Честь и Нечисть

Александр Гриневский (2025)

Провинциальному следователю, откомандированному в захолустный северный городок за документами, и в страшном сне не могло присниться, что придется не только разыскивать пропавшие из морга трупы погибших уфологов, но и общаться с «нечистью», обитающей в тайге. А заблудившемуся геологу — держать данное обитателям тайги слово, выручая, попавшую в беду, девушку.

Часть вторая

1

Портянка сбилась, а перемотать лень. Полулежал на подстеленном ватнике, опираясь спиной на рюкзак, из которого торчало разобранное ружьё в потёртом брезентовом чехле. Укороченная лопата и примотанный к ней верёвкой геологический молоток рядом. Лениво отмахивался от комаров, назойливо зудевших у лица. Впереди — квадрат вертолётной площадки, выложенной растрескавшимися, вросшими в землю бетонными плитами с клочьями травы на швах. Дальше редкие берёзки застыли по колено в густом разнотравье, разлапистые заросли орешника — и вот она, тайга, чёрной еловой стеной, разреженной белыми стволами берёз. За спиной — будка сторожа, неизвестно что здесь охраняющего. Чай, поди, у себя дует. Возле будки ржавые ворота нараспашку. Ворота есть, а забора нет, смешно. В ворота утыкается просёлочная дорога. Вот на дорогу сейчас смотреть не хотел. Хватит, все глаза проглядел. Полдень уже, солнце прямо над головой. Борт мог уже десять раз прилететь, а Юзика всё нет. Вчера они целый день промаялись, ожидая заброски, но борт так и не пришёл. Оставили барахло у сторожа и разошлись. Я — к себе на базу, Юзик — куда-то. Условились в восемь утра встретиться здесь — и вот.

Юзик — тридцатилетний прибалт из бичей. Белобрысый, высокий, широкоплечий, но какой-то плоский, словно расплющенный. И во всю плоскую грудь татуировка — крест смачно выколот с тонами и полутонами. Оторопь берёт, когда видишь. Прижился в посёлке. Летом он с геологами, зимой за любую работу берётся, выживает как-то. Все, кто с ним в маршрутах бывал, отзывались хорошо — надёжный парень.

Так что делать-то? Начальству звонить? Объяснять ситуацию? И так всё ясно. Одному? Одиночные маршруты категорически запрещены. В любом случае виноват окажусь я. Я — геолог, я — главный. Юзик — что? Бомж, работяга, человек-лопата. Его даже с работы не попрут. А если борт уже вышел? Деньги тогда пропали, а экспедиция и так на мели. Да мне тоже ничего не будет. Усмехнутся, пожмут плечами. И пойдёт слушок: слабачком парнишка оказался, лопушком, сорвал первый самостоятельный маршрут. И будут посмеиваться вслед. Твою же мать!.. Не выдержал, вскочил на ноги, обернулся — дорога всё так же беспечно выкатывалась из леса. Светило солнце, и щебетали птицы. Спокойствия сие благолепие не добавляло. Оставалось ждать. Пытался задавить тревогу, вспоминая, как и почему оказался в этом месте, в это время…

Впервые в эту экспедицию он попал три года назад. Производственная практика после третьего курса. Геологическая съёмка. Экспедиция была небольшой, базировалась на окраине богом забытой деревеньки, занимала несколько полуразвалившихся брошенных изб, и только слепленный на скорую руку щитовой барак, отведённый под «камералку», радовал глаз свежей зелёной краской и сверкающими на солнце окнами. Две буровые установки, старые водовозки, утопающие в высокой траве, да две «шестьдесят шестые», на которых мотались за продуктами в ближайший посёлок, где кипела жизнь. Замкнутое жизненное пространство, замкнутый на себе коллектив, своя иерархия. Естественно, главный геолог — руководитель экспедиции. Завхоз, кадровичка — они и в Африке начальники, не о них разговор. Речь о настроении, о незримом облаке внутренней оценки. Две касты, держащиеся особняком, со своими лидерами: буровики и полевики-маршрутники. Буровые установки работали там, куда можно было дотянуться с помощью дорог. Маршрутник — это геолог, которому в помощь придан человек-лопата: шурфы бить (бич или студент на крайний случай). Рюкзак, молоток, ружьё, минимум жратвы и заброс вертолётом в тайгу на две недели. Автономное плаванье. О таких полевиках складывались легенды, которые значили куда больше, чем занимаемые должности. «Лосями» их здесь уважительно называли.

Арговский, Гроздев и были такими «лосями». Держались они особняком. Две недели в поле, неделя отдыха. Гроздев сразу уезжал в посёлок и на базе появлялся только накануне следующего маршрута. Арговский занимал отдельную половину деревенского дома. Пил всю неделю, не просыхая и не показываясь на люди. Потом в полувменяемом состоянии его грузили в вертолёт, проверяя, чтобы не захватил спиртное, и вместе с приданным бичом и маленькой чёрно-белой лайкой по кличке Лака выбрасывали в тайге. Может, всё было и не столь печально, но нам, учитывая юношеский максимализм и незнание жизни, процесс виделся именно таким.

Были ещё геологи, но о них легенды не сочиняли.

Всё это совсем не походило на московскую жизнь. На второй день после приезда подсел сухонький мужичок в выгоревшей до белизны телогрейке, посмотрел с прищуром, словно оценивая:

— Ну, ребятишки, не завидую я вам. Влипли… Не дай бог к этим попадёте, — мотнул головой в сторону избы, где возле развалившегося крыльца грелась на солнышке Лака, — замордуют, — сплюнул под ноги, утер ладонью мокрые губы, мелькнула грязно-синяя размытая наколка, и, подволакивая ноги, не спеша поплёлся в сторону «камералки».

Не сказать чтобы он сильно нервничал по этому поводу. Всё-таки кое-что повидал. Но, в общем, тот мужичок оказался прав: из них, троих приехавших, выдержал только он.

Олег свалил на третий день в Москву, сославшись на внезапно открывшуюся болезнь. Толик после первого же маршрута осел до конца практики в «камералке», описывая образцы керна. А он незаметно для себя втянулся.

На первый маршрут ушёл с Гроздевым. Мужик лет сорока пяти, чёрная борода с едва заметной проседью, пронзительный взгляд голубых глаз, красавец, одним словом, если бы не фатальное одиночество, которым от него веяло за версту. Пока грузили барахло в вертолёт, Гроздев его будто не замечал, даже имени не спросил. Выбросили на болото. Перетащили вещи на сухое, под ёлки. Костерок, чай. Всё делал Гроздев, не обращая на него внимания. Потом уткнулся в карту, помечая что-то карандашом. И только когда залезли в спальники, заговорил тихо и монотонно:

— Я скажу один раз, больше не буду. Постарайся понять. Нам надо переместиться из точки А в точку Б. Но это не главное. Во время этого перемещения мы должны выполнить работу. Если мы её не сделаем, наше передвижение теряет смысл. Работа — главное. Всё остальное — усталость, мошка, голод, стёртые в кровь ладони — не важно. Попробуй выкинуть из головы, не обращать внимания. Твоя задача идти за мной и не отставать, нести рюкзак с образцами и бить шурфы. Жаловаться бессмысленно, не приму и на себе не потащу. И ещё… — Заворочался в спальнике, устраиваясь удобнее. — На второй или третий день тебе станет казаться, что основную, тяжёлую работу делаешь ты, а я просто прогуливаюсь. И чем раньше поймёшь, что это не так, и перестанешь об этом думать, тем тебе будет легче. Ты выполняешь свою работу, я — свою. Всё. Спать. Завтра у нас лёгкий радиальный маршрут, в качестве разминки.

Помогла, наверное, служба в армии. Каждый день воспринимался как очередной марш-бросок. Собраться и идти. Задыхаясь от усталости, дотянуть до вечера. Тупо пить чай, не обращая внимания на кровососущую дрянь, облепившую лицо, и знать, что на сегодня всё закончилось, осталось только доползти до спальника, вытянуться, расслабить гудящее от усталости тело и провалиться в манящее небытие.

Они почти не разговаривали: вопрос — ответ. Действительно, несколько дней он ненавидел спину, что мелькала впереди между деревьями. Потом это куда-то ушло. В том, первом, маршруте он не задавался вопросом, что и зачем они делают. Работают на износ. И только при заборе, сидя внутри наполненного грохотом вибрирующего брюха вертушки, когда Гроздев прокричал: «Следующий маршрут в районе Середницы. Через неделю. Начальство тебе сообщит», — понял, что принят во взрослую Геологию, экзамен сдал.

На преддипломную практику он снова приехал сюда. Подходило время распределения. Учился ни шатко ни валко, с тройки на четвёрку, протирать штаны в госконторе ни малейшего желания не было. Молодой, всё ещё впереди. Договорился с начальством о персональной заявке, прислали, распределился. Зиму прокантовался на камеральных работах, помогая составлять годовой отчёт. И вот, наконец, первый полевой сезон, ради которого и пришёл сюда работать…

Звук приближающегося вертолёта опознал сразу. Был нацелен на ожидание этого звука, на его вычленение из сотни едва различимых, из которых и складывалась утренняя тишина. Окатило тревогой. До этого момента развитие событий могло пойти по разным сценариям. Сейчас их только два: лететь или не лететь.

Гул перешёл в грохот. Вертушка показалась над деревьями, заходила со стороны солнца. В дверях сторожки появился Данилыч, приложил руку козырьком к глазам, прикрываясь от солнца. Возле ног завертелся Цигун, серая лайка с мёртвыми голубыми глазами. Борт шёл на посадку сразу, круг над поляной не закладывал. Чуть завис в нескольких метрах над землёй, понесло сухой лист и сломанные ветки, пришлось отвернуться. Мягко опустился, сперва аккуратно тронул землю передним шасси, потом и остальными. Показалось, на корточки присел. Распахнулась дверца, на землю спрыгнул механик, приставил дюралевую лесенку о трёх ступенях.

Всё стало предельно ясно. Ветром, поднятым лопастями, из головы выдуло сомнения. Лететь! Пусть Данилыч даст радиограмму на базу, что геолог Максим Зотов принял решение вылететь в маршрут в одиночку. Напарник, Юзик Разумовский, не явился в назначенное время на вертолётную площадку. Зотов два дня будет ждать на месте выброса, совершая радиальные маршруты, потом пойдёт основным к точке забора.

Рюкзак — на плечи, спальник, обвязанный брезентовым плащом, — под мышку, вьючник с продуктами — за брезентовые лямки и — к распахнутой дверце вертолёта.

2

Маршрут, который предстояло преодолеть за две недели, вертушка отмахала минут за сорок. Рекогносцировка с воздуха. Сверялся с аэрофотоснимком и картой, разложенными на соседнем сиденье. От тряски приходилось придерживать рукой — неудобно, раздражало. Маршрут лёгкий, вдоль реки. Понятно, первый самостоятельный.

На обратном пути где-то на середине маршрута подсели на каменистую косу по правому берегу. Спеша и задыхаясь, оттащил вьючник с продуктами вверх по крутому «кореннику». Спрятал под выворотнем, среди устремившихся в небо сосен, забросав мхом и сухими ветками. По-хорошему, надо было взгромоздить повыше, на дерево, но летуны предупредили, чтобы не задерживался, спешат. Пометил место на карте. Ладно, авось за неделю ничего не случится. Если медведь, так он и на дереве всё разворотит.

О Юзике не вспоминал. Решение принято. Один. Пошло действие.

Над местом высадки дали круг. Прилип к иллюминатору. Обрывистый берег реки с наползающей тайгой, крохотное пятно болота неправильной формы. Рыжины сверху не видно, трава высокая, кое-где кустики и деревца тоненькие проклюнулись, похоже, сухое. Из кабины согнувшись вышел второй пилот. Приложил руку ко рту, перекрикивая грохот винтов:

— На болото!

Энергично закивал, мол, понял. Раскатал подвёрнутые сапоги.

Борт нырнул вниз и завис в полутора метрах над болотом. Волнами заходила трава. Механик распахнул дверцу. Ворвались ветер и грохот, заложило уши, вышибло слезу.

— Давай!

Прыгнул. Сразу сел на задницу. Терпимо. Болото держит. Воды почти нет, хотя штаны сразу промокли, почувствовал. Махнул рукой. Механик бросил рюкзак. Поймал, положил рядом. Махнул ещё раз. Полетел спальник. Его — сверху на рюкзак, аккуратно, не дай бог сползёт и промокнет, хрен высушишь. Лопата криво воткнулась в траву рядом. Механик что-то прокричал, помахал рукой и захлопнул дверцу. Придерживая спальник, прикрываясь от ветра, смотрел, как борт, клюнув носом, качнулся вперёд и резко пошёл набирать высоту.

Навалилась тишина, до звона в ушах. Ни звука. Всё замерло. Встал на колени, осматриваясь. Сориентировался. Река должна быть в той стороне, метрах в двухстах. Тишину прорезал тонкий, едва различимый, писк комара. И словно тумблер включили. Прокричала какая-то птица, воздух наполнился комариным гулом. Передышка закончилась. Надо выбираться к реке, на ветерок, иначе зажрут насмерть, проходил уже в прошлых маршрутах.

Рюкзак — на плечи, в обнимку со спальником и лопатой, по колено в высокой траве, побрёл в сторону реки, к деревьям, что тёмно-зелёной массой подступали к краю болота. Вода хлюпала под ногами. Чёрт! Портянку так и не перемотал. Хотел же в вертолёте.

Доковылял до сухого, сбросил рюкзак, сел на него и с трудом стянул сапог. Дышалось легко. Солнце просвечивало сквозь тонкую дымку облаков, размазанным тёплым светом заливая серый ковёр беломошника. Голая ступня утопала по щиколотку, щекотно и приятно. Над головой с ветки на ветку перепахивала мелкая пичуга. Гнездо у неё здесь, что ли? Волнуется… Вглядывался в мешанину деревьев, стараясь разглядеть просвет, выводящий к реке. Не видно. Назойливо гудели комары, не давая воспользоваться минутной передышкой.

Петлял между деревьями, выискивая удобный проход, ёлки стояли плотно. Под рюкзаком по спине потекло. Раздражала невидимая паутина, садящаяся на лицо, хотелось стереть, а руки заняты. Сколько уже прошёл? Где же она? Давно должен выйти на берег. Реки не было. И никак не угадывался просвет между деревьями, указывающий на реку. Удивительная ситуация складывается в полевой геологии: время идёт, а ничего не меняется. Оказался человек внутри природы, вся обёртка слетела. Нанотехнологии, компьютеры, мобильные телефоны, рации и прочие прибамбасы отвалились на раз. В сухом остатке: человек и его воля, ноги в кирзовых сапогах, спальник, ружьё, геологический молоток, компас и карта, как и сто лет назад, ничего принципиально не изменилось. Наука, производство, разработка — это да, шагнули вперёд, а первичная геологическая съёмка всё та же. Хотя нет, вру, вертолёты, лодки надувные и с моторами жизнь первопроходцам облегчают. Вот JPS — отличное подспорье, координаты по спутникам. Достал, вынул из чехла. На матовом экране забегали цифры. Не ловит спутник. Оно и понятно, в лесу сигнал слабый, надо на поляну выйти. Да и без него можно обойтись, сунул приборчик обратно в рюкзак, карта есть, компас есть.

Конец ознакомительного фрагмента.