Нет покоя голове в венце

Александр Кондратьев, 2019

Хороший человек оказался на троне, который до него занимал жестокий тиран. Молодому царю не удается избежать тяжелых решений, и число жертв нового режима стремительно растет. Каким правителя запомнят потомки: очередным тираном или благодетелем, не спасовавшим перед страшным выбором?

Глава 3. Переговоры

Чтобы не утомлять больше царя государственными делами, перешли к увеселительной части. В соседнем зале были накрыты столы с угощениями, и высокопоставленные гардары и посольство — все, кроме Ягайлы, Шигизмунда и Владимира — отправились пировать. Прибежали слуги, крепкие бородатые мужики, подхватили царские троны (для этого те были оснащены специальными перекладинами), водрузили на плечи и, к восторгу Прокла, понесли богоизбранную чету на торжественный обед. Прокл так обрадовался, что выронил золотой шар, и тот с глухим стуком упал на пол. Один из придворных проворно подобрал величественную игрушку и засеменил за носильщиками. Спокойствию царевны Ирины можно только позавидовать: она сидела так прямо и неподвижно, что, несмотря на все усилия носильщиков, она, казалось, ничуть не раскачивалась на своем высоком троне; самообладание делало ее привидением. Шигизмунд виновато потоптался рядом с начальником, бросая тоскливые взгляды на двери пиршественной залы, откуда уже понеслись звуки музыки и приятные ароматы, и милосердный Ягайла махнул рукой — иди, мол, развлекайся.

Зал совсем опустел. Владимир взял посла под руку и повел куда-то в глубь дворца. Поначалу один роскошный зал следовал за другим; Ягайла здесь никогда не был и не мог не поразиться открывшемуся ему богатству. Ковры с красивыми рисунками, диковинные статуи, оружие, портреты на стенах — посол не знал, на чем остановить взгляд. Во всем этом чувствовалась некая безвкусица, бессмысленное стяжательство, как если бы он попал в пещеру сказочного чудища, веками собиравшего в своем жилище богатства и так и заснувшего прямо на дорогих побрякушках. Апогеем удивительной экскурсии стала полутемная зала, заставленная клетками с редкими птицами. «Точно! Прокл до птиц большой охотник!» — вспомнил Ягайла. Собираясь в поездку, послы подумывали изловить какую-нибудь интересную птичку в подарок новому царю и даже заневолили какого-то воробушка, но пока суд да дело, воробушек сдох. Махнули рукой, подумали, что оно и к лучшему (вдруг Воробьев обидится) и взяли с собой традиционные драгоценности и нарядные шелка.

Дверь в птичью залу была какая-то хитрая: шум и гам, лихая многоголосица обнаружились, только когда Владимир открыл ее. Посол и распорядитель прошли залу насквозь, и у Ягайлы от гвалта чуть не раскололась голова. Птицы голосили все разом, некоторые такими истошными голосами, что Ягайла сразу задумался о душе и о муках вечных. Пара птиц говорила человеческими голосами, но какую-то ахинею: «Бобок! Бобок! Бобок» — или что-то в этом роде.

Пока шли, Ягайла размышлял: к чему все это? Это какая-то демонстрация? Что из нее следует? Мы, мол, богатые и крикливые? Посол только качал головой и с досадой тер виски.

За птичьим залом потянулись неуютные и плохо освещенные комнатки, где смотреть было не на что. За ними — длинные коридоры. Ягайла почувствовал, что пол чуть-чуть наклонился. Видимо, уходят куда-то вниз, под землю. Посол посматривал на своего проводника, но тот невозмутимо шел вперед с непроницаемым лицом, поддерживая Ягайлу за руку, мягко, но настойчиво. Будь хватка чуть крепче, полынянин почувствовал бы себя арестованным.

Пришли. Владимир остановился у ничем не примечательной дверки, которой заканчивался унылый коридорчик с низким потолком. Сверху из двух небольших отверстий лился тусклый свет, слабо освещавший помещение. Чудно! Ягайла подумал, что свет доходит сюда с помощью хитрой системы зеркал — он о таком где-то слышал. Если так, то удивляться нечему: фрязские мастера, которые построили в Гардарики все самое красивое, и не на такое способны.

Рядом с неказистой дверью стояло несколько старых деревянных стульев. Распорядитель кивнул, приглашая сесть, сам быстро пробарабанил по дереву некий условный сигнал, подмигнул послу, открыл дверь и исчез внутри.

Ягайла вздохнул и грузно сел. Стул жалобно скрипнул. Что-что, а ждать посол умел: Василия, бывало, по несколько часов приходилось дожидаться. Такой уж в Гардарики этикет: по мнению гардаров, аудиенция без утомительного ожидания не производит должного впечатления. Возможно, был и иной расчет: одуревший от усталости парламентер собьется и на радостях, что дождался, себе во вред брякнет какую-нибудь глупость.

Ягайла поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее, сложил руки на груди и закрыл глаза. Бессонная ночь давала о себе знать. Посол собрался вздремнуть часок: проклятые гардары все равно его раньше не пустят. В животе заурчало, и Ягайла с тоской представил, как его никчемный телохранитель Шигизмунд уплетает сейчас за обе щеки разнообразные вкусности. Второй бы глаз ему подбить!.. Перед внутренним взором посла понеслись недурственные яства, которыми его потчевали гардары в прошлом: свекольный суп, жареные кусочки свинины с сочными помидорами, речная рыба под вареньем…

Вдруг из-за двери раздался истошный крик. Ягайла вздрогнул, больно ударился затылком о стену и с грохотом вскочил со стула. За дверью боролись: глухие звуки ударов, неясные выкрики, возня. Что за чертовщина там происходит? Ягайла нервно обернулся и всмотрелся в темноту на том конце коридора. Что делать-то? Бежать? Несолидно…

Дверь вдруг распахнулась настежь, и из нее вывалился человек. Над ним нависли два здоровяка, за спинами которых маячил распорядитель Владимир. Здоровяки сделали шаг за порог, и Владимир тотчас же изнутри запер за ними дверь. Ягайла оказался наедине с тремя незнакомцами. Посол прокручивал в голове дорогу обратно к тронному залу (пока шли, он по привычке тщательно запоминал путь) и одновременно с этим взвешивал, насколько поспешное бегство подорвет международный авторитет Полыни. Вывод напрашивался довольно неутешительный: чем скорее и, следовательно, чем незаметнее он скроется с глаз, тем меньше шансов для возникновения неприятностей, в том числе международных.

Бежать не пришлось. Здоровяки, не обращая на посла никакого внимания, подхватили упавшего под руки и потащили мимо. Удивленный, но благодарный Ягайла встретился взглядом с несчастным: разбитое лицо, кровь на подбородке, раскосые глаза. Избитый человек плакал и что-то бормотал, но из беззубого рта летело только мычание.

«А вот это была демонстрация силы», — сползая по стеночке обратно на стул, подумал Ягайла.

* * *

Остаток времени посол просидел как на сковородке. Прислушивался: что же там делается за этой дверью? Воображение рисовало мрачные застенки, пыточную, место, где давал разгуляться своей темной натуре проклятый Василий Волк. Ягайла вспомнил: Борис ведь начинал как один из волчат! Он от кого-то об этом слышал, но успел позабыть. Всех пугал один только страшный Волк, а волчат считали чем-то вроде его когтей и зубов. Когти и зубы ранят, но воля в том всего волка. Отделенные от него, они не страшны.

А Воробьева жена? Это же сестра Младена Шкиры, самого жестокого Васильева палача. Ягайла мысленно хлопнул себя по лбу. Дурья башка, мужлан, мало ты думаешь о женщинах! Ведь все для женщин и все ради женщин, все нитки у них в руках, и они за них дергают. Надо же, проворонил такие существенные детали, за ними целый портрет рисуется. Бывший волчонок, зять палача, царский шурин. Ай да Казимир! Ну и задачку подсунул, не обломать бы зубы.

Ягайла принялся утешать себя тем, что даже жестокий Василий послов не убивал. Самое суровое: не кормил, наряжал в шутовской колпак, брил налысо. Посол судорожно провел по редеющим волосам. Ничего: налысо — это даже импозантно будет. Наденут колпак — что ж, побренчим бубенцами. Не покормят — похудеем, ходить станет полегче. Не страшно, в общем.

Но все равно было страшно. Воображение рисовало жуткие картины. Борис казался Ягайле уже не человеком, а черной тенью, в которой пропал зубастый Волк — и он, Ягайла, тоже пропадет. И это дурацкое имя — Воробьев. Разволновавшемуся полынянину грезилась серая птица, скачущая на могиле.

— Прости, брат!

Видимо, Ягайла и вправду заснул. Он встревоженно заозирался. Перед ним стоял Владимир. Распорядитель сделал приглашающий жест:

— Пойдем, Борис зовет. Негоже так долго ждать. Мы сейчас быстро закончим, и он с тобой поговорит. Пока Константин, писарь, болеет, я за него пером скриплю.

Ягайла встал и робко двинулся следом за распорядителем. Комнатка, около которой посол прождал столько времени, оказалась скромным рабочим кабинетом. В центре стоял стол, заваленный бумагами и письменными принадлежностями, рядом с ним — два стула, по стенам — высокие, до потолка, шкафы. В противоположной стене — еще одна дверь. «То есть, — смекнул Ягайла, — если гардары хотели бы тихо разобраться с косым, а не совать мне под нос кулаки, они бы преспокойно вывели его вон в ту дверь».

Главной интересностью здесь был, конечно же, Борис.

Ягайла видел его впервые: на встречу с послами Василий этого человека раньше не брал.

Борис отличался завидным ростом: его макушка почти касалась потолка. Одет он был в нарядную красно-синюю рубаху и темные штаны. На ногах — тяжелые сапоги, зачем-то подбитые железом. Каштановые волосы острижены, но уже успели отрасти и падали на щеки. Опрятная кучерявая борода скрывала рот. Большой прямой нос добавлял лицу благообразия. Казалось, для этого лица природа отошла от своих обычных правил и сложила его из прямых линий: за бородой угадывалась квадратная челюсть, росчерк носа и скулы — будто кто-то ударил топором по камню. На этом каменном лице жили внимательные голубые глаза, очень цепкие и веселые. Все в нем говорило о большой воле. Выражение лица — усталое, чуть циничное, но, в целом, добродушное. Так выглядит человек, который предупредил уже сотого прохожего, что за поворотом его поджидает волк, а тот ему не поверил и пошел дальше.

Борис бросил на Ягайлу свой цепкий взгляд, коротко кивнул, улыбнулся одними глазами и продолжил скороговоркой диктовать успевшему усесться за стол Владимиру. Владимир бойко заскрипел пером. Диктуя, Борис расхаживал по комнате широкими шагами. Голос у него был на удивление мелодичный: от такого великана ждешь баса. Борис говорил мягко и негромко. Наверное, хорошо поет. Наблюдая за шурином царя, Ягайла вдруг подумал, что Воробьев — это не фамилия, а прозвище. Борис очень торопился, когда говорил, как человек, у которого много мыслей, и он боится упустить самое важное; при этом он быстро двигал головой, точь-в-точь воробей.

Ягайла слышал, что Борис не обучен грамоте; теперь он получил непрямое тому подтверждение. В надиктовываемом говорилось интересное: о какой-то новой крепости на восточной окраине Гардарики. От кого им защищаться там, в такой-то глуши? Адресовывалось какому-то Ивашке Струганову. Ягайла жадно ловил каждое слово, чтобы потом все, пока свежо в памяти, записать и доложить Казимиру по приезде. Может, нет там никакой крепости, да и Ивашки Струганова нет, и все это одно большое-пребольшое представление лично для него, но такова уж посольская доля: быть чужими глазами, в которые накидывают песок.

Несколько минут — и готово. Борис отослал Владимира с письмом:

— Возвращайся минут через десять, — сказал Борис.

Ягайла внутренне взвыл: «Невысоко же ты ценишь мое время!»

Борис повернулся к Ягайле. Большой человек вмиг преобразился. Лик тайного властителя Гардарики был грозен: брови сведены, губы поджаты, глаза недобро блестят. Борис выставил вперед здоровенные кулаки и потряс ими перед лицом посла.

— Ну что, полушки, воевать будем? — рявкнул царский шурин.

Ягайла отпрянул. Он не ждал такого выпада; судорожно закопался в мыслях, но ответ никак не подворачивался. Как воевать? Зачем воевать? Он ждал чего угодно, но не открытого вызова.

Борис от души расхохотался и похлопал посла по плечу.

— Ух, видел бы ты себя! — утирая слезы, сказал Борис. — Уморил. Я особа не царская, мне всякие вольности позволительны. Иногда и шутку учинить не грех.

Ягайла придерживался иного мнения, но спорить с Борисом не стал.

— Садись, чего стоишь? В таком-то месте можно про этикет забыть. Тебя же Ягайлой зовут? Так вот, Ягайла, — продолжал Борис, — я человек прямой. Мне скрывать нечего. Я прожил большую жизнь и, Царица даст, проживу еще. На жизненном пути у меня не все получалось. Вот, например, грамоте так и не выучился. Наверное, уже никогда и не соберусь, время надобно, а его всегда маловато, — Борис со вздохом похлопал рукой по бумаге. — Зато я научился самому главному: умею по лицу понять, что у человека на уме. Ты человек разумный, это сразу видно, поэтому я с тобой по-простому. Я весь твой приём устроил, чтобы ты понял, как у нас сейчас все складывается, и чтобы показать, какое у нас с тобой во всем этом место. На троне — младенец, пусть и во взрослом теле. Страна разбита и разграблена Волком и его волчатами. Мы только-только начинаем кое-как восстанавливаться, но народ, и без того бедный, обобран до нитки и готов на всякие зверства.

— Это я уже на своей шкуре испытал, — обиженно вставил Ягайла. — Вчера на рынке жене шубку купил, сбил цену до шестидесяти кун, обрадовался, а потом на улице остановили лихие люди, забрали и шубку, и все деньги, что остались.

Борис покачал головой, не сводя цепких глаз с посла.

— В столице, посреди белого дня! Я скажу своим, чтобы дозор вели лучше. А что за шубка-то? Какого меху?

— Лисьего.

— Лисьего! — Борис отчего-то хлопнул кулаком по столу. — Лисьего, значит. Погоди-ка, погоди, сейчас вернусь. Посмотрю только…

И вышел стремительно и размашисто — в ту маленькую дверку, которую Ягайла заприметил еще со входа. Мысленно подготавливаясь к новым чудачествам, посол терпеливо ждал. Борис вернулся довольно скоро, так же стремительно, как ушел. В руках у него была нарядная лисья шуба — точь-в-точь вчерашняя.

— Мои молодцы поймали одного дурака вчера, он с этой шубкой шел. Спросили, откуда у такого несолидного лица такая шубка. Он ответить не смог, полез драться. Вот и без шубки остался.

— Он рыжий был?

— Не знаю, — Борис пожал плечами. — Мои не сказали.

Ягайла хотел спросить, не нашлось ли на лиходее денег, но, получив шубку из рук Бориса, забыл обо всем на свете. Все-таки удастся жену порадовать! Черт с ней, с переплатой! Шубка все-таки чудо как хороша! Жена будет в восторге, а для Ягайлы ее милость была чуть ли не важнее Казимировой.

Ягайла сердечно поблагодарил Бориса, тот только отмахнулся: пустяки, мол. Меняется, меняется Гардарики! Поворачивается лицом к цивилизации. При Василии такая доброта была немыслима.

— Нам бы пожить тихонько, — продолжил прерванное рассуждение Борис, — свои затруднения поразрешать, свою кривду распрямить. Воевать нам ни к чему. Казна пустая, люди побитые. Для Полыни — самое отличное время, чтобы напасть и отщипнуть себе лакомый кусочек. Был бы я на месте Казимира, так бы и поступил. Но мы с тобой, Ягайла, люди маленькие, и о таких же маленьких людях помышлять должны. Я потому встречу тебе здесь назначил: богатство — оно где-то там, за стеною, а нам с тобой — пыльные комнаты и тёмные делишки. Мы с тобой между двух огней: взбунтуется народ, нас побьют, а царя не тронут. А коли бунт переживем, с нас, скромных управителей, голову снимут: не уследили, мол. Так и мечешься между рубиновой шпагой и дубиной. А суть ведь одна: что венценосцу радость, то землепашцу смерть. Нам бы, Ягайла, свои дела поделать, да чтоб никто не мешал. И это ведь, брат, прямо от тебя зависит. Что ты своему королю передашь, когда приедешь? Что царь наш дурак и страна обескровлена, что самое время в бочину соседям вцепиться? Или что царь простоват, но держава крепкая и воевать сейчас — увязнуть и только людей положить? Мы, Ягайла, Старгородскую землю не отдадим, но и границу с Полынью тревожить не будем. А если Полынь нападет, Царица даст, отобьемся. У нас с королевой Альбиной крепкий союз, она сразу во всем разобралась, меня братом зовет. Ну что, Ягайла? У меня память хорошая, я и доброе, и злое долго помню. Я к тебе со всем сердцем, — Борис кивнул на шубку, — а ты ко мне как? Что передашь Казимиру?

Ягайла взвешивал и потел — от лисьей теплоты и от тяжести выбора. В такие вот моменты, в таких жалких декорациях, в духоте и поту и пишется история. Борис, конечно, наговорил лишнего, многое — в ущерб себе, но кто его знает, что там у этого пройдохи на уме. Перед мысленным взором посла неслись отвратительные картины войны: он как-то раз из куражу съездил на поле брани, насмотрелся — и с тех пор надеялся, что больше там не окажется. А еще в воображении посла вяло текли награды, которыми скупой Казимир одарил бы главу посольства за правдивые новости: какое-нибудь хвалебное прозвище да несколько золотых. Знак равенства между этими картинами никак не вырисовывался. Была у Ягайлы и другая причина не желать войны: сын его уже вошел в возраст и по всем правилам должен был бы отправиться рисковать жизнью, чего Ягайла по-отцовски хотел бы избежать.

Борис говорит дело, решил Ягайла. Губить народ, чтобы Казимир плотнее покушал, — распоследнее свинство.

Посол решил в полной мере отплатить доброму человеку:

— Спасибо, Борис! Спроси у любого в Полыни, хочет ли он воевать, только если не спьяну, каждый ответит, что за господские интересы умирать неохота. Даже Казимиру война не нужна. Его подбивают на брань магнаты, в особенности воеводы Шкловский и Бурковский. Они хотят разжиться поместьями на Смолянской земле и на Старгородчине. Старгород — это порт, это торговля, выгоды очевидные. И поэтому помимо меня и посольства, так сказать, явного, Казимир отправил к вам посольство тайное: в Глухов, к Алексею. О чем там будут говорить, не знаю, но догадаться несложно.

Выдав государственную тайну, Ягайла вытер лоб: как будто тяжелое дело сделал. Посол отложил шубу на стол, чтоб не так жарко было, и начал быстро повторять и взвешивать в голове каждое сказанное слово. Что же такое сейчас он сделал? Спас тысячи жизней или сгубил одну-единственную? Или никого не сгубил? Или, наоборот, никого не спас? Никакого риска для Полыни он в этом не видел, сейчас разоренная Гардарики опасности не представляет, а коли поможет Царица и гардары сцепятся между собой, то и подавно. Воевать Борису не с руки. Война — это деньги, а денег мало, Василий опустошил казну. Трясти с бедняков налоги — подписать себе смертный приговор. Люди Алексея, если они не совсем скудоумные, взбаламутят народ и скинут дурака-царя и этого плутня-наместника. Нам, то есть мне, война тоже без надобности. Про Альбину он, конечно, брешет, что ей этот медвежий угол? Нам бы из-за ситуации в Нордланде лучше северную границу свою укрепить, а Шкловский и Бурковский без гардарских земель не обеднеют. Вроде бы все к лучшему. Подождем, а там посмотрим.

Борис принял весть о тайном посольстве к сопернику с завидной выдержкой. Может быть, уже узнал от каких-нибудь своих дознатчиков? Да и кто-то из полынян мог такие вести с удовольствием продать: такое не раз случалось и непременно случится еще.

Царский шурин улыбнулся, сквозь бороду поскреб подбородок и подмигнул послу.

— Спасибо, брат, — сказал Борис. — Ценю твою откровенность. Век не забуду. Будет плохо в Полыни, приезжай к нам, подыщем тебе место.

«Вот оно как, — подумал Ягайла, кивая с благодарностью. — Пожалуй, даже с долгоиграющей пользой для себя выдал Казимирову тайну».

— По поводу замятни в Нордланде, — сказал он вслух, — я кажется, могу угадать позицию Гардарики по сказанному выше. Вы не будете ввязываться.

— Угу, — сказал Борис. — Пусть разбираются сами.

— Торговые пошлины…

–…сохранятся, как при Василии.

— Полыняне…

–…смогут исповедовать свою веру. Никто им препятствий чинить не будет.

— У меня больше нет вопросов, — развел руками Ягайла.

Борис только усмехнулся, сложив на груди руки.

Тут, как будто по сигналу, раздался уже знакомый Ягайле условный стук. В комнату скользнул Владимир и замер у дверей, выразительно, даже с каким-то сочувствием глядя на Бориса.

Борис обернулся к нему, тяжело вздохнул.

— Пора?

— Да, его величие плачут, зовут вас. Медведя уже покололи.

— Вот черт, — Борис стукнул кулаком по столу, — не до того сейчас. Не тот настрой. Есть и поважнее дела, чем с медведями силой мериться. Ладно, ничего не поделаешь. Если он разревется, еще приступ какой с ним сделается.

Ягайла поперхнулся.

Большой человек усмехнулся в бороду и сказал:

— Бери свою шубку да пойдем. Как я говорю и как мыслю, ты увидел. Теперь посмотришь, как я хватаюсь за жизнь.

«Неужели он это серьезно? — подумал Ягайла. — Человек это или дьявол?»

* * *

Вечером, ближе к закату, на рыночную площадь за Красной стеной явился долговязый покупатель с ярко-рыжими волосами. В закатных лучах его шевелюра горела огнем. Пока он шел по рядам, сунув руки в широкие карманы, продавцы кивали ему, и он отвечал тем же. Около торговца мехом он остановился, перекинулся парой слов, а потом случилось неслыханное: покупатель отдал деньги, а товар не взял.

— Он, — подняв глаза вверх, сказал рыжий, — велел передать: шуба та по виду не шестьдесят кун стоит, а вдвое больше. Вот мы тебе из худого полынского кармана за нее вдвое и доплатим. Ты шубу продал, а мы на нее мир купили. Всегда бы так.

* * *

Посол Ягайла, вернувшись из Гардарики, написал: «При слабоумном сем царе состоит умный человек Борис. Он имел неосторожность или, наоборот, нарочно сказал про дружбу Гардарики с королевой Альбиной. Воевать Альбина вряд ли соберется, но торговлю может попортить. Возможное присоединение Старгорода и Смолянской земли видится отсюда в нерадужном свете и сулит множество проблем. В первую очередь, гардары, хоть и народ невоинственный, но многочисленный, объединенный своей варварской верой, по неведению своему воспротивятся власти правителя другой веры, и это сплотит соседа нашего лучше любой самой умной реформы, кои, впрочем, тоже при Борисе затеваются (о том я писал вашему величеству отдельно). Сейчас выгоднее всего, по моему скромному мнению, занять выжидательную позицию. Подданные вашего величества жалуются на продолжительные военные действия и выросшие посредством этого налоги, так что от некоторого перемирия может быть ощутимая польза, особенно ввиду намечающегося осложнения в северном направлении. Если отношения с Нордландом потребуют решительных действий, борьба с Гардарики только оттянет на себя столь необходимые ресурсы».