало, и в Полное собрание законов этот указ попал именно в формулировке, устно сообщенной членами Синода.

Так или иначе, но относительно того, как теперь следует поступать с умалишенными, Петр никаких указаний не дал, и это не могло не породить проблему. Поначалу, по-видимому, практика отсылки безумных в монастыри сохранялась, поскольку, как отмечает Е. Махотина, в 1725 году Синод пытался установить порядок, согласно которому до отправки в монастырь необходимо было провести медицинское освидетельствование²⁷. Мы не знаем, присутствовала ли супруга первого императора при разговоре в саду, но вскоре после смерти Петра I, уже в мае 1725 года, последовал сенатский указ «Об отсылке беснующихся в Святейший Синод для распределения их по монастырям»²⁸. В указе упоминались два служащих Бутырского полка и имелась отсылка к резолюции Петра I на докладе генерала Г. П. Чернышова от 19 января 1723 года об определении в монастыри солдат, не способных больше продолжать службу²⁹. Однако Синод, ссылаясь на указ от 5 сентября 1723 года, судя по всему, воспротивился этой практике, так как 15 марта 1727 года последовал именной указ Екатерины I, объявленный из Верховного тайного совета. В этом указе отношение к эпизоду 1723 года как к досадному недоразумению было выражено вполне ясно:

Понеже по указам блаженныя и вечно достойныя памяти Его Императорскаго Величества Нашего любезнейшаго супруга и Государя по делам Преображенской канцелярии которые люди мужеска полу и женска, престарелые и увечныя, являлись в важных винах, а другие изумленные, таковые посыланы престарелые за те вины, а изумленныя для исправления ума, в разные дальные монастыри и были содержаны по указам. А ныне донесено Нам, что таких явившихся для посылок в монастыри в Синоде не принимают, объявляя указ 723 года, которой записан в Синоде по словесному объявлению от членов того Синода. Того ради повелели Мы таковых виновных людей в монастыри принимать по-прежнему³⁰.

Формулировка этого указа примечательна тем, что престарелые посылались в монастыри «за те вины», то есть в качестве наказания, а умалишенные «для» излечения. Указ 1727 года, как представляется, развязал руки руководителям политического сыска, но в соответствующих архивных фондах нет ни одного дела о безумцах, начатого в 1724–1731 годах. Возможно, эти дела не сохранились, но не исключено, что глава Тайной канцелярии А. И. Ушаков и его подчиненные просто не хотели вступать в пререкания с церковными властями³¹.

Какие указы Петра имела в виду его супруга (или писавшие за нее указ 1727 года члены Верховного тайного совета), нам неизвестно и, скорее всего, не знала этого и она сама. Наиболее вероятно, что имелись в виду не нормативные акты, а распоряжения царя, касавшиеся конкретных лиц. Однако на несколько ближайших лет конфликт затух и разгорелся вновь уже в царствование Анны Иоанновны. В 1734 году Синод, вновь ссылаясь на указ 1723 года, отказался принять и отправить в монастырь присланного из Тайной канцелярии солдата Семеновского полка Герасима Суздальцева, который, лежа в госпитале по причине меланхолии, «поносил императрицу бранными словами». Из Синода Тайной канцелярии сообщили, что собираются обратиться к императрице, чтобы она подтвердила указ Петра. Это обращение, апеллирующее к трагическому происшествию с крестьянином Данилой Ширяевым, погибшим в «квасном котле» в Даниловом монастыре за пять дет до того, должно было доказать невозможность обеспечения монастырями надлежащего досмотра за сумасшедшими. Согласно дореволюционному историку П. В. Верховскому, обращение готовилось в Синоде в марте 1735 года, но не было подано, потому что Феофан Прокопович якобы «переговорил с Ушаковым и просил больше не присылать»³². Возможно, такой разговор действительно состоялся, однако глава Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков вряд ли мог что-либо обещать Феофану, не обладая иными способами решения проблемы безумных политических преступников. 2 мая 1735 года Ушаков также подал соответствующее доношение на высочайшее имя. Суздальцев все это время продолжал сидеть под караулом, а в начале сентября снова обругал государыню. Вскоре секретарь Тайной канцелярии Н. Хрущов был вызван в Кабинет министров, где ему был объявлен именной указ от 6 сентября 1735 года³³. Указ ссылался на доношение Тайной канцелярии о содержащихся в ней пяти безумных колодниках, каковых по указу 1727 года надлежало отправить в монастыри. Впредь следовало действовать таким же образом, причем Тайной канцелярии было предписано определять режим содержания, а монастырским властям рапортовать в случае излечения узника под воздействием благотворной атмосферы монастыря³⁴.

Исполнение этого указа столкнулось с определенными техническими трудностями. В 1739 году Тайная канцелярия доносила Кабинету министров, что Синод снова отказывается отправлять присылаемых к нему сумасшедших в монастыри, ссылаясь на отсутствие необходимых финансовых ресурсов для их транспортировки, и спрашивала, как ей следует поступать. На этот запрос последовала резолюция Кабинета, согласно которой до составления штатов Синода канцелярии следовало использовать собственные ресурсы³⁵.

Новый виток противостояния светских и церковных властей пришелся на начало царствования Елизаветы Петровны. Синод, вдохновленный указом императрицы от 12 декабря 1741 года, предписывавшим во всем руководствоваться законодательством ее отца, попытался было добиться отмены указов 1727 и 1735 годов, но Елизавета, велевшая Сенату пересмотреть все послепетровское законодательство и еще не получившая от него соответствующий доклад, на эти попытки никак не отреагировала. В 1743 году митрополит ростовский и ярославский Арсений Мацеевич, который через двадцать с небольшим лет сам попал в Тайную экспедицию, отказался принять в один из монастырей своей епархии признанного сумасшедшим ярославского посадского Ивана Крылова. В своем эмоциональном послании Синоду и Тайной канцелярии митрополит утверждал:

Монастыри устроены и снабдены награждением для пребывания богоугодного честных и беспорочных и не подозрительных лиц, вечного спасения желающих и отдавших совсем себе и посвятивших всю жизнь свою на службу богу, и суть потому места святыя и освященныя на всегдашную службу богу, а не для содержания сумазбродов, воров и смертных убийц колодников.

На это послание из Тайной канцелярии последовала суровая отповедь, в которой указывалось, что воров и убийц в монастыри не посылают, «и того ради его преосвященству во всяких случаемых с коллегиями, канцеляриями и канторами делах, корешпонденции иметь самым настоящим порядком, не примешивая того, чего в делах не обретается, но как государственныя правы и Ея Императорскаго Величества указы повелевают без всякого нарушения»³⁶. Однако если в Тайной канцелярии полагали, что поставили строптивого митрополита на место, то ошибались. Уже в следующем году Арсений отказался принять в Спасо-Преображенский монастырь в Ярославле местного посадского Федора Юрьева, которого московская контора Тайной канцелярии попыталась отправить туда напрямую, в обход Синода. То ли московские чиновники не знали о предшествующем столкновении их петербургских коллег с Арсением, а то ли попросту хотели выполнить просьбу тетки Юрьева, просившей определить его именно в этот монастырь. На сей раз митрополит не стал писать экспрессивных филиппик, но лишь заметил, что без указа Синода принять безумца не смеет и не может. В результате ярославец был определен в московский Спасо-Андроников монастырь, где и провел следующие два года³⁷.

Между тем именно в эти годы Сенат, Синод и Тайная канцелярия совместными усилиями пытались урегулировать процедуру отправки сумасшедших в монастыри. 22 июля 1742 года Ушаков подал доношение в Сенат, в котором, сперва пересказав указы 1727 и 1735 годов, констатировал:

А ныне по силе оных же имянных указов таковыя посылающиеся ис Тайной канцелярии в Синод колодники не принимаются. А в указе Ея императорскаго величества Святейшаго Синода в Тайную канцелярию написано: в Святейшем, де, Синоде за отданием по синодальному дворцовому и казенному приказу доходов ведомство в Коллегию экономии денежной суммы, на каковой бы оным безумным и престарелым отсылку от Синода в монастыри чинить, не имеетца. И оная отправа тем престарелым и безумным была от той Тайной канцелярии, а о приеме их и о содержании и, буде кто похочет, и о пострижении из Синода в те монастыри, в которыя оныя в отсылку назначены будут, послушныя указы посланы будут. И за тем неприемом в Синод от Тайной канцелярии в розсылку оных колодников множитца, а которыя наперед сего от той канцелярии и сосланы, и за ими для караулу салдат имеетца немалое число, от чего в той канцелярии при караулах имеетца самая нужда, да и на провоз оных колодников прогонных и на корм у пути денег употреблять не ис чего, потому что на содержание той канцелярии канцелярских служителей и на всякия нужнейшия канцелярския росходы в присылке из Штатс-конторы сумма бывает самая малая, чем и оная канцелярия содержит себя с великою трудностию³⁸.

Ушаков предложил все расходы возложить на Коллегию экономии, ей же поручить назначение отставных солдат для караула, а безумных кормить в монастырях за счет «убылой монашеской порции», то есть умерших монахов. Сенат оперативно отреагировал на это доношение, и уже 29 июля сенаторы приняли решение, удовлетворившее все пожелания главы Тайной канцелярии. 31 июля соответствующий указ был послан в Синод, Коллегию экономии и Тайную канцелярию. При этом право определять, в какой именно монастырь отсылать безумного преступника, было предоставлено чиновникам политического сыска.

Однако Синод с этим не согласился и 23 августа подал в Сенат «ведение», в котором возражал против передачи этой функции Тайной канцелярии, поскольку от этого…

…может монастырям быть немалая тягость, ибо, чтоб та Тайная канцелярия такое совершенное, сколько, где в монастыре имеется убылых монашеских порций, також и о состоянии коего ж до монастыря основательное могла иметь известие, Святейший Синод не уповает. И потому может оная означенную насылку чинить и в такие монастыри, где и единой убылой монашеской порции нет. Из сего не иное воспоследует точию единому пред другим излишняя тягость и не уравнение. К тому может и то статься, что тое ж насылку будет чинить не только в ближние от Москвы, но и в самые московские монастыри, как то уже и ныне есть, а по означенным имянным указом повелено таковых колодников посылать в разные дальные монастыри³⁹.

На сей раз Сенат не спешил с решением. Один из документов Коллегии экономии начала 1743 года сообщает: «…таковых присылаемых ис Тайной канцелярии колодников отсылать Колегии экономии прямо в те монастыри, в которыя от оной канцелярии назначены будут»⁴⁰. Однако в марте этого же года сенаторы все же обратили внимание на воззвание церковных иерархов и согласились с их доводами. Отныне Тайной канцелярии надлежало запрашивать Синод о том, в какой монастырь отправлять безумца, а затем передавать эти сведения Коллегии экономии.

Казалось бы, проблема решена, порядок установлен, но на следующий год дело запуталось еще сильнее. Указом от 15 июля 1744 года Коллегия экономии была передана в ведение Синода. В 1747 году туда из Тайной канцелярии был послан признанный сумасшедшим нижегородский посадский Григорий Дружинин, но Синод отослал его обратно по причине отсутствия средств и людей для препровождения Дружинина в определенный для его пребывания Соловецкий монастырь. В канцелярии, по-видимому, удивились и, ссылаясь на указ 1742 года и на то, что теперь «синодальная економическаго правления канцелярия имеетца быть в ведомстве Святейшаго Правительствующаго Синода», вновь отправили Дружинина в церковное ведомство, но вскоре опять получили его обратно на том основании, что Коллегия экономии передана в ведение Синода «с теми токмо расходы, каковые были и употреблялись при любезнейшем Ея Императорскаго Величества родителе Государе императоре Петре Великом, а по табельному, учрежденному при жизни Его Императорскаго Величества, окладу таковых на розсылку присылаемым из Тайной канцелярии колодникам по монастырям росходов не положено». В результате канцелярия сдалась и отправила Дружинина на Соловки за свой счет⁴¹. Стоит также заметить, что помещение безумных преступников в московские и близлежащие монастыри продолжалось. И не могло не продолжаться, хотя бы потому что московская контора Тайной канцелярии за назначением монастыря обращалась не непосредственно в Синод, а в московскую же синодальную контору и духовную консисторию, в ведении которых были только монастыри Московской епархии, воссозданной как раз в 1742 году и включавшей территорию в радиусе 125 верст от старой столицы. Насколько эти учреждения были осведомлены о возможностях подведомственных им монастырей, неизвестно.

В короткое царствование Петра III вновь возникла идея строительства доллгауза для безумных. Сенат затребовал у Академии наук сведения о том, как устроены подобные заведения в иных странах, и всесведущий академик Г. Ф. Миллер, который на тот момент являлся конференц-секретарем Академии, подготовил соответствующий проект. С этим проектом иногда связывают начало психиатрии в России, поскольку Миллер предложил поделить душевнобольных на четыре категории по видам заболевания и содержать их раздельно, а также настаивал на их лечении медицинскими средствами, полагая, что священники им помочь не могут⁴². Тогда же, в связи с ликвидацией Тайной канцелярии, был составлен «Статейной список, учиненной из дел о присылаемых из разных мест и приводимых в Тайную канцелярию, а в бытность оной в Санкт-Петербурге в Тайную кантору разных чинов людей, кои явились в уме поврежденными, и для содержания ко исправлению их в уме по силе имянного указу, состоявшагося в 735‑м году сентября 6 дня, по определению Тайной канцелярии и оной канторы розосланы в разные монастыри». Всего в списке оказались 33 человека, отправленные в монастыри в период с 1746‑го по начало 1762 года, причем около большинства имен имелись пометы о том, что канцелярия не располагает сведениями ни о выздоровлении, ни о том, жив этот человек или умер. Имена двух безумцев, отосланных в монастыри, в канцелярии не сохранились, и они обозначены как «неизвестные»⁴³. По-видимому, список был представлен императору, но никаких распоряжений относительно означенных в нем лиц не последовало.

Доклад же Сената по вопросу о доллгаузах в начале августа 1762 года получила уже Екатерина II. Сенаторы, которым императрица поручила пересмотреть все законодательство покойного супруга, посоветовали его указ о строительстве доллгауза оставить в силе, но, поскольку на это требовались время и средства, определить для содержания безумцев какой-нибудь один монастырь, для чего запросить Синод⁴⁴. В результате было решено выделить два монастыря в Московской и Новгородской губерниях, а для надзора за сумасшедшими использовать отставных военных⁴⁵. Собственно, и распоряжение Петра III, в соответствии с которым был подготовлен доклад Сената⁴⁶, и решение его супруги, чье детство прошло в Германии, свидетельствуют о том, что они оба знали, что в Европе душевнобольных помещают в специальные учреждения, и видели в российской практике своего рода анахронизм. В 1765 году А. Л. Шлецеру, находившемуся в это время в Германии, было дано указание осмотреть тамошние доллгаузы. Им был прислан подробный отчет, сводящийся к тому, что доллгаузы в германских городах находятся в ведении тамошних магистратов, устройство их непросто, но такая богатая страна, как Россия, конечно же, с этой задачей справится⁴⁷.

Однако Екатерина II, по-видимому, еще не была готова к столь масштабному делу, и в 1766 году проблема политических безумцев была решена радикальным образом. 6 ноября этого года Синоду было объявлено высочайшее повеление, согласно которому местом содержания направляемых из Тайной экспедиции сумасшедших был определен суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Показательно при этом, что, хотя ответственность за соблюдение режима содержания в нем безумных преступников была возложена на настоятеля монастыря, общий надзор должны были осуществлять местные светские власти: соответствующая инструкция была направлена в Суздальскую провинциальную канцелярию. Согласно этой инструкции, именно канцелярия должна была обеспечивать охрану заключенных в монастыре безумцев, для чего туда были посланы «унтер-офицеры и шесть человек солдат» из городовой роты. Безумных велено было содержать «не скованных», запрещено было давать им опасные предметы и письменные принадлежности, а того, кто будет «сумазбродничать», следовало отделить от остальных и несколько дней не кормить⁴⁸. Караульным предписывалось с заключенными «поступать без употребления строгости, а поелику они люди, в уме поврежденныя, то с ними и обращаться с возможною по человечеству умеренностию». Деньги на их содержание выделялись из Коллегии экономии в размере 9 рублей в год — сколько и на одного монаха⁴⁹.

Таким образом, сам механизм помещения и содержания в монастырях подозревавшихся в политических преступлениях умалишенных был основан на взаимодействии государства и церкви, причем последняя играла в нем подчиненную роль и должна была следовать инструкциям и принципам, разработанным в кабинетах правительственных учреждений. Обращает на себя внимание и явно продиктованное идеями Просвещения указание содержать безумцев «не скованных». В парижском Бисетре оковы с умалишенных были сняты лишь в 1792 году стараниями основателя французской психиатрии Филиппа Пинеля, и это при том, что Бисетр был медицинским учреждением, а его обитатели обычными пациентами, а не политическими преступниками.

Новый этап в судьбах безумных преступников наступил в 1775 году, когда в соответствии со статьей 380 «Учреждения о губерниях» во всех губернских городах надлежало устроить «дома для сумасшедших» под началом создававшихся там приказов общественного призрения, в ведении которых должно было находиться все касающееся медицины и образования. При этом разъяснялось:

Приказу Общественнаго Призрения надлежит иметь попечение, чтоб дом избран был довольно пространный и кругом крепкий, чтоб утечки из него учинить не можно было. Таковой дом снабдить нужно пристойным, добросердечным, твердым и исправным надзирателем и нужным числом людей для смотрения, услужения и прокормления сумасшедших, к чему нанимать можно или из отставных солдат добрых и исправных, или же иных людей за добровольную плату, кои бы обходились с сумасшедшими человеколюбиво, но притом имели за ними крепкое и неослабное во всякое время смотрение, чтоб сумасшедший сам себе и никому вреда не учинил, и для того держать сумасшедших по состоянию сумасшествия, или каждаго особо заперта, или же в таком месте, где от него ни опасности, ни вреда учиниться не может, и приложить старание об их излечении. Сумасшедших неимущих принимают безденежно, а имущих имение принимают в дом не инако, как за годовую плату на содержание, присмотр и на приставников⁵⁰.

Возложив обязанность заботиться о душевнобольных на местные органы власти, Екатерина действовала в соответствии с рекомендациями Шлецера, но не учитывала соображений Миллера: описание устройства сумасшедших домов не содержало никаких сведений о делении больных по категориям и, соответственно, касалось и «клиентов» Тайной экспедиции.

Процесс создания доллгаузов растянулся на многие годы. Первый появился в Новгороде уже в 1776 году, но лишь в 1780 году в Петербурге на берегу Фонтанки была открыта Обуховская больница, первое каменное строение которой было возведено в 1784‑м. В Москве для сумасшедших формально было выделено 26 коек в открытой в 1775 году Екатерининской больнице, но по факту коек было меньше, и сумасшедших помещали в инвалидный или смирительный дом. Так, к примеру, именно в инвалидный дом рекомендовал Тайной экспедиции поместить сошедшего с ума отставного секунд-майора Матвея Чурсина в 1791 году московский главнокомандующий князь А. А. Прозоровский⁵¹. Доллгауз же в Москве был построен лишь в начале XIX века. На местах дело обстояло не лучше. В 1784 году малороссийский генерал-губернатор П. А. Румянцев сообщал, что в Киевской губернии дом для сумасшедших еще не построен⁵². О том же в 1791 году рапортовал Владимирский губернатор И. А. Заборовский⁵³. Поэтому и после 1775 года Тайная экспедиция продолжала отправлять провинившихся безумцев в Спасо-Евфимиев монастырь. Задержки со строительством на местах доллгаузов не остались без внимания правительства, и указом 1786 года Синоду было велено для содержания безумцев выбрать в каждой губернии по одному мужскому и женскому монастырю и передать их в ведение приказов общественного призрения. В том же году П. А. Румянцев писал генерал-прокурору Сената князю А. А. Вяземскому, что указом императрицы в Малороссии для заключения сумасшедших определен Максаковский монастырь в Новгород-Северской епархии⁵⁴, но, в отличие от Спасо-Евфимиева, деньги на их содержание не выделены, в монастыре нет лекаря и караульных. Генерал-прокурор в ответном письме велел передать Максаковский монастырь в ведение, а, соответственно, и под финансовое обеспечение местного приказа общественного призрения, заметив по поводу Спасо-Евфимиева монастыря: «…посылаются иногда в сей монастырь сумасшедшия единственно только по известным Ея Императорскому Величеству обстоятельствам»⁵⁵.

Десятью годами ранее, в 1776 году, в Спасо-Евфимиевом монастыре случилась неприятность — из монастыря сбежал помещенный туда за год до того отставной гвардии капрал Яков Леонтович, с обстоятельствами жизни которого нам еще предстоит познакомиться. Узнав об этом, Екатерина II распорядилась послать в монастырь ревизора, о миссии которого рассказывается во второй главе.

С точки зрения отношения к душевнобольным интересно, что в феврале 1762 года из Герольдмейстерской канцелярии посылали в монастыри чиновников для приема присяги Петру III, причем присягали не только монахи, но и содержавшиеся там безумцы, которые таким образом, как бы по умолчанию, признавались дееспособными⁵⁶. Примерно в это же время в связи с ликвидацией Тайной канцелярии почти все дела сумасшедших были собраны в одно дело из 14 частей⁵⁷ и была составлена уже упоминавшаяся ведомость ранее отправленных в монастыри, про которых на тот момент не имелось информации о выздоровлении⁵⁸.

Между тем выигранное государством сражение за право отправлять безумных в монастыри не означало, что побежденный противник полностью сдался на милость победителя. Противостояние светских и церковных властей продолжалось, но уже на другом уровне. Согласно установленному порядку, монастырские власти, как уже было сказано, должны были докладывать Тайной канцелярии о случаях выздоровления находившихся на их попечении безумцев, и документы свидетельствуют, что подчас они пользовались этой возможностью, чтобы избавиться от лишней обузы. Так, в 1756 году из Савино-Сторожевского монастыря рапортовали о выздоровлении посланного туда тремя годами ранее подпрапорщика Саввы Петрова. Однако после освидетельствования в московской конторе Тайной канцелярии диагноз монахов не подтвердился, и чиновники с сожалением констатировали:

Оной архимандрит з братиею об оном Петрове, якобы он в совершенном уме имеетца, представляли, знатно, не хотя оного Петрова в том монастыре содержать и брацкой пищи ему употреблять, равно так, как напредь сего Угрешского монастыря от игумена о посланном к нему для такого ж содержания колоднике Дьячкове ложно представлено было⁵⁹.

Впрочем, то, что до екатерининского времени пребывание в монастырских обителях безумцев для их властей действительно становилось дополнительным бременем, сомнений не вызывает. Тремя годами ранее Синод, прося освободить из нижегородского Печерского монастыря якобы вылечившегося подпоручика Ивана Каирева, прямо ссылался на необходимость его кормить и покупать для него дрова и свечи, из‑за чего монастырь терпел «немалую тягость и убыток»⁶⁰. В 1754 году власти московского Спасо-Андроникова монастыря писали о невозможности содержать там ученика полотняной фабрики Варлама Ананьева «за пожарным временем и оскудением келей и хлеба». Так как сторожить Ананьева приходилось двум монастырским крестьянам, они несли убытки, «також, де, и государевых работах и податей денежных имеется великая остановка»⁶¹. В 1762 году московская духовная консистория обратилась в московскую контору Тайной канцелярии с сообщением, что в Николо-Угрешском монастыре нет средств для содержания отправленных туда безумцев. Однако финансовое обеспечение содержания в монастырях душевнобольных преступников в компетенцию Тайной канцелярии не входило, так что контора ответила лишь, что выздоравливающих надо выпустить, а остальных оставить на прежних условиях⁶².

Впрочем, в Тайной канцелярии тоже умели считать деньги. Когда в 1753 году после троекратных призывов из тульского Иоанно-Предтечева монастыря московская контора наконец согласилась освидетельствовать якобы выздоровевшего орловского купца Егора Красильникова и убедилась, что он по-прежнему не в своем уме, там констатировали:

…показанному архимандриту Аминадаву так неосмотрительно и несправедливо об оном Красильникове <…> в Тайную канцелярию представлять и тем излишнее в переписках Тайной канцелярии затруднения наносить, и в даче на прогоны казенным деньгам напрасно траты наносить весьма было не следовало⁶³.

Летом того же 1753 года в Покровский монастырь на Нерли⁶⁴ был отправлен крестьянин Дмитрий Михайлов, говоривший о себе «я, де, сам государь», поскольку «родная его мать, того ж села крестьянка Татьяна Яковлева, когда была жива, и тогда сказывала ему, Дмитрею, что она царского поколения». Уже в январе 1754 года из монастыря пришло сообщение о выздоровлении Дмитрия, в мае еще одно, а в июле монастырское начальство прислало уточнение:

Во оном нашем монастыре и кроме уже именованного весьма нужнаго колодника ныне имеется в присылке некоторые <…> а в том нашем монастыре имеется слуг только два человека, которые часто употребляются в посылки по монастырским потребам, а крестьян хотя имеется несколько душ человек, но и оные ныне все находятся в земледелании и в таковых нужных присмотрах и хранениях нам исправиться стало быть нуждно и невозможно.

Наученная горьким опытом московская контора эти призывы, однако, проигнорировала, и так продолжалось до начала 1756 года, когда руководство Владимирской епархии обратилось непосредственно к главе Тайной канцелярии А. И. Шувалову, который распорядился Михайлова немедленно освидетельствовать. Как, видимо, и предполагали в конторе, выяснилось, что крестьянин по-прежнему безумен, и его отправили обратно, но на сей раз потребовали от монахов объяснения. Настоятель Покровского монастыря иеромонах Фока оправдывался:

Что же он, Михайлов, ныне по свидетельству в Тайной канторе явился паки в прежнем ума своего не состоянии, и то разве он, Михайлов, такое безумие не налагает ли на себя каким притворным образом, или то временно на нем бывает, потому понеже, будучи он, Михайлов, во оном монастыре в содержании, по усмотрению и по спросам моим неоднолично, как из слов, так и с виду казался ума своего пришел во исправлении и никаковых непристойных слов от него произносимо не было⁶⁵.

Настоятель монастыря, конечно же, не обладал необходимыми познаниями в психиатрии, а крестьянин, вероятно, не стал рассказывать ему о своем высоком происхождении. Другой помещичий крестьянин, Гаврила Семенов, был отправлен в монастырь летом 1765 года. В октябре оттуда сообщили, что он дважды пытался сбежать, а уже в январе 1766 года, что он совершенно излечился. Семенова доставили в Москву для освидетельствования, на котором он вновь сообщил, что ему было видение (см. приложение). Крестьянина отправили обратно. На следующий год монахи вновь сообщили о его выздоровлении, но на сей раз им не поверили, и А. А. Вяземский с сожалением констатировал, что «архимандрит об оном представляет, сколько видеть можно, сщитая того колодника в монастыре у него пребывание себе в тягость». Выяснять отношения с архимандритом, однако, не стали и перевели Семенова в Спасо-Евфимиев монастырь, благо к этому времени он уже стал основным местом содержания политических безумцев⁶⁶.

Стремление монастырских властей избавиться от обузы было хорошо известно чиновникам политического сыска, неохотно реагировавшим на сообщения о выздоровлении сосланных. Такой расклад порождал подчас ситуации прямо противоположные. Так, в 1749 году в Тайную канцелярию явился бывший солдат Выборгского гарнизона Степан Маслов, бежавший из новгородского Юрьева монастыря, где он провел одиннадцать лет. В конце 1737 года он объявил за собой «слово и дело» и просил, чтобы «повелено было ему, Маслову, дать три полка, а он де Маслов у турецкого салтана Царьград возьмет». По словам беглеца, все это он сказал «в безумстве», а теперь совершенно излечился⁶⁷. В 1755 году бывший контролер Астраханской портовой таможни Дмитрий Шерков, выдержавший всего год монастырского заключения, совершив побег, также явился в Тайную канцелярию и сообщил:

Прошлого 754‑го прислан я именованный был из Правительствующего Сената во оную Тайную канцелярию в беспамятстве, а особливо в помешательстве ума, где тогда ж по усмотрению той канцелярии отослан был для исправления ума в Звенигород в Савин-Сторожевской монастырь, а как в уме исправлюсь, тогда велено во оную канцелярию от того монастыря репортовать. Где я, будучи, по воле Божией в уме и исправился, о чем и от того монастыря, что я в совершенной ум пришел, многократно во оную Тайную канцелярию писано было, но точию на то указу и поныне не получено. Чего ради принужден я был сам ис того монастыря в прошедшем августе месяце отлучитца и явитца по команде во оную Тайную канцелярию для наилутчего усмотрения и определения паки в службу Ее Императорскаго Величества к статским делам.

И хотя во время расспроса в канцелярии Шерков «озирался по сторонам, яко изумленной, чего ради и руки ему приложить не дано», просьбу его удовлетворили и отправили для продолжения службы в Коммерц-коллегию⁶⁸. Ранее, в 1741 году, два человека — солдат Степан Бодягин и бомбардир Иван Башилов — после года, проведенного в монастырях, первый — в Калязине, а второй — в Иосифо-Волоколамском, были отправлены обратно в свои полки для продолжения службы⁶⁹. Два года понадобилось для выздоровления в Иверском монастыре кирасиру Ивану Жданову, который был сослан за то, что «в ыступлении ума» топтал ногами складни и грозился их сжечь, говоря «образам де молиться не буду, оне, де, сделаны от мужика, а я, де, знаю бога на небе»⁷⁰. Майор Низового корпуса Сергей Владыкин, называвший в 1734 году себя «Петром III, и богом, и царем», а императрицу своей названной матерью и теткой и написавший несколько писем с упоминанием Шафирова и Балакирева, был по именному указу отправлен «в пристойной монастырь», но уже в 1736 году, после того как монахи и караульные в монастыре подтвердили его выздоровление, освобожден⁷¹. А вот солдата Петра Обрасцова, страдавшего в 1754 году религиозными видениями и заявлявшего, что «Ее Императорское Величество — змей и антихрист», после шести лет пребывания в Иосифо-Волоколамском монастыре, где, по мнению монастырского начальства, он полностью исцелился, после освидетельствования в Петербурге отправили обратно. Подобных случаев было немало. Так, в 1754 году освидетельствование прожившей три года в монастыре купеческой вдовы Елены Алексеевой показало, что она все еще не здорова, да и сама она выразила желание остаться в монастыре⁷².

Свидетельство Дмитрия Шеркова о том, что не только московская контора, но и сама Тайная канцелярия не всегда реагировали на донесения монастырей о выздоровлении содержавшихся в них безумцев, вполне правдиво. Так, Кирилло-Белозерский монастырь в 1756 году сообщал о выздоровлении отправленного туда четырьмя годами ранее жителя Киева Подольского Василия Андреева, но, судя по тому, что в 1758 году это сообщение было повторено вновь, канцелярия никак не отреагировала на первое послание⁷³. Случалось, что Тайная канцелярия игнорировала и посылаемые с мест сигналы политического характера: в 1749 году Нарвская гарнизонная канцелярия доносила о местном жителе, безумном чухонце плотнике Фридрихе Бартельсоне, который произнес «слово и дело». Ответа из Петербурга не последовало, и следующие пять лет плотник провел под караулом в местном магистрате. В 1754 году оттуда пришла промемория, согласно которой Бартельсон подал доношение, утверждая, что здоров, и магистрат предлагал освободить его «для нынешней всеобщей радости перворожденнаго благовернаго государя великаго князя Павла Петровича». На сей раз канцелярия откликнулась, велела Бартельсона снова допросить и, если ничего важного не скажет, отпустить⁷⁴. О деле упомянутого выше подпоручика Каирева Нижегородская губернская канцелярия писала в московскую контору Тайной канцелярии шесть раз, прежде чем та откликнулась.

Когда сорок с лишним лет спустя после того, как была решена судьбы плотника Бартельсона, «перворожденный» великий князь взошел на престол, в судьбах безумцев едва не наступил новый этап. Горевший желанием переделать все, что было сделано его покойной матушкой, новый император ровно через месяц после ее смерти, 6 декабря 1796 года, распорядился:

Разсмотреть причины всех в Тайной експедиции содержащихся в монастырях и других местах, а особливо тех, кои сосланы под названием сумасшедших. Сих привесть сюда не так, как арестантов, но с возможным облегчением, и осмотреть. Для таковых же, коих за болезнию и слабостию привесть сюда не можно будет, отправить довереннаго человека, которой бы их освидетельствовал на местах их. Вообще же разсмотреть все дела тех, которые должны остаться на своих местах, облегчить участь и приказать иметь за ними лучшее призрение⁷⁵.

Прежний порядок коммуникации, когда генерал-прокурор Сената, в чьем подчинении находилась Тайная экспедиция, получал письменные распоряжения напрямую от императрицы, уже был разрушен, так что это повеление императора его секретарь И. В. Лопухин устно передал генерал-прокурору князю А. Б. Куракину, а тот вынужден был обратиться к Павлу за письменным указом. Однако пока шел обмен посланиями, государь, видимо, успел сообразить, что свозить в Петербург всех сумасшедших дело хлопотное и затратное. 8 декабря ему был представлен наскоро подготовленный реестр со сведениями о двадцати безумцах, содержавшихся в Спасо-Евфимиеве монастыре, восьми — в Соловецком, одном — в Тобольском, одном — в харьковском Покровском, четырех — в петербургском доме сумасшедших, трех — в московском смирительном доме (один из них значился умершим еще в 1793 году) и одном — в ярославском доме сумасшедших. Император велел освободить из московского смирительного дома отставного поручика Егора Хлопотова, а в Спасо-Евфимиев монастырь послать чиновника с проверкой. На помету против имени верейского купца Михаила Матюшина о его смерти в 1793 году император, видимо, внимания не обратил и велел привезти его в Петербург, поскольку тот хвалил его батюшку, Петра III, говоря, что «бывшаго императора Петра Третьяго потому он (М. Матюшин. — А. К.) любит, что он велел все домовыя церкви сломать и зделать одну церковь, ибо общее всенародное моление всевышнему более приятно, нежели домашнее, потому что у нас одна церковь от Бога установлена, а для того и в священном писании сказано: что воздадите в тайне, то воздастся вам яве, а в домовых церквах всякая нечистота бывает»⁷⁶.

Съездивший в Спасо-Евфимиев монастырь коллежский советник Александр Семенович Макаров по возвращении кратко рапортовал, что сумасшедшие «содержатся по определенным им окладам довольно хорошо и опрятно в приличных комнатах под порядочным присмотром». Далее он фактически поставил диагнозы всем двадцати монастырским узникам, снабдив их такими комментариями: «совершенно безумен», «в уме помешан», «понятия и ума не имеет», «в совершенном безумстве» или, напротив, «безумства теперь не приметно» и «теперь в совершенном уме». Со всех сумасшедших им были взяты собственноручные письменные объяснения о том, как они дошли до жизни такой. 20 января 1797 года удовлетворенный император повелел освободить из суздальского заточения томившихся там игумена Товия и отставного губернского секретаря Ивана Приморского, записав первого в монашество, а второго — «для определения к должности»⁷⁷. Настоятеля монастыря архимандрита Феодорита, как особо отличившегося в деле призрения сумасшедших, Павел наградил орденом Святой Анны 2‑й степени, в связи с чем на свет появилась сохранившаяся в соответствующем архивном фонде трогательная и эмоциональная переписка между императором, генерал-прокурором и ошеломленным монаршим вниманием к своей персоне архимандритом⁷⁸.

Осуществленная в конце 1796 года по-военному быстро и четко, вполне в духе нового царствования, ревизия Спасо-Евфимиева монастыря сильно отличалась от той, что была проведена ранее при матушке нового императора, и потому нам стоит вернуться на двадцать лет назад.

Примечания

14

Полное собрание законов Российской империи (ПСЗРИ). Т. VI. № 3949.

15

ПСЗРИ. Т. VII. № 4385.

16

Янгулова Л. В. Юродивые и умалишенные: генеалогия инкарцерации в России // Мишель Фуко и Россия. Сб. статей. СПб., 2001. С. 192–213.

17

Федосова Е. В. Развитие правового регулирования статуса лиц, страдающих психическими расстройствами (к вопросу о правопреемственности) // Юридическая техника. 2011. № 5. С. 497.

18

Велижев М. Б. Мишель Фуко, Петр Чаадаев и история безумия в России // Новое литературное обозрение. 2019. № 1. [Электронный ресурс] https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/155_nlo_1_2019/article/20644/ (дата обращения: 11.08.2023).

19

РГАДА. Ф. 349 (Московская контора тайных розыскных дел). Оп. 1. Д. 1418. Л. 47.

20

РГАДА. Ф. 10 (Кабинет Екатерины II). Оп. 3. Д. 374. Л. 8 об.

21

Там же. Л. 1.

22

С. О. Шаляпин и А. А. Плотников пришли к выводу, что «практика заключения умалишенных преступников в России до XVIII века была слабо урегулирована правовыми средствами и формировалась опытным путем на основе совмещения института монастырской ссылки и покаяния с элементами ограниченной репрессивности государства» (Шаляпин С. О., Плотников А. А. Особенности заключения умалишенных преступников в России XVII–XVIII вв. С. 28).

23

Там же. С. 36.

24

ПСЗРИ. Т. VII. № 4296.

25

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. СПб., 1875. Т. 3. С. 149.

26

05.09.1723, чт., День св. Елизаветы Палестинской. Тезоименитство царевны Елизаветы Петровны. П. в СПб. // Биохроника Петра Великого (1672–1725 гг.). [Электронный ресурс] https://spb.hse.ru/humart/history/peter/biochronic/246184191 (дата обращения: 15.10.2023).

27

Махотина Е. Меланхолия приходит в Россию. Монастыри как доллгаузы в России в XVIII веке // Вивлioѳика: E-Journal of Eighteenth-Century Russian Studies. 2019. Vol. 7. Р. 36.

28

ПСЗРИ. Т. VII. № 4718.

29

ПСЗРИ. Т. VII. № 4145.

30

ПСЗРИ. Т. VII. № 5034.

31

Между тем в готовившемся в эти же годы, но оставшемся не реализованным проекте нового уложения была предусмотрена короткая статья, прямо озаглавленная «Беснующихся отсылать для исправления в монастыри». В ней говорилось: «Беснующихся, которыя чрез много время в прежнее свое состояние притить не могут, отсылать в монастыри, а в монастырях содержать оных в особом месте, имея над ними надзирание, чтоб они не учинили себе какова и другим повреждения, а содержать их и довольствовать пищею по то время, покамест исправятся» (РГАДА. Ф. 342 (Комиссия о сочинении нового уложения). Д. 33. Ч. 3. Л. 95 об. — 96). В монастыри, согласно проекту, предполагалось отсылать и всех безумных нарушителей церковного благочестия.

32

Верховской П. В. Населенные недвижимые имения Св. Синода, архиерейских домов и монастырей при ближайших преемниках Петра Великого. СПб.: Тип. училища глухонемых, 1909. С. 333.

33

РГАДА. Ф. 7 (Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тайная экспедиция). Оп. 1. Д. 367. Ч. 1. Л. 148 — 193 об.

34

ПСЗРИ. Т. IX. № 6803.

35

ПСЗРИ. Т. Х. № 7793.

36

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 367. Ч. 4. Л. 388, 396. Монастырская ссылка была не единственным конфликтным вопросом в отношениях церкви и государства. См.: Kamenskii A. Church and State and the Conflict over the Erosion of Morals in 18th Century Russia // Russian History. 2021. Vol. 48. P. 169–186.

37

РГАДА. Ф. 349. Оп. 1. Д. 1927.

38

РГАДА. Ф. 248 (Сенат и его учреждения). Оп. 14. Кн. 800. Л. 73 об. — 74. Благодарю Е. В. Акельева за указание на это дело.

39

РГАДА. Ф. 248 (Сенат и его учреждения). Оп. 14. Кн. 800. Л. 81 — 81 об.

40

РГАДА. Ф. 349. Оп. 1. Д. 1951. Л. 7.

41

Там же. Д. 2102. Л. 109–112.

42

Махотина К. Меланхолия приходит в Россию… С. 35. Краткое описание проекта Миллера см. в: Каннабих Ю. В. История психиатрии. Л.: Гос. мед. изд-во, 1928.

43

РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 47а — 84. Скорее всего, список был неполным. В составленной тогда же в московской конторе Синода ведомости о посланных в монастыри с 1754 по 1762 год значилось 29 человек, из которых 22 были посланы для «исправления в уме» (РГАДА. Ф. 349. Оп. 2. Д. 6936. Л. 10–14).

44

РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 374. Л. 9.

45

Верховской П. В. Населенные недвижимые имения Св. Синода… С. 335.

46

Распоряжение Петра III было ответом на предложение Сената отправить в монастырь безумных князей Козловских: «Безумных не в монастыри определять, но построить на то нарочитый дом, как то обыкновенно и в иностранных государствах учреждены доллгаузы» (Каннабих Ю. В. История психиатрии).

47

Там же.

48

Лишение пищи, голодание было не наказанием, а считалось одним из способов излечения от сумасшествия.

49

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2494. Л. 3.

50

ПСЗРИ. Т. ХХ. № 14392.

51

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2778. Л. 5.

52

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2645. Л. 1.

53

Там же. Д. 2780.

54

Максаковский Спасо-Преображенский (Троицкий) монастырь; в 1786 году был закрыт, и его помещения использовались как доллгауз.

55

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2703. Л. 7.

56

Судя по документам, единственным отказавшимся принимать присягу был посадский города Романова Гаврила Дьячков, который не только был признан безумным, но и оказался раскольником (РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 53 — 53 об.).

57

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 367. Ч. 1–14.

58

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 367. Ч. 14. Л. 468. Часть листов дела 367 сильно повреждена, некоторые сохранились лишь фрагментарно. В советское время дело было отреставрировано, но при этом часть листов перепутаны, в результате чего отдельные документы, относящиеся к одному и тому же следственному делу, находятся в разных частях.

59

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 367. Ч. 7. Л. 249.

60

РГАДА. Ф. 349. Оп. 1. Д. 3256. Л. 20 об.

61

Там же. Д. 4253. Л. 29.

62

Там же. Д. 6936.

63

Там же. Д. 3832. Л. 63 об.

64

Не сохранившийся Покровский монастырь на Нерли был основан, предположительно, в XII веке. См.: Заграевский С. В. Вопросы ранней истории Покровского монастыря на Нерли // Материалы XXII межрегиональной краеведческой конференции (21 апреля 2017 г.). Владимир, 2018. С. 307–322.

65

РГАДА. Ф. 349. Оп. 2. Д. 4407. Л. 1 — 46 об.

66

РГАДА. Ф. 349. Оп. 2. Д. 7101. Л. 1–36.

67

Там же. Ф. 7. Д. 367. Ч. 1. Л. 382–405.

68

Там же. Ч. 12. Д. 245 — 275 об.

69

Там же. Ч. 2. Л. 254, 338.

70

Там же. Ч. 7. Л. 4–19. Примечательно, что Жданов сознавал свою болезнь и в Тайной канцелярии говорил, что все это делал, «будучи тогда в сумнении и безумии, ибо, де, уже троекратно он, Жданов, был в ыступлении ума своего и бывает, де, ему видение и соблазн» (Л. 5 — 5 об.).

71

РГАДА. Ф. 349. Оп. 1. Д. 314. Л. 1–7; Там же. Д. 520. Л. 1–5; Ф. 7. Д. 367. Ч. 1. Л. 73 — 114 об.

72

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 3788. Л. 12.

73

Там же. Д. 367. Ч. 6. Л. 239, 245.

74

Там же. Ч. 7. Л. 131–133.

75

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2902. Л. 1.

76

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2773. Л. 5 — 5 об.

77

Приморский впоследствии служил смотрителем в больнице в Петербурге.

78

Там же.