Осенний театр

Александр Кушнер, 2020

В новую книгу Александра Кушнера вошли стихи, написанные в 2018–2020 годах. В одном из интервью поэт сказал, что любит повторять чеховскую фразу: «Спасение в многописании». Он и пишет много, и в каждой его книге читателя ждут стихи, способные удивить, обрадовать и внушить любовь к жизни, несмотря на ее мрачные стороны. «У меня под рукой становились стихами / И вино, и вода, и гора с облаками…» – в этих и многих других строках читатель несомненно найдет подтверждение такому свойству стихотворений А. Кушнера, свойству, без которого непредставима никакая настоящая поэзия. По словам Иосифа Бродского – «Поэзия суть существование души, ищущее себе выхода в языке, и Александр Кушнер тот случай, когда душа обретает выход».

Редактор Лариса Спиридонова

Художественный редактор Валерий Калныньш

Корректор Елена Плёнкина

Верстка Светлана Спиридонова

© Александр Кушнер, 2020

© «Время», 2020

⁂

Таинственный смысл бытия

«Таинственный смысл бытия…»

Таинственный смысл бытия

Меня на мгновенье пронзит,

И тут же почувствую я,

Что мной он, счастливый, забыт.

И, как ни старайся, вернуть

Его и присвоить нельзя:

Закрыт к нему наглухо путь,

Дорога, тропинка, стезя.

В какую просунуться щель,

Завесу убрать и туман,

Ни куст не подскажет, ни ель,

Тем более — стол и диван.

Ни просьба, ни клятва, ни лесть

Его не смягчат: произвол

И прихоть… И все-таки есть —

И в сердце меня уколол!

«Блик на полу обманывал…»

Блик на полу обманывал,

Дышал, как мотылек,

Округлый и опаловый,

Сойти за брошку мог.

Серебряную ложечку,

Рисунок и печать,

Хотелось эту блесточку

Нащупать и поднять.

С каким великим автором

Имеем дело мы,

Сравненья и метафоры

Дающим нам взаймы,

Слепящие подобия,

Вложив свой вещий дар

В учебные пособия

По постиженью чар.

«Люстру зажег — и она, оставаясь…»

Люстру зажег — и она, оставаясь

В комнате, вышла еще за окно

Мне в назидание, или на зависть,

Или на радость мою — все равно.

И притворилась огромной луною,

К дереву в темном прижавшись окне,

Жизнью меня соблазняя двойною

И обещая такую же мне.

Я, к своему удивленью, поверил

Ей на мгновенье — и понял, смущен,

Как это просто — в окне ли, за дверью

Нас обольстить или где-то еще.

«У меня под рукой становились стихами…»

У меня под рукой становились стихами

И вино, и вода, и гора с облаками,

Подражавшими в плотности этой горе,

И Афины с забытыми ими богами,

И запущенный клен в петербургском дворе.

У меня под рукой тишина оживала,

Как волшебная флейта, — ни много ни мало!

У меня под рукой серебрилась сирень,

И привычная комната приобретала

Блеск дворцовый, особенно в солнечный день.

И любовь с ее счастьем и горечью тоже,

И Нева с неотрывно глядящим прохожим

На волненье ее, — заслужил я покой,

И живая строка, ни на чью не похожа,

Возникала в стихах у меня под рукой.

Осенний театр

Осенний театр — это лучший на свете

Театр, я люблю декорации эти,

Трагедию ивы и клена люблю,

И тополь как будто играет в «Макбете»,

И дубу сочувствую, как королю.

И ярко, и горько, и пышно, и сыро.

В саду замечательно ставят Шекспира.

С каким замедлением падает лист,

Как будто вобрал в себя боль всего мира,

И я на дорожке стою, как статист.

Английский театр приезжал на гастроли,

Давно это было, работал я в школе,

Волненье свое не забыл до сих пор.

Но сад, что ни год, те же самые роли

Играет не хуже, великий актер!

И каждую осень печальное чувство,

Счастливое чувство большого искусства,

Меня посещает в преддверье зимы.

Да, холодно будет, и снежно, и пусто,

Но дивное зрелище видели мы!

«“Плевать на жизнь”, — шотландская принцесса…»

«Плевать на жизнь», — шотландская принцесса

Сказала, умирая в девятнадцать

Лет, — что ей смерти плотная завеса,

Готовая упасть и не подняться,

И что ей море в пасмурных барашках,

И что ей лес еловый и охота?

Ее душа — не наша замарашка,

А точный слепок с птичьего полета!

А может быть, в ее Средневековье

Другая жизнь за гробом проступала,

Как тот ларец за шторкой, в изголовье,

В котором драгоценности держала?

Или в ней было что-то от повесы

И мудреца, философа-гуляки,

Каких Шекспир вставлял частенько в пьесы

И убивал в пылу кинжальной драки?

Трепещет, вздымается, ерзает, блещет…

О вещая душа моя!..

Ф. Тютчев

Трепещет, вздымается, ерзает, блещет,

Волнуется, дышит, мерцает, сквозит,

Вздыхает, — о ком ты, о чем ты? О вещей

Душе, о листве, о волне, — без обид

Тут не обошлось, без надежды и дрожи,

Без страха и трепета, — да, о душе,

Листве и волне — посмотри, мы похожи

И были волной и листвою уже.

Нас тоже к плотине сносило, к запруде

Теченьем, и маялись мы под грозой,

А если мы не были ими, то будем,

Ручаемся сердцем, клянемся слезой,

Завешены тьмою и залиты светом,

И светом наш гибельный мрак возмещен,

И разве Овидий писал не об этом?

Об этом, об этом, о чем же еще?

«Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет…»

Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет,

Не надо ей носить ни шапку, ни пальто,

Она в других краях опять помолодеет,

Ее там не смутит, не огорчит ничто.

Душе-то что, она, наверное, крылата,

Завидует уже не птицам, птицы — ей.

Как Гоголь ездил в Рим, она спешит куда-то,

Где, может быть, еще светлее и теплей.

Какие там дворцы, соборы, пропилеи,

А улочки — таких и в Барселоне нет.

И с нею, может быть, беседует в аллее

Любимый ею здесь задумчивый поэт.

До горестей земных теперь ей нету дела,

На дольний мир смотреть ей незачем с высот.

Но, может быть, она нет-нет и вспомнит тело,

Лежащее в земле, и по нему всплакнет.

«Так ли уж точно Платон изреченья Сократа…»

Так ли уж точно Платон изреченья Сократа,

А Иоанн и Матфей записали Христа?

Речь забывается — и неизбежна утрата.

Смысл сохраняется — формулировка не та.

Да и записывать не на чем было, и стыдно

Было б записывать в незабываемый час

Всё, что не в розницу сказано было, а слитно,

И заменялось своими словами для нас.

— Встреча в Аиде с тенями нас ждет дорогими,

Здравствуй, Гомер, Гесиод, Одиссей, Паламед!

— Небо прейдет, и Земля и Луна вместе с ними,

Звезды спадут, а словам моим гибели нет.

Всё было

«Боже мой! Боже мой!

На кого ты меня оставил? —

Это он воскликнул, еще живой,

И ни слова к тому не добавил.

Эта боль, эта мука во тьме —

Неужели еще и цитата?

Царь Давид в двадцать первом псалме

Так уже восклицал когда-то.

Отзывалась та боль в струне,

Что рука его теребила.

Мы напрасно о новизне

Так печемся в стихах. Всё было.

«Вспомни Екклесиаста…»

Вспомни Екклесиаста

Или Иеремию, Давида,

Может быть, Соломона, — нечасто

Вспоминаешь ты их, и забыта

Книга Иова и Даниила,

А Захарии и не читал ты.

Ни к чему. И когда это было!

До Афин это было, до Спарты.

Что тебе их пророчества, пенье,

Назиданья, повторы и струны,

Обращения к хору, сравненья,

Лани, серны, и звезды, и луны,

Но подумай, быть может, у Фета,

Пастернака или Мандельштама

В их стихах отозвалось всё это:

И волненье, и пламя, и драма.

«Где жизни нет, там нет и смерти…»

Где жизни нет, там нет и смерти,

И в небе так везде, везде,

И даже ангелы и черти

Жить не могли бы на звезде,

Любой звезде, любой планете —

Там либо пламя, либо газ,

А как влекут нас звезды эти

И как обманывают нас!

И вижу ночью, встав с дивана,

Что звезд, как снега, намело,

Что мирозданье без обмана

Существовать бы не могло:

Как ни убога наша мера

Для мирозданья, ни мала,

Его смущает наша вера

Перед лицом добра и зла.

Всё тот же шмель

Всё тот же шмель, что год назад, что два, что сорок.

Так вот кто, умерев, потом опять живет!

И огненный цветок ему всё так же дорог,

И кто тебе сказал, что этот шмель не тот?

Всё тот же шмель — вот так решается проблема

Бессмертия. Смотри: есть вечная весна!

Насколько же точней и проще эта схема

Придуманной для нас — и радует она.

Как видишь, не нужны небесные селенья.

Один цветок как кисть, другой — как бубенец.

Так может быть, не ты, а шмель — венец творенья?

Ты ссохнешься, умрешь, какой же ты венец?

«Как солнце светит из-за тучи…»

Как солнце светит из-за тучи,

Каким вселюбящим огнем!

Быть может, миром правит Случай,

А Бог присутствует при нем.

Сверкают лужицы, как блюдца,

И паутины блещет нить.

Но можно ль к случаю тянуться,

Его о чем-нибудь просить?

И снова всё накрыто мглою,

Затмилась даль, судьба горька.

И снова тучи надо мною,

Как стихотворная строка.

Но луч прорвется из-за тучи —

И вновь в слепящем серебре

Ты, как Орлов, «попавший в случай»,

Или Потемкин при дворе.

«Вот поезд, отправится он через семь…»

Вот поезд, отправится он через семь

Минут, через шесть, через пять. Надоело!

Как тянется время, не нужное тем,

Кто мается, ждет и скучает без дела.

Он несколько раз поглядит на часы:

Тем уже их шаг, чем глядишь на них строже.

Ему этой жизни известны азы,

Он знает, что время неровно, — и всё же!

Дорожный рабочий пройдет вдоль путей,

Сквозь дымку оплывшее солнце проступит,

Еще он заметит чету голубей,

Бредущих в раскачку, но он их не любит.

Скорей бы уж, что ли! Не вечно же тут

Стоять, — разорвать эти вечные путы,

Они его давят, они ему жмут…

Когда-нибудь вспомнит он эти минуты!

«Кто умер, тот умер. Покуда он жил…»

Кто умер, тот умер. Покуда он жил,

Ему открывались загробные дали,

И лиственный шелест предвестьем служил

Нездешних садов; не вдаваясь в детали,

Он что-то такое себе представлял,

Какой-то кустарник, быть может, аллею,

Где он в этой жизни с любимой гулял

И там обязательно встретится с нею.

Но небо есть небо, там нет ни дубов,

Ни улиц, ни ярких цветов на балконе,

Хотя у художников Средних веков

Ландшафт ему нравился потусторонний,

Но небо есть небо: щепотку земли,

Песчинку, травинку — и ту не достанешь.

Кто умер, тот умер, его погребли —

И он не воскреснет. Откуда ты знаешь?