Кавалер Красного замка

Александр Дюма, 1845

1793 год. После казни короля Людовика XVI вся Европа ополчилась на Францию. Англия была у ее берегов, Испания на подступах к Пиренеям, Австрия и Пьемонт у Альпийских гор, а голландцы и пруссаки напирали с севера. Главная цель – Париж, где в мрачном застенке еще бьется сердце несчастной королевы Марии-Антуанетты, чья участь, увы, почти предопределена. Но вожди Революции не дремлют. Вокруг столицы усилены патрули. Патриоты, вооруженные до зубов, с упоением прочесывают улицы и закоулки, готовые арестовать или вздернуть на фонарь всех, кто вызывает подозрение. Ждать больше нельзя. Группа заговорщиков-роялистов, забыв не только про собственную безопасность, но и про безопасность своих родных и близких, решает поставить на карту все. Чем же обернется для них дерзкая попытка спасти от гильотины вдову короля Франции?

VI. Тампль

В тот же день, в тот же час, когда Морис, разочарованный, мрачный, возвращался по Турнельскому мосту, несколько муниципалов, предводимых Сантером, начальником Парижской национальной гвардии, делали строгий обыск в громадной башне Тампля, превращенной в тюрьму с 15 октября 1792 года.

Этот осмотр с особой тщательностью проводился на третьем этаже, состоявшем из трех комнат и передней.

В одной из комнат находились две женщины, одна девица и ребенок лет девяти — все в траурной одежде.

Старшей из женщин могло быть лет тридцать шесть — тридцать семь. Она сидела у стола и читала.

Вторая занималась рукоделием — ей было двадцать восемь или двадцать девять лет.

Девочке было лет четырнадцать. Она стояла около ребенка, который лежал больной, с закрытыми глазами, как будто спал, хотя вряд ли можно было заснуть при шуме, производимом муниципалами.

Одни двигали кровати, другие ворошили белье, иные, наконец, окончившие обыск, устремляли наглые взгляды на несчастных невольниц, упорно потупивших глаза — одна в книгу, другая в свою работу, третья на брата.

Старшая из женщин была высокого роста, бледна, но прекрасна. Она, казалось, полностью углубилась в чтение, хотя не вникала в смысл строк, лишь пробегала их глазами.

Тогда один из муниципалов подошел к ней, грубо вырвал книгу из ее рук и швырнул на середину комнаты.

Узница протянула руку к столу, взяла другой том и продолжала читать.

Монтаньяр так же яростно вырвал и этот том. Это движение заставило вздрогнуть сидевшую за шитьем у окна, а девушка подбежала к пленнице, обняла руками ее голову и, рыдая, прошептала:

— О, бедная, несчастная мама! — и поцеловала ее.

Тогда узница коснулась устами уха девушки, будто желая ее поцеловать, и шепнула:

— Мария, в печи есть записка, убери ее.

— Ну, ну, — сказал муниципал, оттащив девушку, — долго ли вам целоваться?

— Милостивый государь, — отвечала Мария, — разве Конвент воспрещает ласки детей и их родителей?

— Нет, но он предписывает наказывать изменников и аристократов; вот почему мы здесь допрашиваем вас. Ну-ка, Антуанетта, отвечай!

Та, к которой относились эти слова, даже не взглянула на муниципала. Она отвернулась, и легкий румянец скользнул по ее бледным щекам, поблекшим от горя, изборожденным слезами.

— Быть не может, — продолжал этот человек, — чтобы ты не знала о покушении нынешней ночью. Откуда оно?

Узница ничего не ответила.

— Говори, Антуанетта, — сказал, приблизившись к ней, Сантер, не заметив ужаса, охватившего и девушку при виде того самого человека, который 21 января утром пришел за Людовиком XVI, чтобы из Тампля увести его на эшафот. — Отвечайте. Нынешней ночью был заговор против республики; целью этого заговора было выкрасть всех вас из плена, пока злодеяние ваше еще не наказано волей народа. Скажите, знали ли вы об этом?

Мария вздрогнула от этого голоса, от которого, казалось, она удалялась, отодвигая свой стул, сколько могла. Но и она ничего не отвечала ни на этот, ни на прежние вопросы Сантера и прочих муниципалов.

— Так вы не хотите отвечать? — сказал Сантер, топнув ногой.

Пленница взяла со стола третий том.

Сантер повернулся. Зверская власть человека, под начальством которого находилось 80 тысяч солдат, который одним движением заставил грохотом барабанов заглушить голос умирающего Людовика XVI, пасовала тут перед величием несчастной пленницы. Он мог и ее отправить на эшафот, но не в силах был заставить склониться перед ним.

— А ты, Елизавета, — обратился он к другой женщине, которая оставила на время работу и сложила руки, чтобы молить не этих людей, а Бога, — будешь ли ты отвечать?

— Я не знаю, о чем вы спрашиваете, и поэтому не могу отвечать.

— Э, черт возьми! Гражданка Капет, — сказал нетерпеливо Сантер, — я, кажется, довольно ясно выразился. Я говорю, что вчера была попытка выпустить вас всех отсюда и что вы должны знать виновников.

— Мы ни с кем за стенами тюрьмы не связаны, сударь, и поэтому не можем знать, что делается для нас, как и того, что делается против нас.

— Ладно, — сказал муниципал, — посмотрим, что скажет твой племянник.

И он подошел к постели юного дофина.

При этой угрозе Мария-Антуанетта вдруг встала.

— Мой сын болен и спит, сударь, — сказала она… — Не будите его.

— Так отвечай!

— Я ничего не знаю.

Муниципал подошел к постели юного принца, который притворился, как мы сказали, спящим.

— Ну, ну, вставай, Капет, — сказал он, грубо тряхнув его.

Ребенок открыл глаза и улыбнулся.

Тогда муниципалы окружили его кровать.

Королева, объятая страданием и страхом, подала знак своей дочери, которая, воспользовавшись этой минутой, скользнула в соседнюю комнату, отворила заслонку, вынула из печки записку и сожгла ее, затем вернулась в комнату и взглядом успокоила свою мать.

— Чего вы хотите от меня? — спросил ребенок.

— Узнать, не слыхал ли ты чего ночью?

— Ничего, я спал.

— Ты очень любишь спать, кажется?

— Да, когда я сплю, мне снится.

— А что тебе снится?

— Я вижу отца моего, которого вы убили.

— Так ты ничего не слыхал? — живо произнес Сантер.

— Ничего.

— Эти волчата удивительно согласны с волчицей, — сказал негодующе муниципал. — Вы как хотите, а заговор есть.

Королева улыбнулась.

— Она еще смеется над нами, австриячка! — вскричал муниципал. — Постой же! Раз так, исполним со всей точностью приказ Коммуны. Вставай, Капет!

— Что вы хотите делать? — в самозабвении вскрикнула королева. — Разве вы не видите, что сын мой болен, что у него лихорадка? Вы хотите его уморить?

— Твой сын, — сказал муниципал, — есть непрестанный предмет тревоги Тампльского совета. Он цель всех заговорщиков. Всех вас надеются спасти. Пусть попробуют. Тизон!.. Пошлите сюда Тизона!

Тизон был сторож, отвечавший за все хозяйство тюрьмы. Он явился.

Это был человек лет сорока, смугловатый. В лице его было что-то грубое и дикое. У него были черные кудрявые волосы, нависшие на брови.

— Тизон, — сказал Сантер, — кто приносил вчера пищу заключенным?

Тизон произнес какое-то имя.

— А кто приносил им белье?

— Моя дочь.

— Стало быть, твоя дочь прачка?

— Разумеется.

— И ты ей предоставил работу на арестантов?

— Почему бы и нет? Пусть лучше ей достается плата за работу, чем другим. Теперь деньги идут от нации, потому что за них платит нация.

— Тебе приказано осматривать белье как можно строже.

— Ну и что? Разве я не исполняю свои обязанности? Вчера на одном из платков было завязано два узла; я в ту же минуту доложил об этом совету, который приказал моей жене развязать узлы, разгладить платок и отдать его мадам Капет, ни слова не говоря о том.

При упоминании о двух узлах, сделанных на одном из платков, королева вздрогнула, зрачки ее расширились, и она обменялась взглядом с принцессой Елизаветой.

— Тизон, — сказал Сантер, — твоя дочь такая гражданка, которую никто не подозревает в измене, но с этого дня ей запрещается входить в Тампльскую тюрьму.

— Боже мой, — воскликнул испуганный Тизон, — что это вы говорите! Как! Я только во время отлучек из Тампля смогу видеть мою дочь!

— Ты вовсе не будешь выходить, — сказал Сантер.

Тизон повел вокруг себя мутным взглядом, не останавливая его ни на одном предмете, и вдруг…

— Я не выйду! — вскрикнул он. — Коли так, увольте меня совсем! Я подаю в отставку. Я не изменник, не аристократ, чтобы меня насильно держали в тюрьме! Я вам говорю, что хочу выйти!

— Гражданин, — сказал Сантер, — повинуйся приказаниям Коммуны — и ни слова; или худо тебе будет, я тебе говорю. Оставайся здесь и смотри за всем, что происходит. Предупреждаю тебя, что следят и за твоими поступками.

Между тем королева, полагая, что о ней забыли, мало-помалу пришла в себя и стала поудобнее укладывать своего сына в кровати.

— Позови-ка свою жену, — сказал муниципал, обращаясь к Тизону.

Последний повиновался беспрекословно. Угрозы Сантера обратили его в ягненка.

Пришла жена Тизона.

— Пойди сюда, гражданка, — сказал Сантер. — Мы выйдем в переднюю, а ты обыщи арестанток.

— Послушай, жена, — сказал Тизон, — они не хотят пускать нашу дочь в Тампль.

— Как это! Они не хотят пускать нашу дочь? Стало быть, мы теперь не увидим ее?

Тизон покачал головой.

— Что вы тут выдумали?

— Я говорю, что мы донесем совету Тампля, и что решит совет, то и будет, а до того…

— А до того я хочу видеться с моей дочерью.

— Потише, — сказал Сантер, — тебя призвали сюда, чтобы обыскать арестанток, так обыскивай, а там мы увидим.

— Все это так, — сказала женщина, — но все-таки…

— Ого! — вскричал Сантер, насупив брови. — Дело портится, как видно.

— Делай то, что приказывает тебе гражданин начальник; делай, женка, а после ты увидишь… Он говорит, увидишь…

И Тизон взглянул на Сантера с покорной улыбкой.

— Ладно, — сказала женщина, — ступайте, я готова их обыскать.

Они вышли.

— Милая мадам Тизон, — сказала королева, — поверьте…

— Я ничему не верю, гражданка Капет, — сказала неистовая женщина, оскалив зубы, — разве одному только, что ты причина всех несчастий народа. Уж только бы найти мне у тебя что-нибудь подозрительное, и ты увидишь!

Четыре человека остались у дверей на случай, если бы королева вздумала сопротивляться и жена Тизона потребовала бы помощи.

Начали с королевы.

Нашли у нее платок с тремя узлами, который, к несчастью, казался приготовленным ответом на узлы, найденные накануне Тизоном, карандаш, ладанку и сургуч.

— Ну, так и есть, — сказала жена Тизона, — что я сказывала муниципалам, то и случилось. Она пишет, австриячка! Намедни я нашла каплю сургуча на огарке, который вынесла от нее.

— Ах, сударыня, — сказала королева умоляющим голосом. — Покажите только ладанку…

— Как бы не так! — сказала женщина. — Не сжалиться ли над тобой?.. Меня не пожалели… у меня отнимают дочь.

На принцессе Елизавете и на юной принцессе Марии ничего не нашли.

Жена Тизона позвала муниципалов, которые вошли во главе с Сантером; она подала им все вещи, найденные ею у королевы; вещи эти переходили из рук в руки и сделались предметом бесконечных предположений. Особенно три узла на платке долго волновали воображение производивших обыск.

— Теперь, — сказал Сантер, — мы прочитаем тебе приговор Конвента.

— Какой приговор? — сказала королева.

— Приговор, по которому ты будешь разлучена с сыном.

— Неужели правда, что этот приговор существует?

— Да… Конвент слишком заботится о здоровье ребенка, вверенного его попечению народом, чтобы оставить сына в сообществе такой беспечной матери, как ты…

Глаза королевы засверкали как молния.

— По крайней мере, скажите, в чем меня обвиняете, лютые тигры!

— Черт возьми! Это немудрено сделать, — сказал муниципал. — Да вот…

И он произнес одно из ужаснейших обвинений, подобное тому, которым Светоний обвинил Агриппину.

— О! — воскликнула королева, встав со своего места, бледная и полная величественного негодования. — Взываю к сердцам всех матерей!

— Полно, полно, — сказал муниципал. — Все это прекрасно, но мы тут уже более двух часов; не целый же день нам здесь киснуть. Вставай-ка, Капет, и ступай за нами.

— Никогда, никогда! — воскликнула королева, бросившись между муниципалом и юным Людовиком, готовясь защитить кровать, как тигрица свое логово. — Никогда не позволю похитить моего ребенка!

— О господа! — воскликнула принцесса Елизавета, с мольбой сложив руки. — Господа, ради самого неба сжальтесь над двумя матерями!

— Говорите, — сказал Сантер, — назовите людей, сознайтесь в намерениях ваших единомышленников, объясните, что означают эти узлы, завязанные на платке, принесенном в белье дочерью Тизона, и на том, который найден в вашем кармане, тогда оставим вам вашего сына.

Взор принцессы Елизаветы, казалось, умолял королеву принести эту ужасную жертву.

Но последняя, гордо утерев слезу, которая, как светлый алмаз, повисла на кончике ее ресницы, сказала:

— Прощай, мой сын, не забывай никогда о твоем отце, который теперь на небесах, о твоей матери, которая скоро соединится с ним; читай каждый вечер и всякое утро ту молитву, которой я научила тебя. Прощай, мое дитя!

Она в последний раз обняла сына и встала, твердая и непоколебимая.

— Я ничего не знаю, господа, — произнесла она, — делайте что хотите.

Но королеве надо было больше сил, чем могло вместить сердце женщины и особенно сердце матери. Она в изнеможении упала на стул, пока уносили ребенка, который плакал и протягивал к ней ручонки, но не вскрикнул ни разу.

Дверь затворилась за муниципалами, уносившими королевское дитя, и три женщины остались одни.

Была минута молчаливого отчаяния, прерываемая только рыданиями.

Королева первая нарушила его.

— Дочь моя! — воскликнула она. — А записка?

— Я сожгла ее, как вы приказали, матушка.

— Не прочитав?

— Не прочитав.

— Прощай, последний луч надежды, — проговорила принцесса Елизавета.

— О, вы правы, вы правы, сестрица. Это страдание слишком жестоко.

Потом обратилась к дочери:

— По крайней мере, ты запомнила почерк, Мария?

— Да, матушка, немного.

Королева встала, подошла к двери, чтобы убедиться, не подглядывают ли за ней, и, вынув из волос шпильку, приблизилась к стене, выцарапала из щели лоскуток бумажки, свернутый вчетверо, и, показав его принцессе, сказала:

— Вспомни хорошенько, прежде чем отвечать, дочь моя. Почерк письма сходен с этим?

— Да, да, маменька, — воскликнула принцесса, — я его узнаю!

— Слава богу! — промолвила королева, опустившись на колени. — Если он смог написать утром — это знак, что он спасся. Благодарю тебя, Господи, благодарю тебя! Столь благородный друг достоин твоих чудес.

— О ком говорите вы, маменька? — спросила принцесса. — Кто этот друг? Назовите его имя, чтоб и я могла упоминать о нем в молитвах!

— Да, ты права, моя дочь; не забывай никогда это имя; оно принадлежит дворянину, исполненному чести и храбрости; он предан не из честолюбия, он выказал себя только в дни несчастья. Еще ни разу не случилось ему видеть королеву Франции, или, лучше сказать, никогда королева Франции не видела его, и он жертвует своей жизнью, чтобы ее защитить. Может быть, он будет награжден, как награждают ныне всякую добродетель, то есть жестокой смертью… но… если суждено ему умереть… О, там, там!.. Я возблагодарю его… Он называется…

Королева с беспокойством оглянулась и, понизив голос, произнесла:

— Его зовут кавалер де Мезон-Руж. Молитесь за него!