Саномания

Александр Викторович Стенников (2020)

Если хочется прочесть что-то особенное и хоть не надолго отключиться от напряженного потока нашего времени, тогда Вам сюда, в страну САНОМАНИЯ! Она о самом главном, что наполняет наш мир живыми, яркими красками — о большой человеческой любви; разноликой, тонко чувствующей, бережной, мудрой. САНОМАНИЯ это лекарство для разочарованных и уставших от холодных и циничных отношений нашего времени, подчас утративших веру в лучшие человеческие ценности; любовь, верность, преданность, она заряжает душу светом и добром, слезы в ней не горькие а ароматные, совесть не мучает а жизнь вечная! Главный герой повествования, ЭТО РЕБЕНОК… и ОН, это белый лист, чистая душа и очень важно для маленького ЧЕЛОВЕКА, что он получит от нас взрослых, в начале своей жизни. В главном герое САНОМАНИИ живет непреодолимое желание все знать, понимать, чувствовать жизнь, взаимоотношения…Блаженны, знающие язык Бога. САНОМАНИЯ уносит нас в далекое Советское детство.

Пролог

Посвящается моей любимой бабушке Евдокии Алексеевне Третьяковой

Мне б туда, где елка в вате, где едва за тридцать бате, мама шьет на праздник платье… скоро новый год. Где намеренья не лживы, и пока еще все живы, и чисты ДУШИ порывы, и ОНА — поет.

Отрывок из стиха Беззаботный, автор Александр Маршал.

Не придуманные истории — взрослым о детях…

Глава 1

СОВСЕМ НЕ ДЕТСКИЕ ВОПРОСЫ…

Лето. Это было последнее лето моего проживания у бабушки в деревне. Осенью я пойду в первый класс, поэтому уже скоро за мной приедут родители и увезут в далёкий Казахстан. А пока лето продолжало радовать жаркой погодой, тёплой, летней грозой, разнообразием деревенских, детских дел. Но с каждым днём мы росли и как нам казалось — взрослели, исходя из этого, в голове начинали возникать совсем не детские вопросы…

— Сано, привет! — из калитки появился мой друг Колька — Пузан, («Пузан», это его прозвище. У него большое пузо, от чего рубашка на этом месте не сходилась, поэтому две пуговки были всегда расстёгнуты). Он не просто появился, он как вихрь ворвался в калитку и сходу задал мне вопрос в «лоб»: — Помнишь, давеча ты спрашивал у меня, приходят ли мне в голову взрослые вопросы или нет, я тогда отшутился. А вот сейчас хочу у тебя спросить, как это так получатся, что все деревенски девчонки в тебя влюблены? Мне ж обидно…!

— Ну, прям все?

— Да, все трое… Но эт, я тебе по секрету. Сеструха моя, Зойка, проговорилась.

— Коля, а что эт значит, влюблены?

— Спорют, даже ссорются, кто из них за тебя замуж пойдёт…

— Колян, так я, замуж не собираюсь. Хотя, ой, мужуки же женются… Ну, даже и жениться! Все одно, как-то рановато… Пойдём Коль на твою лавочку, под тополем посидим не долго, а то бабуля мне каку-то работу придумала. Давай, Коль, для начала все распознаем! Например, откуда берётся эта самая любовь, как люди находят на ком жениться? Ты поспрашивай у родителев, у бабушки своей, и я поузнаю, а потом уж и решим, вообще, а нам это надо?! Кстати, я с няней Лидой уже говорил за любовь, и она рассказала про папу с мамой, как они встретились и поженились. Вот, слушай, со слов Лиды: — «Витя с другом приехали из Комсомольска (это соседняя деревня) к нам в Копырино работать. Практика какая-то у них, после училища. По распределению к нам и попали. Ну, и, как обычно, вечером, все в клуб пошли, на танцы. Куда ж ещё? И видят идущих впереди две девушки. Папа твой (то есть мой) и говорит другу: «Давай с ними познакомимся, твоя — с лево, моя — с право». — Шура (моя будущая мама) как раз и оказалась с право. Так они и познакомились. А посля уж и любовь к ним пришла. А коли любовь, то уж люди жить друг без дружки не могут, вот и поженились.»

— Нянь, ну а как папка-то мог угадать, что моя мама с право?! — удивился тогда я…

«А всё в руках Божьих, как говорит наша бабуля — Авдотья Алексеевна, все от НЕГО!» — ответила тогда няня Лида. Вот такая история про любовь, Пузан…

— Сано, это хорошо, что твой папа Витя угадал, с какой стороны шла мама Шура, а то навряд ли сейчас, мы с тобой бы разговаривали…

— А что бы нам помешало?

— Да очень просто, тебя вовсе могло бы и не быть на этом свете!

— Точно, Колька, вот какой я счастливый! Уже дважды! Ещё, мне бабушка сказывала, что я в рубашке родился.

Вот на этом месте хочется уточнить. Почти каждый, кому я б не рассказывал, что родился в рубашке, спрашивали: «В клеточку или в полоску?» Но «Пузан» тогда сказал: — Сано, вот скажи, почему мы не помним того, что уже десять раз рассказывали друг другу какие-то истории? Поэтому я не буду спрашивать у тебя в какой рисунок была та рубашка, в которой ты родился…

— Колян, это образно так говорят! А на самом деле в плёнке в такой, как в пузыре и мёртвый, меня еле-еле оживили. Поэтому и называют счастливчиком, что живу, а могли б и не откочать… Ну ладно Коля, не будем, о грустном. Пошли по домам! Давай, до завтра.

Подходя к калитке дома, я увидел, как со стороны колхозной канторы на меня надвигается дождь. Было какое-то чудо; на небе, вроде ни облачка, жара стоит несусветная, прям пекло! И тут дождь! Самое не понятное, у дороги, дождь взял и остановился! Я подошёл ближе. На расстоянии вытянутой руки от меня, дождь лил как из садовой лейки, а на меня ни одной капельки не упало, так стоит стеной и льёт! Я засунул в дождь ладошку, она мгновенно наполнилась прохладными и очень крупными каплями. Тогда я снял сандалики и босиком стал носиться под дождём, иногда выныривая из него, каждый раз удивляясь, невероятному событию в моей жизни. В одно мгновенье, дождь исчез, оставив после себя на дороге тёплые лывы. Улыбаясь самому себе, я взял в руки сухие сандалии и мокрый как курица, потащился домой. Осторожно, чтоб не скрипела, отворил калитку. Бабушка, на огороде пропалывала грядки. Я стал подкрадываться, чтобы её испугать по шуточке, но наступил на сухую веточку, она хрустнула и выдала моё присутствие.

— Сано, напугал меня, окаянный! Как ты вовремя, хотела уж идтить, тебя искать. Полкаете целыми днями по деревне-то, чем хоть занимаетесь? — не отрываясь от грядок, выговаривала Алексеевна, — Забежал бы хоть, пообедал! А то, как с утра удул, вона уж солнце дальше зенита!

Взглянув на меня, промолвила с удивлением, — Сано, а что с тобой стряслось? Ты пошто такой мокрый?! С мостков, что ли в озеро свалился?

— Бабуль, да ты ж и не поверишь, я сейчас видел чудо, и даже в нем участвовал! А мокрый, от того, что бегал под дождём!

Авдотья Алексеевна, в недоверии, покачивая головой, посмотрела на небо, по сторонам и молвила, — Санушко, вот только давай без фантазий, какой дождь?! Небо, к сожалению, чистое, вона огород изныват без влаги, уж каку неделю!

— Баб, тута не было, а тамо, за оградой, прям у дороги, дождь и стоял!

— Так дождь не стоит, голуба моя, дождь идёт!

— Да в том-то и чудо, баб! Дождь надвигался, надвигался на меня, а как дорогу перешагнул, так стеной и остановился! Сначала я стоял совсем рядом, ничего не понимая, а потом уж интерес меня взял, радостно так, тогда и намок! А хорошо баб, в таку жару бегать под дождём, его было так много, прям глаза заливало! Я вовсе не боялся, не гроза же! Ни грома, ни молнии, и такой он был добрый, тёплый, он играл со мной. А я, то забегу в него, а то выскочу. Баб, а баб, а ты бегала когда, под дождём, ну…босиком?

Бабушка стояла напротив, руки в боки, передник одним краем на половину заправлен за пояс. Платочек завязанный на макушке сполз на левое ухо как у пирата, смотрела на меня и с понятным мне не доверием улыбалась во весь рот одним оставшимся во рту зубом…

— Бабуль, да вот, видишь и сандалии мои, сухие! Да и лывы, вона на дороге, не веришь, сходи и убедись, — обиженно выговорился я…

Через некоторое время, с удивлением на лице, разведя руками, Авдотья Алексеевна вернулась с улицы, — ладно Сано, не обижайся на старую, что не поверила, и правда — чуудоооо… Иди, переодень, мокру-то одежу, да обедать будем…

После обеда, мы с бабушкой любили посидеть на пороге, подставив солнышку свои лица…

— Бабуль, вот скажи, — начал я из далека подходить к главному вопросу разговора, — я тута стал замечать, что все вокруг растёт, живёт и все по два. И вот сейчас даже, посмотри, одна стрекоза гонятся за другой, вона гусь наш нахохлился и ходит так важно за гусыней, и в песне я слышал по радио, — «Даже тонкая рябина хочет к дубу перебраться», баб это любовь?

— Да, Санушко, это любовь… А ты помнишь продолженье песни про рябину?

— Помню, там дальше…, — я встал, развёл руки в стороны и запел громко на весь двор, — «Но нельзя рябине, к дубу перебраться, знать судьба такая, век одной качаться»… Бабуль, если рябина полюбила дуба, почему ей нельзя к дубу перебраться и жить вместе?

— Быват и так Сано. Да и живёт дуб-то, ты вспомни, через дорогу, да ещё за рекой широтной. Дуб сильный, большой, красивый, есть за что его полюбить, только у него семья, целая дубрава и корни глубоко в землю ушли. Да и у рябинки корни, рванула бы, да не пускают, вот и остаётся им только поглядывать друг на дружку да вздыхая, душу свою рвать.

— Тогда, бабуль, где ж тут любовь? Если невозможно быть вместе, что ж их может соединить, ведь они на разных берегах?

— А любовь, она разная, у каждого своя… И у дуба с рябиной, Сано, как и у всех влюбленных — разноцветная, как радуга. Так вот, их любовь — радуга, перекинув себя от одного берега к другому, и соединяет их. И текут по этой радуге туда и обратно разноцветные чувства, будоража и насыщая, отдавая и принимая, иной раз с болью, что иначе невозможно, а все больше с мгновениями счастья. Такая вот, Сано, печальная песня о любви…

— А я думал, что так быват только у людей, которые смотрят через дорогу на горящие окна любимой, да вздыхают. Баб, а человеку обязательно нужна любовь?

— В человеке, Сано, столько понамешано! Разные чувства в нас есть. И хорошие: доброта, милосердие, сострадание, скромность, великодушие…да много еще, чего доброго. И плохие качества, как: зависть, ненависть, злость, презрение, вранье всякое и предательство… А вот любовь, она даётся человеку Богом, как ДАР, и не кажной ещё этот дар получат…

Что бы жить плодотворно, всему на свете, нужно главно: солнце, воздух и вода, а человеку, ещё и — любовь… Для человека без любви и не жизнь это, мытарство одно. А быват, и есть любовь, а токмо однобоко живёт в твоём сердце, без возврату, да голову беспрестанно точит. Так от любви ентой, не взаимной, мука одна, хоть и сладкая, а все одно — выть хочется, на луну по ночам. Потому как, любви выход нужен, для неё два сосуда нужны, чтоб ента любовь переливалась из одного в другой, от кипения до озноба телесного… Да хоть и так, пусть даже не взаимна, в любом ЕЁ проявлении — есть своё, особенное счастье… А без любви, человек пустой как барабан обтянутый кожей. Все в жизни природы: и у животных, растений, птиц, букашек разных, и конечно же у человека, нацелено на продолжение рода. А что бы потомство было сильным, здоровым и красивым, нужна любовь, потому как без любви, ничего хорошего в этой жизни не получатся. Вот ты и сам заметил, гусь важный, ты сказал, нахохлился, потому как, хочет показать гусыне какой он сильный, надёжный, какие у него серьёзны намеренья. Так он ухаживат за ней, оберегат, не даёт никому даже приблизиться, хочет понравиться ей. Коли она полюбит его, у них появятся маленькие, жёлтые, пушистые гусятки…

— Бабуль, а расскажи про енту любовь по боле, историю какую, так хочется, чтобы и в моей жизни все было, по-хорошему, по любви…научи меня любить…

— А я, по-твоему, чем занимаюсь?! Только, что и знаю, как целыми днями, любви тебя учу! Я ж и говорю — Любовь, это БОГ, БОГ и есть ЛЮБОВЬ… ОН везде, кругом, во всем живом и не живом, в душе твоей. Если ты с добром, уважением, почтением ко всему окружающему, так и мир будет относиться к тебе. Историй о любви множество… — и бабушка задумалась.

— Вот, одна из них, совсем давнишняя. Я тогда ещё ребенком была, мало что помню, но мне её мама позже пересказывала. Есть у нас, тута, недалече, озеро «Лебяжье» называтся, ну ты ж знашь. Однажды, на озере энтом, появились два белых лебедя. Пролетая в свои родные края, лебеди частенько отдыхали на наших озерах, но никогда не оставались на все лето. А этой красивой паре видать у нас приглянулось, они и остались. Часто поднимались в небо и кружили над озером. Люди, почитай всей деревней, ходили к озеру любоваться их грациозностью, красотой и любовью меж ними. Лебедица, сама по себе, это большая, красивая птица любви… И Лебедь — воплощенье силы и надёжи большой, такой вот настоящей, мужитской… Считатся, что лебединна пара самая верная, если они выбрали друг дружку, то это уж на всю жизнь. А потом уж они кажду весну прилетали, дааа… А осенью отбывали в свои тёплые края, уже со своим потомство. И все бы хорошо, да только жил в соседнем селе зажиточный барин, и было у него много чего в хозяйстве: земли много, семья большая, два сына служили офицерами в царской армии. И сам барин был огромный как медведь, ручищи, как две лопаты. И было видно, как шибко скучат барин от жизни деревенской, от чего выпивал часто и помногу. В пьяном состоянии этот человек становился страшным! Ходил, шатаясь по своему поместью. И если кто попадался ему на пути в это время, вылавливал и боролся с ним. Да, мог своей силищей не мереной любого покалечить или прибить насмерть. Так же одним из «развлечений» барина, была стрельба из ружья, во все что движется. Как он пьяный оказался на озере, теперь уж никто и не знат, а только застрелил он лебедушку. Все деревенские наши, оплакивали её, и лебедя жалко было, очень было жалко… Видно было, как он «убивался», летал, да трубил все над озером. Мужики, деревенски-то, порывались все отомстить барину. «Петуха красного» ему пустить, пока спит пьяный, только жалко было, посторонни люди могли пострадать, от пожару-то. И порешили после, что пусть Бог рассудит, все в Его руках… Лебедь же наш, каждый год прилетал, на наше, теперь уже «Лебяжье» озеро, так все его стали называть, а до этого назывался «Песьяное». Прилетал лебедь, и жил все лето в гордом одиночестве. Расправит свои большие белые крылья и подолгу кружит над водной гладью, все лебедицу свою ищет, кружит и кричит, и кричит на все озеро. Было видно, как он потихоньку умират от горя, что потерял любимую. А осенью, с этой болью в груди, улетал в далёкие чужие, тёплые края…

У барина же с тех пор, как черная полоса пошла, то неурожай, то амбар с зерном сгорит от молнии, то скот падет в потраве какой. А потом перва мирова война, оба сына на которой и погибли, жена не вынесла горя и скончалась, работники разбежались кто куда. Думали, что барин совсем с ума сойдет, сопьется или собой покончит. Только барин пить бросил, ходил все на озеро и целыми днями, стоя на коленях у самой воды, плакал и вымаливал прощение у лебедя. Буд-то лебедь мог вернуть ему все потерянное… А однажды, лебедь не смог осенью улететь, может состарился, может устал жить так в одиночестве, да и лететь от родного так далеко да и тосковать там до следующей весны, просто сил не осталось… Лед сковал берега, и постепенно охватывал все озеро, маленькая полынья осталась, пришел тогда барин к лебедю, протянул к нему руки и сказал: «Один ты у меня родной остался, пойдем ко мне жить», и стали они жить вдвоем. А по весне барин выпускал лебедя на озеро, ставил там же шалаш и жил на берегу, лебедя охранял…

Не плач Сано, главно в жизни беречь то дорогое, что Господь дарует нам, это то, Божественное чувство, которое и есть любовь… Всю жизнь мы учимся любить, любить значит даровать это Божественное чувство близким, от чего и сами бывам счастливы…

Солнышко к тому времени, потихонечку клонилось к горизонту, я увидел, как наш сосед, дед Илья пошел на озеро, снимать с сетей дневной улов.

— Баб, можно я с Ильей, на озеро?

— От чего ж нельзя, беги, он много чего хорошего может порассказать…

Догнал я Илью уж у лодки, которую он толкал в воду, — Давай подмогну, дед Илья!

— О! Сано! Якорь тебе за ногу! Давай, коль не шутишь, ты пошто здеся, и без друга своего? Складыватся, что вы с ним не разлей вода?

— Да, деда, дружим. Только занятой он нынче, да и я вот к тебе по разговору серьезному, по — мужскому, можно с тобой поплыву?

— А что ж не можно-то, валяй! Токмо знашь, плават говно в проруби, а мы морские — ходим! Залязай в лодку-то, баушка не потерят, коль мы допоздна? Мужски дела, они быват долгими, якорь тебе в штанину!

— Не, деда, не потерят, я с тобой, я отпросился…

— Ну, тогда садись на корму.

И мы потихоньку пошли…

На озере была тишь, полный штиль, как говорит Илья. Он втыкал тычку в дно озера и мощно ею отталкивался, лодочка плавно шла, рассекая тихую гладь водицы, попадавшие на пути кувшинки и распустившиеся лилии. Многие годы, дед Илья, председатель нашего колхоза

— Ну, что за дело, у тебя ко мне, Сано? — нарушил молчание Илья.

— Как-то по осени, деда, тут же на озере, ты рассказывал мне про войну, как чудесным образом море спасло тебя от верной гибели. И о любимой своей Лизавете сказывал, мы тогда даже о ней песню пели, — и я запел на все тихое озеро, — Ты ждешь Лизавета, от друга привета…

— Сано, как — то ты из далека все, якорь нам поперек дышла! Ты говори напрямую, чаво хошь-то?

— У нас с другом Колькой возник совсем уж взрослый вопрос — о любви, откуда она берётся и куда потом деватся? А может просто, дед Илья, расскажи о том, как ты понял, что вот, пришла любовь… Ну…она ж к тебе приходила?

Илья оттолкнулся тычкой в последний раз, руки его опустились расслаблено, и он медленно сел на заднюю лавочку лодки. Не выпуская из руки тычку, которая теперь плыла параллельно лодки, какое-то время сидел и сам себе улыбался, пока наша лодка окончательно не затормозила, уткнувшись носом в камыши. Я уже понимал это состояние взрослых, в такой момент их торопить нельзя. Я терпеливо ждал, и наконец, Илья, не убирая с лица улыбки начал свой рассказ:

— Конечно приходила… Да так и осталась на всю мою жизнь — слава Богу! Хорошо, так уж и быть! Хоть и рановато Сано, каки — то вещи тебе слышать, да мне самому приятно, хоть в воспоминаниях, да ещё разок сие пережить…

Шел тогда 1930 год. Я заканчивал службу мичманом в боевых частях красной Балтии. Оставалось ещё полгодика, но за храбрость и усердие в боевой и политической подготовке был награждён отпуском на Родину количеством пятнадцати суток. Пятеро из которых я уже потратил, добираясь всяким транспортом до родной сторонушки…

Я «мчал» домой на попутной полуторке, стоя на кузове держась за борт, в клубах пыли, подпрыгивая на каждой кочке просёлочной дороги. Смотрел, как проплывают мимо знакомые до боли в груди: перелески, озера и деревеньки…

Сано, с самого детства, со мной творятся необъяснимые чудеса. Вот когда происходит в моей жизни что-то очень важное, в этот момент время вокруг меня приостанавливается словно, начинат течь замедлено. Голова работат, как всегда, в том же режиме соображаю, а вот время, как во сне. И вот в тот день, точно также было: душа стала замирать, сердце ударяло, словно в бубен, но казалось не боле двух раз в минуту. В тот же миг понял, нужно срочно мне тут же сойти, стоп, я приехал! Постучав по кабине, сошел на землю. Машина медленно удалялась, клубы пыли рассеивались, я стоял по средь дороги, на окраине не большого знакомого села, до родного дома оставалось четыре версты…

Вокруг летний штиль, до звона в ушах давящая тишина и только слышен стрекот кузнечиков, и кажется даже шорох крыльев пролетающих мимо бабочек…Вдруг, сердце моё как будто сорвалось с места, стало бешено барабанить в груди, а душа при этом как-то сладко замирала,в предчувствии чего-то не вероятного, не понятного, но чего-то нового, до душевной радости — долгожданного…

— Господи, мне ж домой, к мамке нужно, якорь мне по голове! Почему я здесь? Ведь что-то меня остановило?! — озираясь по сторонам, разговаривая сам с собой, стал задавать эти вопросы вслух. И в это самое время, из-за пригорка, по лесной тропинке, улыбаясь сама себе, с коромыслом через плечо, не шла, а словно лебёдушка «плыла» мягко ступая, очаровательная девушка. Ведра, на коромысле, плавно покачивались, и по ним скатывались струйки чистой и прозрачной воды. В один миг я словно окаменел. За время службы в морском флоте, неоднократно бывал в увольнении и в Кронштадте и Ленинграде, видывал достойных внимания девиц, но здесь, в деревне, в этакой глухомани… От неё струилось не поддельное достоинство, в каждой её линии изящество, что никак не соединялось с деревенским бытом и воспитанием. Это была, стройная, с еле заметной улыбкой и искорками в глазах красавица. На ней было нежно голубого цвета платье, которое струилось по её телу, ещё более подчёркивая стройность фигуры. На голове белая косынка, завязанная сзади на тонкой и длинной шее, из-под косынки выпали локоны, густых темно каштановых волос, шею обрамляли несколько ниток мелких бус бирюзового цвета. Без слов было понятно, что не из деревенских она, а словно ангел не земной…Так, стоя в оцепенении, где-то издалека до меня доходило, что она абсолютно не досягаема, как звёздочка на небе, вроде вот, светится, совсем рядом и кажется можно дотянуться рукой, а не взять… В это время, мимо меня проходил пожилой мужчина, вероятно от того же источника. Остановясь подле, вымолвил несколько слов, которыми протрезвил мой рассудок…

— Парень, так и будешь стоять? — спросил он, — с такими «героями» не победить нам мировой империлизьм! А, матросик, не робей! Она, однако, сейчас уйдёт, возможно, навсегда, и глупо будет с твоей стороны её не догнать, — так и сказал, якорь ему в ведро! И пошёл своей дорогой, поливая пыльную тропинку жаждущей влагой из переполненных вёдер. Я же, взглянув на эти полные воды ведра, про себя отметил, — О, к удаче! — вдохнув полной грудью, и как крейсер, в десяти бальный шторм, рассекая волны, с небывалым волнением ринулся за незнакомкой следом. Будто шагнув с этого пригорка в кромешную пропасть…

— Господи! Мамочка моя родная! Что же это со мной? Ноги, в один миг совсем ватными стали, не слушаются, и сердце то шепчет, — хороший то какой, Господи! В бескозырке и тельняшке! Словно с неба свалился, будто из прошлой жизни! И что ж теперь, я так и уйду?! Догонит ли? А коли, нет? Ну и пусть, я же сильная, пусть — не судьба, не моё знать то… — так думала Лиза, лишь мельком взглянув на моряка с надписью «БАЛТИКА» на бескозырке. Мельком, а будто знала его всю жизнь. Медленно удаляясь, все думала про себя, — неужели вот так бывает, ещё там, у источника, пять минут назад, я и знать не знала, что есть он за свете белом, а вот только взгляд один, и душа кричит, радуется, плачет и неловко сожалеет, что не может себе позволить — скинув коромысло с плеч, повернуться и побежать к нему на встречу, обнять нежно, и так кричать на весь мир: — КАК ЖЕ ДОЛГО, Я ТЕБЯ ЖДАЛА!…

— Простите девушка, я такой неловкий, я домой, на побывку, и через пять дней уж обратно и вот…у меня нет слов сказать вам, но, вы так прелестны! Глядючи на вас, от волнения дышать трудно, — вымолвил я, словно между нами существовали какие-то давние и только нам одним известные, отношения, — разрешите проводить вас? Позвольте?, — я снял с её плеча коромысло с вёдрами, — можно я попью?, — пил из ведра, а вместо воды, будто пил её взгляд, таких же чистых и нежных оттенков молодой весны глаз, словно омываясь этой святой водой из источника.

Смешной какой! Догнал… Проводить… Конечно же — ДА, можно!, — думала Лиза, теперь уж не стесняясь, пока ОН пил воду, разглядывая во все глаза, высокого, широкоплечего, в бескозырке на самой макушке, со смешным, кудрявым чубом на лбу, — а что же скажет папенька, — продолжала переживать, — вот совсем чужой человек и в дом привела? Но, я же уже взрослая! Да они будут рады, он же оттуда, он же наш. — Лиза смотрела на него, как он жадно пьёт воду, радуясь ему, радуясь своим, волнующим душу мыслям, вдруг прорвавшимся, словно копились внутри долго долго, и, улыбалась…

— Здесь за пригорком источник с замечательно вкусной водой. Отец мой не здоров, только её и пьёт, говорит, что вода эта святая.

— Спасибо за водицу, она и впрямь вкусная. Давай, подсоблю! Я, Илья…

Я, жил до флота в соседней деревне и про источник сей знаю, он и в правду святой, тут раньше и часовенка стояла и купели для омывания, только вот…порушено все…

Мы шли по деревне, мысли в голове путались, эмоции бросали то в жар, то в холод, от чего разговор не клеился.

— А тебя вот, не припомню, да и не похожа ты на наших, деревенских девчат…

— А я Елизавета. Мы не здешние. Смотрю у вас на бескозырке написано «БАЛТИКА», а мы, как раз там и жили, в Петрограде, папа профессор словесности, преподавал в духовной академии. А потом нас сюда, в Сибирь, как не благонадёжных… Отец, теперь учительствует в местной школе. Вы не представляете, как я соскучилась по всем всем, кто там остался! Как там наше море, Финский залив, как Петроград?

— Море штормит, залив волнуется, от чего иногда выходит из берегов, город укутан туманами и дождями, плачет и грустит о тебе…

— Спасибо Илюша!

— Только он теперь Ленинград.

— Да, разумеется. Ну вот, мы и пришли, это наш дом. Илья, вы не могли бы на минуту зайти к нам? Мои, будут чрезвычайно рады познакомиться с человеком из родных мест…

— Спасибо Лиза за приглашение! Конечно, зайду! С большим удовольствием!

«Наш ДОМ», сказала Лиза, но домом назвать развалившуюся хибару, язык не поворачивался. Это был старый, покосившийся, скорее всего когда-то заброшенный прежними хозяевами пятистеник. Ставни на двух окнах отвалились, на третьем висели в разные стороны, как уши у старого зайца. Порог весь прогнил, а крыша, казалось, вовсе вот-вот рухнет.

— Но в такой хате и жить-то опасно, неровен час развалится, и все на дно!

— Когда нас сюда привезли, два года назад, расселили в заброшенном амбаре, в котором когда-то хранилось зерно, благо было лето. А к осени, выделили сей дом. А мы, после амбара и этому рады, дай Бог не на долго. Надеемся, что сие «недоразумение» вскоре закончится и мы возвернемся в свою родную квартиру, в Петроград, что на Чёрной речке…

Дом состоял из кухни и одной комнаты. Кухня была светлой и просторной, пахло сыростью, вперемешку с запахом цветущей герани, и прохладой. Из комнаты слышались слова знакомого романса под гитару. Уже не молодой, но сильный мужской голос искусно переплетался с совсем казалось ещё молодым и звонким женским.

— Папенька, маменька, посмотрите, кого я вам привела!

Из комнаты вышли два улыбающихся, пожилых человека. Но увидев гостя, на их лицах вдруг появилось: недоумение, оцепенение и восхищение одновременно.

Лизавета подбежала к родителям, прихватила отца под ручку и представила их; — Мой папа, Данила Иванович и маменька Варвара Кузьминишна. Папа, мама, а это Илья, он из ПЕТРОГРАДА, домой на побывку, вот, водицу помог мне донести…

Они медленно подошли ко мне, рассматривая с ног до головы своими не верящими глазами. Затем, положив головы мне на грудь, обняли с двух сторон как самого дорогого и ожидаемого гостя, и тихо заплакали…

Затем мы обедали и обо всем разговаривали: шутили, смеялись, вспоминали. Я, что мог, рассказал: где служу, о любимых местах Ленинграда, посещаемые в дни увольнений, о его скверной погоде и о том, что всё-таки, хочу жить здесь, на Родине, в деревеньке в одну улицу, вокруг озера. При этом постоянно искушал себя, как бы вот не заметно для всех, лишний раз посмотреть и полюбоваться, как суетится Лизавета по кухне, помогая маме накрыть на стол, как достойно сидит за столом и какие красивые у неё руки…

— Каждый стремится к родному, к чему душа прикипела. Даже если это одна улица, вокруг озера, — продолжила разговор Варвара Кузминишна, — но мы привыкли к другим жизненным скоростям, к другим возможностям. Вот, к примеру, у Лизаньи хорошее образование, три языка знает: французский, испанский и английский. На фортепьяно играет, поёт хорошо, жаль только инструмент, там, дома остался… — и, она, на секунду задумалась…

— Здесь хорошо, мы не жалуемся, и люди добрые, и природа, но будто жизнь остановилась, и превратилась как в один нескончаемый день. Мы то, уж с Данилой Ивановичем отжили своё, много чего хорошего повидали. А вот вам молодым да красивым, крылья нужны, чтоб знания приумножить, да применить, где надо.

В разговоре, периодически возвращались к теме новой жизни; братоубийственной войне, коллективизации, страшного голода, который не жалея «косил» жителей и городов, и сел. Жестокой несправедливости новой власти, как к простому люду, так и к духовенству, к интеллигенции. Но каждый раз, кто ни — будь из нас, на полуслове тему обрывал, так как про все ЭТО, разговаривать было опасно. На какое-то время отвлекались, но раз за разом к этим разговорам опять возвращались. Данила Иваныч затронул самую больную в их семье историю: было у них, помимо Лизаветы ещё четыре старших сына, только в революцию, двое воевали за красных, а двое за белых, вот и погибли все, незнамо за что!.. Да как не знамо, каждый за свою Родину, каждый за свою Правду…

— Данила Иваныч, у меня к вам несколько духовных вопросов, можно?

— Извольте, только пойдёмте мил человек на свежий воздух, там для меня лавочку, сосед Петро смастерил, в тенёчке, под акацией. Мы присели на лавочку, солнышко уже немного перевалило за свой зенит и акация, действительно гасила жар его лучей.

— Данила Иваныч, мне двадцать два года, всю сознательну жизнь я прожил при Советах. Но, чем старше становлюсь, тем более явно вижу, всю несправедливость и жестокость этой власти. Скажите, кто в этом виноват, отчего так все вышло и как теперь бороться с этим ЗЛОМ?

— Во — первых, Илья, то, что Советская власть строит, их лозунги, идеи, может и не плохие, вот только люди, которые на верху, утеряли честь и достоинство. В наше время, честь определялась как благородство души и чистая совесть. А сейчас?! Но это только, во-первых. Каждый же из нас, очень уверенно может сказать, что все вокруг негодяи, которые во всем виноваты, только не я… Всегда ж мы ищем виновных, и в глобальных масштабах и тем более в личных бедах и неудачах. И мы страстно желаем, чтобы «эти виновники», понесли заслуженное наказание, что бы они страдали, как и мы страдаем, что бы они за все заплатили. Но и с другой стороны, у каждого, своя правда. Вернее, они думают точно так же, как и мы, у них просто своя правда, в которую они беззаветно верят. И пока мы ищем виновных, мы страдаем, потому как находим себя в роли жертвы. И пока мы не поймём, что наша душа, наше сердце, любовь, счастье, это только наша ответственность перед самим собой, и абсолютно никто не виноват в наших неудачах. Но, во все времена, к сожалению, было так; кто сильнее физически, кто у власти, у кого в руках оружие, всегда будут угнетать и побеждать. Что сейчас и происходит — диктатура пролетариата. Потому как, этот диктатор, без зазрения совести, убеждённо считает, что делает все правильно, и ни в коем случае, не считает себя, негодяем…

Вот скажи Илья, в чем смысл и цель революций?

— Построить новое, свободное Государство, в котором от каждого по труду и каждому по потребностям. Есть и дальнейшая цель нашей революции, в итоге — мировая революция…

— А вот и нет! Не будет, мил человек, никакой мировой революции! Все это утопия и прикрытие «красивыми» словами вседозволенности! Нет и не будет никогда равенства, свобод и всем поровну! Революции рисуют светлое будущее, но мил человек, не для всех! Разрушить настоящее, позабыть своё прошлое, сломать, растоптать — это легко! Когда-то, в самом начале революции, Лев Троцкий, агитировал о вечном, — «Мы, построим новый мир!» — говорил он, — «И в нашем новом мире БОГ, это не любовь! Чувства приходят и уходят, да и не каждому дано. Наш БОГ — справедливость» — кричал он, — «Социальная справедливость! И она, в душе у каждого! Поэтому, изменяя абсолютно все, мы рискуем абсолютно всем, и безжалостны в этом не только ко всем, но и к самим себе. Народ это видит и народ с нами». — А ведь, лукавство все это, Илья! У таких людей, превыше всего, власть над другими, да судья — револьвер в помощники, кого казнить, а кого миловать! И где он сейчас, этот товарищ Троцкий, этот душегубец? В газетах пишут, выслан, из страны, как неугодный новой власти… видимо, на самом верху слишком много желающих, на эту самую власть… А истинная смелость человека, Илья, в верности в самого себя, в родителей, в веру в Бога! Вот такие мы разные! Одни, ради своих идей, готовы рушить, уничтожать, предавать, перешагнуть через самое святое. Другие, сохранить, защитить, созидать, продолжить верить в истину — Бог везде, Бог любовь, и Он милосерден…

Расскажу одну притчу, в шестом столетии, — продолжал говорить Данила Иваныч, — в православной Византии произошёл переворот. К власти пришёл ужасный человек, садист и убийца. Было пролито реки крови. И вот один духовный человек взмолился: — «Как это так?! В нашем православном государстве правит изверг! Кровь льётся не повинная!..» Всю ночь молился, а к утру ему голос: «Искал худшего, но не нашёл». И тогда духовный человек обомлел. Он видел только внешнее, а все страсти живут в душах человеческих. — «Так как, со злом бороться, если среди нас — ОН, ИСКАЛ ХУДШЕГО! Для чего? Может очистить эти лживые и лицемерные души?». — А мы и не боремся, легче ж сказать: «все виноваты, все плохие, все негодяи, кроме меня»

Ну а во-вторых, в каждом отдельном случае, зло, или преступление или нет. Ну, к примеру — война, убийство на войне противника, за грех не считается. А считается, если ты не убил, а струсил, грех — предательство. В мирное время убийство — грех.

— Как же распознать?

— Ну вот, если мы во тьме и не можем найти дорогу, тычемся как слепые, и все в стену. И думаем: «если хоть немного прозреть, хоть где-то свет увидеть». Поэтому нужна молитва, по мере очищения души, ощущения смирения, Господь нам прольёт свет, будет открывать пути, как правильно поступить в той или иной ситуации.

— Вы говорите, Данила Иваныч, нужна молитва, я и сам знаю, как-то пытаюсь, но многого не понимаю, не хватает знаний, расскажите больше о молитве. Мы ж все духовное порушили, храмы разграбили. Духовенство, кого уж нет, и вас вот, сослали от великого дела. Признаться, и я в этом участвовал, под страхом смерти, по присяге, по приказу, но больший страх все же, был пред Господом Богом. Как теперь изменить все, как душу свою спасти? Как молиться за любимого и дорогого человека и что говорит духовный мир о любви?

— То, что мы знаем, это капля, а чего не знаем, океан… Я не вправе, Илья, осуждать вас и судить, потому как сам грешен. Не хватило сил стать мучеником ради Христа, за дела Господни. Жалко стало близких… как же они без меня? Да и здесь живут люди, которым я очень нужен… — и какое-то время Данила Иванович сидел в задумчивости, будто отсутствовал где-то далеко…

— А то, что у вас, Илья, такие вопросы возникают, это хорошо. Главная энергия на Земле, Илья — это любовь, во всех её Божественных проявлениях. Без конца могу повторять, что Любовь — это Бог. А Бог везде. И как бы зло не куражилось, добро всегда побеждает. Таков, один из основных законов жизни. А так-же, добро, одно из главных проявлений любви. Мы же, люди, приходим в этот мир, учиться любви, и по средствам её становиться чище, лучше, счастливее… — при этих словах, лицо Данилы Ивановича, словно вспыхивало, в глазах излучался блеск, и редкая улыбка (при таких жизненных обстоятельствах) дорисовывала небесную чистоту этого Божьего человека…

— А сила молитвы однозначно не в её количестве. Она обусловлена состоянием и степенью чистоты моей души. И главное при этом, покаяние, каяться и молиться. Когда я чувствую, что во время молитвы приходит покаяние, непристанно текут покаянные слезы, когда я полностью погружаюсь в это состояние, ощущаю самую, что ни на есть Милость Божию к самому себе. В этот самый момент, молитва как раз самая действенная!

— В этот момент душа и очищается?

— Да, можно сказать, омывается, слезами покаяния… И ещё, для души очень важно, когда я даю обет за родного, любимого или просто любого хорошего человека: хоть немного, пусть какое-то время воздержаться от сквернословия, от осуждения других, от зависти или от других каких либо пороков Это победа над страстями! Когда происходит торжество духа над плотью! Без понуждения себя, без борьбы над собой, чтоб не оторвать от себя что-то грешное, наша молитва будет пуста как не заряженный патрон… Этот подвиг называется — христианская аскеза. Когда ради любви, нужно отдать часть своей чистой души. Без жертвенности любовь не живёт. И сама ЛЮБОВЬ в жертвенности ради любимого человека, это твой духовный подвиг, при котором, так же, идёт очищение души. А для начала, старайся непристанно творить Иисусову молитву. Вот так…

На порог вышла Варвара Кузьминишна, — Милы мои, пойдёмте чаёвничать, самовар поспел.

Мы пили из красивых фарфоровых чашек травяной чай, с вареньем из лесной вишни. Лизавета, периодически брала мою кружку и подливала кипяточку из начищенного до зеркального блеска, огромного, медного самовара. При этом наши взгляды соединялись, от чего казалось, что кипяток из самовара напрямую начинает бежать по моим венам. И так мне было хорошо в этой семье, казалось, что не полдня, а знаю я их много, много лет, и уж давно люблю Лизавету и её родителей. И когда в тот день прощался с ними, уже не понимал, как же теперь буду жить без таких близких и родных мне людей…

— И что деда Илья, не уш-то так быват? Каки ж они не надёжные, если ты смог их всех сразу, так быстро полюбить? А потома то, как все? Ведь как-то все, коли ты с Лизаветой то Даниловной, вместе…

— Да как-то все… Якорь им в корму! Санушко, глянь, заболтались мы с тобой, солнце то скоро совсем сядет. Давай-ко, помогай мне, я буду подгребать, а ты сеть потихоньку подымай, да рыбешку тряси в лодку.

— Я-то потрясу, токмо у тебя деда одни руки заняты, ты давай Илья, рассказывай дале, жуть как интересно!

— Вообще Сано, жисть, очень интересная и весёлая, обязательно Сано, должна быть весёлая. А ещё она не предсказуемая, жисть то, иной раз так тебя заштормит, а то вдруг и полный штиль, а то начинат бросать из стороны в сторону, дааа… таки выделыват опять же с тобой выверты! Интересно жить, Сано, интересно, вот токмо одна закавыка, не главный ты в своей жизни, не дают ею распоряжаться, как ты хошь.

— Ет почему?! Кто не дает-то?

— А потому что, законы нынче, жизни нашей, убедительно принудительно ведут тебя по очень узкой дорожке, с которой ни шагу ни влево, ни в право, иначе, нечто прилетит по башке больно! Вот мы балакаем с тобой тут вроде как о любви, а уж лет по десять, лагерей, набалакали бы, если б жили в те времена!

— Деда Илья, не боись! Клянусь, никому не расскажу, только Кольке пузану, можно?

— Можно.., я своё уж, от боялся. Да и по-другому нынче, вроде как все… Хотя, любое Сано, молвленное тобою слово, отчёта требует, хотя бы для самого себя. Вот и приучены мы, быть глухими и больше молчать, как эти вот рыбы! Ведь, кажной раз возвращаясь в те времена, так мне хотелось с Лизаветой моей, куда ни будь, по далее от всех, на остров что ль, по средь океана, где б ни одной души…

Какое-то время дед Илья, молча, управлял лодкой, глядя, будто сквозь меня глубоко под воду. Крупные караси, застрявшие в сети, покорно замирали в моей ладони, пока я их не освобожу, и уж после начинали резвиться вместе с остальными на дне лодки.

— Деда, возвращайся давай, из задумчивости, мы ж не будем здеся ночевать! Да и не все ещё рассказал-то! Ты можешь думать вслух? Вона, последняя сеть осталась…

— Да что рассказывать-то, слезы одни. Ведь как было-то? Вот вроде, счастлив, летаешь где-то в мечтах своих, а тебя обязательно в эти моменты как из ушата холодной водой, то там то тут! От побывки тогда, оставалось мне пятеро суток дома побыть, да пятеро, на обратну дорогу оставил, чтоб уж наверняка вовремя на кораблик свой возвернуться. Распрощавшись в тот день с Лизоветой, бегом домой, к мамуле. Тут же не далеко, через лес да поле, и вот третья хата с краю. Всю дорогу бежал, а перед домом, сердце как остановилось. Время уж вечерело, вижу, окна светятся, стал медленно подходить, всей грудью вдыхая родные запахи до помутнения в голове. А в кухонном окошке, я увидел маму. Она как всегда в платочке, уперев щёчки в свои загрубевшие ладошки, задумчиво смотрела в окно на дорогу. Я подходил все ближе, а она, вроде, как и не видела меня вовсе. И, чтоб не напугать её, пошёл ещё медленнее, пока губами не упёрся в стекло. Этим поцелуем, она и очнулась, вернее, в обморок упала. Да.., откачивал её тогда. Она ведь думала, что привиделся я ей, сколько раз уж так бывало, потом уж сказывала, мерещился я ей неоднократно, а тут взял и поцеловал…

Связи ж, тогда никакой! И предупредить, что еду не мог. Раз в год, ежели письмо дойдёт, так хорошо…

Дом был пуст. Отца милиция забрала, колоски на полях собирал, что остались после уборки урожая, считалось воровство. А какое воровство?! Если зима, и все снегом засыпет! А старший брат ещё до моей службы уехал куда-то, на заработки, да так и след простыл…

Послушал я маму, посмотрел на неё, стара стала и совсем без сил. От болезней всяких, от одиночества иссохла вся, да помалела. Дом весь прохудился, крыша течёт, в окна дует. И душа моя взвыла, и готова была взорваться миной морской! Как вот оставить её одну, без присмотру, ещё на целых полгода, дождётся ли? А ещё мысли о Лизавете и ноги к ней бегут… На какие такие части разорвать эти пять суток?! Полночи мы с мамой проговорили, вспоминали все… А с первыми петухами я уже латал крышу, утеплял окна и двери, поправлял забор вокруг дома. А к обеду, взял у соседа коня, и прямиком к источнику, как раз в то время, когда Лизавета за водицей ходит. Лиза сидела на лавочке у источника и плакала, увидев меня, соскочила и побежала на встречу. Остановившись в шаге от меня, скрестив руки на груди, прижала ладошки ближе к шее, словно хотела отгородиться от всего света. Она, смотрела мне в глаза, снизу вверх, а из глаз по щекам, беспрерывно катились крупные слезинки.

— Лизонька, что случилось? Кто тебя обидел?!

Она бросилась ко мне, прижавшись щекой к тельняшке, обняв обеими руками с силой, от чего стало ясно, что я единственный человек, который может её защитить, но от чего, от кого? Не переставая рыдать, Лиза, сквозь слезы, сбивчиво, стала рассказывать, — Они…ночью…сильный стук в дверь, так же как и в прошлый раз, в Петрограде… Военные, с ружьями… НКВД, все перевернули вверх дном… искали что-то… А потом папу увели, в чем был… в тапочках и даже не разрешили ни чего с собой… ни еды, и ни каких вещей… Илья, что же это такое?! Ведь папа хороший, он добрый, он слова плохого никому в жизни ни сказал, за что такие унижения, и несправедливость такая?! И мама сразу слегла, тихо так, только и промолвила, что не увидимся мы больше с Данилой Ивановичем… Мама, правду говорит, Илья? Что делать теперь?! Ежели так, то как теперь быть?! Как жить дальше?

— Лизонька, родная, я съезжу в район, и все узнаю про Данилу Ивановича, прям сейчас и поеду. А ты ступай к маме, и только не плач, будь сильной, маме твоей тепереча, сила твоя нужна. Ступай и будь с ней, отвлеки её от мыслей плохих. Нужно жить Лизонька, жить надо, наперекор всему! И постараться стать счастливой…

— Как хорошо, что ты есть… Илейка, мне тебя Бог послал… ОН, все знал, ещё вчера…

В районном НКВД со мной и разговаривать никто не стал, а только посоветовали грубо, удалиться восвояси, пока рядом с «этим батюшкой» к стенке не поставили. Якорь им в дышло! Так что Сано, скоро уж сорок лет как с тех событий, а только до сих пор о Даниле Иваныче, ни каких вестей…

— Деда Илья, а что значит, к стенке?

— К стенке Сано… расстреляли, значит Данилу Иваныча, без суда и следствия, как врага народа…

— Какой же он враг?! — закричал я на все озеро. В моей маленькой голове не вмещалось все, о чем рассказал Илья. Всем своим существом, я хотел принимать жизнь, если она такая. Мы шли к берегу, лодка мягко скользила по тихой воде, а я молча плакал…

— Не шторми Сано, якорь тебе за ногу! Не мороси! Жизнь продолжается, и за счастье порой нужно бороться. Наша любовь с Лизоветой, это совсем не жертва обстоятельств, а чувство, которое может победить, любые обстоятельства. В тот день, мы признались друг дружке, что полюбили… Я чувствовал, что любовь ЭТА, больше жизни и, что не имею права оставлять Лизоньку и её маму в таком состоянии ещё на полгода. Пообещав Лизавете, что никогда больше ей не придётся плакать, попросив благословения на брак у Варвары Кузминишны, взял у соседа телегу, погрузил их не великий скарб и перевёз к маме. Однако, всем вместе будет легче пережить зиму и дождаться моего возвращения. А на следующий же день, мы с Елизаветой Даниловной расписались в нашем сельском совете… стали мужем и женой, значит. Так что Сано, ежели есть в этой жизни чаво терять, значит есть ради чаво жить…

Придавленный новыми, доселе неизвестными чувствами, мыслями и каким-то не понятным волнением в нутрии себя, я ввалился в хату, будто нахлобученный сверху тяжелющим мешком.

— Сано, как хорошо-то, что пришёл вовремя, что не разошлись мы! Ты пока умойся, да ужинать будем, а я покедова, сбегаю, ненадолго к соседке Раисе-то, по делу надо, — торопясь промолвила Авдотья Алексеевна. И бабушка ушла, а Сано все сидел неподвижно как пришибленный всем услышанным. А с чем-то, ну совсем не соглашаясь…

— Вечер добрый, соседка! Рая, я готовила ужин, да так меня что-то к тебе и направило. Дело како у тебя ко мне, Раиса?

— Авдотья Алексеевна! Как я рада, что ты зашла! Дело, да дело у меня к тебе, сама собиралась все зайти, да закрутилась. Думала все про тебя. Помоги! Поделись своим опытом, вашего мирного сосуществования с внуком! Ну, никакого терпения уж с нашим Колюшкой! «Зубы выставлят», стал обидчивый до крайности, ни чего ему не скажи, сразу в слезы и бежит куда подальше. Хорошо деревня, далеко не убежит. Но как бы с собой чего не сотворил! Да ведь и не маленький уж, во второй класс нынче! А твой — то, Сано-то,…ласковый какой, давеча, я прям прослезилась…нечаянно подслушала из-за забора, как он тебя малинкой да клубничкой называл, зацеловывая в обе щеки, а потом сказал, — сахарочек ты мой сладенький… вот тут я и не сдержалась, так и села между грядок…

— Рая, мы ведь все в заботах, а на остально, времени не хватат. Ведь в торопях, все, да на бегу. Да и работа, будь она не ладна, все не переделам ее ни как. Из-за неё проклетущей ни чего вокруг и не видим, одна ток мо спешка! Раздражат, что члены семьи не как не успевают за нами, вот и получают от нас «не любви», по полной. Все ж от нас…как мы к ним, то к нам и возвращатся! К примеру, скажи, как ты обращашься к детям, когда хошь, чтоб они выполнили каку-то работу?

— Обыкновенно, Дуня, а как-то я это делаю неправильно?

— Думаю, что неверно… Рая, это выглядит так: — Коля, я хочу тебя ЗАСТАВИТЬ сделать то-то и то-то… Само слово «заставлю» выражат у него протест, сопротивление, и не желание, чтоб его принуждали по мимо его воли. Отсюда и защита в виде, как ты говоришь «выставления зубов». Рая, а попросить, к примеру, ни как нельзя?

— Ой, Алексеевна, спасибо! Я и не замечала, что так говорю, неужели, правда так говорю?!

— И не только детям, сколько раз слыхала, как ты и мужу своему, Александру Кузьмичу так же молвила! Лааасковая, ты…

— Авдотья Алексеевна, а иной раз Коля-то упрется, — не буду делать, не умею, не понимаю, не хочу, вот, отговорки всякие мне! И что тогда, тоже заставлять не нужно, упрашивать его что ль?!

— Раисааа, а ты что ль в армии? «Не можешь — научим, не хочешь — давай по уставу»! Так что ль? Дети наши, пока что Слава Богу присяги не принимали!

— А как, Дуня? Или вот, те же школьные домашние задания, быват тупит, не понимат, я ему и так, и так, со всех сторон задачку разжую, а он в слезы, нервничат, — не пойду боле в школу, — кричит! Думаш у меня терпенье без конца?! В такой момент, самой взорваться хочется!

— Разговаривать с детьми нужно спокойно, криком тут не помочь, а только на равных, не обижать, не оскорблять. Дать понять, что каки-то дела по дому; учеба в школе, это их ответственность и не работа это вовсе, а их личное послушание перед Богом, родителями и самим собой, и за них это ни кто делать не будет. И сама, Раиса, не принимай близко к сердцу, отойди от этих дел, дай детям самостоятельность… Не ты ж двойку в школе получишь, это Колин будет позор…

Помню, только-только, мои-то уехали в Казахстан, Санушке три годика было. Переживал он шибко, скучал все, плакал да капризничал. Да и время так совпало, когда у детей включается; «хочу, не хочу», «буду, не буду». Вот я тогда намаялась с ним, жалела уж, что оставила его с собой. А с ним-то никакого сладу, ни работы, ни уйти от него куда, ни оставить одного. А чтоб уговорить его на что-то, так целая беда, иногда как ты говоришь — хоть в прорубь головой! И вот однажды, по каким-то срочным делам, с горем пополам, уж под вечер, вышли из дому, и только за калитку, а Санушко мой, опять заортачился, — не пойду, — и все тут! Я и уговорами, и угрозами, пыталась силой за руку, а он упёрся, плачет, и ни в какую! Тогда я, махнув рукой, бросила его у ворот и ушла, спрятавшись в заулок. А он, маленький, того пуще плачет, по сторонам в потёмках смотрит, меня ищет. И так мне стало стыдно за свою беспомощность, и така боль резанула по душе, словно полруки себе отрубила! Упала перед ним на колени, обняла в охапку, да оба так и ревели долго. В тот самый момент и дала себе зарок, что никогда больше так не поступлю! И жить, впредь, буду так терпеливо, так осторожно, чтобы для внука моего, каждый день был интересным, поучительным, а не так, как мне удобно…

Стала придумывать всяко — разно, с самого утра и весь день, все в виде игры: работать, одеваться, засыпать. А сколько мы с ним разговариваем, он же растёт! У него ж вопросов вагон и маленька тележка! Иной раз, на какой вопрос и не знаш, что и ответить, приходится два три дня подумать…

— Алексеевна, а что ж за игры то у вас с Саном?

— Ну, вот, к примеру, те же вещи, дети не любят прибирать, разбрасывают где попало, потом поутру найти не могут, где и что вчерась сняли. В то время была зима, вещей же зимних много. Я прибила на доску десять гвоздей и развесила на них по порядку всю одежу, от носок до варежек. Сану моему так понравилось, он и одеваться стал быстро и в удовольствие все, и снимат посля так же, только в обратном порядке. Очень трудно давалось ему одеть верхню одёжу. Оказыватся, если пальто, или фуфайку там, положить на пол, воротником к себе, взять за подмышки и махнуть им через голову, пальто прям само одеватся на плечи, а руки быстро ныряют в рукова! Так, Сано готов, по десять раз подряд это проделывать, как ему нравится! Да кажись он уж, всю деревенску детвору энтому обучил…

Не знаю Рая, что и посоветовать тебе? Только, за эти годы, что живём вдвоём с Санушком, вот что поняла — забывам мы, взрослея, как нам жилось в своём детстве. И как больно, бывало, когда своим не справедливым ором и подзатыльниками, родители словно гвозди вбивали в наши души! Со временем, гвозди то, можно вынуть, только дырки в душе от них остаются, да зарастают долго, а каки и всю жизнь сквозняком отдают… А ещё, Раиса, ты ж знашь, как сгинул на фронте мой Андрий, так и не любила я боле никого. Уж четверть века пронеслось, зачерствела и окаменела словно. А тут, давеча, сморило меня средь бела дня, ток мо и успела как до подушки. Прилегла, и вроде как засыпаю, а сквозь сон-то слышу, как Сано — то мой, одеялком меня прикрыват да в глазки меня целует. Вот Рая, сердце то моё, в этот миг, чуть от счастья и не разорвалось! Ведь тако быват, только от любви, а она или есть, аль её нет. Жизнь, как зеркало, как живёшь, то в нем и отражатся…

Только вроде, Алексеевна ушла к соседке, захлопнулась за ней дверь, как в неё постучали, — Добрый вечерочек! Сано, а дома ли Авдотья Алексеевна?

— Не, тётка Елена, ты подожди, коли не торопишься, она ненадолго, к соседям, скоро будет…

— Ну, ежели не на долго, не на долго ежели, дождуся значит, а ты чего угрюмый такой нынче, аль случилось чаво?

— Чаво, чаво… Да говорил вот, сегодня, про любовь все, то с Дуняшей, то вот с дедом Ильей. Разобраться хочу. А может, тётка Елена, ты растолкуешь, кака она любовь-то? — Елена слушала меня с окаменелым лицом, выпучив и так невероятно большущие на поллица глаза, а потом как захохочет на всю хату, я думал заслонка в печку вогнётся, и вдруг стихла, зашмыгав носом, стала вытирать кончиком платка, уголки глаз у переносицы.

— Не перестаю удивляться тебе Сано! Ну вот, не перестаю удивляться, и впрямь, ты какой-то, как не от мира сего! В твои-то годы и за любовь?!

— Да, че ты, теть Лен, завелась-то?! Ежели не знашь, так и скажи, я у кого другого поспрашаю!

— Не знашь, не знашь, это я-то не знашь?! Да я три разА замужем была, по боле всех баб в деревне, не знашь… — после короткой задумчивой паузы, вскинув на меня свои красивые глаза, тётка Елена продолжила:

— Ладно сынок, так уж и быть, расскажу тебе как счастье моё складывалось: — так вот, начну, однако издалека. Начало моей жизни было тута. А после уж, когда подросла переехала в большой поселок. После окончания школы, уехала от мамы в гости к тётке, к маминой сестре, да там и осталась… Ох, Сано, заволновал ты моё сердце воспоминаниями…

Да, была молода, работала в Рабкоопе, и решило начальство на повышение меня, по службе. А образования то для новой должности не хватало, вот и направили меня учиться, в Красноярск, в экономический, агааа…заочно. В одной группе со мной учились люди со всей страны, все ребята были интересные, многие постарше меня, и при высоких должностях. Мне тогда лишь, всего-то двадцать два года было, почитай сама молода в группе была. Да и девочек было мало, все больше парни, да многие уж и женатые, агааа.., такие наглые!

Дааа, молодость… я-то красииивая была, пикантная такая девушка, элегантная, милая и интересная, радовалась жизни да смеялась все, хохотушкааа… Я, не могууу! Да, а у меня всегда на лице улыбка была! Я и не замечала даже, это мне другие говорили, а я и не задумывалась, считала, что это естественно все, а чего грустить-то? — говорила и говорила тётка Елена, звонко окая и улыбаясь всем лицом…

— Любовь.., а не знала я про енто, Сано, тогда ничего, потому как не приходила она ко мне. Конечно, много чего о любви то вокруг, и кино, и книжки всякие, да и подруги, кто постарше, столько наговорят… Только вот, как мой дед говорил, он тоооолстый был, здоооровый, в пекарне ж работал, — все самому пробовать надо, — говорил. А как пробовать-то, коли даже влечения никакого?! В деревне ж росла, а у нас-то как? Да ты ж и сам знашь, все как одна семья, все про друг дружку на виду, ну вот прям никакого секрета и не утаить. Конечно, и влюблялись, и свадьбы в деревне играли. Но я, так и относилась к нашим деревенским парням, как к друзьям или братьям. Да и побаивались они меня как-то. Толи я шибко правильная была, толи из — за красоты моей казалась такой неприступной. Кругами то ходили, осторожно так, дааа, а мы ж девки-то, не любим, когда осторожно да не решительно…а многие так и говорили, мол «ты такая вся свойская, и в то же время вроде как неприступная…» Из соседних деревень, и приезжие ребята обращали на меня внимание, так некоторые и замуж звали, и хорошие и с образованием, только не могла я без любви-то! Все её ждала, любовь-то энту… Мамка-то моя, писала мне письма да ругалась, укоряла меня, — «вот останешься в девках-то, да без детев, стакан воды в старости не кому будет подать!» — А я-то че? А я ни че! Так в девках и поехала учиться. Да оно и к лучшему, вот кака учёба, если семья, детки маленьки, да хоть и на заочном?! А на учебе-то, яя нее моогууу!, — каждый раз после этих слов, тётка Елена заливалась звонким и протяжным смехом, глядя на её раскрасневшееся лицо от чутких воспоминаний и хорошего смеха, мне так же радостно улыбалось. На деревне её звали тёткой Еленой, но звание ТЁТКИ, ей, ну никак не подходило! Для её лет, выглядеть милой и привлекательной женщиной, при деревенской работе, да куче детей, ещё нужно ухитриться! Она была худенькой, не высокого роста, быстрая во всем! И конечно, она была красивой. Да, и всегда с улыбкой…

— Хочу отметить, Сано, ещё до учёбы, живя в деревне-то, можно сказать безвылазно, я ведь не обделена была вниманием-то. Все как-то, вокруг меня крутилось, всем была нужна, посоветоваться, какие-то секреты, все ко мне. А потому как я надёжная была, дальше-то меня всем секретам могила! Как-то могла всех организовать, на дело како великое, даааа, и все меня слушались. Командиршей-то и не была вроде, а так, добрым словом, улыбкой…

А как попала на учёбу, в Красноярск-то, вот такого внимания, как там, к собственной персоне, никогда боле не испытывала! Они все словно дикие, повлюблялись в меня скопом. Ага! И не только парни-то, а и девчёнки! Все хотели разгадать, в чем же секрет моего успеха?! Как мёдом намазано что ли, как вечер, все ко мне в комнату, в общежитии ж жили, ох весело былоооо, яя неее могууу! Им все было интересно, как я говорю, как окаю, и не стесняясь — звонко смеюсь. В любви мне признавались, ну просто штабелями! Самыми упорными были двое, дааа, и оба женатые… Первый, не буду называть их имён, первый, да и все тут! Ему — уж двадцать девять было. Как увидел меня впервые, так и лишился дара речи, ага, челюсть прям отвисла. Тогда такая присказка была — «глаз выпал», яя нее могууу! Решительный такой, красивый зараза! Подошёл, сел напротив, прям почти лицом к лицу, и ни слова не говоря, долго так смотрел, прям в глаза. Тогда мне показалось, что впервые в жизни я забыла, что такое вообще улыбаться, и, конечно же, он сразу мне понравился, дааа… красивый, куда деваться! И потом, я постоянно ловила себя на мысли, что мне не хватает его глаз, все хотелось, чтобы они смотрели только в мои. Да так и было на самом деле, пооостоянно, пока учились, все глаза друг дружке просмотрели! А на второй день уж, знакомства, он признался мне, что если я пойду за него, то он готов развестись с женой-то, дааа, достал паспорт и прям на моих глазах, штамп о регистрации брака, взял ручкой и перечеркнул! Яяя нее могууу! Вот, дурнооой…

А что дальше, что могло быть дальше-то?! Девочка ж я правильная, да и любовь к нему, слава Богу меня не обуяла, так, симпатия одна…

Он, конечно, был настойчивый, да и мне с ним было интересно, уууумный был. Все приглашал меня, на свидание-то. А я, что? Я — ходила! Все про звезды мне рассказывал, да стихи о любви читал, руки целовал, дааа, каждый пальчик, в отдельности…

После уж, на третьем или четвертом курсе, он таки развелся с женой-то. Нет, ни ради меня, конечно. Толи жена изменяла ему, пока он на учёбу ездил, а что, сессия-то два раза в год, да по два месяца, не знаю, врать не буду… только я ему так и не покорилась…

А потом уж, после учёбы, наверное, год уж прошёл, мы встретились с ним, случайно, в аэропорту. Он летел куда-то на север, в длительную командировку, на повышение, а я с группой на отдых, в Болгарию. Его провожала большая компания, они сидели в кафе, пили там, весело отдыхали, открытое такое кафе. А мы с подружкой шли мимо, и вот эти его глаза, вдруг встретились с моими. Мы тогда оба, просто — невзначай растерялись! Разговорились, то да се. Я-то, так, вообще без задней мысли, а он-то, про всех друзей своих забыл и ко мне, и все, обнял и не отпускат. Все что-то говорит, говорит мне на ухо, шепчет, что забыть меня не может, вообще, как любит меня сильно. «Поехали со мной», говорит…на север… Яяя не могууу!

Он врал конечно, да нет, не врал, он был просто таким человеком с широко раскрытыми руками, влюбчивым, готов был обнять весь мир и готов был взять в жены всех женщин планеты… Про таких говорят — перекати-поле, все в его жизни легко, радостно, всех готов осчастливить, легко встретил, легко расстался…

А потом, когда уж провожали его, он шел к самолету, а мы махали ручкой ему в окно, я смотрю, среди всех, девочка одна, голову опустила, слезы вытират. И я поняла, что это подруга его, и какая ж холера потащила нас сюда вообще! Я так тогда расстроилась…

А после, мы так больше и не виделись.., он написал мне несколько писем, а я так и не ответила — и тетка Елена на какое-то время задумалась.

— Ну а что же второй-то? Теть Лен, ты говорила, что, самыми настырными были двое?

— Второй, да, он тоже был постарше меня, вроде двадцать семь, и он обихаживал меня, но не так как другие, по-особенному, и тоже был женат. Красивая жена у него была, ничего не скажу, приезжала к нему однажды…

Он был, окуратненький такой мальчик, в кримпленовом костюмчике, агаа, в коричневом. Такой окуратненький, такой тихий интелегент, яяя нее моогууу. Скромный, учился-то не важно, но был директором крупной овощной базы. Вот придет ко мне в комнату, или на перемене подсядет просто так, и сидит тихо, тихо так, сидит и молчит. Порядочный такой парень, каждый раз, утром главно, подойдет и так официально поздоровается со мной за ручку, скажет, — Здравствуй, Лакисова, — дааа, вот так по фамилии. Другие-то наглые были, а этот порядочный, ничего говорит от тебя не надо, только дозволь рядом посидеть! А я ему, — Серега, что нового, как твоя жена? А он, хоть и не надо от меня ничего, а туда же! — разведусь, — говорит, — только будь моей! — нет, говорю, никто мне не нужен, и ты, живи давай спокойно со своей красавицей женой. Вот что тебе еще не хватает, Серега? А он, — «В том то и дело, что ЖИТЬ хочу. А в ней, в жене моей, только и красота что с виду, а в душе-то пустота, с тобой вот просто рядом посижу и потом летаю целый день, спаси меня!»

— Вот, Сано, мужики-то, всем что-то надо все! А ведь ни один не сказал, что сделает меня счастливой! Ни один не спросил, чего-ж, я-то хочу от этой жизни, и люблю ли кого?! А только и знают, что эгоизм свой ублажать: — мне с тобой хорошо, не могу без тебя жить, спаси меня, — да разве ж всех спасешь?! Да и думала, что самой счастья хочется, где ж оно так долго заблудилось, и придет ли ко мне когда?..

А после учебы, уж дома, я познакомилась с Гошей. У нас друг общий был Сеня, они с Гошей все десять лет за одной партой просидели. Так вот, Сеня и привел его к нам в общагу. А Гоша-то молодой совсем, только вот из армии вернулся, такой мальчик хороший, он мне сразу, так понравился… Да я, так-то и думать не думала, молодой, красивый, ну хорошенький, да и все, а мне-то уж двадцать восемь скоро, чего тут губу-то раскатывать?! Хотя я с виду выглядела-то, очень даже моложаво, то есть нормально, не по годам, изящно и привлекательно, все только девятнадцать и давали, не больше, даааа…миловииидная была.

Девки то за Гошей табуном бегали, а я-то думала, что так и должно быть, такой мальчик хороший, ну вот ни как его с собой не могла даже в мыслях соединить, дааа…все из-за разницы в возрасте. Сеня то рассказывал мне, что до армии у Гоши была любовь, и все у них серьёзно было, она откуда-то из далека, на практике у нас была. Да только из армии его не дождалась. А уж после армии то, выбор у Гоши был большой, раз бегали за ним многие, одна даже со мной в одном кабинете работала, Танькой звали. Он придёт как бы к ней, а сам сядет за мой стол передо мной, напротив, и что-то все шутит, смеётся… Да, все шутит да смеётся, а её, Таньки — то, вроде, как и нету, дааа, а приходит-то к ней и цветы принесёт и конфетку, яя нее моогууу! А потом уж все, не стал больше с ней встречаться. Мы поначалу, с ним, просто дружили, по улице гуляли, болтали обо всем, в кино, когда, в общаге сидели, музыку слушали…

А вот в один какой-то момент стала замечать, что душа моя, уж шибко тянется к нему. Но все одно, сопротивлялась и не могла предположить, что с ним может быть что-то у нас получиться, дааа, и все из-за возраста. А у него, ко мне-то, все уже более серьёзно, чего уж там, когда касались друг дружку нечаянно, я чувствовала, как его аж потрясыват! Пугалась, отстронялась. Знашь как боялась, что может увлечение у него обычное. Может он думал, что вот взрослая девка, опытная, погуляю с ней после армии-то. А какой там опыт, уж двадцать восемь, а никого у меня и в помине не было! А потом наступило такое время, когда сама уж, из-за него спать по ночам перестала и когда беспрестанно стала думать только о нем. И без него уже не могла себя представить, и боялась, как вот у нас дальше все может произойти, вот тогда и поняла, что наверное это и есть любовь… И у Гоши так же было, но не говорили мы об этом, только если сами про себя, молча, дааа, бывало всю ночь разговариваш сама с собой, так и не уснешь…

А вскоре, у нас была осенняя ярмарка, мы ж РАЙПО всегда участвовали, торговали там всяким. Нарядят нас, ну вылитые матрёшки! Ведь целый деревенский праздник был, а мы ж молодые девчёнки, нас везде и привлекали. Мы значит, с Верой Некипеловой торгуем, а они, Гоша с Сеней пришли и ждут, когда мы освободимся, дааа — взяли бутылочку вина. И пошли мы все к Верке домой. Вера то, по моложе меня, и вот я смотрю, как Гоша с Верой танцуют, и понимаю, что они друг другу подходят больше, а сама то рееевнуююю, яя нее мооогууу!

У нас с Веркой, были очень похожие платья. Только у меня более синенькое, а у неё более голубенькое, ситцевые платьюшки, но красииивые, и вот такооой вот вырез на груди, декольте… агааа, все прям наружу! Ну и вот, танцевали мы с НИМ, а он взял да поцеловал меня вот сюда, у шеи… Я так испугалась, вообще, ноги прям подкосились и слушаться перестали, а в голове как туман сразу. Я помню все… хорошо помню… прям как сейчас все…

До этих слов, тётка Елена, все смеялась да улыбалась, а тут стала такой серьёзной, обняв голову двумя руками, стянула в низ платок и уткнувшись в него лицом, вдруг громко зарыдала…

— А потом, он пошёл меня провожать, и дорогой то признался мне, что полюбил меня всем сердцем. Он говорил эти слова, а я не могла в это поверить, ведь все, что он говорил, совпадает с моими чувствами, что и я люблю, да…да… по-настоящему, люблю…

Он тогда и позвал меня замуж…

Проводил домой, и мы с ним на улице, под фонарём… целовались…я помню… все помню…

До Гоши-то, я, конечно, встречалась с ребятами, гуляли, дружили и целовались, бывало, и признавались мне в любви. Только такие поцелуи, без любви-то, пресные очень, как не в заправду… Такие отношения называются — романами, только у меня не романы, а были обычные сквозняки, или как сейчас новомодно говорить — страсть, а может кто и любил меня сильно, только когда это не взаимно, так и радости не какой, сырость одна да боль при расставании. Но я так, до двадцати восьми лет, ни кого и не полюбила, и вот только сейчас, впервые, сказала это слово ЛЮБЛЮ, моему Гоше… А может ты и прав, ведь три раза замужем, от кажного мужика по сыну, ведь трое сынов у меня… И ведь, все разы, в замуж то, по любви выходила, по энтой самой, по взаимной, счастливая я… И любила я, страсть как любила, кажного! Ведь, пока живу с мужиком-то, все ведь устраиват, и хорошо мне, и радостно, перво время. Да и правда, как у всех, наверное, и терпеть приходилось, мужики ж! Да и жизнь наша, деревенска, скажем совсем не сахар! Три разА замужем, и с кажным мужиком, через како-то время, определённые проблемы возникали. Все мы разные, и под мужика-то приходилось подстраиваться, по-женски хитрить, изворачиваться, а раз так начинатся, тогда разве это любовь?! Это уж, никакой радости! Вот первый — Гоша, такой был ревнючий! А я ж в конторе робила, и норов у меня весёлый да общительный, жизнерадостная, дааа. Да ведь и без задней мысли вовсе! А мужики-то кругом справные, начальники разные, да и с других мест приезжали по делам, а меня как увидят, столбенеют словно! Ну и конечно кто и ухаживать начинал, дааа… подарки там, конфеты, цветы, хоть я повода никакого не давала. А зачем? У меня семья, муж. Хотя, разговоры по деревне, сплетни всякие, че бы бабам языки не почесать?! Вот, до Гоши моего, раз да другой донеслось, через седьмые уши, он и «сошел с ума!» Скааандааалы до потолка… И посуду били и мебель крушили! А я что, не спускала, потому как не виноватая я, ктой-то навыдумыват, а я значит страдай?! А потом, после скандалу-то, любооовь опять, он пар-то выпустит, прощения просит, на коленях, даааа…страсть кака была любовь! А в итоге, устала я от всего этого, он же следить за мной стал! Люди все видят, смеются. Не доверие, Сано, хужее всего! Особо, когда не справедливо, да на ровном месте, помаленьку да по чуть-чуть и рушится все самое хорошее… Слезы одни. Нет, Сано, бить не бил, вот чево не было того не было, Гоша не обижал…

А вот как приходит нова-то любовь, так и понимаш, что настояща-то любовь, это как-то подругому все сразу, именно как сейчас вот, увидела ЕГО и все! В один миг становлюсь какой-тось красивой, счастливой что ль…так не задумываясь и ушла от Гоши, дааа к агроному, к Николаю Иванычу. Он только переехал в посёлок-то наш, агаа…и как только взглянула на него, все сразу поняла и про себя, и про него. Какое-то время все посматривали друг на дружку. А однажды в магазин шла, грязюка была, прям гроза, ветер и Он на встречу, красивый такой, здоровееенный, элегантный, в новом болоневом плаще, дааа в черном и с зонтом. А я-то, и не думала не гадала, что гроза меня настигнет! Иду как курица мокрая, платье все прилипло, волосы как пакля, дождь по ним течёт, в руке авоська, сапоги в грязи вязнут…Видать, шибко я была в тот миг неотразима, он шагнул на встречу, под зонт спрятал, а другой ручищей, как прижмёт к себе, я так и обмякла, от неожиданности. А он только в глаза мои смотрит и улыбается…дааа, так и не отпустил. А на следующий день уж и переехала к нему. Быстро у нас с ним, дааа меньше, чем через год, а уж родила ему сына… Все было хорошо, только вот любвеобильный он был, бабник одним словом! Ни одной юбки мимо не пропустит! Теперь уж я «с ума сошла, от ревности-то!» Дааа, ни одной подруги у меня через него не осталось, всех под чистУю ликвидировала! Бабы-то наши, деревенски, про меня судачили, мол легкомысленная я… А я вот спрошу, зачем жить с человеком, с которым плохо? А тут…как заново родилась, и настроение жить, и раскрасилось все вокруг, душа поёт! Так всегда по началу-то. Тут само главно, Сано, уметь сохранить, а зависит сие, к сожалению, от двоих. В итоге так и во втором браке до конца не разобралась, что же это за чувство такое — ЛЮБОВЬ… Но точно знаю, чудо-то как раз в том, как она приходит ВДРУГ, или постепенно, вроде как не заметно, с каждым днём более начинаешь чувствовать, что и уже дышать не можешь без нужного, уже своего человека… При третьем замужестве так и случилось, дааа.., Мы ж русские бабы сердобольные, да ещё и жертвенные…вот! В нашем посёлке жила, ну очень красивая пара. Приезжие, из города, никто про них ничего не знал. Они всегда за ручку или под ручку, никого не стесняясь, могли целоваться, прям на улице, дааа…многие с любопытством и завистью за ними наблюдали, а после обсуждали… Она… ну, как картинка, хоть в кино снимай, модная, платьишко не платьишко, туфельки не туфельки, вся в золоте: и серёжки, и на пальцах колечки, и на груди цепочка, дааа… полный комплект… И Он, прям с иголочки: костюмчик как точенный, рубашка, лаковы штиблеты и Сам — крааасивыыый, дааа…глаз не отвести! А что дальше было, люди говорят разное, а только повадилась она в город ездить, то в клинику ей нужно, то по делам каким. Он на работу, а Она в город. А что, ни ребёнка, ни котёнка, ни где ни робАтывала, одним словом — никакой заботы. Муж при деле, при должности, Сан Саныч-то, директор нашего Заготзерно, дааа… элеватор гудел почитай круглый год. И вот однажды, она из города-то и не вернулась! Дааа, хвостом крутанула и прости — прощай! Оказалось, хахаль у неё там. Да кто их знает, а может и любовь всей её жизни, только наш Саныч, затосковал, прям депрессия, работа не работа, оброс, не бреется, сам на себя не похож. Осунулся, похудел и костюмчик уж не так сидит, пуговки, коих уж нет, а другие повисли, да и пить стал безбожно…

Старшему моему сыну тогда уж три года было, в садик ходил, а младшему чуть больше годика, я его в коляску да гуляю по селу-то. А однажды, проходя мимо дома, в котором жил Сан Саныч, смотрю, дым из окна! Вот, знашь, воистину русская баба и коня на ходу остановит и в горящую избу войдёт! Выволокла я Саныча-то, из огня, а что, так часто бывает, уснёт пьяный человек с сигаретой вот и пожар! Сидим с ним в ограде на лужайке, дом полыхает, люди набежали, суетятся, пожарна машина приехала, а он на моих коленях плачет, — «зачем», — говорит, — «зачем ты меня вытащила, лучше б я сгорел там, потому как нет силы жить без неё» (без жены, что ушла от него, стало быть). — И так мне стало его жалко, ведь похожи мы с ним бедой-то, мой-то вон, все на лево смотрит, уж спать с ним одно отвращение. И безразличие его вижу, на то, как забочусь о нем, сына ему родила. А он словно в облаках каких, все улыбается, да в даль светлую поглядывает. А все одно по нем скучаю и так хочется чувствовать себя единственной для единственно любимого! Наверное, в этом и есть счастье…

Отвлеклась на своё. Вот тогда я ему и выговорила, — Сан Саныч, что ж Вы такое говорите?! Вам пить бросать надо! У меня муж, ни одной юбки не пропустит, я ж не пью, пожары не устраиваю! Может и хорошо, что ушла, жена-то, хуже нет, когда живёшь, стараешься от всей души и понимаешь, что тебя обманывают, что сам изменить уже ни чего не можешь. Да все у Вас в жизни ещё наладится, займитесь работой, вот дом нужно для новой жизни строить. Отпустите её предательницу, пожелайте ей счастья, коли любите и легче Вам будет, а Бог расставит все по местам, глядишь, и новая любовь придёт! И что бы у каждого из нас в душе не творилось, как бы мы не страдали и не выли от боли и безысходности какой, а только жизнь, постепенно все на свои места расставляет; раны затягиваются, душевные дыры конопатятся новыми отношениями, пожарища зарастают травой и деревьями — жизнь побеждает всегда!

С того события, как дом-то сгорел, мы с Санычем стали как бы дружить, если можно так сказать. По-человечески, без всякой на то левой мысли. Мой маршрут гуляния с детьми проходил мимо его дома. Да, того т дома, что сгорел, уж и не было, снесли его, и на этом месте Сан Саныч строил новый, просторный, большой дом. И все останавливал меня, когда я мимо проходила, толи специально поджидал. Он человек интересный, образованный, я прям заслушивалась его рассказами, бывало, начнёт, вроде бы не о чем, а уж более часа стоим у калитки и наговориться не можем. Он очень внимательный, что ни будь да приготовит в гостинцы моим детям; то ведёрко клубники, а вот уже и вишня созрела, — «и не возражай!», говорит, — «мне-то куда одному, а назрело, деткам твоим витамины нужны…» — заботливый, дааа… внимательный. И так постепенно, прониклась я к нему, как будто в голове моей поселился. А что, удобно, коли в голове, в любой момент могу с ним пообщаться… А вскоре и говорит мне, — «вот домину такой ставлю, а для кого…?

Завидую я тебе Ленушка, дети у тебя, радостно и весело… А роди мне сына!» — агааа, взял да вот так и пошутил, меня тогда в такой жар бросило, думала, что дым от меня пойдёт!

К осени, дом был уже под крышей Дааа, а я все порывалась посмотреть, как там внутри дома, только Сан Саныч не пускал, а продолжал шутить, — «вот дострою, мебель поставлю, кровать, приду к твоему мужу и скажу: «Прости Николай Иванович, не ценил ты своё настоящее счастье, теперь оно моё», — мы смеяяялись. А только после этих слов смотреть на него стала уже совсем по-другому, и думать о нем ещё больше, и уже специально гуляла мимо, когда он бывает на своей «стройке», целый день жду не дождусь, а ноги то уже бегут… Так, уже совсем в осень, в Его доме уже шла внутренняя отделка, он встретил меня и пригласил в беседку: самовар, конфеты и шампанское, дааа… все так загадочно и красиво, ромонтическо свиданье называтса… Громко полетела пробка, следом пена шампанского, разлил по бокалам, — «Лена, — начал он свою речь, — «Как хорошо, что старая моя жизнь сгорела, строю дом, вроде как возвожу новую жизнь. Хожу по комнатам, дышу чистым запахом дерева, и всюду вижу тебя и наших детей, которые бегают, играют и смеются… Ленушка, выходи за меня, за муж!»

— Вот, Сано, и так, постепенно, незаметно, может любовь подкрасться! И тогда, я как порядочная, все как есть, мужу-то своему, так и так мол, влюбилась, ухожу от тебя. А Он, — так ведь и меня любила! — а я-то понимаю тепереча, ведь есть с чем сравнивать, перво время то любила, а тепереча просто не знала, что не любовь то была вовсе! И так кажной раз, влюблялась, брала чемоданы, детей в охапку и вновь выходила замуж. В новой-то в любви рожала следующее дите. И при этом, уверенно считала, что вот ОНА — ЛЮБОВЬ, та, которая сейчас пришла, самая что ни на есть теперь настоящая, от которой (как говорят) «крышу» сносит… Вот так Сано, когда встречаются похожие и родные души, вдруг понимаешь — мой человек! Так и мы с Сан Санычем… Кажной день открывали в друг дружке очередные похожести, так и врастаешь в человека постепенно, когда нежная забота, когда понимаем все с полуслова, когда бесконечность тем для приятного разговора…

Верю, что мы появились в жизни друг друга не случайно. Бог соединил… Целый день не вижу ЕГО, вдруг чувствую, что он где-то рядом, в окно взглянула, а он по улице идёт и сердце в миг взрывается словно! Душа кричать начинает, о НЕМ, конечно, да так кричит, кажись вся деревня слышит… И так мы счастливо с Сан Санычем жили, и родила я ему сына, и он так справедливо, по-отцовски относился ко всем нашим теперь уже трем сыновьям одинаково, как к своим, я ему была так благодарна!

А вскоре, случилась беда, жена его, бывшая, серьёзно заболела и скончалась. Схоронили её на нашем сельском кладбище. В этот день, Сан Саныч сорвался, и впервые за три года напился, ушёл из дома, я потеряла его тогда, и ночевать не пришёл. А на утро, его обнаружили на кладбище, обнял свежую могилку бывшей жены и умер…

Вот, Сано и скажи, где тут любовь?! Для меня все это было такой трагедией! Как я выжила?! Казалось, никогда не выйти мне из состояния такого горя, словно разумом помешалась…словно жизнь меня покинула… Трудно было, если б не дети…целых два года я выкарабкивалась из этой болькой пустоты… А после, собралась и приехала сюда, на Родину, к маме… Тут душа успокоилась, тут благодать, жизнь, одним словом. Все будет хорошо. И верю, что все же любовь есть, что есть любовь долгая и что это чувство главное в жизни человеческой. И так хочется, Сано, любви самой что ни на есть настоящей, взаимной, чтоб на всю жизнь, как вот у Сан Саныча, чтоб до самого последнего мгновения этой жизни! Ведь та самая, настоящая любовь, это когда готов жизнь отдать за человека, смысл любви — в самой её жертвенности!

И ведь когда Она приходит, как-то все становится сразу по-другому, не так как прежде. И понимаю нутром-то своим, что ЛЮБЛЮ! И не просто это блажь, аль соблазн какой, с энтим-то справиться не сложно, а вот любви сопротивляться никак не можно! Любовь должна жить, коль пришла, да и не приходит она сама-то, дар это Божий! Ведь сколько людей на земле несчастных, которые живут, но так ни разу и не испытают сие чувство. И душить в себе любовь, по природе своей человеческой — преступление!

А ведь, ты знашь, Сано, я только сейчас, рассказывая тебе о своей жизни, поняла, что самая-то настоящая моя любовь была — первая, к моему Гоше…агааа, к нему…

Пришла от соседей Авдотья Алексеевна, стали на кухне с тёткой Еленой шушукаться. А Сано, стоял у окна в горнице, и молча смотрел на зарождавшийся месяц, ещё на совсем светлом небе. Зашла в горницу бабушка.

— Сано, а Сано! КлИчу тебя, клИчу, а тебя будто нет! Тетка Елена ушла уж, пора вечЕреть, пошли говорю исть! Санечка, какой-то ты, как кувалдой по голове, посля озера-то! Что тебе там Илья наговорил? Вижу, и Елена, не молча меня тута ждала, а она может насочинять, что для твоих ушей рановато до усвоения. Молчишь-то пошто?!

— Бабуль, шум в голове, все в ней перемешалось, не могу разобрать — где хорошо, где плохо, и смеяться хочется, а все больше плакать…

— Сынок, когда в голове такой бардак, говорят — хаос, тут главно нужно научиться распознать, где ШУМ, а где СИГНАЛ. Сигнал, подсказка как раз несёт полезное для человека, нужное направление куда двигаться по жизни. Вот такую подсказку нужно срочно принять, а есть такие сигналы, которые тут же нужно отметать поганой метлой, а остальной мусор подавно! Ладно, посиди тута, в тишине ещё чуток, раскидай по полочкам полезное и не очень, да приходи ужинать, я пошла на стол накрывать.

С раннего утра я бежал со всех ног к Кольке, чтоб рассказать про любовь деда Ильи, про его Лизавету (нашу теперь любимую учительницу Елизавету Даниловну), Пузан же ничего о ней не знат! А ещё про лебединну верность.

Как это приятно, просто поговорить с людьми и узнать что-то новое, так вот живёшь и думашь, что уж все знашь об энтой жизни, а вот и нет! А у Зойки-то, вона сколько книг, она их читат, и кажной день узнает что-то интересное. Вот бы с ней поговорить, только она все нос воротит, взросла уже… Поскорее б мне уж в школу, научиться все делать самому и читать, и писать… это ж кака сила!

— Пузан привет! Полезли на тополь, что-то по секрету расскажу!

— Здорово Сано…Не выспался я сегодня, все про любовь думал, така она разна быват, оказывается! Вот так живешь, и совсем не знашь, где она тебя, слезливая да с ума сошедшая, подкараулит?!

Мы залезли на тополь, в наш домик. Уселись на краешек, спустили ноги, положили подбородки на перекладину и какое-то время молчали в даль светлую…

— Ладно, Коль, так уж и быть, рассказывай первый.

— А че я-то, первый? Сам прибежал ни свет ни заря, полезли на тополь, чтой — то расскажу по секрету…

— Ладно, давай по жребию, вот монетка, мой герб! — Мы кинули монетку…

— Ну вот, как всегда, везунчик же ты Сано! Ладно, сначала я расскажу про баушку Федору. Ну вот, Сань, ты не поверишь! Где тут может быть запрятана любовь? История така проста, её даже придумать невозможно…

Однажды, они со своей мамой пошли в лес по грибы. Она то молода была, и многие парни из нашей-то деревни добивались её, но она тогда ещё маме своей сказала, — «Будете насильно замуж выдавать, то в озере нашем и утоплюсь.» Хочу сказыват, по любви. Года идут. А любви-то все нет и нет! Предки её нагнетают, мол, вона женихов сколько, как на подбор, выбирай, пока всех не разобрали, останется косой да рябой! А из кого выбирать-то, если с измальца росли вместе и всех как облупленных знат. Ведь все наши деревенски парни как на ладони, как она сама выразилась: — видно птицу по полёту, добра молодца по соплям!

Вот, по грибы-то и пошли. А в лесу, между деревьев и притаилась любовь-то! В это ж само время, из соседней деревни Григорий, со своей мамкой, да в той же самый лес, по те же самые грибы, ага! До этого момента, они ж друг друга в глаза ни разу не видели, и знать не знали, что есть они на свете белом! А тут, прошли мимо, один раз только взглянули в глаза-то, и вот она — любовь… Ладно ещё если б совсем рядышком прошли, а то так, из далека, промелькнули между деревьями и все! Сано, разве так быват?! А уж на следующий день, все как полагатся: сваты, гармошка, никто и не ждал вовсе. А она-то, баушка-то моя, то есть тогда-то молода невеста Федора, ведь всю ночь не спала, все смотрела как он грибы меж деревьев ищет! Не думала, не гадала, что поутру уж просватана будет! Любовь, что тут скажешь…

И жили вместе почитай тридцать лет, и дети, и дом, да война все порушила… Сано, на всю нашу деревню, ежели посчитать, то дедов с десяток наберётся, да и то половина из них на войну не ходили. Вот война, дрянь такая! А мы тут про любовь…

— Да это понятно, война дрянь, не то слово! Только Коля, я так разумею, что бы больше не было войны, нужно всем на земле любить научиться! Давай рассказывай, про родительску любовь, узнал что?

— А предки мои, у тех вообще никакой романтики (ет, мамка так сказала). Батя, только с армии вернулся, и все! Край конец жениться срочно надо! Он как был в солдатской форме, созвал друзей и в тот же вечер свататься к соседке Клаве. А она ему, — «Сашенька, да как же я замуж-то? Ты погоди немного, я учусь ведь, в училище на машиниста башенных кранов. Да и потом, где ж в деревне хоть один башенный кран? В городе хочу жить!» — Вот, от ворот значит поворот! А ты ж знашь, если мой батя чего уж решил! На следующий же вечер, он со своими друзьями (сватами) к другой соседке: «Рая», мол так и так, — выходи за меня замуж, будем жить поживать и добра наживать! Ну а мамке-то, батя мой будущий, Александр Кузьмич нравился уж давно! И она тогда молвила: «И я не стала жеманиться и кабениться, а сказала ДА», — и откуда она эти слова вычитала? Сано, ты знаш, о чем они? Вот и я не знаю… А маманя, нет нет, да при случае припомнит бате, соседку Клаву… Поженились они значит, сначала Зойка родилась, потом уж я… Наблюдаю я Сано за ними, живут, не ссорятся, нас с Зоей не обижают, вроде все хорошо, но вот где меж ними любовь, не пойму! Потому-как и не разобрался, если честно, что это такое — любовь-то? Может ты мне растолкуешь? Давай рассказывай, теперича свои «секреты».

И я рассказал Кольке, вначале про Илью и его любовь всей жизни Елизавету Даниловну, потом уж про лебединну верность, и про то, как не ценим того, что у нас есть…

Мы ещё долго молча сидели на тополе, болтали ногами и по-тихому плакали о истории про лебедей, а с верху моросил летний, тёплый грибной дождь, от чего наших слез не было видно.

К обеду, как и обещал бабушке, я притащился домой, правда, от дождя, мокрый до нитки… Авдотья Алексеевна хлопотала вокруг печки.

— Сано, скажи, а вот обязательно полкать по улице под дождём, чтоб на сквозь промокнуть?! Кажись, если ты и мокру одежу снимешь, тебя все одно выжимать нужно! Давай, скорее обалакайся в сухое, да обедать будем.

Я переоделся, и в своих думках о любви, будто не замечал ни чего вокруг.

— Санушко, ты ет где сегодня отсутствуешь? Вроде ты здеся, а вроде как все ещё на тополе… Ты хоть замечаешь, что кушаешь?

— Бабуль, ты много о чем мне рассказывашь, а о самом главном, о деде Андрие, о любви вашей, ещё ни разу и не обмолвилась…

Теперь уж и бабушка, будто бы отлучилась куда, так в задумчивости пообедали, убрали со стола. В окошко заглянуло яркое летнее солнце. Мы вышли на улку и послелбедней традиции, уселись на тёплые ступеньки порога…

— Про само главно говоришь, в моей жизни? Хорошо, слушай…

Было мне тогда двенадцать аль тринадцать лет — совсем ещё девчёнка. Как-то бегали мы по деревне, играли во что-то. Остановил меня дядя Андрий (правда, никакой он мне не дядя, а всех же взрослых людей зовём так), взял меня за подбородок, приподнял мои глаза, заглянул в них с верху, и говорит: «Дуняша, ты расти давай поскорей, а я подожду, женой моей станешь». Поцеловал меня в носик и пошёл своей дорогой. Я-то давно уж в него влюбилась. Да все, почитай, деревенски девки по нем сохли. Две даже дрались за него возле конторы нашей, вечером, после танцев. Все космы друг дружке повыдирали. И смех, и грех! А я, как увижу его ещё издалека, сразу столбенею на ходу. Он степенный, высокий, здоровенный, красииивый…

Ему 25 годков тогда уж было. Один раз только сказал, что ждать будет. Как пошутил будто, потому как внимания на меня боле никакого не обращал вовсе, будто меня и нет. А я извелась вся, по ночам все подушки проревела. Засуну угол подушки в рот, чтоб никто не слышал, а слезы льют как из ведра. Но эт не от горя вовсе! От какой-то внутренней радости, что не пустое я место, коли мне, таки слова сказали. Да ещё более от того, что мала я, и ждать долго, пока вырасту. А так мне хотелось, чтоб в один миг — и стать взрослой! Бегала по деревне-то, все его выискивала да подсматривала за ним издалека. Работящий Андрий, на все руки мастер: и дома рубит, и печи кладёт, и в технике разбиратся. В деревне все его очень любили и уважали. А девки? Может, и гулял с кем, не знаю. Только слез по нем, пролила много. Просто сходила с ума.

Помаленьку росла, а он и не замечал вроде. А как исполнилось мне семнадцать лет, на следующий же день к нам и сваты. Без всякого предупреждения. С гармошкой, на лошадях. Лошади с бубенчиками, с лентами. Все было красиво, как полагатся. Не дружили мы с ним, не гуляли по улице, не встречались, как щас молодёжь-то — выбирают все, то с одной, то с другой. А он сказал — ЖДИ! И вот тебе и на! Зашли сваты в хату: «У вас товар, у нас купец!». А он-то, Андрий: «Дуня, выходи за меня замуж», — говорит…

Ну вот, дождалась! И че было слезы лить? А он, такой был — сказал слово, значит все — так тому и быть! И жили мы с ним хорошо. И за девятнадцать лет совместной жизни ни разу и не поссорились. Правда, он много не говорил, да и я молчунья. Только в душе целый день, то ликует, а то так по нему заскулит! Думаю, придёт домой, все ему расскажу, как люблю его сильно… А вот пришёл, до ночи ж, все в работе. Уставший, обнимет меня, голову мою прижмёт к груди, так и стоим, обнявшись, только слышу через рубашку, как его сердце ко мне прорывается. Я ж всегда маленькая была, да худа как щепка. Он подхватит меня на ручищи свои сильные да давай кружить, потом посадит меня прямо на стол, присядет на табурет, обнимет колени мои и так снизу смотрит на меня глазищами своими синими!

А я плакала от счастья. Так мне было мало моего Андрейки! Да и он, смотрел на меня будто в прозапас. Утром уходит на работу, и как в последний раз на меня смотрит, будто выпить меня хочет до дна. Да волосы мои все поправлят. Так кажной раз. Прям не хотела его отпускать от себя. Иль хоть с ним вместе иди и сиди там рядышком, на его работе. Он уходил, а я уже скучала. Так целый день о нем и думала. Вот така любовь. Каки тут слова, если все в глазах, и прижаться к родному хочется! А спали с ним, только — обнявшись. Устанет один бок, я перелезу через него и опять спим, обнявшись. И дети у нас хорошие… А потом ВОЙНА. Ушёл на фронт в сорок первом, а через два месяца похоронка пришла. Двадцать пять лет уж прошло с того чёрного дня, а как вчера все было… Да.., все в тот день потеряло смысл: и краски, и запахи будто в раз исчезли, вдруг все стало черно белым. Слезы катились по щекам не спрашивая разрешенья. В душе никакого покоя, словно я сама погибла на той войне. И только моя любовь, моя вера помогла выжить. Считала, что ошибка это, что жив мой Андрей Емельянович, что исправно воюет как герой, а может в лазарете весь израненный, а может пропал без вести и сейчас в плену. Пусть! Но только б живой! Всю войну ждала, что вернётся, что однажды постучит в окно… Да и сейчас, Сано, продолжаю ждать, потому как живёт Андрий в моем сердце и пока оно стучит, моя любовь жива…

Вот таким был твой дед. Очень ты на него похож…

И никого боле я так и не полюбила. Да и мужиков почти всех на войне той, поганой, поубивало. Когда теряш любимого человека, думаш, почему так мало любил, мало слов хороших говорил. И ещё боле начинаш любить, теперь уж воспоминания. И боле начинаш ценить то, что сейчас имеш… Эх, Сано, как бы все вернуть, да начать сызного…

Мы обнялись и одновременно сказали — «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ», и давай хохотать на весь огород. Смеялись долго, до слез и коликов в животе…

— Пойду я, погуляю бабуль…

— Пойди мой хороший, только не долго, время-то к вечеру!

Я вышел за ограду, мне совсем не хотелось гулять, и тем более не хотелось никого видеть. А хотелось, спрятаться от всех, уединиться и спокойно «переварить» эти два дня. Я залез на тополь, и вдруг подумал, как все же много в жизни бывает впервые. Вспоминая последние прожитые дни, я стал находить то или иное, что происходило, или я чувствовал, но впервые, и это открытие меня очень порадовало. Интересно, подумал я… Да и дед Илья сказал: «Вообще Сано, жить — очень интересно».

Вот и сейчас, я впервые сидел на тополе в полном одиночестве, отчего ощущения были более острыми, пространство более широким, а мысли более свободными…

Любовь… какая она все же разная…

За эти два дня, разбираясь в вопросе любви, и слушая рассказы о чужих Божественных чувствах, я несколько раз плакал. Каждый раз сам себе задавая вопросы; разве любовь, не бывает без слез?! Любовь, это благо и счастье, или страдания, боль и слезы? Я все думал, какой же может быть моя любовь, когда вырасту? И я стал «примерять» на себя каждую из услышанных историй. Но ощущение того, что — эта с чужого плеча и как-то широка и свисает, а эта — уж совсем тесновата, не оставляло меня…

И вот мне уже очень много лет. И я вновь стою, у совсем уже старого тополя, это все, что осталось от моего детства. Деревня исчезла, все заросло бурьяном и кустарником, не считая нескольких домиков, в которых доживают свой век старики. Прошло ровно полвека с тех детских событий, когда я впервые окунулся в человеческие истории, в которых главную роль играла ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВО ЛЮБОВЬ. И было в моей жизни разное. Но с самого детства я знал, что на Землю мы приходим учиться любви, и для ребёнка очень важно то, что он получит в начале своей жизни.

И я абсолютно верю, что есть она любовь, вот такая, где женщина — это женщина: милая, нежная, страстная, умная, верная, добрая, мама, девочка… а мужчина — это мужчина: сильный, ответственный, любящий, справедливый, нежный, с чувством юмора — мальчишка… Где слова — не пустой звук. Где кроме взгляда, остальное не важно, для полного погружения в человека в тонкой связи с ним. Верю, что есть любовь без всяких сомнений, как непреложная истина, а не как жертва обстоятельств, гонимая различными страхами.

Хочется верить, что есть такая любовь, которая не может быть терпима на расстоянии, потому как расстояние — диктатор, жестокий и непримиримый.

И, наконец, хочется верить, что любовь — это любовь, а не что-то спрятавшееся удачно под её видом.

Любовь…какая ж она разная, и, у каждого человека — своя…

Глава 2

ПРОБУЖДЕНИЕ

Ну вот, я опять живу! Каждое утро для меня, как новое рождение, — пока спал, вроде бы и не жил, а летал где-то на другие планеты…

Будит меня радио. Ровно в 6.00 начинает играть гимн Советского Союза. Он мне очень нравится, поэтому накануне вечером включаю радио на полную громкость. И, когда утром «ПА-ПА, ПА, ПА-ПА, ПА!», моя бабушка уже знает, что я проснулся. Возвращаясь с других планет, начинаю осознавать, что лежу на пуховой перине, прикрытый пуховым одеялом. Втягивая в себя родные запахи, наконец понимаю — я, Д О М А…

Напевая в такт радио мелодию гимна, слышу краем уха, как метёт за окном вьюга и как на кухне хозяйничает моя родненькая бабулечка. Каждое утро она меня балует, извлекая из своей волшебной «русской» печки, оладушки, пончики или блинчики.

Давайте, наконец, знакомиться! Зовут меня все по-разному. Бабуля называт — САНО, это потому, что я уже большой и ХОЗЯИН в доме, единственный мужчина на всю нашу с бабушкой семью. Оттого у меня много обязанностей; ухаживать за всей живностью, следить за порядком во дворе и присматривать за здоровьем моей бабуленьки. Мама называет меня САНЕЧКОЙ. Папа, мою маму также называет (она, как и я, — Саша, — Александра Андреевна).

Мои родители уехали из деревни в Северный Казахстан «поднимать Целину». Откуда она упала и почему такая тяжёлая, я не знаю. Но родители взяли с собой в помощь моих братьев, старшего Колю и младшего Юру, которому всего-то четыре года. Вот чем он может помочь?!

В деревне все меня зовут САШКА ДУНИН. Дуня, это имя бабушки — Авдотья Алексеевна. А так всех деревенских детей кличут. Фамилии, конечно, у всех есть, но как будто и вовсе нет, называют по именам бабушек или мам, редко по имени папы: ФЕДОРИН, РАИН, БОРИСОВ, а вот по имени дедушек вообще никого не зовут. Бабуля сказала: «Всех дедов, на войне Великой, поубивало…»

— Итак, ноги на ширине плеч, руки на уровне груди! — Пора вставать, по радио всех на зарядку приглашают, а меня ждет в хлеву наше животное хозяйство. Всех вместе, бабушка их называет — скотиной.

Бегу на кухню, обнимаю бабушку Дуняшу и к умывальнику. Одним пальцем проковыриваю заспанные глаза, но бабушка обнимает меня за шею и жёсткой рукой мусолит моё лицо, обливая ну, шибко холодной водой!

— Сано, ты помнишь, какой сегодня день?

— Ура, да! Сегодня же встречаем Новый год!

Ёлку на Новый год взять было негде. Поэтому, вчера весь вечер, мы с моим самым закадычным другом Колькой — пузаном, наряжали берёзку. Вырезали снежинки из бумаги и клеили из разноцветных полосок и бумажных флажков цепочки гирлянд.

Колька живёт в соседнем доме. Его родители не поехали «поднимать Целину», поэтому их семья большая и у них всегда весело. У Коли есть старшая сестра Зоя. Они часто приглашают меня в гости. Зоя придумывает всякие игры или, обыкновенно (если на улице холодно), читает нам разные книжки. У Кольки два прозвища — Чеглок и Пузан. На первое прозвище он обижается, а я не понимаю почему? Вроде птица такая, как орёл. А вот «Пузан» — он «надувает» и без того большой живот и довольно улыбается…

— Бабуль, а мы пойдём сегодня в сельмаг (сельский магазин)?

— А то! Обязательно сходим. Пшено нужно курям, и так, значит, по мелочи что-то.

По мелочи — это бабушка мне всегда берет карамельки: «Слива», «Яблоко», «Какао-подушечки» и ещё маленькие кругленькие похожие на арбузики, которые почему-то называются «Крыжовник».

Мне очень нравится ходить в магазин, в нём столько разных предметов, я смотрю на них, а некоторые можно даже потрогать. Когда вырасту, буду работать продавцом!

От печи идёт приятное тепло. Опять с утра нет электричества. Бабушка убирает заслонку, и у печки открывается большой рот, из которого струится нежный свет от потрескивающих угольков. Я сижу за столом, уплетаю блинчики и не могу оторвать заворожённого взгляда от мерцающих бликов печи. — Бабуль, вот скажи, почему, то, что ты достаёшь из этой печки, такое вкусное? Печка, что ли, волшебная?

— И печка волшебная, а все больше Санушко, от любви, от милости Божьей. Я ведь готовлю в этой печи для тебя, для любимого моего внучика. Думая о тебе, творю Иисусову молитву, с желанием, чтоб приготовленная мною пища понравилась. При этом сама испытываю счастье, наблюдая с каким аппетитом ты кушаешь. Приготовленная пища с именем Господа и любовью через сердце, обладает невероятной силой. Кушая,ты получаешь мою любовь, эту силу, через пончики, блинчики, супчик, от чего становишься лучше, чище, сильнее. Потому как, через меня, к тебе приходит милость Божья…

— А я думал, что это наша печка такая волшебная, оказыватца ещё нужно любить и творить молитву… А сложная эта молитва, научи, баб…

— Да, Сано — нужно любить! И все, что ты делашь с именем Господа, все обязательно получится хорошо и так как тебе нужно… А молитва очень простая и произносится так:

— Господи Иисусе Хресте, сыне Божий, помилуй меня грешного. Вот и вся молитва. Ну да ладно Санушко, помолясь, покушали значит, пора и за работу!

Бабушка просыпается ещё раньше, чем я, управляется со всей живностью, убирает у них, кормит и меняет подстилку. Я одеваюсь теплее, каждый раз беру кусок хлеба для моей любимой коровы Фроси, хлеб, обильно посыпаю солью, это что бы молочка было больше.

— Доброе утро, Фрося. Вот, кушай. И спасибо тебе за молочко, за сливочки и творожок. — Бабушка всегда мне говорит, что нужно благодарить и коровку, и курочек. И нашу продавщицу тётю Любу, она добрый и приветливый человек. Всегда улыбается и обязательно сунет мне в карман лишнюю конфетку. А ещё тётя Люба непременно просит меня, чтобы я закрыл глаза и так закрытыми покрутил ими — она громко смеётся и удивляется, какие у меня длинные ресницы.

— Ну что, Фрося, сейчас я надёргаю тебе сена, — сено у нас для коровы на сарайкиной крыше. В потолке, прямо под сеном сделана дыра, и очень удобно специальным крючком дёргать коровке этот корм. Затем я сыплю курочкам пшено. Пока они клюют, я собираю яйца, которые куры снесли ночью. И самое любимое моё дело — это убрать снег со двора. Сегодня снегу намело сугроб с меня ростом. Одному не справиться, буду звать друга Кольку! Если снега много, то мы по очереди друг другу помогаем, да и веселей работать вдвоём.

— Слава Богу, управились! Теперь, стало быть, Сано, идем в магазин? — кличет меня бабушка.

— Ура, в магазин! Бабуль, нужно купить звёздочку на нашу новогоднюю «ёлку»! А ещё, я хотел сделать подарок Кольке, большую деревянную лопату. Он мне снег помогает убирать!

— Вот ишо! Разве это подарок? Хорошо, Сано, с подарком мы что-нибудь придумам!

— Доброе утро, Люба! — мы вошли в сельмаг. В углу магазина, на подставочке стояли блестящие, зелёненькие, с ремешками для валенок ЛЫЖИ! Вчера их еще не было. Значит их только сегодня завезли. Я подошёл поближе. Ростом был не велик, от чего мой подбородок вокурат лег на прилавок. Всё остальное вокруг перестало для меня существовать! Лыжи — моя самая заветная мечта. Я представил, как надеваю их на валенки и со скоростью спускаюсь с горы, ветер готов сорвать с меня шапку, а я качусь и качусь…

У многих мальчишек в деревне есть лыжи и санки. Но просить у бабушки купить мне лыжи, язык не поворачивается — «пенсия у нас маленькая», слышал я частенько. Совсем не помню, как вывели меня из магазина. До дома я шёл с понурой головой, а в глазах неподвижно стояли блестящие, зелёненькие лыжи.

— Сано, сейчас будем печь твоему другу Кольке подарок. Неси дрова, растапляй печку.

Печка была ещё тёплой и в дальнем её углу шаяли угольки. Я бросил пару поленышек. Пока они прогорали, Авдотья Алексеевна сварганила сладкий пирог, а сверху — нас с Колькой на санках! К обеду бабушка достала из печи румяный, вкусно пахнущий пирог, с которым мы и отправились поздравлять семью ПУЗАНОВ с наступающим Новым годом! Колькиному восторгу не было конца; он прыгал вокруг пирога, хлопал в ладоши, смеялся над своей фигурой на санках. Он получился не только пузатым, но и с большущим носом! Я же с огромной гордостью и благодарностью, нежно прижавшись, обнимал бабулю. И был очень рад, что наш «подарок» всем понравился. Только мы уселись за чаепитие, как в дверь постучали, и в клубах холодного пара в хату ввалился настоящий Дед Мороз!

Конец ознакомительного фрагмента.