Культурные особенности – II. Божья воля

Александр Зарубин

Продолжение битвы за райский мир. Когда Эрвин Штакельберг сходил на берег этой планеты – ненадолго, в отпуск после длинного и изматывающего перелета, с него взяли подписку с обязательством «хранить мир и уважать культурные особенности туземного населения».Культурные особенности уважать надо. Волонтер убедился в этом еще в первую ночь, когда неосторожный сон на траве обернулся тремя женами в паспорте. Но с остальным…Война давно здесь идет в полный рост, и горе тем, кто не хочет этого видеть.

Глава 5 Эрвин. Золотые зубы

Бэха шла и шла, углубляясь все глубже в горы. Еще не горы, пока — холмы, крутые, высокие, заросшие сплошь шелестящим на ветру, колючим лиственным лесом. Клейкие зеленые иголки, мшистые, изогнутые к солнцу стволы. Машины ревели, шли тяжело. Бэха впереди, раздвигая заросли впереди тупым ножом волнореза. Под колесами — папоротник, хрящеватые ломкие стебли, широкие листья — над землей, ковром или растянутой маскировочной сетью. Когда нос бэхи сбивал очередной такой ствол — по ушам бил хлопок, резко, как выстрел. Споры взлетали, кружились белой поземкой вокруг колес. За кормою упругие листья смыкались, затягивая колеи. Тяжелый нос машины клевал вниз иногда, под колесами хлюпало, сквозь зелень взлетала багровая и алая грязь — потоком, брызгами от волнореза. Взлетала, хлюпала, ложилась пластом на броню, руки и лица. Недавно прошли дожди, размыв и забив грязью ложа ручьев и ложбины поперек колесного хода — глубокие и крутые как противотанковые рвы. И укрытые сверху зеленым ковром веток и папоротника. Тогда им с ДаКостой приходилось прыгать, стелить бревнами торный путь. Грязь красила руки и лица, ложилась пластами на сапоги. Стена деревьев раздавалась в стороны иногда — редко, когда машины, глухо ревя моторами, взбирались на очередной покатый холм. Тогда на севере вспыхивали — неясно, в дымке закатного марева — плоские горы, льдисто-белые пики и золотые кресты. На шпилях Сан-Торрес де Ультрастелла.

Цель пути.

Грузовик Станислава сзади застывал на миг, перекатываясь колесами на нейтралке. Старый Яго вставал на ноги в кузове, крестился на золотые искры вдали. На восточный манер, щепотью, четко. Алый отблеск заката тек волной по лицу. Зеркальному туземному лицу, изрытому сеткой морщин, крестов и ритуальных татуировок. Эрвин угрюмо молчал.

Ругаться без толку, да и…

Между ними и городом, снизу, там где кончался лес тянулась глухая, будто дымящаяся полоса. Великий тракт, исполинское, от горизонта до горизонта — серой пыльной стеной — звериное кочевье. В рамке стальных надолбов — ежей.

Затопчут ведь, не заметят.

Теперь что торопись, что нет, а война все равно успеет в Сан-Торрес раньше. И грязь на руках и скатах машины — алая, как кровь. Такая уж тут, на «Счастье» земля, укрытая ковром зеленого, душистого леса.

Моторы застыли — на миг. Гребень очередного холма, Миа бросила руль, давая роздых тяжелой машине. В уши — шелест и далекий, приглушенный ветками звериный рев. Эрвин оглядел небо — чисто, без черных точек и белых инверсионных следов. Погони нет, флайеры с перечеркнутой молнией их потеряли. Только небо — синяя выцветшая пелена. Встал с места, решился, перепрыгнул с машины на машину. Звери ревели вдали — приглушенный расстоянием рык, вибрирующий и низкий. Над головой ветки дрожали в такт, шелестя и роняя дождевые капли на землю. Глухо бухнула жесть под ногой. Старый Яго не пошевелился — сидел, поджав ноги, на крыше грузовика, смотрел — в никуда, как Эрвину сперва показалось.

— А они ведь бессмертны, парень, — проговорил он вдруг. Эрвин сперва не понял, переспросил:

— Кто? — спокойный тон чужих слов было странен до дрожи.

Яго показал пальцем. Молча. Слева, как в рамке — меж двух зеленых ветвей — узкая, уходящая круто вниз долина. Черная речка, звенящая, быстрая, отливающая на камнях серебром. Дальний край в дымке — там, крестами в закатном огне, тенями гигантов высились двутавровые стальные ежи. Опять по ушам хлестнул рев, задрожали над головой клейкие зеленые ветки. Иголка уколола глаз. Упавшая сверху мягкая сосновая иголка. За ежами топтался зверь — двулапый, черный с лягушачьей тупой башкой. Местный дракон. Гигант переступил лапами. Чуть дрогнула — отдавшись звоном в рессорах — земля. Туземцы звали зверя без выдумки — Сотрясатель.

— Они бессмертны, парень, я говорил уже, да? — улыбнулся Яго, показывая на гиганта пальцем, — какой-то сбой, как ваши умники говорят — генетический. Бродят без толку, жрут, что ни попадя и растут. Раньше большими вырастали — такими, что земля держать не могла. Я уже не застал, только кости видел. Лежат в распадках — громадные. А это так, мелюзга..

— Ничего себе мелюзга…

Яго на миг отвернулся, глянул на Эрвина — поймал глазами удивленный взгляд, улыбнулся. На щеке старика татуировка: котенок моет лапки в сетке морщин. А улыбка мягкая, как несмышленышу:

— Сейчас еды ему мало, а людей вокруг стало много. Тварь ходит, глядит, думает — вкусные. Плохо думает, неправильно. И не успевает вырастать.

Отвернулся, погладил ладонью ложе винтовки. Крючковатыми пальцами — по белому, в насечках, цевью и решетке пламегасителя. Зверь опять рявкнул вдали, подняв в небо тупую треугольную голову. Эрвин поежился. На миг, остро. Яго ведь — воин «спокойной земли» и это благодаря ему сейчас твари больше не вырастают.

«А ведь старик может и уйти, — пробежала вдруг мысль. По загривку — острыми коготками, — Старый Яго сейчас тупо обязан свистнуть „коммандо“ и пойти бить дракона, оставив их без проводника. Здесь, в чаще, посреди звериного „нигде“. И будет ведь в своем праве. Это его работа, в конце — концов…»

Но Яго поймал его взгляд и опять улыбнулся:

— Не волнуйся. Этот мал еще.

Зверь бесился вдали, рычал, грызя и бодая лбом сваренные ежом стальные двутавровые балки. Каркнула птица вверху. Их с Ириной старый знакомый, белоголовый орлан. На земного тезку он походил вредными характером, снежно-белым хохлом на голове и размахом крыльев. В остальном шли сплошные различия, включая зубастый клюв и фактуру перьев, но — Эрвин местную зоологию не учил, именовал птиц со зверями как бог на душу положит. Орлан сложил крылья, упал с неба вниз — на нос бэхи, стремительно, камнем. Лязгнул, устраиваясь, кривыми когтями по волнорезу, хлопнул крыльями, заклекотал задрав голову — пронзительно, резко. Ирина сзади вскочила, протянула руки, погладила птицу по голове. Зверь опять рявкнул вдали, замер, водя в воздухе большой головой. Развернулся и, в два лягушачьих прыжка, скрылся в закатном тумане.

— Этот мал еще, — усмехнулся вслед Яго. Он не оборачивался, не видел орлана. Просто продолжал мысль: — пусть поживет. Жить надо всем, и мне и тебе и ему, не удивляйся, тоже. Для того отцы из Сан-Торреса видишь, поставили ежи? Заповедник, как они говорят. Когда зверь вырастет — тогда я его и встречу. А маленьких бить чести нет — череп на свадьбу не подарить, жена обидится.

Эрвин поднес бинокль к глазам. Встроенный дальномер, по стеклу россыпью — цифры мерцающие зелёным огнем подсветки. Стальные ежи, если им верить — в высоту пять метров, почти что дом. А сотрясатель был выше на полголовы. Маленький, да. Дела.

Яго засмеялся вдруг:

— Вот когда сможет их перепрыгнуть…

Орлан за их спиной замотал головой, заклекотал — хрипло, кося на людей бусиной — красным, налитым глазом. Ударил крыльями еще раз. Ирина сзади — охнула, прошептала вдруг «больно». Эрвин обернулся — увидел, как бледнеет и разливается синевой ее лицо. Вскочил — разом, забыв про Яго — назад, на бэху. Опять каркнув, отшатнулся, лязгнув когтями по стали орлан — Эрвин в прыжке чуть не задел белый хохолок сапогами. Было не до того. Поймать Ирину за руку — та дрожала, мелко, будто под током. Придержать, усадить в кресло.

— Что? — начал он. Не успел. Ирина встряхнулась вдруг, собралась, сгоняя с лица бледное марево.

— Эрвин, беда впереди.

Эрвин потянулся, прощупать ей лоб. Не успел, она не дала, отстранила рукой его руку. Нахмурилась, сказала — твердо уже:

— Не со мной. Это чужое, прости. Издержки способностей.

Эрвин кивнул — мол, понятно. По ладони Иры — виньеткой — след от птичьего клюва, черный змеящийся шрам, след от птичьего укуса. Давно еще, в самом начале пути. С тех пор они и служат ей. Или она им, Эрвин не до конца понял. Просто, привык. А Ирина тряхнула челкой, продолжила. Твердо:

— Эрвин, беда впереди, птицы ее видят, я чувствую. Это сильно, прости… Орлан клекотнул в третий раз. Криком отозвались с ветвей мелкие птахи. Пронзительный, острый, ввинчивающийся в душу призыв.

— Помоги им, Эрвин.

— Где?

Орлан махнул крылом — вперед и вниз в долину. Глухо рявкнул, отозвавшись эхом от скал мотор — Миа выжала газ, даже не дожидаясь команды. В воздухе — птичий, рассерженный гам.

— Десять километров направо и вниз. Там, у ежей.

Перевела птичий посвист Ирина. Стук сзади — ДаКоста передернул шотган. Заскрипела турель — Эрвин запрыгнул наверх, разворачивая спаренный пулемет из походного положения. Машины рванулись вперед, молнией в облаке веток, листвы и сизого дыма. Бэха впереди, грузовик с Яго в кузове — следом.

Шипение и зеленый, струящийся след в траве за кормой.

Жена Яго носила титул королевы змей и ее подданные, похоже, обиделись, что их не позвали.

— Пусть догоняют теперь, — угрюмо думал Эрвин, вертя головой и оглядывая сквозь пулеметный прицел крутые, заросшие лесом склоны долины. Бэха шла вниз, круто, под колесами — громом, звенящий ручей. Вода взлетела, холодные брызги метнулись в лицо. Лес справа и слева, глухой зеленой стеной и — низко, над кронами — яркие, кричащие точки. Птицы вились хороводом вокруг, сходясь в привычный для Эрвина круговорот боевого дозора. Десяток маленьких летунов — разноцветных, желтых и алых над левым склоном, десяток — почти черных на алом закатном свету — над правым. Низкие, тревожные голоса. Орлан, хрипло крикнув, взмыл в небо, закружился над головой, ловя крыльями потоки ветра.

Точки-птицы вились в небесах, складывая рисунок боевого дозора вокруг мчащейся по горному склону бэхи.

Эрвин лишь плечами пожал.

Колеса скользили, беха шла под уклон — боком, разбрызгивая мох и гальку на поворотах. Не сверзится бы… Но Миа уверенно держала руль, а к чудесам он привык, хоть и не понимал до конца их действия. Под бампером с треском лопнул сосновый ствол. Дождем за шиворот — мох и клейкие, тонкие иглы. Рухнуло, заскрипев, высокое дерево, бэха взревела, разбрызгивая колесами фонтаны черной воды. Качнулась — в глаза брызнуло, потекло по векам полосами зелени и темного синего неба. Забуксовала на миг — от колес летел вверх сизый дым, вода и россыпь мелкой, коричневой гальки. В руках у Мии щелкнул рычаг передач. Машина взревела еще раз, отшатнулась и вырулила на противоположный склон, дымя и плюясь в небо гарью истертых покрышек.

Лес глухо шумел. Две стены сходились капканом над головой, глухие как серые корабельные коридоры. Тихо, лишь сзади — знакомый кашель движка. Станислав отстал, ведя их с Яго грузовик зигзагом, куда осторожней безбашенной Мии. Им еще полдороги вниз по склону петлять. Ежи впереди — темные, увитые лианами стальные балки. Белой рамкой у основания — бьется на перекатах вода быстрой речки.

— Зверь здесь достаточно велик, когда сможет их перепрыгнуть… Надеюсь, Яго шутил… — шепнул под нос Эрвин, разворачивая пулемет. Тень стальной балки ползла змеей по траве. Только сейчас до него дошло, насколько оно огромно…

— Эрвин, быстрее, — шепот снизу, почти из-под ног. С высоты, в тон — птичий крик, тяжелый и резкий.

— Быстрее, — шепот опять. Шептала Ирина — голос сух и четок, звенит как птичий напев. Эрвин оглянулся, пулемет лязгнул в руках — как живой, завертелся, ощупывая взглядом стволов линию горизонта. На вид — ничего, лишь на склонах колышется лес, и эхом, тысячу раз, затухает в камнях рев машины.

— Куда? — прошипел Эрвин ей, ощупывая взглядом глухие лесные стены. Для засады — хорошее место.

Орлан сверху — будто почувствовал, каркнул обиженно: бдим…

— У речки, слева и чуть впереди, — пояснила снизу Ирина. Эрвин пригляделся. Увидел. На склоне, над лесом, впрямь слева и впереди — будто водоворот. Алый и жёлтый, пестрый, бьющий на виражах воздух сильными крыльями водоворот. Птичья карусель. А сразу под нею — да, точно, зеленые ветки дрожат гнутся не в такт. Против ветра дрожат, хрустят громко, как под чьей-то ногой.

Там, впереди кто-то бежал им навстречу.

Истово, не разбирая дороги.

Близко уже.

Орлан зашелся криком над головой, махнул крыльями, забирая воздух. Взлетел повыше.

Мотор бэхи ожил и застучал. Миа тоже увидела, кивнула, толкнула от себя рычаги. Машина пошла — вперед, помалу.

— Давай, навстречу, — шепнул Эрвин ей, — за реку, к опушке, и глуши — тишина.

Миа с места кивнула, вывернула руль — налево, навстречу пернатому вихрю. Бэха пошла, черная вода звенела и билась о колеса машины. Лес глухо шумел. Шаги впереди — когда мотор на опушке затих, их стало слышно. Четкие, быстрые шаги. Кто-то бежал. Споро, не разбирая дороги. Птицы кричали в небе — бились, будто торили путь. Ирина шептала с места. Тихо, почти без слов. Что-то странное, вроде: «Еще немного»

Ближе. Еще. Эрвин замер, обратившись в слух. Шаги там, в лесу — часты и какие-то дробные, будто там больше двух ног. Или…

Мысль холодом по спине. Или там, в лесу за беглецом шла погоня. В сетке прицела — дрожит и вертится на паутинке тонкий зеленый лист… Треск веток и шум шагов — уже близко и рядом. Желтый пернатый летун вылетел из лесу, хлопнул крыльями в воздухе и завис. Еще немного…

Вон и ветки шевелятся уже впереди. Качнулись, раздались в стороны.

Треснул куст под ногой.

Эхом по склонам — хлопок. Резкий, но тихий. И непонятно откуда. Совсем — звук бился в ушах, звенел, отражаясь эхом от красного камня склонов. В кустах — короткий, захлебывающийся вскрик. И тишина. Мертвая, лишь там, впереди — схлопнулись и закачались себе на ветру зазря потревоженные зеленые ветки.

— Что за… Прошипел было Эрвин под нос. Потом дернулся, сообразив — сообразив, что. Рявкнул — под ноги, вниз, страшно:

— Ирина, откуда стреляли?

Свист дудки, птичий, протяжный напев. Ответный гам с вышины — на сто голосов, дикий и недоумевающий. Изумленный шепот. Ирины, в ответ:

— Не знаю…

— Как так? — рявкнул Эрвин было. Погрозил снизу вверх кулаком. Разгильдяи, мол. Тыща, мол, глаз и все, как один, тетери сонные. Орлан каркнул — виновато, будто в ответ. И шелест листьев над головой. Убаюкивающий такой, мирный.

— Миа, с открытого места. Рули назад. Помалу, кустами.

Миа умница, все поняла. Вокруг, в сетке прицела, горные склоны — справа и слева, охряные скалы, шелестящие зеленый лес, оба — крутые и одинаковые до боли в глазах.

— Кто стрелял, откуда? — шипел Эрвин, доворачивая туда-обратно прицел. Лес молчал. Птицы бились, хлопали крыльями над головою. Летали, но хаотично, туда — сюда. И дудка Иринина не нужна — видно и так, что без толку.

— Пабло, подмени меня, — бросил Эрвин, спрыгивая вниз с машины. Земля толкнулась, ударила в сапоги. Мягкая, шелестящая желтой хвоей по голенищам.

— Осторожнее, Эрвин. — Ирина, сзади. Клекот сверху — орлан. Бэха — стальной клепаный борт ползет назад, тихо, укутанный хвоей. Ветка хлестнула в лицо. Зеленая, клейкая, щекочущая ноздри тонким запахом смолы. И крови — это там, впереди. Вроде тихо — нет, из кустов еще слышится стон. Тихий, на грани слышимости. Бэха, как Мие сказано, отползла помалу назад. Осторожно, таясь за кустами от невидимого даже птицам стрелка.

А Эрвин шагнул вперед, в лес, раздвигая кусты дулом тяжелой туземной винтовки.

— О черт, везет мне на баб, — прошептал он было, шагнув за кусты. И замер — самого передернуло от невольного кощунства. Та, что бежала к ним за кустами была мертва. Слишком спокойно лежит. Лицом вниз, лишь ветер, играя, катает и мнет по грязи длинную туземную юбку. Кровь — лужей от головы. Эрвин невольно сглотнул. Бэха скрылась, лишь орлан в вышине парит — почти невидим за пологом веток. Тишина вокруг. Мертвая. Винтовка в руках дернулась, ощупывая прицелом деревья вокруг. Ничего, лишь мшистые ветки шевелятся, да дрожат на ветру длинные мягкие иглы. Птица упала вниз — мелкая, пестрый яркий комок перьев и свиста. Упала, уселась на ветку, чирикнула протяжно: «Я тут»

Эрвин кивнул и шагнул вперед, к лежащему на траве телу. Присесть, оглядеть. Лицо спокойное, тихое… Не дышит уже. Серым маревом, пленкой затянулась туземная, яркая, зеркальная кожа. По лицу знаки — ковром. Местные татуировки, тонкая, черная вязь. Птичье крыло на лбу, от него, зигзагом — непонятные глазу засечки. В уголке глаза — словно рябь, мелькание. Птичий посвист — в три ноты, знакомый напев. «Все в порядке». На щеке убитой — детская игрушка. Татуировка в три краски — юла. Эрвина передернуло вдруг, как от похабной сплетни. Еще почему-то котенок. Чуть повыше крыла.

— Похож на знак старого Яго. Надо будет…

Сзади — шелест и тихий, чуть слышный шлепок. Мысль оборвалась. Эрвин вскочил — мягко, поднимая винтовку. В глазу в уголке — мельтешение, тихая, чуть видная хмарь. Птица — пестрый комок перьев перевернулся, упал и лег, неподвижно, задрав в небо лапы. Тихо так. Винтовка взлетела, прижалась прикладом к плечу. Затвор лязгнул в руке. Слишком громко, шелест сосны за спиной утонул, спрятался в клацанье стали. Затылок вспыхнул огнем. Винтовка выпала, мир растаял в глазах. Серый свет может быть таким ярким.

Сознание исчезло, чтобы вернуться. Медленно, очень медленно. Серая хмарь все плескалась в глазах, упорно не желавших открываться. В уши — короткий, злобный смешок.

— Ну что, звездный, много тебе помогли твои демоны?

Глаза распахнулись — рывком, Эрвин дернулся, попытался встать. Руки повело назад — связаны. Птичьий крик — чуть слышно, тихо и далеко. Эрвин дернулся было — узнал орланов, хрипящий карк. Тут же ударили в бок — по ребрам, носком сапога. И засмеялись — обидно:

— Не дергайся, звездный. Есть у нас и на машины твои колдовство и на бабье шаманство — приемы.

Знакомый — в три ноты посвист. «Все в порядке». Теперь ясно, что дудки, но… Крылья затихли вдали. Над головою — камень и желтый, неяркий, плещущий свет. Эрвин огляделся — шея болела, вертелась с трудом, но вертелась. Пещера, маленький, укрытый камнями костер и — вокруг — туземные воины, полтора десятка. Плосколицые, спокойные, с неизменными стволами в руках. Смотрят на прислоненного к стене Эрвина, спокойно и зло. Один присел в углу, рассматривает винтовку. Вертел в руках, задумчиво морщил лоб, считая засечки на истертом прикладе. От сердца чуть отлегло — приятно было узнать «Лаав Куанджало». Рядом, пусть и в чужих руках. Жаль, свои связаны. Знаки на плоских лицах — незнакомы, чудны. Перечеркнутая молния — лишь у одного. Вместе с короной из птичьих перьев на голове. И тяжелой челюстью, знакомой до боли в костяшках пальцев. Чиркнула птица, Эрвин рванулся было — с надеждой. Опять ударили в бок.

— Сиди, звездный. Бабье колдовство тебе не поможет.

Плеснуло пламя — желтым отблеском в потолок, отразившись золотом на хищной улыбке. Тяжелым, червонным золотом на все тридцать два. Эрвин захохотал — вдруг. Нелепо, по дурацки, задрав голову в небо.

— Привет, вождь. Гляжу, тебе пригодились мои сто баксов.

Говорившего перекосило. Было с чего. Теперь Эрвин его узнал. Старый знакомый — вождь дома туманного леса. Это он продал ему Мию с Лиианной тогда, в самом начале. Только зубы у него золотые теперь. Все тридцать два. А Ирина еще сверху оформила штраф за «Нарушение правил торговли». Эрвин вспомнил — захохотал опять. Памятью, как огнем зачесались костяшки на пальцах.

Вождь шагнул вперед и ударил — снова, опять носком сапога. Целил в губы, попал по плечу. Эрвин встряхнулся, сгоняя с губ дурной смех. Оскалился — туземцам в лицо, прямо в червонные, отливающие золотом зубы:

— Эй, вождь. Когда я бил тебя — у тебя были развязаны руки.