На дорогах четырех королевств. Том 1

Александр Воропаев, 2022

Поездка двух товарищей в Приэльбрусье оборачивается неожиданным приключением. Но то, что их ожидает, не обещает быть приятными. Они попадают в фантастический и жестокий мир Восточного Предела.Содержит нецензурную брань.

Том 1

«Сказали мне, что эта дорога

Приведёт меня к океану смерти,

И с полпути я повернул вспять.

С тех пор всё тянутся передо мною

Кривые, глухие окольные тропы…»

Ёсано Акико

1. Андрей Ганин

Андрей закончил утреннюю снегомерку в одиннадцатой зоне и теперь на лыжах спускался по леднику к базе. Снежный покров на Джанкуате по-летнему осел, был рыхлым и ноздреватым. Здесь в тени Джантугана и Шхельды он ещё ничего, держался, а наверху снег местами сошёл до самого фирна.

Лыжи глубоко проваливались задниками, езда вниз становилась забавным аттракционом: можно было завалиться всей спиной назад, расклячиться, и спускаться на взбрыкивающих осликом лыжах полулёжа, оглядывая ущелье Адылсу и далёкую Баксанскую долину. Небо было пронзительно голубое, чистое до полной невозможности, и поэтому украшением всей величественной горной панорамы, должен бы быть двойной вулканический купол Эльбруса. Но он был опять закрыт какой-то невидимой пеленой.

Эта неразличимая неясная дымка висела в северо-западном направлении уже второй месяц. Выглядело это так, словно высочайшую вершину Европы какая-то малахольная корова ненароком слизнула равнодушным языком. Слизнула, причём, вместе со всем Боковым хребтом.

Андрею было даже немного неловко перед своим приятелем Серёгой Дежнёвым. Зазвал сюда старого студенческого товарища из его берлоги в Подмосковье, соблазняя умопомрачительными видами, открывающимися с Главного Кавказского хребта, и обещанием необыкновенного состояния души, которое они вызывают, а виды были временно недоступны. Что за марево спрятало их? Наверняка во всём виновато глобальное потепление. На дворе уже почти октябрь, уже снежить должно вовсю, а погоды стоят августовские…

С Серёгой Дежнёвым они вместе учились в универе на географическом факультете, сначала на рабфаке, а затем и на одном курсе. Только Андрей с третьего курса ушёл, чтобы поискать счастья в предпринимательстве, а Дежнёв оказался человеком более последовательным и упёртым — он своё обучение смог успешно завершить. А позже Ганин узнал, что Дежнёв к прежнему диплому добавил ещё один — юрфака. Это было сильно…

Серёга всегда был переполнен энергией, которая часто толкала его на необдуманные (конечно, по мнению постороннего и не очень симпатизирующего наблюдателя) поступки, но оказалось, что старый приятель может вполне использовать её в мирных целях и к своей пользе.

Жизнь в большом городе устроена так, что если не затрачивать душевные силы, старые связи постепенно ослабевают. Было время, когда они с Дежневым сидели за одной партой, были дружны, даже вместе мутили небольшие проекты: по торговле, по сервису. Но постепенно их пути разошлись. У каждого своё… Да и по характеру и по интересам они были слишком разные. Всё же изредка (раз в год, когда — два) Андрей и Серёга встречались. Обычно это случалось на дне рождения однокурсника или похоронах… Как-то так вышло, что ребята с рабфака стали быстро уходить.

На одной из таких встреч Андрей был неприятно удивлён тем, как сильно изменился рубаха-парень Серёга Дежнёв. Во всём его облике появилась… скорбность. Другого слова подобрать он не смог. Словно внутри у старого приятеля произошёл какой-то надрыв. Вокруг глаз залегла сеточка морщин, делая Дежнёва почти стариком, и глаза его смотрели не вокруг, а как будто в себя. Мощные плечи опустились, на круглой голове трогательно топорщился седой ёжик коротко-стриженых волос.

До Ганина раньше доходили слухи из прежней университетской тусовки, что что-то там не заладилось у Серёги с работой. То ли какая-то авантюра боком вышла, то ли ещё что-то… Какие-то редкоземельные элементы упоминали, громкие фамилии…, в общем, звучало всё так, что старый приятель долго ходил по самому краю. А потом (всё же как всегда одно к одному) ещё с личной жизнью что-то пошло не так, и теперь Дежнёв со старого адреса съехал, живёт где-то на даче и даже в Москве бывает редко…

Увидев эти глаза и эту тоскливую улыбку, Андрей, неожиданно для себя, не обкатывая эту мысль, как привык это делать, вдруг решил позвать Серегу на Джантуган. Он собирался туда в конце лета с женой, была у них такая общая фишка, но оказалось вдруг, что Лизанька опять в положении и тащить её в горы…

Дежнёва пришлось уговаривать. Он сначала вроде был не против — покивал головой, смотря этим своим новым пугающим взглядом, словно немного с той стороны, отпустил пару шуток в тему, про туристов не первой свежести, а потом, когда разговор стал предметнее, вдруг наотрез отказался.

Ганин не сразу понял в чём дело. Серёга сейчас как раз нигде определённо не работал, по его словам фрилансил понемногу, и вполне разделял сожаление, что давно не оббивал обувку о горную тропу, но идти отказывался. При этом как-то виновато мялся. Ганин всматривался в приятеля и не понимал. Выглядел Дежнёв неловко. Словно студент, который не может позволить себе сводить девушку в кафе. На этом сравнении до Андрея наконец дошло: дело же, наверное, в деньгах!

Это как раз можно было утрясти. Лизанька не едет — билет сдавать, и вообще, вся затея теперь под вопросом. Не идти же в горы одному, это совсем особый настрой нужно иметь, а Серёга бы как раз и выручил старого товарища, если бы пожертвовал своим временем. Это разве не аргумент?

Прибыли они в Кабардино-Балкарию в августе. Сначала самолётом до Минеральных Вод, затем автобусом. Сошли вечером в посёлке Эльбрус, переночевали на турбазе. Утром вышли в долину реки Адылсу.

Горы — это горы. Не просто большая куча камней, присыпанных поверху снегом. Не зря эзотерические брошюрки утверждают, что море берёт, а горы дают. Ганин бы с этим совершенно согласен: горы это действительно источник силы. Здесь без всякого музыкального фона в стиле фильмов по Толкиену что-то начинает меняться в душе. Выражение лиц становится торжественным, хочется говорить что-то возвышенное, когда горный ветерок щекочет голую шею, но конечно вместо этого начинаешь молоть всякую постороннюю, незначительную ерунду или молчишь. Особенно эту пьянящую, наполняющую до краёв энергию чувствуют новички или те несчастные, что давно здесь не бывали. Опытные-то люди понимают, когда смотрят вверх по ущелью, что впереди предстоит нелёгкая монотонная работа…, но души и этих бывалых людей оживают, глаза сбрасывают груз городских пейзажей.

Вот и лицо Серёги Дежнёва стало меняться. Постепенно ушла свинцовая задумчивость, и улыбка перестала походить на скорбную трещину.

Тропа вверх шла по правой стороне ущелья, ноги вспоминали привычное дело, приноравливались к режиму; уже оставлен был в стороне сосновый бор с альплагерем, вокруг были холмы и изумрудные травы, а впереди — лес, горы и все положенные им теперь красоты.

Они перешли на другую сторону ущелья, вошли в лес. Через часик сделали небольшой привал. Воздух был — просто охренеть! Казалось, его можно нарезать ломтями. Была даже мысль остаться и заночевать. Поставить палатку. Сходить к Адылсу и спокойно покидать снасть по реке. Андрей давно хотел попробовать ловлю форели внахлёст, должна же она водиться здесь, но никогда с собой не было снастей. В этот раз Ганин захватил из Москвы складное удилище… Но пошли дальше. В горы, в горы! Их обоих прямо тянуло вперед, не хотелось останавливаться. Что там, интересно, на «Зелёнке»? Много людей?

На «Зелёнке» народу было просто аншлаг. На поляне, которая и называлась «Зелёной гостиницей», было четырнадцать палаток. Ганин специально сосчитал.

Первым делом пошли отметиться на гляциологическую станцию. Это было необязательно, но принято — дань уважения хозяину места.

В фанерном домике, коим и была вся МГУшная станция, их с распростёртыми объятиями встретил Виктор Владимирович Попов. Человек-легенда. Научный сотрудник кафедры гляциологии, доцент, он каждый год с весны по глубокую осень проводил в горах на университетской станции. Полжизни Попов потратил на изучение и мониторинг ледника Джанкуат. Благодаря его научной самоотверженности, этот ледник стал, пожалуй, самым репрезентативно исследованным и поэтому ключевым для мировой гляциологии.

Бурная реакция Попова, которая, к слову, выглядела довольно неожиданной, была вызвана тем, что Виктору Владимировичу срочно и безотлагательно понадобилось вернуться в Москву. Когда он распознал в Дежнёве и Ганине бывших студентов факультета, он стал упрашивать подменить его. Что-то там стряслось в Москве, что потребовало срочного присутствия Попова в университете. «Нельзя же здесь всё так бросить, к тому же вы видите, какой здесь наплыв любителей крутых маршрутов нарисовался, будь они неладны…»

Виктор Владимирович обещал, что буквально метнётся в столицу на несколько дней и уже через четыре дня, ну максимум неделю, вернётся обратно. «…А метеостанция же у нас давно автоматическая, тут и только и делов-то, что снегомерку два раза в сутки делать: в одиннадцатой зоне и хорошо бы еще и в девятой»

На неделю? Ну почему бы и нет. Как-то у них и аргументов особых отказаться не было. Пребывание в горах получало дополнительный смысл. Ведь была же причина, хотя бы и когда-то, по которой они поступали на геофак?

Они согласились, Попов на радостях накормил их собственноручно приготовленной жареной картошкой. С луком и шкварками. Неслыханная щедрость для тех, кто понимает: овощи, масло, газ доставлялось сюда наверх один раз за сезон вертолётом. А если вдруг запасов не хватит, остальное приходилось поднимать на своём горбу. Времена были уже давно не советские, когда на такие мероприятия деньги тратили, почти не считая…

Не дожидаясь завтрашнего утра (завтра, завтра не сегодня — так ленивцы говорят), в преддверии вечера Попов быстро собрал рюкзак, взял в руки лыжные палки и молодцевато побежал по морене вниз.

На правах хозяев Ганин и Дежнёв устроились на топчанах в университетском домике — какой-никакой комфорт. На следующий день после утренней снегомерки познакомились с туристами. Ребята были из Москвы, Питера, Екатеринбурга и Казани. На тот момент всего шесть разных групп.

За несколько дней они все разошлись по своим маршрутам. Кто-то ушёл на Уятау, а затем на перевал Гумачи, кто-то в другую сторону — на Башкару. Ребята из Екатеринбурга собирались на Джантуган и потом должны были вернуться обратно. Когда они не вернулись на следующий день, стало понятно, что свои планы уральцы переиграли и ушли другим маршрутом. На поляне к воскресенью не осталось никого; как это ни странно, за те дни, пока расходились обитатели «зелёнки», ни одна группа не пришла снизу. Словно отрезало, хотя сезон ещё не закончился.

Прошла неделя — Попова не было. Еще одна миновала, и ещё одна проползла на черепашьей скорости. Никто не появлялся в ущелье. Царила тишина. Даже лошади и коровы, которые вольно паслись в горах, перестали забредать на «зелёнку».

Вначале было классно, но затем всё это начало надоедать ― даже Ганину. И конечно он побаивался, что Дежнёв опять начнёт хандрить. Ведь они действительно засиделись на одном месте. Чтобы чем-то занять себя Андрей придумал убрать свалку, которая выросла под скалой у подножия Шхельды. Человек умудрился и сюда руками не худших своих представителей притащить пороки прогресса. Словно без кучи пустых газовых баллончиков, пластика и жестянок вечные горы будут недостаточно хороши. На это ушло ещё пару дней.

Серёга за этой работой, как обычно, декламировал куски чьих-то виршей, сыпал цитатами из какого-то Яна Потоцкого, но вечером, когда снизу из долины поднялось тягучее облако и засыпало всё мелкой мороснёй, приятель вдруг словно очнулся и впервые высказал мысль, что пора бы им и возвращаться домой.

Конечно пора. Давно пора. Но как бросить станцию? Отчего-то Ганин чувствовал ответственность. Хотя Попов и пропал, и превысил все возможные сроки.

Решили установить контрольную точку, после которой они могут с чистой совестью покинуть базу. Ещё три дня.

— Ну, давай тогда по максимуму, ― попросил Ганин. ― Пять дней и всё ― уходим.

С того времени прошло два.

…Когда Ганин спустился с одиннадцатой зоны Джонкуата, Серёга сидел на большом камне возле домика и смотрел кино «опять про горы». То есть созерцал Шхельду и соседние отроги.

— Ты сегодня рано встал…

— Смотрю вот напоследок на каменное море. «Бежит волна-волной, волне хребет ломая…» (сноска О.Э. Мандельштам) Я, Андрей, ухожу.

— Уходишь?

Ганин думал, что можно сказать, но все слова были сказаны уже в прошлый раз. Чем удержишь? И надо ли?

— Ухожу. Поеду домой.

— На дачу?

— Нет. И дело не в Попове. И не в этой осточертевшей картине. Я еще мог бы здесь хоть год сидеть. Какая разница где? Спасибо тебе, у меня здесь мозги прочистились. Поеду, поговорю с женой. У нас сын. Ему в школу в первый класс. То есть, он уже даже пошёл, а я здесь был. Повинюсь. Не знаю в чём, но повинюсь. Меня не убудет. Надо налаживать жизнь. Хватит всего этого… Блогов, закидонов. Кому это надо? Вон ты ― какой семьянин получился. Плохо тебе, что ли?

— Ну что ж…

— Я уже и рюкзак собрал. Тебя только ждал. Чтобы попрощаться. А может и ты со мной?

Ганин покачал головой.

— Я всё-таки ещё досижу. Как уславливались ― до контрольной точки.

— Я понимаю. Ну, давай. Тогда пока. Спасибо что вытащил. Увидимся в Москве.

Серёга Дежнёв встал, хлопнул Андрея по плечу и пошёл к тропе у начала морены.

Ганин проводил его взглядом, пока приятель не скрылся за чёрным гребнем. Походил вокруг домика. Сразу остро почувствовалось, что всё изменилось на «зелёнке». Одному было совсем не так. Не то, что вдвоём… Чем заняться-то? Сделать дыхательную гимнастику… Нет, сейчас будет сложно откинуть лишние мысли. Тогда — грамматикой инглиша заняться. Её можно в полголовы делать. Хорошо бумажную книгу взял. Ноутбук давно сдох, даже не включался. Ещё тогда ― сразу после отбытия Попова. Наверное, аккумулятор из-за ночной сырости быстрее обычного разрядился. И запасной отчего-то оказался пустым.

Прошло, наверное, с полчаса.

«Ну что он каторжный что ли?» ― вдруг с каким-то ожесточением подумал Андрей. Повод свалить был железный. Сколько же можно сидеть? Все сроки давно вышли. Да Попов и думать не думает, что они до сих пор высиживают на базе, конечно решил, что они давно уехали…

«По крайней мере прогуляюсь до поселка. Там внизу решу: останусь или нет» ― эта мысль принесла Ганину внутреннее равновесие. ― «Если и останусь ещё, то хоть накуплю в посёлке каких-нибудь небывалых и неразумных вкусностей. Мороженое, чипсы, бутылку вискаря»

Андрей стал быстро укладывать вещи в рюкзак.

«Если поспешить, нагоню. Сергей грузный, нагоню за час»

Ганин был лёгким, сухопарым, со времён студенчества не потерял юношеской стройности. Даже еще легче стал, жилистее. Двигаться умел очень быстро.

По морене и вдоль осыпающегося склона на тропе особо не разгонишься, а когда начался лес и пошла крепкая дерновая тропа, он почти побежал. Идти вниз всё-таки было не то, что вверх…

Но через час он Дежнёва не нагнал. Более того у него стало возникать ощущение, что он заблудился. Хотя, как это можно было умудриться ― непонятно. Он всегда думал, что дорога вниз здесь должна быть одна. И всё же Андрей не узнавал местности вокруг. Он, конечно, не очень большой знаток, не так часто здесь хаживал, чтобы знать каждый поворот и каждый камень. Но всё же… Что-то явно не так. Совсем уж незнакомо всё вокруг. И даже скалы в лесу выглядели непривычно. Неужели он мог раньше не замечать этого яркого охристого цвета. И деревья: слишком мощные и не понятно на что похожи. Вроде ели, а вроде и нет. У некоторых очень странные жилистые стволы, словно свитые из толстых канатов. В основании эти гиганты были больше метра в диаметре! И этого он раньше не замечал?

Ганин обрадовался, когда увидел впереди двух туристов. Можно было сориентироваться, на верном ли он пути, а если окажется, что всё норм, и это только шалит его разыгравшееся воображение ― узнать давно ли проходил здесь Дежнёв.

Люди были ещё далеко, метрах в трестах ниже по тропе; путники отдыхали под одним из этих мощных деревьев. На какое-то время их закрыла скала, затем красный ствол корявой сосны, а когда Андрей опять увидел эти фигуры, то понял, что это вовсе не туристы. Выглядели как-то по-другому. У альпинистов-то одежда поярче… Может, местные пастухи. Ну, это ничего. Это же не в городе, здесь тебе всегда открыты. Помогут ― это же горы.

Его, похоже, тоже заметили. Один из двух продолжал сидеть под деревом, а второй стоял на тропе и всматривался в сторону приближающегося Ганина. В руках у пастуха был… ледоруб? Показалось, наверное. Путников опять скрыла скала, а когда Андрей опять их увидел, то они были совсем рядом ― уже буквально в двадцати метрах.

Да, это были не туристы… и не местные пастухи. Это… Это, наверное, здесь снимали кино. Перед ним были карлики, одетые в сценические костюмы воинов раннего средневековья. Они напоминали викингов, были коренасты и широкоплечи, только вот ростом не превышали и полутора метров. Да, и карликами же, как и лилипутами (вспомнил Андрей) их называть нельзя, это не корректно. А как… кажется, их теперь принято называть маленькими людьми. Тоже звучало не очень на вкус Ганина.

— Э-э… Здравствуйте, уважаемые, ― Андрей остановился, не доходя несколько шагов. Было бы не очень вежливо нависнуть над ними этакой башней, хотя в горах люди в принципе держались при общении на большем расстоянии, чем на равнине. ― Мне кажется, я немного сбился с дороги, не видели ли вы по пути моего товарища.

Он пытался не пялиться на этих двух субъектов, но у него не очень получалось. Очень уж колоритно они выглядели. Для начала нужно заметить, что в отличие от обычных карликов они были сложены гармонично, руки и ноги не были коротковаты для головы и остального тела. Даже можно было сказать, что они были крепышами ― очень даже накаченными. Потом, эта амуниция и сценический грим, если это, конечно, был грим. «А что же ещё? Конечно, грим». И одежда была совсем не бутафорской: вполне даже настоящей. Коротышки были облачены в стёганые куртки, в шаровары и мягкие сапоги, перетянутые кожаными ремнями.

У того, что остался сидеть под деревом, на плечах лежал широкий воротник жесткой шерсти, возможно, бобровый. Андрей не очень разбирался. На голове была круглая кожаная шапочка. Лицо было строгое, мужественное. Его украшали тёмные усы и средней длины борода. Поверх куртки была наброшена кольчуга, а на коленях лежал перекинутый с бедра меч в ножнах. На пальцах ― кольца. Смотрел карлик на Андрея карими глазами спокойно и вдумчиво, с внутренним достоинством.

Второй коротышка, выступивший вперёд на тропу, выделялся очень длинной раздвоенной бородой и длинными же волосами на голове, сплетёнными тонкими косицами и собранными сзади на затылке, отчего его голова была похожа на луковицу. Этакий грозный Чиполино. Куртка на нем была значительно ниже колен, собственно это можно было назвать халатом; очень низко, на самых бёдрах располагался пояс с широкой серебряной пряжкой, а в крепких руках ― топор с длинной ручкой.

В ответ на вопрос Андрея этот человек поднял лохматые брови и что-то гортанно произнёс. В голосе, определенно, угадывались вопросительная интонация и удивление.

— Не понимаю, ― растерянно сказал Ганин.

Второй коротышка что-то произнёс со своего места. На том же незнакомом языке. Обращался он, видимо, к своему товарищу. Человек с топором опустил оружие вдоль ноги и полез одной рукой за пазуху. Покопавшись там пару секунд, он извлёк на свет цепочку с тускло поблёскивающим медальоном.

Лес вокруг Ганина вдруг дружно зашелестел листвой. Налетевший ветер выдувал в кронах деревьев и в камнях удивительные звуки, похожие на протяжное пенье или на стон какого-то неведомого зверя.

— Теперь… Сейчас… Теперь понимаешь, чужеземец? ― Карлик с топором смотрел внимательно в лицо Андрея. Уловив выражение его лица, он удовлетворённо крякнул и спрятал цепочку за пазуху.

Андрей поднял руку и дотронулся до лба. Странное чувство возникло у него: словно он вспомнил что-то крепко и давно позабытое, но при этом совершенно очевидное.

— Борода Эльве, ― сказал длиннобородый коротышка, оборачиваясь к своему спутнику. ― Не думал, что так скоро увижу людей, мой господин. По крайней мере, не думал, что их всё еще можно встретить по эту сторону Ледяных гор. И вон на тебе ― один, а теперь сразу и второй…

— Голова что-то. Я сегодня очень рано встал… и похоже забыл позавтракать, ― пробормотал Ганин. ― Сейчас должно пройти. Извините.

— Незачем извиняться перед нами, человек, за то, что тебе не удалось набить сегодня своего брюха. Это не главное преступление твоего рода.

— Что? Я…

— Его уже вполне извиняет то, что он не мерзкий орк, ― сказал карлик в бобровом воротнике. Он поднялся на ноги и аккуратно опустил вдоль бедра меч в ножнах.

— Да, мой господин, ― вежливо согласился его компаньон.

Андрей не нашёлся, что ответить. Он смотрел на них во все глаза и не понимал ― как-то это вся нелепица затянулась. Такие вещи не должны долго длиться. Это же не Москва, где подобная встреча легко объяснялась. Как только люди не одеваются, во что только не играют и кого только они не пытаются изображать, лишь бы не изображать самих себя…. Ганин обернулся вокруг, ища глазами что-нибудь, или кого-нибудь. Что-то, позволяющее разрешить возникший диссонанс. Людей с камерами, с осветительными приборами и прочее. Ассистентов в поисках пейзажа для сцены. Трейлер съемочной группы. Трейлер? Как бы он попал сюда без дороги. И разве в наше время уже не снимается всё в павильоне с зеленым фоном… Но Ганин не видел ничего, что могло бы разрешить этот казус.

— Кого ты всё время ищешь глазами, ― спросил коротышка с топором.

— Я не понимаю… Почему вы в таком виде в горах. Кто вы?

— Мы не должны давать тебе отчёта, человек, ― сказал карлик. ― Ты первый налетел на нас. По правилам учтивости ты должен представиться вперёд.

— Пожалуйста: я… Ганин Андрей. Сотрудник научной станции МГУ. Вернее, меня попросили за ней присмотреть, пока руководитель в отъезде… Иду вниз в посёлок. Нагоняю товарища. Но, похоже, как-то я заблудился ― где-то сошёл с тропы…

— Белиберда какая-то… Ты торговец, воин или пастух? Убиться об стену! Что ты делаешь на дороге? Если ты воин ― где твоё оружие, если торговец ― где…

— Подожди, Грисам. ― Второй коротышка повелительно поднял руку, и его спутник послушно остановил допрос.

— Мы — пилигримы, гномы из рода Огнебородов… — он сделал паузу и посмотрел в лицо Андрея. Словно ждал от Ганина какой-то реакции.

— Гномы… ― произнёс Андрей.

— Гномы! Во имя молота Гвааля! Я должен произносить это слово!? Так вы нас называете… Какого несчастного племени ты сын, если при виде детей Аулы в удивлении кривишь рот?! Мы путники, и направляемся к безопасному перевалу. Приди в себя, сегодня твой день, горец! Нам нужен проводник, и если ты знаешь здешние места, можешь заработать звонкую монету.

— Я не знаю, в какие игры вы играете, но мне нужно вниз. Мой товарищ…

— Не ходи вниз. Долина полна орков и гоблинов. И это не просто перекочёвка. Все кланы сдвинулись с места, всё пришло в движение. Мы видели, что они идут к Гнилому перевалу. Теперь там не пройти. Мы сделали крюк в две луны, но здесь в ущелье они тоже появились. Они уже на мельничной пристани.

— Полна орков? Послушайте, уважаемые…

— Уруктаев. Если так тебе более понятно. Нам жаль твоего товарища. Мы видели его… быстро сошли с тропы и видели человека в полосатой рубахе. Он бежал по тропе прямо им в лапы. Мы не успели его предупредить.

— Вниз по тропе? Я ухожу… ― Андрей повернулся. Он услышал про тельняшку Дежнёва и этого ему было достаточно. Ганин не мог и не хотел дальше продолжать этот сумасшедший разговор. От него ехала крыша. Эти коротышки говорили так, словно действительно верили во всю эту ерунду. Словно жили в другом мире. Вот что значит настоящие актёры. Настоящие таланты. С таким дарованием можно кого угодно в чём угодно убедить.

— Остановись, человек. Ганин!

Андрей махнул рукой и побежал. Хорошо, что нужно было отбросить все мысли и сосредоточиться на том, куда опускаются твои ступни. Подвернуть ногу сейчас было бы совсем некстати.

Через сотню метров дорога разветвлялась. Как ни странно, это придало Андрею оптимизма: он же видел, что дорога не та. Сейчас он наконец выйдет на верную… На развилке Ганин выбрал нижнюю тропу, если даже он не угадал, то по крайней мере спустится по ней и попадёт на реку. Возле Адылсу есть старые тропы, по которым гоняли скот, даже если он проскочит свою… Прежде чем скрыться за бровкой Андрей оглянулся и увидел, что эта парочка ролевиков исчезла. Наверное, они вышли на дорогу и завернули за скалу.

«Как бы эти чудаки не устроили что-нибудь на базе» ― подумал Ганин.

В душе появилось неуютное чувство. Всё было через пень колоду. Ну хоть до долины он может добежать, если уж уехать не может? И позвонить на кафедру. Простая ведь вещь! Почему он раньше не сообразил.

Его тропа очень быстро стала пропадать. С каждой минутой она становилась всё слабее и слабее. Но Ганин решил, что возвращаться не будет. Так можно до вечера по лесу шарахаться. Вниз, вниз ― к реке! Здесь это главный ориентир. Позже он понял, что это его и спасло. Его и Серегу Дежнёва.

Ганин двигался вниз и с недоумением смотрел на лес вокруг себя. Чем дальше, тем деревья становились всё выше и толще. Это были какие-то заповедные гиганты. То ли секвойи, то ли эвкалипты. Эвкалипты?! Как в Австралии? Это было так странно, откуда здесь в ущелье взялся такой первозданный реликтовый лес. И как раньше он мог ничего не знать о нём. Это же чудо не менее удивительное, чем сами горы.

Впереди лежал обломок скалы, обходя его, Андрей попал на какую-то едва видную тропу. Наверное, звериную. Пришлось прижаться к камню вплотную, даже схватиться за его поверхность руками ― справа появилась трещина, её глубина была не меньше трёх метров. Внизу по дну журчал ручей. Ганин тут же почувствовал жажду. Его фляга была пуста ― в спешке не успел набрать. Он пошёл вдоль трещины и скоро нашёл выход к воде. Ручей сбежал из узкого каменного русла и шумел, падая со скалы небольшим водопадом. Поток пробивал себе дорогу дальше, разбиваясь веером на лбу зелёного камня. За камнем вода собиралась в хрустальную обширную лужу ― почти озерцо.

Ганин наклонился к воде. Вода была вкусная и не очень холодная. Напившись, он поднял голову и увидел на другой стороне внимательные глаза лесного оленя. Прекрасное животное гордо повернуло голову, увенчанную короной рогов, и, неспешно переступая ногами, направилось прочь от водопоя.

— Красавчик, ― сказал ему вслед Ганин. Он отцепил флягу и погрузил её в воду. Олень, не оборачиваясь, шевельнул ушами.

Вдруг лесной король резко повернул голову в сторону. Андрей бросил туда настороженный взгляд. Над дальним краем озерца ― там, где ручей нашёл себе дорогу дальше и журчал вниз между ржавыми камнями, нависала наклонившаяся сосна. Возле неё Андрей увидел рыжую лисицу. Это был довольно крупный для красного зверя экземпляр и очень красивый: яркая окраска меха, тёмные уши и лапы. Хвост густой и такой пышный, что казалось, будто он не один, а их там целая гроздь…

Лиса поднялась, словно любопытствуя, по-человечески оперлась передними лапами о ствол сосны. Олень закинул голову и, шумно ломая тонкую поросль бузины и орешника, ломанулся от берега в другую сторону, в лес.

В самом деле? Олень убегает от лисицы? Может, он что почуял? Говорят, что лисы часто бывают бешеными.

Когда Андрей опять глянул на лисицу, её уже не было. Зверь беззвучно исчез.

Ганин поднялся. Осматриваясь вокруг, он повесил наполненную флягу на боковой клапан рюкзака. Никакой тропы вокруг он не увидел. Андрей решил и дальше идти за ручьём. Вода всегда стремится вниз, а значит, им было по пути. Закинув баул за спину, Ганин ещё раз оглянулся. Сколько всё же необычных встреч за один день. Он даже покачал головой, когда пошёл к каменной бровке озерца.

Уже метров через двести сквозь деревья стал пробиваться серебряный свет какого-то обширного открытого пространства. По стволам и по траве между деревьями, по матовым листьям ландыша и глянцевым листьям рододендрона бегали тёплые солнечные пятна. Лес стал светлым и прозрачным. Андрей поднял голову. Он не заметил, когда всё вокруг него изменилось: он шёл по краю русла, по неверным камням и глазами искал место для каждого следующего шага.

Внизу, за узловатыми стволами, там, куда по камням спешил ручей, сверкала ртутью гладь большого озера. Ганин спустился ещё и увидел, что это действительно обширный водоём, и он широко распростёрся от одной стены ущелья до другой. Вдоль по долине гладь озера уходила на несколько километров, может даже на десяток, и скрывалась за дальними синими скалами.

«Что это? Где он? Этого здесь не может быть. Не должно…»

Опять, как тогда при встрече с маленькими людьми, возникло чувство нелепости, неправильности того, что наблюдали глаза. Но если в случае с ряжеными карликами можно было найти какое-то объяснение, то здесь… Как можно объяснить вот это!?

Здесь же должна быть Адылсу ― небольшая горная речка, но вместо неё… Это же целый фьорд! Огромное горное озеро!

Захотелось немедленно сесть и схватиться за голову. Ганин так и сделал.

Минуту, а может быть ― десять, он сидел, прижав ладони к вискам, и бездумно смотрел на озёрную гладь. Сквозь деревья было видно, как ветер рябью трогает поверхность, как низко над водой пролетают мелкие пичуги. Как на той стороне по камням взбирается какое-то круторогое животное.

Объяснить это было невозможно…

Глаза Андрея зацепились за геометрические ровные линии. Это была остроконечная крыша. На этом, ближнем к нему берегу ― там, где ручей впадал в озеро, сквозь деревья виднелось несколько каменных зданий. На одном висело высокое мельничное колесо. Ручей, по которому шёл Ганин, впереди попадал в умелую ловушку. Пытаясь вырваться из плена, поток бился в жёлобе из камней, рвался к близкому озеру, и, пеня водяные бугры, толкал лопасти деревянного колеса.

Это определённо была мельница… и пристань, о которой говорили те двое. Чуть дальше, возле каменной башни, были сооружены мостки. Там качалось несколько небольших лодок и одна тяжёлая ладья с мачтой и парусом, собранным и подвязанным на перекладине.

Ганин встал и пошёл вниз. Сил удивляться уже не осталось. Он спускался по склону, ноги его ступали на мягкий изумруд травы. Среди узких листьев ландышей висели грозди сахарных чашечек. Цветущие ландыши в октябре? Ладно-пусть…

Андрей вышел к краю леса. Перед ним была обширная прогалина, на которой располагалась мельница и башня, их соединял бревенчатый забор.

Возле забора стоял ящер.

Ганин замер и остановился у крайнего дерева. Положил руку на тёплую кору.

Больше всего ящер был похож на варана. Только размером он был величиной с лошадь или с быка… нет, крупнее ― хвост животного значительно превышал длину тела. Андрей увидел на ящере уздечку красного цвета и такое же седло. На серо-зеленой чешуйчатой коже они сразу бросались в глаза.

Ганин смотрел на варана-переростка и в очередной раз пытался как-то примириться с тем, что видел, пытался это всё как-то уложить в голове. Но оно, ёшкин кот, туда не желало укладываться! Те два карлика, которые назвали себя гномами, потом невозможное озеро, теперь вот это! Сколько же можно?

Оно же, блин, живое. Стоит здесь, шевелится и выпускает в воздух дрожащий змеиный язык!

Деревянная дверь в стене отварилась. Из проема, спиной вперед на счастье Ганина, вышел странный урод. Он пятился и что-то тащил за собой.

Андрей инстинктивно отступил в сторону и прижался щекой к коре дерева. Глаз с монстра он не спускал.

Вначале Ганин видел только скошенный затылок и покатую обезьянью спину. Нет, ещё острые уши… Затем, когда это существо потащило свой баул по ступеням, оно обернулось и Андрей смог рассмотреть его.

Лицо… морда чудовища была серовато-зелёной, нос ― совершенно обезьяний плоский, с открытыми вывернутыми ноздрями, глаза ― маленькие, с красноватым отблеском, спрятанные в глубоких глазных впадинах. Рот какой-то… безгубый, рыбий. Скошеный подбородок…

Существо выволокло на камни свою ношу. Это была корзина, или что-то вроде того: плетённое из ветвей. Ящер заметно оживился, животное потянулось вперёд, звякнуло кольцо и натянулась веревка, оказалось, что ящер, словно лошадь, был привязан к коновязи. Его раздвоенный язык трепетал в воздухе.

Андрей вспомнил, что пресмыкающиеся языком нюхают.

Корзина оказалась перед носом рептилии. Ящер мгновенно вцепился в её содержимое. Змеиная морда окрасилась в тёмно-красный цвет.

Пока Ганин смотрел, как тварь двигает зубастой пастью, дверь в стене захлопнулась.

Андрей помнил слова… тех двоих, что Дежнёв должен был попасть в руки этих… орков. Его-то самого всё-таки предупредили, а приятель, ничего не предполагая, бежал по тропе прямо в их логово.

Значит, нужно его срочно выручать. Пока не произошло чего-нибудь непоправимого. Нужно понять, где Дежнёв может находиться. Если Серёгу схватили…

«Чертовски страшно, но на что-то нужно решиться. Время дорого. В крайнем случае — убегу. Я неплохо бегаю. А сейчас нужно подкрасться к стене. Пока эта страшная скотина жрёт свой завтрак. Как-то перелезть через ограду» ― Ганин пригнулся и шагнул от дерева.

— Не ходи…

Андрей быстро обернулся.

На камнях стояла девушка. Красивая… даже очень. Яркие зелёные глаза, алые губы, кожа лица и оголённых рук очень белая, совершенно не тронутая загаром, такая светлая, какая бывает только у рыжих от природы людей. Пышные волосы подвязаны и лисьим хвостом откинуты назад на спину.

Ганин молча смотрел на неё. Девушка была одета в белую рубаху и пёструю юбку до щиколоток. Рубаха вокруг ворота, по рукавам и плечам была обильно украшена красной вышивкой.

— Не ходи, новый человек, погибель найдёшь. ― Девушка подняла руку ладонью вперёд. В этом жесте был призыв к осторожности и знак участия и доверия.

— Кто ты?

— На пристани уруктаи и гоблины. ― Девушка шагнула вперёд к Андрею. Пёстрая юбка колыхнулась над босыми ступнями. На пальчиках ног горели брусничным цветом яркие точки и зигзаги орнамента. ― Ты только зря пропадёшь!

— Что ты здесь делаешь? Сама не боишься?

— Я что делаю? ― Девушка улыбнулась. ― Что и все… Ищу свое женское счастье. А вот ты… Я увидела тебя там. ― Она неопределённо кивнула головой вверх по направлению склона. ― Ты такой неосторожный. Как молодой курёнок ― бежишь, шумишь на весь лес. Сейчас же видно: ты не местный и ничего здесь у нас не знаешь, а значит ты из новых людей. Мир воссоединился, а ты, выходит, проспал-просмотрел. Потому такой неосторожный и ничего плохого впереди не ждёшь. Здесь так нельзя, путник, а то сам в лапы слуг Адуи забежишь. Глаза твои речные навек погаснут. Жалко тебя…

Она говорила это всё так естественно, так органично, без всякого жеманства, что Ганин почувствовал к девушке полное доверие.

— Девушка, милая, скажи мне ради Бога, что же здесь происходит. Вижу я, что всё вокруг перевернулось, изменилось, но не могу понять, как такое могло произойти. То ли в голове у меня что-то не так, то ли мир вокруг на самом деле свихнулся…

— Скажу. Потом всё расскажу обязательно, а теперь уходить отсюда надо. Зло здесь…

— Не могу я. У меня где-то там товарищ. Боюсь, он мог в беду попасть.

— Товарищ? Если такой же неосторожный, обязательно в беду попал. Можешь не сомневаться. Ладно, стой здесь. Не ходи никуда. Я помогу тебе. Не хочется мне, чтобы такую красивую голову в кровавую корзину бросили…

Девушка вдруг ловко прыгнула в сторону на поросший лишайником покатый камень. Рыжее волосы взметнулись в воздух, причудливо, словно лисий хвост. Затем она напружинилась всем телом и бросила на Андрея недовольный взгляд.

— Ну, ты чего смотришь — прямо во все глаза. Не хорошо это для тебя. Ну не смотри, отвернись. ― Она вздохнула и потянулась к гребню в волосах.

Ганин отвернулся только на миг. Кусты бузины слева качнулись, и он не сдержался, скосил в ту сторону глаза. Девушки уже не было.

Андрей опустился на колени и прислонился спиной к тёплой коре дерева.

Как же всё-таки это трудно осознать и как это странно… не то, что происходит вокруг (это — конечно), а то — какое адаптивное и гибкое существо человек. В какой-то момент Ганин отбросил всякую рефлексию, совершенно перестал удивляться и начал просто накапливать информацию. Иначе его рассудок, наверное, не выдержал бы.

После всех сегодняшних событий бег времени воспринимался иначе. Андрей даже не успел перебрать все мысли, которые метались у него в голове, не то, что обдумать их, как девушка уже вернулась.

— Все выведала, все вынюхала. Я у тебя умница. Проворливая. Ты гордишься мной? ― Девушка возникла возле камня, словно и не исчезала никуда. ― Нашла его конечно, но он не в крепости ― сотоварищ твой. Повезло нам…

— А где? Да постой, его ли ты видела?

— Его. Пахнет как ты? Не так сладко, но всё же схоже. В полосатой рубашке. Он? Вот. В лодке сидит. В той большой. Как детёнок спелёнатый. Есть у тебя клинок?

— Нож есть.

— Зайди в воду с кормы. Там, видишь, тень зеленая от скалы. Не увидят тебя. Перережь верёвку. Здесь струя вдоль берега от ручья. Течение ладью вниз погонит…

Андрею оставалось только довериться.

Они перебрались ниже вдоль открытого пространства, всё время оставаясь в тени деревьев, растущих по самому краю прогалины. Девушка показывала рукой, куда им дальше двигаться. Она была удивительно ловкая и проворная. Босые ноги стремительно и легко несли свою хозяйку по камням. Стан девушки гибко наклонялся, она смотрела быстрыми глазами вокруг, оглядывалась на Ганина и улыбалась алыми губами.

— Как тебя зовут? ― прошептал Андрей у неё над самым ухом, когда девушка выглядывала осторожно из-за острого камня. Он не хотел этого, но вышло это чересчур интимно.

— Щекотно как… Ты зови пока Улишкой, как хозяин ущелья меня кличет.

Девушка мягко потянула Андрея за руку, указывая на серую скалу, торчащую на самом берегу из воды.

— Сюда иди… Тебя теперь от пристани не увидят, а я не люблю в воду… Ты сам, а я с берега посмотрю, чтобы остроухие тебя не заловили. Мешок свой заплечный сбрось. Улишка за ним присмотрит для тебя…

Вода была нормальная. Не то чтобы, как в тёплом море, но и не ледяная, как в Шхельде. Не выходя из длинной зелёной тени, которую отбрасывала скала в озеро, Ганин погрузился в воду по пояс и побрёл к лодке. Дно было каменистое, уложенное плоскими валунами, и ему удавалось двигаться, не производя лишнего шума.

Край ладьи был выше его головы. Андрей поднял ладони и, придерживаясь за просмолённый борт, добрался до носа посудины. Ухватился рукой и принялся ножом пилить толстую верёвку. Дело продвигалось небыстро. С этой стороны ладьи Ганин не видел берега и ту босоногую девушку… Улишку. Какая странная, и как быстро они нашли общий язык. Столковались выручить Дежнёва… Ему вдруг подумалось, что здесь может быть какой-то подвох… Андрей перестал терзать верёвку, потянулся на руках и заглянул через борт.

Серёга сидел в паре метров от него у борта. Боком к Андрею. Руки и ноги товарища были стянуты путами и привязаны к кольцу. Голова опущена.

— Серёга! ― позвал его шёпотом Ганин.

— Тсс! ― Дежнёв немедленно вскинул голову, округлил глаза и дёрнул подбородком в сторону кормы.

На корме ладьи, полускрытый мачтой, бочкой и такелажем, кто-то тяжело ворочался. Виднелись только покатая спина в кожаной хламиде и затылок с длинными прядями волос. Ещё ― острые уши.

Ну, одного такого уродца Ганин уже видел у мельницы. Этот был того же сорта, но, пожалуй, помельче. Андрей кивнул товарищу и осторожно опустился за борт.

Швартовый скоро поддался. Улишка была права: тяжёлая ладья сразу стронулась с места, течение ходко потащило её вдоль берега. Андрей поспешил ухватиться за перерезанную верёвку. Теперь он видел берег и быстро надвигающуюся на них серую скалу. Оставалось только надеяться на удачу ― управлять этой посудиной не было никакой возможности.

Ладья, словно по заказу, стала разворачиваться вдоль оси, носом по ходу. Ганин висел в воде, держась за верёвку. Его выносило вперёд. Он видел, что скала проходит всего в паре метров от него. Улишки не было видно. Вдоль берега бежала лисица. Она рыжей линией скользила между кустов. Скакала по камням, смотрела на Андрея, временами замирала и настороженно оглядывалась назад. Тогда появлялся розовый быстрый язычок.

Сквозь плеск бегущей воды Ганин услышал над головой какой-то шум. Когда серая скала проплыла мимо, Андрей перебросил через борт руку и повис на локте. Он увидел, что в ладье идёт схватка.

Дежнёв и серая тварь барахтались на дне лодки. Товарищ был сверху. Орк или гоблин (кто их разберёт, что это было за чудовище) придушенно повизгивал под немалым весом противника и пытался лапой дотянуться до обронённого тесака. Сергей коленом давил ему на руку.

Дежнёву каким-то образом удалось освободить ноги. Наверное, он просто выдернул кольцо, и теперь оно бренчало на верёвке. Но путы на руках Сергея остались, иначе у этой твари не было бы никаких шансов. Весовые категории борющихся были очевидно не в её пользу.

Перевалив через борт, Андрей поспешил откинуть тесак в сторону. Затем он перерезал верёвки на руках товарища. Тварь попыталась воспользоваться моментом, чтобы выскользнуть, но Дежнёв наступил ей коленом на грудь и она затихла.

Через пару минут они сообща связали это чудовище. Ганин пыхтел и морщился: от твари несло, как от троллейбусного бомжа.

— Ну, что будем делать? ― отдышавшись, задал Дежнёв резонный вопрос.

Ганин пожал плечами и оглянулся на берег. Улишки всё не было.

— Сходили в посёлок… ты понимаешь, что произошло? ― спросил товарищ. ― Да ясно, что ничего ты не понимаешь, ― тут же он сам и ответил. ― Как и я… И невозможно это понять. И спросить не у кого. Не у этих же монстров спрашивать. Они меня, сволочи, чем-то по голове огрели, пока я пялился, раззявив рот, на ящерицу. Врасплох застали. Так бы я им…

— Давай вернёмся на базу, ― предложил Ганин.

— Зачем? Ты разве не видишь, что мы больше не там… не в ущелье Адылсу и вообще не в Балкарии.

— Это вижу. По пути сюда я встретил… гномов. Так они назвались. Они предупредили, что вниз нельзя. Внизу орки. Им был нужен проводник. Стоит попробовать выйти в другое ущелье… Или через Джантуган в Грузию. Не везде же этот… ералаш.

— Ты думаешь? А если везде?

Ганин поморщился. Он вдруг вспомнил о Лизаньке. Как она сейчас там без него? Вот съездил в горы проветриться…

— Если везде, то… я даже не знаю.

Дежнёв принял решение очень быстро. Он наклонился и подхватил с досок тесак серо-зелёной твари.

— Тогда давай за борт. Нас и так уже далеко унесло.

— А с этим что? ― Ганин кивнул в сторону замершего монстра.

— Да пускай его… несёт куда угодно. Чтоб он сдох!

Они прыгнули в прозрачную воду озера почти одновременно. Под ногами дна не оказалось и приятелям пришлось к берегу плыть.

2. Селита

Эта, дальняя, сторона парка была совсем заброшена. Фруктовых деревьев здесь не было. Между старых скал высились пистрели и сосны, их стволы, как и стены старой крепостной стены, густо поросли плющом. Дорожка, выложенная из плоских камней, где-то вздулась буграми, где-то провалилась, а местами она была совершенно разрушена корнями лесных гигантов, и приходилось искать глазами, куда сделать следующий шаг.

Селита схватилась рукой за ветку, рискуя изорвать платье, взобралась на ствол поваленного дерева. Она прошла по нему, как по мостику, через ручей, и прежде чем спрыгнуть оглянулась. Компаньонки, приставленные к ней, пыхтели ещё с той стороны. Они больше чем принцесса заботились о целостности своих нарядов и бережно придерживали подолы пышных юбок.

— Ваше Высочество, подождите же нас, ― жалобно крикнула одна из них.

Вторая фрейлина подняла от дорожки глаза, и, увидев, что их госпожа на манер белки карабкается по ветвям, остолбенела.

Селита мстительно улыбнулась. Эти две клуши ― дочь местного констебля и его племянница, последние дни буквально выводили принцессу из себя.

Их приставили к ней для удовлетворения её возможных прихотей, для развлечения, и потому что этого требовал статус леди Хеспенской, но девицы увидели в этом возможность попасть в Эваг ко двору короля Стевариуса. В их грёзах, наверное, они видели себя уже жёнами блистательных столичных рыцарей, маркграфов или марклордов ― не меньше. Особенно старалась старшая — дочь констебля Гафоса, леди Виссарита. Она первая ждала Селиту при пробуждении. Отодвинув в сторону служанку принцессы, сама принималась надевать на неё платье. Пыталась всячески угодить Селите за столом. А будь её воля, она бы сопровождала Селиту и в отхожую комнату, и обслуживала принцессу в её естественных надобностях и там. Хуже всего, что фрейлины и вне стен замка не оставляли её одну, а Селите непременно нужно было исполнить одно задуманное дело. На юге это осуществить не получилось.

Там, в Эваге, природа была чудная. Мягкое внутренне море приносило необходимую влагу, щедрое солнце вливало в почву свою силу; холмы вокруг города утопали в апельсиновых и лимоновых садах, виноградная лоза скрывала в изумрудных зарослях виллы аристократов. Воистину, владения Сонетров не напрасно раньше носили название Благодатного края, а теперь, с падением Виннов, они именовались Благодатным королевством или королевством Эдесса.

Но здесь принцесса не могла воплотить свой план. Всё было чужое и незнакомое, к тому же она редко оставалась одна, да и мысли Селиты тогда были заняты другим. Она с трепетом ждала, когда Матиуш потребует от неё своё…

Их свадебный обряд произошёл в тот первый день бегства Сонетров из Капертаума. Вечером, когда солнце село, и когда выбившаяся из сил армия Стевариуса остановилась на ночлег посередине глухого леса, король потребовал явить перед собой своего сына лорда Хеспенского и дочь короля Дерика.

— Не сопротивляйся, принцесса, ― сказал ей бастард Стевариуса. ― После разгрома у Пархима король почти обезумел. Сумасшедшему нельзя перечить.

Они стояли посередине Лехордской дороги и Матиуш Ардо крепко держал Селиту за руку. Сотни факелов в руках воинов освещали их фигуры. Принцессе казалось, что солдаты разбитой армии смотрели на дочь врага с ненавистью, и каждый из них желал овладеть ею, чтобы поквитаться за разгром и бегство.

Рука Матиуша и её внешняя покорность были единственной защитой девушки. Если принцесса откажется, человек, собственноручно лишивший головы её брата, охотно бросит Селиту на поругание свои псам.

Обряд, выбранный королём, был прост, но требовал действенного участия принцессы. Ей не оставляли возможности быть пассивной жертвой: они с Ардо должны были трижды прыгнуть через ракитовый куст. Король сам связывал полотенцем их сцепленные руки. Делая жёсткими пальцами старика узел вокруг запястий своего бастарда и принцессы, король близко смотрел Селите в глаза. Матиуша он, казалось, не замечает. Словно в этом обряде участвовали только они: Стевариус и его юная добыча.

— Прошу, принцесса, ― ещё раз прошептал ей в ухо Матиуш. Похоже, он действительно заботился о пленнице своего отца. ― Пройди через это. Думай о другом.

Но ей не нужно было это говорить. Селита уже всё решила и действительно думала о другом. О сладком и неизбежном ― о неотвратимой мести.

Они совершили эти три прыжка. В памяти Селиты мало что осталось. Она помнила только глухое уханье боевого барабана, под которое они дружно взлетали с Матиушом в воздух.

Потом… кажется, её провозгласили леди Хеспенской. Да… это было. Потому, что она помнила, как странно это звучало для неё… Затем они оказались одни, в простом солдатском шатре. Барабан снаружи почему-то продолжал ухать. Наверное, он должен был задавать ритм брачного танца. Матиуш в темноте укрыл её дрожащие плечи плащом и привлёк к себе. Селита позволила ему это. Он был высокий и сильный воин. Её ладонь целиком тонула в его широкой рыцарской ладони. Она затаила дыхание и была готова к неизбежному. В ожидании грубой ласки Матиуша она позволила себе быть слабой и положила голову ему на грудь. Она потом решит, будет ли она мстить сыну своего кровного врага, а сейчас… по всем законам и для целого мира, даже для родного дома Фюргартов, Ардо ― её супруг. Селита прыгала чрез куст и знала, что теперь она будет принадлежать этому чужому длиноносому рыцарю. В своём сердце она может не любить его, но отныне обязана быть верна ему телом…

Матиуш не спешил, и Селита слушала, как стучит его сердце. Было удивительно думать, что она два раза выстрелила в этого человека, в эту грудь. И могла попасть… Неужели это всё было лишь сегодняшним утром?

Наверное, она впала в сонное забытьё.

Селита очнулась, когда за джутовыми стенами принялись пронзительно кричать трубы.

— Армия поднимается, ― сказал принцессе Матиуш.

Ночь вокруг не закончилась. Прошёл только час или чуть больше: вряд ли солдаты успели как следует отдохнуть, но король Стевариус отдал приказ войскам двигаться дальше. Армия продолжила свой бег на юг. Прочь, прочь. Из Овечьих холмов, из королевства Элендорт. Подальше от надвигающейся орды уруктаев.

То, чего принцесса ждала и страшилась, не произошло. Значит, не сейчас. Не этой ночью.

Вдруг рука Ардо дотронулась до её ступни. Селита вздрогнула. Матиуш действовал решительно и быстро. Его ладони по-хозяйски поднялись вверх и легли под платьем на её колени. Глаз Матиуша в темноте было не видно. Принцессе было необходимо сейчас увидеть его взгляд.

Раздался треск разрываемой ткани. Что он делает!?

Ардо откинул вверх подол её платья и разодрал нижнюю рубаху.

— Это нужно, девочка, — прозвучал голос рыцаря. ― Король бывает прост и груб и может потребовать доказательств.

Оторвав большой кусок исподнего, Матиуш вернул край её платья обратно. Провёл руками, разглаживая складки, и на секунду задержал свои ладони на её щиколотках. Селита задрожала, но Ардо уже отнял свои руки и возился с кинжалом. Она поняла, что он собирается испачкать своей кровью лоскут ткани.

Почти две луны продолжалось это бегство. По пути к отступающей армии Стевариуса присоединялись всё новые подразделения. Так произошло возле стен Лехорда, так и не захваченного у Фюргартов, и в землях Неисторов. Здесь их ждали остатки войск, уцелевших в схватке с Бернами.

Затем была закрытые ворота крепости Ноны. И холодное требование леди Эстиары покинуть марку Неисторов.

Весть о разгроме Стевариуса объединёнными усилиями Фюргартов и новых людей летела впереди его бегства.

Королю единорогов оставалось только скрежетать зубами. Стоило примерно наказать забывшихся наглецов, но бойницы Ноны ощерились наконечниками стрел и дротиков. Над крепостными башнями чадил чёрный дым. В сумерках за зубцами отсвечивали оранжевые огни костров. Это значило, что горящая смола была готова пролиться на головы Сонетров.

Король помнил об уруктаях, заполняющих край, а перевал через Гнилые Зубы был совсем рядом. Вот уже видны знакомые вершины.

Пусть же слуги Адуи отомстят двойным изменникам!

На перевале они были ранним утром. Селита могла видеть сквозь смотровую щель в повозке панораму южных пределов Элендорта. Далёкие леса и долины. Она покидала Овечьи Холмы. Сбывалось то, о чём принцесса всегда мечтала. Она увидит чужие экзотические земли, прославленный и богатый Благодатный край. Но разве могла предполагать Селита, что попадёт она сюда в качестве военного трофея.

Её навязанного и ненастоящего супруга ― лорда Хеспенского не было рядом, и девочка могла не сдерживать горьких слёз.

Твердыня Сонетров в Эваге не походила на прочие крепости, которые пришлось повидать принцессе. Защитные стены протянулись по гребням холмов, взбирались по камням до самых скал и защищали не только дворец и заветный детинец короля, но всю счастливую долину целиком. Сколько же сил и денег потребовалось, чтобы воплотить их лёгкий бег вокруг Эвага. Можно было собственными глазами убедиться в том, что молва о богатстве Сонетров ничуть не преувеличена.

Затем был сам замок. Высокие конические башни. Лёгкие и длинные вымпелы на шпилях. Сотни воинов в жёлто-белых сюрко. Такого количества городской стражи на стенах Селита раньше никогда не видела. Только теперь она поняла, какая сила противостояла Элендорту.

Принцесса не могла оторваться от череды городских пейзажей, сменяющих друг друга за окнами повозки. Мосты, лестницы, каменные мостовые, колонны, арки над улицами, триумфальные обелиски. Голова кружилась от изобилия архитектурных излишеств.

Повозка Селиты миновала твердыню Стевариуса и продолжала двигаться по улицам Эвага к морю. Это было хорошим знаком. Принцесса хотела находиться как можно дальше от хищных глаз короля. Лучше конечно было остаться по ту сторону горного хребта, но у жестокой судьбы другие планы…

Мимо проплывали высокие строения в два и даже три этажа. Неискушённая путешественница должна была не сводить глаз и беспрестанно удивляться ― как могут жить в них люди, разве они береговые ласточки? Но Селита гадала, где она окажется, и к чему готовиться. Она была весь день в повозке одна, и спросить было не у кого. Матиуш Ардо не докучал ей своим присутствием. Но принцесса сама делала всё, чтобы так и было. На его заботу Селита отвечала равнодушной отстранённостью. Разве могла она себе позволить быть другой?

По сторонам дороги теперь лежали не городские дома. Потянулись ряды стройных кипарисов по обочине. За ними ― белые каменные ограды. Рощицы фруктовых деревьев с жёлтыми и оранжевыми плодами. Между деревьев виднелись черепичные крыши вилл. И так было везде, вперёд и вверх до самых дальних холмов, куда только попадал взор принцессы: всё та же восковая блестящая зелень цитрусовых, белые камни заборов и красные крыши. Впереди, над ушами пары лошадок, вдруг побежавших бодрее, блеснула жемчужно-голубая полоска моря; дорога сворачивала к рощице, выглядевшей на расстоянии бледно-зелёным облачком, застрявшим среди песков и скал. Значит фраза, которую ветром донесло от возницы, ей не послышалась. Повозка направлялась в резиденцию лорда Хеспенского. И славно!

Усадьба Матиуша Ардо вначале показалась ей весьма скромной — всего-то одноэтажный домик с плоской крышей. Лежал он не в холмах над широко раскинувшимся городом, а в узкой закрытой бухте на берегу моря. Вокруг были группки кипарисов, дюны, камни, поросшие плющом, оливы и снова кипарисы. Их зелёные обелиски были всюду. Дальше виднелись скалы, к ним поднимались рядами деревенские виноградники. Слабый ветерок доносил блеяние коз.

День был ослепительный, южный. Такой непохожий на солнечные дни в родном Элендорте. Пленница вышла из тени своей кабинки и прикрыла рукой глаза. Небо казалось белёсым от зноя, но сад, окружающий виллу, дарил мягкую свежесть. Когда принцесса пошла по камням тенистой дорожки, она впервые забыла, что является пленницей и почувствовала даже умиротворение.

Селиту провели в её покои. Служанка с бронзовой кожей замерла у дверей. Девушка ждала распоряжений новой госпожи и наивно, во все глаза рассматривая северную принцессу, трогала красивыми кистями рук край своей короткой туники.

Селита отпустила её и села на очень широкую, низкую кровать. Провела пальцами по шёлковому покрывалу. Чудные птицы с золотым и серебряным опереньем раскинули по его поверхности свои крылья.

Значит, это случится здесь. Она станет настоящей супругой лорда Хеспенского. Селита могла себя обманывать, но в глубине сердца она давно знала, что ждёт этого. Если лорд Хеспенский нарочно избрал эту тактику ― невидимую и ненапористую осаду, то она ему удалась. Ведь пленница не могла не думать о своём господине. Невольном супруге. Трудно винить его, ведь и он не волен в своих поступках. Сама того не замечая, она искала и находила для Ардо оправдания. Кстати припомнила, как хорошо лорд Хеспенский отзывался о её бедном брате. Как искренне звучало, когда он говорил, что мог быть с Баррионом добрыми друзьями… Тёмные живые глаза Матиуша, его ироничная усмешка, вопросительная складочка между бровей не вызвали в Селите ненависти. Напротив, что-то отзывалось в ней… она вспоминала то ощущение в солдатской палатке, когда руки рыцаря легли на её щиколотки.

Нет. Она не позволит себе любить его. Его безумный отец отрубил голову бедному Барриону. Её любимому брату, благородному рыцарю, лучшему из людей, который никогда ни на кого не повысил голоса, был добр и честен. Казнил. Вопреки обычаям войны. Собственноручно.

Но отчего-то ненависть к королю Стевариусу не ложилась на его сына… Селите хотелось знать, чем занимается Матиуш Ардо. Где он всегда пропадает? Ведь у них в Эдессе не заведено держать гаремы, как у Фортов?

Настало время исследовать её золотую клетку.

Прямо из её покоев за ажурной дверью с вставками цветного стекла начиналась дорожка. Она вела к морю и кусочку пляжа между двумя серыми скалами. Здесь была сделана купальня. Ветер с моря лениво шевелил свисающие знамёнами полосатые занавеси.

Бросая между полотнищами осторожные взгляды на берег и сад, Селита быстро разделась и зашла в воду. Море подхватило её, толкнуло в грудь тёплой волной. Солёная вода попала на губы. Всё было для девушки впервые: и морская вода, и нежная колыбельная качка, и зеркальные зайчики на волнах, от которых приходилось беречь глаза.

В саду после яркого берега казалось свежо. Здесь на траве подрагивали ажурные полутени, на апельсиновых деревьях до самой темноты надрывались невидимые цикады.

Южная ночь тоже было иной, незнакомой. И пришла она иначе, чем приходит дома, на Овечьих Холмах. Сумерки были совсем короткие, небо мгновенно обернулось глубоким чёрным бархатом. Словно одним быстрым движением набросило на себя накидку.

Селита была в постели и слышала, как он прискакал. Дверь была специально приоткрыта.

Селита знала, что он придёт. Придёт хотя бы потому, что должен изображать послушного сына. Она лежала под шёлковой простынёй на краю широкого ложа и оставленное пустое пространство звучало, как приглашение.

Матиуш вошёл в комнату, Селита следила за ним из-под ресниц. Что-то было в руках рыцаря. Что-то продолговатое… Это был меч!

Она хотела вскочить, но не могла нарушить правила своей игры — ведь она изображала спящую. Сердце девушки бешено забилось. Лорд Хеспенский опустился на свою половину и положил между собой и леди Хеспенской обнажённый клинок.

Что это означало!?

Это повторилось следующей ночью и следующей, и стало привычным ритуалом. Матиуш Ардо приходил к ней и клал между ними на ложе свой сверкающий меч.

Может, ей нечего было опасаться? Её честь останется при ней потому, что она совсем не понравилась рыцарю? Во всём виноваты отцовский курносый нос и веснушки. Здесь под южным солнцем они стали ещё ярче! Не могла же Селита спросить его… Ведь с того дня, как судьба свела их, она ни разу первая не обратилась к Ардо. А когда он сам заговаривал с ней, отвечала только по необходимости. А чаще отводила глаза и молчала.

А ведь Ардо умел её развлечь. Сколько забавных историй он успел рассказать, пока король Стевариус бежал со своей армией от уруктаев. Селита смотрела в сторону на проплывающие мимо пейзажи, но не могла не увлечься перипетиями, происходившими с лордом Хеспенским в Узких Землях. Когда он стал рассказывать о своих злоключениях после побега из Весёлой башни в Эдинси-Орте, о встрече с богом рисоедов Девусом и о том, как он сражался против разбойника Борислава, принцесса забылась и перестала изображать равнодушие. Она стала часто посматривать на рыцаря, потому что не хотела ничего упустить. Конечно, не следовало верить всему: может быть Ардо был прирождённым выдумщиком, и его истории ― только вид салонного искусства. Селита слышала, что при дворе короля Винна это было очень важное умение, а ведь лорд Хеспенский, по его словам, успел пошаркать по мрамору полов королевских залов.

Но когда Ардо поведал, как терял своих товарищей на берегах речки Рожайки: славного рыцаря и чемпиона Раймондо Сигаса, справедливого и мечтательного Казимира Коча, затем весельчака Кадди Берна (а она слышала ранее о гибели эрла медведей), голос Матиуша был наполнен глубокой грустью. Нельзя было не поверить ему.

Большого труда стоило Селите удержаться от проявления сочувствия его потерям. Но она смогла…

И может поэтому лорд Хеспенский не предпринимал более попыток стать ближе к принцессе. И может поэтому по ночам на супружеском ложе между ними лежал обнажённый меч. А её веснушки и курносость были ни причём.

Наступил день, и их, ненастоящих супругов, потребовал к себе король Стевариус. У Сонетра было новое дело для своего бастарда.

Железные бароны в Эдинси-Орте осознали, что с востока на них надвигается стена всепожирающих уруктаев и искали союзников. Это известие в Эваг принесли почтовые птицы. На берегу Урбанта ещё довольно оставалось ушей и глаз короля Стевариуса.

Матиушу Ардо опять предстояло стать эмиссаром и отправиться в Эдинси-Орт к нойону носорогов Бодончару.

— А как же оборона Благодатного королевства, отец? ― спросил лорд Хеспенский.

— Я сам займусь этим. ― Король сидел на троне. Вокруг стояли его знаменосцы, лорды и маркграфы. На всех были боевые доспехи. ― Гнилые Зубы станут нашей крепостной стеной. Стоит только надёжно запереть перевалы, ведущие в Овечьи Холмы. Мы дадим понять уруктаям, что их добыча находится на той стороне, и им придётся довольствоваться тем, что уже попало в их лапы.

Селита смотрела на это со стороны. Женщины стояли отдельно, поодаль от своих супругов и отцов. Не так было заведено у Фюргартов.

Одежды южанок были лёгкие и светлые. Словно предназначенные для того, чтобы подчеркнуть женскую слабость. Они струились по их фигурам, превращая своих обладательниц в хрупкие фарфоровые статуэтки. И такая же невесомая туника была на Селите. Её руки и плечи, даже ключицы были оголены. Ей было неловко, она чувствовала себя раздетой.

— Мой двор перемещается со мной в Руффо, ― говорил король. ― Вам, граф Нефф, придётся поступиться уединением и принять моих знаменосцев.

— Почту за честь, мой король. ― Опустил в поклоне бритый затылок Нефф.

— Я покину вашу вотчину, когда увижу, что перевал Кхадунг надёжно закрыт. Лорд Чеккер отправится к Фортовской щели. От тебя, сэр Горислав, я жду того же. Крепко запри этот перевал. Построй стену, пусть от щели ничего не останется. Сдаётся мне, что через эту дорогу наши горцы ни на минуту не прекращали свои торговые дела с Фюргартовскими Фортами. Даже во время войны. А ведь на землях многоженца расположена подземная цитадель уруктаев Нодгар. Если верить старым хроникам… Скоро узкоухих там будет больше чем камней в горах. Вот почему, лорд Горислав, я даю тебе свою личную гвардию. Действуй быстро.

Оставим на границе с Железным лесом только наблюдателей. С баронами можно договориться. Можно попробовать. Для этого я посылаю к ним лорда Хеспенского. ― Стевариус перевёл взгляд на Матиуша и тяжело помолчал. ― С уруктаями договориться не получится. Если мы не остановим эту заразу в Гнилых Зубах ― мы потеряем всё. Нас заставят отступать до самого Эвага и уцелевших спихнут в море. Придётся учредить новый орден, на манер фюргартовского ордена Закрытых Ворот. Для каждого сквайра и каждого вольного всадника служба в нём станет непременным условием для сохранения своих благородных вольностей.

Король продолжал давать указания. Он подзывал к себе воевод и требовал детального отчёта о состоянии их армий. Подавшись вперёд, морщинистый, с худой шеей в железном вороте кирасы, коршуном сидел Стевариус в своём стальном кресле. На голом черепе горел золотой обод шипастой короны. Губы то и дело складывались в недоверчивую улыбку.

Селита была рада, что стоит далеко. Едва бы она смогла скрыть своё отношение к этому стервятнику.

За спиной Стевариуса на каменной стене была выложена чудная мозаика ― вставший на дыбы белый единорог. Золотыми самородками была выполнены причудливые завитушки хвоста и гривы, корона над настороженными ушами.

Единорог ― символ чистоты помыслов и благородства. Символ, который так не подходил нынешнему представителю Сонетров на троне. Он изобличал короля Стевариуса. Как подданные этого жалкого, жестокого человека не видят этого?!

Матиушу было необходимо отправиться в далёкую миссию немедленно. На глазах у всех матрон и их челяди он должен был попрощаться с Селитой.

Шелестя кольчугой, придерживая рукой меч в строгих боевых ножнах, рыцарь пересёк каменные плиты, украшенные гербами марок Эдессы.

Селита опустила глаза и сделала шаг ему навстречу. Лорд Хеспенский взял её руки в свои ладони.

— Прощайте, моя возлюбленная супруга, ― сказал он мягко. Ни у кого не могло возникнуть сомнений, что лорд произносит эти ласковые слова неискренне. ― Сыновий долг и долг знаменосца обязывают меня расстаться с вами. Оставляю вас хозяйкой в нашем имении. Не горюйте, король обещал окружить мою леди заботой. ― Матиуш наклонился к ней.

Селита судорожно сжала его руки, услышав последнюю фразу, но подставила свои щёки для поцелуев.

— Я буду ждать вас, лорд. Возвращайтесь поскорее.

Конечно, она была обязана так сказать ― за сценой их прощания с интересом наблюдали, но вместе с тем, слова эти были правдивы. Селита осознала, что останется теперь совсем одна. Хуже ― не одна, а на попечении у своего злейшего врага.

Так они расстались. Лорд Хеспенский повернулся и, не добавив к сказанному более ни слова, немедленно направился к выходу, а принцесса Селита, леди Хеспенская, проводила его долгим взглядом.

На следующий день Стевариус отправился в марку Руффо, что лежала в Гнилых Зубах. С ним ехал весь цвет южного воинства: десятки блестящих рыцарей (многие из них с падением короля Винна вернулись из Эдинси-Орта), сотня сквайров и две сотни вольных всадников. С ними были оруженосцы и слуги. Большим обозом ехали мастеровые: каменщики и плотники, собранные из Эвага и ближайших приморских городков по высочайшему манифесту. Длинная вереница подвод катила по дороге к далёким синим горам. В этих горах, в сотнях старых шахт, оставшихся от гномов, добывали своё золото Сонетры. Порою гномьи лазы и проходы встречались в горном теле так же часто, как червоточины, пронизывающие гнилой сыр. Может поэтому, люди назвали эти горы Гнилыми Зубами.

Селита ехала в карете короля.

Это было распоряжение её свёкра.

— Я разделю с вами общество, когда мои члены потребуют отдыха, ― пообещал ей Стевариус в начале дня, ― Надеюсь, что тогда вы развлечёте меня занимательной беседой. Помнится мне, как боек был ваш язычок в ту пору, когда вы были девицей и думали, что стены Капертаума надёжно защищают вас от Сонетров. Я нахожусь в предвкушении. Хочу поскорее узнать, смог ли мой сын обуздать нрав фюргартовской лошадки. Но сначала рыцарский долг. Сначала война, затем женщины. Таков был всегда девиз моих славных предков.

Самые худшие опасения Селиты сбывались. Направившись в поход, король не случайно прихватил из Эвага Благодатного свой трофей. Он был намерен позабавиться.

Чтобы не быть в этой просторной клетке одной, принцесса позвала к себе в кабину единственного теперь человека, которого знала ― служанку из прибрежной виллы Матиуша. Но смуглянка Ти, которая была рабыней от рождения, не решилась войти в королевскую повозку. Она семенила рядом с распахнутой дверцей и умоляла госпожу не губить её. Селита оставила девушку в покое.

И в самом деле, как присутствие рабыни могло окоротить желчного старика? Он уделил бы этому факту не больше внимания, чем наличие любого другого обиходного предмета, уместного случаю.

Король вернулся в свою повозку в сопровождении двух юных сквайров. Пока юноши ослабляли ремешки на его доспехах, снимали поручи и поножи с худых стариковских рук и ног, Стевариус рассматривал Селиту своими зелёными глазами.

— Ну всё, довольно, ― сказал король, когда с него стянули кирасу. ― Вина! ― Он требовательно протянул руку. ― И принцессе налейте.

Стевариус внимательно наблюдал, как сквайр с рыжей юношеской порослью на щеках берёт кубок и наливает из бочонка красной влаги.

Это не укрылось от глаз Селиты. Король, несомненно, следил за руками оруженосца. Он боялся, что его отравят! ― поняла принцесса. Здесь среди своих воинов, среди своих ординарцев Стевариус не чувствовал себя в полной безопасности. Значит, он не доверяет никому. А может быть, для этого были причины? Может, кто-нибудь уже покушался на правителя Эдессы? Разве Дерик Фюргарт, её отец, когда-нибудь опасался своих рыцарей?

Селита тут же припомнила о предательстве сэра Трентона. О том, как оруженосец отца открыл ворота Капертаума перед лицом врага, и об услышанном ею ранее подозрении, что это он подстроил падение ярла с лошади перед Воссоединением… Но это же особый случай? Виной тому была любовь… или страсть. Страсть её отца к юной жене Трентона — Фелиции.

Выходит, всем правителям нужно ожидать покушения? Даже самым лучшим из них? ― Теперь Селита вспомнила рассказы, как погиб супруг Альды ― король Вильгельт. Стрела, пущенная из толпы, пробила ему голову.

— Этот кубок для неё, ― сказал Стевариус.

Сквайр протянул стальную чашу принцессе, и Селите пришлось взять ее.

— Пей, леди Селита, это ― хорошее вино. Лучшее в Эдессе. Такого не сыскать в ваших Овечьих холмах. Этот Эдесский мускат сделан из урожая моего личного виноградника, и он никогда не предназначался для продажи. Даже Винны не часто получали на свой стол этот нектар.

— Я не пью вина.

— Со мною выпьешь. Я знаю, что Фюргарты предпочитают вину ячменный эль, хотя для семьи, что кичится происхождением от леди Эдин, нелепо наливаться кабацким пойлом для простолюдинов. Пей, когда тебя угощает сам король!

Оруженосцы короля смотрели на принцессу. Один из них, темноволосый ― с испугом и сочувствием, второй ― с любопытством. Селита колебалась. Принцесса боялась вызвать гнев Стевариуса, но она, и в самом деле, никогда раньше не пила неразбавленного вина. Она знала, что в Благодатном королевстве привычку добавлять воду в вино принимают за варварство.

Под взглядами мужчин Селита приложила кубок к губам и сделала глоток.

Король откинулся на бархатные подушки и махнул рукой, отсылая сквайров. Они остались наедине.

— Теперь у нас будет время сойтись накоротке. Это хорошо. Ты должна суметь сделать из меня своего покровителя. Это в твоих интересах, девочка. Ты увидишь, каким щедрым может быть король к людям, добившимся его расположения.

Стевариус с явным удовольствием отхлебнул вина из своего кубка. Селита увидела, как под жёлтой кожей двинулся худой кадык старика, и опустила глаза. Она была не уверена, что сможет сдержать гримасу отвращения.

— Расскажи мне, нежная принцесса, о нравах на Овечьих Холмах. Я так быстро прошёл сквозь земли красного льва, что не успел узнать их. Как горячий клинок сквозь коровье масло… Принято ли у вас ясными вечерами играть на лужайках в ручеёк, в жмурки или по-другому как умыкать смазливых девиц. Знавала ли ты раньше мужскую ласку, или Фюргарты строго смотрят за своими дочерями и моему бастарду посчастливилось сорвать первоцвет?

— Эти забавы предназначены для простых людей, ― ответила принцесса негромко.

— Ты забыла добавить: «мой король», ― сказал Стевариус.

Селита молчала, и король растянул губы в улыбке.

— Какие же занятия Дерик предназначал для своих дочерей?

— Верховая езда, охота (на этих словах Стевариус поднял брови), счётные книги (брови короля взлетели ещё выше), но больше я была занята общим образованием. Как все мои братья и сёстры. Географией, историей и арифметикой. Ярл… король Дерик любил бывать в библиотеке на наших занятиях с мейстером Верном…

— Да, да, я видел фюргартовский армариум в круглой башне. Эта прихоть Дерика рождена от кичливой гордости вашей крови. Уверен, что он понатащил в библиотеку фолиантов, чтобы являть гостям свою просвещённость. Да и пить кальвадос или жгучую раку зимними вечерами куда как приятнее возле камина, с внимательным собеседником, да ещё когда у тебя над плечами возвышаются полки с чужой мудростью. А настоящая мудрость была бы в том, чтобы не становиться у меня на дороге. Дерик думал, что выдав дочь за принца Вильгельта, он обеспечил себе первенство среди великих домов. Мой сын Ишти мешал ему отодвинуть окончательно Сонетров от трона. Амбиции твоего отца толкнули его на новое преступление.

— Это сделал не он. И отец не хотел войны, он искал с тобой мира, даже когда уже пришло известие о смерти капитана Ишти.

— А это от трусости. Совершил мерзкое преступление и перепугался, что моё возмездие упадёт на его род.

— Разве король Стевариус не получил доказательство доблести Фюргартов? Толстый эмалированный рыцарь, что был рядом с тобой у стен Капертаума. Где он? Наверное, пал на поле боя, как и сотни твоих воинов. Но если он попал в плен, можешь не беспокоиться за его судьбу. У нас не принято лишать головы честных врагов.

— Ты ничего не знаешь, ― по лицу Стевариуса трудно было понять, задел ли его выпад принцессы. Морщины на его лице можно было принять равно за благодушную улыбку или оскал. ― Если бы не колдовство новых людей, уруктаи пришли бы на пепелище. Это всё, что я оставил бы от Пархима. Но они рано радуются: плаха и секира палача ещё станет украшением главной площади их города.

— Ты сам закатаешь рукава? Как сделал это с моим братом Баррионом. История бережно сохранит имя безвинной жертвы, а вот каким останется в хрониках твоё имя? Как «Кровавый король» или «Король-Палач»? Мой народ справится с нашествием Урукт-Хаев, как справился с нашествием сонетров. Есть надежда! Ты не слышал, что за Эльдой, в запретных землях появился великий волшебник? Что ты будешь делать, если это к людям вернулся господин Клорин? Что ты скажешь майре, когда он потребует у тебя отчёта за твои злодеяния?

— Скажи «мой король»… ― Лицо короля вдруг исказилось, он протянул руку и схватил девушку за подбородок. ― Ты будешь говорить со мной ласковым голосом, как подобает послушной дочери, или я раздавлю твоё хорошенькое личико. Оно превратиться в крысиную мордочку. Тогда никто уже с симпатией не взглянет на тебя, а когда вернётся Матиуш, он с лёгким сердцем отправит тебя доживать свой век к его матери в Хеспен.

— Пусть так! Я никогда не буду тебе дочерью, мерзкий убийца!

— Дикая кошка! ― На удивление теперь король был почти восхищён тем, что девушка не испугалась и не отступила покорно перед его яростью. Стевариус приблизил своё лицо ближе, его зелёные глаза блестели совсем рядом. ― Сопротивление… это даже хорошо, ― король начал дышать прерывисто. ― Это позабавит меня. Тем слаще будет минута, когда ты упадёшь передо мной на колени и будешь искать моего расположения.

— Я лучше умру!

Селита оттолкнула его руку и бросилась к двери. В одно мгновенье она выскочила наружу, на яркий свет. Щёки её пылали, грудь сжималась от боли.

Она ожидала преследования, возгласа… но карета короля мирно катила дальше. Дверца была захлопнута, если Стевариус смотрел на неё из глубины кабины, то снаружи этого было не видно.

Принцесса шла по обочине. Край платья цеплялся за кочки и камни. По её щекам текли слёзы. Она была одна в целом мире. Никто не придёт, чтобы защитить юную деву и спасти из рук злодея. Её отец король и брат Эльгер не могут знать, что она здесь в чужом краю. Её муж… Куда она идёт? Почему она покорно следует за своим мучителем?

Но что же делать? Не может же она просто сесть в дорожную пыль и умереть. Селита оглянулась вокруг. Молодой оруженосец короля — тот, с рыжей юной порослью на щеках, ехал верхом рядом с повозкой и смотрел на неё прежним любопытным взглядом. И он был не один. Карету короля сопровождала большая свита.

Глаза принцессы мгновенно просохли. Она не могла выглядеть жалкой. Эти рыцари и молодые сквайры знали, кто она. Селита уронила бы не только свою честь, но и честь дома Фюргартов.

Приняв решение, Селита действовала без колебаний. Она шагнула обратно к карете, распахнула дверцу и впрыгнула в полумрак кабинки. Под внимательным взглядом короля она уселась на прежнее место и перевела взор в смотровую щель.

— Кровь урбантингов, ― одобрительно сказал Стевариус. Селита продолжала смотреть на незнакомые южные деревья, проплывающие по обочине. ― Она перекрывает всё и заставляет тебя быть рациональной и цепкой. Теперь я вижу, что ты прирождённая леди. Моему будущему внуку не помешает эти верные черты, ведь ему предстоит занять трон в Капертауме.

Селита взглянула на короля. Ей вновь пришло на ум пророчество чёрного шептуна: «… убегая повстречаешь мужа, королева…»

— Разве ты не задумывалась? Твой сын будет Сонетром. А его дед будет королём Стевариусом. Так кто для тебя станет врагом и кто союзником? Я буду желать твоему сыну быть королём, разве ты не видишь теперь что у нас с тобой общие устремления? И ты уже не та, что была раньше. Уже далеко не только Фюргарт. Каждый раз, когда Матиуш входил в тебя ночью, он делал тебя всё более Сонетром. Подумай об этом на досуге.

Принцесса вспомнила обнажённый меч на супружеском ложе, холодный отблеск Селены на его клинке…

Она всё ещё была Фюргартом. Полностью, до последней кровиночки.

Двор короля остановился в твердыне графа Нефф. Крепость со странным названием Жернова Голода лежала в цветущей долине. Здесь протекала широкая каменистая река. На её размашистых меандрах раскинулись посады и слободки ремесленного городка. Башни цехов на разных берегах реки спорили между собой за первенство в красоте и значительности.

Переночевав всего лишь одну ночь, взяв с собой только малую дружину, Стевариус отправился дальше к перевалу. Леди Селита ехала с отрядом короля.

Перевал Кхадунг был на краю марки Руффо, высоко в горах. Селита, как и весь королевский отряд, теперь ехала верхом. Король помнил, что его невестка умеет управляться с лошадью и оставил свою повозку внизу, в долине. В этом был резон: двигаясь по узким дорогам, можно было значительно сократить путь. Стевариус и сам ехал на высоком турнирном коне, выглядел молодцом и с удовольствием оглядывал с горной тропы синеющие внизу холмы.

К вечеру отряд выехал на плоскогорье и сделал привал в глухом сумрачном лесу. Селита впервые ночевала под открытым небом возле солдатского костра. Вокруг высились стволы привычных по Овечьим Холмам пистрелей и железного дерева. Этим нужно было воспользоваться. Принцесса никогда не забывала о том, что задумала. А теперь, когда её враг непрестанно был рядом, и подавно. Отлучившись в чащу под предлогом естественной надобности, принцесса улучила момент и предприняла первую попытку, чтобы отыскать необходимое ей средство. Лес был так похож на родной.

К сожалению, служанка слишком быстро начала беспокоиться. Селита едва приступила к поискам, как услышала голос Ти. В её голосе дрожали нотки беспокойства за госпожу. А может быть, дитя солнечных приморских долин просто боялась оставаться одна в дебрях северного леса. Огоньки светляков представлялись ей зловещими отблесками в глазах неведомых чудовищ. В любом случае пришлось бросить поиски. Ти могла привлечь внимание, а это было ни к чему. Стевариус был подозрителен и осторожен.

Селита вернулась к костру, старательно вытирая испачканные во мху руки.

Утром на дороге их встречал констебль Гафос. Здесь был его природная вотчина; офицер выехал навстречу, чтобы лично сопровождать гостей к своему замку у перевала. Визит кроля в его владения был большим и лестным событием. Хотя и хлопотным. Рядом с констеблем на высоком чёрном жеребце сидел мальчик семи или восьми лет. На нём была кольчужная рубашка, пояс и гентский кинжал в ножнах на боку. Светлые волосы были подстрижены в кружок, как у взрослого воина. Он распахнутыми глазами смотрел на Селиту. Тёмные глаза на бледном продолговатом личике выдавали впечатлительную душу, чуткую ко всему новому.

На их пути к крепости Кхадунг и потом в замке леди Хеспенская заметила, что этот милый мальчик старался держаться где-нибудь поблизости и его влажные оленьи глаза неизменно были направлены на неё.

Немедленно по прибытии в крепость король выразил желание осмотреть перевал.

Для этого не пришлось покидать замок констебля. Перевал находился в ущелье, которое лежало за одной из стен крепости. Оживлённо переговариваясь, гости поднялись по лестнице сторожевой башни, прошли по стене между зубцов бойницы и вышли на плоскую скалу, которая карнизом нависала над гулкой пропастью.

Король первым прошёл к обрыву. По краю скалы была сооружена невысокая стена, но в этом месте, где остановился Стевариус, её не было.

Рыцари короля остановились на некотором расстоянии от своего господина и прекратили военные разговоры. Среди них была и Селита. Она всюду следовала за королём. Знала, что он не терпит её отлучек. Он вечно искал её глазами, даже разговаривая со своими вельможами. Вот и сейчас, прежде чем обратиться к графу Нефф, свёкор убедился, что принцесса здесь.

— Проход очень широкий, лорд Октат, как я и думал. Прежде чем мы успеем сложить стену, уруктаи могут быть здесь. Что вы посоветуете? Подойди же поближе, граф, и ты, констебль.

Рыцари почтительно приблизились, за ними вперёд к обрыву колыхнулась вся свита. Селита вдруг оказалась на самом краю, ближе всех. Отчего-то было совсем не страшно, хотя по верхушкам деревьев, которые качались под ногами, высота ощущалась очень живо.

На вопрос короля граф пожал плечами и осторожно заглянул вниз. Вместо него Стевариусу начал отвечать констебль Гафос.

— Мой король, можно соорудить временную стену из стволов железного дерева и под их защитой выстроить основательную — каменный бастион. Он должен быть неприступным, и при этом при необходимости мы должны иметь возможность выходить на ту сторону. На случай, если уруктаи найдут способ обойти ущелье. Я слышал, что Фюргарты были искусны в этом мастерстве… простите, мой король, но ведь они действительно смогли построить твердыню, столетиями сдерживающую узкоухих…

Король перевёл на него глаза и показал рукой, чтобы рыцарь продолжал.

— Поскольку мы сооружаем новые Закрытые ворота, нет нужды начинать всё с чистого пергамента. Нужно пользоваться чужим опытом. Поколения защитников сменились на Чейн-Тугане. Фюргарты уже заплатили кровью своих воинов, чтобы их зодчие смогли создать стену, лучшую из возможных. Не только элендортцы, сотни рыцарей из всех домов Восточного Предела побывали там. Может, и среди рыцарей Вашего Величества есть такие? Сейчас нам было бы полезно их слово.

Стевариус повернул голову в сторону своей свиты.

— Есть среди моих доблестных единорогов такие знатоки?

Воины молчали.

— Неужели никого?

— Мой шурин, но он сейчас на одной из застав Железного леса, ― сказал седоголовый и седобородый рыцарь, держащий свой шлем на руке.

— Сквайр Куча провёл там почти полгода и даже ходил с дозором на ту сторону. Только он пропал с отрядом у Крево, когда бернские медведи предприняли ту бешеную атаку.

— Может Леди Селита бывала там? ― спросил кто-то из свиты. ― Ведь она с Холмов…

— Моя сноха? ― Стевариус дёрнул плечом и брезгливо поджал губы. ― Мы будем полагаться на женский ум? Разве это дело воинов разбирать куртуазные истории о горных цветочках и козочках на лугах. Искать в них крупицы полезных для нашего дела сведений. Даже Фюргарты в бытность свою знали, что военное ремесло не терпит легковесного к себе отношения. Не думаю, что кому-то пришло на ум тащить в своё время принцессу так высоко в горы лишь для того, чтобы позабавить…

— Я бывала там. Есть много схожего между этими ущельями. Только там ещё исток Эльды ― горный ручей. ― Селита вышла вперёд и стояла у всех на виду. Она сама не ожидала этого от себя. Может быть даже не оскорбление короля в адрес её женской натуры, и не желание опровергнуть эти слова, а его замечание о Фюргартах, как о чём-то давно минувшем и навсегда ушедшем, задело её. Она стояла перед всеми этими единорогами и старалась говорить чётко и разумно:

— Но в остальном очень похоже, и здесь можно было бы устроить, как на Чейн-Тугане. Потому что дорога так же держится ближе к одной стороне и можно использовать тот же план.

Принцесса то поворачивалась к пропасти, то обращала своё разгорячённое, раскрасневшееся лицо к рыцарям короля. Одну руку с нервно сжатым кулаком, она держала за спиной, другой ― оживлённо жестикулировала.

— Вдоль спуска с перевала построена стена. Бойницы. За бойницами лучники, чаны со смолой, камни. Когда уруктаи идут волной, они попадают в узкий коридор. А чтобы сверху они не видели, что их ждёт, стена поворачивает резко, и далее опять ломается… и опять… За первым поворотом на врага обрушивают воины дротики, стрелы и горящую смолу. Они рвутся дальше, а за следующим поворотом их ждёт новая порция угощения. Те, кто достигает конца ― встречают перед собой гладкую стену. Только теперь они видят, что это ловушка, но чтобы вырваться оттуда и унести с собой это обретённое знание уруктаи должны проделать весь путь обратно.

— Хитро!

— Мы можем что-то здесь использовать? ― проскрипел король.

— Непременно.

— Сделано так для того, чтобы уруктаи не искали обхода и не пытались пройти мелкими группками по скалам. ― Слова одобрения даже из уст чужаков поощряли говорить Селиту дальше. ― Я не всё помню: мне едва ли тогда было больше десяти лет. Но я смогу набросать рисунок. Однажды я это уже делала. Мейстер Верн учил меня, как составляются планы…

— Хорошо, хорошо, леди Хеспенская, ― сказал король. ― Не маши так руками. Не ровен час, взлетишь и покинешь нас… Мы все теперь видим, что ты бывала в Закрытых воротах и что-то осталось в твоей хорошенькой головке. Позже тебе непременно дадут уголёк и дощечку. Покажешь свои каракули мейстеру Руу: он большой искусник и сможет привести это всё к полезному результату. А теперь я хотел бы осмотреть арсеналы. Скажите, констебль Гафос, действительно ли подвалы крепости Кхадунг ведут под скалами на ту дальнюю сторону ущелья…

Король повернулся и пошёл прочь от пропасти.

Селита осталась стоять, думая о том, что ей только что представился чудесный случай избавить мир от злого старика. Достаточно было разбежаться и броситься на него, пока он заглядывал в пропасть. Они упали бы на далёкие камни вместе. Но на этот шаг ей не хватило духа: умирать этим прекрасным свежим утром принцессе не хотелось. Вместо этого деяния она, как прилежная ученица, поспешила выложить всё, что знала про Закрытые Ворота, хотя её и не спрашивали, а король вдобавок не преминул выставил её дурой.

Селита почувствовала, как кто-то осторожно дёргает её за руку. Рядом стоял этот мальчик ― сын констебля.

— Я решил, леди Селита, избрать тебя своей дамой сердца. Мне непременно нужно было сказать это тебе. Отныне моё сердце будет биться, чтобы прославлять твою красоту и тонкий ум.

Принцесса не могла не улыбнуться

— Сколько тебе лет, юный Гафос?

— Мне девять лет. Но я вырасту и буду рыцарем, как мой отец. На турнирах я буду биться за твоё имя. А ещё я сочиняю вирши. Можно я прочту тебе несколько строчек?

Селита увидела, что король, удаляясь, ищет её глазами и поспешно кивнула. Мальчик вытянулся в струнку, поднял к груди одну руку и заговорил:

Из огня саламандру достать

Чужестранке с холмов подарить

Пусть она остановит на мне

Бег агатовых глаз хоть на миг

Дом хрустальный воздвигнуть в саду

Чужестранку прохладой завлечь

От оставленных ею шагов

Не смогу свои сны уберечь…

Маленький певец опустил руку и робко взглянул на Селиту. Она смотрела на мальчика с удивлением.

— Чужестранка с холмов ― это я? Как красиво… И как необычно ты складываешь слова. Где ты этому научился?

— Не знаю. Весь мир наполнен ритмами. Живое сердце бьётся в журчанье реки, шёпоте ветра. Люди не желают остановиться на миг и услышать их. А эти слова родились сами, ещё там, на горной дороге. Когда среди рыцарей короля я увидел твои глаза.

— Как мило. Впервые рыцарь посвящает мне оду. Скажи же своё первое имя мой герой.

— Тимчин, принцесса Селита.

— Скажи, милый Тимчин, вот этот парк, что тянется за детинцем, ты его хорошо знаешь? Я хотела бы его осмотреть. Он такой обширный. Вот те пистрели вдалеке ― они же растут в парке? Можешь ты быть для меня провожатым, мой верный рыцарь?

Но планам принцессы вновь не суждено было сбыться. Едва они с её юным рыцарем углубились в парк, как их нагнали сестра и кузина Тимчина. Это было так некстати. Они были услужливы и готовы сопровождать леди Хеспенскую всюду, куда ей вздумалось бы пойти. Но сейчас они непременно хотели показать гостье замок Гафосов и, конечно, опочивальню леди Хеспенской на женской половине, где принцесса сможет освежиться с дороги и приготовиться к малому приёму. А завтра в большой зале будет общая братчина. Стевариус хочет увидеть всё местное дворянство: каждого лорда и сквайра, даже из самых захудалых родов, и каждого вольного всадника, лишь бы у того был на поясе собственный меч. «Король так добр и великодушен!»

…Весь остаток вечера и весь следующий день Селита искала возможность избавиться от опеки леди Виссариты и её кузины. Пришлось идти в парк в их сопровождении, надеяться на счастливый случай. Как удачно подвернулось на её пути это поваленное дерево.

Селита увидела фиолетовый парный цветок и поспешно спрыгнула с дерева. Рядом с этой невинной фиалкой часто росло одно неприметное, но очень желанное сейчас создание. На его корешках можно было найти маленькие оранжевые горошинки. Ядовиты они были чрезвычайно…

Пока фрейлины спешат к ней, она успеет всё сделать. Схватив острый сучок, Селита вонзила его в дёрн. Земля меж камней была рыхлая и податливая. Как в прореху на одежде нырнула в мягкий мох узкая ладошка.

— Леди Селита, что вы делаете? Вы что-то искали во мху?

— Незадача… мои жемчужные бусы порвались. Пока собирала бусинки, обронила кольцо, ― принцесса разогнулась и взглянула в лицо леди Виссалиты. ― Обручальное…

— И не мудрено — вы скачите по камням, как преследуемое охотниками животное. Простите, великодушно… А здесь совсем уже лес. Можно ноги переломать…

Селита подняла в пальцах кольцо.

— Ах, какая прелесть! ― дочь констебля жеманно сложила руки на груди. ― Какая вы счастливица, Ваше Высочество. Лорд Хеспенский такой благородный, такой щедрый рыцарь. Вы должно быть так благодарны судьбе, что наш король сделал вас своей дочерью…

Принцесса, не морщась, слушала этот вздор: сегодня на братчине или за вечерней трапезой король опять потребует, чтобы леди Селита сидела подле него. У него ещё не иссяк запас двусмысленных шуток. Достаточно будет уронить ему в кубок одну такую горошину…

На братчину прибыло слишком много гостей. Большая зала не могла вместить всех, кто считался в этих горах носителем благородной крови, и пиршество устроили во дворе детинца. Трапеза была проста. У стен развели костры. На копьях ворочали туши баранов и даже целых быков. Под радостный смех выбивались пробки из бочек с местным элем и равнинным вином. Пиршество длилось уже несколько часов.

Горцы вставали с общей скамьи и, не смущаясь своих косматых шкур, которые заменяли им доспехи, славили короля, хозяина твердыни и лорда марки графа Неффа. Местные лорды и сквайры были просты, грубоваты, и вели себя вольно, словно пировали на домашней вечеринке в своём клановом доме, которые, по словам девиц Гафос, очень часто походили на хижины пастухов.

На большом месте сидел король, за его спиной со стены смотрела на собрание сработанная из дерева и разукрашенная красками голова барана ― герб Гафоса. Король с удовольствием взирал на своё воинство. Эти неотёсанные воины не должны устрашиться уруктаев. Они так же мало ценили свою жизнь, как чужую и всякую минуту были готовы ввязаться в драку. Вот она ― сохранившаяся простота и неприхотливость завоевателей Восточного Предела.

Стевариус перевёл смеющиеся зелёные глаза на Селиту. Она, как и король, располагалась не на лавке ― для неё поставили пузатый, набитый конским волосом стул. Наверняка, фамильная гордость нескольких поколений Гафосов.

Хозяин твердыни сидел по правую руку от Стевариуса, дальше от большого места, в нарушение правил, помещался его сеньор ― маркграф Нефф.

— Вы уже все знаете леди Хеспенскую. Жена моего бастарда блистала вчера перед вами умными речами. К сожалению, вы не можете по достоинству оценить всё её красноречие. Этот чудный ротик и алые губки, ― король протянул руку и Селита испуганно отшатнулась. Она решила, что король способен при всех вновь схватить её за лицо. ― Губки, созданные для поцелуев, способны произносить изощрённые ругательства. Но для этого вам пришлось бы снова отдать её Дерику и штурмовать одну из фюргартовских твердынь. Вот тогда в полной мере вы смогли бы… А какой звонкий, мелодичный у неё голосок, ― Селита боялась поднять глаза на короля и его вельмож. Она вдруг поняла, что король пьян, и способен на всё. Но она боялась только быть прилюдно униженной.

— Таким голоском хорошо рассказывать сказки. ― Стевариус близко наклонился к ней и грозным шёпотом произнёс ей в лицо. ― Я сегодня же хочу, чтобы ты, леди Селита, развлекла меня на ночь хорошей историей с Овечьих Холмов. И не смей мне отказывать ― никто в целом мире не может мне перечить! Всё, что я возжелаю, должно мне принадлежать без остатка.

Селита быстро взглянула в зелёные глаза Стевариуса и увидела, что они совершенно трезвы.

— Ещё недавно она стреляла в меня, ― громко сказал король, откидываясь на спинку кресла. ― Стреляла в Капертауме из арбалета. И хотела убить ― будьте уверены. А теперь она ― леди Хеспенская, она находится среди нас и учится у единорогов, как править миром.

Где-то ближе к концу общего стола с лавки поднялся молодой воин. В руке у него был рог. Вначале он протянул заздравную чашу в сторону короля и выкрикнул приветствие, а затем громко обратился к другой стороне стола. Слов его было не разобрать, но было ясно по насмешливому тону и поставленной на бедро голой руке, что он подначивает какой-то другой горный клан. У воинов напротив молодца были другие цвета на одежде.

Стевариус опять подался к Селите всем телом.

— Смотри, принцесса, все эти люди: и искушённые придворные шаркуны и наивные грубые забияки, все они подчиняются мне ― своему господину. Задумывалась ли ты, почему они вверяют свои природные права мне? Смотри на меня ― как я управляюсь с ними.

— Мы закроем перевал, констебль, ― произнёс король, вновь откинувшись на высокую спинку и подняв подбородок. ― И караваны купцов перестанут идти через твои земли в Элендорт и обратно.

— Да мой, король, ― отвечал Гафос.

— Что ты будешь делать, и с чего будешь выплачивать десятину своему сеньору?

Констебль не знал, что ответить и молчал.

— Смотри, смотри, принцесса, ― опять негромко сказал Стевариус Селите. Король наслаждался своей ролью повелителя и хотел с кем-то разделить свой триумф обладания властью над людьми. И для этого он выбрал юную принцессу с Холмов. Дочь врага.

— А ещё, рыцарь, я потребую от тебя напрячь все свои силы и предоставить на строительство мастеров, севров и провиант. Это ляжет тяжким бременем на твою вотчину.

— Да, мой король… — произнёс констебль сумрачно.

— Но это война. Война злого хаоса против мира и порядка. Все мы воины и служим жизнями для наших детей. Я видел твоих детей, констебль. Твоих дочерей и сына. Они будут процветать в мире оставшемся после нас. Не грусти же и возрадуйся, Гафос, ― у тебя мудрый и добрый король!

Теперь король обратился к графу Неффу:

— Я хочу, маркграф, чтобы ты принял обратно свою перчатку от Гафоса. ― Октат Нефф удивлённо посмотрел на короля. ― И вместе с этим освободил констебля от вассальных клятв. Он больше не будет выплачивать тебе оброк. Он становится марклордом новой марки Кхадунг и первым представителем большого дома Гафосов. Его дочери найдут себе мужей среди лучших рыцарей Эдессы, а сын станет моим воспитанником и пажом. Когда он вырастет и сделается рыцарем, он сможет украсить свой герб золотой короной. Я не буду требовать от марклорда Гафоса десятину, но я, его король, буду требовать от него и его потомков верной службы на воротах Кхадунг.

А теперь верни марклорд графу его реликвию и принеси присягу королю!

Тут же, под рёв восторженных горцев, состоялась церемония возведения бывшего констебля в новый статус. Лицо его было бледным и гордым, когда он становился на колени перед Стевариусом.

— А ведь это поза подчинения, ― не преминул прошептать король Селите. ― В других условиях люди воспринимают её, как оскорбление, которое можно снять только кровью. Но когда я церемонно кладу ему свой меч на плечо, этот славный витязь готов поступиться своими интересами и ставит меня выше себя и выше всех людей, которых он знает. А мне всего лишь приходиться расстаться со своей боевой крагой. Теперь она, вместо отданной графу Неффу, будет напоминать Гафосу, чей он верный раб.

Селита не хотела слушать короля: она с глубоким вниманием изучала двузубую вилку в своей руке, но принцесса не могла признать, что в его словах была правда. Ради старинных обрядов и красивых титулов люди были готовы на многое. Хотя раньше ей не казалось это странным.

— А граф Нефф, ― не удержалась и спросила леди Хеспенская. ― Он один остаётся в проигрыше. Он не затаит злобу?

— Ты умна, но ты ещё дитя. С него сняли заботу о перевале. Граф вздохнёт с облегчением. А если он будет так глуп, что не поймёт своей пользы, то сейчас в его вотчине в Жерновах Голода находятся несколько сотен моих лучших рыцарей. У графа помимо головы, которой легко лишиться, есть несколько старых рудников. Когда они перейдут в королевскую казну, это будет славной компенсацией за его необдуманный мятеж.

Будь, девочка, преданной своему королю и выполняй его маленькие слабости, и Стевариус Сонетр всему научит тебя…

Селита пожалела, что была опрометчива и не промолчала. Король решил, что она поддалась его воле и теперь продолжит наступление.

Перед Стевариусом появились дочери и племянница нового марклорда Гафоса. Они глубокими поклонами благодарили короля.

Стевариус добродушно приказал им готовить наряды для королевского замка. Для Виссариты он даже снял с мизинца перстень, украшенный зелёным камнем. Назвав дочь недавнего констебля принцессой, он едва не лишил её чувств. Видимо раньше в её головку не приходило, до каких высот она поднялась.

Затем лорд Гафос вывел к королю своего наследника. Он держал своего маленького сына за руку и не скрывал отцовской гордости.

Тимчин посмотрел на короля тёмными глазами, чуть улыбнулся уголками губ своей даме сердца и вскинул руку в знакомом жесте. Голос его зазвучал страстно и значительно.

Твой голос слышат в шуме бури

Но для меня он в шёпоте олив, в молчанье трав

Для дерзкого врага твой лик грозой нахмурен

В глазах певца ты мудр и величав

Жить под твоей рукой для подданных награда

Счастливый край твоим дыханьем жив

Плоды земли вкушать и пахарю и воину отрада

Когда Стевариусу сердцем может он служить

Ты первый рыцарь и в бою и в слове многомудром

Венец его сквозь ночь и непогоду пусть сияет

Наш государь, будь годы долгие Эдессе любящим супругом!

Пусть все народы пред тобой покорное чело склоняют!

Несколько мгновений за столами стояла мёртвая тишина. Сквайры, вольные всадники и даже рыцари из свиты короля не ожидали услышать из уст юного мальчика такие возвышенные речи. Но их грубоватые сердца почувствовали наивную искренность и жар юной крови в звонком голосе юного поэта и чутко отозвались. Стены детинца содрогнулись криками восторга.

— Слава честному слову!

— Слава счастливому певцу!

— Слава королю Стевариусу! Долгие лета!

Леди Хеспенская забылась. Рядом с ней вельможи в восторге стучали кубками и даже кулаками по столу, а она вспоминала сцену из детства.

— Будь осторожна, принцесса, ― говорила ей мать. Лицо леди Стионы было печально, она сжимала одной кистью руки другую, словно удерживала их от какого-то безрассудного действия. ― Будучи в своей среде, обитая подо мхом в корнях фиалки, эта горошина не несёт в себе никакого зла. Попав в руки человека, она наполняется сокровенным смыслом: становится спасением от неумолимой хвори или чьим-то приговором. Я желала бы, чтобы тебе не пришлось им воспользоваться, как не пришлось им воспользоваться мне. Через этот шарик в твою жизнь может вторгнуться зло.

— Отчего же ты, матушка, тогда мне рассказываешь об этих горошинах? — спросила тогда маленькая Селита.

— Оттого, что об этом мне поведала моя мать. А ей в свою очередь ― моя бабушка. Они передавали знание об этом оружии и вместе с ним предостережение своему роду. Но зло может скрываться за самыми безобидными вещами. Оно обретает свою силу, только когда мы совершаем шаги в его сторону. В сторону зла. Тогда оно желает взять плату за наши поступки. Поэтому, леди Селита, будь осторожна…

Но разве зло ― убить ядовитую змею? Змею, которая сейчас не кусает только потому, что копит свой яд. Чудовище, которое развращает невинные сердца вокруг себя. А сейчас оно хочет заполучить сердце Селиты. И сердце юного Тимчина. Мир станет значительно лучше без короля Стевариуса.

Селита, словно невзначай, подняла руку к лицу; яркая бусина выкатилась из её рукава и беззвучно упала в чашу короля. Никто не видел этого ― все смотрели на юного отрока констебля.

Король встал с высокого места, в руке он держал свой кубок. Вельможи и рыцари замолчали, ожидая слова, которое произнесёт Стевариус. А Селита затаила дыхание. Её глаза неотрывно смотрели на сосуд, наполненный смертельной влагой. Сейчас её кровный враг произнесёт напыщенную речь и падёт на глазах у всех ниц. На её глазах…

— Славный мальчик! Рыцарь-менестрель, ― сказал король Стевариус. Удивительно, но он казался растроганным. ― Слова поэтов переживают многие поколения. Ты, отрок, идёшь впереди короля с волшебным фонарём в руках и освещаешь потомкам в грядущих веках нас всех и наши деяния. Благодаря твоим виршам мы обретём бессмертие. Подойди же ко мне, Тимчин. К своему королю.

Мальчик, который блистал живым лицом и горел глазами, когда читал оду, теперь был вновь тихим и застенчивым. Он робко подошёл к внушительной фигуре своего государя и замер.

Король протянул к нему свой золотой кубок.

— Выпей же, чудный менестрель, из рук твоего короля, ― пророкотал голос Стевариуса. ― Отныне я забираю тебя из твоих родных стен. Ты будешь следовать за мной, будешь моим летописцем и станешь мне душевным советчиком. Поэты призваны смягчать нравы правителей. Из твоих уст я готов слышать доброе слово. Из твоего чистого сердца я приму нравоучение…

Селита окаменела. Она должна была остановить происходящее, но ничего не предпринимала. Она могла отвести руку судьбы, но только выдав себя. Может быть, если бы у неё было чуть больше времени, она всё равно бы сделала это… исправила. Она бы вскочила и крикнула со всей мочи. Не пей!

Но время никогда не ждёт. И никогда не даёт второго шанса. Мальчик протянул руки и ладошками обхватил сосуд и руку короля. Подняв глаза на короля, он припал губами к краю кубка, сделал короткий глоток.

В следующий миг Тимчин закрыл глаза, его ноги подкосились и он упал замертво.

Король ещё несколько секунд удерживал в руке протянутый кубок, глаза его потрясённо смотрели на тело мальчика. Когда Гафос бросился к бездыханному телу своего сына, король уронил кубок на пол. В полной тишине зазвенел золотой сосуд по камням.

— Измена! ― крикнул Стевариус. ― Кто?!

Глаза его бешено смотрели вокруг, рука яростным движением выхватила из ножен меч. За спиной короля с обнажёнными клинками стояли настороженные и готовые к схватке охранники. По одному жесту своего сеньора они были готовы наброситься на стоящих перед ними рыцарей, они были готовы рубить и колоть направо и налево, и вельмож и горцев. Никто из присутствующих не смел притронуться к своему оружию, хотя бы для самообороны: этот жест изобличил бы в нём заговорщика.

Глаза короля скакали с одного лица на другое. В каждом он видел и испуг и недоумение. На посеревшем лице Селиты его взор остановился.

3. Матиуш Ардо

Положа руку на сердце, это никак нельзя было назвать темницей. Дверь и стены сооружения, на манер клетки, были забраны железными прутьями, а сверху лежала деревянная решётка. Солнца и воздуха была вдоволь, поскольку узилище, в которое их с Симусом заперли, стояло в центре нижней палубы. Капитан барка и боцман без тени сарказма именовали эти клети «солярием». Неизвестно для чего их использовали ранее, возможно для перевозки ценных животных, неспособных перенести путешествие в затхлом трюме, но Матиуш был благодарен судьбе хотя бы за то, что их с Симусом поместили здесь, а не заперли где-нибудь внизу.

Судно с названием «Быстрый кулак» шло к Эдинси-Орту. В общем-то, направление полностью устраивало эмиссара короля Стевариуса: это отвечало его намерениям. Не устраивал только способ, которым он туда перемещался.

Из Эвага Благодатного он вышел на собственном корабле ― небольшой, но быстрой бригантине. Она скоро обогнула остров Дивон, не заходя в его порт, поскольку рейс ее служил единственной цели ― доставить Матиуша в бывшую столицу королевства, и уже через четыре дня приблизилась к Шлисту.

Остров Шлист, несмотря на то, что располагался недалеко от берегов Каллендии, относился к королевской марке. На нём были воздвигнута крепость с башнями на берегах, выходящих к проливам, и нёс службу охранный гарнизон. Остров стратегически был чрезвычайно важен ― он запирал выход из Благодатного моря и позволял контролировать всё судоходство в этой области.

Винны оснастили башни крепостей баллистами и в северном проливе к каллендскому берегу протянули цепь. Южный проход был опасен для мореплавания: он изобиловал мелкими островами, песчаными косами и, ко всему прочему, был запрещён для использования. Любой корабль мог быть атакован без предупреждения и разнесён метательными снарядами в щепки. Судна, идущие в Тримор и Эваг или обратно, были обязаны проходить мимо северной башни и по требованию останавливаться для досмотра.

Ещё на расстоянии Матиуш увидел, что на башне развиваются не бело-зелёные вымпелы королевских вепрей, а квадратные флажки с бегущими носорогами. Значит, Шлист постигла та же участь, что и Эдинси-Орт и весь берег Урбанта ― он был захвачен железными баронами.

С башни подали сигнал остановить корабль на внешнем рейде и бросить якорь. Лорд Хеспенский приказал капитану подчиниться этому требованию. От берега скоро отделился силуэт, в котором угадывался парусный ялик. Через две склянки он приблизился к бригантине единорогов.

Морской офицер в войлочном колпаке, заломленном на бок, заявил Ардо, что проход через Шлист запрещён любым чужестранным судам. Этот запрет распространяется так же и на корабли сонетров.

— Но я направлен к вашему королю со специальной миссией, ― прокричал ему Матиуш. ― Я уполномочен говорить с ним от лица Стевариуса Сонетра.

Офицер отрицательно помотал головой.

— Вам придётся сойти на берег и ждать оказии нашего корабля.

Делать было нечего. Лорд Хеспенский был вынужден отпустить свою бригантину и команду, которая была дана ему в сопровождение, и перейти на сторожевой ялик. С собой он взял совсем небольшой багаж и только одного человека в сопровождение: больше людей брать на борт офицер отказывался. Йиржи Симусу пришлось оставить своего слугу. Сделал он это с большим сожалением.

В ожидании подходящего рейса им предписали остановиться в портовой корчме. Покидать её двор запретили под страхом смертной казни. Кроме дегустации всех видов пойла в буфете и созерцания выцветшего моря через окно больше заняться было решительно нечем. Йиржи и здесь нашёл какую-то сговорчивую девицу: уставши протирать штаны за стойкой буфета и поднимаясь в свою комнату, Матиуш слышал их возню за лестницей, видел голые коленки и настойчивые, ищущие руки. Сам он мог думать только о том, чем может закончиться его новое путешествие на Королевский холм, и, главное, когда. Когда он сможет вернуться в Эдессу? Перед глазами вопреки воле стояло растерянное лицо Селиты, ее сцепившиеся руки. Губы Ардо помнили неожиданно прохладные для знойного дня щеки принцессы; под взглядами придворных матрон в королевском зале она наклоняла голову, покорно подставляя их для его поцелуев.

К счастью на второй день вместе с налетевшим пассатом, нахмурившим тучами небо, в порт пришла нужная посудина. По фигуре кальмара на носовом свесе было видно, что судно сделано на верфи в Бизани. В Северном море у баронов не было своего порта. Купцам же вольного города было всё равно, кто и для чего фрахтовал у них суда, лишь бы платили исправно.

На корабль, а это был большой трёхмачтовый барк, лорд Хеспенский и его люди поднялись свободными людьми, но как только судно вышло из шлисской бухты, капитан велел посадить новых пассажиров под замок.

— Извините, милорд, ― сказал сухой и высокий капитан носорогов. В его равнодушном голосе совсем не слышалось сожаления. ― Мне не нужны на корабле свободно разгуливающие Сонетры. По молодости мне пришлось нести службу в Железном лесу, и я вынес, что не стоит поворачиваться к единорогам спиной. Ничего с вами не станется, если вы подышите свежим воздухом на палубе. Днём, когда вся команда на верху, я буду позволять вам под присмотром размять ноги, а в прочее время ― не обессудьте…

Так что бастард Стевариуса мог себя поздравить с очередным попаданием в заключение… Это в какой же раз?

Слева и справа от него стояли такие же ящики с прутьями вместо стенок. В левую поместили Йиржи, а вот в правой клетке Матиуша ждал великолепный сюрприз. Его обитателем был представитель племени наугримов, которых хронисты высоким слогом порой называют сыновьями Аулы. Есть ещё прозвища, которыми величают этот свободный народ, но, выражаясь попросту ― это был гном.

Ардо настолько был захвачен этой удивительной встречей, что позабыл о своём неудовольствии способом, коим он перемещался в сторону Эдинси-Орта.

Как уроженец Хеспена, он с малых лет видел вещи и строения, оставленные после себя расой гномов, слышал много сказок, где они были главными действующими лицами. Маленький Матиуш воспринимал горный народ, как часть своего мира. Казалось, они живут совсем рядом, и деяния, описываемые в легендах, происходили буквально вчера или даже нынче утром, и если пойти вот тем заброшенным проходом вдоль горного ручья, то бросив взгляд между каменными колоннами вниз, можно увидеть, как гномы устанавливают мельничное колесо на запруде или укрепляют её стену.

Их отсутствие воспринималось, как досадное недоразумение. Сердце мальчика желало, чтобы гномы вернулись в свои владения, жили неподалёку и позволили прикоснуться к своим тайнам. Люди, пришедшие на место наугримов, помнили о прежних хозяевах. Наверное поэтому они запечатлели память о гномах в названиях гор и рек. Собственно, наименование города и марки Хеспен, буквально означало «оставленное низкорослыми»

Ставши отроком, Матиуш впервые побывал в гномьих шахтах. Мастерство горного народа поражало: они, воистину, были прирождённые рудокопы и рудознатцы, непревзойдённые камнерезы и кузнецы. Подземные сооружения, проходы, старые механизмы вызывали восхищение. Юный Ардо полюбил книги, ведь только из них можно было почерпнуть сведения об истории наугримов — хотя и очень скупые, узнать, какие бытуют представления об их обычаях и нравах, об устройстве гномьего общества, и соображения ученых мужей, почему же они в незапамятные времена покинули свой край.

Ходили слухи, вернее даже байки, что иногда кто-то где-то встречался с детьми Аулы. Говорили, не все они ушли за Драконий хребет, и некоторые малочисленные кланы и одиночки продолжают обитать в Больших Фестах и даже в отрогах Старого Керта.

Матиуш всегда хотел, чтобы это оказалось правдой, и вот теперь он видел живое тому доказательство.

Гном был крепкий, не старый. На его голове и в бороде не было ни единого седого волоска. Одет он был в короткую тонкую кольчужку, на поясе висели пустые ножны меча, украшенные серебряными вставками. Но более на нём не было никаких доспехов, а из одежды: лишь грубая шерстяная рубаха под кольчугой и легкие льняные шаровары, еще короткие кожаные поршни, а Матиуш привык думать, что гномы-воины должны быть с ног до головы одеты в тяжёлую броню. По крайней мере, на рисунках в свитках их изображали именно такими. На них даже на ногах у гномов были тупоносые железные сапоги. [#1 — поршни — вид легкой обуви, напоминающей кожаные лапти или мокасины]

— Многоуважаемый сосед, ― со всем почтением обратился к гному Матиуш. Перед этим он встал, и, следуя придворному этикету, повернулся всем корпусом к его клетке. Он старался произносить слова раздельно и четко, поскольку даже не был вполне уверен, что наугрим владеет общим языком. ― Могу ли я познакомиться с моим невольным попутчиком? События развиваются таким образом, что нам предстоит провести бок о бок не одну луну. Хорошо, если мы станем добрыми знакомыми. Приятное общество и занимательный разговор могли бы скрасить время нашего путешествия.

— Нет, ― произнёс густой голос.

Гном сидел на полу своей клетки, прислонившись спиной к решётке. Отвечая, он быстро взглянул на Ардо, и его глаза вновь устремились вверх на проплывающие облака.

— Хм… Очень жаль. Меня зовут Матиуш Ардо. Дело в том, что я родился и вырос в Хеспене, где сохранилось много подземных сооружений вашего созидательного народа.

— Ежей рожать… Человеческие названия ничего не говорят мне, ― проскрипел гном.

— Это северные предгорья Старого Керта. Тень от его вершины закрывает наш город в те звёздные ночи, когда Селена становится полной.

На лице немногословного собеседника появилось задумчивое выражение. Он поднял руку и дважды потрогал себя за мочку уха.

— Это пустые шахты остродумов у истоков Реуга, ― наконец произнес гном. Лицо его сморщилось, словно разговор с человеком вызывал у него желудочные колики.

— Хм, вот как… Значит, их звали остродумами… А мейстер Фиторран в своём трактате об известных народах мира называет этот клан железнозадыми.

— Так их называли соседи. Молот на ногу… Оттого, что они носили свои щиты на спине…

— А вы, значит, из другого клана ― не из остродумов?

— Нет, ― коротко ответил гном и на этот раз закрыл глаза, показывая, что не намерен далее продолжать разговор. Он даже сложил руки на груди и немного сполз по стене.

Матиушу страсть как сильно хотелось поближе сойтись с сыном Аулы, но он сдержался. С новым знакомым не стоило пережимать и торопить события. Начало положено, может, со временем гном привыкнет к соседству с ним и станет разговорчивее.

Так что, не смотря на очередное заточение Матиуша, путешествие в далёкое море Урбанта обещало быть занимательным, к тому же капитан «Быстрого кулака» не обманул своих пассажиров: действительно днём им позволяли проводить время вне клетки, так что это заключение было куда как мягче предыдущих. Небольшим неудобством было только то, что их не выпускали прогуливаться вместе. Или он или Симус должны были быть под замком: видимо вместе они в глазах осторожного капитана выглядели уже целым отрядом. Неужели он боялся, что они захватят корабль?

С другой стороны, с гномом носороги обходились совсем иначе. Наугриму свободу не предоставляли вовсе.

Бесцельно шататься по палубе Ардо скоро наскучило. Берег синел далеко и его очертания менялись медленно. Когда наступал черёд Матиуша разминать ноги, он с интересом смотрел за слаженной работой команды барка. Он впервые плыл на таком большом судне, и многое для него было в новинку.

Было удивительно наблюдать, как быстро моряки поднимаются по вантам наверх, как они, не зная страха, ходят по снастям вдоль рей, как вместе через блоки натягивают и закрепляют канаты, и некоторые из них именуются фалами, другие — брасами, или шкотами. И у каждой детали оснастки корабля было своё, зачастую многосоставное, название. Всё это казалось необходимой частью удивительного и замысловатого ремесла.

Ардо захотелось самому попробовать на прочность корабельный такелаж. Он влез на фальшборт и потрогал вантовые канаты. В нижней части они были толще руки и казались надёжнее любой деревянной лестницы. Матиуш поставил ногу и в несколько движений легко поднялся над палубой. Море вдруг оказалось далеко внизу. Он сделал ещё несколько усилий… Страшновато. Теперь чувствовалось лёгкое колебание снасти. Это дышала мачта, паруса на верхних реях были подняты и наполнены свежим ветром. Ардо вдруг захотелось, чтобы принцесса Селита увидела его на этой высоте и чтобы на её непреклонном лице появилось выражение обеспокоенности или хотя бы интереса… Что это с ним? Что за странная мечтательность напала на него? Он конечно должен позаботиться о ней. В память о несчастном и благородном рыцаре Баррионе он будет защитником его сестре. Но зачем Матиушу сердце этой девочки. Только оттого что она теперь носит его имя?

— Эй, единорог, закрепи конец!

Матиуш поднял голову. Сверху над ним стоял моряк и показывал рукой на свободно развивающийся в воздухе пеньковый трос. Моряк был на другом плече вантов, и ему спускаться было не с руки.

Матиуш двинулся вниз с облегчением. Нет, чтобы бегать по снастям наверху, нужно обладать совершенным бесстрашием, а ведь там нужно ещё и работать. Но вот внизу помочь ― это в охотку. Даже приятно размять мышцы… Моряк подсказал ему сверху, где можно было закрепить парусный линь.

Теперь при случае, когда требовалось общими усилиями натянуть фал, Матиуш охотно скидывал дублет (рукава в плечах начинали трещать), плевал в ладони и наваливался вместе со всеми.

Моряки, набранные в команду в основном из вольных городов, не брезговали его помощью, но и позубоскалить были непрочь: что за странная болезнь напала на заморского лорда, что он интересуется их нелёгким ремеслом и не боится набить мозоли на руках. Зачем это ему, коли в карманах и без того звенит монета? Неправильный лорд. А всё, поди, из-за слишком длинного носа на его физиономии. Это он мешает сонетру сидеть, спокойно сложив руки.

Капитан поднимал бровь, проходя мимо, но и у него не было возражений. Праздношатающийся человек на палубе раздражает.

Совместная работа делает людей особенными знакомцами. Ведь ремесло кормит простого человека. Если ты приложил в совместном труде свои руки, потратил силы, время своей жизни и помог кому-то в его деле, это всё равно, что поделился с голодным своей собственной краюхой хлеба. Это сближает. И по-особому сближает, когда ты смахиваешь пот, в свою очередь зачерпывая воду из общего бочонка. И сближает общий гальюн на носу барка ― по обе стороны от бушприта… когда каждый пользуется по известному назначению своей щелью, над головой хлопает косой парус, а ты смеёшься грубой, но уместной случаю шутке собеседника, и видишь только его голову над носовым рангоутом.

Через несколько дней лорд Хеспенский уже не был таким чужаком на «Быстром кулаке». Когда боцман запирал его в «солярии», можно было поклясться, что на его обветренном лице появлялась извиняющаяся гримаса.

Симус Йиржи смотрел на это дело по-другому. Когда Матиуш советовал ему для разнообразия попробовать на вкус морскую работу, физиономия у ординарца становилось несчастной, и он отодвигался подальше вглубь клетки. Он был готов вовсе не выходить на палубу, лишь бы ему не пришлось закатывать рукава и тянуть чужую лямку.

— Не обессудь, мой господин, но я вдоволь нагорбатился в кожевне у своего отца. До сих пор в горле стоит запах шкур, мокнувших в дубильных чанах. Да и подстегнуть оплеухой рвение своих работников папаша никогда не скупился. И мне по-свойски перепадало, ― говорил Йиржи и опасливо оглядывался, не слышит ли кто, кем на самом деле был раньше благородный сквайр. ― Ну его, в печень… Подлый труд лучше оставить людям неспособным даже в фантазии подняться над своей убогой долей. Человек создан, чтобы быстро и ярко прожить свою жизнь, взяв у неё по возможности все удовольствия. Разве мой господин желал бы поменяться с кем-нибудь из этих бродяг своей участью?

— Прожить быстро? Я отнюдь не держу в планах умереть в ближайшее время и непременно с обнажённым мечом в руке, ― говорил Матиуш, откидываясь на низкий топчан. ― Хотя теперь, когда мир воссоединился, всё пошло не так, и стоит забыть о словах рассудка и уповать лишь на верный клинок. Всё теперь изменится… Да всё уже и так изменилось и не в лучшую сторону, а будет ещё трагичнее и жёстче. Здесь на Западе, на морском просторе люди не понимают, что движется на них из-за хребта. Солнце светит, девицы звонко смеются, свежий ветер гуляет в волосах и уносит лишние мысли. До них доносятся грозные вести, но никто не хочет верить в худшее. Страшные слова остаются лишь словами. Но это до поры… Я своими глазами видел, как орда Урукт-Хаев вползает в Восточный Предел.

Матиуш говорил это с умыслом. Его слова были обращены главным образом к гному, с которым никак не удавалось сойтись поближе. Симус и сам видел надвигающиеся полчища узкоухих, когда уводил погоню преследующую Селиту по ложному пути. Неужели сосед по клетке останется безразличным к словам очевидца подобных событий? Сам Матиуш не смог бы устоять…

Гном пошевелился и привстал с колен.

— Орки перешли Драконий хребет? И ты сам это видел,…лорд? ― Он смотрел на Матиуша с подозрением.

— Зови меня ― Ардо.

— Ардо… Пустой камень? Ну, если хочешь… Так, где это произошло?

— Они пришли из-за Эльды. Мы называем эти места Овечьи Холмы. Это несколько дней пути от истоков реки на Чейн-Тугане.

— Рукин сын! Значит, началось… ― гном выглядел обеспокоенным.

— Началось. С Воссоединением всё пришло в движение. Старый мир сорвался с привязи, как дикий осёл, и теперь пытается лягнуть любого зазевавшегося. Если бы дело ограничилось только появлением новых людей ― этих потомков беглецов, уже этого было бы с лихвой. Они владеют сильной магией. Разрушительной. Король Стевариус хорошо запомнит свой урок. Не знаю, кто мог бы с ними померяться силой ― лишь майры. Но и это была бы только часть осла…

Матиуш извлёк из сумки бутылочку и вытащил зубами пробку. В сосуде из древесной тыквы плескалась рака, настоянная на мелиссе. Тонкий лимонный запах разлился в воздухе, когда Матиуш отхлебнул из горлышка.

— Но уруктаи… Пионерам Урбанта в противостоянии с врагом помог выстоять господин Клорин. Майра сжалился над ними. Наверное, наши предки были чисты сердцами и помыслами, раз смогли завоевать его любовь. Но кто поможет нам? ― Лорд Хеспенский протянул тыквенную бутылочку между прутьями клетки. Крылья крупного гномьего носа дрогнули, и рука решительно перехватила угощенье.

— Орки, конечно, зло и породу эту я ненавижу, ― сказал гном, после того, как крепко приложился к горлышку. ― Это существа с искалеченной душой. Молот мне на ногу… Их даже не назовёшь свободным народом. Их разум поражён злом и они охотно служат Кипаги. Но Воссоединение это то, что должно было случиться. Неполный мир это как одноногий гонец. И смешон и жалок. Люди думают, что история это то, что происходит только с ними, они забывают, что свой путь есть и у других народов. Великий город Нодгар ― не цитадель орков! Дохлое вымя… Это сердце и родина огнебородов. Теперь мы можем вернуться из изгнанья домой. На свою исконную землю. А орки… Пусть наконец вскроются все гнойники. Тело будет чище.

Собеседник, поколебавшись секунду, сделал ещё глоток и протянул сосуд обратно.

— Наша история не сохранила, откуда приплыл маркграф Урбант на эти берега, ― сказал Матиуш. ― Но ведь и он был изгнанником из каких-то краёв…

Вечером, когда солнце уже опустилось за неровную полосу тяжёлых туч на краю мира, возле солярия раздалось чьё-то злое бормотание.

— Проклятый, проклятый Глок. Больше никогда не сяду играть с ним в кости. Опять содрал с меня всю монету, да ещё вперёд ему должен остался…

В своей клетке заворочался Йиржи:

— О, приятель, как ты кстати. Выпусти меня до ветра.

Моряк остановился и сумрачно воззрился на Симуса.

— Ну чего ты ждешь? Ключ же боцман у рулевого держит.

— Да я этот замок и ножом открою… ― он сунул руку за пазуху и вытянул мешочек с игральными зариками. ― Сыграем разок, сквайр? Я тебя и выпущу.

В глазах моряка мгновенно вспыхнули азарт и предвкушение игры.

— Да я ж слышал: ты напрочь проигрался. Тебе и поставить-то нечего, ― ответил Йиржи. ― Как тебя жжёт-то, приятель. С такой жаждой нельзя кости в руки брать ― обязательно продуешься. Как ты свои башмаки Глоту ещё не спустил…

— На одежду нельзя. Если боцман узнает, что кто из команды играл на еду или одежду ― вышибет на берег в первом порту, а прежде шкуру батогами спустит.

— Ну и дело… Так пустишь или вахтенного кричать?

Блеск в глазах моряка погас.

— Давай быстро… ― Он выпустил Йиржи и уселся в ожидании на груду канатов. Глаза его теперь были устремлены на клеть с гномом. Сосед Матиуша неторопливо устраивался на ночлег.

— А ты чего, подземный недомерок, никогда не просишься в гальюн? ― обратился к нему игрок. ― Под себя ходить привык? Как крот? Или ты ходишь камнями? А может золотыми самородками, и оттого сейчас ты терпишь. От жадности, чтобы ни с кем не делиться? А? ― И моряк захохотал, хлопая себя по колену.

Гном не повернул в сторону бузотёра и головы, но он, несомненно, слышал оскорбления: движения его стали куда размереннее, плечи горделиво развернулись.

— Благородный человек не станет оскорблять пленника, ― сказал Матиуш. Голос его был спокоен, но опытный человек услышал бы в интонации железо. ― Этим он лишь принижает себя. Ты же хороший моряк, Ишу. Срывать зло после того как проигрался… на том от кого не ждёшь ответа. Не будь же слизняком.

— Благородный не станет? А я, значит, слизняк. Не тебе чета… Ты не очень-то, длинноносый лорд. ― Матрос засопел и положил руки на пояс, на котором висел кривой кинжал. ― Не очень… Не учи меня, а то знаешь… Всякое может случиться на реях ― и бывалые моряки срываются.

Ишу пощёлкал клинком, вгоняя его в ножны и вытаскивая оттуда. Но в глаза Матиуша он посмотрел только раз, а затем предпочёл избегать его насмешливого взгляда. Ему было удобнее сделать вид, что он уел единорога, а продолжать наскакивать на гнома ему просто наскучило. Пришёл Симус, моряк закрыл солярий и с облегчением убрался с палубы.

— Рукин сын… Мы гномы ― любим поесть, но если есть такая нужда, можем не принимать пищу несколько лун… ― сказал гном. Он уже знакомым жестом дважды потрогал себя за мочку уха. Очевидно, что это означало какие-то затруднения.

— Это пустой злой трёп. Кабацкие прибаутки. Тут нечего объяснять,…огнебород.

— Да, конечно, но я благодарен тебе, Ардо, что ты готов вступиться за сына Аулы. ― Гном поднялся и церемонно наклонил голову. ― Не хочу в твоих глазах быть невежей. Меня зовут Оин, я сын Диса.

— Я рад, Оин сын Диса, нашему знакомству, ― ответил Матиуш и протянул руку сквозь прутья клетки.

Ответом ему было крепкое рукопожатие.

На следующий день Матиуш выторговал у боцмана пузырек туши и небольшой кусок пергамента с расчётами предыдущей загрузки трюма. Мела взять было негде, поэтому соскоблив верхний слой и удалив таким образом записи, Ардо сделал по памяти набросок Восточного Предела. Той его части, которая лежала вдоль Драконьего хребта. Он хотел узнать, как на языке прежних хозяев назывались горы и реки. Без этого нельзя было понять настоящую историю края. К удивлению, только лесные массивы, небольшие реки и плоскогорья приняли от людей новые названия. Такие вершины этого мира, как: Одинокий Малыш, Старый Керт; реки: Эльда, Биска ― носили эти имена ещё и в прежние эпохи. Люди каким-то образом переняли их. Может, гномы ушли не сразу, а может, названия эти пионеры Урбанта услышали от полуросликов или лесных людей.

Было чему подивиться и гному.

— Какой межеумок назвал наши северные угодья Овечьими Холмами!? ― восклицал Оин, удерживая палец на череде нарисованных дуг. ― Что за мухоблудская насмешка? Мы редко выбираемся на открытые холмы, поросшие лишь длинноволосой травой. Западные ветры вечными сквозняками чешут им гривы, но почему ― овечьи? Словно они ни на что больше не годятся. Мы называли эти области Доридортом ― малой кузней. Изумрудная трава скрывает под собой залежи угля, а пойменные луга ― самородного болотного железа. Ценное богатство для рук наших кузнецов. Эти холмы и светлые леса считали своим домом береттеи, хваты и гоблины. Всем хватало места в прежние времена. Это орки изгнали полуросликов, и сделали из лесных гоблинов подручных для своих мерзких дел, превратили маленьких охотников во всеми презираемых падальщиков.

— Фюргарты называют своё королевство ― Элендорт.

— Хм… Пусть хоть так. Это значит ― мастерская солнечного света.

— Значит, ты тронулся в путь… ― сказал Матиуш. ― И именно теперь. Что же послужило тому причиной? Я думал, что мне никогда не доведётся увидеть ваш народ. Ты захотел своими глазами увидеть заветные земли предков?

Лорд Хеспенский надеялся, что этим вопросом не пересёк какую-то невидимую черту. Гном сдвинул брови и провёл крепкой квадратной ладонью, разглаживая пергамент на коленке.

— Король призвал свой народ, ― произнёс он негромко.

— Король?

— Чёрный шептун Болдерик принёс весть: сильвариллы отпустили короля Эриферна. Он возвращается.

— Эриферн… он король огнебородов?

— Эриферн ― сын Боорда и внук Гримау. Он по праву наследует оба королевства ― огнебородов и железно… и остродумов. Шептун принёс его слово в Большие Фесты. Зов возродить славное королевство. Все, кто не находился на смертном одре, собрались в дорогу.

— Значит, ты был не один.

— Мы последовали за призывом нашего короля. Аулу сотворил наш народ из камня, но и каменное сердце не может остаться глухо к зову долга. Горы, давшие нам приют, но так и не ставшие родными, были далеко позади. Чем дальше мы продвигались на Восток, тем светлее становилось на душе. Леса, которыми мы шли, широкие долины, вершины, встающие впереди, не были безымянными. Сердце узнавало их и сами собой возвращались их названия. Гилар, Велиур, Старый Керт. Не напрасно мы хранили в памяти предания нашего народа.

— Спустившись с Больших Фест, вы должны были идти через пограничные земли. Южнее находится Железный лес и наши заставы, ― сказал Матиуш. ― Бароны напали на вас? Взяли в плен?

Рука гнома потянулась к мочке уха. Его физиономия приняла крайне смущённое выражение.

— Мы остановились на ночлег. В преддверии главного события ― возвращения в заповедные края, я не мог спать. Едва рассвело, я вскочил на ноги и, пока мои товарищи отдыхали и набирались сил, поднялся на холмы, чтобы насладиться видом седой вершины Керта. Там было чудное озеро с тихой хрустальной водой. Деревья на берегах молча смотрелись в розовую воду. Всё вокруг мне казалось необычным, совершенно особенным. Ведь здесь некогда тысячелетиями жил мой народ… Даже обычная вода, казалось мне священной, исцеляющей, заживляющей душевные раны. Я вдруг подумал: ежиковый пастух, что такого находят эльфы и вы ― люди, в очищениях водой. Пока мои свояки спали, я решил попробовать искупаться…

— Гномы никогда не совершают омовений? Не знал этого.

Отис засопел: ― Нет нужды погружаться в воду с головой, чтобы сохранять чистоплотность. В горах мы привыкли пользоваться бегущей водой. Это удобно и полезно. Не знаю, что на меня нашло, но я и здесь не ждал подвоха. Молот мне на ногу… Откуда я мог знать, что этому искусству ― плавать, необходимо учиться… ведь я видел раньше, и не раз, как легко скользит по воде чёрная лента ужа. Как покачиваются на поверхности толстые, глупые гуси… Отчего-то мне втемяшилось, что это естественное, неотъемлемое свойство. Но едва я прыгнул в воду, как начал тонуть. Я тут же камнем упал на дно и думал, что пропал.

— Нужно было снять с себя железо…

— Я и снял, оставил только эту отцовскую кольчужку. Не мог же я остаться совсем голым… Я бы так и утонул ― стал бы первым гномом в истории, которого постигла такая участь. Только вот кроме раков и ужей вряд ли кто узнал бы об этом. Но затем я вспомнил, что погибаю в преддверии родных земель. Отчаяние и гнев овладели мной, и я стал лупить ненавистную воду руками и ногами. И начал всплывать! Не сразу, но я понял, как вы делаете это ― плаваете. Вы сражаетесь в ней, боретесь, подталкиваете воду под себя и оказываетесь сверху…

— Значит, ты научился плавать! И из своего народа это сделал первым.

— Да! Ну, не совсем… Но я научился бороться с водой за свою жизнь. Пока я боролся, меня унесло течением за косу. Озеро оказалось протокой. Я выбрался на отмель, далеко от своих, и ещё долго не хотел выходить. Переживал незнакомые чувства. Да, да! Несмотря на то, что чуть не утонул. Даже смеялся. Хм… Тут-то меня и схватили. Кака синяя…

— Кто тебя схватил?

— Люди, которых вы называете носорогами. ― Гном неопределённо кивнул головой в сторону кормы.

— Череши. Их королевство лежит на Узких землях. Ещё мы называем их Железными баронами. По прошлым войнам.

— Пусть так. Эти люди везут меня своему королю — они называют его Бодончар. Как игрушку. Убиться об стену… А мои товарищи: Баир, Вондр, Чуд — идут одни. После меня они найдут на берегу доспехи, мой меч, любимый топор. Что они решат? Что я глупым, мёртвым камнем лежу на дне озера и жду, когда милосердный Ауле выберет для меня новую судьбу.

Это произошло через две луны. Корабль шёл по Бисканскому заливу. Маршрут их пролегал на значительном расстоянии от берега, и можно было предположить, что Железные бароны покорили далеко не весь западный берег. Капитан явно опасался быть перехваченным кораблями Каллендии.

Погода внезапно начала меняться. Ветер становился всё сильнее, порывы ― резче. По небу быстро двигались тучи. Вертикальные, тёмные в основании и ярко подсвеченные солнцем на вершине. Словно по шахматной доске двигались мудрёные фигуры. Сквозь ветер зазвучала боцманская трубочка.

— Шторм надвигается? ― крикнул Матиуш пробежавшему мимо матросу.

— Команда ― всем на ванты, ― крикнул тот в ответ, запрыгивая на фальшборт. Море за его спиной было такое же чёрное, как небо. ― Собираем большие…

Между двумя тучами вдруг ударила молния. Сразу грянул гром, и какая-то замысловатая чёрная тень метнулась к кораблю. Ещё одна молния прочертила сливовую тучу и ударила в летящую тень вдогонку. Корабль вздрогнул.

Ослеплённый близкой вспышкой, Матиуш вдруг почувствовал, что палуба под ним в одно мгновенье исчезла, а затем, словно отведённый для замаха кулак, она ударила его по ногам и немилосердно швырнула спиной по доскам.

Над головой раздался пронзительный крик, словно одновременно завопила в голос целая стая встревоженных чаек. Только он был такой оглушительный, что разом заболели все зубы. Матиуш забыл об ободранных локтях и схватился обеими руками за голову, закрывая уши. Сверху на него полетел огненный дождь: это были ошмётки снастей, они падали на палубу и покрывали её весёлыми огоньками. Матиуш поднял голову.

На большой мачте сидело огромное существо! Крылатое чудовище! Лорд Хеспенский задохнулся от страха и восторга! Он воочию видел живого дракона. Дракон был одновременно и ужасающ и прекрасен. Его огромные черные крылья широко хлопали в воздухе, и на них горел огонь, видимо, порожденный молниями. Размах крыльев был так широк, что они задевали две другие мачты. Паруса с них уже были сорваны, шканты взлетали под порывами ветра, производимыми взмахами крыльев. И кругом был огонь!

В чешуе дракона глубоко чёрного цвета изумрудом отражался огонь пожара, вспышки молний вспыхивали на ней ярко голубыми бликами. Чудовище было слишком большое для мачты, оно не могло удержаться и искало лапой опору понадёжнее. Дракон вовсе не напоминал нелепую крылатую ящерицу, как их рисовали мазилы. Он был прекрасен даже в этих стесненных обстоятельствах. Движения его были грациозны и точны. Голову дракона венчали золотистые шипы, такого-же цвета были когтистый гребень вокруг шеи и шипы на спине.

Дракон с усилием взмахнул крыльями, но не смог подняться в воздух. Он опять отчаянно закричал и бросился на переднюю мачту. Мачта мгновенно вспыхнула оранжевым огнём, треснула и стала заваливаться вперёд. Тёмные фигурки моряков, висевшие на реях и вантах, полетели в бурлящие волны.

Дракон рухнул на палубу вслед за мачтой. Раздался ужасающий грохот. В хаосе упавших и падающих снастей толстой змеей мелькнул хвост, и рядом опустилась когтистая лапа. Доски затрещали. Матиуш вдруг увидел огромный янтарный глаз, направленный на него. Чёрный продольный зрачок на мгновенье заглянул ему в самую душу. Лорд Хеспенский замер и перестал дышать.

Крылатое существо с силой ударило передними лапами в палубу, взмахнуло огромными кожистыми крыльями и косо взлетело в воздух. Прежде чем скрыться в сизой мгле низких облаков оно издало ещё один пронзительный крик.

Палуба качнулась на бок, затем наклонилась вперёд к носу. Матиуш поднялся на четвереньки, попытался встать на ноги. Это удалось с трудом. Корабль словно раненое существо продолжал дёргаться. Кругом был разгром. На палубе валялись куски поломанных мачт, оборванные канаты. Паруса лежали серыми грудами, где-то они дымились, а где-то были видны оранжевые языки пламени. Из под тяжёлого джута выбирались моряки. Но Матиуш видел и бездвижные тела: руки и ноги нелепо, неестественно раскинуты, словно у тряпичных кукол. Опять близко громыхнуло над головой и стеной пошел дождь.

— Не стой, Сонетр! Очнись! ― кто-то в спину закричал на него и Ардо оглянулся.

Несколько моряков под руководством боцмана пытались вернуть вёсельную лодку в горизонтальное положение. Оборванные ванты спешно оттягивали в сторону. Чёрные волны плясали совсем рядом с палубой. Корабль уже сильно осел и продолжал неумолимо погружаться в море.

Теперь Матиуш увидел, что в палубе и в бортах были проломлены доски, и вода с весёлым журчанием обрушивается в темноту трюма.

— Помогай!

По голове Матиуша, по плечам и спине барабанил ливень, палуба звенела от жалящих капель, как дека огромной мандолины. Но этот неистовый дождь заставил его наконец очнуться и начать двигаться. Он бросился на помощь морякам.

— Тащи! Рывком! ― Моряки навалились на лодку и сдвинули её к воде.

Ещё рывок… Матиуш вцепился в канат, идущий по краю её борта, и вместе со всеми дёрнул шлюпку. К ним, отчаянно ругаясь, бежал капитан.

— Ещё раз!

Лодка закачалась на злых волнах. В неё вскочил моряк и, выдернув из уключины весло, ткнул в низкий борт погружающегося барка. Корабль уходил в воду под наклоном и грозил сломать шлюпку.

— Занять места! ― крикнул капитан. Он прыгнул в шлюпку и оглянулся. За ним в ялик взобрался боцман. Ему пришлось для этого броситься в волны. Моряки вытянули его за руки. Глаза капитана остановились на Матиуше, который в странной позе, расставив руки в стороны, пытался удержать равновесие на ожившей палубе. Какая-то мысль мелькнула в глазах носорога.

— Давай сюда, Сонетр! ― крикнул капитан. ― Не мешкай!

— Там мои товарищи!

— Да, прыгай, пропадёшь! А… ― Он махнул рукой, матросы навалились на вёсла и шлюпка завертелась в отдалении.

— Дай ключ!

— Держи. Всё равно потоните… ― Ключ полетел в сторону палубы и зазвенел по доскам.

Матиуш рванулся к корме. Он бежал вверх, словно по живому косогору. Нос корабля начал погружаться.

Солярий был заперт. Симус с перекошенным лицом висел на прутьях своей клетки. Едва Ардо отпёр замок, Йиржи вырвался наружу и закружил по палубе. Нос корабля опять пошёл вверх, теперь начала опускаться корма.

Матиуш подбежал к клетке Оина. Гном вскочил с пола и схватился руками за прутья. Матиуш отчего-то никак не мог попасть ключом в скважину. Он пытался сделать это вновь и вновь, оглядывался по сторонам и снова скользил металлом по металлу.

— Это не тот ключ, ― сказал гном.

— Как не тот!?

— Не тот. Молот мне на ногу… Наши клетки боцман открывал разными ключами. У моего было две бороздки.

Гном посмотрел на Матиуша, вздохнул и пошёл к дальней стенке. Там он сел на привычное место спиной к прутьям. Лицо его было печально, но спокойно.

— Надо что-то придумать! ― крикнул Матиуш.

— Я отчего-то не погиб на том озере, но судьбу не обманешь!

— Мы сейчас утонем, господин! ― крикнул Йиржи, он появился возле солярия. ― Ему не помочь, иначе он давно уже выбрался бы оттуда. Гномы большие искусники с механизмами. Такой замок для него…

— Мы не можем бросить его! ― бешено закричал Матиуш. ― Не можем! Это лютая смерть. Ни одна живая душа не заслуживает такой кончины.

Посередине палубы ― там, где торчала такелажная мачта над большим грузовым люком, вдруг с шумом взлетел пенный фонтан. Это воздух взрывом вырвался из трюма. Палуба дёрнулась, корабль резко выровнялся, но погрузился в жадное море ещё больше. Вода уже плескала по палубе. Гном всё так же сидел на полу своей клети и угрюмо смотрел на подступающие со всех сторон пенные языки.

Матиуш схватил с палубы обломок реи и начал им отчаянно лупить по прутьям. Но решётка не поддавалась вовсе. Рядом вдруг появился Симус, в руках у него был стальной гарпун. Длинный, словно копьё. Йиржи вставил его между прутьями клетки и они с Матиушом сообща навалились на него. Прутья не поддались, но рама, в которою они были вставлены, внезапно треснула. Гном вскочил на ноги и, рискуя налететь на качнувшиеся веером железные стержни, бросился в пролом.

Через несколько секунд он был на свободе. Тем временем корабль уже наполовину скрылся под водой. На поверхности оставались лишь верхние палубы, обломанные мачты и фальшборта. Если они помедлят ещё, тонущее судно увлечёт их за собой. Волны, хлынувшие за своей добычей, утащат их в пучину.

Оин поднял руки, грудь его высоко вздымалась. Гном собирался с духом, чтобы бросится в море. Матиуш схватил его за руку.

— Ты все-таки собрался утопиться! Снимай кольчугу!

В глазах Оина появилось сожаление, но он принялся стаскивать с себя фамильный доспех. Ардо помог гному стащить его через голову.

Нужно было прыгать.

Когда Матиуш вынырнул на поверхность, он услышал, как кто-то упал в воду рядом с ним. Ардо искал глазами лодку, на которой спасался капитан и остатки команды. Шлюпки не было видно из-за плавающих в море обломков корабля, снастей и бочек. Рядом появился отфыркивающийся и отплёвывающийся Йиржи. Он судорожным движением схватился за изогнутую деревянную дугу, когда-то бывшую частью шпангоута. Его мокрое лицо было очень оживлённым, глаза блестели, словно он только что заприметил смазливое личико в таверне и теперь строил планы.

— Оин! ― Вдруг вспомнил Матиуш и испуганно завертел головой.

К счастью гном был неподалёку. Он зацепился широкой ладонью за край бочки, голова его едва виднелась над скачущими волнами. Бочка болталась на волнах, как китобойный поплавок. Крутилась из стороны в сторону и вместе с ней болтался и гном. Волна ударила жителя подземелий в лицо. Раз, другой. Залила ему глаза, наполнила рот солёной горечью, словно в насмешку залепила бороду водорослями. В глазах наугрима застыл ужас ― ужас перед бездонной стихией, развернувшейся под его короткими ногами. Рука гнома дрогнула…

Матиуш в три широких гребка оказался рядом с ним. Одной рукой он вцепился за проплывающую мачту, второй схватил за шиворот несчастного коротышку. Гном всхлипнул и отпустил бочку.

Неизвестно сколько прошло времени. Дождь немного поутих, но море не успокаивалось. Вначале Лорд Хеспенский, напрягая все силы, пытался взгромоздить тело Оина на мачту. Несмотря на малый рост, веса в сыне гор было изрядно. Пляшущие волны, словно забавляясь, сбрасывали его обратно. Матиуш ободрал об острые обломки все руки, прежде чем ему удалось закинуть гнома на мачту. Оин при этом лишь слабо двигал руками и ногами. Незнакомая стихия лишила его сил. Потом появился Йиржи, и дело пошло ловчее. Совместными усилиями они добрались по мачте до перекладины, где остались торчать остатки обломанных рей и была такая-то площадка. Одним краем она нависала над водой. Может быть, это было поломанное «воронье гнездо». Матиуш и Йиржи помогли гному взобраться в него. Тем временем стало совсем темно. Шторм немного улёгся, но небо не прояснилось. В темноте Йиржи нашёл руки своего хозяина, протянул ему конец верёвки и помог привязаться к скользкой мачте. Непроглядной ночью, в которой ветер вырывал своих пленников из короткого забытья, бросая в них сорванные с волн солёные гроздья, перед Матиушем вставало лицо принцессы с Овечьих Холмов. Оно было печальным.

Утро было пасмурное. Утомлённые вчерашним буйством, волны лениво шлёпали по правильным округлостям мачты. Едва небо посерело и стало возможно разобрать очертания предметов, Симус пробрался к дальнему концу их неказистого убежища и вернулся с обгорелым куском джута. Воткнув между рёбер притопленного «вороньего гнезда» расщеплённый кусок реи, установили что-то вроде мачты, а затем, пыхтя и отплёвываясь от горькой морской воды (для этого вновь пришлось лезть в воду), натянули уцелевший лоскут паруса. Ветер дул в сторону серой полосы на юго-востоке ― неблизкого берега Каллендии, и нужно было этим воспользоваться.

Оин сын Диса молча смотрел на них, лёжа в перевёрнутом на бок «вороньем гнезде». Руки его крепко держались за верёвочную петлю.

— Как ты, приятель? ― спросил его Матиуш снизу вверх, находясь по грудь в воде. Перебирая руками по мачте, он добрался до гнома и заглянул в его убежище. ― Ежей рожать! Зачем… зачем вы плаваете по морю? ― хрипло спросил наугрим. ― Если бы асы хотели, чтобы мы покоряли эту бездну, они создал бы нас рыбами.

— Хм…

— Чего вам неймётся, отчего не живётся на изумрудных лугах и в тенистых лесах? Для моря есть тритоны и дельфины… кальмары.

— Люди так устроены. Им нужно покорить все стихии. Им своего мало.

— И это гномов называют жадными… Чунь порватый!

Ветер был свежий. Берег казался таким далёким, но всего через два часа мачта с мягким шелестом выползла обломанным концом на песок. Солнце к тому времени уже набрало силу. Матиуш лежал на спине на мелководье, на мягкой песчаной ряби, прикрыв глаза от утреннего солнца, волны ласково, словно извиняясь за вчерашнее буйство, толкали его в бока. Всё произошедшее прошлым днём казалось далёким и неправдоподобным. Шторм, упавший на корабль дракон…, кораблекрушение…

Йиржи где-то вдалеке шлёпал вдоль берега. Что-то там он увидел…

«Значит, будем жить… и может быть он опять увидит сердитые губы Селиты.» — Сейчас идея с мечом на ложе не казалось Матиушу такой уж удачной находкой. Пожалуй, в этом было виновато пережитое кораблекрушение и такая возможная смерть.

Матиуш перевернулся на живот и посмотрел сквозь мокрые ресницы на их неказистое судно. Гном всё-таки выполз из своего убежища и сумрачно смотрел в воду, на белёсое дно и плавающих под его ступнями серебристых рыбок.

— Здесь неглубоко, ― сказал ему Ардо.

Оин нахмурился, но всё же соскользнул в солёную воду. Мелкие волны заплясали на уровне его широкой груди, брызги полетели на щёки и крупный нос, попали на сердито поджатые губы.

— Ну, в твоём случае не очень-то и мелко…

— Ненавижу… ― пробурчал гном и сумрачно побрёл к берегу.

— Приятель, двигай к Йиржи ― сказал ему вслед Матиуш. ― Он там что-то нашёл…

Симус и в самом деле нашёл разбитую лодку. Она была большая, продолговатая ― размером почти с шаланду, и не могла принадлежать «Быстрому кулаку». Наверное, во вчерашний шторм угодило местное рыбачье судно. Нашёл Йиржи на берегу и несколько тел.

Когда Матиуш, беспричинно улыбаясь, пришлепал к берегу, Йиржи уже успел собрать по берегу плавник и теперь высекал над ним искры куском найденного кремня и огромного ножа. Тесак его практичный оруженосец, наверняка, позаимствовал у мертвых моряков. Откуда-то взялся помятый котелок, мешочек разбухшего гороха…

Ардо откинулся на спину и смотрел, как над ними в белесом небе вычерчивает круги хищная птица. Жить было неплохо. Сейчас дальняя дорога в Эдинси-Орт не представлялась такой уж большой неприятностью.

По берегу потянул невероятно соблазнительный запах гороховой похлебки.

Гном ушёл от них в сторону и сушился там, в отдалении — возле вересковых зарослей. На кустах висели его рубаха, шаровары… Но и он скоро вернулся недосушившись, привлечённый ароматом еды.

У запасливого Симуса нашлась даже ложка, правда, на троих она была лишь одна.

― Что скажешь о вчерашнем чудовище, ― спросил Матиуш гнома. Йиржи, чья очередь была черпать похлёбку из котелка, остановил ложку возле рта и тоже посмотрел на Оина.

— Дракон, ― произнёс Оин, продолжая счищать чешую с вяленой, но размокшей в воде рыбки.

— Это-то я понял… Но я думал драконы остались только в легендах…

— Молот на ногу! Ну, теперь стоит привыкнуть к мысли, что они вернулись. Родина драконов ― Селена. Там они откладывают яйца, рождаются, а когда приходит пора, находят для себя излюбленное местечко на Земле. Коронное ― на тысячелетия. Когда мир был разделён, эти древние существа потеряли к нам дорогу… хм, может Селена тоже оказалась разделённой…, а в древние времена драконы обитали по всему побережью Северного моря. В Бисканских горах точно жил один, ― сказал гном и вопросительно посмотрел на зависшую ложку в руке Йиржи. ― И на Крабовой Клешне…

— Так что теперь, ― спросил Симус, отправляя в рот пищу и передавая прибор гному, ― они заполонят наши земли? От них же житья не будет людям. Этот вчерашний был просто огромен. Такая ужасная тварь!

— Это был совсем юный дракон. Малыш.

— Малыш!?

— Ну не малыш ― подросток. По их драконьим меркам. Если бы взрослый дракон решил сесть на человеческий корабль, он бы раздавил его в один момент. Но ему не пришлось бы, сок моих носок… Вчерашнего ударила молния…

— Дважды… ― заметил Матиуш.

— Дважды… Поэтому он свалился на «Быстрый кулак», но если бы молния угодила во взрослого, матёрого дракона ― он бы только почесался и продолжил свой путь. А этому ещё расти и расти… Пройдёт не одна сотня лет, пока он войдёт в свою пору. Потом он начнёт искать себе пару.

— Ну, утешил… ― пробормотал Матиуш. ― Я-то думал, что нам нужно от уруктаев отбиться, а тут ещё и драконы. Как же с ними бороться. Там, на палубе, мне показалось, что он заглянул мне в самую душу…

— Драконы древние существа, никто не знает, что у них в голове, и никто не понимает их: они слишком чужды любой расе разумных. Может, они бесконечно мудры, а, может, они ― лишь хитрые и кровожадные чудовища. Они поселяются высоко в горах, заняты своими драконьими делами, мыслями и редко спускаются вниз. Беда конечно если такой красавец ― молодой и нетерпеливый, облюбует себе гнездо по соседству с человеческим или гномьим городом… Мой народ хранит много таких печальных историй. Но с разрушительной волей Адуи ничто не сравнится…

Гном смотрел вдаль. Жёлтая полоса пляжа дугой уходила к далёкой синей скале. Кругом было пустынно, только чайки летали над холмами и пеной прибоя.

Ночевать на этом месте не хотелось. Волны избрали этот берег, чтобы отдавать часть добычи, похищенной у суши в штормах. Кроме груд плавника, найденной Йиржи рыбацкой шаланды, на песке виднелись полузасыпанные остовы других лодок, разбитых бочек. Кое-где были раскиданы выбеленные солнцем кости.

В любом случае хотелось оставить за спиной эту бухту, как и все вчерашнее происшествие. Они поднялись по песчаному склону на высокий берег. Вышли на широкий простор. Весь он до синего горизонта порос степными травами, которые мягкими волнами колыхались под вольными ветрами. Впереди виднелись горы. Может быть, дракон полетел именно к их вершинам, но это было направление в сторону королевской марки. Правда, до нее было очень далеко. Они находились в Каллендии, впереди еще лежали обширные земли Синезубов.

В полулиге от моря они вышли на дорогу, она шла, повторяя линию берега, с юга на север.

— Наш путь лежит дальше на восток, ― проскрипел гном, указывая рукой в глубину бескрайней степи. Там небосвод возле линии горизонта уже начал сгущаться сизой предвечерней полосой. ― Ведь нам в одну сторону. Ты называешь своим Благодатным краем долины между Драконьим хребтом и Старым Кертом. Это и твоя и моя родина.

— Если бы… Мой путь лежит на север.

Наугрим в удивлении уставился на Ардо.

— Убейте меня об стену… Разве тебя не везли к королю носорогов насильно, под замком?

Симус остановился и скинул с плеча приличного размера котомку. Из того, что выкинуло на берег море, он не преминул собрать в бухте все, что могло на его взгляд пригодиться в дороге. А вот в какую сторону двигаться, ему, похоже, было совершенно не важно.

— Увы, мои дороги за меня выбирает мой король и отец, ― ответил Ардо. ― Теперь ему вздумалось отправить меня к королю баронов. Для него я ― та фигура на шахматной доске, которую не жалко разменять в любой игре и посмотреть, не выйдет ли для него из этого какой-нибудь пользы.

Гном опустил мощные плечи и сцепил руки, лицо его нахмурилось.

Любопытные это создания ― дети Аулы. Матиуш никак не мог привыкнуть к облику своего спутника. Смешанные чувства вызывал Оин сын Диса. Лишенный теперь своего последнего атрибута воина ― фамильной кольчуги, в светлой рубахе и шароварах, он напоминал ребенка, старательно изображающего взрослого. И его заковыристые ругательства только усиливали это впечатление.

— Жаль расставаться с тобой так скоро, дорогой Оин, ― сказал Матиуш. ― Мне в этом дальнем путешествии по Восточному Пределу пригодился бы такой товарищ, но ты идёшь своей дорогой. И я уважаю твой путь. Тебя зовёт твоя исконная земля и твой король. Вы ждали этого слишком долго. Я не могу просить тебя быть моим спутником, мы попрощаемся здесь.

Оин крякнул и опустил глаза.

— Гномов часто считают суровым народом, скрытным, угрюмым. Люди говорят, что наугримы долго помнят обиды. Молот мне на ногу, это правда. Но и добро мы помним долго. Ты спас меня на корабле. Не дал мне погибнуть в бездонной пучине, хотя в этом для тебя не было никакой выгоды, а я был неучтив с тобой. Я пойду с тобой, Матиуш сын Стевариуса. Иначе и быть не может.

4. Франц Лидтке

Прошедшая ночь была совершенно сумасшедшей. А ведь была надежда, что потеряв свою артиллерию, орки хоть на время угомонятся, и у городского гарнизона наконец будет передышка. По крайней мере, Франц сильно на это надеялся…

Минувшим вечером за стеной со стороны Любцерштрассе дозорные заметили передвижение осадных орудий. Было очевидно, что узкоухие тащат свои катапульты на господствующую высоту: тот косогор, который сам собой выскочил в окрестностях Пархима, пока Франц с Анной Нойманн партизанили в лехордских лесах. На этом же холме, который отчего-то горожане прозвали «гора Кози», в битве с единорогами находилась ставка Стевариуса Сонетра. Так что место оказалось хорошо пристреленным. Врагу дали время подтянуть свои механизмы к вершине холма. Орков и гоблинов там собралась целая стая: были видны освещенные вечерним солнцем натянутые канаты, слышны крики, рёв каких-то животных. Затем, пока ещё было светло, пархимцы открыли южные ворота и выпустили оба «тигра». Переделанные из бульдозеров танки сделали только по несколько выстрелов. Этого оказалось достаточно. Взрывы смешали с землёй хитроумные механизмы орков. Хорошо им досталось: бревна, обрывки тросов, какие-то непонятные ошметки летели в воздух. Разбегались орки оттуда во все стороны. Кто мог, конечно. Звери их, ящеры, носились в панике по округе. Один ― с дохлым всадником в седле, подбежал совсем близко к крепостной стене. Его уложили точным выстрелом.

Поэтому-то и была надежда, что узкоухие снизят обороты. Будут зализывать раны. Но они не успокоились, прошедшей ночью орки атаковали там, где их не ждали: с озера Воккер. На его берегу стену возводить не стали. Ведь раньше думали, что вода для них надёжная преграда. Через Эльде они, по крайней мере, не лезли. И вот ведь черти, выходит, они умеют делать лодки, мастерить плоты; поняли, что в ночи для них главная опасность ― прожекторы, которые горожане перенесли с северного берега. Не такие уж они и тупые обезьяны оказались.

Атака была внезапная и страшная. Со стороны озёрной глади вдруг прилетели сотни тяжёлых стрел. Прожекторы на крепостной стене на Визенринг мгновенно погасли. Когда Франц по тревоге прискакал со своим подразделением, бой уже вовсю шел. Орки отвоевали берег и двигались между садовыми домиками, по грядкам и клумбам. Кажется, что они напирали отовсюду, и от берега, и со стороны городской больницы. В темноте слышны были звон стали, крики и верещание узкоухих. Стрелять никто не решался, можно было угодить в своих. Но впрочем, раньше это направление считалось безопасным, и размещали здесь ополченцев — у них-то и оружия огнестрельного почти ни у кого не было.

Со стороны кладбища (там стена шла к озеру от Любцерштрассе) одинокий уцелевший прожектор шарахался пятном света по берегу, высвечивая на миг ужасные головы орков и гоблинов, занесённые для удара тесаки в их руках. Наконечники копий, алебард поднимались над шлемами железным лесом. Обороняющихся было значительно меньше.

Позже Франц узнал, что орки атаковали берег и за больницей ― в общественном саду. Это была настоящая массированная атака. Поэтому караул со Шверинера и не пришел на помощь, им самим пришлось туго.

Подразделение Франца сходу врубилось в драку. Это было первое настоящее сраженье в городе, к горячке боя примешивалось паническое чувство, что если сейчас не остановить их прямо тут, на этом месте, то все пропало ― враг хлынет через отвоеванный плацдарм, непреодолимой саранчой расползется по городу, и будет поздно что-то делать. И бежать будет некуда. Ведь там за стеной Пархима все уже принадлежит им.

Франц всматривался в силуэты и рубил направо и налево, его лошадь топтала чьи-то тела. Снизу тянулись лапы, хватали его за ноги, пытались сдернуть вниз на землю. Франц пригибался к шее своего Буцефала, бил по пальцам клинком. Тыкал острием в блеклые морды. Затем загорелась больница, и пламя пожара осветило садовые участки. Картина была ужасающая: до самого озера все шевелилось, вскрикивало, взвизгивало, звенело сталью. Франц увидел, как рядом рухнула на живот лошадь кого-то из бойцов их подразделения ― из несельградевских всадников. Заверещали с удвоенной силой мелкие гоблины, прыгнули макаками на воина. Только по тому, что его клинок мелькал еще в этой свалке, можно было понять, что воин пока жив и сражается. Франц поспешил на помощь, но увяз в поединке с орком. Тот попытался сбить его с лошади рогатой железякой, насаженной на длинное древко. Франц увернулся от первого удара ― железо скользнуло по наплечнику возле самого уха, но при втором тычке крючья замысловатого оружия зацепились за ремни его доспеха. Он силился сбить копьё: ударил по древку раз, другой… но удары выходили слабые, без замаха, и клинок соскальзывал плашмя… Орк рявкнул и дернул алебарду на себя. В следующий момент Франц взлетел в воздух. Приземлился он на что-то мягкое и, кажется, шевелящееся. Рыцарь не сильно расшибся, но был оглушен и оказался беспомощным. Франц поднял руку, защищая голову стальным наручем от неминуемого удара врага, но его не последовало. Орк, булькая горлом, упал рядом. Из его шеи торчало яркое оперение арбалетной стрелы.

Франц встал на колени и тут же поднял меч. Вовремя. На него наскочил гоблин с полосой заострённого металла. Юноша неловко отбил удар и оттолкнул гоблина от себя гардой меча. Узкоухий упал на спину, заливая кровью рубаху. Острая гарда проткнула ему грудь.

Франц, вскочил с колен на ноги, завертел головой в тщетной попытке отыскать свою лошадь; в свете горящего здания больницы, блуждающего одинокого прожектора дело защитников города выглядело бесперспективным: врагов было несравнимо больше, и пархимцы отбивались от узкоухих уже на Ам Камп ― улице, ограничивающей садовые участки у озера. Всадники Франца были оттеснены на дорогу и прижаты к палисадникам домов. Те несельградцы, которые на свою беду остались в гуще схватки, были со всех сторон окружены «чертями». Отбивались с трудом.

Неизвестно, чем бы все дело закончилось, хорошо, что недалеко был фюргартовский лагерь. Эти ребята очень злые были. Прибежали, пешие. Кажется, без всякого строя. У каждого ― факел в одной руке, меч ― в другой, а у кого топор или клевец. (#1 клевец ― боевой молот с клювовидным выступом для нанесения точечного удара) Навалились, хек! Брызги крови полетели во все стороны. Перелом быстро наступил. Чертей обратно в озеро загнали. Франц с удовольствием расстрелял весь магазин, наконец-то можно было не бояться своих зацепить. Очухавшись, стали смотреть: наших совсем мало потрепали ― обошлось, а орков весь берег… ну, не весь. Но два десятка, или три ― порубленных и раненых… Недолго они были ранеными. В плен теперь никого не брали. Зачем? Прикончили их на месте…

Франц добрался домой на Даммер вег, когда небо над Драконьим хребтом посерело. Настроение было паршивое. Ему все вспоминался раненный гоблин, которого он добил на берегу своими руками. Узкоухий не мог встать, он отползал от идущего на него Франца, не сводя глаз и тонко вереща. Тварь знала, что ему осталось жить считанные секунды. Рыцарь поднимал оружие двумя руками: ручкой вверх ― клинком вниз, а вражина смотрела на него и блеяла. Меч легко пробил грудь гоблина. Францу показалось, что он услышал, как трещат его кости… Обрезая лапы об острую кромку, тварь схватилась за лезвие меча; пасть открылась в безмолвной агонии… А как он думал!? Сам приперся!

…Но было противно. Добивать ― это не то, что убивать в бою. С лошади Франц едва сполз, болело все тело; оруженосец ― олух, зазевался, нога в стремени застряла… Еще бесило, что в доме не горели окна. Хотя, казалось бы, сил ни на что уже не должно было остаться. Но ведь обидно, как же так! Он там, на берегу, со своими ребятами сражался, умирал, а его домашние спокойно лежат по коечкам… укрывшись одеялами, сопят в две дырочки.

Но никто не спал. Уже за воротами во дворе подскочил дядя Густав, вовсе не сонный, отобрал у растяпы Рукка коня и повел к стойлу. Ужин (или это уже был завтрак) стоял на столе, мать и сестры хлопотали, жаркое подогревали. Принялись помогать Рукку стягивать с Франца амуницию, охать над его синяками. Побежали за примочками. Тут сосед пришел… улица тоже не спала. Шума-то от сражения было на полгорода. Не расспрашивали ― терпеливо ждали пока рыцарь Франц Лидтке придет в себя, но видно было ― едва сдерживаются, хотят узнать известия из первых рук. Что там? Победа?

Победа. Но хорошего всё равно мало. Стало понятно, что врагов было несметное количество, и они не остановятся. И вот чего им неймется? Давно бы уже нашли себе цель попроще. Разве они уже завоевали весь Восточный Предел? Все крепости взяли? Хотя, может быть, к этому идёт, кто его знает…

Пробовали на зуб Пархим уже давно. Проблема была ещё в том, что город долгое время опасался нападения на северном берегу. Там были выстроены основные линии обороны, там были бетонные стены, дозорные башни. А на южной стороне капитальную стену успели соорудить только фрагментами: на востоке от Эльде до Воккерзее и от него же (от озера) до выезда на бывший Паарш. Ну а всего через сотню метров ужа шла стена из металлических листов. Хорошо что орки по какой-то причине стальную стену атаковать пока не пытались. Наверное, такое количество белого металла, выштампованного квадратными волнами, вызывало у них ощущение непреодолимой мощи.

Город пока держался. Но пригород по двум шоссе на восток (по Шверинеру и по Любцерштрассе) был в лапах врага. Дома там горели не переставая. Вонючий дым стелился над гладью Воккерзее и то и дело накрывал город. Ночью было видно, что пожары исчисляются десятками. Что чувствовали при этом жители, эвакуированные оттуда… Злость, наверное. Как и фюргартовские. Руки у всех в Пархиме чесались. У Франца первого. Но шеф Ренк ― лорд Векский, пока не позволял отвечать на наскоки врага рейдами.

Для лорда ещё памятен был прорыв, который устроили король Дерик и Эльгер. Отчаянная была попытка.

Франц вспомнил эту сцену возле Шверинеровских ворот ― тогда собралось много горожан. Было яркое солнечное утро, король Дерик и его сын сидели на своих прекрасных конях, бок о бок. За их спинами развевались красно-оранжевые знамена. Король произнес проникновенную речь, (Франц ничего не запомнил: эти их вечные средневековые штучки про честь и доблесть) и в конце яростно выкрикнул «Лев поднимает меч!». Его войск рявкнули этот девиз в ответ. Потом промаршировали через ворота; офицеры, проходя мимо Фюргартов, вскидывали над головой оружие.

Жена Эльгера протянула эрлу ребенка. Рыцарь склонился, подхватил младенца, тут же начавшего противно орать. В каком-то фильме Франц видел такую сцену, только там ребенок вел себя поприличнее. Но этого Эльгеру было мало: он поднял сына на вытянутых руках, чтобы его отпрыск увидел гремящую железом армию…

Фюргарты тогда бросили все свои силы, все что имели, на то, чтобы отбить Капертаум, но врагов оказалось слишком много. Убитыми тогда они потеряли десятки воинов. Раненых сколько было… Брат короля погиб. Как его звали… сэр Изгард. Эльгер Фюргарт сам поймал арбалетный болт в ногу. Хорошо, что наши фельдшеры успели спасти. Много крови потерял… Но кто мог знать, что это целое нашествие? Это теперь-то все понимают, как обстоят дела. Все Овечьи Холмы стонут под этой заразой. Все отбиваются из последних сил. А там где твердыни не выстояли ― как Капертаум, брошенный Стевариусом, как сгоревший Лехорд… там ― люди превратились в крыс. Прячутся в развалинах поселений, в лесах. Лишний раз боятся развести огонь. Беженцы рассказывали…

Ренк, наверное, правильно делает, что осторожничает. Самое лучшее, что могло бы с нами сейчас случиться, это если бы орки забыли о нас. Получили пару раз по зубам и оставили в покое. Разве им больше некем заняться? Ведь была после первой атаки на город целая неделя спокойной жизни.

Франц лежал на кровати в фамильном доме и смотрел в потолок. Нужно было бы ещё спать и спать: отсыпаться после вчерашней драки, но мысли лезли в голову, одна приводила другую, и все вызывали беспокойство.

Мать уже два раза тихонько заглядывала в дверь, проверяла, проснулся ли он. С завтраком хочет подгадать. Он закрывал глаза…

Навалилось всё. Ладно, если бы дело касалось только войны… Франц был вовсе не против жизни в этом сросшемся мире. Греческие боги! Что раньше было хорошего? Кроме мопеда. Что его ждало? В старшую школу ему не светило (и не хотелось), а поддержать на плаву, приспособить к хорошему месту ― некому. Батя в тюрьме, старший брат ― неизвестно где. Может в Берлине, а может в Мюнхене… если, конечно, тоже никуда не влип. Дома две сестры. Старшие. Обе не замужем. Клиа ― никогда и не была. Папин брат, Густав…, выкашливает лёгкие по утрам. Жили на социалку. Софи только где-то пыталась работать.

А теперь кто главный человек в семье?

Кто всех кормит? У кого зарплата, как у двух офицеров разом? К кому посыльные прибегают, кто сидит на совещаниях с мечом на поясе в замке лорда Векского на Линденштрассе? У кого ординарец? Соседи как стали всех Лидтке привечать. Скоро кланяться будут. И будут! В пояс.

Сюзанна только вот крутит хвостом: то подпустит, то шипит, как кошка. Ничего, он еще ее обломает ― никуда не денется от него…

Франц спустил ноги на пол и посмотрел на амуницию, развешенную по стене. Мать уже успела её почистить. На плечах были нашиты новенькие шевроны гауптмана и цифры «24». Номер подразделения графини Несельграде. Самое славное, легендарное подразделение ― нет в городе человека, который не смотрел бы с почтением на этот номер. На тумбочке желтела тяжёлая цепь с медальоном ордена Северного берега. Мать не решилась её тронуть.

Дверь снова приоткрылась

— Ты проснулся, сынок? Завтрак готовить? ― В голосе матери были такие заискивающие интонации, что ему стало неловко. Она стояла там ― в проёме, в заношенном халате, с узлом волос на затылке, словно старуха. На плече ― кухонное полотенце, руки в нерешительности вцепились в выцветший передник. Ну вот что она так одевается? И деньги же есть теперь в доме. Нужно прислугу нанять, самому побеспокоиться ― лучше брать из прежних людей, из беженцев. Эти готовы за еду работать, за крышу над головой, в гараже можно угол отгородить…

— Готовь, мать. Я сейчас встану.

Франц стал сдержаннее в словах. Слишком быстро в этом мире за крепкой фразой прилетала ответка. На своей шкуре испытал. И в том, что Анны не было в городе, он тоже чувствовал свою вину…

В том проклятом рейде, когда они должны были вызволить Барриона Фюргарта из лап Стевариуса, все пошло наперекосяк. А неплохо вроде начиналось. Единороги были здесь, у Пархима ― получали свои оплеухи. В Капертауме, конечно, оставался какой-то гарнизон, но городские посады были пусты. Они тогда удачно подобрались к крепости. Ну да, с ними же были Утес и этот парень… Хонг. Оруженосцы Барриона Фюргарта. Они в Капертауме каждый камень знали. Провели их к детинцу ― никто ухом не повел. Возле нужной стены саперы взрывчатку заложили, взрыв был… Наверное в Пархиме слышен. Они прятались за поворотом на соседней улице; когда рвануло, крыша дома над ними разлетелась во все стороны. Это им тогда повезло, что бревном никому по хребту не досталось.

Зато не повезло, что разгромленные единороги возвращались в крепость по этой улице. Начался бой, и они все в нем увязли. Сонетры видели, что их немного. И деваться было некуда: Анна сразу в пролом за Фюргартом полезла, по словам Утеса, там его должны были держать, а они все должны были прикрывать ей тыл и биться у этого пролома. Франц думал тогда, что они пропали. Сталь звенела, не переставая, лошади ржали. Его два раза хорошенько долбанули в щит и в доспех на спине. Он вертелся во все стороны. Не было времени снять крагу, вытащить пистолет. Как вырвались ― непонятно. Он все ждал, когда же можно будет драпать, когда графиня вновь между ними появится. Франц же помнил, что у Анны волшебный гребень. И вот, наконец, он увидел её гибкую фигуру в черном бронежилете, поднятый меч Биорков… Когда напор единорогов чуть ослаб, Франц сам выкрикнул команду, они дружно ударили в одном направлении, пробили в рядах атакующих прореху, опрокинули их, и понеслись на лошадях по узким улочкам посада. Стрелы летели сзади, навстречу. Пару раз было вскользь по кирасе ― цвинь, цвинь, ― но повезло… Но не всем. Они тогда четырёх бойцов потеряли: из старых, проверенных ― уроженцев Ченемгеда и Мульчи. Одноухого Гектора Шу тяжело ранили, рассекли ему голову. Кровь текла по его щекам, капала с вислых усов…

Франц на бешеном скаку пытался удержать его рукой от падения. Удержал…

Опомнились, когда ускакали далеко от Капертаума. За ними ведь долго гнались. Но ближе к Пархиму погоня сдалась. Видимо, не до того единорогам было, или страшились возвращаться к месту разгрома.

Франц пришел в себя, когда они уже на косогор Кози стали подниматься. Руки тряслись… Да нет же ― спускаться! Было такое чувство беспокойное, словно он самое главное забыл, упустил… Он еще раз, придерживая закатывающего глаза Гектора, оглянулся на свое поредевшее воинство и обомлел: Анны с ними не было! Нужно, наверное, было вернуться… Но как? Они же только с трудом вырвались. Франц же видел, сколько там солдат. Сотни. Они хорошенько это гнездо разворошили. Тут еще и Гектор стал отрубаться ― и ранение казалось было не очень серьезное: ну рассекли ему кожу на голове, но череп-то цел. Вот только перевязать некогда было. Поэтому много крови потерял ― все доспехи искровавил. Плохо. Довезти бы. Стена Пархима ― вот она. Не довезли… Потом оказалось ― ему пробили бок копьем. А Франц не видел.

Но эти двое: Хонг и Утес ― когда они поняли, что возвращаются домой без Фюргарта, да еще и без графини… Они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, повернули своих лошадей обратно. Франц крикнул было им в спину что-то… что, мол, сделали, что могли ― не всегда победить можно, бывает, когда и отступить не позорно, но Утес не ответил, только пожал плечами. Ясно все: не могли они вновь вернуться к своему королю без его сына. В смертники себя записали.

В общем, вернулись они в Пархим раздолбанные, без командира, без оруженосцев Барриона и задание не выполнили. Картину разгрома дополнила Веспа ― кобыла графини, которая прискакала в Пархим без седока, пронесясь сквозь приоткрытые в башне ворота. На ее светлом крупе кровавила свежая рана.

Франц тогда впервые столкнулся нос к носу с королём Дериком.

Фюргарт спешился и молча смотрел на их разгромленное воинство. На окровавленные бинты, латы, разбросанные по траве. Хлопочущих над ними фельдшеров. Вытянувшееся тело Гектора Шу.

За спиной короля стоял мальчишка со знаменем. На его лице застыла гримаса отчаяния. Флаг свернут и висит оранжевым кулем.

— Ты видел Барриона? ― Франц обернулся. Два оруженосца пытались снять с него покорёженный доспех. Защелки на спине были смяты.

Конец ознакомительного фрагмента.