Сказки старого леса. Книга 1. Испытание Верой

Александр Дёмышев (2020)

Краткая инструкция, как сделать сказочной обычную жизнь. Просто выбираешь старушку и назначаешь её Бабой Ягой. Мнение самой бабушки, при этом не учитывается. Затем напрашиваешься ей в родственники и вот ты уже сам — потенциальный волшебник со всеми вытекающими последствиями. Но чем дальше, тем мудрёней, то ли это старушка так вжилась в роль, то ли выбирал не ты, а тебя…

Глава третья. Пока я здесь, никто не умрёт

— Я готов, — Ваня уселся за стол, поправил рубашку и даже попытался руками на пробор уложить непослушные волосы, — учите меня колдовству.

— Ишь, шустрый какой, может, колдовство само не захочет тебе покориться, — старушка на какое-то время отвлеклась от перебирания травы.

— Да как же, бабушка, — мальчик заёрзал на лавке, — вы же обещали. Я стараться буду, всё запомню, всё в точности повторю, всё, как велите, исполню.

— Я тебе давно сказывала, что делать. Токмо стараний пока не вижу.

— Почто наговариваете? Вы мне сегодня велели хвороста натаскать, воды набрать да на чердак не лазать. Знали бы вы, как тяжело было последнее исполнить… любопытственно же…

— А ты залезь, залезь. Враз мышью летучей обернёшься.

— Ой, бабушка, расхотелось мне. Чего я на том чердаке не видел?

— Тебе ещё в первый день сказывали: учись животных слухать и с растениями говорить.

— А я что? А я так и делаю. Кошке вчерась полдня внимал.

— Это когда с леса возвернулась, а вы вповалку на печке спите?

— Сморился чуток. Так этмо опять же от старания.

— Ну и чего тебе Кошка наговорила?

— Молчаливая она у вас какая-то. Может, немая…

Мяу… — донеслось с печки. — Слыхал? — старушка подняла крючковатый палец. — Говорит, сам ты немой. А с растениями чего?

— Нуу… побеседовали с кустами ближайшими о погоде.

Бабушка протянула Ване цветок со стола, — На, общайся, чтоб я видела.

— Здравствуйте, цветок, — забубнил мальчик, — хорошая погодка сегодня. Меня зовут Ваня. Мне 10 лет…

— Ты чего это делаешь? — грозно перебила старушка, — так ты с камнем неживым говорить будешь… да и с камнем так нельзя. Енто же цветок. Всё слышит, всё понимает.

— А как же, бабушка?

— Подь со мной, — с этими словами старушка решительно встала, не глядя на мальчика, вышла из дома и засеменила в лес.

— Смотри чудо расчудесное. Посреди ельника дуб столетний, — бабушка подвела Ваню к огромному дереву. — Этот дуб здесь стоял, когда о тебе ещё не слыхивали. Этот дуб тут рос, когда ещё твои родители босиком за своими мамками бегали. Этот дуб был выше всех, когда ещё твоих дедушки с бабушкой в помине не было… Ладно, ладно… одна бабушка с длинным носом уже была бабушкой. Ты подойди, потрогай его.

Ваня приблизился и осторожно положил руку на шершавый ствол.

— Он такой сильный, что можно такой силищей всю землю спахать отсюда до моря, — продолжала старушка. — Он такой умный, что все умники в мире вместе взятые и половины его не знают… Вот тебе задание важное: обними это дерево, насколько рук хватит, и стой так, пока сами слова не польются. А там уж не сдерживай себя.

Бабушка развернувшись, ушла. В течение дня она пару раз специально проходила мимо, слушая обрывки фраз, раздающиеся из-за деревьев:

— «…я Сеньке Рваному за это в глаз дал. Он меня побил, но я всё равно ему при встрече снова в глаз дам…», «…скучаю я по мамке, иногда аж до слёз…», «…девчонка эта жутко вредная, но красивая…»

Вернулся Ваня в избу, когда уже стемнело. Молча опустошил поставленную перед ним тарелку с кашей. Так же молча расстелил тулуп на лавке и улёгся на бок лицом к окну.

В этот раз первой в темноте заговорила старушка:

— Эй, будущий кудесник, здоров ли?

— Бабушка, — тихонько ответил мальчик, — а они все такие, растения эти?

— Какие такие?

— Ну, такие… Я же чувствовал, что он меня слышит, дуб ентот. А чего я пересказать не мог, то он и без слов понимал.

— Да уж не глупей нас с тобой точно. Вот ты с утра соскочишь с лавки и бежать куда ни попадя, а они на одном месте стоят всю свою жизнь. И жизнь та у кого один день, а у кого сотни лет.

— И что, бабушка?

— Ну вот знал бы ты, что вся летопись твоя в один денёк поместится. Как бы тогда каждой встрече, каждому лучику солнечному, каждой дождинке радовался. А окажись наоборот, пятьсот лет на одном месте замереть. Сколько бы мыслей наимудрёных за это время посетило!

— Бабушка, можно я завтра, когда за продуктами пойду, тихонько в деревню заверну. На сестреницу свою гляну. Беспокойно мне за неё.

— Она ж с мамкой. Не нравится мне это.

— Да я ж издалека, никто не заметит.

— Скучаешь?

— Совсем малёхочко.

— Чую, не к добру это, ну уж куда тебя девать-то, побегай.

— Спасибо, бабушка.

— За что? Тебя тут никто не держит.

— За дерево сёднейшнее. Наперёд наука.

Как ни старался Ваня проснуться вместе с бабушкой, ещё ни разу у него не получилось. Вот и сегодня вроде встал с первыми лучиками, а её уже и в доме нет. На столе, как обычно, кружка с настоем полезнущим. Выпил да ушёл в деревню. А старушке весь день неспокойно было. И травы не собираются, и дела не делаются. Вернулась она к дому и уселась на порог мальца ожидать. Как в воду глядела. Появился тот к вечеру чуть живой от усталости, видно, всю дорогу бегом бежал. На руках кулёк из лоскутного одеяла, а из него, батюшки святы, ножка детская свисает.

— Что ж ты делаешь-то со мной? — только и смогла вымолвить старушка.

— Бабушка, бабушка, я быстрей не мог, — слёзы в три ручья текли по лицу мальчика. — Бабушка, он умер, да? Ребёночек умер? Я не успел, да?

— А ну цить! — строго прикрикнула старушка. — Пока я здесь, никто не умрёт. Неси его в избу и клади на стол.

Развернув одеяльце, бабушка стала внимательно рассматривать нежданный подарочек. Им оказалась девочка, годика полтора от силы.

— Слава Богу, жива, — выглядывал из-за спины Ваня.

— Надолго ли? Уж больно слаба…

— Бабушка, родненькая, наколдуйте чего-нибудь скорее.

— Тут суетиться нельзя. Это же дитё малое. Второй попыточки не будет. Следи внимательно и учись. Видишь, ворочается только в левую сторону. Значит, вправо больнее. Ищем с ентого бочку. Теперича гляди дальше: правая ручка резче сгибается, а правая ножка почти не шевелится. Значит, болезнь книзу правого бока.

Старушка наклонилась совсем низко:

— На тельце ничего не видать, ни пятнышка, ни вздутия, значит, хворь вглубь ушла, — затем она медленно провела пальцем по выбранному месту, остановившись лишь раз вместе с замершей на миг девочкой. — Плохо дело. Тута ни огонь, ни ветер не помогут. Топить придётся.

— Кого топить? — с ужасом вскрикнул Ваня.

— Хворь коварную. Кого ж ещё?

Старушка замерла, на некоторое время что-то обдумывая, наконец решительно тряхнула головой:

— Чего встал как истукан? А ну бегом.

— Куда, бабушка, в деревню?

— Дурында, за избу бегом. Там где-то у стены старое корыто валяется. Найдёшь, отмоешь с песочком — и сюда. Шевелись поживее, а я пока с травами разберусь.

Когда Ваня вскоре появился на пороге с чистым корытом в руках, то поначалу даже отпрянул от пахнувшего на него аромата, почти вся избушка была заложена травами. Туески, мешочки, коробочки были сняты с верхних полоков, раскрыты и разложены повсюду. Ими были заставлены и стол, и подоконник, и даже печка.

— Ты где ребёночка такого болезненного нашёл? — спросила старушка, не отрываясь от только ей понятного перекладывания трав.

— Ой, бабушка, не виноват я, — мальчик шмыгнул носом, — соседки это нашей. У неё за пять годков третий народился, и все трое померли ещё малыми… точнее, этот третий будет, если не выживет. Ей, видимо, тётка сказанула, что я Марфу-целительницу встретил. Вот она и сидела за огородом все эти дни, меня высматривая. Даже до избы дойти не дала. Вцепилась в руку, глаза бешеные и ревёт белугой.

— А ты чего?

— Знамо дело, говорю, никакой Марфы в помине не видел. А она в ответ, мол, всё одно, ни ребёночку, ни ей не жить больше на этом свете. Лучше сразу на себя руки наложить, чем каждый год, через год детей хоронить. И муж, мол, тоже грозится выгнать её такую из дому. Сунула мне свёрток в руки да краюху хлеба за пазуху и свалилась без чувств прямо у забора. Я и сиганул к вам, бабушка.

— Хлебушек, говоришь, дала? Это хорошо… Так… лавку к печке двигай, ставь, чтобы огонь видно было. На неё корыто, в него воды налей. Следить будешь всё время, чтобы вода та ни холодная, ни горячая была… Поспешай, не торопясь, а я к тому времени с настоями разберусь.

Вскоре всё было готово. Девочку тихонечко опустили в воду, уже полную трав. Бабушка устроилась у изголовья, расставив рядом с собой всю, какая была, посуду в доме. В каждой что-то плескалось, а в одной даже пузырилось.

Ночь прошла неспокойно. Ваня то подливал воды в корыто, то чего-то приносил по наказу старушки, то забывался в коротком сне, сидя прямо на полу у стенки.

День прошёл ещё тяжелее. Бабушка ни разу не отошла от купели, становясь с каждым часом всё мрачнее и мрачнее. Наконец, ближе к вечеру, подозвала мальчика к себе поближе.

— Не отпускает её болезнюка проклятая. Видно, и вправду колдовать придётся. Я там за образок припрятала, тащи сюда. Думала, не сподоблюсь больше, да выходит, судьба такая.

Ваня осторожно достал из-за иконы запылённый мешочек с завязками и передал старушке. Та в свою очередь ловко вынула из него на свет маленький корешок.

— Что это, бабушка?

— У этого и названия-то нет… Запоминай строго. Вода должна быть тёплой. Кажные три часа давай ей мякиш хлебный, в тряпицу завёрнутый, пусть посасывает. Коли красненькая станет да заворочается, то в эту миску мякиш макай, — показала старуха на расставленную возле неё посуду. — Коли ослабнет да побелеет — в эту кружку. А если, дай Бог, уснёт, то на губки ей отсюда капай.

— Бабушка, вы так говорите, как будто собрались куда.

— Можно и так сказать.

— Бабушка, не оставляйте меня! Вдруг не справлюсь…

— Не боись, помни, чей ты внук, да и куда ж я денусь, тута буду… почти вся, — с этими словами старушка сунула корешок в рот.

Ваня отпрянул, даже руки поднял, чтобы лицо прикрыть, мало ли… колдовство всё таки… Но ничего не произошло, бабушка уселась поудобней на лавке и стала, не мигая, смотреть на огонь. Почти час не шевелилась, вдруг неожиданно плавно поднялась, словно и не старуха вовсе, прошлась по избе от окна к окну, понюхала какой-то пучок, погладила какой-то цветок, села рядом с корытом, наклонилась и начала что-то нашёптывать, будто убаюкивает кого.

Поначалу Ване боязно было, затем понял, что бабушка его и не замечает вовсе. Он даже позвал её тихонечко, а один раз, осмелев, рукой коснулся, но старушка, как склонилась над корытом с девочкой, так и продолжала шептать… всю ночь… и весь день… и ещё ночь…

И только на утро третьего дня совсем выбившегося из сил мальчика, задремавшего прямо на полу возле печки, разбудил знакомый голос.

— Всё богатство своё проспишь. Подымайся ужо.

Ваня подскочил как ошпаренный. Огляделся и, никого не увидев, бросился на улицу, чуть не столкнувшись со старушкой. Та сидела на пороге, щурясь на солнце.

— Ой, бабушка, я и прикорнул-то только минуточку одну. Всё глаз не смыкаючи, бдил.

— Да мы, почитай, уже часа два с подружкой твоей новой храп богатырский слушаем. Горазд ты носом свистеть, прямо как свёкор-батюшка апосля попойки.

— Простите, бабушка, уморился.

— А ты как хотел? Не передумал ещё колдовству учиться?

— Ой, боязно.

— А у тебя вроде как и выбора больше не осталось. Теперича каждый будет норовить тебе болячку свою показать. Так и станешь всех ко мне в лес таскать?

— Боязно, что могу не оправдать доверие ваше, учите меня, бабушка.

— С этим погодим пока. Сейчас топай в деревню свою, ребёночка отнеси родителям, с ума поди сходят. Девочку я покормила, спит она. Мамке её накажешь, чтобы поначалу молока побольше давала.

— Понятно дело, молочко вона какое приятное.

— Молоко крепит сильно, а ей этого сейчас больше всего и надобно. Скажешь, что здорова она и дочка её теперь здорова… А ну, сделай рожу пострашнее…

Ваня сначала не понял, затем попытался скривить гримасу.

— Во-во, с таким видом муженька у ней на разговор отзовёшь. Перескажи ему так: бабка, мол, которая лечила, сказывала, что жена его здорова, а гнилуха в нём прячется. И если он, поганец, ещё раз попрекнёт бабу, то она сама проследит, чтобы у него отсохло… — старушка замолчала.

— Что отсохло? Рука али нога?

— Не говори, чего, пущай сам угадывает. Так доходчивей будет.

— Бабушка, а как вы узнали, что болезнь в нём сидит?

— Да откуда ж мне знать, но им сподручней станет так жить.

— Я мигом обернусь, одна нога здесь — другая там.

— Не торопись. Когда возвернёшься, не пугайся, я спать буду.

— Долго?

— Как получится, последний раз после ентого корешка аккурат неделю продрыхла.

— Ух ты… Бабушка, а что за корешок такой? Неужто совсем названия нет?

— Как не быть, есть, наверное… Только я тебе ужо сказывала, не запоминаются мне названия людские. Как вижу цветок, как чувствую траву, так и прозываю по-своему.

— А чего ж этот-то без имени?

— Не подходят к нему слова обычные. За всю жизнь три разика пришлось попробовать, и все три раза он разный был.

— А шептали вы чего? Заговоры колдовские?

— Кто-то заговором колдовским назовёт, кто-то отворотом лечебным, а кто-то молитвой святой. И каждый прав будет по-своему.

— А где слова нужные найти?

— А где ты находил их, когда с дубом разговаривал? Тут главное чистым быть и верить. Вот зачем корешок нужен.

— Я тогда, бабушка, его Верником назову.

— Хорошее имя, похожее на него. Пущай так и будет… Да, чуть не забыла, когда возвернёшься, корыто с водой отнеси подальше в лес. Яму выкопай, сколько сил хватит, да туда водичку сбрось вместе с корытом. Землицей закидай, да пометь, чтобы случайно растение какое не сорвать на том месте.

— Не беспокойтесь, так запрячу — нипочём не найдёте.

— Я-то как раз найду. На том месте вскоре гриб особый вырастет, — старушка зевнула, — а из того гриба можно потом средство от тараканов сварить.

— Вы отдыхайте, умаялись, видно.

— И то правда. Всё одно, самое сложное у тебя ещё впереди.

— Вы о чём это, бабушка? — насторожился Ваня.

— Погоди, когда мамка девочки ентой нарадуется вся, побежит спасителя своего благодарить. Вот где настоишься в красном углу, накраснеешься как свёкла. Помнишь, чего сказывала про награду?

— Помню: если чего возьму с людей за лечение, то потом с умения своего отдам.

— Вот и не забывай. А хвалить станут, слова добрые говорить — чтоб как вода с гуся, — старушка снова зевнула. — Марфа-целительница, сказывала, что от людей убежала и из-за таких вот благодарностей.

— Мне не привыкать самую сложную работу делать. Прикрою вас, бабушка, на себя удар возьму — пусть хвалят. Учиться колдовству, так учиться.

— Вот ведь лис изворотливый… Погодь, ещё чуток. Глянь, там хлебца не осталось ли?

— Совсем крохи, горбушечка только.

— Как раз для моего беззубья. Волоки сюда да побегай в дорогу.

Старушка отправила за щеку корочку и стала смотреть, как удаляется в лес мальчик, гордо несущий свою ношу.