Конец Пиона

Александр Леонидович Аввакумов, 2015

Продолжение романа "Пион не выходит на связь". Книга о работе органов НКВД в первые месяцы Великой Отечественной войны. Действие романа переносит читателя в разведшколу Абвера, в которой проходит обучение герой произведения, а затем в Казань, где он должен организовать ряд диверсий на предприятиях оборонного значения.

Историческая справка

В сентябре 1941 года адмирал Канарис совершил инспекционную поездку на Восточный фронт. Увиденное им убедительно доказывало, что военная машина вермахта, столкнувшись с невиданным героизмом бойцов Красной Армии, начала буксовать и что необходимо, как можно быстрее вносить коррективы в задачи и организацию разведки. Взяв на себя ответственность, Канарис принимает решение скорректировать указания руководства вермахта. Подобная поправка, как считал он, позволила бы совершить определенный поворот в использовании сил и средств немецкой разведки. Вскоре им был издан приказ, обязывающий все подразделения Абвера принять меры по наращиванию разведывательной активности за пределами прифронтовой полосы и перенести ее на всю глубину советского тыла. Фашистская разведка ускоренными темпами приступила к созданию школ и курсов с массовым обучением курсантов шпионажу, диверсиям и радиоделу для заброски их в наши тылы в составе разведывательных и диверсионных групп на более длительные сроки. Особое значение немецкая разведка уделяла крупным городам Поволжья: Казани, Горькому, Куйбышеву, Ярославлю, где были сконцентрированы основные оборонные предприятия, поставляющие на фронт самолеты, боеприпасы и другую технику, а также амуницию.

В начале 1942 года обстановка резко изменилась. Немецкому генеральному штабу требовались все новые и новые разведывательные данные о состоянии Красной Армии, о ее резервах, о производственных мощностях по выпуску вооружения. Гитлер был в бешенстве от того, что Абвер не может предоставить подобные сведения в полном объеме, как требовал генштаб вермахта. С подачи рейхсфюрера СС Гиммлера, фюрер высказал Канарису свои претензии в довольно жесткой форме. После чего отдал приказ о подключении к разведывательной деятельности службы СД и политической разведки Германии. С этого момента в отношениях между Канарисом и Гиммлером пробежала черная кошка. Вскоре по приказу рейхсфюрера СС была создана специальная разведывательная структура под названием «Цеппелин», деятельность которой была направлена против Красной Армии, ее Верховного командования, высших политических и военных руководителей.

В отличие от 1941 года, когда Абвер бросал в тылы Красной Армии наспех завербованных шпионов, диверсантов, распространителей провокационных слухов и пропагандистов «силы и мощи германской армии», в 1942 году Абвер стал уделять подготовке шпионов и диверсантов большее внимание. При наборе курсантов в разведшколы особое внимание стало уделяться умственным способностям, образованию, связям этих людей. Количество забрасываемой агентуры начало медленно смещаться в сторону их деловых качеств.

Часть первая

Адмирал, ехал в машине и уже в который раз, анализировал выступление рейхсфюрера Геринга: тот медленно взобрался на высокую трибуну и, положив рядом с собой жезл, с которым он практически не расставался в последнее время, начал выступать. Сначала он говорил довольно тихо и медленно, словно с трудом подбирая нужные слова, а затем голос его окреп. Он стал говорить громко, размахивая при этом, то одной, то другой рукой. Лицо покраснело, что было очень заметно на фоне белоснежного кителя.

— В то время, когда немецкие солдаты умирают и замерзают в русских полях во имя великого рейха, отдельные генералы продолжают жить, словно и не идет война: вкусно пьют и едят.

Канарис покосился на сидевшего рядом с ним генерала Гудериана, который что-то записывал в небольшой инкрустированный красным деревом блокнот.

«О чем говорит этот жирный боров? — с неприязнью подумал адмирал. — Кого он пытается научить жить, ведь все сидящие тут генералы хорошо знают, как живет он. Какие приемы он устраивает в своих охотничьих владениях».

Буквально на днях адмирал получил письмо одного рабочего, ветерана национал-социалистической партии, который писал ему следующее:

— Геринг живет в роскоши, он уже перестал здороваться и приветствовать старых членов партии… Он погряз в роскоши…

Канарис снова посмотрел на Геринга, так как тот стал обвинять Абвер в недостоверности информации. Дальше он обвинил разведку в том, что она до сих пор не может решить поставленную фюрером задачу — уничтожить Казанский пороховой завод, который производит заряды для реактивных установок.

Все повернулись в сторону адмирала, стараясь увидеть его реакцию на эти слова рейхсфюрера. Однако всех ждало разочарование: лицо Канариса было абсолютно спокойным, словно эти слова относились к кому-то другому.

После возвращения с совещания адмирал связался с полковником Шенгартом.

— Карл, — обратился он к нему по имени, — меня интересует работа твоей агентуры в Казани. Насколько я помню, ты обещал уничтожить там пороховой завод. Что мешает тебе это сделать? Сейчас декабрь 1941 года, все сроки прошли.

— Господин адмирал! НКВД удалось ликвидировать практически всю нашу агентурную сеть в этом городе. В настоящий момент мы анализируем причины провала.

— Я думаю, что это не займет много времени. Задача остается прежней. Мне, не хотелось бы снова выслушивать упреки руководства рейха по этому вопросу.

— Я все понял, господин адмирал.

— Я жду твоего доклада по уничтожению данного объекта. Удачи тебе, Карл.

Полковник положил трубку и вытер носовым платком вспотевший лоб.

***

Тарасов шел позади Проценко. Иногда он останавливался и оборачивался, чтобы убедиться в отсутствии погони. Неожиданно темноту ночи прорезали пулеметные трассы. Пули сбивали с деревьев ветки и снег, которые падали им под ноги.

— Саша, я больше не могу идти, — обратился к нему Иван. — Давай, остановимся и передохнем немного. Ноги ничего не чувствуют, словно чужие. Не отморозить бы.

— Останавливаться нельзя, иначе нас догонят. Похоже, они уже обнаружили наше отсутствие и попытаются нас перехватить или уничтожить. Иван, скажи мне, где твои немцы? Ты же уверял меня, что они буквально в полукилометре от наших позиций. Мы давно должны были выйти к ним.

Тарасов замолчал и посмотрел на измученное лицо Проценко. Тот тяжело дышал и то и дело хватался рукой то за одно, то за другое дерево.

— Откуда я знаю, — тихо произнес Проценко. — Утром они были где-то здесь. Я видел их в бинокль. Может, к ночи они отошли?

— А тебе не кажется, что мы просто заблудились? Всю ночь покрутимся на одном месте, а к утру окажемся опять около своих позиций. Вот обрадуются сотрудники НКВД, когда увидят нас с тобой.

Вдруг темноту нарушили десятки вспышек. Это немцы, встревоженные пулеметным огнем русских, решили ответить им. В черном небе зажглось с десяток ракет, и в этой небольшой лесополосе, по которой они двигались, стало светло как днем. Теперь уже трудно было понять, кто стрелял по ним: то ли русские, то ли немцы. Снег вокруг закипел от сотен пуль.

— Ползи, — закричал Тарасов Ивану, — а иначе они покрошат нас!

Тот активно заработал локтями, быстро отползая в сторону ближайших кустов. Вслед за ним пополз и Тарасов. Где-то вдали ухнул миномет. Мина с воем упала в метрах тридцати от них. Вслед за первой миной рванула вторая, третья.

«Надо же, как лупят, словно нас не двое, а целая рота», — подумал Александр при очередном взрыве мины.

Проценко прижался к нему спиной. От каждого взрыва мины он ойкал и вздрагивал всем телом. Тарасов посмотрел на растерянное и перепуганное лицо своего напарника.

— Не дрейфь, Иван, прорвемся! — произнес он. — Не будут же они вечно палить по нам.

Раздался душераздирающий вой очередной мины.

«Неужели моя?» — подумал Александр.

Мина ударилась в землю и зарылась в снег в метре от них. Почему она не взорвалась, оставалось лишь гадать. Внезапно стрельба прекратилась, словно солдатам с обеих сторон надоело палить друг в друга. Стало так тихо, что они услышали немецкую команду, которая прозвучала буквально в метрах десяти от них.

— Слышал? — спросил Александр. — Вот сейчас включи все свое обаяние, а иначе немецкая разведка расстреляет нас на месте.

–А что я должен сделать? — спросил Иван растерянно. — Я же по-ихнему не особо.

Ну, скажи им что-нибудь по-немецки, ты же должен что-то знать?

— Не стреляйте! Не стреляйте! — закричал Проценко на немецком языке. — Мы — свои!

Немцы, залегшие недалеко от них, стали кричать им и махать рукой.

— Что они хотят от нас? — спросил Тарасов Ивана. — Может, зовут к себе, то есть сдаться? А вдруг они посчитают нас разведчиками и откроют огонь?

— Хрен его знает, что у них на уме! Похоже, требуют, чтобы мы позли к ним.

Они отбросили винтовки и медленно поползли в сторону немцев. Русские, словно догадавшись об их намерениях, снова открыли по ним ураганный огонь. Пули, словно толстые шмели, роем неслись над их головами, заставляя прижиматься к земле.

— Они же убьют нас, — снова зашептал Проценко, уткнувшись головой в снег. — Боже праведный, спаси!

Александр приподнял голову и увидел, что немцы тоже немного отошли и сейчас находились в небольшой низине в метрах пятнадцати от них. Пуля ударила в шапку Тарасова и отбросила ее в сторону. Из раны на голове обильно потекла кровь, оставляя на белом, чистом снегу красные пятна. Александр достал платок из кармана полушубка и приложил его к ране. Ранение оказалось неопасным: пуля по касательной задела голову.

«На сантиметр ниже — меня бы уже не было на этом свете», — подумал он.

Тарасов громко выругался и еще интенсивнее заработал локтями и коленками. Через мгновение он оказался рядом с немцем, который что-то стал ему говорить и показывать рукой в сторону опушки леса.

— Иван, что он говорит? — спросил Александр у Проценко, который оказался рядом с ним.

— Похоже, предлагает нам ползти в сторону леса, — ответил тот.

Развернувшись на месте, они поползли в сторону немецких позиций. Когда добрались до траншеи, их тут же обыскали и, отобрав табак и спички, повели вглубь обороны. Вскоре они оказались в небольшом лесочке.

— Курт! Погоди! — выкрикнул какой-то гитлеровский солдат, сидевший на снарядном ящике около дерева. — Ты куда ведешь этих русских? Смотри, какие у них теплые полушубки. Пусть снимают, думаю, что они им уже не понадобятся.

Под смех и шутки солдат их заставили снять полушубки, валенки, а взамен бросили какие-то старые вещи.

— Давайте, быстро одевайтесь, русские свиньи, — выкрикнул конвоир на ломаном русском языке.

Они быстро надели на себя все это рванье, чем снова вызвали дружный хохот у немцев.

— Смотрите! Они оба похожи на клоунов из цирка, — выкрикнул один из солдат и швырнул в их сторону пустую банку из-под консервов.

Конвоир толкнул их в спины стволом автомата и повел дальше.

— Вот тебе, Иван, и теплый дружеский прием, — проворчал по-стариковски Тарасов, шагая по утоптанной десятками немецких сапог дороге.

***

— Как ты думаешь, немцы нас не расстреляют? — поинтересовался Александр у Проценко. — Видишь, как они смотрят на нас, особенно этот долговязый?

— А за что они должны нас расстрелять, Саша? Ты не комиссар, не еврей и не командир Красной Армии, а я — тем более. Мне бы только увидеть офицера и передать ему весточку для полковника.

Тарасов, словно не слыша ответа Ивана, продолжил:

— Ну, мало ли за что они могут это сделать. Что для них человек? Нажал на курок, и нет человека. И твой полковник не поможет нам в этой ситуации.

— Ты не бойся, Саша, я тебя не брошу. Главное — мы уже у немцев.

Сильный удар прикладом по спине заставил Проценко замолчать. Для большей убедительности солдат передернул затвор винтовки.

— Сволочь! — с нескрываемой злостью произнес Иван и сплюнул на снег. — Попался бы ты мне в другом месте, посмотрел бы я, чего ты стоишь.

Холод все больше начинал донимать их, заставляя все быстрее двигаться по дороге. В какой-то момент Александр заметил, что не чувствует ног. Шерстяные носки, в которых он шел по снегу, стали мокрыми и уже не грели. Их подвели к штабному автобусу.

— Вы, кто такие? — на ломаном русском языке спросил у них лейтенант.

Проценко сделал шаг вперед.

— Господин офицер, мы — перебежчики. Мы добровольно перешли на вашу сторону. Вы должны сообщить обо мне полковнику Шенгарту. Я его человек.

Офицер удивленно посмотрел на Проценко.

— А кто такой полковник Шенгарт? Из какой он части?

— Это начальник Варшавской разведшколы Абвера. Передайте ему, что линию фронта перешел человек, который называет себя Пионом.

Офицер усмехнулся и дружески похлопал его по плечу.

— Погрейтесь немного, а я пока свяжусь со штабом корпуса и доложу командованию о вашем переходе. А этот русский тоже сотрудник разведки?

— Нет, господин офицер, это мой напарник. Но он тоже хочет служить великой Германии.

Офицер перевел взгляд на Тарасова.

— Что у него с лицом?

— Шрам от ранения, господин офицер.

Офицер вызвал конвоира, а сам вышел из автобуса. Солдат, молча, бросил на пол старые армейские шинели и стоптанные солдатские ботинки. Когда они оделись, их снова повели куда-то. В темноте они не заметили, как подошли к деревне. Ни огонька, ни лая собак, лишь одинокие фигуры часовых около крестьянских домов. Конвоир, взяв у часового ключи и открыв замок сарая, толкнул их в спины.

***

Всю ночь Проценко и Тарасов не спали, так как боялись замерзнуть. Эта зимняя ночь показалась им вечностью. Они ходили внутри сарая, махали руками, но это мало помогало. Стоило им остановиться, как холод снова проникал под ветхие шинели. Наконец, на востоке зарозовело небо, и на улице послышались гортанные немецкие команды. Они приникли к щелям в стенах сарая и стали наблюдать за тем, что делают немцы. Вскоре неподалеку остановилась полевая кухня, около которой выстроились солдаты. Тарасов почувствовал запах пищи и сразу понял, как давно он не ел горячего. Они, словно по команде, отошли от стены и сели на кучки соломы, которые были разбросаны по всему сараю.

— Саша! Ты есть хочешь? — спросил его Иван.

— Что за вопрос? Я бы сейчас и от гнилых сухарей не отказался.

Около дверей раздались голоса. Глухо звякнул о металлическую накладку замок, и темноту сарая разорвал солнечный свет. Их повели в большой дом, который до войны, похоже, был правлением колхоза. Тарасова и Проценко развели по разным комнатам. В комнате, в которую зашел Александр, находился офицер в черной форме СС. На рукаве его кителя серебряным шитьем сверкала нашивка службы безопасности. Около офицера стоял мужчина преклонных лет в больших роговых очках. Он был одет в костюм неопределенного цвета явно с чужого плеча. Он то и дело поправлял галстук и причесывал редкие светлые волосы.

— Садись! — приказал Тарасову мужчина и посмотрел на офицера.

Вопросы, которые задавал ему через переводчика офицер, следовали один за другим. Иногда они повторялись, что заставляло Александра снова и снова произносить уже данные ранее ответы. Переводчик, похоже, неплохо владел немецким языком и бегло переводил слова Александра офицеру. Тот иногда просил его повторить перевод, чтобы записать ответ Тарасова.

— Почему вы решили перейти линию фронта и сдаться немецким властям? — спросил переводчик. — Что вас толкнуло на это?

Прежде чем ответить на вопрос, Александр задумался. Однако возникшая пауза была столь естественной для допроса, что на нее никто не обратил особого внимания.

— А что мне оставалось делать, господин офицер? Я дезертировал из действующей армии, был осужден особой «тройкой» на пятнадцать лет с поражением всех гражданских прав. Гнить в сибирской тайге на лесоповале? Мой товарищ предложил рвануть к вам, ну я и согласился. Другого выхода из сложившейся ситуации я не видел.

В этот миг Тарасов понял, каким мудрым человеком оказался майор Лаврентьев, заместитель начальника одного из отделов разведки, который предложил ему пользоваться не выдуманной легендой, а своим настоящим именем и биографией. Сейчас ему не нужно было ничего придумывать, он просто и обстоятельно отвечал на все вопросы офицера СД.

— Скажите, а вы знали, что ваш товарищ работал на немецкую разведку? — последовал очередной вопрос. — Он вам об этом рассказывал?

— Нет, я не знал. Иван никогда не говорил мне об этом. Я всегда считал его самым обыкновенным блатным, каких в России много. Только здесь, после перехода линии фронта, я узнал от него, что он был вашим разведчиком.

Немец снова старательно записал его ответ и неожиданно протянул ему пачку сигарет.

— Курите, Тарасов, — перевел слова офицера переводчик. — Вот, видите, как солдаты немецкой армии относятся к русским пленным?

— Спасибо, господин офицер.

Александр прикурил от зажигалки офицера и, втянув приятный табачный дым, закрыл от удовольствия глаза. Он не сразу понял, что произошло дальше. Сильный удар в лицо отбросил его в угол комнаты. Из глаз Тарасова полетели искры, и он погрузился в темноту. Очнулся он от того, что кто-то вылил ему на голову холодную воду. Он попытался подняться на ноги. Однако ноги разъехались в разные стороны, и он снова рухнул на мокрый пол, больно ударившись головой о косяк двери.

— За что, господин офицер? — спросил он, пытаясь подняться на ноги. — Я же ничего плохого не сделал.

Немец подошел и сапогом надавил ему на лицо. Он что-то сказал на своем языке и отошел в сторону.

— Не нужно врать, Тарасов, — сказал переводчик. — Мы великолепно знаем, с какой целью вы перешли линию фронта. Вы — чекист! Хотите, я назову, какую разведывательную школу вы заканчивали? Мы все знаем о вас и вашем друге. Никакого полковника Шенгарта в немецкой армии не существует. Это вам понятно?

Переводчик еще что-то говорил, тряся корявым пальцем у него перед глазами, но он плохо понимал. Ужасно болела голова, и приступы рвоты стали подкатывать к горлу, словно морской прибой. С помощью двух солдат его снова усадили на стул.

— Может, вы и правы, господин офицер, но я вам ничего не говорил о полковнике Шенгарте, — еле шевеля разбитыми в кровь губами, произнес Тарасов. — Я никогда не видел этого человека и впервые услышал эту фамилию только здесь от своего товарища.

Он сплюнул на пол кровь и посмотрел на переводчика.

— И еще, если бы я знал, что меня так встретят, то я бы никогда не согласился на этот переход.

Офицер подошел к нему и, взяв его за подбородок, приподнял голову. Он пристально посмотрел ему в глаза, словно пытался отгадать, о чем он сейчас думает. Взгляд его голубых глаз был таким тяжелым, что Тарасову вдруг захотелось отвернуться в сторону. Но усилием воли он подавил в себе это желание и стал, не моргая, смотреть в глаза эсесовцу. Дуэль глаз продолжалась с минуту. Офицер не выдержал первым и отвел их в сторону. Затем, резко развернувшись, снова ударил Тарасова кулаком в лицо. Когда тот, словно пушинка, слетел со стула, немец начал бить его ногами. Один из ударов угодил в печень. От сильной боли, сковавшей тело, Александр закричал, а затем потерял сознание. Ведро холодной воды, вылитое на голову, привело его в чувство. Немец нагнулся над ним и, увидев, что он пришел в себя, сел за стол.

— Цель вашего перехода? — донесся до Александра вопрос переводчика.

Голос этого человека прозвучал где-то вдалеке, и смысл его вопроса не сразу достиг сознания Тарасова.

— Я бежал к вам, чтобы сохранить свою жизнь. Другой цели у меня не было.

Солдаты подняли его с пола и усадили на табурет. Снова посыпались вопросы. Со стороны можно было подумать, что они задавались как-то бессистемно, однако это было совсем не так. Каждый вопрос встраивался в определенную систему, и ответы на них давали возможность судить об искренности допрашиваемого человека. Тарасов лихорадочно прокручивал в голове свои ответы и никак не мог понять, почему они не устраивают этого офицера в черном мундире. Наконец офицер замолчал и, собрав со стола исписанные листы, вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении грузного офицера вермахта. Тот внимательно посмотрел на окровавленное лицо Тарасова и, сев на краешек стола, задал вопрос:

— Скажите, Тарасов, почему вы не хотите помочь немецкой армии в борьбе с коммунистами? Вы — коммунист, еврей или ненормальный?

— Извините меня, господин офицер, но я не понимаю вашего вопроса, — ответил Александр, удивляясь тому, как хорошо этот немецкий офицер владеет русским языком. — Я уже ответил на все вопросы вашего офицера. Что вы еще хотите от меня? Я больше не хочу воевать ни за красных, ни против них. Я просто хочу жить, господин офицер. Неужели вы этого не понимаете?

Тот усмехнулся и посмотрел на офицера в черной эсэсовской форме.

— Так не бывает, Тарасов, — снова произнес он. — Как сказал кто-то из ваших классиков: тот, кто не с нами, тот против нас. Поэтому я хочу услышать от вас ответ, от которого будет зависеть, останетесь вы в живых или вас сейчас расстреляют как советского шпиона.

В комнате повисла тишина. Александр хорошо слышал, как хрипло дышит стоявший в стороне переводчик. Тарасов моментально вспомнил слова своего инструктора, что он не должен торопиться с ответом на подобный вопрос.

— Господин офицер, у меня в Казани семья — жена и ребенок. Что будет с ними, если они узнают, что я дал согласие помогать Германии?

Немец громко засмеялся и посмотрел на эсесовца.

— Если вы сами, Тарасов, никому не расскажете, то никто и никогда не узнает об этом. Вы меня поняли?

— Понять-то понял, вот смогу ли я? Вы знаете, образования у меня всего-то три класса. Вам ведь, наверное, нужны умные, грамотные люди?

Немец снова усмехнулся и что-то сказал офицеру в черной эсесовской форме. Лицо того сразу стало добродушным. Он достал из кармана кителя сигареты и протянул Александру. Но тот не стал их брать.

— Нам нужна ваша верность, а не образование, Тарасов, — продолжил офицер. — Так что, вы готовы?

— Мне надо немного подумать. Ведь это серьезный шаг в моей жизни.

— Хорошо. У вас будет время подумать. Мы вам покажем, что бывает с теми, кто не соглашается работать на великую Германию.

Прежде чем выйти из комнаты, он что-то бросил на своем языке офицеру в черной форме. Дверь за ним захлопнулась, и в тот же миг сильный удар заставил Александра согнуться пополам. Он упал на пол и потерял сознание. Немецкие солдаты отнесли его в сарай.

***

Тарасов очнулся от холода. Он попытался повернуть голову в сторону, но в какой-то момент понял, что не может этого сделать.

«Неужели парализовало?» — с ужасом подумал он.

Он сначала пошевелил пальцами рук, а затем поднял каждую из них вверх.

«Если руки действуют, значит, здесь что-то не так».

Он стал ощупывать голову и сразу все понял: пропитанные кровью волосы примерзли к земле. Вскоре ему удалось оторвать ее от земли. Вечером Александра втолкнули в колонну военнопленных и погнали по дороге на запад. Многие из красноармейцев были ранены, и тех бойцов, кто не мог двигаться самостоятельно, и падал в снег, добивал замыкающий колонну конвой из трех человек. Несмотря на адский холод, колонна все наращивала и наращивала темп движения, чтобы не замерзнуть в этой снежной пустыне.

Тарасов двигался чисто механически, шагая в плотной массе голодных и замерзших людей. Иногда ему казалось, что у этой дороги, покрытой телами убитых красноармейцев, не будет конца. Его охватывало отчаяние, и ему хотелось упасть в это снежное месиво и больше не двигаться. В один из таких моментов его под руку подхватил мужчина, одетый в серую солдатскую шинель.

— Не вздумай сдаваться, земляк. Они только и мечтают, чтобы ты упал, — прошептал он на ухо. — Держись! Подумай о семье.

Внутри Александра что-то щелкнуло, и он, мысленно поблагодарив этого человека за моральную поддержку, зашагал дальше. Вскоре они вышли к железнодорожной станции. На путях стояло несколько воинских эшелонов, с которых сгружались танки. Один из составов был санитарный, с красными крестами. В него медперсонал грузил раненых и обмороженных солдат вермахта. Заметив колонну с пленными, легкораненые немецкие солдаты бросились к ним и стали их избивать, пуская в дело палки и костыли. Потасовка стала медленно перетекать в обоюдную драку. Несколько автоматных очередей вспороли зимний воздух. Толпа моментально рассосалась, оставив на грязном снегу с десяток тел. Немецкий офицер что-то выкрикнул, и раненые немецкие солдаты потянулись к вагонам. Добив русских военнопленных, которые лежали на перроне, колонну погнали дальше. Миновав здание станции, военнопленные оказались в тупике, где их уже поджидали товарные вагоны, в которых раньше перевозился скот. Они погрузились в них, и состав медленно тронулся.

В вагоне, в котором находился Тарасов, было так тесно, что невозможно было присесть на пол. В таком состоянии они проехали около суток. За все время движения их ни разу не кормили. На вторые сутки состав остановился в пригороде Полтавы. Дверь вагона открылась, и послышалась команда к выходу. Александру пришлось пробираться через тела умерших товарищей, которые скончались в дороге от голода и холода.

Он выпрыгнул из вагона и, поскользнувшись, ударился о металлический уголок, торчавший из-под снега. Тело пронзила сильная боль. Он громко вскрикнул и, схватившись за бок, медленно поднялся с земли и двинулся в сторону строя. Кто-то из военнопленных подхватил его под руки.

— Держись, земляк, — произнес уже знакомый ему мужчина.

Прозвучала команда, и их под конвоем погнали по дороге в сторону города.

***

Немецкий фильтрационный лагерь, находившийся недалеко от Полтавы, имел дурную славу среди военнопленных. Про него говорили, что он имеет двое ворот: одни ведут в Первую русскую национальную армию, которую по приказу немецкого командования формировали из числа перебежчиков и предателей различных мастей. Вторые — в Освенцим или Бухенвальд.

Прошло несколько дней. Александр, обессиленный, с впалыми щеками на бледном лице, лежал на нарах, чувствуя, что его окончательно покидают силы. Боль в пояснице не давала ему возможности найти удобную позу на жестком, набитом прелой соломой матрасе. Ему казалось, что болят не только отбитые эсесовцем почки, но и все тело, так как любое движение вызывало нестерпимую боль.

— Ну, как ты, браток? — произнес склонившийся над ним мужчина с заросшим щетиной лицом. — Я думал, что ты вечером отдашь концы, а ты, я смотрю, очухался. Пить будешь? Утром к тебе, когда ты был в «отключке», подходил староста барака. Говорит, если ты не придешь в себя в ближайшие два-три дня, они переведут тебя в блошиный блок, а это верная дорога на тот свет.

Почувствовав у рта металлический предмет, Тарасов открыл глаза. Мужчина приподнял его голову и поднес к губам смятый котелок. Александр сделал два небольших глотка и отвел его руку в сторону.

— Если что, зови, я тут рядом, — сказал мужчина и отошел.

«Кто он, враг или друг?» — подумал Тарасов, невольно вспоминая слова инструктора:

— Тарасов, заруби себе на носу, что там, куда ты направишься, у тебя не будет друзей. Многие будут стараться залезть тебе в душу, клясться в своей верности, но если ты хочешь выжить, то никогда и никому не должен доверять, ибо среди этих людей всегда найдется, хоть один человек, который обязательно продаст тебя немцам. Я не буду рассказывать, что произойдет потом. Ты меня понял?

— Так точно, — звучал его ответ, хотя он тогда не совсем еще понимал своего инструктора.

Ему просто не верилось, что все эти люди, которые в прошлом с нескрываемым восторгом шли в праздничные дни под красными знаменами, могли оказаться подлецами и предателями.

— Извините, товарищ инструктор, можно задать вопрос?

— Что у тебя?

— Мне одно не понятно: ведь у нас миллионы честных людей, патриотов нашей Родины, а вы говорите, чтобы я никому не верил? А как же тогда жить?

Лицо инструктора вдруг стало красным и злым.

— О каких патриотах ты говоришь, Тарасов. Все патриоты сейчас на фронте, а там, на оккупированной врагами территории, таковых нет. Там одни приспособленцы, а иначе — враги, которые за паек из немецких рук обязательно предадут тебя. Уяснил?

— Так точно, товарищ инструктор.

— И еще: больше занимайся политическим образованием, читай газеты, изучай труды вождей мирового пролетариата. Ты — офицер, а задаешь такие провокационные вопросы. Ты же знаешь, что говорит о таких людях товарищ Сталин?

Инструктор повернулся и вышел из класса, оставив Тарасова один на один со своими мыслями.

***

Сильный организм Александра отчаянно боролся за жизнь. Утром следующего дня он уже смог подняться и выйти на перекличку. Несмотря на общую слабость, он выдержал эти полчаса и не упал на землю. Возвращаясь обратно в барак, он почувствовал, что ему очень тяжело идти. И снова, словно ангел-хранитель, около него оказался все тот же знакомый мужчина.

— Держись, земляк! Ты молодец, что смог выйти на перекличку, а то тебя хотели сегодня отправить в блошиный барак.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил его Тарасов. — Я еще немного поживу.

— Ты, Бога благодари, а не меня. Все в его руках: и жизнь, и смерть.

Войдя в барак, они разошлись в разные стороны. К вечеру среди узников пошел слух, что завтра утром в лагерь должна прибыть делегация из числа русских эмигрантов, которая начнет набирать людей в создаваемую немецким командованием Первую русскую национальную армию. Кто-то утверждал, что эти подразделения будут заниматься охраной коммуникаций, а также выполнять полицейские функции в борьбе с партизанами и подпольщиками. Эта новость вызвала неоднозначную реакцию среди военнопленных. Некоторые вслух выказывали свою готовность вступить в ряды этой армии, другие, а их было большинство, молчали, боясь различных провокаций. На нары Александра присел один из военнопленных.

— Слушай, братишка! А ты, что думаешь по поводу этой армии? Стоит записываться или нет? Не умирать же здесь от голода? Это же прямая дорога на волю. Главное — выйти, а там можно махнуть и к партизанам. А что?

— Ничего, — односложно ответил Тарасов. — Мне и одной армии оказалось достаточно, чтобы я оказался здесь. Больше я никуда не хочу записываться.

— Неужели ты хочешь подохнуть за какие-то Советы? Ты хоть знаешь, что говорит Сталин о военнопленных? Вижу, что не знаешь, если бы знал, то, не раздумывая, вступил бы.

Александр промолчал, ему не хотелось вступать в дискуссию с этим уже созревшим предателем Родины.

— Так вот, если не знаешь, — продолжил тот, — товарищ Сталин сказал, что у нас нет военнопленных, у нас есть только предатели. Понял? Предатели!

— Знаешь что, браток? Вали от меня, — сплюнув на пол, произнес Тарасов. — Да, да, вали, не порть здесь воздух.

Мужчина отошел в сторону и со злостью посмотрел на него.

— Черт с тобой. Решил подохнуть тут, подыхай, а я, в отличие от тебя, хочу жить.

— Сволочь! — выругался вслух Тарасов и еще раз сплюнул на пол.

***

Вечером его под конвоем двух автоматчиков вывели из барака и по заснеженной дорожке повели в административный корпус, в котором находился кабинет коменданта лагеря. Погода стояла холодная. Сильный северный ветер гнал по земле поземку, забиваясь под шинель и гимнастерку. Александр поднял воротник шинели и, натянув на голову пилотку, двинулся впереди конвоиров. Пройдя метров сто, понял, что окончательно закоченел. За ним, о чем-то разговаривая, шел конвой. Судя по сгорбленным фигурам, им тоже было некомфортно при этой погоде, и они, толкнув его в спину стволом автомата, потребовали, чтобы он ускорил шаг.

Его завели в кабинет помощника коменданта лагеря. Там находились два немецких офицера с нашивками СД на рукавах черных мундиров, а также мужчина в сером гражданском костюме. Тарасов принял его за переводчика.

— Заключенный 23765 по вашему приказанию прибыл, — произнес Александр.

Офицер с погонами гаупштурмфюрера махнул рукой конвою и вопросительно посмотрел на мужчину в гражданском костюме.

— Ваша фамилия? — на русском языке спросил мужчина.

— Тарасов.

— Расскажите мне, Тарасов, когда и при каких обстоятельствах вы перешли линию фронта?

— Я уже трижды рассказывал об этом, — сделав небольшую паузу, произнес Александр, не зная, как к нему обращаться. — Посмотрите документы, там все есть.

— Не нужно дерзить, Тарасов, — произнес молодой немецкий офицер. — Сейчас решается вопрос, оставить тебя жить на этой земле или нет. Если хочешь жить — отвечай на все поставленные вопросы. Господин майор желает знать о тебе все из твоего рассказа, а не из рапорта.

— Я уже рассказывал, что бежал из заключения. Был осужден на десять лет за дезертирство из действующей армии.

— Почему вас не расстреляли, Тарасов? Насколько я знаю, НКВД расстреливает людей, оставивших свои части. Вы можете ответить на мой вопрос?

— Я не знаю, почему они меня не расстреляли, я у них об этом не спрашивал. Наверное, потому что меня задержали не в прифронтовой полосе. На фронте с такими людьми, как я, не церемонились бы, пулю в лоб — и в овраг. Меня арестовали в Казани. Судили меня тыловики, которые не нюхали пороха.

Майор что-то записал в свой блокнот и задал новый вопрос:

— С кем вы переходили линию фронта? Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим человеком?

— Я познакомился с ним в Казани, когда находился в «бегах». Познакомил нас мой однополчанин Романов Павел. Мне тогда нужны были деньги, а со слов товарища, этот человек мог предложить работу за неплохие деньги. Как я понял, он был «вором в законе». Мы встретились в определенном месте, но после разговора с ним меня «замели» чекисты. Я почему-то подумал, что это он сдал меня. Второй раз я встретился с ним случайно, в тюрьме города Чистополь. Я тогда за нарушение режима содержания был водворен в штрафной изолятор. Я не знал, кто сидит за стеной, но мы часто переговаривались ночью, когда засыпала охрана. Во время этапирования в Челябинск я принял решение бежать. Нас в машине было несколько человек, и мы дружно набросились на солдат конвоя. Разоружив их, мы побежали в сторону ближайшего леса. Сколько тогда нас смогло добежать до него, я не знаю. Конвой с других машин открыл шквальный огонь по бегущим зэкам, и в поле осталось много наших товарищей. Иван побежал за мной. Что его заставило это сделать, я не знаю. Мы добрались до Челябинска. Моя старая знакомая помогла укрыться от преследования. Она же «достала» нам из госпиталя документы, по которым мы и попали в маршевый батальон, идущий на фронт. Затем была передовая, и наш с ним переход через линию фронта.

Майор снова что-то записал в блокнот.

— Вы здоровы? У вас вид очень больного человека.

— Есть немного. Сильно болели почки, сейчас — легче.

Майор повернулся к офицерам и что-то сказал на своем языке. Один из них козырнул и вышел из кабинета.

— Скажите, Тарасов, вы знали, что ваш напарник Проценко работал на Абвер?

— Откуда, господин офицер? — удивленно произнес Александр. — Он никогда не говорил мне об этом. Я же вам уже рассказывал, что всегда считал его «вором в законе».

–Кто из вас предложил перейти линию фронта, он или вы?

Александр задумался, словно вспоминая, кто из них первым предложил это сделать.

— Не помню точно, наверное, он. Я хотел остаться у своей знакомой в Челябинске. Она работала в госпитале, и сделать для меня какие-либо документы не представляло особой сложности.

В кабинете повисла тишина. Было хорошо слышно, как тяжело дышит майор, который, склонившись над столом, что-то записывал в блокнот.

— А Проценко утверждает, что это вы предложили ему перейти линию фронта, — не отрывая взгляда от блокнота, произнес он. — Поэтому я снова хочу спросить вас, Тарасов, чья это была инициатива, ваша или его? Врать не советую.

— Да я и не вру, господин офицер. Я же сказал, что не помню. Неужели это так важно, кто из нас предложил перейти линию фронта?

— Теперь это не столь важно, — ответил майор и, закрыв блокнот, положил его во внутренний карман пиджака.

Он нажал кнопку, и за его спиной, словно из-под земли, вырос солдат. Александр встал со стула и направился к двери. Через полчаса он уже лежал на нарах в своем бараке.

***

Рядом с нарами прошел военнопленный в рваной грязной шинели. Он на секунду задержался и посмотрел на Тарасова изучающим взглядом, а затем направился в дальний угол барака.

«Интересно, почему он так посмотрел на меня? Может, с кем-то спутал? — подумал Тарасов, продолжая наблюдать за ним. — Сейчас многие из нас мечтают найти хоть одну родственную душу в этом человеческом муравейнике».

— Что задумался, земляк? — поинтересовался у него знакомый мужчина. — За кем наблюдаешь, может, знакомого увидел? Давай с тобой знакомиться. Меня звать Михаилом. Фамилия — Проскурин. Я из Вологды. А ты кто такой и откуда?

— Александр Тарасов. Я из Казани. Ты не скажешь, какой сегодня день?

— А Бог его знает, — ответил Михаил. — У меня все дни перепутались, да и какая разница, какой сегодня день.

— Если сегодня двадцать третье февраля, то я поздравляю тебя с праздником Красной Армии.

Михаил присел около его ног и тоже взглянул в дальний угол барака.

— Знакомый, что ли? — спросил у него Александр. — Странный он какой-то. Остановился около меня, посмотрел и, ничего не сказав, отошел.

— Да какой знакомый? Сволочь он! Я случайно услышал, что они хотят сообщить завтра немцам, что ты якобы был командиром роты в их батальоне.

— Вон оно что. А я-то подумал, что он меня перепутал с кем-то. Ты знаешь, Михаил, я никогда не был командиром, да и образование у меня всего-то три класса.

— Это не столь важно, немцы разбираться не станут, расстреляют и все.

— Что мне теперь делать? — спросил Тарасов. — Что посоветуешь?

— Давить его нужно, как вошь, другого выхода нет. Поверь, завтра будет поздно. У меня есть на примете два человека, которые готовы уничтожить этого предателя. Могу я рассчитывать на тебя, Саша?

— Конечно. Какие вопросы.

— Хорошо, тогда жди моего сигнала.

Проскурин встал с нар и направился к выходу из барака.

Все произошло ночью. Тарасова толкнул в бок один из заключенных, и они, осторожно ступая, направились вдоль нар.

— Вот он, — тихо произнес мужчина и указал рукой на спящего человека.

В бараке было темно, и Александр не сразу признал военнопленного, который подходил к нему.

— Держи его ноги, — полушепотом приказал ему напарник. — Держи крепче, чтобы не дергался.

Тарасов навалился на ноги спящего военнопленного. Тот попытался вскочить с нар, но Александр крепко держал его.

Он не сразу понял, что человек мертв.

— Все, уходим, — все также тихо прошептал ему на ухо мужчина, и они быстро и бесшумно растворились в темноте барака.

***

Александр открыл глаза. Перед ним стоял Проскурин и смотрел на него.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Тарасова. — Ты всю ночь стонал и многим не давал уснуть.

— Значительно лучше. Боль постепенно уходит. Может, поправлюсь окончательно, ведь скоро весна.

Александр впервые за все это время улыбнулся.

— Спасибо, Михаил. Я тебе многим обязан.

— Ты не меня благодари, а господа Бога. Это он наградил тебя крепким здоровьем. Скажи, Саша, откуда у тебя шрам на лице?

— Шрам? Это — след молодости, — соврал он. — Любил драться, вот и заработал отметину.

Михаил усмехнулся. Он сразу понял, что Тарасов врет.

— Саша, можно я задам тебе еще один вопрос? — спросил он. — Ты согласился на сотрудничество с немцами?

Александр, молча, посмотрел на него.

«Почему он меня об этом спрашивает? — подумал он. — Неужели он провокатор? Ведь это фильтрационный лагерь, в котором основную массу составляют бывшие солдаты и офицеры советской армии, которые добровольно сдались на милость немцев».

— Тебя на днях водили к коменданту лагеря. Оттуда редко кто возвращается.

Он продолжал буравить его своим взглядом, ожидая ответа на свой вопрос.

— Ты, почему об этом спрашиваешь, Проскурин? Сам-то, какой путь выбрал? За то, что ты сделал для меня, я уже тебя поблагодарил. Что еще тебе надо? Ты хочешь, чтобы я с криком «За Родину!» или «За Сталина!» поехал в Освенцим?

Михаил выслушал его реплику.

— Я думал, что спасаю человека, а ты оказался самой обыкновенной сволочью, как и тот, кого мы задушили этой ночью.

Тарасов встал с нар и схватил Проскурина за грудки.

— Ты, Проскурин, выбирай выражения. Может, расскажешь, как ты попал в плен?

Они стояли друг перед другом, словно два петуха перед дракой.

— Ты, Михаил, не буравь меня глазами, на мне узоров нет. Ты не бойся: ни тебя, ни твоих товарищей я не выдам.

Он отпустил лацканы его шинели.

Проскурин сплюнул на пол и отошел в сторону. Он явно был огорошен этим ответом и, по всей вероятности, жалел о заданном Александру вопросе.

— Тарасов! Срочно в комендатуру, — громко крикнул старший по бараку. — Давай, поторапливайся. Господин комендант не любит ждать.

Александр натянул шинель и, шатаясь, медленно направился в комендатуру. Каково же было его удивление, когда в кабинете коменданта, помимо двух незнакомых ему офицеров в серо-зеленой армейской форме, он увидел веселое лицо Ивана Проценко. Тарасов хотел доложить коменданту о своем прибытии, но тот махнул рукой и молча, покинул кабинет. Александр переводил взгляд с одного офицера на другого, ожидая, кто первый из них его о чем-то спросит. Немцы внимательно смотрели на него, словно изучали какой-то исторический экспонат. Молчание прервал офицер небольшого роста с заметным животиком.

— Значит, это и есть тот самый Тарасов? — произнес он, то ли обращаясь с этим вопросом к Проценко, то ли непосредственно к нему.

— Да, господин майор, — произнес Иван, — это и есть тот самый человек, который помог мне бежать из заключения, а затем помог перейти линию фронта.

Один из немцев подошел к Александру и на ломаном русском языке задал вопрос.

— Нам стало известно от этого человека, что ваша жена работает на Казанском пороховом заводе. Это действительно так?

— Раньше работала, господин офицер, а сейчас не знаю. После моего ареста могло многое измениться.

— Скажите, Тарасов, что же все-таки заставило вас перейти линию фронта?

— Желание жить, господин офицер, и ничего более, — словно на экзамене, громко произнес Александр.

Немцы переглянулись между собой.

— Служба безопасности рейха считает вас русским разведчиком. Вы знаете об этом?

— Не знаю, господин офицер, они мне об этом ничего не говорили. Мне кажется, что они в любом русском видят врага. Это вполне естественно: идет война.

Один из офицеров открыл папку и протянул ее другому офицеру. Тот, прочитав документ, сказал:

— Тарасов, я сейчас ознакомился с документом, составленным службой безопасности. Ваша фамилия находится среди тех, кто подлежит ликвидации. Здесь написано, что вы командовали ротой.

Тарасов побледнел. На его лбу выступила испарина.

— Господин офицер, я не знаю, почему я оказался в этих списках. Я не враг Германии и переходил линию фронта с надеждой, что смогу сохранить свою жизнь, а выходит, я ошибся и опрометчиво поверил Ивану, который рассказывал мне о сытой жизни в Германии. Что ж, за ошибки нужно…

— У вас еще будет время переговорить на эту тему со своим товарищем. Если хотите жить, то подпишите вот этот документ. Это ваше согласие на сотрудничество с германской разведкой.

Александр взял ручку и, не читая, подписался.

— Теперь вы можете пообщаться с товарищем. Затем вас покормят и отправят в одну из наших разведшкол. Вы меня поняли?

Тарасов кивнул. Когда из кабинета вышел офицер, он обнялся с Иваном.

***

Проценко долго рассказывал Тарасову о своих приключениях: о том, как проходил проверку, как некоторое время сидел в гестапо. Из его рассказа Александр понял, что их переход через линию фронта был воспринят немецкой разведкой неоднозначно. Многие из Абвера считали, что их побег из заключения был спланирован и организован НКВД, а сам Проценко был перевербован советскими чекистами.

— Тебя, наверняка, тоже трясли, как грушу? — поинтересовался у него Проценко.

— Да. Сначала со мной мирно беседовали, а потом начался разговор с пристрастием. Били профессионально, как умеют бить в подобных учреждениях. Мне кажется, что отбили почки и сломали несколько ребер. Я и сейчас кое-как передвигаюсь.

— Ты действительно плохо выглядишь, Саша. Но сам знаешь, кто сильнее, тот и прав. Месяц назад меня перевели из Варшавской разведшколы в Борисов, в филиал нашей школы. Я работаю там инструктором, но думаю, что это временное явление и меня снова отправят в Россию. Хочу похвалиться: руководство школы представило меня к награде. Знаешь, я бы сейчас снова вернулся в Казань: красивые там места.

— Зачем? Что ты там оставил такого, чтобы вновь подвергнуть свою жизнь риску? Может, какие-то ценности?

Проценко вздрогнул и посмотрел на Тарасова.

— Может, и ценности, Саша, и притом — большие. Я там подготовил немного для будущей жизни, а вот вывезти не смог. Меня тогда чекисты повязали. Часть ценностей пропала, а вот другая, думаю, осталась и поджидает меня.

— А ты, Ваня, попроси руководство отправить тебя туда. Добровольцы и немцам нужны.

— У нас так не положено. Это сразу вызовет интерес у СД. Сейчас они все подбирают к своим рукам. Наш шеф, Канарис, уже не такой, каким был до войны. Самое главное — он потерял доверие фюрера.

— Откуда ты все знаешь?

— Да немцы сами об этом болтают. Но это только между нами.

В комнату заглянул солдат и махнул им рукой. Они вышли из кабинета и, продолжая непринужденный разговор, направились вслед за ним. Проценко открыл дверь и первым вошел в помещение. Тарасов не сразу понял, что это была солдатская столовая.

— Садись и ешь, — предложил ему Иван. — Да не зыркай глазами по сторонам, здесь чужих людей нет. Тут будущие курсанты нашей разведшколы.

Среди сидящих за столами Александр увидел и Проскурина. Тот, заметив на себе пристальный взгляд Тарасова, покраснел и отвернулся в сторону.

— Что, кого-то из знакомых увидел? — спросил Проценко и улыбнулся.

— Отгадал, — ответил Александр.

Проценко, сняв с головы каракулевую шапку, сел за стол.

— Видишь, Саша, что делают с людьми голод и холод? Ничего удивительного. Это единственная возможность каким-то образом выжить в этих непростых условиях.

— Слушай, Ваня, а как ты нашел меня?

Проценко громко засмеялся, чем привлек к себе внимание военнопленных.

— Эх, Саша, Саша. Германия, это не Россия. У немцев каждый человек на учете. А если честно, то я о тебе узнал, лишь за полчаса до нашей встречи. Этот фильтрационный лагерь является своеобразным инкубатором для нашей школы. Я случайно увидел твою фамилию в списке на уничтожение и уговорил своих немецких руководителей пригласить тебя для беседы. Вот так-то, Тарасов. Если бы не я и не этот счастливый случай, лежал бы ты завтра во рву с прострелянным затылком. Выходит у тебя сегодня второй день рождения.

Александр промолчал и с жадностью набросился на еду: такой вкусной пищи он никогда не ел.

— А теперь, Саша, слушай меня внимательно, — перейдя на шепот, начал говорить Проценко. — Сегодня вечером вас отправят в Борисов. Там находится наша разведшкола. В дороге ты ни с кем не знакомься и в разговоры не вступай. Наверное, понял почему? В школе веди себя также: там кругом люди, работающие на гестапо, так, что можешь сгореть без дыма. Старайся понравиться инструкторам из числа немцев. Их мнение — главное в школе. Понял? И еще, в школе держись подальше от меня. Что смотришь? Думаю, что так будет лучше и для тебя, и для меня.

Не дав Тарасову что-то сказать, Проценко встал из-за стола и направился в сторону выхода. Проводив его взглядом, Александр быстро доел и, собрав со стола хлебные крошки, кинул в рот.

— Быстрее, быстрее, — послышалась команда. — Закончить прием пищи!

Тарасов надел пилотку и направился к выходу.

— Александр! Как ты себя чувствуешь? — услышал он позади себя голос Проскурина.

— Лучше, Миша, чем ты думаешь, — коротко ответил он.

За дверью столовой выл ветер, от звука которого невольно стыла кровь в жилах. Пустые консервные банки, развешанные по колючке, гремели на разные голоса, вызывая у караульных собак приступы непрекращающейся злобы: они бегали вдоль рядов колючей проволоки и рвались с цепи.

Будущих курсантов построили на плацу и быстро пересчитали. В открытые ворота въехали два грузовика, покрытых тентом. Последовала зычная команда, и все быстро расселись в машинах.

«Выходит, много тех, кто изъявил желание служить немцам, — подумал Тарасов. — Если бы мне раньше сказали, что будет так много предателей во время войны с Германией, я бы никогда не поверил в это».

Несмотря на то, что тент машины едва сдерживал сильные порывы ветра, в кузове было заметно теплее, чем на плацу. Тарасов забился в дальний угол и, удобно разместившись на сиденье, закрыл глаза. От вкусной и сытной пищи его сразу потянуло в сон. Он, то открывал глаза, когда машина попадала в яму или наезжала на кочку, то снова закрывал их под тяжестью налившихся свинцом век. Сколько они ехали, он сказать не мог. От сильного толчка он открыл глаза. Машина, проехав еще метров сто, остановилась. Их высадили на перроне небольшой станции, окруженной лесом. Немецкие солдаты, закутанные в какие-то шерстяные платки, быстро построили прибывших военнопленных и погнали их к «теплушкам». Минут через пять раздался гудок паровоза, и эшелон тронулся.

***

Тарасов сидел в углу вагона с закрытыми глазами. Несмотря на позднее время, он никак не мог заснуть. За стенкой вагона завывал ветер. Дрова в печке-буржуйке почти догорели. Он встал с места и, подойдя к печи, сунул в топку два березовых полена. Вернувшись на место, он снова закрыл глаза.

«Половина задания выполнена. Дня через два я буду в разведшколе. Интересно, а что потом? Вдруг я не пройду по каким-нибудь данным, — подумал он. — Тогда останется лишь одно — возвращаться обратно через линию фронта. Погоди, Тарасов, не пори горячку. Как это так, не пройдешь? Ты забыл о приказе пробиться в школу и закрепиться в ней. Ты же сам знаешь, что бывает за невыполнение приказа».

Кто-то толкнул его в плечо. Он открыл глаза. Рядом с ним разместились двое одетых в шинели военнопленных.

— Слушай, Илья, — не обращая никакого внимания на Александра, начал шептать один из них. — ты никого из наших знакомых не заметил? А я вот срисовал одного из них. Это наш батальонный комиссар. Я хорошо помню, как он рвал глотку в клубе, доказывая всем нам, что немцы не нападут. А сейчас, по всей вероятности, хочет через них вернуться обратно к своим.

— Погоди ты, не трынди. Тогда все об этом болтали, кому не лень. А почему ты меня спрашиваешь?

— Я хочу об этом рассказать оберлейтенанту Крузе. Пусть проверят, с какой целью он затесался в наши ряды? Вот, поверишь этому человеку, а он тебе нож в спину.

Заметив, что к их разговору прислушивается Александр, они замолчали на какой-то миг, а затем начали рассказывать друг другу о том, что делали до войны. Александр сидел и, закрыв глаза, размышлял:

«Правильно говорил инструктор, что верить здесь никому нельзя. Основная масса людей, согласившихся присоединиться к немцам, являются предателями, продавшимися немцам за кусок хлеба. С другой стороны, погибнуть от голода в лагере проще простого, и наверняка среди этих четырех десятков людей есть те, кто мечтает с помощью немцев вернуться обратно на родину. Кто и как там примет, их волнует меньше всего. Наверняка они попадут в лагеря, но надежда выжить там гораздо выше, чем здесь».

— Эй, земеля! — обратился к нему один из мужчин. — Ты откуда будешь?

— От верблюда, — в рифму ответил Тарасов. — Что нужно? Ты, что людям спать не даешь?

— Слушай! Что-то лицо мне твое знакомо, — не обращая внимания на резкий ответ Александра, продолжил мужчина. — Ты случайно не из Москвы?

Тарасов промолчал, стараясь показать всем своим видом, что он не намерен продолжать разговор.

«Прощупывают, — решил он. — Сейчас начнут забрасывать вопросами».

— Я смотрю, ты пострижен не на ноль. Наверняка будешь из офицеров. Угадал?

— Да пошел ты… — выругался Тарасов. — Еще пару слов, и ряд зубов. Ты меня понял?

— Братишка! Неужели ты из блатных? И какой масти будешь? Вор, баклан или черт?

— Ты сам-то, фраерок, из каких будешь? — вспоминая рассказы Павла Романова о лагерях, спросил его Александр. — Может, мне западло с тобой тереть. Ты своим помелом поменьше здесь маши, а то нарвешься, отрежут тебе язык и засунут в одно место.

Мужчина улыбнулся, обнажив прокуренные желтые зубы.

— Вот, что, братишка. Держись нас, если хочешь выжить. Мы своих людей не бросаем.

— Да пошел ты со своими советами. Ты лучше держись от меня подальше, пока я тебе зубы не пересчитал.

Чтобы его не «раскололи», Александр решил больше не говорить. Он отвернулся лицом к стенке вагона и, поджав под себя ноги, попытался заснуть. Однако сон по-прежнему не шел.

«Не нужно натягивать на себя чужое одеяло, если не хочешь провалить задание. Всегда найдется понимающий в этом деле человек, который легко догадается, кто стоит перед ним, — вспомнил он слова инструктора. — Зря я поддержал этот разговор, какой из меня блатной?»

Похоже, состав поменял направление движения, и в щель стало сильно дуть. Минут через двадцать Тарасов почувствовал, что замерзает. Он попытался отодвинуться от стены вагона, но моментально понял, что этого ему не удастся сделать. Военнопленные лежали так плотно, что подвинуть кого-то не представлялось возможным. Встав в полный рост, Тарасов потянулся и, натянув на голову пилотку, снова лег. Вокруг него лежали люди: кто-то храпел, кто-то стонал, кто-то разговаривал во сне. Поезд все мчался и мчался, отсчитывая километр за километром. Тарасов закрыл глаза и незаметно для себя погрузился в тяжелый и тревожный сон.

***

Александр проснулся от зычной немецкой команды, которая раздавалась за стенкой вагона. Дверь лязгнула и широко открылась. В открытую настежь дверь теплушки виднелись какие-то полуразрушенные строения. В проеме показалась фигура переводчика, который был одет в немецкую форму без знаков различия и погон. Судя по его сгорбленной фигуре, он сильно замерз. Его большой, красный от холода нос был похож на огрызок моркови, торчавший из головы снежной бабы. Рядом с переводчиком стоял немецкий офицер в кожаном черном пальто с волчьим воротником. Офицер что-то сказал ему, и тот, набрав полные легкие воздуха, выкрикнул:

— Господин офицер приказывает вам выйти из вагонов и получить пищу. Никакой толкотни и скандала. В случае несоблюдения очередности весь вагон остается без еды. Всем все ясно?

Из вагона один за другим стали выпрыгивать люди, которые бегом устремились к полевой армейской кухне. Выстроившись в цепочку, они стали ждать, когда толстый немец в белом переднике плеснет в протянутые котелок или консервную банку черпак баланды. Наконец подошла очередь Тарасова. Он, молча, протянул помятую консервную банку. Повар посмотрел на него и, усмехнувшись, плеснул в нее какой-то жидкости, мало похожей на суп, а затем сунул ему в руку кусок черствого черного хлеба. Александр, стараясь не расплескать баланду, направился к своему вагону.

— Как дела, корешок? — обратился к нему незнакомый военнопленный. — Не расплещи пайку, а то останешься голодным. Здесь дважды не наливают.

Тарасов взглянул на него и, поставив на пол банку, стал забираться в вагон.

— Ты что, с голодухи язык проглотил? — снова услышал он все тот же голос у себя за спиной.

— Слышишь, отстань от меня, — произнес Александр и, взяв в руки банку, направился на свое место. — Ты что ко мне пристал? Нарваться хочешь?

— Я что-то тебя не понял? Это ты кому сказал? Мне, что ли?

В том, что будет драка, Александр уже не сомневался. Он отодвинул подальше банку и посмотрел на своего противника, который сбросил с себя шинель и расстегнул гимнастерку, обнажив синюю от наколок грудь.

— Чего смотришь? Испугался? — с угрозой в голосе произнес он. — Я сразу тебя раскусил, фраерок. Ты — офицер!

Шрам на лице Александра стал красным и похожим на высушенный стручок горького перца. Он вовремя успел увернуться от прямого удара противника. Блатной хотел еще раз ударить его, но Тарасов увернулся и от этого удара, а затем уже сам нанес сильный удар правой рукой в челюсть. Когда противник отлетел в сторону и попытался подняться на ноги, он снова ударил его ногой в пах. Мужчина тихо ойкнул и повалился на пол вагона.

— Кто еще чем-то недоволен? — обратился Тарасов к застывшим от удивления военнопленным. — Может, ты или ты?

— Нет, — дрожащим голосом ответил дружок поверженного врага и моментально исчез за спинами военнопленных.

***

Тарасов сел на пол и, пододвинув к себе банку с супом, начал есть. Он иногда бросал взгляд на корчившегося от боли мужчину, на низком покатом лбу которого блестели капельки пота. Тем временем на перроне послышалась команда, и вдоль вагона побежали немецкие солдаты. Дверь с лязгом закрылась, и в теплушке снова стало темно. Вскоре состав дернулся и стал набирать скорость.

Дорога от Полтавы до Борисова заняла около трех суток. Состав с прицепленной к нему теплушкой иногда останавливался среди поля и стоял часами, пропуская идущие из Германии поезда с техникой, а с востока — то, что оставалось от той техники, которая столкнулась с частями Красной Армии. От вида разбитой техники на душе у Тарасова становилось веселее.

«Значит, лупят вас наши солдатики, — думал он. — Выходит, научилась наша армия бить вас».

Февральским утром состав прибыл в Борисов, где его загнали в дальний тупик. Прошло часа три, прежде чем военнопленные услышали шум подъезжавшей грузовой машины. Раздалась команда, и дверь вагона открылась. Над Борисовым висело серое свинцовое небо, которое периодически изрыгало из себя, то белый пушистый снег, то дождь.

Машину подогнали прямо к дверям вагона, и под охраной немецких солдат началась выгрузка. Александр не спешил выходить из теплушки, так как, судя по габаритам грузовика, разместить их всех в одной машине было невозможно. Так оно и получилось. Машина с полным фургоном тронулась, а остальные военнопленные остались на перроне ждать другой автомобиль. К Тарасову подошел Проскурин и встал рядом.

— Что теперь скажешь, Миша? — поинтересовался у него Александр. — Я не ожидал увидеть тебя среди курсантов. Выходит, и ты променял свои идеалы на эту собачью жизнь?

Проскурин хотел что-то ответить, но прозвучавшая команда не дала ему этого сделать. Они быстро построились в небольшую колонну и двинулись вперед. Миновав окраину города, направились в сторону синеющего вдалеке леса.

Проскурин снова пристроился рядом с Тарасовым. Он явно хотел о чем-то переговорить, но, по всей видимости, не решался. Вскоре они поравнялись с опушкой леса. Только сейчас они заметили, что вся территория этого небольшого лесного массива огорожена колючей проволокой. Кругом висели таблички, предупреждающие о том, что это запретная зона и вход в нее запрещен: за нарушение приказа — смерть.

«Похоже, пришли», — подумал Тарасов, проходя через открытые ворота на территорию разведшколы.

— Стой! — скомандовал унтер-офицер, и колонна остановилась.

К ним подошел немецкий офицер и на русском языке приказал построиться в одну шеренгу. Когда они выполнили команду, он, молча, обошел строй. Неожиданно он подошел к Тарасову, внимательно посмотрел в глаза, а затем ткнул в его грудь стеком.

— Фамилия? — спросил он.

— Тарасов, — выпалил Александр на одном дыхании, вспоминая инструктаж Проценко.

— В каких частях служили до плена? — поинтересовался офицер.

— В пехоте, господин офицер.

— Хорошо. Водить автомашину можете? — продолжил спрашивать его немец.

— Нет, господин офицер.

Вскоре на плацу появились несколько человек в немецкой форме без погон, которые выстроились напротив их строя.

— Знакомьтесь, это ваши инструкторы, которые научат вас многому: профессионально убивать, радио и минному делу, а тех, кто не умеет водить машину, обучат и этому ремеслу, — произнес офицер и, повернувшись к ним, приказал разбить шеренгу на три группы. Когда его команда была выполнена, он приказал инструкторам, чтобы они отвели курсантов в баню и переодели их в чистую одежду.

Баня мало походила на ту, к которой привык Тарасов. Вода в кране была теплой, и он с большим удовольствием смыл с себя всю лагерную грязь. Переодевшись в чистое нательное белье, они прошли в соседнее помещение, где им выдали немецкую армейскую форму без погон и нашивок. Несмотря на внутреннее сопротивление, Александр натянул на себя брюки и китель. Получив пилотку и сапоги, он быстро оделся и вышел на улицу, где строились прибывшие в школу курсанты.

***

Вечером Тарасова под охраной автоматчика завели в кабинет, где за большим столом сидели четыре немецких офицера и человек в темном штатском костюме, которого он уже встречал в фильтрационном лагере. Именно он тогда интересовался его переходом через линию фронта. Солдат вышел из кабинета и плотно закрыл за собой дверь.

— Фамилия? — спросил знакомый немецкий офицер. — Воинская часть, в которой вы ранее служили? Причина вашего дезертирства из действующей армии?

Александр назвал свою фамилию, номер воинской части и командиров, а затем стал рассказывать причину, по которой оставил часть. Закончив рассказ, он посмотрел на майора, который делал какие-то отметки в блокноте.

— А сейчас расскажите о себе, — обратился тот к нему, — где и как жили, чем занимались до войны. Хочу предупредить вас, Тарасов, что все будет перепроверено нашими людьми, которые находятся в тылу советской армии. Если вы нас обманули, мы вас повесим. Вам понятно?

— Да, господин офицер, — ответил Александр.

— Тогда рассказывайте, — сказал майор и, удобно развалившись в кресле, закурил сигарету.

Тарасов рассказывал все, начиная со своего рождения и заканчивая переходом линии фронта вместе с Проценко. Его несколько раз прерывали и просили снова и снова рассказывать тот или иной эпизод из его биографии. Наконец, он закончил свой рассказ и замолчал.

— Выходит, вы перешли линию фронта, чтобы каким-то образом спасти свою жизнь, я правильно вас понял, Тарасов? — спросил его мужчина в штатском.

— Так точно. Никакой политики, только желание спасти свою жизнь.

— Вы хоть понимаете, где вы находитесь? Ведь после окончания школы вам придется вернуться в свою страну, придется общаться со знакомыми?

— Я знаю, — Александр сделал паузу. — Раз нужно вернуться назад, значит, вернусь. Я готов к этому, только вы научите меня всем вашим премудростям.

Майор улыбнулся, за ним стали улыбаться и что-то обсуждать между собой другие офицеры.

— Вы предельно откровенны, Тарасов, — произнес один из офицеров. — Скажите, вы всегда такой?

Несколько пар глаз буквально впились в него, следя за его реакцией. Майор в очередной раз что-то записал в свой блокнот и посмотрел на него. Александр замялся, не зная, что ответить.

— Мне трудно ответить на этот вопрос, господин офицер. Наверное, все зависит от обстоятельств, в которых оказывается человек. Сейчас я обстоятельно отвечаю на ваши вопросы, так как хорошо осознаю, где я нахожусь, и какие люди сидят передо мной. Зачем мне врать, ведь маленькая ложь всегда вызывает большое недоверие, тем более вы предупредили меня, что все, о чем я вам расскажу, будет перепроверено вашими людьми. Я не самоубийца, чтобы врать вам.

— Как вы смотрите, Тарасов, на то, что мы вас направим обратно за линию фронта? — снова спросил его майор.

— Без особой радости. Если честно, то я переходил ее не для того, чтобы вернуться обратно. Вы же сами знаете, что меня там ожидает. От добра добро не ищут. Но если нужно, то я готов это сделать.

— Вы правы, Тарасов, НКВД, наверняка, включило вас в черный список, и в случае задержания вас действительно ожидает смерть. Но и здесь вас тоже ждет смерть за невыполнение нашего приказа. Если там вы сами не проколетесь, то сможете спокойно прожить всю оставшуюся жизнь. Здесь же нет. Мы не собираемся вас кормить и холить.

Тарасов молчал. Сейчас, как ему казалось, нужно было выдержать определенную паузу.

— Я готов выполнить любое задание немецкого командования, — отчеканил Александр. — Двум смертям не бывать, одной не миновать. В концлагерь я не хочу, я уже был там и знаю, что меня ожидает.

— Вот и хорошо, Тарасов. Мне нравятся такие люди, как вы, им не приходится много объяснять. Вот здесь подпишите, — предложил ему один из офицеров и пододвинул отпечатанный на машинке текст.

Александр подошел к столу и, не читая, подписал бумагу. Он отлично понимал, какой документ подписывал, но другого выхода у него в тот момент не было. Он положил ручку на стол и посмотрел на офицеров. Они о чем-то говорили на своем языке. Кто-то из них нажал кнопку звонка, и в дверях появился автоматчик. Тарасов повернулся и в сопровождении солдата вышел из кабинета.

***

Александр вошел в казарму курсантов и, не снимая кителя, лег на койку. Прошел ли он отбор в разведшколу, он пока не знал. Ему было известно, что курсанты, не прошедшие в школу, отравлялись в полицейские подразделения для борьбы с подпольем и партизанами, а для него это означало провал операции.

«Вдруг не прошел? — размышлял он. — Тогда немцы точно отправят меня куда-нибудь в Белоруссию. Эх, жалко, не с кем посоветоваться, что делать дальше».

Он встал с койки и поправил подушку. К его ногам упал маленький листочек бумаги.

«Что это?» — подумал он и осторожно взял записку в руки.

— С прибытием, — прочитал Александр.

«Выходит, Проценко уже знает о моем прибытии в школу, — решил Тарасов. — Интересно, почему он все это делает? Ведь это большой риск для него. Если немцы узнают, ему точно не простят общение со мной».

В комнату вошли трое его соседей. Лица их были хмурыми.

— Слушай! Тебя вызывали немцы? — поинтересовался один из них. — О чем они спрашивали, что их интересует?

Александр смерил его взглядом с головы до ног.

— Ты, кто такой? — обратился он к мужчине. — Я тебя первый раз вижу. Если тебя это так интересует, то спроси у немцев, они все объяснят.

— А что я особенного спросил? — произнес мужчина и посмотрел на своих друзей.

— Их все интересует: от момента рождения до плена, — ответил ему Тарасов. — Еще вопросы есть?

Разговор явно не клеился. Мужчины немного потоптались в помещении, а затем вышли в коридор.

— Тарасов! — выкрикнул вошедший в помещение дежурный.

Александр встал с койки и, застегнув на груди китель, молча, направился вслед за ним. Они вышли из казармы и направились в небольшое здание, которое находилось среди высоких и стройных елей.

— Куда мы идем? — поинтересовался он у дежурного.

— Запомни, Тарасов. Здесь не принято задавать лишних вопросов. Когда придем, тогда все тебе и объяснят. Понял?

— Не дурак, понял, — коротко ответил тот.

Обогнув здание, они остановились около массивной деревянной двери, рядом с которой стоял часовой. На его бледном лице отчетливо выделялся большой крючковатый нос, покрасневший от холода. Часовой то и дело переминался с ноги на ногу, стараясь, таким образом, хоть немного согреться. Несмотря на небольшой по русским меркам мороз, на улице было достаточно ветрено. Они прошли мимо часового в здание.

— Стой здесь, — в приказном тоне произнес дежурный, — я сейчас доложу о твоем прибытии адъютанту начальника школы.

Он скрылся за поворотом коридора, а Тарасов подошел к окну и увидел, что пошел снег. Крупные снежинки медленно падали на расчищенные дорожки. За грядой зеленых елок были видны охранные вышки, на которых, словно оловянные солдатики, застыли фигуры немцев.

«Похоже, отсюда так просто не вырвешься, — невольно подумал Александр, наблюдая за разводом часовых. — Наверняка система охраны тщательно продумана и работает, как часы».

Услышав за спиной шаги, он обернулся и увидел дежурного, который направлялся к нему в сопровождении фельдфебеля.

— Тарасов! Следуй за ним, — скомандовал он, а сам направился к выходу из здания.

Александр с любопытством посмотрел на мощную фигуру немца. Его мышцы готовы были разорвать мундир, в который он был одет. Он махнул рукой, и Тарасов последовал за ним. Они прошли по коридору и остановились у двери, изготовленной из мореного дуба.

— Стоять! — скомандовал фельдфебель на ломаном русском языке и исчез за дверью.

Немец отсутствовал недолго. Он вышел из кабинета и, широко открыв дверь, жестом предложил зайти. В помещении царил полумрак: окна были плотно зашторены, и лишь в углу пылал огонь в камине. Тарасов не сразу увидел хозяина кабинета, который сидел в кожаном кресле напротив камина. На его коленях лежал клетчатый шерстяной плед.

— Проходите, Тарасов! — произнес полковник и повернулся в его сторону. — Присаживайтесь, я хочу с вами поговорить. Расскажите подробно о вашем городе, о ваших друзьях, о начальниках, с которыми вам пришлось работать и служить. Считайте, что это — неофициальная беседа. Чем подробнее вы мне расскажете, тем лучше. Я не ограничиваю вас во времени. Просто мне интересен ваш город.

Тарасов сделал два шага в сторону кресла и сел в него.

— Сегодня с вами беседовали мои подчиненные, — продолжил полковник. — Могу обрадовать, вы оставили у них неплохое впечатление о себе. Ну, так что, приступим?

Он сделал паузу. Только сейчас Тарасов заметил, что перед ним на столе лежит тот таинственный маленький блокнот, в котором майор делал какие-то записи.

Александр поборол в себе волнение и начал рассказывать полковнику о городе, о своих друзьях, о руководителях льнокомбината, о командире их батальона. Полковник Шенгарт внимательно слушал его.

— Тарасов! Расскажите подробнее о вашем товарище Князеве. Вы говорили, что он работает на пороховом заводе мастером вспомогательного цеха. Что он за человек, чем увлекается? Он любит выпить? Короче, об всех его пороках.

— Какой русский не любит выпить, господин полковник. Перед войной его задержала охрана завода при попытке вывезти с завода спирт. Если бы не его родственник в Москве, то он точно бы загремел в тюрьму. Но крайним сделали не его, а совершенно другого человека. А он прошел по уголовному делу в качестве свидетеля.

— Как вы думаете, он все еще работает на заводе?

— Ничего сказать не могу. Когда я был в бегах, то есть в Казани, мы с ним дважды встречались. Работает ли он сейчас, я не знаю.

Это была явная наживка для полковника, которую разработало НКВД. Они оказались правы: информация о заводе, которую Тарасов специально дозировал, немцев, несомненно, заинтересовала.

— Скажите, это правда, что ваша жена работает на пороховом заводе? — спросил его полковник.

— Да, работает. Ее перевели на завод в сентябре прошлого года. Ранее она, как и я, работала на льнокомбинате.

— Это очень хорошо. Со слов Проценко, вы человек умный, смелый и дерзкий. Вы действительно такой?

— Я не могу судить об этом, господин полковник. Вы бы мне не поверили, если бы я подтвердил эту характеристику.

— А вы не глупы, Тарасов. Я удовлетворен нашей беседой.

Тарасов вышел из кабинета и осторожно закрыл за собой дверь. В коридоре его ждал фельдфебель. Когда они с дежурным вышли из здания, тот поинтересовался у него.

— О чем ты так долго разговаривал с начальником?

Тарасов не ответил и лишь улыбнулся ему в ответ.

«Запомни одно правило, нашел — молчи, потерял — молчи. Молчание не только золото, но и жизнь разведчика», — пронеслись у него в голове слова инструктора.

***

На следующий день всех прибывших курсантов разведшколы, прошедших собеседование, разбили на группы по пять человек. Тарасов попал в одну группу с Проскуриным. Он был единственным курсантом, которого знал Александр. Дежурный по группе завел их в небольшую комнату, где на столе лежали макеты различных взрывных устройств. Курсанты стали рассматривать выложенные муляжи. К Тарасову подошел Михаил.

— Саша! Мне нужно с тобой поговорить, — тихо произнес он, стараясь, чтобы никто из присутствующих не услышал его слов. — Дело очень серьезное.

— Я не хочу вести с тобой никаких разговоров.

— Почему? — спросил его Проскурин. — Разве я что-то сделал тебе плохое?

Александр отошел от него, взял в руки муляж магнитной мины и стал с интересом рассматривать. В кабинет вошел инструктор, одетый в немецкую офицерскую форму, на которой не было знаков различия. По команде дежурного все встали по стойке смирно.

— Здравствуйте. Меня зовут Михаил Сергеевич. Я назначен руководителем вашей группы. Со всеми вопросами вам нужно будет обращаться только ко мне. Далее, — он сделал паузу и посмотрел на лица курсантов, — с сегодняшнего дня вы должны забыть все, что было с вами в жизни до плена: забыть не только своих родных и близких, но и свои фамилию, имя и отчество. Все вы сейчас получите псевдонимы, под которыми вам придется общаться между собой. Если кто-то из вас забудет об этом правиле, окажется в карцере за нарушение правил конспирации. Повторное нарушение их чревато возвращением в лагерь. Надеюсь, все вы это усвоили.

Он начал называть фамилии курсантов и сходу придумывать им псевдонимы. Услышав свою фамилию, Александр встал и застыл по стойке смирно.

— Теперь вы для всех будете Татарином. Псевдоним легок к запоминанию, и, я думаю, вы быстро привыкнете к нему.

Проскурин получил псевдоним Тихий. Александр невольно удивился прозорливости инструктора. Он, словно хороший психолог, смог легко прочитать внутреннее состояние Михаила, который, сидя в заднем ряду, действительно выглядел каким-то тихим и подавленным.

Тарасов, сидевший у окна, увидел, как во дворе остановился автомобиль, и из него вышел немецкий офицер. Он что-то сказал водителю и направился к учебному корпусу. Через минуту посыльный вошел к ним в аудиторию. Его красивое лицо было румяным от мороза, а светлые густые волосы были аккуратно зачесаны назад.

— Господин лейтенант, — обратился к нему инструктор. — Группа для прохождения курса взрывчатых веществ к занятиям готова.

Немец пристально посмотрел на курсантов. Взгляд его был таким проницательным и тяжелым одновременно, что моментально стер с лиц курсантов блуждающие улыбки. Он снял фуражку и положил ее на стол.

— Среди вас есть саперы или те, кому приходилось пользоваться взрывчатыми веществами? — спросил офицер на русском языке.

Курсанты молчали.

— Выходит, нет. Ну что ж, мы вас научим, как изготавливать взрывчатку из подручных средств, применять ее для подрыва мостов и других инженерных сооружений. А сейчас Михаил Сергеевич проведет с вами инструктаж, чтобы вы хорошо усвоили, что можно делать в классе, а чего нельзя.

Пока инструктор читал небольшую брошюрку по «Технике безопасности при обращении с взрывчатыми веществами», Александр смотрел в окно, где одна из групп курсантов готовилась к марш-броску: за спинами курсантов были массивные вещевые мешки, а в руках они держали оружие.

— Татарин! Вы, что рассматриваете во дворе? — услышал он голос инструктора.

Тарасов не сразу понял, что инструктор обращается к нему. Он вскочил со стула и вытянулся в струнку.

— Виноват, господин инструктор, — произнес Александр. — Больше подобного не повторится.

— Я тоже на это надеюсь. Эти правила я читаю, чтобы вы не подорвались при установке мин. Мне это самому не нужно, так как я все хорошо знаю. Если я еще раз замечу, что вы не слушаете меня, поедете обратно в лагерь. Вы поняли, Татарин?

— Так точно, господин инструктор, — ответил Александр.

— Садитесь, — скомандовал Михаил Сергеевич и продолжил читать инструкцию.

«Не расслабляйся, Тарасов, а то действительно можешь вернуться в лагерь», — подумал Александр.

Несмотря на то, что он все это проходил в советской разведшколе, он стал внимательно прислушиваться к глуховатому голосу инструктора. Наконец, тот закончил читать и отложил в сторону брошюру.

— А сейчас я хочу проверить, как вы усвоили то, о чем я говорил вам две минуты назад.

Он обвел курсантов взглядом и остановил его на Александре.

— Татарин, — скомандовал он.

Александр вскочил со стула. Инструктор улыбнулся. Он явно рассчитывал, что этот курсант, внешне напоминающий ему могучего медведя, едва ли ответит на его вопрос. Каково же было его удивление, когда тот без запинки выпалил ответ.

— Похвально, Татарин. Скажите, откуда вы так хорошо знаете эту инструкцию?

— У меня отличная память, господин инструктор.

— Хорошо, Татарин. Я доволен вашим ответом, однако это не дает вам права не слушать инструктора. Вы меня поняли?

— Так точно, господин инструктор.

— Тогда садитесь.

Тарасов сел на место и посмотрел на Проскурина, на лице которого промелькнула едва заметная ехидная улыбка.

***

За массивными дверьми кабинета полковника Шенгарта шло совещание. Полковник только что вернулся из Берлина, где встречался с адмиралом Канарисом. Сказать, что эта встреча сняла какую-то напряженность во взаимоотношениях двух старых друзей, было нельзя.

— Перед нами по-прежнему стоят задачи: наладить снабжение высшего политического и военного руководства информацией, которая позволила бы разгадать замыслы советского командования. Фюрер поставил перед разведкой дополнительную задачу, связанную с глубоким изучением перемен в инфраструктуре противника на большую глубину советского тыла. Нам необходимы сведения о мобилизационных и стратегических возможностях противника, о его моральном состоянии, о дисциплине и выучке.

Шенгарт сделал глоток воды из хрустального стакана и посмотрел на офицеров, которые не спускали с него глаз.

— Второе, о чем мы никогда не говорили ранее, это о взаимодействии с СД. В настоящее время эта служба обладает не меньшими возможностями, чем мы. Фюрер напомнил мне и Гиммлеру, что мы не должны забывать и о диверсиях на крупных промышленных объектах, транспорте с целью разрушения коммуникаций, транспортных узлов, вывода из строя шахт, электростанций, оборонных заводов, хранилищ горюче-смазочных материалов и продовольственных складов.

Полковник сделал паузу и вытер вспотевшее от напряжения лицо большим носовым платком.

— Господа офицеры! Адмирал мне снова напомнил о крупном нашем провале — уничтожении Казанского порохового завода, который снабжает всю армию противника порохом. Несмотря на то, что мне было неприятно слушать все это, но он прав. Завод до сих пор работает. Я несколько дней назад беседовал с одним из наших курсантов, который родом из Казани и имеет там множество знакомых. Скажу вам честно, он заинтересовал меня. Если с ним хорошо поработать, то из него выйдет неплохой агент-диверсант. Поэтому прошу вас, господа, внимательно приглядывайтесь к курсантам, которых вы обучаете в нашей школе. Тех, кто не способен мыслить, направляйте в диверсионные группы. Их потеря не столь ощутима, как гибель хорошего разведчика.

Полковник встал из-за стола, давая понять всем присутствующим, что совещание закончилось. Когда офицеры стали покидать кабинет начальника школы, полковник остановил одного из них.

— Лейтенант Хейг! Прошу вас задержаться.

Молодой офицер остановился и направился к полковнику.

— Я хочу поговорить с вами о курсанте Татарине, — произнес полковник и снова сел в кресло. — Это же ваш курсант?

***

Прошло около двух месяцев с того момента, как Тарасов попал в разведшколу. За все это время ему ни разу не удалось встретиться с Проценко с глазу на глаз. Тот словно специально избегал каких-либо контактов. Однажды вечером, когда Александр находился в учебном кабинете, в помещение вошел Иван. Он остановился в нерешительности в дверях, а затем, оглянувшись, вошел в класс.

— Будь осторожен. Прощай. Возможно, мы больше с тобой никогда не увидимся.

Александр не успел поблагодарить его: Проценко буквально исчез из помещения. Посидев, еще пять минут, он вышел из аудитории и направился в курилку.

« Интересно, о какой провокации говорил Иван? — с тревогой подумал Тарасов. — Наверняка немцы что-то придумали, а иначе бы он не стал меня об этом предупреждать».

Всю ночь он не спал. За окном завывал ветер, который гнал по земле поземку. От этих звуков становилось не по себе. Александр встал с койки и подошел к окну. Неожиданно для себя он почему-то подумал о доме, о жене и ребенке.

— Что не спишь? — услышал он за спиной чей-то голос.

Он резко обернулся и увидел стоявшего в дверях дежурного по группе.

— Не знаю, Бес. Что-то не спится. Вот, стою и думаю о семье. Как они там без меня?

— А ты о них не думай, так будет проще и для тебя, и для них. Кто ты для жены и родственников? Предатель. Это хорошо, что они не знают, что ты жив, а то чекисты их давно бы на Север отправили.

— Может, ты и прав. Пусть лучше думают, что я погиб. Так лучше для всех.

— Ты сам-то, откуда? — спросил дежурный.

— Неважно. Мы все — оттуда, — произнес Тарасов и махнул рукой в сторону востока.

Он снова лег на койку. Вскоре сон сморил его. Он спал беспокойно, скрипел зубами, словно старался перегрызть кому-то горло. Его разбудил голос дежурного, который поднял группу на утреннюю пробежку.

***

Александр бежал по извилистой лесной тропинке, стараясь не отставать от инструктора. Пот заливал глаза, и он иногда смахивал его рукавом нательной рубахи. С каждым минутой бежать становилось все труднее и труднее. В какой-то момент он понял, что вдоволь «наелся» воздуха, однако команды прекратить бег по-прежнему не было. Впереди Тарасова легкой трусцой бежал лейтенант Хейг. Глядя на него, можно было подумать, что он только начал забег.

–Все! — наконец выкрикнул лейтенант. — Финиш!

Курсанты, кто еще смог держаться за ним, словно снопы соломы, повалились на землю. От их тел шел пар, как от разгоряченных бегом лошадей.

Последние три дня Хейг плотно занялся физической подготовкой Александра. За этот небольшой период времени Тарасов успел совершить несколько прыжков с парашютом. Приходилось прыгать в разное время суток — утром, днем, вечером и ночью.

— Ну, как, Татарин? Ты готов еще бежать километра три?

— Как скажете, господин лейтенант. Прикажете — побегу.

Хейг громко засмеялся. Он видел неважное состояние Александра, и эта бравада невольно вызвала у него смех.

— Тяжело в ученье, легко в бою, по-моему, так говорил ваш полководец Суворов.

— Да, вы правы, господин лейтенант, хотя я плохо знаю, кто он.

Когда все отдышались, Хейг построил курсантов и повел их в казарму. Около здания он отозвал Тарасова в сторону.

— Следуйте за мной, — приказал он и направился к учебному корпусу. Они вошли в аудиторию и сели за стол.

— Татарин! Я внимательно наблюдаю за вашей успеваемостью, — произнес лейтенант глуховатым голосом. — У вас очень хорошие показатели по всем предметам, и я могу сказать, что вы являетесь одним из самых перспективных наших курсантов. Вчера вечером я получил приказ полковника Шенгарта о направлении нашей группы в тыл советских войск. Возглавлять группу, в которую, помимо вас, войдут еще три наших курсанта, буду я. Нашей группе необходимо будет взорвать железнодорожный мост и вернуться обратно. Задача довольно сложная, так как тот хорошо охраняется. Лейтенант разложил на столе карту и, склонившись над ней, стал показывать местонахождение этого моста.

–Господин лейтенант, можно один вопрос? Почему вы рассказываете мне о задании группы?

— Почему? Да потому что вы назначаетесь мои заместителем. Вылет завтра утром. На аэродроме мы получим все необходимые документы, снаряжение и вооружение. Вопросы есть?

— Есть, господин капитан. Кто эти люди, с которыми я должен выполнить задание? Я хотел бы познакомиться с ними. Поверьте, там нет дураков, и малейшая наша неточность может сорвать задание.

Лейтенант медленно достал из пачки сигарету и прикурил.

— Татарин! На все ваши вопросы могу сказать лишь одно: наше задание не предусматривает ведение разведки, только — диверсию. Нам необходимо взорвать мост и вернуться обратно. А это значит, что у вас не должно быть никаких контактов с армейскими частями русских. Может, я плохо говорю по-русски, и вы меня не понимаете? Во-вторых, кроме вас, никто не знает поставленную перед группой задачу, то есть, как говорят русские, все остальные идут «втемную». Теперь вам ясно?

— Да, господин лейтенант, — отчеканил Александр.

— Тогда свободны. Отдыхайте, у нас завтра тяжелый день.

Тарасов вышел из кабинета и направился в жилой корпус. Александр лег на койку и закрыл глаза. Где-то раздавались незнакомые голоса, слышались зычные немецкие команды. Он не заметил, как уснул.

***

Вечер прошел в штатном порядке. В двадцать два часа был объявлен отбой, и Александр с наслаждением вытянул уставшие за день ноги. Все началось около двух часов ночи. Его разбудил дежурный и приказал быстро одеться и выйти в коридор. Там его ждал лейтенант Хейг, около которого стояли два однокурсника Тарасова. Все, молча, вышли из здания и сели в автомобиль. Путь до аэродрома занял несколько минут. Они прошли в небольшое помещение и стали переодеваться в форму работников НКВД. Александру досталась форма капитана. Он посмотрел на себя в зеркало и остался доволен своим внешним видом.

— Кто пятый? — спросил Тарасов лейтенанта. — Вы мне вчера сказали, что нас будет пятеро.

— Пятого не будет. Руководство решило, что для выполнения этого задания достаточно четырех человек. Еще вопросы есть?

Александр промолчал. Ему не понравилось, что в самый последний момент план почему-то поменялся.

Надев на себя белые овчинные полушубки и валенки, и взяв парашюты, они по команде лейтенанта погрузились в кузов автомашины, которая направилась к стоявшему на взлетном поле «Юнкерсу».

Перед посадкой в самолет немец построил их и тщательно проверил экипировку: оружие, грузовой мешок с взрывчаткой. После этого он разрешил посадку в самолет, дюралевое тело которого через минуту-другую вздрогнуло и медленно тронулось с места. Вырулив на полосу, «Юнкерс» взревел моторами, начал разбег и плавно оторвался от земли.

Тарасов сидел напротив двери самолета, и ему было видно всех своих попутчиков: двое курсантов заметно волновались, а лейтенант был абсолютно спокоен и, похоже, даже дремал.

«Интересно, почему лейтенант включил в группу Токаря и Цветного, которые были неуспевающими на курсе? — подумал Александр, продолжая наблюдать за ними. — Задание важное, а исполнители — так себе».

Токарь и Цветной были из одной с ним группы и не особо выделялись умственными способностями. Как они прошли отбор в курсанты, для многих оставалось загадкой. Они явно не тянули на роль диверсантов, способных решить поставленную задачу. Насколько он знал, они были из одной деревни, служили в одном подразделении, и оба добровольно сдались немцам еще в начале октября сорок первого года.

Александр закрыл глаза и стал вспоминать правила, которые нужно соблюдать при ночных прыжках с парашютом. Ровный рокот двигателя за бортом самолета успокаивал его.

Сколько они летели, Тарасов не знал. Из кабины пилота вышел штурман и подошел к лейтенанту. Нагнувшись над ним, он толкнул его рукой в плечо и, когда Хейг открыл глаза, начал ему что-то говорить. Прошло несколько томительных минут, и над кабиной пилотов загорелась лампочка. Стрелок-радист открыл дверь самолета и, словно приглашая всех к прыжку, сделал галантный жест рукой. В салон самолета ворвались холодный воздух и рев моторов.

***

Они прыгали с интервалом в десять секунд. Несмотря на отсутствие сильного ветра, компактного приземления у них не получилось: их разбросало в разные стороны на довольно приличное расстояние. Александр приземлился на небольшую полянку среди высоких вековых елей и сосен. Выбравшись из глубокого сугроба, он быстро погасил купол парашюта и, собрав его, засыпал снегом. Поправив лямки вещевого мешка, он вытащил из кобуры пистолет «ТТ» и, передернув затвор, сунул его в карман полушубка. Осмотревшись по сторонам и сверив свое положение с картой, он направился к точке сбора, которая находилась неподалеку.

Тарасов шел по глубокому рыхлому снегу, который в отдельных местах был ему, чуть ли не по пояс. Снег набился за голенища валенок, от чего портянки стали мокрыми, и через некоторое время он почувствовал, как ноги стали понемногу замерзать.

«Если я не выйду до рассвета на дорогу, то придется весь день отсиживаться в лесу», — подумал он.

Вдруг среди темноты мелькнула узкая полоска света. Он затаился, прижавшись всем телом к дереву. Через минуту он услышал звук двигателя автомашины. В метрах сорока от него промчалась легковушка. Когда звук двигателя поглотила ночь, Александр достал из кармана полушубка небольшой фонарик и сделал несколько условных сигналов. Однако ответа на них не последовало.

«Почему они молчат? Может, их далеко разбросало при приземлении или их уже взяли в плен?»

Наконец кто-то мигнул ему из темноты красным огоньком фонарика. Он радостно вздохнул и направился в ту сторону. Он вышел на дорогу и, отряхнув с одежды снег, стал оглядываться, стараясь определить место, с которого дали условный сигнал. Тарасов был на сто процентов уверен, что сигналили ему со стороны дороги. Он еще несколько раз мигнул своим фонарем и, не получив ответного сигнала, направился по ней. Он прошагал метров сто, когда услышал за спиной хруст снега. Он выхватил пистолет и оглянулся. Перед ним стояли несколько красноармейцев с направленными в его сторону винтовками.

— Стой! — произнес один из них. — Предъяви документы!

— Я капитан НКВД, заместитель начальника особого отдела дивизии. У меня в двух километрах отсюда сломалась автомашина, и я вынужден был пойти пешком. Вы сами, из какой части, бойцы? Где ваш начальник, срочно позовите его сюда.

Неожиданно что-то с силой опустилось на его голову сзади. Дорога, на которой он стоял, вдруг стала кривой, и он, не удержавшись на ней, рухнул лицом в снег.

***

Александр очнулся от сильной боли в затылке. Он попытался потрогать это место рукой, но понял, что не может: его руки были связаны за спиной брючным ремнем. Повернув голову в сторону, он увидел двух своих бывших «попутчиков», которые сидели у стены и о чем-то негромко разговаривали.

— Ну, что? Очнулся? — с ехидцей спросил его Токарь. — Что будем делать дальше?

— Где мы? — тихо поинтересовался он у них. — И почему я связан?

— А ты что, не понял? У русских мы, у русских. Теперь, брат, у нас одна судьба, и ее называют не иначе, как стенка. А связали тебя, Татарин, за то, что ты пытался оказать им сопротивление и чуть не убил их командира.

«Не может этого быть!» — словно искра промелькнуло у Тарасова в голове.

— А где лейтенант Хейг? Что с ним?

— Нет больше твоего лейтенанта. Нам сказали, что он погиб при приземлении: запутался в стропах и замерз.

Тарасов напряг память, стараясь вспомнить, как он оказался в этом подвале. Последнее, что отчетливо запечатлел его мозг, — красноармейцы с винтовками. Затем сильный удар и провал.

— Токарь! Тебя уже допрашивали? — спросил Александр.

— Да, допрашивали, — односложно ответил тот. — А что тут крутить, они все о нас знают. Мне этот майор сразу сказал, какая у нашей группы была задача. Сказал и то, что ты у нас — командир. Интересно, откуда они все это знают?

— Да брось ты, Токарь! — произнес Цветной. — Я же тебе говорил, что нас сдал этот немец. Татарин сдать не мог, он только что очнулся.

— Но, лейтенант, же погиб, как они говорят.

— Да мало ли что они говорят, — возразил ему Цветной. — Говорят, в Москве кур доят. Ты этому веришь?

В подвале повисла тишина.

— Руки мне развяжите, — обратился к ним Тарасов. — Терпенья нет, затекли так, что не чувствую.

— Извини, брат, не мы тебя вязали, и не нам тебя развязывать.

— Если что, скажете, что я сам развязался, — снова попросил их Александр.

— Нет, брат, извини. Зачем нам лишнее. Ты уж сам выпутывайся из этой ситуации.

Их разговор прервал скрип открываемой двери. В подвал заглянул молоденький солдат в натянутой на уши пилотке. Заметив, что Тарасов пришел в себя, он передернул затвор винтовки и приказал ему следовать за ним. Александр шел по узкому коридору, стены которого были выкрашены в грязно-зеленый цвет. В спину ему упирался трехгранный штык винтовки. Стоило ему замедлить движение, как он больно впивался в нее.

— Стоять! — громко скомандовал солдат. — Лицом к стене!

Тарасов выполнил команду. Боец открыл дверь и с силой втолкнул его в какое-то помещение. В дальнем углу за небольшим столиком сидела женщина средних лет, одетая в военную форму. Синяя шерстяная юбка плотно облегала ее крутые бедра. Она повернулась к нему и смерила его презрительным взглядом. Напротив нее за большим столом сидел майор. Ворот его шерстяной гимнастерки был расстегнут. Первое, что бросилось в глаза Александру, была шея майора, а если вернее — ее отсутствие. Обвислые щеки офицера буквально лежали на петлицах его гимнастерки, закрывая знаки различия.

— Проходи, Татарин, проходи. Семенов, развяжи ему руки, — приказал он солдату.

Тот отставил винтовку в сторону и стал развязывать Тарасову руки. Офицер достал из лежащего на столе портсигара сигарету и закурил.

«Странно, — подумал Александр. — Почему майор курит сигареты, а не папиросы, которыми, как правило, снабжают офицеров наши тыловики? Впрочем, здесь фронт, и наверняка, курят то, что имеют».

От одежды солдата, что развязывал ему руки, тоже пахло знакомым запахом немецких сигарет.

«Может, мне все это чудится? — спросил он сам себя. — Давно не курил, и желание втянуть в себя табачный запах вызывает эти вкусовые галлюцинации».

— Садись! — приказал ему майор и указал на стоявший посреди кабинета табурет.

Тарасов сел и начал растирать затекшие руки.

— Нам все известно, Татарин, поэтому я рекомендую ничего не скрывать.

— А что вам известно, товарищ майор? — спросил его Тарасов.

Тот усмехнулся.

— Ты, наверное, шутник, Татарин. Я же сказал тебе, что все. Я знаю, что ты являешься заместителем командира немецкой диверсионной группы. Знаю твою кличку, которую тебе, как собаке, дали немцы. Знаю задачу твоей группы. Всего этого достаточно, чтобы поставить тебя к стенке. Мне все это рассказали твои подчиненные — Токарь и Цветной. Они, в отличие от тебя, поняли, что лучше все рассказать сразу, а не ждать, когда мы из них вытянем эти сведения клещами.

Он сделал паузу, стряхнул пепел от сигареты в массивную чугунную пепельницу, стоявшую на краю стола, и спросил:

— Что молчишь? Ты что, удивлен хорошей работой НКВД?

— Почему удивлен? Я сам являюсь сотрудником особого отдела. Людей, что вы назвали, я не знаю и никогда их не видел. Я вам еще раз говорю, что я капитан НКВД, сотрудник особого отдела 157-ой стрелковой дивизии, возвращался из госпиталя в часть, которая, по моим сведениям, сейчас отведена на отдых в пригород Ярославля. Воспользовался попутной машиной, которая по дороге сломалась. Пришлось идти пешком, а тут — ваши солдаты.

— Не нужно мне врать, Татарин! 157-ая стрелковая дивизия уже три дня назад передислоцировалась в город Рыбинск. Это для справки.

За разговором Тарасов не заметил, как в кабинет вошел еще один человек в форме НКВД и встал за его спиной. Когда майор закончил фразу, мужчина нанес ему сильный удар ногой в бок. Тарасов слетел с табурета и упал к ногам майора.

— Ты случайно не убил его? — спросил хозяин кабинета лейтенанта.

Тот нагнулся и, нащупав пальцами на шее Александра сонную артерию, улыбнулся.

— Живой, просто отключился, — коротко бросил он и, достав из кармана синих галифе носовой платок, вытер им свои пальцы.

Офицер выглянул в коридор и, заметив часового, приказал ему убрать неподвижное тело. Солдат закинул винтовку за спину и, схватив за ноги массивное тело Александра, потащил его волоком в камеру.

***

Тарасов открыл глаза и долго не мог понять, где он находится, сильно болела голова и бока. Откуда-то с потолка в помещение проникал серый дневной свет, от которого облупленные стены камеры делали ее мрачной и абсолютно безжизненной. Недалеко от него в углу сидела большая крыса и лапками мыла острую мордочку. Ее маленькие блестящие глазки сверкали, словно два драгоценных камня. Стоило Александру пошевелиться, как крыса с писком исчезла в норе. Он хотел приподняться, но сильная боль в левом боку заставила его ойкнуть.

«Кто же меня так сильно ударил?», — подумал он, стараясь восстановить последние события.

Тарасов с трудом приподнялся на локтях и осмотрел камеру. Она была небольшой: метра четыре в длину и два с половиной в ширину.

«Может, стоило представиться этому майору? Тогда я, наверняка, сейчас лежал бы в чистой палате госпиталя и пил горячий чай».

Эта мысль невольно развеселила его: он представил себе, как вытянулось бы от удивления лицо майора от его рассказа.

«Нет, я никому не должен говорить о своем задании. А вдруг это немцы? Ведь не зря же Проценко предупредил меня о провокации. Прежде чем раскрыться, нужно узнать, где я нахожусь».

За металлической дверью раздались гулкие шаги надзирателя, которые затихли около двери его камеры. Глазок открылся, и в отверстии сверкнул глаз охранника. Неожиданно с улицы донеслась немецкая речь.

«Откуда здесь немцы? — промелькнуло у Тарасова в голове. — Если нас выбрасывали далеко за линией фронта, то немцев тут быть не должно».

От этой мысли ему стало не по себе.

«Выходит, это все игра, и меня проверяют, сдамся я или нет, но почему именно меня? Если это так, то мне не только нужно включиться в эту игру, устроенную немцами, но и сыграть в ней одну из главных ролей».

Металлическая дверь со скрипом открылась, и в камеру вошел все тот же красноармеец, который поставил перед ним металлическую миску с едой.

— Слушай, земляк, — обратился к нему Александр, — меня действительно расстреляют без суда и следствия или передадут в военный трибунал?

Боец растерянно посмотрел на Александра: он явно не знал, что ответить.

— Скажи, а до города далеко? У меня там живет сестра. А то расстреляют, и никто не узнает, где могилка моя, — закончил он словами известной тогда песни.

— До какого города? — переспросил его боец. — Если до Смоленска, то не так далеко.

«Выходит нас выбросили не под Ярославлем, как говорил мне Хейг, а под Смоленском. Значит, я прав, это — игра».

— Слушай, брат, ты передай своему майору, что я готов рассказать все, что знаю. Пусть он меня вызовет на допрос.

— Хорошо. Передам, — произнес боец и направился к двери.

Через мгновение она закрылась, и в камере повисла мертвая тишина.

***

Ждать пришлось довольно долго. Серый свет, который был за окном камеры, исчез. Тарасов вытянул руку и вдруг почувствовал, что коснулся чего-то живого. В ту же секунду он ощутил сильную боль в ладони. По всей вероятности, он в темноте задел крысу, и та укусила его. Громко выругавшись матом, Александр оторвал полу от нательной рубашки и стал перевязывать укушенную ладонь.

«А вдруг она бешеная?» — почему-то подумал он, вспомнив соседа, который скончался от бешенства после укуса лисы.

От этой мысли ему стало не по себе, и он еще сильнее стянул рану куском ткани, словно это могло спасти его от этой болезни. Его слух в темноте обострился так, что он мог безошибочно сказать, в каких камерах сидели заключенные, а в каких нет. Он дважды попытался связаться с ними, громко кричал, но ответа не было. Засов на двери противно лязгнул, и она широко открылась. Яркий луч света заставил его зажмуриться.

— Вставай! — скомандовал боец и, пропустив его, двинулся за ним.

В узком коридоре горели тусклые электрические лампочки. Откуда-то потянуло запахом жареной картошки, от которого Александру сразу захотелось есть.

«Живут же люди», — успел подумать он, прежде чем боец приказал ему остановиться и повернуться лицом к стене.

Через мгновение он оказался в знакомом кабинете. За столом сидел все тот же майор. В этот раз он был лишь в белой нательной рубашке.

— Присаживайся, Татарин. Как я и предполагал, ты продержался не так уж долго. Это — закономерно. Предав один раз, несложно предать и в десятый.

Он сделал паузу и потянулся за сигаретой.

— И так, я слушаю тебя, Татарин. Меня интересуют следующие вопросы: когда и при каких обстоятельствах ты попал в разведшколу. Фамилии преподавателей и инструкторов, которые преподавали тебе специальные дисциплины. Самое главное — псевдонимы курсантов твоей группы, их приметы. Запомни, твоя жизнь зависит от того, как ты ответишь на эти вопросы. А сейчас рассказывай.

Он повернулся к секретарю, давая ей понять, чтобы она начала фиксировать все, что будет говорить этот человек. Майор радостно потер ладони и, взяв сигарету, закурил.

— Гражданин майор, вы правы. Я не капитан НКВД и не сотрудник особого отдела 157-ой стрелковой дивизии. Я хотел бы убедиться в том, что Токарь и Цветной действительно признались, что они — немецкие агенты, а также, что я являюсь заместителем командира их группы.

— Выходит, ты не веришь мне? Жаль, очень жаль. Я ведь тебя не обманываю.

Он усмехнулся и, порывшись в папке, достал из нее лист бумаги, который протянул Тарасову.

— Вот, держи, Татарин. Я надеюсь, что ты можешь читать, или мне самому зачитать их показания?

Александр взял в руки протокол допроса и углубился в чтение. Затем вернул его майору.

— Гражданин майор, я не уверен, что эти показания дал вам именно Токарь. Вы могли их специально сфабриковать. Пусть он сам, глядя мне в глаза, подтвердит это. И тогда я расскажу вам все, что знаю.

На лице майора снова заиграла снисходительная улыбка победителя.

— Торгуешься, Татарин? Зря. Все правильно, всегда легче осознавать свою ничтожность, зная о том, что окружающие люди стали таковыми намного, раньше тебя. Часовой! Приведи ко мне арестованного из второй камеры.

Минуты через две в кабинет ввели Токаря. Он заискивающе улыбнулся майору и встал рядом с Тарасовым.

— Расскажи все, что ты знаешь об этом человеке, — приказал ему майор, указав рукой на Александра.

То, что произошло потом, трудно пересказать: Тарасов схватил со стола массивную пепельницу и со всего размаха ударил ею по голове Токаря. Тот взмахнул руками и, как мешок, рухнул на пол. Часовой, стоявший около двери, растерялся. Он попытался передернуть затвор винтовки, но не успел. Удар пепельницей пришелся ему в висок. Выронив из рук винтовку, он тихо сполз по стене, оставляя за собой полосу яркой крови. Подхватив винтовку, Тарасов направил ее на майора.

— Не дергайся, майор! Шансов у меня нет, и поэтому я сразу же убью тебя и эту бабу. Отойдите от стола и встаньте лицом к стене.

Майор и женщина выполнили команду. Тарасов подошел к столу и вытащил из висящей на стуле кобуры пистолет. В этот момент дверь открылась и показалась фигура лейтенанта. В руке его был наган. Александр выстрелил первым. Лейтенант согнулся пополам и рухнул около двери. Вокруг его головы моментально образовалась лужа крови. В помещении запахло порохом.

— Татарин! Не стреляй, — раздалось из-за двери. — Это я, лейтенант Хейг. Ты слышишь меня?

— Откуда я знаю, кто ты? Ты меня больше не обманешь! Если ты действительно лейтенант Хейг, назови мою настоящую фамилию.

— Тарасов! — раздалось из-за двери.

Александр швырнул пистолет и винтовку на пол и сел на табурет. В кабинет осторожно вошел лейтенант и, увидев безоружного Александра, сунул свой «парабеллум» в кобуру.

Он подошел к Тарасову и остановился около него.

— Поздравляю тебя, Татарин, ты успешно прошел испытание. Руководство школы должно гордиться таким курсантом.

Он повернулся и вышел из кабинета.

***

Две следующие недели Тарасов провел в немецком армейском госпитале. Выписавшись из лечебного учреждения, он прибыл обратно в разведшколу. Представившись начальнику курса, он отправился к себе в казарму. Его остановил голос дежурного.

— Простите, Татарин, но по приказу начальника школы у вас сейчас своя комната. Давайте я вас провожу.

Они прошли до конца коридора и остановились около двери.

— Теперь это ваша комната.

— А кто здесь жил раньше? — спросил Александр.

— Говорят, что некто Пион, но я его никогда не видел.

Тарасов вошел в комнату и, бросив свой небольшой чемоданчик в угол, сел на койку.

— Свободен! — сказал он дежурному и стал расстегивать пуговицы на кителе. Достав из чемодана металлическую флягу со спиртом, он налил в граненый стакан граммов сто и залпом выпил. Запив водой, он лег на койку.

«Судя по тому, что немцы выделили мне отдельную комнату, значит, остались довольны результатами проверки. Выходит, я выдержал их первое серьезное испытание, — подумал Тарасов. — Спасибо Проценко, который вовремя предупредил меня о проверке».

После обеда Александра вызвал к себе начальник школы.

— Как твое здоровье, Татарин? Как отдохнул? — поинтересовался он у Александра.

— Не жалуюсь, господин полковник, и готов выполнить любое задание немецкого командования.

— Это хорошо, Татарин. Мы рассчитываем на тебя. Ты не стой, присаживайся.

Тарасов сел и снова ощутил, как мягкая кожа кресла буквально обволокла его тело. Полковник нажал на кнопку, и через секунду в кабинет вошел фельдфебель.

— Вальтер, прошу меня ни с кем не соединять. Я занят.

— Яволь, — громко выкрикнул тот и скрылся за дверью.

Полковник отодвинул в сторону чашку с остывшим чаем и посмотрел на сосредоточенное лицо Александра.

— Все, о чем я тебе сейчас расскажу, должно остаться между нами. В случае утечки, гестапо не оставит нам ни одного шанса на жизнь.

— Может, не стоит этого делать, господин полковник?

— Я не люблю играть «втемную» с людьми, которых посылаю в тыл врага. Ты должен знать все тонкости операции под кодовым названием «Лесники»: в феврале этого года сотрудниками «Абвер-104» была выброшена группа, численностью в девятнадцать человек, в районе города Ярославль. Основной ее задачей являлась разведка. Кроме этого, группе вменялись организация диверсий на железнодорожном транспорте и важных оборонительных объектах, убийство партийных руководителей и советских работников, а самое главное, что ранее никогда не практиковалось, это создание на территории Ярославской области антибольшевистского формирования. Для выполнения последней задачи командованием немецкой армии были направлены грузы с оружием, боеприпасами и деньгами.

Тарасов слушал полковника. Ему просто не верилось, что он становился одним из участников крупнейшей операции Абвера в этой войне.

— Высадка группы прошла, как никогда, удачно. Ей удалось покинуть зону приземления и уйти в лес. Через три дня группа вышла на связь и сообщила о своей первой потере. В ходе стычки с сотрудниками НКВД был тяжело ранен командир группы, которого пришлось добить на месте. Вот уже две недели, как с группой потеряна всякая связь.

Полковник пододвинул к себе чашку и сделал глоток холодного чая.

— Два дня назад нами была получена информация от ярославского резидента о том, что группа потеряла радиста.

Он замолчал. Похоже, он ждал от Тарасова какого-то вопроса, и тот, включившись в игру, спросил его:

— Господин полковник. У меня возник один вопрос: откуда у резидента подобная информация? Наверняка группа «Лесники» не имела никакой связи с ним.

— Хороший вопрос, Татарин. Ответа на него у меня пока нет. Теперь главное: ты обязан восстановить связь группы с Центром. Вместе с тобой на задание отправятся еще пять человек, один из которых — радист. Именно он должен будет выйти на связь с рации «Лесников». Не со своей рации, а именно с их рации, чтобы мы знали, что связь у них с нами есть. Позывной, с которым они выходили на связь, ему сообщишь лишь на месте.

— Как мы их найдем, господин полковник?

— Точку их последнего выхода в эфир тебе сообщит начальник отдела связи. Далеко они уйти от этого места не могли. Все остальные установки вы получите у инструкторов. Запомни только одно, я сделал на тебя большую ставку в надежде, что ты меня не подведешь. Я желаю тебе удачи.

Александр понял, что аудиенция с начальником разведшколы закончена. Он встал с кресла и, вытянувшись в струнку, развернулся и вышел из кабинета.

Часть вторая

Самолет болтало, как маленькое суденышко при хорошем ветре. Иногда «Юнкерс» резко падал в образовавшуюся воздушную яму, и пассажиры хватались за ручки металлической скамьи, еле сдерживая приступы рвоты и панического страха. Тарасову еще ни разу не приходилось испытывать подобной болтанки. Ему казалось, что его организм не выдержит, и в один прекрасный момент его просто вывернет наизнанку.

Из кабины вышел пилот и, увидев бледное лицо Александра, громко засмеялся.

— Что, плохо? — спросил он на ломаном русском языке.

— А ты, как думал? Ну, чего уставился? — с нескрываемой злостью произнес Тарасов. — Нашел над чем смеяться.

Пилот дружески похлопал его по плечу. Прежде чем вернуться обратно в кабину, он протянул ему флягу. Александр сделал два глотка и вернул ее обратно. Холодная вода несколько освежила его. Он закрыл глаза и попытался задремать.

Неожиданно самолет резко пошел вниз, стараясь вырваться из цепких когтей прожектора. Тарасов посмотрел в окно самолета: из темноты тянулись разноцветные трассы крупнокалиберных пулеметов. Где-то в стороне взорвались несколько зенитных снарядов, которые заставили заскрипеть металлический фюзеляж самолета. Вдруг один из парашютистов громко вскрикнул и сполз с металлического сиденья. Он широко открыл рот и стал жадно хватать им воздух. В уголках рта появилась кровавая пена. Его тело несколько раз дернулось, а затем вытянулось и замерло. Александр посмотрел в его сторону и увидел в борту самолета небольшое отверстие. Видимо, один из осколков зенитного снаряда, пробив обшивку самолета, застрял у парашютиста в легких.

«Пролетаем линию фронта, — подумал Александр. — Господи, лишь бы не сбили».

Сейчас все, кто находился на борту «Юнкерса», молили Бога, чтобы зенитчики не попали в самолет. Сделав какой-то немыслимый вираж, пилот смог вырваться из лучей прожекторов и уйти в темноту ночи. Из кабины вышел штурман и, посмотрев на тело убитого, направился к Тарасову. В этот раз лицо пилота было не столь веселым. Он жестом руки показал, что до выброски осталось восемь минут. Александр кивнул.

Над кабиной пилота вспыхнула красная сигнальная лампочка. Немец подошел к двери и открыл ее. В салон ворвались громкие звуки работающих моторов и поток холодного воздуха, который буквально прижал Александра к лавке.

— Пошел, — скомандовал пилот и рукой показал Александру на дверь.

Через секунду-другую Тарасов уже кувыркался в ночном небе, крепко сжимая кольцо запасного парашюта. Его резко дернуло вверх. Он посмотрел туда и увидел купол парашюта, который медленно покачивался в темноте ночи. Где-то внизу была земля, и сейчас, отбросив все, что крутилось у него в голове, Тарасов сосредоточился на приземлении. Он мягко коснулся носками валенок земли и повалился на бок. В рукава его полушубка забился снег. Он быстро вскочил на ноги, отстегнул парашют и стал гасить купол. Собрав шелк парашюта в охапку, он быстро закопал его в снегу. На это ушло всего несколько минут. Поправив на груди лямки вещмешка, он стал выбираться на дорогу, которая должна была находиться где-то рядом.

Выйдя на нее, он невольно присел на снег, заметив три человеческие фигуры. Он передернул затвор автомата и приготовился к бою.

— Где он, может быть? — произнес один из мужчин. — Я же видел, что он приземлился недалеко от места моей посадки.

— Здесь я, здесь, — прозвучал из темноты голос Александра.

Тарасов, отряхивая с себя снег, вышел на дорогу.

— Слава Богу, а то мы подумали, что с тобой что-то произошло. Давай, командуй, командир.

Тарасов вытащил карту, компас и быстро сориентировался на местности.

— Нам туда, — сказал он и рукой указал направление движения. — Где-то километра через три нас должны ждать.

Они шли около получаса, когда их догнала повозка. Александр вышел на середину дороги и поднял руку.

— Отец! Тебе, что не спится? Скажи, ты никого не встречал на своем пути? Ночью немецкий самолет гудел, может, опять парашютистов выбросил?

— Нет, сынки, никого не видел. Ночи сейчас темные и студеные.

Это был пароль. Александр улыбнулся и забросил автомат за спину.

— Ты прав, отец. В такую погоду хороший хозяин собаку на двор не выгоняет.

Теперь уже заулыбался старик, получив ответ на пароль.

— Здравствуй, Татарин. С удачной высадкой. Давайте, ребятишки, садитесь в сани. Нужно до рассвета добраться до выселок, там отдохнете.

Они быстро уселись, и старик, стегнув кнутом по крупу кобылы, погнал сани по дороге.

***

Старик вернулся вечером. Он снял у порога шапку и, перекрестившись, прошел в комнату и сел на табурет.

— Кое-как добрался, — выпалил он на одном дыхании. — Кругом воинские патрули, все дороги заблокированы, похоже, вас ищут.

— Пусть ищут! — с усмешкой произнес Космачев. — Ищи ветра в поле. Старик, пить будешь?

Тот снял с себя затертый до дыр полушубок и повесил его на гвоздь.

— Рано радуешься, соколик. Сегодня они заблокировали весь район, а завтра начнут шарить по деревням. Думаю, что вам нужно уходить отсюда как можно быстрее.

— Куда мы пойдем, старик? — спросил его Тарасов. — Сам говоришь, что дороги все заблокированы. Ты знаешь, где сейчас находятся «Лесники»?

— Нет! Откуда я могу знать?

— Ты здешние места знаешь хорошо, вот и подумай, где они могли укрыться от НКВД.

Старик протянул руку и взял рюмку мутного, вонючего самогона. Он опрокинул ее в свой беззубый рот и, отломив кусочек хлеба, начал жевать.

— Ну, что молчишь? Где они могли схорониться?

— Да не смотри на меня так, Татарин. Неужели, если бы я знал, тебе не сказал?

Старик встал из-за стола, снова надел полушубок и, взглянув на Тарасова, вышел из дома.

— Что будем делать, если они действительно начнут прочесывать деревни? В лесу в такую погоду долго не просидишь.

— Пока не знаю. Будем ждать, может, дед Тимофей что-то и придумает. Он здесь все места знает.

— Ты ему веришь, Татарин? — спросил Александра молчавший все это время Громила, мужчина внушительных размеров. — Вдруг он сам завтра приведет сюда НКВД?

–А что нам остается делать? Выйти на дорогу и принять бой, что ли? Да они нас постреляют за пять минут.

В избе снова стало тихо. Тарасов достал из самодельного портсигара папиросу и закурил. За окном было темно и тихо, и только вой голодных волков иногда доносился из леса.

— Это что — волки? — с испугом спросил Хворый. — Жрать, наверное, хотят, вот и воют.

— Не псы, — с усмешкой сказал Космач. — Только и ждут, когда ты выйдешь из дома. Конечно, волки.

Тарасов бросил полушубок на широкую лавку, положил рядом автомат «ППШ», пару гранат и лег, закрыв лицо шапкой.

— Вот тебе и командир! — со злостью произнес Хворый. — Он, вместо того чтобы думать, решил вздремнуть.

Александр приподнял шапку и посмотрел на него.

— Если хочешь, можешь думать за меня, а я немного посплю.

Кто-то из мужчин задул керосиновую лампу, и комната погрузилась во тьму.

***

Всю ночь под окнами выли голодные волки, лишь к утру их вой прекратился, и наступила тишина. Александр, разложив на столе оружие, чистил его.

На дороге, идущей в сторону их дома, показались сани. Тарасов быстро собрал автомат, вставил в него диск и передернул затвор. В дом вошел дед Тимофей. Он кнутом сбил с валенок снег и, сняв шапку, перекрестился.

— Здравствуй, дед! Какие новости привез? — спросил его Александр.

— Плохие, Татарин, плохие. НКВД шарит по деревням. Не ровен час, могут нагрянуть и сюда.

Их голоса разбудили спящих.

— Нужно уходить, пока есть время, — выпалил дед.

— Куда уходить? В лес? — спросил Тарасов.

–Есть одно место. Давайте, одевайтесь быстрее, уходим.

Пока они собирались, старик быстро прибрал посуду со стола.

— Готовы? Тогда пошли.

Старик явно торопился и сразу же погнал лошадь галопом. Минут через сорок они свернули на едва заметную дорогу и помчались по ней.

— Куда ты нас везешь? — поинтересовался Александр.

— Куда надо, туда и везу. У этого человека вчера вечером проверяли дом. Думаю, что сегодня НКВД едва ли будет проверять снова. Да ты не бойся, Татарин. Это надежный человек. Он тебе поможет связаться с «Лесниками».

— Он с ними связан?

— Считай, что я тебе ничего об этом не говорил.

Проехав еще километра два, они заметили небольшой дом, стоявший на поляне. Вокруг него, словно часовые, застыли ели и сосны.

— Вот и приехали, — произнес дед и остановил лошадь.

Набросив на круп лошади попону и бросив ей охапку сена, дед направился к дому.

— Хворый! Проводи деда, — приказал Тарасов.

Тот поднялся с саней и, прихватив автомат, пошел за стариком. Минут через пять на крыльце показалась фигура Хворого, который стал махать им рукой.

— Пошли, — коротко бросил Тарасов и, поправив автомат на груди, первым направился к дому.

Он вошел туда и увидел деда Тимофея и седого старика, который сидел за столом. Его большой с синими прожилками нос чем-то напоминал Александру баклажан. Взгляд старика был неприязненным и колючим.

— Здравствуй, — поздоровался с ним Тарасов.

Старик промолчал. Когда все вошли в комнату, он встал из-за стола и вышел.

— Что с ним? — спросил деда Тимофея Космач. — Что, не рад гостям?

— А чему радоваться? — произнес показавшийся в дверях старик. — Вчера здесь были из НКВД и все перевернули, а сегодня нагрянули вы, защитники. Вы, как надолго? Или тоже — чуть, что и в лес?

— Это зависит от многого, в том числе и от того, как примешь, старик. Накормишь, напоишь, может, и задержимся.

— Вот-вот, — прошипел старик. — Я так и думал. Все вы только пожрать.

— Татарин! Я поехал. Пора, — произнес дед Тимофей и, надев шапку, направился к двери.

— Располагайтесь, — приказал Александр мужчинам и первым стал снимать полушубок.

***

В натопленной избе было тепло. Космач и Хворый спали на печи, а Громила устроился на большой лавке. Из его широко открытого рта вырывался могучий храп.

За столом сидели Тарасов и старик, которого звали Охрим. Он был гуцулом, но всю свою сознательную жизнь прожил в Бессарабии. Он всегда был лоялен к любой власти, которая за время первой мировой войны и революции менялась неоднократно. В 1939 году в его деревню, где он владел небольшой винокурней, пришли русские солдаты. Он и сейчас не знал, чем он им не угодил. Красноармейцы отобрали у него лошадей, угнали скот, сожгли винокурню. На следующий день он вместе со старшим сыном поехал в город, где заседала власть. Разговора с ней у него не получилось. Старшего сына арестовали, а его и двух младших сыновей переселили в Ярославскую область. Вот с того времени он и жил в этом небольшом доме, который построил вместе с сыновьями. Когда началась война, один из сыновей исчез из дома, оставив записку, что хочет вернуться в Бессарабию. Что с ним стало и удалось ли ему добраться до дома, Охрим, не знал. В августе 1941 года его сын был арестован НКВД за профашистскую агитацию. Вместе с сыном были арестованы два эстонца, которые жили в соседней деревне. Помимо антисоветской агитации, их обвинили в том, что они входили в состав организации, которая нанесла значительный ущерб оборонной способности государства. Как было установлено следствием, один из арестованных эстонцев в мае 1941 года установил связь с сотрудниками германского посольства и во время одной из встреч получил обстоятельный инструктаж о самостоятельных действиях в случае войны. Вот этот человек и дал показания на его сына, что он и члены их организации собирали сведения о партийных и советских руководителях, активистах, а также разведывательные данные о частях РККА и военной промышленности, которые они якобы намеревались передать немецкой разведке. Их расстреляли в начале сентября, и с этого времени Охрим жил один под надзором местного начальника милиции, у которого он должен был отмечаться каждую неделю.

— Да, помолотила тебя жизнь, отец, — произнес Александр и, взяв в руки бутыль с самогоном, плеснул его в стаканы.

— А потом пришли ваши, то есть эти, которых ты называешь «Лесниками». Я сначала обрадовался им, думал, что они отомстят за моих детей, но не тут-то было. Первое, что они сделали, это попытались ограбить почту в соседней деревне. Вот там и подстрелил их командира охранник. Через полчаса в село нагрянули солдаты. «Лесников» как ветром сдуло. Они у меня здесь прятались две недели, боялись высунуть нос из леса: люди из НКВД хорошо знали свое дело и пообещали вознаграждение за их поимку.

Он замолчал и, взяв в руки стакан, опрокинул его содержимое в свой беззубый рот.

— Что было дальше? — спросил его Тарасов.

— А что дальше? Один из них оказался местным, вот и решил навестить своих родителей. А отец, царство ему небесное, не принял его. Говорит, мне стыдно, что мой сын — предатель. Когда мать вошла в горницу, оба они были мертвы. Отец ударил его ножом, а тот его — из пистолета. После этого «Лесники» ушли от меня.

— Куда они могли уйти, отец? — задал вопрос Александр.

— Да есть одно место, километра три отсюда. Там раньше была пилорама, а потом сгорела. Остался один барак. Вот в нем они и живут.

— Спасибо, отец. Завтра мы уйдем от тебя. Единственное, о чем я попрошу тебя, это показать нам дорогу.

— Покажу. Может, вы их заставите что-то делать, а не прятаться в лесу.

— Отец, сначала с тобой отправится один из моих людей. Пусть тот, кто остался у «Лесников» за командира, вернется с вами к вечеру. Здесь я с ним и переговорю.

— Как скажешь, Татарин.

Они еще поговорили немного и стали готовиться ко сну. Тарасов был рад, что ему удалось так быстро выйти на «Лесников».

***

Утро. Громила с Охримом отправились на базу «Лесников». Тарасов, чтобы не мучиться от безделья, весь день занимался домашними делами: наколол дров, вычистил хлев, отремонтировал просевшую входную дверь.

— Татарин, ты что пашешь, как трактор? — обратился к нему Хворый. — Для чего тебе все это? Может, зимовать здесь собираешься?

Александр промолчал. Ему не хотелось разговаривать с ним. С момента их высадки у него почему-то возникло навязчивое желание убить этого человека. С каждым часом оно становилось все сильнее и сильнее. Но убивать его было пока нельзя, так как он был радистом их группы. Сейчас, взглянув на него, Тарасов снова подавил в себе огромное желание всадить ему в голову пулю.

Перед самым вылетом Хейг завел его к себе в кабинет и положил перед ним четыре личных дела. Это были дела тех, с кем он должен был вылететь на задание.

— Вот, ознакомься. Возможно, это тебе поможет там, за линией фронта.

Первое дело, которое открыл Александр, было на Хворого. Он быстро пролистал его, так как практически все документы были на немецком языке. Лишь в конце он натолкнулся на рапорт командира роты полицейского батальона, в котором тот докладывал о действиях его подразделения при уничтожении деревни Гусево. В этом рапорте он описывал «подвиги» Хворого и просил командира батальона представить его к награде.

«Выходит, эта мразь заживо сожгла пятьдесят человек в забытой Богом деревне Тверской области, — подумал Тарасов, и его ладони непроизвольно сжались в кулаки. — Погоди, палач, настанет момент, и я с тобой рассчитаюсь за этих детей и стариков».

Остальные три дела не вызвали у него особого интереса: все эти люди добровольно сдались немцам, а в лагерях, в которых содержались, помогали немцам выявлять командиров РККА, евреев и политработников. Теперь Александр хорошо знал, с кем свела его судьба…

Хворый встал с крыльца и, посмотрев на Тарасова, зашел в избу. Там он развернул рацию и стал слушать эфир.

— Что нового в эфире? — поинтересовался у него Космач.

— Да ничего существенного, бои местного значения. Слушай! Что ты скажешь о Татарине? Не нравится он мне.

— Он не девушка, чтобы нравиться, — ответил Космач. — Он — человек проверенный и опытный. Говорят, что он уже ходил за линию фронта и успешно вернулся обратно.

— Откуда ты это знаешь?

–Мне по секрету рассказал один человек.

— Кто такой? Ему можно верить?

— Не знаю. Но раз сказал, значит, знает.

Космач подошел к окну и, отодвинув занавеску, посмотрел на двор. Александр по-прежнему убирал там снег.

–Хворый, а почему ты меня спрашиваешь о Татарине? Что у тебя с ним произошло?

— Ничего. Просто не нравится он мне и все.

— Интересный ты человек, Хворый. Ты живешь чувствами, а не головой. Посмотрим, насколько они у тебя верны. Вот приведет Громила с собой людей, и ты больше этого Татарина никогда не увидишь. Так что, побереги нервы.

Разговор прекратился. В сенях хлопнула дверь, и в избу вошел Тарасов.

***

Как только стемнело, и на небе загорелись первые звезды, в доме появились гости. Вместе с Громилой и Охримом в избу вошли трое мужчин. Они остановились у порога и посмотрели на Тарасова и Космача, которые сидели за столом и ели отваренную в чугуне картошку. Рядом с ними на лавке лежали их автоматы.

— Вечер добрый, — поздоровался один из вошедших: у него была большая окладистая борода черного цвета. На ремне висели две гранаты.

— Проходите, гости дорогие, — в ответ произнес Александр. — Садитесь, картошки хватит всем.

Бородатый мужчина посмотрел на своих товарищей и прошел к столу.

— Интересно, сколько стоят весной подснежники в этих местах? — произнес он первую фразу пароля и посмотрел на Тарасова.

— Здесь их никто не собирает, — ответил Александр второй фразой пароля.

Мужчина сел рядом с ним и взял в руки картофелину. Александр достал из портсигара папиросу, закурил и сказал:

— Руководство Абвера озабочено вашим молчанием. Вас сюда направили не для того, чтобы вы грабили почтовые отделения и бегали в гости к своим родственникам! Как так получилось, что погиб ваш радист? Разве вы не знаете, что он является чуть ли не Богом в подобном положении, в которое угодили вы?

Мужчина слушал, так как все высказывания Татарина были справедливы. Если в гибели командира группы его вины не было, то смерть радиста была на его совести: именно он разрешил ему посетить родственников.

— От вас ждали активных действий, а вы спрятались в лесу на пилораме, — продолжил Тарасов. — Может, решили сложить оружие и сдаться? Если так, то я вам не советую этого делать. Вас в лучшем случае ждет лесоповал на Колыме, а в худшем — расстрел!

Наконец, Александр замолчал и с укором посмотрел на собеседника.

— Оправдываться я не стану, вы — правы, — ответил тот. — Но поймите меня правильно, что я мог предпринять? Связи нет, продукты на исходе, кругом рыщут сотрудники НКВД и комсомольцы из истребительных отрядов. Ладно, дед Охрим помогает провизией.

— Передо мной оправдываться не нужно. Я человек, который выполнил поставленную задачу: нашел вас и привел к вам радиста. Сейчас, когда на улице зима, важно организовать разведку. Нужны сведения о передвижении воинских частей, об оборонных предприятиях. Впрочем, вы сами все это хорошо знаете. Нужно сделать так, чтобы под ногами коммунистов запылала земля. Если вы так и будете сидеть в этой глухомани, этого не произойдет. Нужно активно включаться в эти дела.

Тарасов замолчал. Рука его потянулась за новой папиросой.

— Мне нужно в Ярославль. Вы можете обеспечить меня квартирой и связным? Связь с Хозяином я буду держать через вас.

— Вы пойдете в Ярославль один?

— Да. Одному проще, предать будет некому.

Мужчина задумался.

— Хорошо. Я вам сообщу один адресок. Можете доверять этому человеку: его родной брат у меня в группе.

— Теперь вопрос с транспортом: не идти же мне пешком.

— И это обеспечим. Есть у нас на примете машина и водитель.

— Тогда договорились. Жду машину с утра через день. Мои люди поступают в ваше распоряжение.

Они пожали руки. Тарасов спросил у Хворого:

— Когда у тебя эфир?

— Через четыре часа.

— Ты знаешь, что делать дальше? Выйдешь в эфир с позывным «Лесников».

— Знаю, Татарин.

— Тогда я вас больше не задерживаю, — произнес Александр, обращаясь к мужчине.

Тот встал из-за стола и направился к выходу. Захватив вещевые мешки, вслед за ним вышли из дома и люди Тарасова.

***

Тарасов вышел из избы и направился по дороге в сторону города. Деда Тимофея он заметил издалека и помахал ему рукой. Когда сани поравнялись с ним, бросил в них вещевой мешок и сел рядом с ним.

— Татарин! А почему ты в сапогах, ведь не май месяц? — поинтересовался у него дед. — Сейчас весь комсостав ходит в валенках.

Александр усмехнулся. Он уважительно посмотрел на старика и пожалел, что тот почему-то встал на сторону врагов.

— Да я из госпиталя, вот поэтому и в сапогах. Приеду в часть, там меня переобуют, — произнес он и засмеялся. — А ты, дед, молодец, все приметил.

— Они, Татарин, тоже не дураки, — произнес он, намекая на сотрудников НКВД. — Там такие волкодавы работают, что просто так, на шермачка, от них не вывернешься: вцепятся, не отпустят.

— Хватит, дед, меня пугать. Мы тоже не лаптем щи хлебаем. У меня с собой все документы. А в отношении сапог, я думаю, решу, что сказать. Сейчас таких людей, как я, море.

— Дело твое, Татарин. Я просто предупредил тебя.

Он стегнул лошадь, и та, не торопясь, двинулась по дороге. Вскоре они выехали на тракт и увидели стоявший на обочине грузовик.

— Ну, что, дед, будем прощаться, — произнес Александр.

— Прощай, паря. Удачи тебе.

Они обнялись, и Тарасов, забросив вещмешок за плечо, направился к ожидавшей его автомашине. Он поздоровался с водителем и сел в кабину.

— Слава Богу, — тихо произнес мужчина. — Стою уже сорок минут, хотел уезжать.

— Как на дороге?

— Сегодня, похоже, НКВД сняло заслоны. Пока ехал сюда, всего два раза проверяли, и то какие-то комсомольцы. Солдат на дороге почти не видно.

Они проехали около часа, не встретив ни одного заслона.

«Повезло, — подумал Александр. — Посмотрим, что будет дальше».

Впереди показались пригороды Ярославля. Александр остановил машину. Закинув мешок за спину, пешком направился в город. Он долго плутал по улицам, пока не остановился у здания областного НКВД. Входить в него средь белого дня он не решился. Заметив неподалеку пивную, он направился туда. Спустившись по лестнице, он оказался в полуподвальном помещении. У потолка на электрических шнурах болтались две лампочки. Через минуту к нему подошла полная женщина с некогда белым передником на большом животе.

— Два пива, — попросил он ее.

— Есть астраханская вобла. Не желаете? — прошептала она тихо.

— Хорошо. Принесите и воблу.

Пиво было явно разбавленным, однако посетители пивной не возмущались по этому поводу. Сделав несколько глотков, Александр отодвинул кружку в сторону и начал разделывать воблу. Неожиданно стало тихо. Было слышно, как из крана текла вода. Тарасов оглянулся и сразу все понял: в пивную вошел военный патруль.

— Ваши документы? — обратился к нему офицер.

Тарасов расстегнул полушубок, достал из кармана гимнастерки документы и протянул лейтенанту. Он внимательно наблюдал за губами офицера, который читал его бумаги.

— Куда следуете? — поинтересовался тот у Тарасова.

— В Москву. Пока находился в госпитале, меня наградили Орденом Красной Звезды. Вот и вызывают в кремль, чтобы вручить награду.

— Поздравляю, — произнес офицер и, козырнув, вернул документы.

Патруль, проверив их еще у двух посетителей, покинул заведение. Александр посмотрел на часы и, оставив на столе недопитое пиво и воблу, вышел из пивной.

***

Конец ознакомительного фрагмента.