Сыщик, ищи вора! Или самые знаменитые разбойники России

Александр Бушков, 2021

Конечно, без машины времени нам никогда не определить точно, когда на нашей русской земле завелись воры, разбойники, пираты и прочие криминальные элементы. Великолепный рассказчик Александр Бушков из малодоступных и малоизвестных источников по крупицам собрал информацию по этой теме. И получилась уникальная книга, единственная в своем роде история самых знаменитых разбойников России. И в этом списке – верьте глазам своим! – Александр Меншиков, единственный в России герцог, любимец Петра, самая высокопоставленная после императора персона – вор и разбойник. Тут же исчерпывающее объяснение, когда и почему обычного главаря разбойничьей шайки Степана Разина назвали идейным борцом с царизмом. И почему донские казаки грешили грабежами пограничных русских селений. И почему только в России преступления против Бога, Церкви и царя относились к «особо тяжким» и наказывались намного жестче, чем обыкновенная уголовщина. Читаем, испытываем шок. Снова читаем, познаём, думаем, сопоставляем… Бушкову можно верить.

Глава третья

Волга, Волга, мать родная…

Песня эта сочинена в XIX веке, когда и была особенно популярна:

Волга, Волга, мать родная,

Волга — русская река…

Вот только во времена, которые я буду описывать — первые двести лет после татарского нашествия на Русь, — Волгу никак нельзя было назвать «русской» рекой. Скорее уж «татарской». Русским принадлежал лишь небольшой ее кусочек, а большую часть контролировали Казанское и Астраханское ханства, осколки Золотой Орды. Но сначала — о Новгороде. Не знаю уж, почему так вышло, но с уверенностью можно сказать: Новгород — единственный русский город, чья история до предела мифологизирована, мало того, романтизирована. Очень много писалось о Новгороде как оазисе средневековой демократии посреди окружающего моря разливанного тиранства. Якобы на знаменитое новгородское вече собирались все до единого жители (причем право голоса имел и самый последний замурзанный ремесленник) и демократическим голосованием выбирали городское «руководство», а также решали важнейшие дела «государственного строительства».

Вот только другие, достаточно серьезные исторические работы рисуют далеко не столь благостную картину: «Вече собиралось редко и только в исключительных случаях», «Богатые и сильные бояре были фактически хозяевами в Новгороде и правили им по своему усмотрению».

Это гораздо больше похоже на правду. Описанная ситуация как нельзя лучше соответствует нравам Средневековья. Именно так обстояло дело в тех итальянских городах-государствах, что не имели титулованного правителя и пышно звались «республиками» — на самом деле всем заправлял узкий круг тогдашних «олигархов», порой принадлежавших к одному-единственному богатому и влиятельному роду, как это было во Флоренции с семейством Медичи.

Да, конечно, вече и в самом деле выбирало и посадника (высшее должностное лицо, ведавшее всеми делами Новгородской земли), и тысяцкого (начальника новгородского войска). Однако вече было далеко не столь многочисленным, как его порой изображают, и наверняка состояло из «групп поддержки» того или иного кандидата. Знаем мы, как это делается, — и страшно демократических выборов насмотрелись в своем Отечестве, и об американских делах наслышаны… Одним словом, как говорится в одном пошловатом анекдоте: «Так вот, сынок, у кошечек с собачками то же самое…»

Вот именно, не зря еще до присоединения Новгорода к Московскому государству летописцы зафиксировали не один бунт «черного народа» против собственных бояр, чьи богатые хозяйства «чернь» сплошь и рядом разносила по бревнышку. Не зря во время знаменитой битвы меж москвичами и новгородцами на реке Шелони в 1478 году пятитысячное московское войско чуть ли не моментально разгромило сорокатысячное новгородское. Это никак нельзя объяснить каким-то особым полководческим искусством московских воевод и бездарностью новгородских — вероятнее всего, большая часть новгородской рати попросту разбежалась с поля боя, не видя смысла класть свои головы за боярские интересы (кстати, митрополит Новгородский вообще отказался выводить свою немалую личную дружину на бой с москвичами). Да и в 1650 году, во время знаменитого новгородско-псковского народного восстания бунтовщики, ни словечком не упоминая о восстановлении прежней независимости, первым делом кинулись громить боярские усадьбы — крепенько накипело, должно быть…

Но разговор у нас пойдет не об отношениях меж простонародьем и всемогущим боярством, а об ушкуйниках. Так именовались дружины новгородских удальцов, с определенного времени (точнее, с тех времен, когда на Балтике новгородцам резко поплохело) отправлявшихся за добычей уже речными путями. Название это происходит от слова «ушкуй» — именно так звались корабли новгородцев. Точного их описания в истории не осталось, но, судя по косвенным данным, это были беспалубные ладьи наподобие драккаров викингов, способные двигаться как под парусом, так и на веслах, вмещавшие до тридцати воинов (и наверняка было оставлено немало свободного места под будущую добычу).

В первую очередь ушкуйников интересовали протянувшиеся за рекой Камой необозримые лесные чащобы, населенные языческими угро-финскими племенами, находившимися чуть ли не в первобытнообщинном строе. Строй строем, а мехов эти язычники добывали изрядное количество — и если учесть, что меха в ту пору ценились лишь самую малость пониже золота… В общем, было за чем плавать. О торговле речь, конечно, не шла — меха попросту отбирали силой: ну к чему они дикарям, которые, как говорится, живут в лесу, молятся колесу?

Не меньший интерес представляло «закамское серебро». Дело в том, что у «диких лесовиков» за несколько столетий накопились большие запасы серебра — не в монетах, а в виде изделий. Серебро туда возили персидские и арабские купцы, выменивая его на меха. Дикари дикарями, но в серебре они разбирались хорошо. И особенно ценили большущие, массивные блюда с разнообразными красивыми рисунками (так называемое «сасанидское серебро», поименованное так оттого, что было изготовлено во времена правившей некогда в Персии династии Сасанидов). Особенно ценились у лесных язычников эти блюда оттого, что их чаще всего, украсив разнообразными висюльками, вешали на «священные» деревья и поклонялись, как идолам (как полагают некоторые историки, видя в блюдах символ Солнца). До сих пор в тех местах иногда обнаруживаются серебряные клады.

Была когда-то забытая сейчас (по моему мнению, несправедливо) детская писательница В. Прилежаева-Барская, написавшая немало интересных книг о наших далеких предках. В том числе и небольшую повесть «Ушкуйники». В младшем школьном возрасте я ею зачитывался — а совсем недавно, отыскав на чердаке в ворохе старых книг, не поленился перечитать. Конечно, теперь повесть вызывала совсем другие чувства, но, черт побери, как изящно сделано! В хорошем романтическом стиле романов Сабатини о благородном пирате капитане Бладе…

Сюжет довольно прост. «Наши», то есть новгородские добры молодцы, цитируя Пушкина, «все красавцы удалые», все в красивых кольчугах и сверкающих шлемах, плывут в те самые закамские дебри — чтобы взять серебра у тамошних жителей, по описанию больше всего похожих на «снежных людей», разве что умеющих говорить. Вот так вот с детской непосредственностью прийти и взять: а зачем серебро этим дикарям?

Поначалу дело не клеится — лесные дикари, по дремучести своей никак не способные уяснить, с какой стати они обязаны за просто так отдавать нагрянувшим неведомым людям гору серебра, где-то старательно прячут свои сокровища. Однако дочь вождя (единственная среди местных более-менее похожая на человека) влюбляется в главного героя и показывает ему тайник. Навьюченные серебром, как верблюды, новгородцы радостно спешат к своим ушкуям и уплывают. На чувства дочки вождя главный герой никак не отвечает — он не потаскун какой, у него в Новгороде есть любимая девушка, на которой он раньше по бедности не мог жениться (из весьма богатой семьи красавица) — зато теперь, получив немалую долю добычи в серебре, можно и сватов засылать…

В общем, вульгарный разбойничий набег мастерски, что уж там, описан в романтических тонах, убойно действовавших на младших школьников…

В реальности, конечно, этакую девицу за предательство зарезали бы моментально. А как иначе прикажете поступить с паршивкой, выдавшей заезжим пиратам место, где хранятся сокровища племени? В первую очередь родной папа полоснул бы ножичком этакое чадо…

Вообще, в реальности такие вот предприятия были делом гораздо более кровавым. Новгородцы воевать умели — но и лесные язычники не были белыми и пушистыми, луком владели прекрасно (охотники как-никак) и вовсе не собирались безропотно отдавать свое кровное серебро заезжим бандюганам. В невыгодном положении сплошь и рядом оказывались как раз ушкуйники — им приходилось не на мечах биться с врагом в чистом поле (вот там-то у них получалось неплохо), а пробираться по незнакомым чащобам, где из-за каждого дерева могла прилететь стрела, а на любой тропинке могла оказаться хорошо замаскированная яма с острыми кольями на дне. Так что кому-то везло, и он возвращался с хорошей добычей, мехами и серебром, а вот другим шайкам (как их еще прикажете называть?) везло гораздо меньше…

Вполне возможно, из-за ожесточенного отпора «лесных дикарей» ушкуйники переключились на более цивилизованные места, где и чащоб было гораздо меньше, и можно было привычно помахать мечом. Конкретно — на пограничные московские земли. В 1342 году некий новгородский боярин Лука Варфоломеевич отправился пограбить примыкавшие к реке Двине московские владения, собрав немалую дружину из своих боевых холопов. (Боевые холопы были народом специфическим. В отличие от «простых» холопов, пахавших, сеявших и ремесленничествовавших, они имели одну-единственную задачу: ходить с хозяином в военные походы или разбойничьи набеги. Так что ребятки были не промах, оружием владели отлично.)

Поначалу дела у Луки шли неплохо, и взял он немало, но потом, когда он окончательно достал местных жителей, они объединились, разгромили его отряд, а самого Луку забили до смерти. А ведь предупреждали его добром и новгородский посадник, и митрополит: не ходи, Лука, это тебе не дикий лесной люд…

Да, кстати, параллельно с набегами на некрещеных и крещеных соседей новгородцы не раз ходили войной на Псков. Псковичи тоже не ангелочки, не раз совершали ответные визиты, иногда в союзе с ливонскими крестоносцами, наплевав на их «латынство». Скуки не было…

Полсотни лет спустя последователям незадачливого Варфоломеича повезло гораздо больше: ушкуйники захватили Великий Устюг, принадлежавший тогда Москве, город сожгли дотла, городскую казну выгребли дочиста, а заодно ободрали все драгоценные оклады с икон в соборной церкви. Потом заодно разорили и разграбили расположенный неподалеку город Белоозеро, опять-таки пребывавший «под рукой» московских князей.

Но самую большую поживу ушкуйники получили, вырвавшись на волжские просторы… В истории полно парадоксов. Один из них заключается в том, что именно контролировавшие большую часть Волги татары и восстановили знаменитый некогда Великий Волжский торговый путь. До Батыева нашествия по Волге вплоть до Астрахани в обоих направлениях плавало превеликое множество купеческих судов из самых разных стран — иноземные везли разные товары в русские поволжские города, а русские купцы через Астрахань торговали с Востоком. Потом этот путь захирел на несколько столетий с лишком — и из-за того, что Русь распалась на множество княжеств, то и дело воевавших меж собой (тут уж не до нормальной торговли), и из-за истощения арабских серебряных рудников, отчего дирхем чеканить перестали, и «доллар Средневековья» понемногу вышел из употребления.

И вот теперь прочно обосновавшиеся на берегах Волги татарские ханы решили возродить этот торговый путь в прежнем блеске. И довольно быстро возродили. Татарин татарину рознь. Это крымские татары видели смысл в жизни исключительно в том, чтобы устраивать налеты на русские, польские и молдавские земли, а захваченных там пленников либо продавать на огромном невольничьем рынке, который устроили обосновавшиеся в Кафе генуэзцы, либо использовать в собственном хозяйстве (ну, разве что делали еще седла и ножи, очень неплохие, кстати, так что турецкие оружейники частенько ставили на свою продукцию фальшивые крымские клейма).

Зато казанские и астраханские татары торговать и любили, и умели. Очень быстро на Волге после долгого перерыва вновь стало очень оживленно, вновь поплыли в обе стороны купеческие корабли из многих стран с разнообразнейшими товарами. Теперь в торговле активно участвовала и Москва (во времена первого расцвета Волжского пути бывшая крохотным городишком, которому прежде не с чем было выйти на рынок). И в русских, и в татарских приволжских городах появились крупные ярмарки, торговые склады, завелось немало добра.

Видя такое дело, на Волге объявились ушкуйники. И принялись грабить напропалую, не делая абсолютно никаких различий меж православными и «басурманами»…

В 1360 году они захватили и разграбили богатый татарский город Жукотин (Жюкомень) на Каме, подвластный хану Золотой Орды Хидырбеку. А на обратном пути остановились в русской Костроме, чтобы как следует обмыть богатую добычу и вообще развеяться после трудов неправедных. Что их и погубило. Узнавший об этом хан Хидырбек не мешкая послал гонцов к костромским князьям. Те, не питавшие ни малейшей любви к речным пиратам, ушкуйников быстренько повязали и выдали татарам. Дальнейшая судьба незадачливых новгородских удальцов неизвестна, но вряд ли хан кормил их пряниками и поил кумысом…

Ушкуйников оставалось еще немало, и они затаили злобу: чуть позже выжгли и разграбили Кострому, а заодно и Нижний Новгород — и впоследствии всякий раз, плывя в низовья Волги, грабили эти города и развлекались там, как могли.

В 1374 году ушкуйники разграбили Ярославль. В 1374-м на 90 ушкуях приплыли в русскую Вятку, пограбили как следует, потом отправились в казанский Булгар. Там, правда, не грабили, а сделали великодушное предложение: если им заплатят триста рублей, они ни жечь, ни грабить не будут. Жители Булгара плюнули и откупились. В тот раз им повезло — но впоследствии ушкуйники Булгар жгли-грабили трижды…

На следующий год ушкуйники объявились под Костромой — примерно две тысячи человек на 70 ушкуях. Не ожидая для себя ничего хорошего, жители решили защищаться, и костромской воевода Плещеев вывел в поле пятитысячное войско… Ушкуйники его победили благодаря военной хитрости: разделили свой отряд надвое, половина укрылась в лесу, а когда завязался бой — ударила костромичам в спину. Костромичи бежали. Оставшийся беззащитным город новгородские удальцы грабили неделю, пытками выведывая у обывателей, куда те заховали ценности. Взяв немало пленных, отправились в Нижний Новгород и устроили там то же самое. Потом поплыли в Булгар (к тому времени уже звавшийся Казанью), где преспокойно продали тамошним «басурманам» своих православных пленников (у мусульман, кстати, существовал строжайший запрет продавать в рабство единоверцев).

Между прочим, командовали этой вольницей не какие-то выборные атаманы, а официально носившие звание воевод некие Прокофий и Смолянин. Ничего удивительного — чуть раньше, в 1365 году, когда ушкуйники отправились в очередной поход на Волгу, двумя сотнями кораблей командовали сразу трое воевод… Городов в том походе ушкуйники не грабили, ни русских, ни татарских, зато захватили немало татарских и армянских торговых кораблей, плывших с товарами, по злой иронии судьбы, как раз в Новгород. Но зачем платить за то, что можно взять даром? Товары забрали себе, купцов перебили вместе с женами и детьми, а корабли сожгли.

Кстати, уточню не без злорадства: воинство Прокофия и Смолянина кончило плохо. Очень уж разгорелся у них аппетит. Захватив в Казанском ханстве немало татарских пленников, они решили отправиться в ханство Астраханское и бросили якорь в порту его столицы, города Хаджи-Тархан (нынешняя Астрахань). И для начала потребовали у хана Салгея (Салчея) немаленькую дань. У хана не нашлось под рукой достаточно войск, чтобы схватиться со столь сильным отрядом, он и не пробовал задираться. Беспрекословно заплатил, сколько потребовали, потом за хорошие деньги купил захваченных в казанских землях пленников (чем безбожно нарушил упоминавшееся мной правило — пленники были его единоверцами). После чего с самым невинным видом предложил господам ушкуйникам за хорошее жалованье перейти к нему на службу — мол, ему такие удальцы ох как нужны. Ушкуйники, не ломаясь, согласились. Хан закатил им роскошный пир. Потерявшие бдительность новгородцы перепились вдрызг — халява же! Коварный хан позвал своих нукеров, и они перерезали ушкуйников всех до одного. Что называется, дешево и сердито…

Но ушкуйников оставалось еще немало. В конце концов они обнаглели до того, что с налету захватили, разграбили и сожгли столицу Золотой Орды, город Сарай…

Собственно говоря, на фоне царивших тогда нравов ушкуйники вовсе не выглядели какими-то извращенцами. Как и в случае с Балтикой, все так делали. Русские княжества, то и дело воевавшие друг с другом, поступали точно так же: безбожно грабили церкви в захваченных городах (порой рубя священников и монахов и насилуя монахинь помоложе), а захваченных пленников, таких же православных, продавали в рабство. Разбойничьи набеги за «закамским серебром» и на новгородские земли устраивали и москвичи. Нормальный уровень средневекового зверства, как выражался дон Руммата…

Однако была одна серьезная проблема: своими разбоями на Волге ушкуйники откровенно подставляли другие русские княжества, к этим разбоям не имевшие никакого отношения. До Новгорода татарским ханам было не добраться, да они особенно не разбирались, кто именно на них нападает — «урусы», и точка. И потому сплошь и рядом отыгрывались на совершенно безвинных — то в отместку за очередной налет ушкуйников перебьют русских купцов, не имевших к Новгороду никакого отношения, то устроят набег на Рязань, опять-таки непричастную к новгородским делам.

И русские князья (не только московские), и татарские ханы не раз отправляли в Новгород «ноты протеста», требуя пресечь разбои. Однако из Новгорода всякий раз отписывались стандартно: дескать, это все «робяты молодые балуют» и власти не в состоянии справиться с этим юным хулиганьем. Другими словами, и русским князьям, и татарам предлагалось поверить, что новгородское крутое боярство, располагавшее немалой военной силой (в том числе личной дружиной митрополита), не в состоянии было справиться с ватагой дерзких юнцов…

Никто и не верил, в общем. Разведка существовала уже в те времена. Было доподлинно известно, что разбойничают не просто «молодые робяты», а воины, прекрасно вышколенные опытными новгородскими воеводами (которые, как мы видели, сами порой руководили набегами), а хорошим оружием, доспехами, деньгами, провизией (да и самими ушкуями) пиратскую вольницу втихомолку снабжали новгородские купцы — за долю в прибыли.

К слову, лет через двести точно так же будет разводить руками официальный Лондон в ответ на многочисленные жалобы испанцев на английских пиратов, которые не только перехватывают испанские корабли, но и грабят в Южной Америке прибрежные испанские города. Ответ опять-таки был стандартный: это хулиганят отморозки и беспредельщики, не имеющие никакого отношения к английской короне, которая не в состоянии с ними справиться. Вот только как-то так получалось, что изрядная часть награбленных пиратами в Испанской Америке ценностей неведомо откуда оказывалась в казне английских монархов, иные из пиратов получали дворянское достоинство, а самый знаменитый из них, Генри Морган, как уже упоминалось, остепенившись, стал даже губернатором английской Ямайки — должно быть, как большой специалист по тамошним делам…

В конце концов часть ушкуйников решила, так сказать, пуститься в самостоятельное плавание. Они устроили этакое подобие знаменитой Тортуги, пиратской столицы Карибского моря. Захватили крепость Хлынов на реке Вятке — очень удобное было место, чтобы совершать набеги как за Обь в поисках «закамского серебра», так и плавать на Волгу в русские и татарские города да вдобавок перехватывать купеческие корабли. Новгороду эта крепость уже не подчинялась, в Хлынове всем заправляли выборные «ватаманы».

Знаменитый наш историк Карамзин по этому поводу ухитрился отмочить, иначе не скажешь, уморительную фразу: «Малочисленный народ Вятки, управляемый ЗАКОНАМИ ДЕМОКРАТИИ, сделался ужасен своими дерзкими разбоями…»

Демократия, ага. При такой демократии никакой тирании не нужно, пожалуй. А в общем, Карамзин в чем-то и прав — стоит устроить где бы то ни было разгул демократии, начнется такое воровство и разбой, что только успевай прятаться…

Хлыновская «демократия» (хотя в народе тамошних обитателей именовали гораздо непригляднее — «хлыновские воры»), эта русская Тортуга благоденствовала более ста лет. Чтобы покончить с этим пиратским гнездом, на Хлынов не раз ходили войной и московские воеводы, и татарские ханы, но крепость всякий раз успешно отбивалась, продолжая рассылать во все стороны пиратские флотилии.

Покончить с Хлыновым удалось только в 1489 году — чуточку забавно, но с помощью русско-татарского братства по оружию. Отец Ивана Грозного, великий князь Московский Василий III (сам нрава отнюдь не голубиного), договорился с казанскими татарами, для которых Хлынов, как и для русских, давненько был костью в горле. И к Хлынову подошло немаленькое, числом в 64 000 человек, объединенное войско — москвичи во главе с воеводой и казанские татары под командой хана Урака. Обе армии имели категорический приказ: без победы не возвращаться. На сей раз после долгой осады и нескольких кровопролитных штурмов «русскую Тортугу» все-таки взяли. «Ватаманов» перевешали тут же, на месте, остальных расселили по городам Московского княжества. Правда, часть «хлыновских воров» (надо полагать, самые предусмотрительные) сумела бежать еще до того, как окончательно сомкнулось кольцо осады, и основалась на Дону, где, по некоторым сведениям, занялась прежним ремеслом, хотя уже без прежнего размаха (некоторые исследователи считают, что именно хлыновцы были предками донских казаков).

Примерно в те же времена прекратились и лихие походы на Волгу ушкуйников новгородских. По чисто техническим причинам: в 1478 году Новгород после поминавшегося сокрушительного разгрома на реке Шелони попал под протекторат Москвы, а там и стал частью Московского государства. В таких условиях уже не попиратствуешь…

Так вот что любопытно: по каким-то неведомым причинам о художествах новгородских пиратов вплоть до последнего времени старались помалкивать, в крайнем случае романтизируя их походы, как это сделала в поминавшейся повести Полежаева-Барская. Причины лично мне решительно непонятны. Хотели умолчать, что наши далекие предки, отнюдь не ангелы, частенько воевали друг с другом и друг друга грабили? Такое объяснение категорически не подходит: о других русских княжествах часто и откровенно писали довольно неприглядную правдочку. Поименно были известны русские князья, не раз выжигавшие и грабившие Киев. Без особого стеснения описывалось, как воевали москвичи с суздальцами и рязанцы с тверичами, преспокойно продавая единоверных пленников в рабство «басурманам». Не менее подробно излагалось, как русские князья убивали и ослепляли друг друга (порой — ближайших родственников). Одним словом, все шло в соответствии с другим высказыванием дона Руматы: «Не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше».

И только на историю Новгорода, что четко прослеживается, было наброшено этакое покрывало мифологии и романтики. Здесь и сказочки о новгородском вече как островке невероятно развитой демократии, и замалчивание «подвигов» ушкуйников, и многое другое.

Порой точно так же «облагораживали» историю и других городов — к примеру, Пскова. Сплошь и рядом выставляя его безвинной жертвой крестоносных «псов-рыцарей». Так вот, знаменитая сцена из кинофильма «Александр Невский», где садисты-крестоносцы хладнокровно швыряют в огонь псковских младенчиков, — откровенная ложь. В то время, что показано в фильме, псковичи сами открыли крестоносцам ворота — и какое-то время жили под их управлением, не испытывая никаких таких зверств и притеснений. Вообще Псков достаточно долго поддерживал с ливонскими крестоносными орденами если не дружеские, то вполне ровные отношения — а порой псковичи и крестоносцы, как поминалось, ходили в совместные военные походы на Новгород.

И все равно Новгород стоит на первом месте по числу сплетенных вокруг него романтических мифов — и замалчиванию иных неприглядных сторон тамошнего житья-бытья. Причины, повторяюсь, лично мне решительно непонятны.

А меж тем, если откровенно, Новгород довольно долго представлял собой натуральную занозу в теле государства Московского — сущий очаг сепаратизма. Вздыхавшие о былых вольностях (надо полагать, в том числе и пиратских) новгородские бояре не раз вступали в тайные сношения с польскими королями, всерьез собираясь им «передаться», как выражались в те времена. Знаменитый разгром, учиненный Иваном Грозным в Новгороде, объясняется как раз тем, что тайные агенты Грозного отыскали в тайнике за иконой одной из новгородских церквей подписанное немалым числом бояр письмо польскому королю, в котором те сообщали, что готовы устроить переход Новгорода под польскую корону.

Вообще-то письмо это до нашего времени не дошло. Иные утверждают, что его вовсе не было. Другие говорят, что было. Однако, если качать на косвенных, как выражались смершевцы из романа Богомолова, то есть если учесть все сепаратистские поползновения и заговоры, которые новгородское боярство плело против Москвы, теоретически рассуждая, такое письмо могло быть. Очень уж в новгородском духе…

Одним из косвенных доказательств может служить и то, что, в отличие от Новгорода, соседний Псков, куда тоже наведывалось опричное войско Грозного, никакому такому разгрому и особым притеснениям не подвергся — видимо, не за что было…

Можно еще добавить, что по какому-то загадочному стечению обстоятельств именно из Новгорода частенько расползались по Руси всевозможные ереси вроде «стригольников» или «жидовствующих» — духовная отрава для умов, переполненная еретических нападок на сами основы церковной жизни, богослужебные правила и православные каноны. Вот так уж сложилось…

И кстати, пресловутый «погром Грозным Новгорода» в реальности был далеко не столь зверским и уж безусловно не сопровождался столь уж фантастическим количеством жертв, о каком до сих пор порой пописывают недоброжелатели Грозного. В конце концов, иные европейские короли со своими сепаратистами порой расправлялись и покруче…

И напоследок — история, иллюстрирующая злопамятство новгородцев…

В начале сентября 1862 года, когда в Новгороде с превеликим размахом, с участием императора Александра II и всех членов императорской фамилии праздновалось тысячелетие России, был торжественно открыт памятник, так и именовавшийся: «Тысячелетию России». На нем изображено множество старинных князей, царей, государственных деятелей…

Так вот, среди них нет Ивана Грозного! Первого русского царя, завоевавшего Казанское и Астраханское ханства, в несколько раз увеличившего территорию России. Царя, заложившего основы государственного устройства, проведшего серьезнейшие реформы во многих областях жизни. Создателя первого в истории России регулярного войска. Судебная реформа, церковная, создание постоянных государственных учреждений… Введение по всей стране выборных из самого что ни на есть «черного народа», ограничивавших власть всесильных прежде воевод… Чтобы рассказать обо всем подробно, понадобилась бы целая книга (и она есть).

На памятнике изображены во множестве деятели, чьи труды не стоят и сотой доли того, что совершил Грозный для блага державы. А вот великого царя — нет…

И ведь проскочило! Уверен, при Николае I такое ни за что не прошло бы. А вот его сынок (о котором подробный разговор впереди), заигравшийся в глупый либерализм до того, что разбудил «демонов революции», в конце концов метнувших ему бомбу под ноги, отнесся к отсутствию Ивана Грозного совершенно спокойно. Выразил свое монаршее расположение, наградил автора памятника орденом Владимира 4-й степени и ежегодной пенсией в 1200 рублей. И глазом не моргнув выслушал патетическую речь губернского предводителя дворянства, вещавшего, что новгородское дворянство-де всегда испытывало к царям московским «горячую любовь и преданность» (хотя в реальной истории сплошь и рядом обстояло с точностью до наоборот)…

Автор памятника Микешин — скульптор весьма небесталанный, прославившийся не одним этим памятником. Вот только по происхождению он — новгородец. Что многое объясняет. Прямых свидетельств нет, но известно, что и в те времена иные новгородские уроженцы питали к Грозному потаенную лютую ненависть, как раз за тот пресловутый «погром».

Хорошенькое историческое злопамятство, не потускневшее и за триста лет…