Разные всякости, всякие разности

Александр Горностаев

Автор книги приводит примеры «вхождения в тайны художественного творчества» из биографий Верлена, Рембо, Бодлера, Венечки Ерофеева, Юрия Полякова и др. «И тогда вам достаточно всех тех указаний, почерпнутых из полезных книг… Стихи ведь писать приятно и полезно. Это как бег трусцой или подтягивание на перекладине, ну, в крайнем случае, как вышивание крестиком…», – заключает автор.

ОТ ГЕНИАЛЬНОСТИ ДО БЕССМЫСЛЕННОСТИ

(НЕ ПРЕДИСЛОВИЕ)

Есть о ком рассказать. О тех, не заслуженно редко упоминаемых, полузабытых, не востребованных временем — ни тогда, ни сейчас, авторах. Но они достойны, чтобы о них вспомнить. В той или иной форме…

Я же знал их — некоторых. Общался с ними. И замечал сильные строки, и думал, сколько у них впереди времени для будущих творений, для своего развития.

Однако времени оказалось не много. Нет их уже в жизни… И словно бы у меня, передо мной, стоит задача, неизвестно кем поставленная, рано или позже, сказать о них слово. Представлять ли их от своего имени, или сыграть роль какого-либо автора? Может, получится, а может…

Я помню замечательного поэта из Тулы, Сергея Белозерова. До сих пор на памяти слова из его стихов:

…Прежние были, как рябь на поверхности,

Эти черпнул я со дна родника…

……………………………….

Верится в соподчиненье труда и стиха.

Это он писал о словах, которые приходят к поэту в творческой зрелости. По уровню таланта, по моему мнению, он не заслуженно не упоминаем.

А кто помнит Стаса Степа (Станислава Степанова), Александра Полякова (Бирюкова), Александра Мураховского? Они были. Слагали строки. И порой не плохо у них получалось… Но, наверное, о них потом, если когда-нибудь приведется… А сейчас о другом человеке… С ним я не встречался.

О СЛАВНОМ ГЛАЗКОВЕ ПОСЛУШАЙТЕ СКАЗ

Я услышал про него впервые в годы девяностые. Нет, я знал, что есть такой поэт, и раньше. В начале своего пути, «когда пускался на дебют». Говорили мне изустно мои соратники по творчеству о нем как о первом самиздатчике. И я, понимая, что издавать меня как и многих других, неправильно пишущих с точки зрения политики тех времен, никто не собирается, присматривался к иным возможностям быть опубликованным.

Я читал Николая Глазкова. Но прочитанное из его стихов особого впечатления на меня не производило. Да и не удивительно: ведь было опубликовано у него совершенно не главное из того, в чем он был не превзойден, а именно, в своей иронии, в неповторимой насмешке над собой, над писательством, над всем пространством того времени.

А его неподражаемая ироничность, а по сути, юродствующая правда о собственной гениальности, по-настоящему наполнена новизной небывальщины. Но это я понял потом, когда в начале девяностых вышла о нём уже после его смертипередача по телевидению.

И это как-то запомнилось мне надолго, с неожиданной стороны, было связано с конкретным событием в моей жизни.

Время было — запоминающееся, непростые девяностые. Пришла ко мне в гости однокурсница (я тогда ещё учился в СГУ). Зашла в мой дом вся такая красивая-красивая… Видно, что подготовилась…

И помню, что мне было немного досадно-неуютно, ведь сам я был, не то чтобы в «чем мать родила», но точно не было смокинга и бабочки. И выходил встречать её во двор частного дома в резиновых галошах…

Сказала она, что ей не хватает наших литературных встреч и разговоров о поэзии. Я немногим раньше вёл литературный клуб «Катулл», просуществовавший не длинный срок. Ну, собирались люди у меня дома: поэты, просто любители. Читали, спорили. Именно об этом говорила Лена, большая почитательница Есенина, да и просто любительница поэзии.

Я угощал свою знакомую конфетами, чаем, водкой. И…

И говорили мы о жизни, о литературе. Из самого интересно, чем была отмечена встреча: перед этим вышла передача о Глазкове. И оказывается, мы смотрели её, и тогда при встрече, в разговоре своё восхищение стихами поэта высказали друг другу. Что характерно: мы просто на слух, сразу запомнили несколько строк Глазкова. Я наизусть, как запомнил, прочитал его четверостишие, немного с ошибками и Лена поправляла меня, такие не обычнее, кажется незамысловатые строки:

Женщина красивая

в кустах лежит нагой.

Другой бы изнасиловал,

А я лишь пнул ногой.

Конечно, это было смешно до… удивления!

Такая свобода стиха и мысли, на полотне простоватого текста столько иронии — на фоне кажущегося, ожидаемого пафоса, связанного с любовной лирикой. Просто поразительно!.. Это даже затмевало тексты уже нахлынувших в литературу вначале девяностых всяческих иронистов.

Мы сидели весь вечер напротив друг друга, соприкасаясь коленями, чувствуя симпатию… взаимную. И Глазков был новой темой беседы. Но приятный треп не вывел нас ни к каким другим впечатлениям и действиям. Решится на большее, кроме как на чтение стихов, Вселенная тогда нас не подвигла.

Куда-то пропала моя бывшая однокурсница. Уехала то ли в Бельгию, то ли в Америку, то ли вообще улетела на Марс и там рассказывает, как о небывальщиках, о своих знакомых, оставшихся на земле.

Быть может, встреться мы сейчас с ней, она бы сказала: «Сашка, ну что ты выдумываешь, когда это такое было, о чем ты рассказываешь?«А я скажу: «А почему ты решила, что это я о тебе рассказываю. Мало ли на свете Елен, с которыми я был знаком. И вообще, выдумывать и сочинять это моё призвание…»

Что бы она ответила? Да просто посмеялись бы вместе, вспоминая обо всем, что было и чего не было…

Исчезла из моего жизненного пространства давняя знакомая. Но не исчез, не испарился из другого, творческого пространства Глазков с его гениальностью. Его творения как-то неожиданно стали важны для моих поисковых исследований в литературе. И я, то ли чувствуя что-то похожее в своей собственной судьбе, то ли просто под обаянием гениальных строк, стал чаще обращаться к стихам Глазкова.

Я, может быть, и не заметил сразу, как нотки глазковских тем стали проступать и в моих текстах.

Представить себя Глазковым? Наверное, это должно быть комично и юмористично. Но кто знает, куда выведет текст? Иногда письмо само распоряжается, к каким мыслимым (или не мыслимым) заключениям вывести автора….

НИКОЛАЙ ГЛАЗКОВ

Писать стихи — это, должно быть, подвиг.

А бросить их писать — не подвиг разве?

Я тот, кого вы, может, плохо знаете как автора, пока не прочитали, не сочли необходимым проникнуть в мои труды, не изданные как следовало бы по статусу таланта при моей жизни. Из небывальщиков я родом, из Поэтограда житель и первый сам себя издатель. Теперь, как прибывший с курьерским, идущим в назначенья пункт с названьем «вечность», хочу представиться вам, жителям другого времени.

Конец ознакомительного фрагмента.