…а бес в ребро!

Александр Каневский, 2020

Повесть «…а бес в ребро!» – это история запоздалой любви двух семейных, обеспеченных, пожилых мужчины и женщины, имеющих уже не только детей, но и внуков. Это не увлечение и не развлечение – это настоящее, большое, искреннее чувство, которое всколыхнуло их жизнь и поставило перед необходимостью что-то предпринять. А что именно, они не знают, потому что и он, и она глубоко вросли в свои семьи. В повести еще много действующих лиц, колоритных и запоминающихся. Действие происходит в Израиле, и эта солнечная страна разогревает и обостряет чувства главных героев, заставляет их на что-то решиться. Жанр этой истории одним словом не определишь, ближе всего он к трагикомедии, но, к счастью, без трагического исхода.

Глава вторая

На следующий день, после очередного посещения Светланы в ее обеденный перерыв, Марк заехал в гости к академику Августу Львовичу Болдину. Тот был намного старше его, но, несмотря на разницу лет, они, недавно познакомившись, очень быстро подружились. Болдин жил один в двухэтажном особняке, периодически меняя приходящих домработниц, которые через три-четыре месяца уступали место новым претенденткам на уборку и ведение хозяйства.

При доме имелся участок земли, на котором росло много деревьев. Между ними был вырыт небольшой бассейн, шириной три метра, длиной — десять. Вдоль него стояло несколько пластмассовых кресел и лежаков. А у забора, под навесом, возвышался большой стог сена из травы, скошенной за лето.

Август Львович обрадовался гостю:

— Давно не появлялся, ни дома, ни на фейсбуке. С кем загулял?

— Готовлюсь к выставке… Почему у тебя так душно?

— Кондиционер испортился, завтра придет мастер. А пока я живу за счет сквозняка: открыл окна и входную дверь, минут через пять придет свежий воздух.

— Он уже идет к тебе, не спеша, я его обогнал на лестнице… Прости, я должен всполоснуть физиономию. — Он направился в ванную. Вошел, осмотрелся. — Август, у тебя появился грибок. Пора делать ремонт.

— Зачем? Чтобы грибок жил в лучших условиях? Мне он не мешает — пусть в холостяцком доме будет какая-то живность!

— А где твой кот?

— Гуляет. Каждый вечер. Шляется в кустах и подворотнях там, где кошачьи свадьбы…

— Он же кастрирован? Что ему там делать?

— Наверное, консультирует молодоженов… Мы с ним договорились жить долго. Ему пятнадцать лет, а мне семьдесят, получаю повышенную пенсию. Планирую прожить лет до девяноста. Долголетие — это моя месть государству. Каждый прожитый мною год — это удар по экономике страны, которая мне всю жизнь недоплачивала. Сейчас собираюсь в Германию, пригласили на какой-то очередной конгресс. Восстанавливаю школьные знания: учу немецкий.

— Сегодня, если едешь в Германию — учи арабский, — посоветовал Марк.

— Лучше посоветуй мне выучить иврит.

— Я понял, что для тебя это невыполнимая задача.

— Ты прав. Я учил, но это не так легко, особенно когда ты уже миновал первую половину жизни. Я понимал, что если и выучу, то не настолько, чтобы на нем писать статьи, учебники, даже письма… Как же мне жить здесь, как работать без своего главного инструмента — языка?.. Как общаться?.. Эти вопросы, конечно, мучили меня. «Твой иврит к тебе придет», успокаивали меня друзья. Но он не приходил — очевидно, он ушел к кому-то другому.

— Но ульпан ты посещал?

— Да. Первый месяц даже регулярно, но… Мое изучение иврита — это было плавание в безбрежном море. Я плыл, захлебываясь, пуская пузыри, отчаянно и безнадежно. Возникала спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Но смотрю, кто-то рядом, по-собачьи, как и я, барахтается, барахтается и продвигается вперед на несколько сантиметров. Становилось стыдно за свою слабость, начинал так же энергично шлепать ладонями по воде, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходило второе дыхание, но уходило первое.

Боже, как еще далеко до берега! И снова маячила спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Конечно, проблему безъязычья можно решить с помощью переводчицы, если всегда держать ее при себе, но я пишу и по ночам, а ночью она будет отвлекать меня от работы.

— Но ты же как-то общался с израильтянами?

— Когда на своей чудовищной русско-ивритской смеси я пытался на улице или в автобусе о чем-то спросить, непременно раздавался голос: «Перестаньте мучиться, говорите нормально!». А однажды на рынке заросший волосами продавец сообщил мне с родным для меня грузинским акцентом: «Я тут уже патнадцать лэт. Ыврыт нэ получается, а русскый — выучил».

Это дало мне надежду и перспективу. Я даже попробовал сам что-нибудь написать на иврите. Узнав, что суббота — это шаббат, а Володя — это Зеев, я перевел на иврит название одной известной картины, где Ленин несет бревно, помнишь? Она называется «Владимир Ильич Ленин на субботнике». В моем переводе эта картина именовалась «Зеев Ильич Ленин на шаббатнике». На этом моя деятельность на иврите тогда и закончилась — я вернулся к русскому и английскому.

— С тобой всё ясно. Чаю нальешь?

— Пойдем!

Гостиная переходила в большую кухню. Они прошли туда. Рядом с плитой к стене были прикреплены пять пластмассовых женских грудей с краниками. И над каждой надпись: заварка, сироп, молоко, сливки, какао…

— Это у тебя что-то новое.

— На той неделе прикрепил — приятно лишний раз потрогать. — Встал в позу и произнес: — Их бин алле лыбн а гройсер ловелас! Понял, как я себя назвал?

— Что-то вроде: «Я — большой ловелас».

— Верно.

— Это на немецком?

— На идише. Они похожи. Одни говорят, что идиш — это исковерканный немецкий, другие — что немецкий — это испорченный идиш. Мне плевать на эти формулировки, на нем говорили бабушка и дедушка, когда хотели, чтоб я не понял, о чем они говорят. А я уже знал много слов, но виду им не показывал. Например ругательства: «Киш мир ин тухес!» — «Поцелуй меня в попу!»

— Так ты хорошо знаешь идиш?

— Наоборот: я хорошо не знаю идиш. Но еще лучше я не знаю иврит. Поэтому я и с израильтянами говорю по-русски. До сих пор на всех моих лекциях меня синхронно переводят… Пойдем, я покажу тебе свой новый письменный стол.

Они поднялись в кабинет, заставленный книжными шкафами. Между ними, на стенах, висели несколько картин. У окна располагался большой письменный стол с гнутыми ножками и вензелями. Рядом, прислоненная к одному из шкафов, стояла картина в резной раме. На ней была изображена полнеющая женщина в туго облегающем купальнике, выходящая из воды.

— Ты купил новую картину?

— Это подарок Вайцмана.

— Какого Вайцмана?

— А, ты же ничего не знаешь. Это Слава Макарченко.

— Его я знаю. Хороший художник.

— Хороший. Но две его выставки прошли неудачно, ни одну картину не купили. Он был очень расстроен. Тогда я предложил ему поменять фамилию, как это принято у евреев, если дела не клеятся. Он послушался и на всех новых картинах подписался Вайцманом.

— Почему Вайцманом? Кто это?

— Фамилия бабушки его жены, она была преуспевающей портнихой.

— И что было дальше?

— Выставка, успех. Четыре картины купили японцы, а три — англичане, и знаешь для кого? В королевскую коллекцию!.. Вот, он в благодарность за идею подарил мне эту красотку.

— Ты хотел сказать: толстушку.

— Есть поговорка: женщины не толстеют, они расширяют территорию любви!.. Она меня вдохновила, я написал первые четыре строчки от ее имени.

Он встал в позу и с выражением процитировал:

— Я лежу на берегу,

Честь свою не берегу,

Никому на берегу

Отказать я не могу.

Ну как?..

— Неплохо.

— Видишь, и стихи у меня пошли… А всё он! — Он кивнул в сторону письменного стола. — Правда, красивый? Старинный! На рынке купил. Не удержался. Потом узнал, что это — стол писателя. И понял, что и мебель бывает заразительной. Почувствовал какой-то внутренний зуд, захотелось писать: рассказы, стихи, киносценарии.

— Так пиши.

— Пишу. Меня стало тянуть к этому столу. Пишу, но страшно, не знаю, что получится. Я, профессор психологии, академик, автор более двадцати научных книг и учебников, вдруг почувствовал себя малограмотным: в русском языке появилась куча новых слов, значения которых я не знаю.

Он взял со стола записную книжку, открыл ее и зачитал:

— Мажор, вайбер, ватсаф, кейс, дилер, пофигизм, ваучер, меседж, покемуны…

— Это молодежный словарь, я его тоже плохо знаю, — утешил его Марк. — Но не дрейфь! Евгений Замятин когда-то заявил: «У русской литературы одно только будущее: ее прошлое». Так что смело садись за писательский стол и твори.

— Творю. Скорее даже вытворяю. Компьютеры не признавал, а сейчас купил. Печатаю, как на пишущей машинке.

— Что ты пишешь?

— Не поверишь: сочиняю сценарий для Голливуда! Причем в стихах.

— Ну?! А они это знают?

— Пока нет… Это будет для них сюрпризом!.. Послушай первую строчку: «От берега до берега раскинулась Америка». И проза прет, и стихи. Неужели это прорезался талант? Немного поздновато, правда?

— Ничего страшного. Гете завершил «Фауста» в восемьдесят два года.

— Да ну? Значит, у меня еще есть время на разгон!..

Август Львович подошел к одному из книжных шкафов, нижняя полка которого была превращена в мини-бар: на ней стояли бутылки со спиртным. Вынул начатую бутылку коньяка и два фужера:

— По этому поводу надо выпить! Чего ты кривишься?

— Знаешь, не хочется. Я как-то забил голову мыслями о ней.

— О ком это — о ней?

— Прости, я тебе еще не рассказал — это моя новая знакомая. Две недели назад познакомился и всё время о ней думаю.

— Это нормально. Пару раз с ней переспишь, и пройдет. Сколько раз с тобой это уже бывало.

— Поверь, на этот раз что-то не так, что-то по-другому.

— Всё равно, выпей. — Он плеснул в оба фужера по порции коньяка. — За наших катализаторов. За женщин!

Они чокнулись и сделали по глотку. Марк спросил:

— Скажи, что ты больше любишь — вино или женщин?

— Зависит от возраста. Вино я люблю постарше. Сколько твоей новой пассии?

— Она среднего возраста.

— Знаменитый американский комик Боб Хоуп сказал: «Средний возраст — это когда наш возраст становится виден в средней части нашего тела»… У нее это заметно?

— Нет, нет! Она стройная, подтянутая!..

— Сколько ей? Хоть приблизительно?

— Приблизительно как на этой картине. — Марк кивнул в сторону толстушки на холсте.

— Значит, плюс-минус пятьдесят. Еще вполне постельно-приемлемый возраст. Но ты же всегда цеплял молоденьких.

— Она мне кажется самой молодой! Я всё время о ней думаю.

— Я тебя вечером отвлеку.

— Чем?

— Не «чем», а «кем». Собираю небольшой гарем. Развеешься чуток…

— По какому поводу праздник?

— Забыл? Ладно, раз в семьдесят лет я тебе это прощаю.

— О черт! Прости, у тебя же юбилей!

— Да. В двух действиях!.. Сперва — старшее поколение, мои сверстники, сколько их осталось. Они предупреждены, их время с шести до десяти вечера, а дальше — молодняк, на всю ночь…

— Не возражаешь, если я приду вместе со своей новой дамой?

— Пожалуйста. Но смотри не пожалей: там будут такие завлекательные девочки!

— Что за девочки?

— Разные. На выбор… И хорошие, и плохие.

— В чем разница?

— Хорошие девочки продлевают жизнь, но делают ее скучной, а плохие — укорачивают жизнь, но расцвечивают ее и наполняют впечатлениями.

— Есть и замужние?

— Нет. Я прочел в фейсбуке, что сегодня девяносто процентов женщин не заинтересованы в браке.

— Почему?

— Считают неразумным покупать целую свинью ради одной сардельки. И я с ними согласен.

Марк рассмеялся:

— Господи! Когда ты повзрослеешь?

— Перевалю за девяносто и возьмусь за ум.

— К тому времени тебе уже не за что будет взяться.

— И не надо: план по умностям я давно перевыполнил, поэтому уже имею право делать глупости.

— Ты объездил полмира, у тебя такой жизненный опыт! Грех его не использовать!

— Знаешь китайскую пословицу: «Опыт — это расческа, которую мы получаем после того, как облысели».