Вселенная Марка Сенпека. Роман

Александр Ермилов

В будущем новый закон запрещает фантазию.Писатель Марк Сенпек оказывается под надзором. За ним следят Наблюдатели, а Контроль Воображения пытается уличить в крамольной деятельности.Марк не сдается, и каждый день тайно пишет новые рассказы. Он втягивается в круговорот необычных событий. Ночами путешествует по выдуманным мирам, ищет давнюю возлюбленную и отправляется в будущее. А еще к нему обращается тайная организация за помощью в съемках фильма по его рассказу, который должен все изменить.

Книга II

Глава 5. Марк Сенпек и Закон о самоубийстве

Марку потребовались сутки, чтобы разобрать устроенный солдатами и Мухоловским беспорядок: выкинуть разбитые вещи, треснувшие стекла из дверцы шкафа, поломанные полки и фоторамки. Упорядочить свою жизнь.

Теперь нужно было понять, как вернуть долг Короку. Он снова звонит Приятелю, хочет узнать, как друг будет зарабатывать, после запрета на Художку, атрибутика с Капитаном Лавина тоже стала запрещенной. Может, у него есть другие заработки, может он возьмет Сенпека в долю? Но его телефон по-прежнему отключен.

***

Приятель пропал, будто сбежал. Почему-то в его квартире Марк нашел незнакомцев, поселившихся по чьему-то указу, а потом они показали ему бумаги, в которых крупными буквами написано об их Праве на Проживание в этих скромных апартаментах на проспекте имени телерадиокомпании «МузПритон», закрывшейся сразу же после нового закона. И кого теперь винить? Телефон друга не отвечал, кроме записанного голоса актрисы о недоступности абонента. И через пару дней Марк осмелел настолько, что притопал в полицию, написал заявление о пропаже человека, и как будто бы успокоился, прокладывая дорогу домой той дешевой фразой, что он сделал все, что мог бы сделать на его месте другой. Через два дня ему позвонили и ошарашили новостью: Приятель погиб в автокатастрофе, сгорел дотла, и его прах теперь покоится в красивой алюминиевой урне с символом «Джу&Фру» за кирпичами Общего кремационного кладбища.

Услышав гудки, Марк уронил трубку на свои старые дневники и бумаги, которые Отряд Мухоловского оставил после Изъятия, и закурил, а потом принес остатки водки, помянул рюмкой-другой, и позже, на утро, вновь с головной болью, он подумает, что в очередной раз погружается в липкое болото запоя, и выкинет все бутылки спиртного. Но сейчас его письменный стол завален тетрадями и блокнотами, и бутылками, и скомканными листами, а ноутбук мигает сновидением.

В ежедневнике он наткнулся на запись об отце. Папаша Сенпек в то время уже регулярно заливался водкой и изредка дареным коньяком. В своих пьяных, но искренних порывах, он усаживал перед собой подросшего Марка и рассказывал, как полюбил его мать с первого взгляда, и ее привычке выстирывать белье после каждой брачной ночи. В двенадцать лет Марк отчасти понимал, о чем рассказывает отец. В своих ежедневных выгулах с дворовыми друзьями и теми, старшими, заходящими с других улиц, он уже овладел знаниями о взаимоотношениях полов. Пока терпение Мамаши Сенпек не иссякло и она пальцем, только что после маникюра, не указала отцу Марка на выход из квартиры и семьи, тот успел рассказать сыну почти все подробности их жизни.

Память об отце, как пьянице, стала стимулом к протокольному выносу алкоголя из дома следующим утром и его «уничтожении на жертвенном костре» мусорного контейнера под взглядом птиц, крыс и собак. Еще там был случайный бездомный, который, может быть, лишился дара речи на несколько секунд, слушая журчание из бутылок, а потом подумал «почему ты просто не отдал их мне?», о чем не подумал Марк.

Поднимаясь в дребезжащем лифте, Марк ощутил вновь ту всеобъятную пустоту и одиночество. Кабина покрыта граффити и смрадными словами, номером телефона Нади, которая «не прочь», но, скорее всего, цифры ложные или намерения. Все это одна большая сплошная шутка, тянувшаяся из одной кабины в другую, и девки по указанному номеру либо не существует, либо она невинная и непорочная, не подозревает, что какой-то наглец или какая-то нахалка, вероятно, знакомый или знакомая, накарябал ее личный номер.

Сенпек был почти уверен, что потерял единственного настоящего друга.

***

Вскоре настал тот момент, когда Марк в один серый ветреный день обнаружил, что в его карманах почти звенящая пустота. Он обыскал квартиру, и смог найти лишь несколько смятых джуттсов, на которые хватит купить только молока и хлеба.

«Хочуесть», ― подумал Сенпек.

«Хочукурить», ― полетели вдогонку мысли.

В пачке оставалось пять сигарет, что принесло ему едва заметное, но облегчение, а из еды он нашел только яблоко и засохший чеснок, покрытый струпьями плесени.

Вернувшись в спальню, он улегся в кровать. В тишине забулькал живот.

Включив компьютер, Марк только тогда вспомнил, что интернет теперь не доступен беднякам. Как был в домашних тапочках и халате, он сбегал в ближайший киоск и купил газету «Лимонная кожура» с объявлениями о вакансиях. Положив рядом с газетой свой диплом о высшем филологическом, пролистал предлагаемые вакансии, начиная с самой большой предлагаемой оплаты. Он не умел продавать, не был достаточно силен для карьеры на фруктовом заводе, не был педагогом.

В следующие два дня он объездил город, посещая собеседования. И каждый раз затянутый в галстук работодатель едва видел печать поднадзорного в его паспорте, ему отказывал, кривя губами и морщиня нос, будто от него разило навозом. Как часто бывает, ему помог случай и старый поклонник его романа, работающий в продуктовом супермаркете, мужчина под пятьдесят, о каких говорят, когда говорят о кризисе возраста, о зачесанных редких волосинках на блестящую, почему-то всегда покрытую испариной лысину, о таких, которых представляют не самыми удачливыми.

В итоге Марк получил должность ночного сторожа в магазине «Вселенная товаров господина Дак-Чака». И этот господин Дак-Чак был чем-то похож на того фаната. Оказалось, что в названии магазина используется его настоящая фамилия. «Можешь рассчитывать только на минимальный гонорар», ― говорит он, нависая выпяченным лбом и животом. «Ты же запрещенный, не могу поверить, что согласился, хотя, у тебя теперь прав, как у кошки», ― и фразу закончил хихихиком.

Часто Марк замечает в прорезь его кабинета, как Дак-Чак красуется перед зеркалом, распределяя волосы на лысине через равные промежутки, отмеряя старой поцарапанной линейкой, возможно, доставшейся ему со школьных времен, когда голова была полностью спрятана под волосами. Потом он становился обычно в профиль и втягивал живот, пытаясь представить себя стройным и подкаченным, потому что в этот момент подмигивал своему отражению и, слава богу, не замечал Сенпека. Дак-Чак никому не рассказывал, что страдает сахарным диабетом, хотя можно с уверенностью утверждать, что многие догадывались.

Фирменная одежда, ключи от всех дверей, даже вручили фонарик, словно Марк Сенпек на мгновение стал героем фильма. И он даже изредка чувствовал себя супергероем со способностью выпускать солнечный луч из рук, разрезая тьму, но потом ощущал себя сорокалетним глупцом и неудачником, который не видел в своей постели женщину уже энное количество недель. Часть своего заработка он отдает Виктору в счет долга. Он каждый раз благодарит Корока, внутри считает, сколько еще месяцев ему отдавать почти половину заработанных джуттсов, а потом возвращается домой, желая скорее найти для себя другой мир.

***

Магазин кажется постройкой из бесконечных стен и поворотов, внутри которой ждут, когда их заберут покупатели, тысячи товаров, от шурупа до стиральной машины. На каждом стеллаже ждут голограммы-помощники, расскажут о товарах, предложат персональные скидки. И Сенпек каждую свою рабочую ночь обходит магазин, проверяя, рассматривая, наблюдая. Не редко он сражается с непонятными порывами и мыслями. Вроде, если бы в магазинах рядом с туалетным столиком или набором памперсов продавали людей, но все законно, по контракту, типа хочешь подзаработать, устройся товаром на полку, будь мужем на день или месяц, дочерью на час, ничего пошлого или отвратительного, но как бы это, скорее всего, облегчило жизнь некоторым несчастным.

На третью неделю его новой работы в дверь магазина среди ночи раздался быстрый панический стук. Затряслось толстое стекло, послышался приглушенный женский голос извне. Скорее всего, стучали долго, потому что Сенпек настиг входные створки, когда с улицы кричали уже истошно, но, вместе с тем, как будто бы пугливо. Словно стараясь не привлечь внимание кого-то вдалеке. Стучавшая умоляет впустить. У нее черные волосы и слишком большие глаза. Он не сразу открывает дверь. «У меня точно будут проблемы», ― подумал он. Ливень привычно заливает улицу везде, куда хватает взгляда.

Ее имя Инга. Челка Инги мокрыми прямыми полосами прилипла к бледно-белому лбу, и Марк вспомнил клавиши пианино в старой школе. А еще Ингу преследует кавэшник с солдатами.

— Почему? ― как-то наивно и по-детски удивленно спрашивает Марк.

— А ты как думаешь?! Книгу нашли у меня дома. Детский фольклор народов Севера. Я только с испугу успела выскочить из квартиры.

Еще она говорит, что при побеге оттолкнула юного солдатика, привлеченного к проверкам, и тот грохнулся на ее старый трельяж, доставшийся от бабушки. Зеркала треснули и посыпались, будто с обидой. Инга смеется сквозь слезы, а может это капли дождя, хотя всего минуту назад истошно вопила. Но ее смех скорее нервный. Марк слушает, но почти не слышит. Впустив беглянку в магазин, он, тем самым, оказал помощь преступнице, нарушил закон. А если попытаться выдворить ее теперь? Но он уже не сможет. И не хочет.

Марк уверенно ведет Ингу между стеллажами тайными путями, где, как он знает, видеокамеры не работают, но лишь пугают покупателей. Он усаживает ее в коморке сторожей. Делает знак, чтобы молчала и не двигалась. Обежав зал, выключает все лампы, проверяет двери, попутно высматривая за стеклами табун бегущих солдат. Но там никого. В подсобке Инга так и сидит неподвижно, словно натурщица. Она вопросительно смотрит на Сенпека, и тот спокойно кивает.

— Утром я уйду.

— А тебе есть куда?

Она молчит. Марк думает.

— Оставайся здесь, ― внезапно говорит он.

Они снова среди стеллажей, в слепых пятнах супермаркета. Решетка планировки залов выводит их в комнаты персонала, на служебную лестницу, в подвал. Там загрузочная, топочная и несколько складских помещений. Штабеля продукции: консервированная кукуруза, фасоль. Сухие корма, хлопья и чипсы. Коробки с футболками и майками. Упакованные в пленку кресла и стулья. Целые стены, а кирпичи из алюминия, картона и полиэтилена. Пробравшись вглубь, Марк оставляет Ингу там, где ее не должны найти, не смогут увидеть. Сокрытая пачками с влажными салфетками и ватными палочками она будет спасена. Потом он приносит ей несколько пледов и запас еды на два дня, которые он проведет дома, а магазин будет охранять другой сторож. Ей бы лучше вновь не шевелиться, не издавать ни звука. Сможет ли она?

Марк остается с ней до конца смены. Оказывается, что ей всего двадцать три года. Инга родилась, когда Сенпек женился. Его дочери сейчас тоже могло быть двадцать три. Она рассказывает все подряд. У нее дома осталась такса по кличке Хот-дог, которая обожает фисташковое мороженое и всегда смешно фыркает. Собака, наверное, сбежала. Инга говорит, что мечтает уехать. Она слышала, что кто-то помогает поднадзорным перебраться за границу. Показывает татуировку на предплечье и улыбается: глупость молодости. Проговаривает «молодость» как старушка, повидавшая многое. У нее слишком глубокие морщины в уголках глаз. А еще у нее веснушки. Марк приносит ей журналы, какие есть в продаже. «Засвеченная пленка» и «Благовоспитанность». Впрочем, фотографий там больше, чем текста. Когда она начинает засыпать, Марк уходит.

Два дня для него теперь тянутся слишком долго. Но на исходе второго ему звонят и просят выйти на смену раньше. В заходящем солнце блестят формы полиции и кавэшника. Дак-Чак что-то разъясняет персоналу, кивает солдату, руководит руками, будто при посадке военного самолета. Он велит Марку ожидать вместе с остальными сторожами в его кабинете. Ничего не объясняет, но Сенпек обо всем догадывается. У директора еще два охранника — Вар К. и Макс Булава, названный так из-за огромнейших лапищ. Оба приветствуют его искренним непониманием, которое старается скопировать на свое лицо Марк. В общем, через минуту в кабинет вламывается кавэшник Испуганный Д., двое солдат с номерами вместо имен и собственной персоной Дак-Чак. И тогда все выясняется: беглая преступница забралась на склад супермаркета и пыталась затаиться. Ее обнаружил мерчандайзер, завязалась драка, была вызвана полиция, а потом КВ. В ходе потасовки сотрудник магазина получил ушиб головы банкой с консервированными ананасами. Прибывшая полиция арестовала беглянку.

— Кто из вас впустил ее?! ― кричит Дак-Чак.

Молчание.

— Она сбежала позавчера, ― говорит Испуганный Д. ― Кто сторожил?

Дак-Чак, проведя нехитрые вычисления в голове, выдает: Сенпек и Вар К.

Макса отпускают, и начинается допрос оставшихся двоих. Вар, конечно же, все отрицает. Марк старается не сдаваться в отстаивании своей невиновности, но при этом внутри него все мертво и пусто. Он с трудом подавляет приступ, который сразу же выдал бы его: сделал несколько глубоких вдохов-выдохов еще в коридоре перед кабинетом, потом постарался состряпать смесь из гнева и возмущения. Как они посмели! Но как долго он сможет продержаться? Изнутри него рвется наружу хаос и ярость. Он почувствовал, как «загорелись» щеки, пересохло во рту. Как назло он вспомнил улыбку Инги, ее теперь несбыточное желание уехать.

— Я никого никуда не впускал, директор, ― спокойно сказал Марк, и для наглядности своей невиновности закурил, нагло скидывая пепел на пол.

Дак-Чак надулся злостью, но тут же лопнул из-за вошедшего полицейского.

— Она во всем призналась, ― говорит тот. ― Взобравшись на мусорный контейнер, залезла в открытое окно.

Их отпускают под недовольную мину директора. Марк предпочитает выйти через загрузочную, пройдя мимо склада. Увидел пятна крови, сдвинутые из своего идеального строя стеллажи с привезенным товаром. Там еще виднеются сваленные пледы. Он спокойно выходит на улицу и через два перекрестка сворачивает в проулок, а там с ним случается то, что обычно становилось результатом попойки: его рвет. А еще он почему-то плачет.

***

Ночью Марк снова на работе: он не посмел взять отгул. Опасался привлечь внимание. Не сразу, но он обнаружил себя где-то на втором этаже между выставленными манекенами с футболками и шортами. Еще там было кресло. Впавший в транс, Марк внезапно понял, что оно точь-в-точь как кресло Мамаши Сенпек в их новом доме, куда они переехали, когда остались вдвоем из всей семьи. И хотя Папаша Сенпек еще теоретически числился в виртуальной графе под названием «отец Марка», а в паспорте как «муж Мамаши», в жизни он больше не играл эти роли.

Загрузив старенький седан, Марк вместе с матерью укатил в соседний город. Он учился в местном филиале своего университета, и к нему переехала влюбленная в него кучерявая сокурсница. Они поженились, несмотря на протесты матери, и жили вместе с Мамашей Сенпек, потому что были безработными. Мог ли он назвать их отношения истинной любовью, которую оба ждали и были уверены, что нашли, ― однозначно ответить Марк не мог, да и спрашивал его только он сам. Но через десять (с чем-то) лет ставшая теперь бывшей жена все-таки спросила, как бы между делом, когда подписывала документы на развод. Разумеется, Сенпек вновь выдумывал: на самом деле жена часто его спрашивала об этом, и даже устроила скандал, когда нашла его дневники юности и прочитала о слезных любовных воспоминаниях в пубертатный период. И даже при разводе, она спросила, любит ли он по-прежнему Марину, а когда увидела положительный ответ в его взгляде, ехидно спросила, сморщив нос и стянув веки в этой своей до одури раздражающей манере: «Где же она (?), может, убил ее?» В тот вечер, когда Марк встретил Марину на вечеринке ИИИ, он хотел бы привести экс-супругу и воткнуть ее очи в лицо Марины: вот, смотри, ― жива и невредима. Только причин побега Марина так и не рассказала. И вновь исчезла. Марк несколько раз приходил в ее книжный магазин на улице имени писателя-фантаста Козье-Беккова, о котором узнал случайно из пересудов на вечеринке Корока, но неизменно натыкался на табличку «Закрыто». Массивные ручки на не менее массивных входных дверях покрылись грязью и пылью, и воспоминаниями. Вскоре улицу переименовали в переулок управленцев-вольнодумцев.

Расположившись в этом мягком плюшевом кресле между манекенами, Марк мучил себя единственным вопросом: была бы Инга на свободе, если б он ее не впустил?

***

Он старался не выходить из дома без крайней необходимости. Случались нападения на поднадзорных. Кто-то что-то говорил, и, верить или нет, оставалось на твое личное усмотрение, но не единожды Сенпеку казалось, что за ним по улицам ходит незнакомец. Наблюдает. Выжидает. Его лицо, как принято, всегда оставалось в тени, под козырьком подъезда вдалеке, скрывалось под шумом радиопомех проливного дождя.

И когда Марк уже смирился с тем, что ему многое кажется, многое на самом деле не является реальным, под высокой аркой между домами к Сенпеку подошел тот незнакомец. Марк едва не уронил пакет с продуктами. Он сразу узнал своего преследователя, вот та маска на лице с мерцающим рисунком перечеркнутой толстой книги ― нового знака, который теперь лепят повсюду, и голубые глаза, как у Сенпека. Человек не представился, но перегородил путь и кричит: «УБИЙЦА!», и Марк понимает, что наблюдатель был на вечеринке Корока.

— Кто ты? ― испуганно шепчет Марк. ― Чего ты хочешь от меня?

«Гдеполицейскиедроныкогдатакнужны» ― думает он. Его могут просто убить, и никого нет вокруг. Кто-нибудь смотрит сейчас в окно?

Но незнакомец рассмеялся, громко и хрипло, и убежал.

***

После того случая Марк стал высматривать этого человека везде, где бы ни оказался и даже пытался увидеть его, выглянув в окно. Он ожидал, что тот ненормальный будет поджидать его у подъезда, вновь следить за ним в транспорте, накинется в темноте. Марк заметил, что положил в карман пиджака маленький кухонный нож, только когда едва не выронил его на улице. Но прошла неделя или две, а незнакомец больше не появлялся, и жизнь Марка как будто бы вернулась в свой привычный круговорот. Его буднично проверял Мухоловский, но он не нарушал законы. Хотя почти каждый день посматривал в свой очищенный электроблокнот, и постепенно в его голове вспыхивали идеи, которые он когда-то записал на листках из блокнота с Капитаном Лавина, а потом уничтожил. И он стал понимать, что вряд ли способен их забыть. Каждую ночь он отправлялся в неизведанные или придуманные миры, но все принимал за сон, за разыгравшуюся фантазию. Обычно, проснувшись, долгое время Марк пытается понять вернулся ли он в настоящий мир, или уснул и отправился в новый. В детстве почти никто не верил его рассказам о новых вселенных, по которым он путешествует. Может, только отец.

***

Так он прожил несколько недель. И однажды, когда за окном только что проплыли облака, мимо, сверху вниз, кто-то пролетел. Точнее, упал с криком таким тихим и робким, словно, извиняющимся.

Марк подскочил, чуть не уронив возвращенный пустой ноут и свои записи, и открыл окно. На асфальте между двумя машинами он увидел спину и затылок мужчины. На том месте, где обычно кормится свора уличных псин с рук, будто заблудившейся старухи из дома напротив. Упавший валяется поломанным зигзагом, одна рука подвернулась, другая закинута на спину, ноги образуют угловатую «Л». Не успел Марк раскрыть широко глаза и закричать, как сверху снова посыпались тела. Музыканты и певцы, мужчины и женщины. Двумя этажами выше у них коммуна, скандальная, постоянно шумная и безнравственная, как ее характеризуют все соседи, кроме Марка. Сенпек часто там гостил, выпивал домашнее вино, пытался научиться играть на гитаре, и однажды был увезен вместе со всеми в полицейской машине. Соседи вызвали из-за устроенного в три ночи концерта. Не успел тогда полицейский представиться, стоя на пороге и показывая удостоверение, как ему в глаз прилетел кулак Сони Голема, чей творческий и жизненный псевдоним заставлял Марка хохотать, плюясь пивом. Теперь Сони лежит кучей мяса и изломанных костей на крыше автомобиля, а рядом падают и ломаются его сподвижники-друзья. Некоторые захватили в последний путь музыкальные инструменты: парочку гитар, трубу, барабанные палочки и даже синтезатор без подставки. При падении инструменты брякают и дзенькают, создавая сумасшедшую посмертную симфонию, застывшую в ушах непрекращающимся жутким звоном.

Тогда Марк вскрикнул.

Кто-то неподалеку тоже закричал. Раздалось эхом еще несколько воплей. Сигнализация машин вторила, заревела сильнее и протяжнее. Выбежали владельцы автомобилей. Спустились другие соседи.

Марк вылетает из квартиры и уже через секунду стучит в запертую дверь Сони Голема.

— Остановитесь! ― кричит Марк. Хлопки его шершавых ладоней о металл двери скачут испуганным эхом.

Вызвав «скорую помощь», Марк вываливается на улицу.

Несколько десятков глаз смотрят на десяток тел, раскинутых гравитацией и силой прыжка. С чавкающим звуком голова одного из самоубийц, кажется, Сони, только что упавшего спиной на крышу машины, отваливается и катится по тротуару в сторону ливневой канализации, так услужливо сделанной в прошлом году. К голове, пока она катится, прилипает грязь и валяющийся мусор.

Округа снова кричит. А у полного высокого мужчины из квартиры напротив Марка начинается истерический громкий смех, и вскоре по его лицу текут слезы, «а между нашими ногами бегут кровавые ручейки, которые быстро расширяются, и кажется, похожи на дождевые потоки, по которым мы в детстве пускали бумажные кораблики. С моим лучшим другом, ― думает Сенпек, ― другом, по имени…» Марк не может вспомнить, почему-то память упрямо блокируется на все его попытки. «И кровь тогда тоже была, такая же густая и красная, текла из коленей, разбитых носов, драки за гаражами, все так обыденно и даже тривиально». Еще были уколы, капельки крови выступали под локтями, на выдавленных прыщах пузырился гной…

Наконец-то послышалась сирена «скорой», а над головами появился полицейский дрон. Он включил режим сканирования, проверяя лежащие тела, стоящих рядом любопытствующих бездельников, отсылая полученные паспортные данные по сетчаткам глаз, пойманным отпечаткам пальцев, срисованным лицам и чем-то еще, что заложено в его систему. Механический голос вскоре попросил всех разойтись по домам и ждать визита полиции.

Поднимаясь в лифте вместе с несколькими зеваками, Марк пытается забыть вид расплющенных голов и вывалившихся мозгов. А еще его мутит. Красное и бурое, смешавшееся с коричневым и черным, медленно втекает в его воспоминания и заполняет мысли. Он не слышит остальных свидетелей, звон и жужжание кабины, не чувствует распадающийся на атомы смрад, окутавший каждого и проявляющийся отчетливее с пророненными словами о боязни смерти. Он уверен, что все должны быть в ужасе, как и он, в природном страхе жаться и прятаться. Это одно из тех подспудных ощущений, инстинкт. Но слова, которые он слышит от других, высушены, остались без начинки настоящего сожаления, чувства или хотя бы сочувствие отсутствуют, а в основе их, в эфемерном фундаменте лежит равнодушие и глупое губительное любопытство.

И Марк бессмысленно пытается донести это до прибывшего следователя. Стареющий, уставший, страдающий плохо контролируемым алкоголизмом, как он успел пожаловаться Сенпеку, и зачем-то рассказал о своей войне со сладким, а еще жена, кажется, изменяет, но ведь эта измена не только ему, полицейскому, ее мужу, но измена общая, всей их семье, квартету, разделенному поровну на мужской и женский род. И он, бывший военный, все чаще тянется дрожащей от водки рукой к кобуре, к пистолету, но только жаль детей, и еще родители живы.

— Да, ― резюмировал Марк в конце его рассказа. Потому что следователь замолчал и поддерживал тишину несколько минут. На «да» Марка он кивнул, как-то по-детски шмыгнул носом, поблагодарил за показания и вышел. И уже на пороге, занеся ногу в подъезд, он остановился и спросил Марка:

— А ты поднадзорный? Один из тех писак?

Почему-то Марк сразу ответил:

— Да.

То «да», сочувствующее «да» проблеме «следака». А потом полицейский протянул ему свою помятую старую визитку, где над должностью указано Городинн Эдуард Борисович. И вновь одарил тем все понимающим благодарным кивком, мол, чтобы обращался за помощью, но только в крайнем случае. Словно, выслушав его, Марк стал Городинну лучшим другом. Возможно, Эдуарду Борисовичу и некому было высказаться. Скрывшись за пастью лифта, на прощание он даже помахал рукой.

***

Сенпек зашел в квартиру и, словно впервые, осмотрел свои комнаты. После череды расплющенных, как спелые кокосы, голов и треска костей, напомнившего ему трещетку на велосипедном колесе, его дом и стены показались жутко темными. Еще тут совсем не прибрано, пыль выложена ровным слоем, как сливки на торте, и вещи разбросаны, но Марк готов поклясться, все собирал и рассовывал по шкафам буквально вчера, хотя это вчера, может быть, было недели и недели назад. Потом тут была эта шайка псевдо-поборников Закона, а на деле ― джуфрушные мародеры и пираты.

Помотав головой, он включил телестену, и на него сразу полился поток срочных новостей о массовых самоубийствах. Несколько сотен художников, поэтов, музыкантов и прозаиков покончили сегодня с собой, спрыгнув с крыш, застрелившись или наглотавшись горстей таблеток. «Инциденты», как выразилась телеведущая Инна Сливоч, происходят по всей стране.

Марк не планировал самоубийство в ближайшее время, но пульс еще долго слишком громко вибрировал по венам.

***

В тот же день появился новый Закон. Закон запретил самоубийства.

И хотя самоубийство было давно запрещено на церковном уровне, теперь, после случившего «акта истерии и трусости», как назвали «инцидент» в официальном послании Корпорации «Джу&Фру», этот запрет теперь звучит и в законодательстве.

Марк поспешил переключить телеканал, но на каждом были новости и новости, говорили только о запрете самоубийства.

В мгновение между нажатием кнопки Марк оказывается в чистом, кажущемся бескрайним, поле. Ни деревьев, ни домов. Человеческая пустыня, по которой он бесцельно шагает. Над головой зависло овальное солнце, красноватое, словно на рассвете, и настолько тусклое, что на него можно смотреть не щурясь. Вдалеке ровная, начертанная будто бы по линейке, веревка горизонта ― место соприкосновения буро-горчичной земли и ярко-голубого неба: равные половины мира.

Склонив голову, Марк заметил, что идет босиком, пальцы месят песок, землю. На Сенпеке длинное бесформенное одеяние, похожее на тогу. Марк прошел недалеко. Его одолевает жажда, а солнце, кажущееся ненастоящим, печет неприкрытое темя. Горизонт подергивается волнами, как воздух над костром, и из ничего проявляются очертания города: высокие дома, множество небоскребов, и почти каждое здание полыхает, трескается в огне.

Прищурившись и укрыв глаза под козырек ладони, Марк рассматривает погибший город, а перед ним появляется человек.

Незнакомец.

Он, кажется, в такой же тоге, босиком, с лицом Марка Сенпека. Близнец смотрит на Марка. И хотя Марк обычно молчит, когда боится, но все-таки в этот раз:

— Кто ты?

— Ты уже знаешь, ― отвечает близнец. Видны белые зубы, глаза слишком яркие, нечеловеческие глаза Марка Сенпека, но почему-то настоящий Марк боится их.

— Где мы?

Незнакомец усаживается перед ним, скрестив ноги, обратив лицо к солнцу. Оранжевый овал тускнеет, лучи греют слабо, словно иссякают батарейки, и день мрачнеет. Марк садится рядом, повторяя позу, смотрит на солнце, словно там ответ на его вопрос.

— Ты должен найти Марину, ― шепчет близнец. ― Выберись из круга.

В наступивших сумерках догорает вдалеке город. Поглотив камни и железо, огонь исчезает, растворяется в тенях и холодном ночном ветре. Постройки превращаются в пепел, пыль, смешиваются с песком пустыни, а ветер гонит песчаную бурю на Марка I и Марка II. Близнец смотрит на Марка, вдруг улыбается и распадается на песчинки, смешивается с пылью земли, исчезает в наступившей непроглядной ночи. Овал солнца уменьшается до точки, став одной из звезд на небосводе.

— Кто я? ― бормочет Марк темноте. ― Какой круг?

Внезапно небо озаряется ярким светом, обжигающим, ослепляющим. Солнце расширилось, приближаясь к Земле, сжигая все на пути. На мгновение Марк увидел бесплотную пустоту вокруг, только песок и грязь. Он закрыл глаза, закричал, чувствуя огонь, поглощающий кожу и кости.

Как и положено: Марк вскакивает в постели мокрый, часто дышит, тянется к сигаретам. Телестена показывает помехи. Сенпек не кричал от кошмара много лет. В прошлый раз он семилетний, дрожащий от озноба простуды, плакал и кричал в постели, куда его унес отец. В соседней комнате пели одну из тех меланхоличных песен, которую обычно затягивают опьяневшие от горя и водки на похоронах. Поминки Старшей бабушки и Младшего дедушки.

Глава 6. Марк Сенпек и тайный рынок Художки

Через месяц Марк получил приглашение на вечеринку Нирваны Иванны. Кружась на поворотах надземной железной дороги их многокольцевого лабиринта города-страны, делая пересадку в толкучке выбравшихся из четырех стен пассажиров, он то и дело замечает мужчину в респираторе с мерцающим рисунком перечеркнутой толстой книги; вновь тот преследователь. В этот раз книга рассыпается на пиксели и превращается в белобрысого супергероя, облаченного в черный костюм с серебряным плащом. На груди светится «А». Марк быстро-быстро мотает головой и встает. Но этот человек появляется в другом вагоне электрички, следит за ним в автобусе, и только недавно, Сенпек уверен, видел его черные глаза и этот респиратор в продуктовом между стеллажами с хлебом и газировкой. Поэтому он почти бежит от вагона надземки темными переулками до лофта Иванны, впервые радуясь жужжащим над головой полицейским дронам.

Конец ознакомительного фрагмента.