Ультрафен

Александр Леонидович Миронов, 2000

Роман многопланов. 1 – Детективная сторона событий. 2 – элемент фантастики, существование прибора, с помощью которого устанавливаются преступники и их жертвы. 3 – любовная и 4 – Политическая, эпоха “Застоя”, моральное внутрипартийное разложение на уровне провинциального большого города. И информация к размышлению: не с этого ли начинался распад самого большого и могущественного государства – СССР?

Майск.

1

В сквере “Пионеров”, что раскинут за кинотеатром “Победа”, на скамейке лежит человек. Одет он просто, едва ли не по-домашнему: клетчатая рубашка, тёмно-зелёные с лавсановой нитью штаны. У него даже на ногах домашние тапочки. Можно предположить, что человек прилёг отдохнуть на свежем воздухе, пригретый солнышком, под птичий гомон и шелест листвы. От сладкого сна, в уголке рта нардела слюнка…

Идиллия не заслуживала бы особого внимания, если бы порожняя бутылка “солнцедара”, тоже отдыхающая в тенёчке под скамейкой на зелёной травке. Столь милое соседство, разумеется, не осталось без такового.

По аллее, патрулируя, прогуливались два милиционера. У них тоже было лирическое настроение, и потому один из них сказал, проходя скамейку:

— Пусть спит.

Но у второго служебный долг преобладал над сантиментами, и он выразил несогласие.

— В вытрезвитель надо. Нечего засорять город. Читал постановление горсовета и приказ по отделению: всех пьяных отправлять в медвытрезвитель.

— Читал, — со вздохом ответил его товарищ, пытаясь, видимо, этим выразить свое либеральное отношение к тем пьяницам, что умеют наслаждать природой, не нарушая её прелести и общественного покоя. Но он был в подчиненных.

— Дуй в “Победу”! Звони, пусть приезжают, — приказал старший сержант, что младшему пришлось выполнить, подчиняясь не только приказу, но и вместе с ним всем важным инструктивным предписаниям.

Вскоре у воротец сквера, со стороны улицы Олега Кошевого, остановился медвытрезвительский воронок. Два сержанта, прагматик и либерал, объединенные общей задачей и долгом, подхватили спящего на лавке человека под руки и поволокли к машине.

Мужчина, проснувшись, запротестовал, от испуга, видимо, заикаясь.

— Ребята!.. С-сынки!.. З-зачем? Я рядом живу. Я, я сам у-уйду. Я только подышать в-вышел.

— Идём, идём, там подышишь.

— С-сынки, да вот мои окна. В-вон, поди, моя бабка смотрит…

— И любуется, как её муженька под белы ручки волокут.

— Да я ж н-не пьяный!

— Ага бутылку “солнцедара” залудил и трезвёхонький. Ха!

У машины их встретил старший сержант, водитель “воронка”. Чернявый, с татарской наследственностью на лице, резким взглядом в слегка раскосых глазах.

Старший сержант, встречая клиента, заговорил с ласковой грубостью:

— Ах ты мой трезвенник остекленевший. — Подхватил мужчину, помогая коллегам, и вместе они стали заталкивать его по ступенькам в будку. — Лезь, лезь, скатина! Поерепенься тут, не то, как дам по кумполу, в раз похмелка выскочит.

Такая острастка сержантам понравилась, и они рассмеялись.

— Да не пьян-ный я! — с плачем прокричал человек, но за ним захлопнулась дверь“воронка”.

Мужчина со слезами на глазах прошёл ближе к решетке, к кабине водителя. Правую руку завел под рубашку и держал её на груди, морщась от неприятного в ней покалывания, жжения в области сердца.

Скрипнул запор. За будкой послышались шутки милиционеров.

— Трезвенник, в душу мать! Ха-ха! — смеялись они, удовлетворённые своей работой. — Ну, ладно, пока. Если что, звоните, прискочим. У нас счас пусто, всех принимаем.

— Годится, Саша, позвоним.

Машина тронулась. Водитель ехал, ничуть не беспокоясь о пассажире, на ухабах и неровностях на дороге скорость не снижал и тормозил так, как если бы в кузове вёз дрова. И от такой болтанки в будке, человек из последних сил держался за прутья в окошечке, чтобы не дать разрастись огню в груди, всё более усиливающемуся.

“Воронок” остановился в ограде медвытрезвителя. Старший сержант, выскочив из машины, открыл дверь кузова и спросил:

— Ну чё, мужик, сам выйдешь или мне за тобой лести?

— Выйду, выйду…

Задержанный, пошатываясь, после пережитой тряски, подошёл к выходу. Подслеповато щурясь от яркого света дня, осторожно стал спускаться по ступенькам машины. На ступеньке с ноги свалился тапочек, но он не успел подцепить его на ногу, поскольку милиционер, схватив за руку, поволок мужчину к белому одноэтажному зданию.

— Погоди! Погоди, молодой человек, тапочек… Тапочек дай надеть!

— А, ёх калагай! Ну!..

Вернулись. Задержанный едва надёрнул тапочек на ногу, и его тут же поволокли к зданию.

В дежурной комнате медвытрезвителя продолжали бушевать страсти. Они начались ещё при Саше, не затихали и в его отсутствии. За столом сидели трое: начальник"богоугодного"заведения, старший лейтенант Бахашкин Борис Николаевич, или Шалыч; круглолицый, с искривленным на переносице носом, с узкими глазками, на вид добродушный, но, однако, капризный бурят. Старший лейтенант грузноват, налитой плотью и кровью, взгляд безразличный, пренебрежительный.

Медбрат, Андрей Глотко, среднего возраста белёсый украинец, он в белом халате, с закатанными до локтей рукавами. Младший сержант Вася Мизинцев, молодой, улыбающийся всему и всегда, услужливый малый, в медвытрезвителе новый человек, поэтому больше на подхвате, на исполнительстве. Все трое к поступившему пациенту не проявили ни малейшего интереса. Продолжали игру в карты.

— Куды его, Шалыч? — спросил Саша, подведя посетителя к стойке.

— Ошманай, да в третью сунь. Пущай поохладица, — ответил старший лейтенант. — Храплю!

— Я пас, — младший сержант сбросил карты.

Старший сержант бесцеремонно, заученными движениями, вывернул карманы посетителя и обескуражено проговорил:

— Каво они нам подсунули?.. Ну и клиент пошёл, — и прикрикнул: — А ну, скатина, раздевайся!

Мужчина взмолился, на его вспотевшем рыхловатом лице, проступила бледность.

— Товарищи! Сынки! Да не пьяный я! Ей-богу, не пьяный. Это недоразумение.

— Все вы не пьяныя, — лениво проговорил Бахашкин. — Все трезвыя, как стеклышка…

— Да нет же!.. Доктор, голубчик, дай трубку, дыхну. У меня сердце больное, мне вообще пить нельзя. Мне худо было, вот я и прилёг на скамеечке, уснул.

Медбрат посмотрел оценивающе на одутловатое, отмеченное печатью недуга лицо пациента, в его глазах промелькнуло намерение проверить посетителя, он даже отложил карты, но начальник медвытрезвителя имел свой внутренний прибор, который ставил диагноз безошибочный, натренированный за долгие годы службы на вверенном объекте. Диагноз он ставил точный и окончательный.

— Са вчерашнева ешо не одыбал. Не отвлекайса, Глот, ходи!

И медбрат осел.

— Да товарищ старший лейтенант! Да посмотрите вы! Да не пьян я! Не пьяный!..

— Заткнись!

Мизинцев услужливо спросил:

— Может записать в журнал?

— Потом запишу. У меня очко! У тя сколь?

— Семнадцать, — ответил Глотко.

Бахашкин, самодовольный, с ленивой ухмылкой стал собирать выигранные деньги.

Саша заученными движениями рук ловко расстегнул и выдернул из брюк посетителя ремень и бросил его на стойку перегородки.

— Скидай штаны! Рубаху! Ну!

— Нет, да вы что здесь?.. Совсем оскотинились? Человеческого языка не понимаете? Да я…

— Сашька, да успокой ты ево! — недовольно проговорил Шалыч.

Посетитель ойкнул и задохнулся от сильного удара по боку. Согнулся и, чтобы не упасть, одной рукой ухватился за перегородку, другой за грудь, медленно опуская её на бок на ушибленное место. Он выдал стонущие звуки, которые Шалыч понял по-своему.

— Он, однаха, нарыгат здеся. Давай, помоги Сашьке, — толкнул он Мизинцева.

Младший сержант проворно выскочил из-за перегородки. Они вдвоём стащили с обмякшего посетителя одежду и в одних трусах поволокли в душевую кабинку. У двери мужчина, ещё пытаясь сопротивляться, упёрся рукой в косяк, но новый удар по боку, ослабил его усилия. Он стал оседать на пороге.

Два молодца подхватили обессиленное тело и затащили в кабинку. Без особых церемоний опустили его на решётку на полу и для убедительности, чтобы не представлял всяк сюда вошедший, медвытрезвитель раем, Саша отвесил посетителю под зад приварок от сапога сорок третьего размера. Глаза Саши были злые, лицо выражало крайнюю степень недовольства — бедных посетителей он не уважал.

Саша последним вышел из кабинки, закрыл на задвижку дверь и, не глядя на сборку смесителя воды, находящуюся между дверями кабинками, открыл воду, быстро вращая штурвальчик вентиля. В кабинке зашумела вода из рассеивателя.

Сержанты вернулись в дежурку, и игра продолжилась вчетвером.

Какое-то время из душевой доносились возгласы, зов о помощи, стоны. На что Шалыч заметил:

— Ишь как забрало, однахо!

Потом всё стихло.

Сотрудники увлеченно играли, вскрикивали, матерились. И чаще всего слышался взрывной голос Саши. Ему фартило. Служба шла, денежки капали.

А тем временем по помещению расползался туман. Он был насыщен влагой, прилипал к стенам, к окнам, к потолку, конденсировался и выходил в открытую дверь на улицу. Окно в дежурке постепенно помутнело, чего не сразу смогли заметить игроки, ибо азарт хоть и широко раскрывает глаза, но в них свой алчный свет.

Первым внимание обратил на капли, упавшие с потолка на пол, Вася. И воскликнул по-детски искренне и удивленно:

— Ой! Капает… Кажется, дождь начинается!

— Из-под носа у тя капит, — усмехнулся меланхолично Бахашкин и поднял глаза от стола. — Ох, ты ё..!

Какое-то время всех сковала общая неподвижность, непонимание сути происходящего. Но первым в движение пришёл Саша. Он сорвался с места и, изрыгивая ругательства на русском и татарском языках, скрылся в пару, в глубине помещения.

Душ стих. И оттуда, из душевой, послышались ещё более громкие вопли, Сашина матерщина.

— Суки-и!.. Чё мы на-де-ла-ли!.. — это был рёв отчаянной души.

Крик привёл в движение игроков. И все бросились к источнику его извержения.

Первым в кабинку вбежал Бахашкин. Переломившись пополам, приседая под паром, стал разглядывать то, что могло так не то напугать, не то удивить Сашу, — а он парень на редкость толстокожий. Наша школа. И то, что увидел Шалыч, его заставило потерять самообладание.

— Однаха, бляха, он скипел! Ай-яй, сварился, бляха! — Шалыч хотел было встать на четвереньки, чтобы получше разглядеть лежащего на решетке человека, но обжёг руки и колени о кафель пола. — Ай-ой! Однаха, горячо!

— Ага, — поддакнул Мизинцев, вбежавший следом и стирая с лица пот или влагу от пара.

Пар от кафеля курился, но видно было, что человек, лежащий на нём, был мёртв. Кожа на его ногах полопалась, и белело сваренное мясо.

— Скипел!.. Савсем сварился!.. — стонал Бахашкин.

И Вася участливо поддакивал ему в тон, присев на корточки. Чувствуя, как самого пронимает жуть и подпирает тошнота.

Бахашкин в недоумении обернулся на товарища, поморгал глазками, смаргивая с них не то пар, не то слезы, и вдруг ударил кулаком по участливой физиономии. Из кабинки раздались крик, возня и ругань Шалыча.

— Ты включил горячий кран, да?!. Ты, ублюдка русская!.. Убью, однаха!

Медбрат, выскочивший из дежурки последним, тут же потерял из вида своих товарищей. В то же время, к выходной двери на улицу, от кабинки метнулся Саша. Он хотел было перепрыгнуть кушетку, стоявшую посередине зала, на которой обслуживались клиенты совершенно не дееспособные, ломающиеся на десятки составных частей, но, зацепив за край, опрокинул её, едва сам не упал и не зашибся о кирпичный угол дверного косяка.

В этот момент на пути падения кушетки возник Глотко. Напуганный трагическим предчувствием и промелькнувшей в пару тенью Саши, он не распознал движения топчана, и топчан, как гильотина, опустился на ноги медбрата. Это вызвало ещё больший рёв в гулком помещении медвытрезвителя.

— О, шоб ты обкакавси! О, шоб тоби очи повылазылы! Ты ж мени усе ноги переполомав…

Но Саша его проклятия не слышал, да и было ему не до них. Он метался по двору медвытрезвителя и там клял себя.

— Как?!. Как я мог ошибиться? Как я мог включить горячую воду? Ну, м…..к, анан сагаям! Сварил мужика! Что будет?!.

2

По Ленинградскому проспекту, в квартал “А”, следуют две легковые автомашины. Первым идет “москвич-412” — на капоте — ГАИ. Вторая — белая “Волга”, ГАЗ-24. Её ведёт сам начальник ГАИ города, Заичкин Владимир Васильевич. Это его личная машина, ещё новая приобретенная неделю назад.

В “Волге”, кроме хозяина, четверо. Трое, друзья Владимира Васильевича, ведут трёп и как всегда — о женщинах. Шёл разбор полётов на пикнике по случаю обмывания колёс, которые сейчас, весело шурша по асфальту, передвигали пассажиров в заданном направлении.

Пятый, сидящий с боку на заднем сидении, смотрит в раскрытое окно, подставив встречному ветру лицо. Он молод, двадцати семи лет, русоволос, лицо слегка удлиненное, лоб широк, нос прямой. Глаза голубые, веки и брови белесые, выгоревшие на солнце. По-мужски он красив. На нём белая рубашка, рукава закатаны, ворот расстегнут, за отворотом видна полосатая маичка-тельник.

Капитан Феоктистов возвращался к себе в отдел. Возвращался из поселка Зверево, где принимал участие в осмотре выловленного из Ангары трупа. Туда и обратно на рейсовом автобусе и уже от второго отделения милиции, что у кинотеатра “Победа”, повезло, с комфортом и в компании начальника ГАИ города.

Феоктистов не принимал участие в разговоре, ему не столь интересном, раздумывал о делах своего отдела. В принципе работа шла нельзя сказать что плохо, но кое-какие проволочки мешали её проведению.

Да вот хотя бы их новый начальник отдела — майор Прокудин. Нет, от него явного вреда нет, но и пользы пока не заметно. Человек новый, несколько странноватый, не до конца ещё им (Феоктистовым) понятый, а потому — настораживающий. И дела, в которых начали проявляться некоторые лица, в городе не последние, приходиться до поры до времени придерживать, вести скрытно. Какая-то поверхностность в деятельности майора наблюдается, формалистика, показушка. Много обещает товарищ, а на практике — все его слова никаким образом положительно не сказываются на отделе.

Вот взять хотя бы отсутствия транспорта, легковой машины. Ну, хоть какой-нибудь задрипанный “москвичонок” был. Или, как этот аппарат называет Миша Михалёв, — “москвач”. Никакой оперативности. На срочные вызовы или задания — на перекладных или побирайся, клянчи всякий раз тот же ПМГ в дежурном отделении. Да и так, похоже, ни раба ни мясо…

Параллельно шоссе, с правой стороны, тянется трамвайная линия, по которой бегут трамваи. Встречаясь, они перезваниваются.

Проехав 11, 12 и 13 микрорайоны, машины ГАИ повернули направо, на перекрестке простучав колесами по трамвайным путям, и направились в квартал “А”.

Микрорайон квартал “А” утопал в зелени. По сути — это целый комплекс, состоящий из нескольких кварталов. Наряду с кварталом “А”, здесь есть кварталы “Б” и “В” и “Г”… Но с того момента, как был заложен этот городок, и так необычно, на некотором расстоянии от основного города, за лесами, за полями, и строительство его вело загадочное предприятие под военным литером, что в народе именуется “ящиком”, — то и до сего дня его, этот жилой массив, прозывают по первому построенному микрорайону — кварталом “А”.

В отличие от городских, где нумерация ведётся числами, тут — в алфавитном порядке. Первые годы квартал “А” и город соединяла дорога, отсыпанная гравием. Затем её заасфальтировали, расширили, и по сибирским масштабам — значительно, эта дорога стала автострадой и прямой, как стрела. Наверное, поэтому ее назвали Ленинградским проспектом, подразумевая, видимо, ту, что соединила когда-то Санкт-Петербург и Москву. И эта аналогия стала ещё более существенна, когда с боку проспекта пролегли рельсы, и застучали трамвайные колеса.

Машина миновала ателье мод, магазин “Одежда”, ресторан “Баргузин”. С левой стороны обогнули стадион “Ермак”, выехали на улицу “Красная” и там остановились у белого кирпичного трёхэтажного здания — Управление Внутренних дел города, о чем свидетельствует бордовая доска под стеклом у входа.

Из “Волги” вышел один Феоктистов. Он поблагодарил Владимира Васильевича за предоставленную услугу, за оказанное внимание.

— Будьте здоровы, ваше сиятельство, — сказал в ответ Заичкин, усмехнувшись иронично. И эскорт начальника ГАИ, разернувшись, последовал дальше, в “четвертый поселок”, где находится отделение ГАИ. “Контора” — как называет свой отдел сам майор Заичкин.

Со второго этажа здания за машинами наблюдал молодой человек. Он улыбался, и что-то говорил, оборачиваясь к кому-то, кто находился внутри кабинета. Феоктистов заметил его, усмехнулся и быстрым шагом взошёл по ступенькам невысокого крыльца в здание.

Прошёл фойе дежурной части, приветливо кивнув дежурному, сидевшему за стеклянной перегородкой, и нескольким милиционерам, находящимся там же. Тем же торопливым шагом поднялся на второй этаж, пошёл по коридору, в котором стояли и сидели на подоконниках посетители, вызванные по повесткам в разные отделы.

В кабинете Феоктистов застал всех троих.

— Привет, парни!

— О! Граф Феокт! Здравия желаем! — ответил за всех Михалёв, следивший из окна за его приездом. — Такой эскорт, такое сопровождение! Сам начальник ГАИ города почтил вас своим вниманием. Он у вас, ваша светлость, не за личного ли шофера изволит служить?

— За личного, сударь, за личного, — поддерживая тон, ответил Феоктистов.

— О, ну тогда мы просто снимаем шляпы. Дослужились. Спасибо нашему начальнику, добился-таки нам транспорт, и какой! Теперь ни один бандит или вор от нас не уйдёт. Во время вязать будим.

— Так, сударь, и продолжайте.

— Слушаемси, граф…

За их дурашливостью наблюдали Юрочкин и Анонычев, молодые сотрудники, и посмеивались.

Кабинет следователей представлял собой продолговатое помещение в одно окно, в котором вдоль стен, по два у каждой, стояли столы, при которых четыре небольших сейфа — наличность каждого следователя. Феоктистов шёл к своему столу, стоявшему справа у окна.

— Кстати, граф, — остановил его Михалёв, — вас хочет видеть, по каким-то нам неведомым делам, наш шеф. Пред его величием ваше сиятельство, как нам кажется, несколько слиняет. Больно вид у них сегодня мало приятельский, — почмокал уголком губ, подражая начальнику.

Феоктистов, доставший ключи от сейфа, бросил их обратно в карман брюк. Остановился. Посмотрел на улыбающиеся лица коллег и, повернув вновь к двери, спросил:

— Мне кто-нибудь звонил?

— Я там, у тебя на столе, записал, — ответил сударь. — Два телефончика. И оба от женщин, — подмигнул. — Везунчик вы, граф Феокт.

— Да и какой-то мужик звонил, — сказал молодой следователь из аборигенов Эхирит-Булагатского района, Анонычев Андрей, бурят.

— Телефон оставил?

— Нет, сказал, позже перезвонит.

Феоктистов согласно кивнул и вышел из кабинета.

При его появлении в коридоре двое парней, вызванных по повесткам, привстали с подоконника. Феоктистов, не обращая на них внимания, вошёл в следующую дверь, такую же, как и все на втором этаже, обитую черным дерматином.

Кабинет начальника отдела уголовного розыска города такой же по форме и размерам, как и у его подчиненных. Но внутреннее расположение мебели в нём несколько отличалось: два стола стояли посередине, приставленные Т-образно один к другому, шкаф у входа под одежду и второй, напротив него, со стеклянными дверцами, с книгами и брошюрами внутри. У окна, где сидел хозяин кабинета, два сейфа, поставленные один на другой, и на столе три телефона: белый, красный, черный — последний без диска, прямая связь с начальником горотдела.

— Здравия желаю, товарищ майор. Разрешите?

— Привет, Толя, входи, садись, — показал майор на стулья, стоявшие по обе стороны приставного стола.

Феоктистов прошёл, выдвинул стул из-под стола и сел.

Майор был в милицейской форме, но без кителя. Тот висел сзади него на спинке мягкого стула.

— Я вот чего хотел тебя видеть, Толя… Нет, сначала доложи, что там у тебя с угонщиками?

— Они не угонщики, Евгений Моисеевич.

— Вот как? Ты уже установил?

Феоктистов помедлил. Ответил:

— По крайней мере, нет прямых улик по вскрытии ими гаражей.

— А газовые баллоны, резак в “Жигулях”. Это что, не улики? Не доказательства?

— И баллоны, и резак — это их имущество. Они перевозили их из одного гаража в другой. Из гаража Бахаревского в гараж Смирнова. Поскольку Бахаревский уезжает жить в Иркутск, и это установлено, он передал этот аппарат Смирнову. А какой автолюбитель откажется иметь у себя газосварку?

— Которую им понадобилось перевести ночью?

— Ну, это была не ночь, вечер.

— Ты их выпустил?

— Да. Прошло трое суток. Нельзя их более держать.

Майор Прокудин, продолжительно глядя на подчиненного, но не в глаза, а куда-то в переносицу, отчего взгляд кажется тяжелым, пронизывающим, сказал:

— Да, Анатолий, да. У нас сколько, шесть вскрытых гаражей, три угнанных машины, так? В руках были два потенциальных взломщика, возможно, и угонщика, а что мы имеем? Мы что тут вообще делаем?

“Кое-кого вычисляем и вот-вот возьмём за жабры”, — пронеслось в голове у Феоктистова, но вслух сказал:

— Михалев работает и близок к раскрытию.

— А взломщиков-угонщиков?.. — перебил Прокудин. — Вот то-то.

— Время нужно.

— Кто нам его даст больше, чем мы сами себе установили в обязательствах. Мы обязались каждый квартал иметь два-три раскрытых преступления? Обязались. Июнь на носу, а у нас ничего.

Феоктистов едва заметно усмехнулся.

— Ты извини, Женя, но у нас тут не производственные мощности по выпуску готовых болванок. У нас живой человек и использовать его в качестве исходного материала, штук, процентов как-то даже не этично.

— Ты что же полагаешь, что наш отдел и отдел ОБХСС, с которым мы соревнуемся, в своей работе проявляют бестактность, беззаконие?

— Но и навязывать какую-то арифметику неуместно и смешно.

Прокудин согласно покачал головой, недовольно причмокивая уголком рта.

— Оно так. Но не нами это заведено. И, хотим мы того или нет, это нас подстегивает и дисциплинирует. Как по пословице: давши слово — крепись… И надо сказать, что отдел до сегодняшнего дня неплохо выглядел. Если мы постараемся, то в конце квартала нас вновь ожидает премия. Что тебе, плохо что ли иметь в кармане дополнительно тридцать-пятьдесят рубликов?

Феоктистов вновь иронично усмехнулся.

— Мы с тобой, как прорабы на стройке.

Прокудин зачмокал уголком губ.

— Что-то у нас не получается разговора сегодня. Ну ладно. Что там за утопленника прибило к нашему берегу?

— Зверевский участковый сообщил, что документов при нем не было. При осмотре, врач телесных повреждений не обнаружил. Похоже, утонул по собственному желанию.

— Где сейчас труп?

— В сангородке, в морге.

— А что не в городском морге?

— У них что-то с оборудованием не в порядке, закрыт.

— Когда наступила смерть?

— Предположительно, двое суток назад.

Прокудин достал из папки, лежащей на столе, листок и протянул Феоктистову.

— Вот заявление. От некой гражданки Шпаревой Юлии Петровны. Мужик у неё пропал. Две или три недели назад. Не он ли ходил рыб кормить? Поработай. Возьми у неё фото муженька, сличи. А нет, так тащи её в морг на опознание.

Феоктистов принял заявление и поднялся.

— Хорошо, Евгений Моисеевич.

Задвинув стул на место, направился к двери.

— Относительно тех двух друзей, — догнал его голос майора, — не выпускай их из виду. Раскручивай, не рассусоливай.

Феоктистов выслушал, спросил:

— Можно идти, товарищ майор?

Майор махнул рукой: иди… Он был несколько обескуражен действиями своего заместителя, хотя особых претензий к нему и к сотрудникам отдела нет: работает неплохо, несмотря на молодость.

— А, сиятельство! Посмотрите-ка, всего лишь слегка порозовел, — встретил Феоктистова сударь, не поднимаясь из-за своего стола, также стоящего у окна напротив стола Анатолия.

— Сейчас и вы, господин Михалёв, у меня покраснеете. Что там у тебя по гаражам?

Феоктистов прошёл за свой стол.

— Ах, во-от оно что. С вас за нас стружку снимали… — наигранно почмокивая уголком губ. — Ну что ж, докладáю. Мы на верном пути, товарищ замнач отдела уголовного розыска. Сегодня организуем ещё одну засаду. Есть все данные, что этой ночью в Байкальском кооперативе будет угон. Жду звонка от своего агента. Кстати, я уже докладывал, кто именно занимается этим промыслом, но хочу взять с поличным. Конечно, пока не его самого, но его подельников.

Феоктистов утвердительно кивнул, но заметил:

— Смотрите, не пролетите мимо, как стая рашпилей.

— Постараемси, — Михалев чудачил. Это была обычная манера его поведения.

Сергей Юрочкин собирался уходить. У двери остановился.

— Ну, я пошёл. Кого больше не увижу — пока! — попрощался он.

— Сережа, — обратился к нему Михалёв, — ну ты подъедешь на облаву?

— Постараюсь.

— Сбор в двадцать два, в Байкальске. В пункте ДНД.

— Понял. Пока! — Сергей плечом толкнул дверь и вышел.

Феоктистов, молча, читал переданное начальником заявление, медленно доставая из кармана ключи от сейфа.

“Начальнику городского отдела милиции города Майск тов. Сапожникову В.М. от Шпаревой Юлии Петровны, проживающей в квартале… дом 13, квартира 13, — ("симпатичное сочетание", — мелькнуло в голове.) — работающей в п\о “Майскнефтеоргсинтез”, ЛОУТ — инженер-программист. Телефон рабочий… Телефон домашний… Заявление. Прошу Вас помочь мне найти моего мужа, Шпарева Юрия Максимовича, 1943 года рождения, который ушел из дома 25 мая. 1977г. и до сегодняшнего дня не вернулся. У родственников, к которым я обращалась, его нет, и не было. У друзей и знакомых его тоже нет. Прошу помочь мне в его поисках.

Дата: 07.06.77г. Подпись”.

— Похоже, шеф опять чем-то озадачил? — спросил Михалев.

— Да, Миша, у женщины пропал предмет. Просит организовать поиски.

— Предмет-то хоть стоящий?

— Похоже, коли так волнуется.

— И что же?

— Ни что, а кто: муж.

— Ха! Так делай правильно ударение.

Следователи рассмеялись.

— Раз так, то где-нибудь бульдулит, — сказал Андрей Анонычев, молчавший до этого.

— Третью неделю догуливает.

— Ну-у, это только чуть больше полмесяца, — констатировал Михалев.

— У меня в Усолье такой случай был. Я там практику преддипломную проходил, — продолжал Андрей. — Потерялся мужик. Жена туда-сюда, всех на ноги подняла. Как же, тоже муженька где-то недели две нет, пропал. То ли в лесу заблудился, поскольку ягодный и грибной сезон был; то ли в Ангаре утонул, поскольку рыбак заядлый. А может, кто пришил и концы в воду. Словом, по всем направлениям крутим дело, каблуки до пят сбили. А он, хм, в конце месяца сам объявился. В Тулуне на чужом огороде пасся у какой-то матери одноночки, клубничку собирал. Чем-то не угодил — выперла… Так и этот. На чужой, поди, клумбе засиделся. Пресытится, объявится.

— Все может быть, Андрюша, — согласился Анатолий. — Но заявление есть, завизировано, надо работать. Кстати, труп утопленника опознать надо. Может он… Андрюша, ты сегодня тоже подключайся к Мише.

— Да мы уже договорились. Я тут по квартирной краже в шестом микрорайоне пробегусь и подъеду.

— Миша, дружинников подключи. Только цель вашего вояжа обозначь в последний момент.

— Бу сделано, ваша светлость… — Михаил хотел ещё что-то сказать, но зазвонил телефон.

Феоктистов поднял трубку. Не успел ответить, как услышал голос Прокудина.

— Анатолий, немедленно поезжай в медвытрезвитель! Там чепе.

— Что случилось?

— Там эти м….ки мужика сварили в кипятке.

— Как?!.

— Как? — узнаешь на месте. Езжай. Мáлина из прокуратуры туда выехала.

— Есть!

Феоктистов бросил трубку и закрутил от удивления головой.

— Час от часу нелегче!

— Что случилось? — спросил Михалёв. — Машину Заичкина угнали?

— Ещё чуднее. — Анатолий достал записную книжку и стал переписывать в неё телефонные номера с заявления Шпаревой. — В медвытрезвителе мужика сварили в горячей воде.

— Ха!.. — возглас Михаила погас на полутоне. — Там что, черти на кочегарке работают?

–Вурдалаки.

Феоктистов открыл сейф и положил в него заявление. Поднялся.

— Толя, мне с тобой? — спросил Анонычев.

— Нет, Андрюша. Заканчивай по квартире и подключайся к Мише. Если у меня получится, то я тоже подъеду. Да, и по Заичкину пока начальнику не докладывайте. Надо самим тут разобраться. А то наделает шуму невпопад.

Феоктистов вышел из кабинета и быстрым шагом поспешил по коридору, мимо стоящих у стен и у окон людей.

“Все-таки надо настоять, чтобы выставили для посетителей стулья, или сделали лавки”, — подумал он на ходу.

Анатолий спустился на первый этаж в дежурную часть. Подошёл к бордюру, за которым сидел помощник дежурного.

— Вася, машина свободная есть? — спросил он краснощекого сержанта.

— Нет, граф.

— В город, в город никто не едет?

— Да нет. Силантич недавно на вызов уехал. Где ты был раньше?

Феоктистов посмотрел на часы: 11.15.

— Торопишься? — участливо спросил Василий.

— Да.

— Сожалею, граф, но ничем сейчас помочь не могу — все в разъездах.

— Ну, ладно, Васек, спасибо за сочувствие. Побегу.

3

В медвытрезвителе находилась бригада “скорой помощи”: врач Полина Васильевна, медсестра Мая и молодой водитель Володя.

Володя, прохаживался по помещению, равнодушно осматривал место происшествия.

Труп был осмотрен, Бахашкин и Саша уложили его на носилки и унесли в “скорую”. На лице Шалыча уже не было прежней меланхолии, выпирающего высокомерия, оно было красным и нервным. В глазках едва скрываемый страх и недоумение. Губы тряслись, как у загнанной лошади. Он пытался закурить, но не мог достать из пачки папиросу, дрожали руки. Казанки на пальцах были сбиты и ранки закрашенные йодом бордово темнели.

— Сашька, пошто так получилось, а? Пошто горяча вода в кране получилась, а?

Саша был спокоен. Он пережил минуты страха и упрёка, в том числе и переживаний. Ему хватило тех минут прогулки во дворе, пока Шалыч разбирался с Мизинцевым, а Глотко с кушеткой, чтобы сосредоточится. Чтобы найти узкий коридорчик в этом безрадостном событии, по которому была бы хоть малейшая возможность выкарабкаться. И, кажется, такую трещинку нашёл. Пусть она несколько подванивает подлостью, но какие тут могут быть сантименты? Выкарабкиваться надо! И потом, вспомнились кое-какие друзья, поди, не оставят, отмажут…

Саша взял у начальника пачку папирос и вытряхнул из неё себе и ему по белому стволику. Пачку вернул. Достал из своего кармана спички, прикурил сам и подал огонёк Шалычу. Действия его были расчетливыми, глаза находились в напряжении. Он старался скрывать своё состояние, и это ему удавалось

— Сашька, хто включил горячу воду, я спрашиваю, а?

Саша пожал плечами и небрежно ответил:

— Не помню… Кажется, Васька.

— У-у, ублюдка русская! Мало я ему морду начистил. Сабака… Ох-хо-о, ох-хо-о, веть тюрма. Тюрма на мою голову, — закачался Шалыч из стороны в сторону, обхватив голову.

— Ты вот што, Шалыч, послушай меня, пока мы одни… Давай так договоримся. Мы холодную воду включали, понял? — назидательно стал объяснять Саша. — Холодную. Но, чтоб не простудить клиента, добавили горячей. Штоб вода была только чуть прохладной. Ну, как положено по инструкции. Понял? Штоб не простудить клиента, сечёшь?.. А в это время холодную воду отключил ЖЭК, или какой-нибудь слесарь на магистральном трубопроводе. Отключил, а нас не предупредил. Значит, кто виноват, анан сагаям?

Лицо Бахашкина начало светлеть.

— Врубайся, Шалыч, и поживей, а то, как следователи и прокуратура понаедут, некогда будет репу парить. А сейчас иди и заполни журнал доставки и приёма клиента.

— Дык, это, фамилю не знам?..

— Да и на хрен она тебе нужна? Так и запиши: фамилию не сказал. Ругался, дебоширил, стращал. Ну, словом, што, в первый раз што ли?

Бахашкин бросил недокуренную папиросу мимо урны и поспешил в здание.

Саша огляделся по сторонам и, не спеша, пошёл за ним.

На кушетке, что стала одним из препятствий во время суматохи в медвытрезвителе, врач осматривала пострадавшего Глотко. Он лежал на ней с задранными до колен брюками, и она осторожно ощупывала ему ноги, а он кривил толстые губы от боли при её прикосновениях.

— Похоже, переломов у тебя нет, но ушибы сильные… Поедешь сейчас с нами, надо рентген провести. Может, раскол ступни?..

В дежурке на скамейке сидел, привалясь к стене, младший сержант и перед ним, наклонившись, стояла медсестра Мая. Мизинцев постанывал. У него был перелом нижней челюсти, и Мая подвязывала ее, прибинтовывая бинтом к голове.

— Потерпи, сержантик, потерпи, — приговаривала она участливо. — Приедем в сангородок, легче будет.

При появлении Шалыча, Мизинцев застонал и ещё плотнее прижался к углу. На его изуродованном лице появилась маска ужаса. Мая выронила из рук бинт.

— Что с тобой, сержантик? Сиди спокойно.

Бахашкин, не обращая внимания на Василия, прошёл к столу, раскрыл журнал и стал торопливо заполнять его.

Володя иронично и брезгливо посматривал на всех участников вакханалии.

4

Фектистов вышел на крыльцо. Почесал затылок от досады.

Яркое солнце заливало весь микрорайон. Даже бетонный заплот через дорогу, окружающий стадион “Ермак”, казалось, излучал свет и слепил. Анатолий прищурился, привыкая к солнцу. Пожалел, что забыл тёмные очки. Когда рано утром уходил из дома, брезжил рассвет, а сознание ещё спало, не вспомнил об очках.

На минуту задумался, соображая, на чём ехать. Если на трамвае, то это — по кольцу, по всему городу, через все микрорайоны и кварталы… Как раз к вечеру доберёшься. На автобусе?.. Пожалуй, быстрее будет. Только идти до него далековато. А какой ещё выбор?.. Чёрт, когда машину дадут? Ведь у всех у них есть водительские права, а транспорта нет! И что думают отцы-командиры?

Спустился с крыльца и пошёл по улице “Красной” в сторону остановки “Блинная”.

В одном из дворов, который проходил Феоктистов, до него донеслись звуки музыки и знакомый хриплый голос. Он оглянулся в сторону одного из подъездов дома и увидел в кустах черемушника группу ребят: кто-то из них сидел на корточках, кто-то на ящике, а кто-то стоял, привалясь к стволам черемухи. Кое-кто из них курил. Магнитофон “Астра”, похоже, новый, стоял на асфальтовом отмостке фундамента. К нему тянулись провода из раскрытого окна дома.

“Астра” крутила Высоцкого: “Тридцать три же мужика, не желают знать сынка, говорят, пусть растет сын полка…” Анатолий усмехнулся: и тому, что пел артист, и тому, что запрещают его, правда, негласно, а он всё равно хрипит. Слушают. У него у самого есть несколько его записей, и они ему нравятся. И Анатолий сейчас с удовольствием послушал бы его вместе с пацанами, но… их бы заботы ему. Жене Прокудину Высоцкий тоже чем-то не угодил. Порицает, когда услышит песни Высоцкого у них в кабинете, губами чмокает…

Феоктистов вышел на улицу Энгельса. Широкая улица пролегала между четырехэтажными побеленными в оранжевую охру домами. На противоположной стороне находится Народный суд, в котором рассматриваются дела, касающиеся соседнего электролизного комбината, то есть закрытые, полувоенные предприятие.

Далее перекресток, за которым, в нижних этажах домов, — кофе “Блинная”, магазины. Еще дальше — библиотека. Напротив кафе и этих магазинов раскинулся соснячок, лесной массив, видимо, оставленный для очистки городского воздуха и для удовольствия отдыхающих. В нём и сейчас видны гуляющие, в основном, люди пожилого возраста с внуками и мамочки с детскими колясками. Только там и можно наслаждаться таким прекрасным днём.

Даже не верится, что в такое чудесное время могут происходить беды, несчастья, убийства, к примеру, такое, куда предстоит добираться на “перекладных”. Быть заживо сваренным! Скорее всего, по недосмотру работников медвытрезвителя, или, как его ещё прозывают остряки — “вытряхвителя”. А может, сильно пьяным был?.. Немало таких случаев, когда люди в алкогольном опьянении сжигают себя в домах, тонут в реках, разбиваются на транспортных средствах…

В ожидании автобуса Анатолий закурил и стал ходить взад-вперед по асфальтированному тротуару. Дважды пытался голосовать частникам, но не тут-то было. И вспомнил Заичкина: не поднесёт ли его чистая или нечистая и на этот раз… Хоть бы кто-нибудь в форме появился! — легче было бы тормознуть.

Наконец из-за поворота вырулил маршрутный автобус ЛИАЗ “Майск — 8-е Марта — Майск”. Анатолий облегченно вздохнул.

Пассажиры выходили и заходили в передние двери. Феоктистов заскочил в задние и прошёл немного в салон. Встал на подъёме, ухватившись рукой за верхний поручень.

“Чёрт, при такой оперативности, как раз поспеешь к морковкиной заговены,” — выругался он. И сравнил их, следователей угро, со следователями прокуратуры. Те, поди, уж вернулись из медвытряхвителя, белая кость. У них машины, и не какие-то там развалюхи — “Волги”, и притом черные. И притом, почти у каждого. И что за дискриминация служб? Ведь одно дело делаем…

Автобус шёл, слегка покачиваясь, посвистывая амортизаторами. Для горожанина звуки привычные, как шум и скрип леса для егеря, на что не обращаешь внимания, не отвлекаешься от главного, от мыслей, от целей, породившие их.

Однако вскоре слух Анатолия уловил нечто, что вывело его из задумчивости. Слух насторожили не то стоны, не то смех.

Анатолий обернулся. На двух последних сидениях, повернутых к задней площадке, сидели ребята-подростки. Они хихикали, перешептывались, показывая пальцами на девушку, или девочку, стоявшую у задней стенки автобуса, отвернувшуюся к окну. Он тоже глянул на девочку. Ничего смешного вроде бы не находил в ней. Стоит спиной к салону, прилипла к поручню. Что смешного?..

И все же среди пацанов чувствовалось какое-то не совсем обычное возбуждение. И эти ехидненькие ухмылки, сюсюканье, шуточки…

Анатолий ещё раз перевёл взгляд на девочку. Она была в белой футболочке с короткими рукавами, в короткой “колокольчиком” юбочке на лямочках. Щупленькая, угловая, плечики её подрагивали, похоже, плакала. Росточком не из карликовых, и ножки ладненькие. Стоп! — ах, вот оно что.

Из-под юбочки, по рельефным контурам ног, стекали струйки крови. Девочка стояла, скрестив ножки, видимо, стараясь такими усилиями сдержать течь. Анатолий в первую секунду тоже удивился, даже хмыкнул, но когда вновь услышал подхихикиванье пацанов: “Во-во, опять потекло! Ха!..” — почувствовал неловкость.

Легонько отвесив подзатыльник отпустившему шутку, прицыкнул:

— А ну, заткнитесь!

На ходу, расстегиваясь и снимая рубашку, сошёл на площадку. Сдёрнул с себя тельник и, наклонясь к девочке, сказал:

— Нá-ка, дорогуша, майку. Оботрись. Я тебя загорожу.

Испуганные, залитые слезами глаза смотрели на него в недоумении.

— Давай, давай. Приводи себя в порядок, — Анатолий повесил на поручень майку.

Повернувшись к салону, загородил рубахой и собой девочку.

Подростки молчали, виновато и с интересом глядя на мускулистого парня. При покачивании автобуса, на его теле играли мускулы — он старался сохранять устойчивость, равновесие. Шрам на левой груди от пулевого ранения мальчишек примагнитил. Женщины в салоне смотрели на него с благодарностью.

Перед следующей остановкой девочка осторожно тронула его за руку. Он наклонился к ней.

— Ну как, всё?

Она смущенно кивнула и спросила, чуть ли не шепотом:

— Что теперь делать с вашей майкой?

— Спрячь в трусики. Может ещё понадобится?

Девочка обрадовано затрясла головой.

— Ага, сейчас. Прикройте…

Анатолий опять повернулся к салону.

— Вот теперь всё! — повеселевшим голосом шепнула девочка сзади.

Она стеснялась смотреть в салон автобуса, и фигура благородного незнакомца была для нее, что скала.

— Спасибо вам! — сказала она, боясь поднять на него глаза.

— Пожалуйста, если есть за что? — улыбнулся парень, повернувшись к ней.

— Ой! Что вы! Ещё как есть. Я такого натерпелась…

Он надевал рубашку, запихивая её подол в брюки.

— Как же мне передать вам майку? — прошептала она.

Анатолий усмехнулся.

— Оставь себе на память. — Застегнув на три нижних пуговички рубашку, навалился на поручень рядом с ней. — Тебя как звать?

— Аня. Аня Шпарева. Запомните мой адрес, — и назвала ему уже знакомые координаты, те, которые он только что, минут пятнадцать назад, записывал в записную книжку. Хотел было тут же задать ей несколько вопросов, но вовремя сдержался. Надо вначале поговорить с заявительницей.

Но, видимо, его выражение лица её насторожило, и вызвало у Ани свой вопрос.

— Вам что, знаком наш адрес?

Он доли секунды помедлил и ответил:

— Нет. Просто совпадение. У меня родственники живут тоже под счастливыми номерами, только квартал другой.

Аня осмелела и теперь смотрела на него с обожанием. Что его несколько смущало. Даже скорее не это, а глаза — лучистые, открытые и взгляд мягкий, теплый.

— Одиннадцатый микрорайон. Следующий — двенадцатый, — объявил водитель автобуса.

На остановке ребята, поглядывая на интересную парочку, высыпали из автобуса и там, на площадке, похоже, продолжили обсуждение случившегося. Для них, видимо, подобное явление было чем-то диковинным, вызывающие похотливые, никчемные мыслишки. Собственно, и удивляться нечему, виной всему — наша непросвещенность в умах и отсюда, вполне естественные вещи не укладывались в них и сознательности не пробуждали.

Автобус удалялся и, девочка, глядя на мальчишек, с обидой сказала:

— Дураки, — глубоко с перерывом вздохнула, успокаиваясь после пережитого.

— Да, — согласился Феоктистов, отвлекаясь от своих размышлений.

Он улыбнулся ей и почувствовал, как по сердцу прокатилась волна нежности, как бывало к младшей сестре. Захотелось сказать что-то теплое, ласковое, успокаивающее, даже приобнять. Но спросил буднично:

— Ты откуда едешь?

— С водохранки. Там у меня и началось… Думала, успею.

— Это у тебя впервые?

— Ага. Пришли как-то вдруг неожиданно. Хотя и ждала давно. К врачам мама водила.

— Зачем?

— Задержка большая. И низ живота сильно болел. Операцию хотели делать. Девочки моего возраста давно уже имеют… — доверительно вполголоса говорила Аня. Этот парень почему-то вызывал на откровение.

Ее доверчивость трогала, от этого подмывала теплая волна нежности.

— Сколько же тебе лет, Анечка?

— Пятнадцать… будет скоро, — ответила она и спохватилась: — Ой! Мне же сейчас выходить.

Автобус начал притормаживать.

— Двенадцатый микрорайон, — объявил водитель.

— Тебе же до “Парка Строителей”? — сказал Анатолий.

— Я дальше на трамвае, мне так быстрее и ближе.

Он пожал плечами и отстранился, уступая ей дорогу.

Автобус остановился. Двери с шипением открылись, и Аня с заметной осторожностью спустилась на площадку остановки.

Автобус тронулся. Девочка стояла у обочины и махала ему рукой. Юбочка впереди слегка выпирала, видимо оттого, что Аня запихала его майку в трусики комком. Это Анатолия насмешило и ещё больше вызвало к ней нежные чувства.

5

Феоктистов, как и предполагал, опоздал. Прокуратура уже уехала. В дежурке находились четверо: старший лейтенант Бахашкин, старший сержант Саша Галимханов и двое из отделения милиции: капитан Егор Кузмин — дежурный второго отделения и сержант водитель ПМГ, что стоял во дворе. Они мирно беседовали и даже посмеивались.

— О! Кого суда занесло! Граф! — с радостью воскликнул Саша. И подался на встречу.

— Здравствуйте! — поздоровался Феоктистов, подходя к стойке. Саша перед ним растворил дверцу.

— Прошу!

Анатолий вошёл и стал со всеми здороваться за руки. Затем устало сел на лавку, спиной прижавшись к прохладной стене.

— Фу-у, пристал, пока до вас добрался.

— Вам так и не дают машину? — спросил капитан.

— А зачем? Ноги молодые, длинные, топчи да топчи их, развивай мускулатуру, — ответил Феоктистов с усмешкой.

— Не боишься истоптаться?

— Боюсь

— Так позвонил бы, приехал б, — с участием сказал Саша. — Мы друзьям всегда рады услужить, и машинку подать, и кабинет лучший предоставить.

— Да как-то не сообразил, — с действительным сожалением ответил Феоктистов.

— Для графа, подали бы кадиллак в лучшем виде.

— Хм, вам до меня ли было?

— А какие проблемы?

— Так у вас, говорят, тут кто-то не то сварился, не то изжарился?

— Сварился.

— Сильно?

— Да нет, насмерть, — пошутил Саша.

— Как саплёнка, — поддакнул Бахашкин, стараясь попасть в тон начатого Сашей разговора.

— Как это произошло?

— Так ты суда за этим и припёрся? Хм, стоило. Мы уже давали показания, — Саша кивнул на капитана, — вот, при них. К Мáлиной, к ней теперь иди.

Феоктистов недовольно повёл плечами.

— Слушай, Галим, давай так договоримся: ты меня не учи, что мне делать и как. У следователя прокуратуры свои задачи, у нас, то есть у уголовного розыска, свои. Усёк?

Похоже, посещение прокуратуры на этих ребят не подействовало угнетающе. Ни Шалыч, ни Галим не прибывали в трауре. Но наглость Галимханова задела Анатолия. И он назидательно добавил:

— И если мне понадобиться, то ты, Галим, мне будешь показания давать не раз и не два, и не там, где тебе захочется, а где я сочту нужным.

— Ну, разошелся. С ним и пошутить нельзя.

— Можно, почему нельзя? Ха-ха, — добавил Анатолий с сарказмом.

— Я и пошутил. Мы ж, граф, свои люди, — заговорил Саша уже с заметной елейностью в голосе, делая на прозвище Феоктистова смысловое ударение.

— Ну, раз признаешь меня за своего, так и рассказывай всё по порядку, и поподробнее. С примерами на месте происшествия.

Бахашкин почувствовал себя неуютно, заскрипел на стуле. Что-то у Саши диалога с графом не получается. Может, надо было как-то по-другому? Это ж не Мáлина. Шалыч один сидел за столом, все остальные — на лавках. Саша стоял, навалясь задом на угол стола. Стол поскрипывал под движениями его тела.

— Ну, кто будет рассказывать? — спросил Феоктистов.

— Ну, давай я, — сказал Галимханов, бросив короткий взгляд на своего начальника. Тот одобрительно прикрыл глазки. — Значит так. Утром звонят нам Андрей с Серегой из “Победы”. Пьяного, мол, заберите в сквере “Пионеров” отдыхает. Лежит, мол, там, в обнимку с “солнцедаром”.

— Во сколько это было?

— В одиннадцатом часу.

— Какое ж это утро? А кто такие Андрей и Серега?

— Мои это, из отделения, — ответил капитан. — Патрулировали по городу, и зашли в сквер.

— Так, дальше.

— Я съездил. Он еще в сквере начал бузить. А сам, как паралитик, на ногах не стоит. Еле запихали в будку. Привёз, а он и здесь начал собачиться. Еле раздели и в душ сунули. Вдвоём с Васькой.

— Били?

— Хм, ну дал поджопник.

— Вот этим, сорок пятым?

— Сорок третьим. Так, слегка, лодыжкой.

— Ладно-ладно, брось из себя ангела изображать. Дальше?

— А чё дальше? Закинули в кабинку и включили душ.

— Пойдём, покажи.

Феоктистов вышел из дежурки, за ним Галимханов.

Три душевые кабинки. Все закрыты. Возле стены напротив дверей душевых стоит кушетка, обитая черным дерматином. Саша, показывая на неё, хохотнул.

— Под эту гильятину Глотка попал.

— Как?

— Посреди коридора стояла. Я когда выскочил из кабинки, в пару на неё наскочил. Опрокинул. А тут Глотку поднесло — ему на лапы. Ха-ха! Визжал, как сучка под трамваем.

Галимханов открыл третью кабинку, и Феоктистов вошёл в неё. Узкое и высокое помещение, как гигантский пустотелый кирпич, перевернутый и поставленный на попа. Душевой гусак торчал из стены на высоте метров трех. С большого раструба с многочисленными отверстиями всё ещё подкапывала вода. На полу лежала узкая деревянная решетка, поверхность её была ещё бурой, щетинистой от горячей воды.

— Кто включал?

— Не помню, Толя… — замялся Саша. — Суматоха была. Кажется, Васька.

— А почему горячую?

— Да кто ж её включал? Её только чуть добавляем, чтоб клиента не застудить. — (Феоктистов иронично усмехнулся: гляди-ка какая забота!) — Да видно в ЖЭКе холодную воду вырубили, вот и пошла горячая. Мы понять сначала не могли: откуда пар, почему?

— А клиент что, молчал, не кричал?

— Да какой — кричал, — отмахнулся Саша. — В стельку был. Последняя стадия опьянения.

— Мда… — с раздумчивостью протянул Анатолий, оглядывая кабинку.

Вернулся в дежурку.

— Так, братва. Ты, Шалыч, и ты, Галим, напишите мне объяснительные, — сказал Феоктистов.

— Дак, зашем? Мы ж только што писали? — спросил Бахашкин в недоумении.

— Зашем? — передразнил Феоктистов добродушно. — Ты что, впервые в органах? Или мне тебе объяснять?.. Пишите. И поподробнее. А где Васька и ваш медработник?

— В сангородок увезла “скорая”, — сказал Саша, усмехнувшись. — Тоже пострадали.

— Что у Мизинца?

— Да тоже об кушетку челюсть сломал. Ха-ха! Всю морду о кафельный пол разбил.

Присутствующие тоже усмехнулись.

— Ладно, пишите вы. С них я потом возьму. — Бахашкин с Галимхановым переглянулись. Феоктистов достал сигареты, сказал: — Пишите, я пойду, покурю. Пойдем парни.

Капитан и водитель поднялись, и они вместе вышли на крылечко, широкое в одну ступеньку.

Медвытрезвитель вдавался внутрь микрорайона и находился на некотором расстоянии от дороги и от жилых домов. Он был слева, позади высокой железобетонной ограды, огораживающей огромную территорию магазина “Хозтовары” с его складскими помещениями, крыши которых виднелись из-за ограды.

От ворот до входа в учреждение раскатана черным блином асфальтированная площадка. С боку здания укатанная поверхность из щебня, на которой, уткнувшись катком в бетонную ограду, как бык лбом, стоял асфальтовый каток, рядом с ним припаркован “воронок” ГАЗ-56. С их металлических поверхностей курилась прозрачная дымка. Было душно от жары и чада, исходящего от свежего асфальта.

Из-за асфальтного чада курить расхотелось. Помяв сигаретку в пальцах, Анатолий сунул её обратно в пачку. Стоял и слушал своих собеседников. Собственно, разговор был не о чём, он не касался события, произошедшего в данном заведении. Милиционеры, видимо, не хотели делиться мнением о нём при открытых дверях.

Минут через пять-семь появились Бахашкин и Галимханов. Феоктистов принял листы у одного и другого и, посмотрев числа и подписи на них, свернул их вчетверо, вложил в карман рубашки.

— Ну ладно, убивцы, — (в шутку). — Побегу дальше. В сангородок схожу, на вашего рака гляну. Повидаюсь с вашими коллегами, или калеками.

Шалыч неуклюже затоптался на месте, Галимханов же сказал:

— А че на рака смотреть? Тебе пришлют заключение. А эти полудурки, поди, уже спят после наркоза?

— Галим, я, по-моему, тебе уже говорил — не учи. Я ведь тебе не подсказывал, как клиентов обслуживать.

Галим с видимым безразличием пожал плечами: как знаешь…

— Садись, Толя, подкинем, — предложил капитан. А Бахашкину сказал: — Если нужна будет помощь, звони.

Шалыч, кивая головой, затряс ею. Лицо его лоснилось от пота.

— Ланна…

Феоктистов обвёл ироничным взглядом “убивцев”, серое одноэтажное здание и, не прощаясь, пошёл вслед за капитаном к ПМГ. Его провожали настороженные глаза убийц.

В машине некоторое время ехали молча. Капитан сидел на первом сидении, курил.

— Ты веришь им, граф? — спросил он, не оборачиваясь.

Феоктистов пожал плечами.

— Время покажет, Гоша…

— Мне, честно говоря, не очень… Шалыч, это не просто прозвище. Это производное от слова ошалелый. В минуты ярости может чёрте что натворить. Да и Галимка не лучше.

— Собрались у кормушки, — сказал Ваня.

— Как это? — спросил Анатолий, под видом простачка.

Ваня усмехнулся.

— А что тут не понятного? Обирают пьяных. А на утро с бодуна докажи он, бедолага, что у него были деньги в карманах или ещё что-нибудь ценное? Мало ли где тебя валяло и катало, меньше пить надо… Васька у нас работал, кое-что из ихней секретной службы проговаривался. Да и так слухов больше, чем достаточно. А то, что Шалыч, боксер со стажем — это давно известно. Вон, и сейчас казанки на пальцах все в йоде. Метелил, видать, этого бедолагу и вдоль и поперёк.

Вынырнув из проулка посёлка Северный и перескочив трамвайную линию, подъехали к поликлинике сангородка.

— Ну всё, господин-товарищ граф, приехали, — улыбнулся Ваня, обернувшись.

— Спасибо, парни, — сказал Анатолий. Но вышел не сразу. Обратился к капитану: — Гоша, скажи-ка своим хлопцам, пусть они составят мне пояснительные записки по поводу ими задержанного пьяницы. Может, пригодятся.

— Хорошо.

ПМГ заднем ходом переехала трамвайные линии, развернулась и покатилась параллельно им в город.

6

Сангородок — большой больничный комплекс. Он состоял из несколько корпусов двух — и трехэтажных зданий и одного пятиэтажного, нового, два года назад введенного в действие, стоящий отдельно от старой части и отгороженный серой бетонной оградой. Старая часть комплекса утопала в зелени среди разросшихся деревьев и кустов, тогда как перед пятиэтажным только-только начали тянуться вверх молодые посадки клёнов и тополей.

Через узкие воротца в больших металлических воротах, из прутьев и приваренного листа понизу, Феоктистов ступил на ковер зеленого поля, усыпанного желтыми головками одуванчика и белыми — ромашки. Направился по тропинке к пятиэтажному зданию, в торце которого с левой стороны на первом этаже находилась “скорая помощь”, “приёмный покой” и кабинет “до врачебного обследования”.

На пологом парапете стояла машина РАФ, возле которого колдовал шофёр.

Феоктистов поднялся по асфальтовому въезду, приостановился, оценивающе присматриваясь к молодому водителю.

Из приемной из окна Анатолия заметила рыжеволосая девушка и стала спешно приводить себя в порядок: поправлять волосы, белый колпак на голове, подновлять помаду на губах, заглядывая в зеркальце… Словом, проделывать всё то, подо что можно было бы запрятать свои тридцать лет с хвостиком, как иронично подшучивает она сама над собой.

— Привет, Мая́чка! — поздоровался Анатолий, входя в приемный покой. Он умышленно называл девушку так, через “я”, делая на нём ударение. Поддразнивал.

— Здравствуй, Толик! — Мая расцвела в улыбке. — Давненько тебя не видно было. Совсем забыл дорогу.

— Просто не попадаю в твоё дежурство.

Он сел к столу на свободный стул напротив неё.

— Ну да! Под дежурство он моё не подпадает. Ты посмотри-ка! А домой ко мне что, тоже дорогу забыл? Или до того бандиты замотали?

— Маячок! — он, защищаясь, поднял руки. — Мы ж с тобой уже договорились. Зачем снова к этому возвращаться? И ты, как я слышал, замуж вознамерилась? — кивнул за окно, на РАФ, возле которого возился водитель.

— Если возьмут? — с натяжкой улыбнулась она. — На тебя надежды нет. Только обещания…

— Когда же я такое мог обещать? Ты меня, Мая́чка, с кем-то путаешь. Я в таких вопросах человек осторожный.

— Оно и видно, десятой дорогой обегаешь, как хулиган милиционера, — обида слезами начала выступать на глаза.

— Всё, всё, всё, Маячок. Ты хороший человек, это в тебе и ценно, но давай на этом сменим тему. Сейчас я пришёл по делу, давай о нём и поговорим. Или мне обратиться к врачу? Кстати, где она?

Мая, поджав губки, кивнула на закрытую дверь кабинета"до врачебного осмотра", где находился кабинет и дежурного врача. Анатолий шутливо щелкнул Мае по кончику носа.

— Ну, чего нос повесила? Говорят, за молодого, красивого выходишь, вот и атакуй. Парень вроде бы ничего.

Она грустно улыбнулась.

— Вот так уже лучше, — подмигнул он. — На свадьбу не забудь пригласить. — И уже серьезно спросил: — В вытряхвитель кто выезжал?

— Я и Полина Васильевна.

— Ну, вот и расскажи.

Мая вздохнула, освобождаясь от нахлынувших чувств. Стала рассказывать:

— Приехали, а там, как после бомбежки. Двое в кабинке: один мертвый, другой в крови, стонет, плачет. Третий по залу катается на горбу, ноги едва ли не за пазуху засунул от боли. Два мильтона места себе не находят, мечутся по медвытрезвителю, как солитеры в обмороке.

— Как-как? Ха-ха! — рассмеялся Анатолий. — Ну и сравненьице. Чисто специфическое. А теперь припомни, что они говорили, эти солитеры?

— Да много чего… Разве все припомнишь?

— Припомни, хотя бы относительно покойника.

— Вроде как ругали сантехников или ЖЭК, дескать, отключили холодную воду, сварили мужика, угробили.

— Вас во сколько вызвали? Давай, посмотрим журнал вызовов.

— Словам не веришь? — она раскрыла журнал.

— Смотря каким.

— Моим.

— Ну что ты, Маячка…

— Вот. В 12.41 нас вызвали. В13.30 вернулись. Доставили больных: Мизинцева — с побоями и переломами нижней челюсти, и Глотко — с ушибами обеих ног.

Феоктистов посмотрел на часы: два часа прошло…

— Почему с побоями? Он, как говорят, об пол убился?..

— Не знаю, что у них там происходило, но, по-моему — побои.

— Так, ладно, разберемся. Где сейчас труп?

— В анатомке.

— Как думаешь, его уже обследовали?

— Наверно.

— А кто там? Игорь Васильевич?

— Да.

— А те, двое, где?

— В травматологии.

— Ну что же, Маячка, дай я тебя в щечку поцелую, в знак моего искреннего уважения к тебе. — Поднялся со стула и чмокнул Маю. Она не сразу убрала подставленную щеку, но, не дождавшись, повтора, капризно усмехнулась.

— Какой ты щедрый…

— Ну, Маячка, это уже будет лишнее, перебор. Лучше дай халатик, к Игорю Васильевичу схожу.

Мая со вздохом поднялась, прошла к шкафу и подала из него халат. Он, накидывая его на плечи, подмигнул девушке и пошёл к двухстворчатым дверям, ведущим внутрь корпуса, к подземному переходу.

Подземный коридор, сверкающий чистотой и кафелем, блистая в ионовом свете, словно облитый маслом, принял посетителя прохладой. Шаги гулко раздавались по коридору от бетонного крашенного коричневой краской пола.

7

В кабинете патологоанатома у раковины стоял сухощавый, стройный человек лет пятидесяти. Он был в белом халате, в белой шапочке на седеющей голове. Мыл руки. Встряхивая с пальцев воду, обернулся на вошедшего.

— А, Анатолий Максимович! Проходите, — показал рукой в направлении стола у стены, возле которого были приставлены два стула с двух противоположных сторон.

Феоктистов кивнул на приглашение и прошёл.

Доктор, тщательно вытерев руки о полотенце, висевшее у раковины, подошёл к Анатолию.

— Ну, здравствуйте, Анатолий Максимович! — протянул тонкую ладонь с длинными пальцами.

— Здравствует, Игорь Васильевич! — обменялись рукопожатиями.

— Прошу, — ещё раз показал на стул, стоящий ближе к стеклянному шкафу, на полках которого лежали и стояли всевозможные инструменты, склянки, фарфоровые чашечки, ножницы, вата, какие-то свертки завернутые в непроницаемую пленку. — Ну-с, что на этот раз вас интересует? Хотя догадываюсь.

— Да, Игорь Васильевич, обваренный.

— Так-с, так-с. Ну что же, кое-что уже можно сказать вполне определенно… Так вот, человек умер не от ожогов и не от перегрева организма.

— То есть? Отчего же? — Анатолий удивленно вскинул на доктора глаза.

— От инфаркта миокарда. У него была ишемия.

— Вот как! А вы не могли ошибиться?

— Ну-у, Анатолий Максимович… — с плохо скрываемой обидой произнес Бердюгин. — Чтобы у вас не было никаких сомнений на этот счет, мы вам представим официальное заключение. И как только вы установите личность потерпевшего, вы установите и то, что он состоял на учете у терапевта именно по этому виду заболевания.

— Сколько ему было лет?

— Пятьдесят три-четыре.

— А может, он от сильного алкогольного опьянения скончался? Он ведь из медвытрезвителя?

— Хм. Анатолий Максимович, ещё не зная лабораторных анализов, могу с уверенностью сказать — покойный не был пьян.

Феоктистов еще больше удивился и дернул уголком губ, невольно подражая своему начальнику, причмокнул; дурная привычка, как наследственность.

— Ой-е-ёй!.. Вот это уха из петуха…

— Да-с, молодой человек. Но подождем анализы.

Бердюгин взял ручку и стал что-то записывать в журнале. Феоктистов сидел какое-то время неподвижно, усваивая информацию. Потом потянулся к телефону.

— Разрешите, Игорь Николаевич?

Тот кивнул: пожалуйста…

Анатолий набрал номер. Послышались гудки: занято. Вновь набрал. И вновь занято. Он посидел какое-то время, слегка наклонившись над телефоном. Лицо его было задумчивым и сосредоточенным. Спросил:

— Из прокуратуры никто не приезжал?

— Зачем? Они ждут заключения. Это вам не сидится.

Следователь вновь набрал номер телефона. Послышался знакомый голос.

— Алле, Гоша. Это Феоктистов… Слушай, я просил тебя взять с патруля объяснительные… Так вот, попроси их написать полный отчет по этому задержанию, притом самым подробнейшим образом: часы, минута, а так же о чём говорили с задержанным, и что он им говорил. Так. И мне самому с ними хотелось бы поговорить… Я?.. Да где-нибудь через полчаса, час. Они когда меняются?.. В двадцать. Они рядом? Так дай им трубку… Кто?.. А, Васьков. Слушай, Сергей, ответь мне пока на один вопрос: во сколько вы подняли отдыхающего в сквере?.. В 9.10 обнаружили. В 9.27 отправили. Хм… — (“А, эти олухи, что мне написали?!.”) — Ну и ещё один вопрос на засыпку. Он сильно был пьян? От него пахло?.. Не знаешь, не нюхал… Бутылку “солнцедара” залудил. Ну-ну… Ну что же, скоро узнаешь, и нюх у тебя и твоего напарника прорежется. Напишите мне объяснительные самым подробнейшим образом и ждите меня. Я заеду, — положил трубку. — Идиоты!

Феоктистов посидел, обдумывая дальнейшие свои действия.

Молчание прервал Бердюгин, до этого искоса наблюдавший за ним.

— Анатолий Максимович, вы верите в то, что в человеке есть душа? Я имею в виду не абстрактное и не религиозное её понимание и толкование, а как субстанцию? — он с насмешливым прищуром посмотрел на собеседника.

— Да как-то не задумывался. А что?

— Я в молодые годы тоже не задумывался, хотя в институте и начал почитывать кое-какую литературу по этому вопросу: Платона, Шеллинга, Шредингера… Но больше наших, отечественных ученых-философов: Вернадского, Бехтерева, Мечникова, Циолковского. У многих ученых-теоретиков есть утверждение, что человек состоит из двух субстанций: биологической и духовной. А недавно промелькнуло сообщение, что ученые Гарвардского университета смогли установить — путём взвешивания умирающего человека и умершего, — что его вес уменьшается до шести грамм. По их утверждению, душа человека весит именно столько.

— И что, это дает основание верить в её существование?

— Ну, если это не связано с погоней за сенсацией, то возможно. Я же, — он доверительно и мягко улыбнулся, — исхожу только из своих наблюдений.

— То есть… Вы тоже покойников взвешиваете?

— Нет. У меня другое… — Игорь Васильевич посерьёзнел.

— Что же? Или вы хотите сказать, что там за стенкой, — Анатолий показал большим пальцем левого кулака на стену, — у этого трупа душа расхаживает по моргу?..

— Вы не допускаете подобного?

— Хм… — Феоктистов недоверчиво, со скрытой подозрительностью на вменяемость, посмотрел на собеседника. Он даже незаметно поежился, почувствовав себя неуютно в морге.

Бердюгин засмеялся, поняв его состояние.

— Успокойтесь, Анатолий Максимович. Я нормальный человек и в здравом уме. Я ведь хирург-травматолог и патологоанатом по совместительству.

— Я знаю. Хирург и большой сторонник доктора Илизарова.

— Вот видите, — опять засмеялся Игорь Васильевич. — Не так уж я безнадежен. А если учесть, что я у Илизарова кое-чему и научился. Это вы можете наблюдать в отделении травматологии…

— Вертолетчики не в гипсе, а с металлической арматурой?

— Да.…то шансы мои повышаются? — Анатолий, улыбнувшись, кивнул. — Однако вашему сотруднику я на спицы челюсть сажать не стал. Предоставил другому хирургу из отделения поработать — сшить. Придётся Мизинцеву через соломинку питаться, бульончиком, чайком, молочком.

— Не повезло парню. Они там, в пару сами поперекалечились.

— Хм. Не знаю, не знаю, что у них там было… Однако, как надо биться головой о цементный или кафельный пол, чтобы самому себе сделать из лица отбивную котлету?

— У него что, кроме челюсти еще есть какие-то повреждения?

— Да на нём лица нет! На теле кровоподтёки. Такое может быть только после жесточайших побоев.

— Игорь Васильевич, вы мне сегодня одно интереснее другого преподносите.

— А вы сходите к нему. Посмотрите на его лицо и попросите раздеться.

— Хорошо, непременно. Только, мне кажется, что вы ещё хотели мне что-то рассказать?

— Ну, если вас интересуют вопросы духовной субстанции, то можем продолжить.

— Пока есть время, пожалуйста.

— А вы не усмехайтесь так недоверчиво. Если вы не побоитесь, то я вам могу предоставить случай в этом убедиться. — Бердюгин выжидающе с насмешкой посмотрел на Анатолия. — Ну, так как? Хотите увидеть то, что отвергают материалисты? Или побоитесь?

— Да нет, почему же… Я с удовольствием.

— Не бледнейте, это не страшно. Даже, наоборот, забавно.

— Я готов, Игорь Васильевич.

— В таком случае, Анатолий Максимович, я хочу взять с вас слово.

— Слово? Какое слово?..

— А такое… Слово чести. Слово офицера. Слово на то, что вы сейчас увидите и узнаете — будите хранить в строжайшей тайне! И до тех пор, пока я вам не разрешу её открыть. — Бердюгин поднялся.

— Хорошо, Игорь Васильевич. В моём слове можете не сомневаться. Я его даю. — Феоктистов тоже встал и, едва не по-пионерски, вскинул руку, скорее в шутку, ещё недостаточно серьезно воспринимая слова Бердюгина.

Доктор, видимо понимая его, заходил по кабинету, пускаясь в объяснения.

— Я, почему к этому так обстоятельно отношусь, Анатолий Максимович? Эта моя научная разработка, ещё не во всем совершенная, требующая ряд модернизаций и испытаний. Я даже моих коллег к сему предмету не подключаю.

— А меня, почему решили посвятить?

— Вас?.. — Бердюгин приостановился и загадочно улыбнулся. — Есть “почему”. Но об этом позже. Есть у меня одна мысль… — он прошёл к сейфу, к невысокому белому ящику, стоявшему в дальнем углу за стеклянным шкафом.

Бердюгин открыл его и достал один за другим два черных футляра: один — от бинокля, другой — продолговатый, похожий на студенческий туб, длиной сантиметров шетьдесят. Бинокль повесил на плечо, а цилиндр подал Феоктистову.

— Берите и пойдёмте. Только осторожно, не выроните.

Закрыл сейф, и направились из кабинета.

Они вошли в траурный зал, где стояла справа тумба, обитая красным, уже потертым бархатом, — место для гробов и оплакивания усопших. Вдоль стен — ряд стульев и спаренных кресел. Прямо и слева две широкие двухстворчатые двери: секционная и холодильник. За дверью секционной был маленький коридорчик, в котором стояла кушетка, застеленная простыней. Бердюгин положил на неё футляр бинокля и закрыл за собой двери коридора на ключ.

Вернулся. Принял от Анатолия туб, положил его на кушетку. И стал по очереди раскрывать футляры. Из футляра бинокля на простынь легла одна половинка от бинокля ночного видения. Затем из тубы Бербюгин извлек черный, обклеенный дерматином, цилиндр, у которого с обеих сторон были стекла и с одного конца — защелки, крепления для монтажа. К цилиндру подведены два проводка с небольшим разъемом.

Доктор снял с окуляра бинокля заглушку и прикрепил к нему трубу при помощи четырех защелок. Из футляра бинокля, из его второго отсека, достал четыре цилиндрических батарейки, стянутых синей изолентой, и положил их в карман своего халата. Собранный прибор подал Феоктистову.

Анатолий принял, с интересом и осторожностью стал осматривать его, покачивать на руках, как бы взвешивая: прибор был легок вопреки ожиданиям.

И молчание Бердюгина, даже какое-то торжественное, сосредоточенное, четкость в движениях при сборке прибора, и не обычная обстановка, и помещение, в котором должно произойти нечто загадочное, — все это на Анатолия действовало возбуждающе. И в то же время заставляло подчиняться, не задавать лишних вопросов, ходить и двигаться с величайшей осторожностью, задерживая в себе дыхание.

И он действительно готов был не дышать, словно боялся вспугнуть тишину, в которой где-то существуют души умерших. Сказки, рассказанные Бердюгиным, однако отложившиеся в подсознании, и эта часть мозга, может быть, в его десятитысячной дольке, в нейроне, даже, может быть, в каком-нибудь дендрите или в эффекторном нервном окончании, диктовали ему свою волю, вопреки, казалось, здравому смыслу.

Они вошли в саму секционную. В помещении было темно. И эта темнота ещё более усилила напряжение, даже, пожалуй, мистический страх. Анатолию стало немного жутковато, по спине пробежали холодные мурашки.

Бердюгин же действовал по-хозяйски быстро, прошел куда-то вглубь помещения и включил в углу над стеклянным столиком бра, висевшую на стене. Теперь секционная была тускло освещена. Небольшая глухая высокая комната без окон, стены от пола до потолка облицованы белой кафельной плиткой. В центре стоял операционный стол, на котором лежал покойный. Над столом висел большой светильник из пяти-шести ламп.

— Анатолий Максимович, — негромко позвал Бердюгин.

Феоктистов подошёл. Доктор забрал у него прибор.

— Пока посидите, — показал на один из двух стульев, стоящих у столика.

Феоктистов сел. Другой стул Бердюгин взял, развернул и сел на него верхом. Достал из кармана маленький разъем с проводками от батареек, соединил его с разъемом прибора. Затем локти поставил на спинку стула и приложил прибор к глазу, как подзорную трубу. Какое-то время наводил резкость, вращая окуляр бинокля. Щелкнул тумблерком на приборе и замер.

Замер и Феоктистов, глядя то на Игоря Васильевича, то на труп. В сумеречном свете лицо доктора казалось восковым.

Наконец Бердюгин отклонился от окуляра и пальцем поманил Анатолия. Сам поднялся со стула. Анатолий прошёл и сел на освободившееся место. Доктор передал ему прибор и негромко сказал:

— Толя, не волнуйтесь, не дергайтесь, держите прибор ровно. Наведите его на труп… Смотрите и ничего пока не говорите. Не будем мешать процессу…

Анатолий припал к окуляру. Замер…

Перед его взором лежало тело, а над ним висело оранжевое облако, светящееся и слегка покачивающееся, словно его раскачивали удары сердца — ритмично: тук-тук, тук-тук… Он даже как будто бы услышал эти удары, и оттого стало вновь жутковато, и по спине пробежал холодок. Анатолий невольно поежился.

В облаке происходило движение: нижний слой перетекал в верхний, верхний — в нижний. И тот слой, что оказывался в верхней части, словно фосфоресцируя, испарял из себя искрящиеся частицы и перекатывался вниз. Происходило что-то, напоминающее кипение, только тут процесс протекал медленнее и красиво, с феерическим эффектом.

Световая гамма над трупом была не везде одинакова. У ступней ног, со стороны которых Анатолий вел наблюдение, она казалась насыщенной розовым цветом. И он, заметив это, с иронией подумал: “Душа через пятки выходит!..”

Примерно такой же цвет был и над головой. Он источался откуда-то из середины лба, как будто бы из третьего глаза, курился тонкой струйкой так же, как из ступней ног, из пяток.

Но самый насыщенный цвет находился над областью сердца, над грудью — он был тёмно-красным и к нему от всех “органов” стекались и растекались тона и полутона. И все они (эти потоки) перетекали из одного места в другое медленно и спокойно, отчего над телом образовывалось искристое и серебристое дымчатое облако. Тёмно-красное пятно напоминало форму сердца, оно и “билось” с таким же интервалом,"прокачивая"по всему “телу” серебристые потоки и в то же время, поглощая возвращающиеся темные потоки в себя.

Вся эта картина очаровывала Анатолия. Но во всей этой демонстрации не хватало чего-то объединяющего, объясняющего…

Феоктистов оторвался от окуляра и обернулся к Бердюгину. Тот был привязан к нему проводами и стоял рядом, наблюдал за ним.

— Ну что, похоже, насмотрелись? — спросил Бердюгин.

Анатолий сдержался от ответа и вновь припал к биноклю, теперь другим глазом. Смотрел еще несколько минут, пытаясь понять смысл происходящего над трупом.

— Да, удивительно…

— А теперь посмотрите вон туда… — Игорь Васильевич кивнул вверх, на угол под потолок.

Анатолий направил прибор на потолок. И замер от ещё большего изумления. Сверху на покойника смотрело скорбное лицо обваренного. Голова круглая, вместо волос — оранжевые лохмы, и к этой голове, поднимались от покойника светящиеся блёстки. Они, как пузырьки через воду, пробивались к ней сквозь воздух. Казалось, воздух бурлил, гасил искрящиеся потоки. Анатолий не смог сдержать очарования. Теперь картина имела своё логическое завершение.

— Игорь Васильевич!.. Кошмар какой-то! — проговорил он, отстраняясь от прибора.

Бердюгин улыбнулся.

— Впечатляет?

— Да вы что! У меня у самого, наверное, волосы дыбом встали.

— Не пугайтесь. Пойдёмте. — Бердюгин принял прибор. — Выходите, я следом.

Анатолий, поглядывая на угол, в замешательстве вышел в коридорчик.

Через минуту появился доктор. Он хотел что-то спросить, но Бердюгин приложил к губам палец: тс-с…

Они, молча, разобрали прибор и с футлярами вернулись в кабинет.

8

Феоктистов устало сел на стул. Бердюгин прошёл к сейфу, куда положил приборы.

— Фу-у, Игорь Васильевич, честно говоря, я ничего не понял. Но, однако же, удивительно! Поясните, пожалуйста, что это за облако над трупом? Что это за голова под потолком? Не это ли душа?

— Да, Анатолий Максимович, она самая.

— Но ведь… Но ведь… — Анатолий от удивления не находил слов.

— Толя… Извините, позвольте мне вас так называть?

— Да, пожалуйста, Игорь Васильевич.

— Так вот, Толя. Поверьте пока на слово: это не что иное, как человеческая душа. Вы видели, как облако пульсирует? Заметили?.. Это энергия. Она выходит из остывающего тела. Ведь мы думаем, что человек, умерев, остывает за считанные часы? Но это не так. Впрочем, наверное, как и всё живое. На это понадобятся не одни сутки. Недаром же людей хоронят только на третий день. Это то время, за которое душа покидает тело. Но в каждые сутки происходит определенный процесс. Завтра, если вы сможете приехать, то мы сможем наблюдать уже несколько иное явление. То есть это облачко будет подниматься ещё выше, и оно будет волноваться ещё сильнее. А вот послезавтра… — Бердюгин понизил голос. — Я бы вам очень советовал посмотреть. Послезавтра, на исходе третьих суток, приблизительно в девять-десять часов, вы увидите такое, чего никогда и нигде не увидите в своей жизни. Ну, разве что в мультфильме.

— И что же интересного меня ожидает?

Бердюгин загадочно улыбнулся.

— Можно, я вас маленько поинтригую?..

— Ну что же, договорились: и завтра, и послезавтра я буду.

— Правда, этого трупа, возможно, не будет. Но что-нибудь подберём. А теперь вы можете мне сказать, какого цвета облако?

— Ну-у… Вы знаете, оно мне показалось серебристо-оранжевым.

— Сплошь оранжевым?

— По-моему, у пяток и над головой красное. А где сердце, там кровянистое что ли?

— Хм, верно, кровянистое, — усмехнулся Бердюгин такому определению. — И что интересно: когда человек убит, над его головой и над сердцем — темный окрас; когда же умирает своей смертью, то все облако одного серебристо-оранжевого цвета, и в районе сердца слегка красноватое пятно. И образ, который вы видели под потолком, тоже другой, бледнее, взгляд хоть и грустный, но не столь строгий, пронизывающий. И лицо трупа узнаваемо. Видимо, по обстоятельствам смерти. — Бердюгин посмотрел на угол потолка, взгляд Феоктистова непроизвольно последовал за его взглядом. Анатолий незаметно поежился. — И со временем мне пришла одна шальная мысль, идея… — Бердюгин, все это время расхаживал по кабинету, тут остановился и сцепил руки перед собой. — Идея, Анатолий Максимович, по-моему, не так глупа.

— Что за идея?

— Идея такая… Словом, я ради неё и посвятил вас в свою тайну… Хочу проверить её с вашей помощью, так сказать, провести опыт. Разумеется, если вы согласны?

— Так говорите. Если она не связана с нарушением закона и не влечет каких-нибудь…

— Нет, Толя, не влечёт. Но с законом отчасти соприкасается… Но не спешите отказываться! Я вам всё сейчас объясню. — Бердюгин на несколько секунд призадумался, собираясь с мыслями. — Вам часто приходится расследовать преступления с летальными исходами. Да вот, хотя бы взять тот случай, с младенцем. Кажется, до сих пор не нашли его истязателя?

— Нет, нашли. Из Иркутска преступник.

— Да, но время сколько потеряли. Полгода…

— Времени, действительно, прошло немало. Но что делать? Человечество ещё не изобрело ничего лучшего, что помогло бы безошибочно изобличать преступника.

— Не изобрело? Но это возможно!

— Как?.. Да покажите мне такого человека, я ему первый в ноги поклонюсь!

Бердюгин рассмеялся горячности Анатолия.

— Толя, может так статься, что вы сами себе и поклонитесь. И мне немножко.

— Не понимаю… Или вы полагаете… — Анатолий показал широко раскрытыми глазами на сейф.

— Да, Толя! Да!.. Ведь я так понимаю, что окрас облака и вид образа, то есть души — это не что иное, как возмущение против насилия. Это, по выражению Бехтерева, нервно-психологическая энергия. А энергии, как известно, свойственно передаваться. И если эта энергия целенаправленная, и душа убиенного протестует против насилия, то она будет, по-видимому, преследовать мучителя, душегуба. Ведь раз есть душа у убитого, то, естественно, существует подобная субстанция и в убийце. Следовательно, их души тоже должны каким-либо образом соприкасаться. Вот, скажем, вас обидели. Затронули вашу живую материю. Вы что станете делать?

— Наверное, отвечу тем же.

— То есть возмутитесь против насилия, оскорбления? Ну, а душа?.. Почему душа не может возмутиться? Почему душа убитого не может прийти в прямое столкновение с душой обидчика? Ведь возможно такое?..

Анатолий в полном изумлении пожал плечами.

— Ну, я не знаю, что и сказать…

— Может! — твердо сказал Бердюгин и вновь заходил по кабинету. — Может. Раз существуют души, как равноправные субстанции, значит, должны существовать и их связи. В природе не может быть ничего не взаимосвязанного. Не может. Мы просто не знаем этого. Мы ещё настолько мало проникли в эту область познания, что не можем объективно судить о ней. Но должна быть связь! В каком виде? — я не знаю. Может эта энергия будет в виде ореола над убийцей? Может в виде скорбного лика пострадавшего? Может быть, ещё в каком-нибудь виде, но она возможна. И вот это мне и хотелось бы установить.

— Как, Игорь Васильевич? Дорогой вы мой, только намекните, — загорячился Анатолий. — Я все, что только от меня зависит…

— Спокойнее, Толя. — Бердюгин подошёл к столу и с облегчением сел, словно только что проделал тяжелую работу. — Спокойнее. Тут нам горячиться нельзя.

— Хорошо, говорите.

— Я бы, может быть, ещё помедлил. Но тут, что называется, все налицо: и жертва и преступники. Это очевидно. Для этого надо немногое. Нужно каким-либо образом просветить ваших сотрудников из медвытрезвителя ультрафеном. Если моя гипотеза верна, то того, кто конкретно повинен в смерти этого человека, мы смогли бы установить.

— Да, Игорь Васильевич, нет ничего проще! — подскочил Анатолий. — Давайте сейчас же поедем в вытряхвитель, и я их там — по стойке “смирно” выстрою.

— И сразу же все дело погубим.

— Почему?

— Потому что этот прибор не законен. С его помощью сейчас нельзя даже явного преступника уличить. Разобьют или подадут в суд за незаконное применение технических средств. Я же вас предупреждал, что идея моя с законом соприкасается.

— А мы не будем им обличать никого. Мы просто сфотографируем им и только. И если подтвердится ваше предположение, остальное моё дело. Хотя я и без прибора кое-что вижу. Правда, мне нужно ещё кое-какие детали выяснить. Те же анализы крови на предмет содержания в ней алкоголя.

— Ну, это мы сейчас узнаем. Наверное, готовы.

— Пожалуйста.

Игорь Васильевич повернулся к телефону. И пока набирал номер и пока разговаривал по телефону, он украдкой посматривал на Анатолия. Ему нравилась его горячность, деловитость. И он сам испытывал от разговора с ним удовлетворение.

— Алле, это кто?.. Вера Никитична, голубушка, это Бердюгин. Скажите, пожалуйста, анализы крови доставленного из медвытрезвителя готовы?.. Не все… Ну, хотя бы на содержание алкоголя?.. Так. Ну, спасибо. — Феоктистову: — Нет! Нет, Анатолий Максимович, у пострадавшего в крови алкоголя. Убили ваши бравые молодцы ни в чем не повинного человека… Как всё-таки нелепо… — горестно вздохнул врач и положил трубку телефона.

Помолчали. Первым молчание нарушил Феоктистов. Выдохнул со злостью:

— Ну, идиоты! Надо же, — и опустил кулаки на стол. — У них, видать, совсем барзометр зашкалил. Ну, ничего, это им так не пройдет… Давайте решать, как с ними быть?

Бердюгин задумчиво посмотрел на собеседника.

— Даже не знаю…

— Осторожничаете?

— Да, наверное. Просто не хотелось бы, чтобы на первом же сеансе всё рухнуло. Я, Толя, столько лет и труда потратил на этот прибор. Обидно будет, если он сейчас же погибнет. Я ведь насадку не здесь делал, не в больнице. У себя дома и в гараже, там моя мастерская. Знаете, каким был прибор в первом своём виде?.. Раз в десять больше и тяжелее во столько же. — Он усмехнулся. — Вы себе представить не можете, как я его по частям сюда доставлял, здесь монтировал. На каталке катал под простынями, как покойника. В научную литературу ушел с головой. Можно сказать, заново вузовскую подготовку прошёл. Кандидатский минимум могу сдать по ряду физическим дисциплинам. Хотя бы по ультрафиолетовым излучениям. По энергетике. Ведь каждый человек ею обладает, только в разной степени. Вот что такое телепатия? Это не что иное, как передача энергии на расстояние. Или внушение, гипноз, экстрасенсорика — тоже энергия. Только одного Бог наградил этим даром больше, другого человека — меньше.

— Вы полагаете, что к этому причастен Бог?

— А вы?

— Природа…

— Хм. А как вы думаете, природой во всем её объеме и многообразии кто-нибудь управляет?

— Да кто же ею управляет? Она сама по себе.

— Заблуждаетесь, молодой человек. Я не религиозный человек, даже не крещен. Но я, постигая многие закономерности жизни, пришёл к выводу — нет в природе случайного и сама природа — есть процесс регулируемый.

Феоктистов снисходительно усмехнулся. Лекция на эту тему ему показалась скучной.

— Ладно, Игорь Васильевич, мы ещё не раз поговорим об этом, будет время, и я вас с удовольствием послушаю. — И, видя, как Бердюгин поджал губы, примолк, сказал: — Не обижайтесь, пожалуйста. Но сейчас меня больше интересует прибор. — Щелкнул пальцами правой руки. — Давайте к нему вернёмся.

— Ну что же, давайте, — в некотором смущении согласился Бердюгин.

— Командуйте, что нужно сделать? Машину достать? ПМГ подойдёт? С охраной?.. Сейчас организую.

Бердюгин испуганно замахал руками.

— Ни-ни, что вы! Мы же с вами договорились — полная конфиденциальность. А машина у меня и своя есть, маленький горбатенький “Москич-401”.

— Хорошо, предлагайте свой вариант.

Бердюгин немного задумался.

— А что, если у этих сотрудников каким-либо образом вызвать интерес к покойному? Чтобы они сами сюда приехали?.. Я бы подготовил прибор, установил бы его на штатив и поставил бы его, скажем, вот сюда…

Бердюгин поднялся и подошёл к свободному углу у двери.

–… Они бы пришли, мы их усадили бы за стол, где вот вы сидите. Я бы повел с ними разговор ни о чём, а вы в это время, как бы прохаживаясь, заглядывая во все углы, в окно, заглянули бы и в прибор… Потом замените меня в разговоре. Я тоже подойду к прибору. Если пожелают посмотреть они, то, пожалуйста. После меня они в него ничего не увидят. Прибор будет подключен не к батареям, а через выпрямитель, и я его незаметно выключу. Прибор станет обыкновенным ночным биноклем.

— Я понял, Игорь Васильевич. Звоню!

— Только, ради Бога, без тени нажима или намёка. — Бердюгин, возвращаясь к столу, делает руками пасы, как гипнотизер. — Умоляю! Это наведет их на подозрение.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь.

Феоктистов поднял трубку телефона и стал набирать номер. Лицо приняло ироничное выражение.

— Аллё!.. Кто это?.. Ах, это ты, Шалыч. Ещё вас не арестовали?.. Ну-ну. Шалыч, у тебя машина под рукой?.. Хорошо. Слушай, вы, когда труп в “скорую” грузили, что-нибудь заметили на нём?.. Ничего, значит, интересного… А татуировку?.. Нет. Тогда я ничего не понимаю. На его теле выступили замысловатые рисунки. Два портрета, чем-то похожие на тебя и Галима. — Феоктистов прикрыл трубку и подмигнул Бердюгину. — Ты что, не веришь?.. Вот почему я и спрашиваю про машину. Давайте, садитесь, и одним махом сюда. Сами убедитесь… Ага, какая-то чертовщина. Ну, ждём. В анатомке…

Феоктистов положил трубку, и они с Бердюгиным рассмеялись.

— Ну, Толя… Ну, Анатолий Максимович… Надо же такое придумать. Экспромт получился на славу.

— А как ещё этих охламонов объе… горить?

Посмеявшись, Бердюгин направился к сейфу.

— Надо прибор настроить. Вы мне сейчас поможете.

Игорь Васильевич открыл сейф и вынул футляры. Феоктистов принял их и положил аккуратно на стол. Обращался с ними, как с чем-то бесценным, волшебным.

Бердюгин достал из-за шкафа штатив для фотоаппарата и стал устанавливать его на то место, куда показывал прежде, у двери возле окна. Привернул на него небольшую площадку.

— Несите сюда прибор.

Феоктистов взял со стола футляры и поднес. Бердюгин вынул трубу и прикрепил её к площадке ремешками. Затем стал монтировать к трубе поданную Анатолием половину бинокля. Вернулся к сейфу и извлек из него небольшой продолговатый прямоугольный предмет — электрический понижающий напряжение выпрямитель. Поставил его на подоконник, подключил от него провода вначале к сети, потом к прибору.

— Ну вот, и готово. Сейчас мы настроим его на то место, где мы с вами сидели. Так. Садитесь.

Феоктистов прошёл и сел за стол. Бердюгин некоторое время устанавливал прибор, поворачивая его из стороны в сторону на штативе. Потом замер, настраивая резкость. Феоктистов настороженно наблюдал за ним.

— Ну что же… Кажется, вы безгрешны, — сказал Бердюгин. — Над вашим челом нет ни одной души убиенного. Нет грехов.

— Что вы имеете в виду?

— Убийства, смертей…

— Есть, — не согласился Феоктистов. — Одна. При задержании два года тому назад убил одного мокрушника. Он меня тогда тоже ранил. Меня и моего товарища, Мишу Михалева.

— Помню тот ваш случай, сам оперировал вас и Михаила, — сказал Бердюгин и стал смотреть продолжительнее. Потом поднял голову и отрицательно покрутил ею. — Нет, Толя, если верить аппарату, то на вас нет греха.

— Как нет! Я ж его сам…

— Нет, Анатолий, не вы. Видимо, кто-то другой. У вас голова чистая. Так, легкий ореол…

Анатолий несколько обрадовано и в то же время недоуменно посмотрел на доктора и на прибор.

— Неужели Миша?.. Он же сам был тяжело ранен.

— Ну, чего не бывает… Теперь, давайте, я сяду.

Бердюгин прошёл к столу, Феоктистов — к прибору, чему-то улыбаясь: от проведенного опыта на душе как будто бы стало легче.

Феоктистов припал к прибору, лицо его начало вытягиваться.

— Ничего не понимаю!.. — удивленно проговорил он.

— Что? — спросил Бердюгин.

— Над вашей головой, словно нимбы из нескольких колец…

— Хм. Вполне возможно, — спокойно ответил Бердюгин. — Ведь для многих умерших я последний, кто прикасался к их телу, к трупу… Вот оттого-то, наверное, у меня так часто болит голова, порой, её как будто бы обручем стягивает, или веревочной петлей, — пожаловался он.

В коридоре послышались шаги, стук кованых сапог.

— Идут! — полушепотом сказал Феоктистов. — Я у окна, а вы их принимайте. Заговорите их чем-нибудь из сверхъестественных сил, религией. Бывают, мол, случаи… ну и так далее.

— Хорошо, хорошо…

Стоя у окна, Феоктистов принял задумчивый глубокомысленный вид.

9

Вошли Шалыч и Галимханов. Оба обеспокоенные, в глазах тревога и вопрос. Феоктистов, скрестив руки на груди, медленно повернулся от окна к ним.

— Проходите сюда, товарищи. Садитесь, — пригласил Бердюгин, показывая на стулья, один из которых освободил сам.

Гости прошли, не сводя встревоженных глаз с обоих присутствующих.

Бердюгин, отойдя от стола, прохаживаясь, начал разговор.

— Вы, пожалуйста, уж не сетуйте на меня. На нас… Но иногда в нашей жизни происходят такие чудеса, которые объяснить не сразу возможно… Вы культурные люди, прочитали немало книг, наверно, знакомы с такими примерами из классической литературы, когда умершие вдруг начинают подмигивать или улыбаться, или даже кривить рожицы. Иногда даже поднимаются из гроба. А если взять примеры из Гоголя, там покойники даже летают в гробах, устраивают оргии. Есть случаи, когда слышат в доме голос покойного. А есть случаи, когда убиенные каким-либо образом пытаются указать на своих убийц: то ли жестом, то ли взглядом, то ли…

— Вы чо?.. Вы хотите сказать, што этого человека мы убили? — остановил доктора Саша. Лицо его побледнело, но хладнокровие не покинуло.

— Я, молодой человек, ничего не хочу сказать. Это скажет следствие. Я только хотел бы вас предупредить, что если вы, подойдя к покойнику, вдруг обнаружите на его теле что-либо необычное, то не пугайтесь. Ибо природа и Господь Бог ведают, что творят. Это мы не можем предугадать, а им… — Бердюгин многозначительно поднял палец и возвел к потолку глаза, словно священник на молебне.

За время его беседы, Феоктистов прошёлся дважды вдоль окна к стеклянному шкафу. Прохаживаясь, подошёл и к прибору. С любопытством обывателя осмотрел его. Даже коротко припал к нему глазом, оторвался. Встал, привалясь задом к подоконнику и посмотрел на собеседников. Потом, улучив момент, вновь припал к прибору.

Над Бахашкиным алел слабый нимб. Он чем-то напоминал нимб, который был над Бердюгиным, но слабее. Это насторожило Феоктистова.

Анатолий перевёл прибор на Галимханова и… позабыл про Бахашкина. Над головой Галима алел оранжевый шар и, что самое удивительное, в нём были видны глаза. Казалось, они излучали пучки света негодования и возмущения, направленные в затылок Галимханова. Анатолий заволновался, на лбу выступила испарина. Он оторвался от прибора и с шумом выдохнул, словно отпыхиваясь.

Бердюгин глянул на него и поднес ладонь ко рту: спокойно!.. И тут же проделал пальцами движение, напоминающее вытирание уголков рта. Феоктистов понял его предупреждение и повторил выдох уже с безобидно-задумчивым видом. Отвернулся к окну.

— Вы верите в Бога? — спрашивал Бердюгин милиционеров.

— Ха! Чё в него верить? Эти сказки нам ещё в школе разъяснили. Нет Бога, — парировал Галимханов.

— А Аллах?

— И Аллаха нет.

— А вы? — обратился Бердюгин к Бахашкину.

Тот пожал плечами неуверенно и растерянно. Он чутьём потомственного охотника угадывал опасность.

— А жаль. В Бога надо верить. Но если даже не верить, то хотя бы носить в себе извечные Христовы истины: не убий, не укради, возлюби ближнего, как самого себя… Вам эти истины известны, ведомы?

Бахашкин было закивал головой, Галимханов вдруг вскипел.

— Доктор! Вы зачем нас сюда выдернули? А? Аллилуйя нам читать?..

Феоктистов, после знака Бердюгина, через некоторое время вновь припал к прибору. При более продолжительном просмотре увидел не только глаза над головой Галимханова. Когда тот в раздражении повернулся к доктору, и голова его стала в профиль, то за ней отчетливо проявился профиль головы обваренного!

И это уже была голова с очертаниями лица пострадавшего, со шлейфом оранжевых волос, с постепенным низведением их в пустоту. А лучи, исходившие из глазниц, как две узкие яркие струи света, били ему прямо в затылок. Создавалось такое впечатление, что они пытаются прожечь его, но лишь искрами рассеивались от черной оболочки головы Галима, как от каски. Похоже, эта броня была не прожигаемой.

“Неужели такое может быть?!. — Прошептал пораженный Анатолий. — Чу-де-са!.. Убийца! Вот он, убийца! И с железобетонным черепом”.

Феоктистов оторвался от прибора и повернулся к окну, чтобы успокоить волнение. Потом пришёл на помощь Бердюгину, незаметно сделав тому знак: подойти к прибору…

— Так говоришь, для тебя Бога нет, и Аллах тебе не авторитет?.. — не спеша, проходя по периметру кабинета, спросил Анатолий.

Галимханов уставился на него с подозрительностью.

— А жаль. Кому-кому, а тебе, Галим, надо было бы перед кем-то из них покаяться.

— С чего это вдруг?

— Грехов за собой не чувствуешь, что ли?

— Хм. Может док или ты попы, а нам перед вами исповедоваться?

Доктор, прохаживаясь по кабинету, проговорил:

— Я, молодой человек, в священники не гожусь. На моей душе грехи есть. Хирургу, похоже, невозможно без них. А вот вам, как говáривал незабвенный Феликс Эдмундович, нужно обладать холодной головой, чистыми руками, и горячим сердцем. Вы уж извините меня, что я вам напоминаю прописные истины…

— А что тут извиняться? — прервал доктора Анатолий. — Все правильно… — обратился к Бахашкину. — Шалыч, прежде чем Игорь Васильевич вас впустит в анатомку, давай поговорим по душам. Ты же не первый десяток в органах, и понимаешь, что бывает с теми, кто превышает свои права, полномочия, — узкие щелочки глаз бурята дрогнули в тревоге. — Поэтому давай на прямоту. Прежде, чем задержанного определить в душевую кабинку, ваш док осматривал его?

Наступило молчание. Глазки бурята забегали то на Галимханова, то на Феоктистова. Он заводил руками по икрам; на казанках пальцев потемневшие от йода ссадины. Заметив на них взгляд Анатолия, Шалыч смутился и спрятал кисти рук меж ног.

— Да нет, кажись… — ответил он неуверенно.

— Ты чо мелешь?! — воскликнул Галимханов. — Осматривал!

— Хм. И какую же он определил степень опьянения?

Друзья переглянулись.

— Мы не знам… Он знат… — заговорил Шалыч.

— Шалыч…

— Да чо ты к нему пристал? Мáлина получила от нас все необходимые показания. Ей заниматься должностными нарушениями, а не тебе.

“Ага, Галим нервничает, пытается сбить разговор”. Феоктистов продолжительно посмотрел на Галимханова, с насмешливым прищуром, с ехидцей.

— Што смотришь, как Ленин на буржуазию? — спросил Галимханов с раздражением.

Анатолий усмехнулся.

— Слушай, Саша, в вашем деле нарушением и не пахнет.

— А чем же?

— Преступлением. Уголовщиной. Удивляюсь я твоей наглости. Здорово же ты в ней поднаторел в своем вытряхвителе.

— Неушта? — хмыкнул Галимханов.

— Почему"неушта". Очень даже ушта. Шесть лет назад ты был совсем другим. Веселым, простодушным, порядочным, можно сказать, парнем. А сейчас?.. Озлобленность, наглость, дерзость и, что самое отвратительное, безответственность. От безобидной шалости, таких, как обирание пьяных, до убийства…

— Какое обирание? Какое убийство? Ты, граф, говори, да не заговаривайся!

— То, что вы, кроме должностного оклада, еще прирабатываете тем, что изымаете у своих пациентов грóши, мне тут не надо и доказывать. У вас это обыденное дело. Вас в вытряхвитель это и притягивает. По крайней мере — тебя. К вам ведь туда целая очередь на работу. И людей-то подбирают послушных да покладистых. На чем наживаются, а! Крохоборы.

— Граф, слушай, я ведь не посмотрю, что ты следак. Могу съездить и по морде вашей светлости.

— По морде?!. Но ты! Ты сейчас имеешь дело не со своим подопечным. Я-то тебе живо руки пообломаю по самые лопатки, и штанишки поддержать будет нечем.

Феоктистов покраснел от ярости. Галимханов отвел от него глаза и потупился. Но, еще не сдаваясь, пробубнил:

— А чо оскорбляешься?.. Ишь, начальник большой стал. Счас начальник, а как надо кого из знакомых выручать из вытрезвлюхи, так сразу ко мне: “Саша, надо… Саша, без записей, — передразнивал Феоктистова. — А то у мужика на работе неприятности будут. Саш, будь другом…” А счаза вот как на друга наезжает.

— Так вы ж, идиоты, без разбора гребете. Вон, как этого, что сейчас в секционной лежит. Угробили ни в чём неповинного человека. Хоть бы пьяный был…

— Как?!. — воскликнул Бахашкин, подскочив, как будто его ошпарили или подрезали из-под низу, и медленно осел на стул. — Пошто: хоть бы пьяный был? Он и был пьяный!

— А ты его обнюхивал? Или ваш доктор?.. Сейчас получили анализ крови — алкоголь отсутствует. А при вскрытии установлен — инфаркт.

Бахашкин и Галимханов вытаращили на него глаза.

— Так что, Шурик, перефразируя известных авторов: пилите гири, то есть — ищите алиби. Да такие, чтобы они были весомее самой смерти человека.

Бердюгин отошёл от прибора взволнованным. Феоктистов глянул на него и незаметно показал кулак с оттопыренным вверх большим пальцем: класс!..

К их обоюдной радости ни Шалыч, ни Галимханов не заинтересовались прибором. Им стало не до него. Хотя поначалу у Галима возникало желание, если не посмотреть в эту штуковину, то спросить о ней. Забыл. Все из башки выскочило к чертям!

— Так это… Инфаркт может случиться и сам по себе? — проговорил Саша изменившимся голосом. В горле у него пересохло.

— Да, — ответил Бердюгин, — может. Но в данном случае ему предшествовали нервные стрессы, и самые, видимо, серьезные — это физические страдания, которым он подвергся.

— Вы так думаете или у вас есть доказательства?

— Почему же думаю? Я знаю. Об этом вам скажет любой хирург, терапевт.

— А… а… — зазаикался Саша, — судебно-медицинская экспертиза? Как она?..

— Уважаемый, вы не извольте беспокоиться на этот счёт. Заключения медэкспертизы скоро будут готовы. Собственно, они уже почти готовы, и Анатолий Максимович скоро будет иметь один из этих экземпляров.

— Ты удовлетворен ответом? — жестко спросил Феоктистов.

Галимханов неуверенно дернул плечом. Он и Бахашкин были сбиты с толку и подавлены.

— Ну, раз так, мы вас больше не задерживаем. Можете быть свободными. Пока свободными, — многозначительно сказал Феоктистов. — А на счет татуировки — я пошутил. Идите.

Шалыч и Галимханов тяжело поднялись и направились к выходу. У входа Бахашкин отчужденным, растерянным взглядом обвел прибор на штативе и вышел, как оглушенный.

— Удивительно! — воскликнул Бердюгин, как только милиционеры вышли и закрыли за собой двери.

— Потрясающе, Игорь Васильевич! Я чуть было не закричал от увиденного. Игорь Васильевич, какой вы умница! Примите мои поздравления. Это же переворот в криминалистике. Это ведь почище всяких детекторов лжи!

— Да, Толя, признаться, я это и хотел увидеть.

Феоктистов схватил руку доктора и с жаром потряс её.

— Я просто не нахожу слов, Игорь Васильевич. Одним словом — гениально!

— Спасибо, друг мой! И всё-таки не шибко… зазнаюсь.

Оба рассмеялись.

— Толя, вы всё поняли? Кто есть кто?

— Да! Шалыч косвенно причастен, надо полагать. Нимб над его тыквой слабый. А вот Галим!.. Ему душа убиенного жжет макушку. Он убийца!

— Ну, вот теперь, Анатолий Максимович, дело за вами: удастся ли вам установить виновность Галимханова? Тем самым — подтвердить наш эксперимент судебным решением.

— На это, думаю, много времени не потребуется.

— Только, Толя, пожалуйста, без горячки. Тут, понимает, нужна скрупулезная обработка дела, деталей. Ведь ваша работа потом ляжет в основу научного доказательства. А если наше с вами доказательство будет слабым, то вся работа будет низведена на нет. Это, — показал на прибор, — останется лишь забавной игрушкой. Если ещё останется? Понимаете?

— Игорь Васильевич, дорогой, я все прекрасно понимаю и разделяю ваше беспокойство. Но факт преступления очевиден, и я все детали следствия уже вижу. — Бердюгин утвердительно кивнул. — Сейчас мне нужен Вася Мизинцев. Он как, в состоянии будет со мной встретиться?

— Думаю, что да. Но говорить он вряд ли с вами сможет. Больше мычать да шипеть.

— А писать?

— Писать, пожалуй. Руки ему не отбили.

— И с медбратом тоже надо повстречаться.

— Ну, с этим проще. Его, наверное, отпустили.

— Вот это плохо. Его надо срочно перехватить!

— Я сейчас позвоню в приемную и узнаю… — оживился Бердюгин и поспешил к телефону. Набрал номер. — Кто?.. Маичка, где Глотко?.. Уехал вместе с милиционерами. Ну что же, спасибо, Мая. — Положил трубку и повернулся к Феоктистову.

— Жаль, — проговорил Анатолий. — Тогда я пошёл к Мизинцеву.

— Я вас к нему провожу. Только уберу прибор. Кстати, подумайте, как нам назвать его?

— Как! А у вас разве нет названия? — Феоктистов подошёл к доктору и стал помогать ему.

— Есть. Но думал, может вы, что-нибудь свое подскажете.

— Я даже не знаю… Скажите, какое вы ему дали название?

— Ультрафен.

— А что?!. Красиво. Вон, какие прически наводит!

Оба засмеялись.

10

В подземном переходе им встречались люди, в основном женщины в белых халатах. Бердюгин здоровался с ними, слегка кивая головой. Не заходя в “приемный покой”, вышли к лестничному маршу. Поднялись на второй этаж. Войдя в двухстворчатую дверь, попали в холл.

— Игорь Васильевич, нельзя ли пару-тройку листиков бумаги и ручку в ординаторской прихватить? — попросил Анатолий.

— Сейчас, подождите, — Бердюгин повернул налево и по мягкой дорожке прошел в ординаторскую.

Полы в холле были застелены ковровыми дорожками, паласами, у окна — ящики с цветами. В левом углу стоял телевизор на черной тумбочке. У окна, под высоким цветком, журнальный столик с медицинскими журналами, газетами, брошюрами. Справа — кожаный диван и несколько стульев. Обстановка мягкая, располагающая к отдыху. По периметру зала стояли и сидели несколько больных: у кого на руках, у кого на ногах аппараты Илизарова. Больные теплыми взглядами встречали Бердюгина.

Феоктистов с интересом осматривал больничную обстановку, в которой два года назад привелось быть в качестве пациента. В интерьер холла добавилось несколько цветов, их стало больше. На окнах зеленоватые портьеры.

Из ординаторской вышел Бердюгин, держа в руке листочки писчей бумаги и шариковую ручку.

Палата была четырехместная. В ней кроме Мизинцева никого не было. Он лежал у окна, и солнце, заливая ярким светом палату, согревало своими лучами больного сквозь простыню, под которой тот лежал. Мизинцев смотрел на вошедших, но бледное лицо в черных кровоподтеках под глазами и в ссадинах, не проявляло к ним никакого интереса.

Они подошли к кровати. Бердюгин пояснил:

— Он после уколов, местной анестезии. Пожалуйста, недолго, — и оценивающе оглядел больного.

Феоктистов понимающе кивнул и, когда врач ушёл, положил на тумбочку принесенные с собой листы пищей бумаги и ручку.

— Привет, Васёк! — сказал он и присел к нему на край кровати. — Ну, как ты?

Мизинцев что-то хрюкнул в нос и вздохнул.

— Да-а, — сочувствующее покачал головой Феоктистов, оглядывая его. — Здорово тебя отделали. Кто так постарался? Только не говори, что это у тебя наследственное.

На глазах парня заблестели слезы.

— Ну вот, значит, я правильно понял: тебе больно об этом вспоминать. Но ещё больнее будет, если ты не расскажешь, как всё произошло? Это раз. И второе — кто делал тебе столь впечатляющий макияж?

Мизинцев повернул в сторону голову, и с его глаз скатилась на подушку слеза.

— Василёк, ты не подумай, что я издеваюсь, но если ты и в самом деле будешь утверждать, что ты в пару играл с собственной головой в футбол, катал её по кафельному полу, то… — развел в стороны руки, — извини, кроме насмешки ты ничего не заслужишь. Поэтому, давай говорить серьёзно. Договорились?

Мизинцев тупо смотрел в окно.

— Договорились, — подытожил Анатолий, принимая его молчание, как согласие. — Так вот, Василёк, дело твоё хоть и омрачено пребыванием в больнице, однако, это не так ещё страшно. Это временное явление. А вот то, что твои друзья-приятели на тебя вешают сваренного, это, браток, посложнее.

Василий повернул голову и посмотрел на следователя выжидающе. Кажется, у этого мальчика светлеет в мозгу.

— Мне кажется, что ты мне ещё не веришь? Ну что же…

Он достал из кармана рубашки два листочка из амбарной книги в полоску, развернул их и подал: читай…

Мизинцев взял показания Бахашкина и Галимханова.

Феоктистов не мешал ему, наблюдал за ним. На его лице проступило искреннее сочувствие к парню."За что же он его так? Мясник", — подумал Анатолий о Бахашкине.

Мизинцев прочитал показания и подал листы обратно. Вновь отвернулся и тяжело вздохнул, сдерживая подступающее рыдание.

— Ну и это ещё не всё. Дело в том, что пациент ваш был трезв. Брали кровь на анализ: алкоголь отсутствует. И умер он от инфаркта. Болен он был ишемией. И то, что вы с ним проделали, привело его к смерти. Убит он вами. Кем конкретно, мне бы и хотелось установить. Если ты после этого… — показал листки, сложенные в четвертинки, — и того, что я к этому только что добавил, возьмёшь вину на себя — твоё дело. Вешай себе на шею ярмо. Бери грех на душу…

Мизинцев замотал головой из стороны в сторону, выражая, как видно, протест, хотел было что-то сказать, но зафиксированные челюсти не позволили. Получился стон.

— Тихо-тихо, Василий, лежи и не напрягайся. Я так понимаю, что ты готов обо всём рассказать?.. — Василий простонал. — В таком случае, давай так сделаем. Вот тебе бумага, ручка, и ты подробнейшим образом все изложишь. Договорились? — Парень стёр с лица слезы. — Подняться к тумбочке сможешь?.. Ну, тогда давай помаленьку. Я тебе помогу.

Анатолий осторожно, за руку, приподнял больного, посадил и подложил под спину подушку.

— Пиши, не торопись. И поточнее, каждая деталь важна. Тебя кто, Галимка отделал?.. Нет, Шалыч? Вот шайтан! Как же ты ему поддался, Василий? Вроде парень не из выболевших?..

Изо рта Мизинцева послышался шипящий звук, похожий на “жж…”

— Неожиданно?

Тот кивнул. Феоктистов усмехнулся.

— Ну, как же, начальник. Положено. Вы ж у него крепостные. Ударил по правой щеке, подставь левую. Уважить надо, а то как же. Я заметил на его казанках сбитые места. Бил насмерть.

Мизинцев непроизвольно издал стонущий звук.

— Хорошо-хорошо, не буду. Пиши. Я пока пойду, покурю. Кстати, у тебя есть курево?.. Я тебе оставлю.

Достал пачку “радопи”, одну сигаретку выдернул себе, пачку бросил на тумбочку.

— Вот. На сегодня хватит, а там, поди, друзья-сотоварищи позаботятся.

По телу Василия прошла холодная дрожь, он поёжился.

— Ну, пиши, не буду мешать.

Анатолий ушел. Мизинцев нехотя взял ручку.

11

Феоктистов заглянул в ординаторскую, спросил:

— Я могу видеть Игоря Васильевича?

Ему ответил молодой доктор.

— Он у завотделения Пежемского.

Анатолий прошёл дальше по коридору. Открыл следующую дверь с дощечкой под стеклом “Заведующий отделением”.

В кабинете находились двое: заведующий, почтенного возраста человек с пышной курчавой шевелюрой, приплюснутой сверху плешиной, и Бердюгин. Игорь Васильевич, завидев Анатолия, поднялся и пошёл ему навстречу.

— Что у вас? — спросил он, прикрывая за собой дверь.

— Пишет, — ответил Феоктистов, кивнув на палату. — У меня к вам просьба, Игорь Васильевич. Поскольку у меня появилось время, не могли бы вы организовать мне телефончик? Но так, чтобы я мог поговорить без свидетелей.

— Понимаю. Пойдёмте к старшей медсестре. Она человек с понятием, я думаю, разрешит.

По мягким дорожкам прошли вглубь коридора к окну. Бердюгин постучал в дверь, на которой была прикреплена дощечка “Старшая медсестра”.

— Да, войдите, — послышался женский голос за дверью.

Мужчины вошли. В кабинете за столом, повернувшись к вошедшим, сидела женщина средних лет. На голове ее возвышался высокий русый шиньон. Он делал ее старше, серьезнее, как заметил Анатолий, — монументальной женщиной. Наверное, гроза всего медперсонала.

— Клавдия Сергеевна, познакомьтесь. Следователь уголовного розыска, Феоктистов Анатолий Максимович.

Женщина кивнула и продолжила смотреть на доктора.

— Клавдия Сергеевна, пожалуйста, не в обиду…

— Нужен телефон? — перебила женщина. — Пожалуйста.

Она поднялась, кивнула следователю на телефон и, взяв Игоря Васильевича под руку, вместе с ним вышла из кабинета.

Феоктистов достал записную книжку и, подойдя к столу, снял трубку телефона. Набрал номер.

— Аллё, это ЛОУТ?.. Пожалуйста, Шпарёву Юлию Петровну… Ах, это вы. С вами говорит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов Анатолий Максимович, — он присел на стул.

— Очень приятно. То есть слушаю, — послышался в трубке торопливый голос.

— Я звоню вам по поводу вашего заявления. С того времени, как вы подали его и до сего дня, у вас что-нибудь изменилось?

— Нет.

— Значит, заявление остаётся в силе?

— Да-да, пожалуйста! Я прошу вас, — Шпарёва, похоже, прикрыла трубку рукой, голос стал звонче, вибрирующий, готовый сорваться на рыдание.

— Юлия Петровна, спокойнее…

— Хорошо-хорошо.

— Юлия Петровна, мне необходимо встретиться с вами.

— Когда угодно… Но желательно не на работе.

Феоктистов посмотрел на часы на руке.

— Сейчас шестнадцать двадцать. Вы, до какого часа работает?

— До шести.

— Если не возражаете, то давайте в часу, скажем, седьмом, и… — и, сам того не ожидая, предложил: — у вас дома, удобно?..

— Да, вполне. Я в половине седьмого постараюсь быть, и буду вас поджидать. Подходите.

— Договорились. Я с вами не прощаюсь.

Феоктистов положил трубку и болезненно поморщился: зачем?.. Перед глазами вновь возникла славненькая девчушка в коротенькой юбочке, с загорелыми ножками, по которым… Он тряхнул головой, но наваждение не проходило. Виноватые влажные глаза, доверчивая, мягкая улыбка… Он глубоко вздохнул."Совсем девчонку засмущаю. Может притвориться, сделать вид, что впервые вижу?" — спросил он себя и забарабанил пальцами по столу. И хоть испытывал смущение за свое неожиданное решение — появится у девочки дома — подсознательно же его влекло к ней, и этому импульсу он не смог противостоять. Какое-то наваждение…

12

В палату вошёл Бахашкин. Он был в белом халате, накинутом на плечи. Вошёл тихо, словно подкрадывался или изображал из себя виноватого и покорного зверя.

Мизинцев обернулся на слабый стук двери и испуганно засуетился, хотел было спрятать листы в тумбочку, и это ему почти удалось. Однако Бахашкин заметил его суетливость, насторожился.

— Прифет, Васса!

Тот достал из-под себя подушку, положил её в изголовье и прилёг. На приветствие Шалыча не ответил.

Шалыч с кошачьей осторожностью подошёл к кровати, посмотрел оценивающе на Василия. На смуглом лице посетителя не промелькнуло и тени сочувствия. Однако он заботливо спросил:

— Ну, как ты, Васса?.. Вот пришёл тебя попрафедать. Принес тебе тут коя-чо. — Показал сетку. В ней находилась литровая банка томатного сока, две бутылки"нектара"с мякотью, две плитки детского шоколада и несколько пачек дешевых сигарет"дымок".

— Тебе куды это все положить, а?..

Шалыч наклонился к тумбочке. Вася резко приподнялся на локоть, намериваясь рукой придержать верхний ящичек. Однако рука Бахашкина преодолела её сопротивление и открыла ящик. Он увидел исписанные листы. Запустил руку вовнутрь, сгреб их в горсть, и отшагнул к окну. На подоконнике аккуратно кулаком разгладил, поднял к глазам писанину и начал читать. Он загородил собой солнечный свет, и на Мизинцева ложилась его тяжелая тень.

Василий со страхом следил за Шалычем. Глаза его тревожно бегали по палате, ища защиты, натыкались на дверь, поджидая Феоктистова. Наконец он сбросил с ног простыню и, перекатившись через соседнюю кровать, попытался выскочить из палаты.

— Стой, сабака! — послышался сзади резкий голос Шалыча, и стук сапог.

Бахашкин настиг Мизинцева у двери и, схватив за пижаму за шиворот, рывком дернул назад. Вася, едва не падая, провыл что-то, пытаясь звать на помощь. Шалыч зло ткнул ему в спину кулаком, и тот, пробежав по палате, спрятался за свою кровать. От страха он потерял над собой контроль и ещё немного полез бы под кровать. Бахашкин вновь поймал его за шиворот.

— Васка, ты пошто такой дурак, а?.. Большой, а соображая нету.

Он ещё раз ткнул его, но уже в грудь, и Василий упал на постель. У Бахашкина, и без того плоское смуглое лицо потемнело еще больше, и казалось, округлилось, в щелочках глаз засверкал дикий блеск. Мизинцев с ужасом смотрел на него.

— Васса, мы с тобой как дагаваривались, а?.. Я тебя об чём просил, а?.. Ты меня што, живьём закопать хош, да, гнида?.. — шипел Бахашкин. Он медленно присел на кровать и обеими руками, как коршун, нацелился на горло Мизинцева.

— Нет! Нет!.. — сипел стянутыми челюстями Вася, пытаясь выползти из-под Шалыча.

Короткие толстые пальцы на мгновение замерли над лежачим, потом собрались в кулаки. Один из них опустился на голову парня.

Палата встряхнулась, и потолок навалился на больного…

Мизинцев пришёл в себя от боли в челюсти, от шлепка по щеке. Шалыч приводил его в чувства.

— Ва-аска, извини, не хотел я. Прасти, дарагой. Совсем нерва ни к черту… Совсем больным сделался… — бормотал Бахашкин чуть не плача. — Вот работа, пропадай она в пропасть. Васка, прасти, а? Я ж тебя люблю, сабаку такую. Ты вспомни, как я тебя любил, а? Тебя больше, чем Сашку. Тебе и карманных старался больше давать. Так, да?.. Я себе того не отстегивал, што тебе отдавал. Вот честна слово! — приложил руку к груди… — Любил я тебя, ага. Ну, побил маленько, так это не со зла, однаха, нерва. Ох-хо! — вздохнул тяжело. — Пойми меня, однаха. Не хотел я. Получилось так… Дома папа, быват, тоже побьёт детей, так и што? На каждый поджопник внимания обращать, да?.. Злиться, да?.. Заживёт, Васка, и мы опять будем вместе работать. И я опять тебя любить буду. И получать ты теперь больше будешь, чем раньше получал. А? Васса?.. Зачем на меня пишешь рапорт, а? Неужто у тебя совсем совесь пропала, а?.. Вспомни, как ты ко мне просился, а? Я ить тебя принял. А мог бы и другова, аха. Вас вона сколь желающих на рупь дармовой. Худо ли по окладу, а то и боле ишо прирабатывать, а?.. Пьяных-то вона сколя в городе. За месяц сотни-полторы, и по десятке с каждого хотя б, а? Однаха, неплоха, а?.. Васка! Будь и ты шеловеком, а?.. Не пиши, не надо. Давай я это порву, а ты больше не пиши, аха? — Бахашкин скомкал листочки, сломал ручку и все это засунул себе в карман бридж. — Так она лучше будет, аха?.. Но-о, Васса, если ты будешь сукой, я тебя… как паута: на шею петлю надену, а в жопу соломку вставлю. Ох, и высоко ты у меня запорхаш.

Бахашкин закрутил пальцем и повел рукой снизу вверх, изображая полёт насекомого. На грубом лице бурята промелькнула шальная усмешка. Мизинцев закрыл глаза.

— Так ты, Васса, понял об чём я прошу, а?

Мизинцев согласно затряс головой.

— Смотри, паря, если што, я тебя везде найду… Говори всем, што падал. Лицом об кушетку, об пол убился. Темно было, туман был, плохо видел. Аха, а?

Мизинцев тряс головой. Но глаза его постоянно косились на дверь. Он ожидал появления Феоктистова, того же, как назло, не было. Вот так всегда!..

Василий боялся. Очень боялся. Но даже ни самого бурята, а боли. Ту, которую он пережил, ему хватит до гроба. А Вася до жути не хотел её повторения. Ему нужна передышка, и он готов её заполучить любыми способами: унижением, слезами, согласием на любые сделки. Но уж потом… Потом будет праздник и на его улице. И уж какой праздник!

Он уже представлял, что первый выстрел из пистолета он сделает буряту в правую ключицу. Шалыч первый удар нанес правой рукой. Второй выстрел — в ногу, и тоже в правую. И третий, контрольный — в голову. Но последний после того, как насладится его муками…

— Ну, раз так, то вота: пей, ешь, кури, — обрадовано заговорил Шалыч. — Мало будет, я потом ишо принесу. Я скоро потом приду, аха, попрафедую… Саша тебе прифет передавал, однаха, забыл было. Совсем с ума с вами выжил… Ну ладно, я пошёл. Машину нельзя долго держать, понадобица скоро может. Вечер скоро, ага. Работать надо. И за тебя трудица будем, аха. Деньги зарабатывать. Выдешь с больнице, а у тебя уже вот такой карман будет.

Шалыч поднял ладонь над карманом галифе и, показав ею окружность над ним, засмеялся ободряюще. Желтые зубы сверкнули в оскале. Подхихикивая, словно сбрехивающий пёс, взял в обе руки безвольную руку Мизинцева и, осторожно потрясывая её, попрощался:

— Пока, Васса. Не скучай и паправляйса. А на меня не сердиса. Я побил, я и пожалею. Будь хорошим шеловеком, а не сабакой, и я к тебе буду хорошим. Я ить тебя, как сынка полюбил, аха.

Он наклонился, готовый поцеловать парня, но передумал.

— До свидания, Васса. Лечиса.

Ушёл косолапой, покачивающейся походкой, словно с тяжелой ношей на плечах.

Солнце ослепило бледное лицо Мизинцева, его слезившиеся глаза, подрагивающие губы. Он с облегчением вздохнул.

13

"Так. Вернёмся к нашим убийцам. Что-то я хотел? — мысленно спросил себя Феоктистов.

Взгляд его был направлен на репродукцию с картины Васнецова, что висела на стене над столом. На ней добрый молодец увозил девицу на сером волке."Хороший волк, в любви знает толк…" — усмехнулся сам себе, — поэт! — взгляд его опустился на календарь, напечатанный ниже картины, и остановился на цифре тринадцать. Тринадцатое… Мнда, веселый денёк, ничего не скажешь.

Достал записную книжку и стал просматривать её. На страничке с пометкой"медвытрях", нашел запись и оживился.

— Ага, позвонить в ЖЭК! — снял трубку и набрал справочное города. После справочного, набрал номер ЖЭКа.

— Аллё! С вами говорит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов. Девушка, будьте любезны, скажите, какой участок обслуживает район, где располагается медвытрезвитель?.. В таком случае дайте мне номер телефона главного инженера… Ну, хорошо. Начальника ЖЭКа. Так… — записал. — Спасибо, — хотел было вставить какую-нибудь шутку, комплимент секретарше, но в трубке запикали кроткие гудки. — Хм, как автоответчик…

Набрал новый номер. Длинные гудки. Положил трубку и вновь стал листать книжку. Наткнулся на запись — "утопленник".

— Вот черти! Совсем утопленника выбили из головы.

Поднялся и быстрым шагом вышел из кабинета.

В коридоре стояли две женщины: старшая медсестра и незнакомая женщина в белом халате.

— Клавдия Сергеевна, где сейчас Игорь Васильевич? — спросил он.

— Спустился вниз. Наверное, в анатомке, — ответила хозяйка кабинета.

— У вас есть ее номер телефона?

— Да, там в справочнике. По местному, сангородскому.

Феоктистов поспешил обратно в кабинет. Отыскал на столе между бумаг справочник. Нашел в нем нужный номер.

— Игорь Васильевич, извините. Я совсем забыл, у меня ведь ещё к вам есть дело. К вам сегодня привозили утопленника?.. Так. Что вы можете сказать по нему?.. Так. А где он сейчас, в холодильнике?.. Это какой день пошёл, как он умер?.. Ага, Игорь Васильевич, а что если сейчас на нём продолжить наш эксперимент?.

И услышал встревоженный голос Бердюгина.

— Толя, если у вас есть время, то спускайтесь сюда. Здесь поговорим. По телефону не надо.

— Хорошо! Бегу. Только сделаю один звонок.

Но телефон начальника жилищно-коммунального участка молчал. Феоктистов с сожалением положил трубку и направился из кабинета.

14

В анатомке его поджидал Бердюгин. Он был одет в теплый синий байковый халат.

— Вам, Толя, придётся одеться потеплее. В холодильнике прохладно.

Снял с вешалки такой же, как на нём, халат и подал Феоктистову. Прошёл к сейфу, открыл его и достал футляры с приборами. Анатолий без напоминаний взял туб, и они направились из кабинета.

Ионовый свет, льющийся с потолка, освещал холодильник. Большое, облицованное кафельной плиткой помещение. На широких лежаках лежали три трупа, двое мужчин и одна молодая женщина.

У всех на животах большие продолговатые разрезы. Они были сшиты нитками.

На свободном лежаке доктор смонтировал ультрафен, подключил его к батареям, лежащим в кармане.

Анатолий стоял и смотрел с сочувствием на труп женщины.

— Жаль. Молодая… Могла бы сколько нарожать. А сколько принести радости мужикам. Муж-то есть?

— Не знаю. Наверное. Кто-то же принёс для неё одежду. В пять часов должны забрать. Кстати, я Филипповича отослал, скоро должен вернуться. Поторопиться надо… Берите ультрафен. Смотрите… Вон, на дальнем лежаке, посиневший…

Феоктистов поднял прибор и направил его на труп. Над ним было точно такое же оранжевое свечение, какое он видел над обваренным, только вдвое выше, и пульсация более ритмичная, глубокая. Над головой нет красного оттенка и “сердце” лишь слегка потемневшее. Под потолком висел грустный образ утопленника.

— Что видите? — спросил Бердюгин.

— Если верить вашей гипотезе, то этот человек может винить только себя. Он погиб по собственной инициативе. А вот свечение над ним выше и тревожнее.

— Да, уже третьи сутки пошли, как он погиб. Скоро душа покинет его.

Феоктистов перевёл прибор на женщину, и его внимание задержалось на ней дольше. Интерес вызывала не только её душа, но и тело, безукоризненные формы его: лицо, длинная шея, покатые плечи, округлые груди с торчащими вверх темными сосками, гладкий живот, обезображенный швом, ровный бритый лобок с трещинкой, уходящей в промежность длинных красивых ног.

— Как жаль… Как жаль, — вслух сказал он о женщине.

Красоту женщин Анатолий понимал и умел ценить…

Свечение над её трупом трепетало,"сердце"было темным и у пяток и над головой висело красноватое облако. Душа её находилась в печали и возмущении.

— А вот эту красавицу убили… — сказал Анатолий.

— Да, акушерка-надомница.

— За такую женщину я не знаю, чтобы с ней сделал… — с чувством проговорил он.

В коридоре послышались шаги.

— Толя, это Филиппыч! — забеспокоился Бердюгин. — Ему обмывать, одевать трупы. Может сейчас войти сюда.

Феоктистов передал прибор Игорю Васильевичу. Сдернул с себя халат и накинул его на прибор. Взял его из рук доктора вместе с ультрафеном. Бердюгин вынул из кармана халата батареи и все это Анатолий осторожно упаковал в халат.

— Игорь Василич! — послышалось за дверью.

— Ойюшки! Филиппыч, я здесь. — И Феоктистову: — Вы сейчас выйдите и подождите меня.

— Хорошо. — Помедлив, Анатолий спросил: — Игорь Васильевич, можно я с ним… — показал взглядом на прибор, — поднимусь к Мизинцеву? — почти шепотом добавил, — полную тайну гарантирую. Только заультрафеню и назад…

Бердюгин поморщился недовольно. В другой момент он бы категорически запретил использовать ультрафен за пределами морга и без его участия. Но тут был захвачен врасплох появлением Филипповича.

— Он ничего и не поймет! — настаивал Анатолий.

Открылась дверь, и вошел маленький, лет шестидесяти человек в двух халатах: в белом и поверх — байковом, синем.

— А-а, Толя, привет! — протянул сухую жилистую ладонь. Кивнул на труп женщины. — Не твоя ли красавица?

— Нет, Филиппыч, не моя.

— Гарная дивчина. Не убереглась, голуба. А ты за кем пришёл? — показал глазами на сверток в его руках.

— Нет, Филиппыч, ни за кем. Это по другому назначению… Ну, я пошёл, Игорь Васильевич?..

Доктор кивнул, но лицо его выражало недовольство, несогласие с затеей Анатолия.

— Я мигом!

Феоктистов выскочил из холодильника и едва ли не бегом устремился по подземному переходу.

15

В палате кроме Мизинцева находилось ещё двое больных. Оба с аппаратами Илизарова. У одного на руке. У второго на ноге, выступающий сквозь натянутую на него пижамную брючину. Больные лежали на кроватях.

Вбежав в палату, Феоктистов остановился.

— Мужики! — обратился он к больным. — Простите, извините, но будьте так любезны, выйдите на минуточку. Я следователь, и мне — ой как надо — с этим больным переговорить с глазу на глаз.

Положив на стол халат с ультрафеном, достал из заднего кармана брюк служебное удостоверение.

Больные переглянулись и с неохотой поднялись. Тот, у которого аппарат был на ноге, ушёл на костылях.

Феоктистов переложил сверток на освободившуюся кровать и стал разворачивать. Достал ультрафен. Все проделывал в спешке, молча, и оттого его действия вызвали тревогу у Мизинцева.

— Вася, не бойся. Это не смертельно…

Анатолий, спрятав батарейки в карман брюк, поднял ультрафен, настраивая резкость, стал подходить к нему ближе.

Над головой Василия алел слабый оранжевый нимб.

— Вася, ну-ка поверни бестолковку.

Мизинцев обиженно хмыкнул, но команду выполнил, повернулся к окну.

— Хоп! Готово. Спасибо, Васёк. Этот эксперимент тебе только на пользу. Можешь считать — твоё алиби, — говорил Анатолий, упаковывая аппарат. Уже со свертком подошёл к кровати Василия. — Ну, как, Вася, написал? — спросил о рапорте.

Василий промолчал, отводя глаза в сторону.

— Что, ещё не готово?.. Ну, парень, за это время, пожалуй, роман можно было бы настрочить.

Мизинцев тяжело украдкой вздохнул.

— Вась, я что-то не пойму. Ты писал или не писал?

Василий отрицательно покрутил головой.

— Почему? — спросил Феоктистов обескуражено. — Ты что спал или?.. — И тут взгляд Анатолия наткнулся на подарки, оставленные Бахашкиным. Они лежали на тумбочке не тронутыми. На лице промелькнула догадка. — У тебя кто-то был?

Василий не ответил.

— Ты что, решил в молчанку отыграться? Так что ли?.. Нет, паренёк, не та ситуация. Говори, кто был?

У Васи заслезились глаза, и он попытался повернуться на бок, укрыться простынею.

"Тебя-то где чёрт носил? Не мог прийти раньше!.." — с обидой и злостью подумал он.

— Слушай, Вася, ты уже не мальчик. Двадцать четыре годика, мужчина. Давай по-мужски и говорить, — потянул Анатолий с него простыню, приседая к нему на край кровати. — Говори, кто был: Галим, Шалыч? Ну?..

Мизинцев стер с глаз слезы и поманил Феоктистова к нему наклониться. Зашептал. Говор его был едва понятен.

— Я сам с ним разберусь, — перевёл его шипение Анатолий. Мизинцев закивал головой. — Как только выйду на работу… отсюда.

— Ага, по-онятно, — отклонился от него следователь. — Но только я тебя вынужден огорчить, орёлик. Ты из больницы попадешь не на работу, а в капезе. У меня есть все основания ходатайствовать о твоём аресте, как опасного преступника. Не веришь?.. Вот смотри, — и стал на пальцах считать, загибая их. — Насмерть вами, а вернее, тобой забитый человек — раз. Показания твоих коллег-приятелей — два. И твое личное признание — три.

Мизинцев отрицательно закрутил головой.

— Что, не так?.. Тогда говори, кто у тебя был?

Мизинцев прошипел: ша-ыш…

— Бахашкин? Так, понятно. В общем, так Василий. Я помогу тебе выкрутиться. То есть ты, конечно, понесешь наказание, какое заслуживаешь. Может, тебя из милиции турнут на вольные хлеба. Возможно, годик-другой химии припаяют, или условно. Но чтобы наказание было именно то, какое ты заслуживаешь, по тяжести содеянного и не более. А оно будет таковым только в том случае, если ты сам того захочешь. Понял?.. Для этого ты, не смотря ни на что, напишешь мне всё, что произошло в медвытрезвителе, и только правду. А нет… — развёл в сторону рукой, выражая тем самым сожаление. — Так что решай сам. Сегодня я к тебе больше не приду, нет у меня времени, чтобы только с одним тобой возиться. Приду завтра, возможно, послезавтра. Не будет показаний, пеняй на себя. А сейчас, пока.

Феоктистов поднялся. Оценивающе посмотрел на подарки и усмехнулся.

— Что-то не больно-то твой начальничек щедрый. Сигареты купил такие, какие не всякий бич курить станет. Видать, не хватило премиальных на приличные? Не ценит тебя Шалыч, не ценит. Хм…

Ушёл из палаты со свертком. Мизинцев, оставшись один, расплакался.

16

Бердюгин встретил Анатолия в беспокойстве. Он уже не находил себе места.

— Толя! Ну, разве так можно?!. Вы погубите все дело на корню. Нельзя же так безответственно относиться!..

— Не волнуйтесь, Игорь Васильевич! Всё прошло тихо и шито-крыто. Никто ничего не видел. Один Мизинцев в палате был. Да и то ни о чём не спросил. Ему сейчас не до аппарата.

— Вы уж очень долго отсутствовали. Я хотел было за вами бежать.

Бердюгин закрыл кабинет на ключ. Принял от Феоктистова прибор в халате. Недовольство его ещё не улеглось, и он разборку ультрафена проделывал сам на столе. Уже подходя к сейфу, спросил:

— Что случилось?

— Да эти мерзавцы приходили. Припугнули парня. Лежит с мокрыми глазами, обставленными фингалами. Беспомощный, как ребёнок.

— Да… Ну, а что выяснилось? — Бердюгин кивнул на прибор, ставя футляры в сейф.

— Похоже, он соучастник, но мелкий, — пошутил. — Над ним нет рассерженной души. Маленький, но соучастник. Но они сделают из него козла отпущения. — Анатолий подсел к телефону. — Игорь Васильевич, я сделаю звонок? — тот кивнул.

— Алле, это ЖЭК?.. Наконец-то. А кто у телефона?.. Вас беспокоит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов. У меня к вам имеется один вопрос. Скажите, вы сегодня проводили ремонтные работы на трубопроводах холодной и горячей воды, поступающие к медвытрезвителю?.. Нет?.. А может в соседних домах?.. Тоже нет. Хорошо. В таком случае подготовьте, пожалуйста, справку… Да, именно такую. Завтра в течение дня я или кто-нибудь из наших сотрудников к вам подъедем… Вас не будет!.. Хорошо, оставьте у паспортисток.

17

Бахашкин был взбешён. Смуглое лицо было мрачным. Встревоженные глаза — злыми. Сопел так, как будто в нос ему вставили свистки от детских резиновых игрушек. Галимханов, выруливая со стоянки сангородка на дорогу, идущую вдоль трамвайной линии, бросал на него косые взгляды.

— Ты чего? — спросил он. — Нашатырки нюхнул?

Тот ещё больше засопел и его, как прорвало, стал страшно материться, собирая всех святых и грешных в кучу.

— А-а, сабака! Падаль! Он, ить, нас с потрохом продал! Во! Видел? — Бахашкин выдернул из кармана листы. — На двух бумагах накатал! Графу написал, ты понял? И не он вовсе включил горячу воду, а ты!

— Я?!. Не помню… — с нарочитой растерянностью пробормотал Галимханов.

— Не помню… — передразнил его Бахашкин. — Тут одна из двух: или он включил, или ты.

— А может, есть третий, а?

— Какой?..

— ЖЭК. Он мог выключить холодную воду…

Бахашкин промолчал. Подъехали к перекрестку, где находились техучилище, аптека и столовая №5. Приостановились у светофора. Потом машина, обогнув столовую по описанному кругу, устремилась по улице Восточной на окраину города к медвытрезвителю.

— Слушай, Сашька, ты как с графом живёшь? — вдруг спросил Бахашкин.

Сашка пожал плечами.

— Да так… Раньше вроде бы ничо, а счас сам вишь как.

— Надо сделать так, Сашька, штобы он это дело замял. Или отдал его прокуратуре.

— А что это даст?

— Я с братом двоюродным свяжусь. Щас же. Он теперь бальшой шеловек, в прокуратуре Улан-Удэ работает, прокурором. Кстати, он начинал там работать ишшо со времен Блатштейна Якова Абрамыча.

— О-о!..

— Ага. — Шалыч оживился. — Они и счас хорошо друг к другу относятся. Уважают друг друга.

— А што, Блатштейн разве в Улан-Удэ был? В прокуратуре работал?

— Работал, Сашька, работал. Да ишшо как работал. Он ведь первым прокурором в Бурятии был при товарище Сталине. Понял, первым!.. — сделал многозначительный жест, подняв вверх указательный палец. — На всю республику. Ево до сих пор там помнят.

Галимханов понимающе кивнул: наломал, видать, дровушек… — но глаза его тоже засветились надеждой.

— Так надо, штоб граф отдал это дело прокуратуре. Или б совсем свернул. Для нас это надо, понял?

— Понял, Шалыч, понял. Попробую. Но и ты не спи, действуй. Крути своего брательника.

Медвытрезвительский воронок, миновав город, свернул в свой проулок.

За столом дежурки сидел медработник Глотко и заканчивал разговор по телефону.

— Кто звонил? — спросил Бахашкин, войдя.

— Феоктистов, следователь, — ответил Глотко, положив трубку.

— Што ему?

— Да шо, это, просит, шобы я завтра к нему явился к десяти часам в квартал “А”. Повестку выпишет на месте.

— Сказал зашем?

— Да не. Поговорить хочет.

— Поговори-ить, — передразнил Галимханов. — Он с тобой там наговорит лет… на пять.

Глотко непонимающе посмотрел вначале на него, потом на начальника.

— Пациент-то наш, оказывается, трезвым был.

— Ой-ёо!..

18

— Мамочка, ты представляешь, что сегодня со мной приключилось?..

Юлия Петровна, открыв своим ключом дверь, входила в квартиру.

Анечка услышала мать еще за дверью, по движению ключа в замочной скважине, и поспешила ей навстречу. Она с нетерпением ждала ее прихода с работы.

Юлия Петровна положила связку ключей в сумочку, которую повесила под полочку детской вешалки.

— И что же? — спросила она заинтересованно, почувствовав необычное возбуждение дочери.

— Ко мне пришли месячные!

— Наконец-то! — с облегчением вздохнула мать и обняла дочь. — Как ты меня порадовала. Прямо гора с плеч. Поздравляю! Теперь ты совсем здоровая и взрослая. — Она поцеловала дочь в голову.

Столь долгое отсутствие месячных у девочек явление крайне редкое, и для Ани наступал критический срок, после которого потребовалось бы хирургическое вмешательство с нелегкими последствиями для девочки. Тут было из-за чего волноваться.

— Да, но ты не представляешь, в какой конфуз я с ними попала! — голос дочери с радостных интонаций снизился до шепота, до всхлипывания. — С утра пораньше мы поехали с Ленкой, с Нинкой и с Сережкой на водохранку, позагорать и покупаться. Ну и покупались, и позагорали. А потом мне начало низ живота резать. Ну, думаю, порежет-порежет и пройдет. Сколько раз уж так было. А оно нет. Все сильнее и больнее. Словно мне ерша кто в воде туда запустил. Прямо спасу нет, до слез. Потом как будто бы оторвалось что-то, и мне в плавки!.. Я чуть было от стыда не сгорела, когда Ленка сказала, что у меня на них пятна красные. Как стыдно было Сережку. Я бегом по дамбе к остановке автобуса. А автобуса нет!.. В кусты там забежала, травой давай обтираться. Думала, все успокоилось, до дома доеду. А это дело, оказывается, за один приступ не заканчивается. В автобусе из меня опять, как из ведра. Мамочка, какого я стыда натерпелась!.. — Аня прикрыла лицо руками и уткнулась матери в плечо. — В автобусе надо мной смеются. Пацаны хохочут, тетеньки отворачиваются. А я… а я ничего поделать не могу с этим делом. Ноги сжимаю…

Юлия Петровна, сочувствуя и переживая за дочь, прижала её голову к себе. У неё выступили слезы на глаза.

— Бедняжка, представляю, каково же тебе было.

— Тетеньки отворачиваются… мальчишки смеются, хихикают…

— Что поделаешь? Дикий у нас народ. Над вполне естественными явлениями смеются. Успокойся. Пойдём в комнату присядем.

Юлия Петровна, переобувшись в тапочки, повела дочь в зал. Присев вместе с матерью на диване, Аня кулачками стерла мокроту с глаз и продолжила:

— Хотела уж из автобуса выскочить и пешком, десятой дорогой от города до дому бежать. Тут какой-то молодой человек в квартале ”А” сел в автобус. Так он их успокоил, прицыкнул на них. Снял с себя майку и мне дал. Загородил меня своей рубахой. Он и майку мне оставил. Вон она висит, на балконе. Я её постирала.

— Он что, зайдёт за ней? Ты дала адрес?

— Да. Он сказал, если время будет, то забежит. А нет — так оставил в подарок. Ой, мамочка, я хоть потом в трамвае, а потом домой без страха бежала. Как стыдно, мамочка… Если бы не он, я прямо не знаю. Умерла бы, наверно…

— Представляю… — с сочувствием проговорила мать. — Спасибо ему. Видать, умный человек. Дай Бог ему здоровья.

Они какое-то время ещё посидели, наполненные переживаниями. Поплакали. Потом посмеялись.

Полосатая майка-тельник покачивалась за окном на ветру на балконе.

19

Автобус восьмого маршрута был переполнен, оттого шёл медленно, натужно покачиваясь и скрипя, жестко постукивая амортизаторами на неровностях. За окнами проплывали дома, стоящие вдоль проспекта Карла Марса, гостиница"Саяны", площадь Ленина, универмаг — массивный, серый. За ним Агентство"Аэрофлота".

Дважды тряхнуло до сотрясения в мозгах на перекрестке с улицей Школьной, переименованной в ул.Файзулина, где слева, качаясь, проплыл ресторан"Кедр", располагающейся на первом этаже белокаменной гостиницы"Сибирь". Напротив неё — кинотеатр"Мир", за которым проходила улица Чайковского, — улица освобождения из душегубки разморенных существ.

Хоть в автобусе окна были открыты, однако в нём стояла жара, тела пассажиров раскалены, словно каждый из них представлял нагревательный элемент: прикоснись — ожжёшься.

— Остановка"Парк Строителей", — послышался хриплый, видимо распаренный от жары, мужской голос из репродуктора.

Анатолий выскочил из автобуса, как из стерилизатора, оттянул на груди и на спине прилипшую к телу рубашку.

Фу-у, жарища!..

На улице легкий ветерок приятно обдувал тело, и казалось прохладнее.

По улице Чайковского, широкой, с двухсторонним движением, с трамвайными линиями по средине, автомашины проходили с прицокивающим шуршанием шин по нагретому асфальту. Большегрузные машины сопровождал такой шум, как будто на их колеса были надеты металлические цепи.

Анатолий с группой пассажиров, вышедших из автобуса, перешёл на левую сторону улицы и пошёл по тротуару, мимо ателье по ремонту бытовой техники, букинистического магазина, почты. После рабочего дня тротуары были переполнены пестреющей людской массой. Кто-то забегал в ателье, на почту. Кто-то, пополняя домашние библиотеки, — в"Букинист".

Но большая часть народа устремлялась к продовольственному магазину"Радуга", затаривать свои авоськи хлебом насущным, а если удастся, то чем-нибудь и из мясных изделий — последние годы почему-то в этих видах продуктов становится всё острее ощущаться дефицит, как впрочем, и на продукцию книгоиздательства.

Вдоль тротуара, с обеих его сторон, стояли густые ряды акаций немного ниже человеческого роста, увешенные желтыми соцветиями цветков, как гирляндами. Феоктистов шёл к панельным пятиэтажным домам"хрущёвкам". Их было три, и все они выходили на улицу торцами. Он шагал, испытывая в себе смущение и в то же время желание увидеть девчушку, с которой так необычно его свела сегодня судьба. Девчонка, как девчонка, малолеток, ребенок, чуть старше сестренки Леночки… Он свернул к среднему дому и пошёл вдоль подъездов, присматриваясь к дощечкам с номерами квартир над их дверями. Свернул в один из них и, не торопясь, стал подниматься по лестничному маршу.

Поднявшись, постоял на площадке…"Но мы-то здесь на долгу службы!"Щелкнул пальцами и вдавил кнопку звонка.

20

Дверь открыла женщина. Слава Богу, не Анечка!

Женщина была в цветастом в розах переднике поверх платья. Русоволосая, лицо овальное, приятное, даже красивое. Годы былую прелесть ещё не пригасили. Она была среднего роста, лет сорока и довольно стройная, что в таком возрасте сохранить не всем женщинам удается.

— Вы Шпарёва, Юлия Петровна? — женщина кивнула. — Здравствуйте. Я из уголовного розыска, капитан Феоктистов. Я вам сегодня звонил на работу, — Анатолий показал удостоверение.

— Входите, пожалуйста, входите…

Юлия Петровна посторонилась, и следователь шагнул в узкий коридор, который стесняла ещё и прихожая, состоящая из высокой тумбочки-колонки светлого дерева; из"взрослой"вешалки с верхней летней одеждой, где висели ветровки и болоньевый голубой плащ; и"детской", пониже. В помещении стоял вкусный запах жареной картошки, принесенный сюда из кухни самой хозяйкой. У Анатолия подвело желудок, проснулось острое чувство голода, — он сегодня даже не обедал.

— Мама, кто там? — послышался девичий голосок из кухни.

— Это следователь из милиции.

Феоктистов поспешно прошёл в большую комнату-залу, куда ему войти предложила Шпарёва. Он на доли секунды приостановился на пороге, оглядел комнату.

В зале стояли: темной полировки гарнитур, в нишах — книги, и на одной из них, в середине, стоял крейсер в миниатюре с надписью на борту — "Варяг". За стеклянными дверцами шкафчиков — посуда, хрустальная, фарфоровая; в углу у окна на тумбочке — черный телевизор; стол у стены и на нём, на середине, на красиво вышитой салфетке — стеклянная ваза с тремя тюльпанами.

Напротив входной двери стоял диван, покрытый темно-вишневым гобеленом, под цвет мебели, над ним со стены свисал почти такого же цвета большой ковер. Диван дальним краем подпирал створки"тещиной"комнаты, то есть кладовочку.

Феоктистов прошёл к столу и, выдвинув стул из-под него, спросил:

— С вашего позволения?

— Пожалуйста, — Юлия Петровна вдруг почувствовала подступающие слезы. — Я сейчас, — и вышла из комнаты.

И тут же заглянула Анечка. Увидев своего спасителя у себя дома, оторопело замерла в дверях.

— Вы!.. — сдавленно воскликнула она, и лицо её осветилось радостью и смущением.

Он непроизвольно тоже улыбнулся и понял, что выдал себя. Теперь уже бесполезно притворяться незнакомцем. Да и то, с какой радостью было воспринято его появление здесь, просто обезоружило. Феоктистов шутливо нахмурился и приложил палец к губам: тсс… Молчи! И многозначительно показал взглядом на двери, куда вышла мать: ни-ни…

Девушка согласно закивала, кудряшки на её висках запрыгали. Она принимает условия игры. Дочь была похожа на мать: тот же овал лица, разлёт бровей и разрез глаз, только темней и выразительней, оттого, наверное, и запали они так глубоко в душу.

Вошла хозяйка. Глаза у неё были покрасневшими, и в руке она держала платочек. Анатолий где-то читал или слышал от кого-то, что прежде, чем жениться, посмотри на мать невесты. Такой твоей будущей жене предстоит стать. Понравится теща — счастливый выбор. Шпарёва ему понравилась.

"Да что это я?!. Совсем крыша съехала! — выругался он мысленно на себя, и в некотором смущении отвёл от хозяйки и от дочери глаза. — Как гипноз какой…"

Перешёл к делу.

— Итак, Юлия Петровна, — сказал он, — теперь расскажите, что случилось с вашим мужем? И пока вы будите рассказывать, дайте мне его фотографию. На время.

— Пожалуйста.

Шпарёва направилась было к шкафу. Но её опередила дочь.

Аня присела перед книжным шкафом, открыла нижнюю дверцу и достала из его недр альбом с фотографиями.

— У нас их целых три, — сказала она, поднося один к столу. Смущенно улыбаясь, раскрыла его перед следователем и встала позади Анатолия.

Тем временем Юлия Петровна присела на краешек дивана и стала рассказывать.

— Юра пропал более двух недель назад. С двадцать пятого. Собрался как всегда на работу утром, а вечером я пришла — на столе записка…

Анатолий кивком головы поблагодарил девушку за альбом.

— Что за записка? — спросил он. — Она сохранилась?

С первой страницы альбома смотрел молодой чернявый матрос. На другой странице этого же разворота — фото белокурой девушки, Юлии — она была легко узнаваемой. Оба юны и выглядели довольно симпатичной парой.

— Да, конечно, сохранилась. — Юлия Петровна поднялась и достала с полки шкафа, где стоял крейсер"Варяг", листочек. Подала Феоктистову. — Вот, пожалуйста.

Анатолий прочитать:

"Юлюшка, обо мне не беспокойтесь. Я скоро буду. Срочно еду в командировку. Юра".

— Так он в командировке? — с некоторым разочарованием проговорил Анатолий.

— В том-то и дело, в том-то вся загадка, что с производства его никто никуда не посылал. Я интересовалась. Взял отпуск без содержания, и как в воду канул… Уже восемнадцать дней…

Глаза Шпарёвой вновь увлажнились, и она приложила к ним платочек.

Анатолий, просматривая, перевернул несколько листов альбома и остановил взгляд на более поздней фотографии. И с облегчением вздохнул, — Шпарёв не походил ни на сваренного, ни на утопленника. И почувствовал от этого себя даже счастливее.

— А скажите, где проживают его родители? Может он у них?

Юлия вздохнула и грустно ответила:

— Нет у него родителей. Сирота он. Воспитывался у старичков, у приёмных родителей. Так те уж давно умерли.

Анечка показала на фотографию, когда Анатолий перевернул очередную страничку. На ней уже пожелтевшей, любительской, было запечатлено пять человек: двое пожилых людей, одетых в одежды послевоенной поры, и трое детей: девочка и два мальчика, один — старше, подросток, другой — лет шести-семи.

— Это дедушка Максим и бабушка Варя, — поясняла Аня. — Это дядя Жора, в Иркутске живёт. А это — тетя Нина, она живёт в Усолье. А это папа, младший самый. Дедушка Максим его в лесу нашёл.

— Как в лесу? Обычно в капусте… — пошутил Анатолий.

Юлия печально покачала головой и сказала:

— Тут другая история… Пострашнее. Дед лесником работал, возвращался ночью с обхода и наткнулся на мальчонку. Вернее, собачка, лаечка у него была, она нашла его. Мальчик уже сознание потерял. Дед привёз его домой на телеге. — Промокнула глаза. — Сильно его там комары и муравьи покусали, еле выходили… Так и вырос среди новых родителей. Жора и Нина, те постарше были, тоже безотцовщина, отец на фронте погиб… Когда Юра потерялся, я им звонила. Не было его у них. Тоже волнуются. Они ж его любят, как брата. Он, по сути, и есть их младший брат.

— Дядя Жора приезжал, — подсказала Аня, — он и заставил нас написать заявление к вам.

— Да. Я все ждала. Не сегодня-завтра думала… Все на записку посматривала…

Примолкли. Феоктистов хотел было спросить: нет ли у Юрия Максимовича какой-нибудь пассии, женщины, где бы он мог спрятаться от семьи, от суеты, от проблем и прочее?.. Но, видя в доме обстановку доброжелательности, искренности и уважения к отцу, к мужу — сдержался. Да и что спрашивать? — если жена об этом — (если такое имеет место быть?) — всегда узнает последней. Здесь же, кажется, другой случай.

— Так. Ну а теперь скажите, не замечали ли вы что-нибудь странного в его поведении? Не беспокоило ли его что-нибудь или кто-нибудь?

— Да как не замечать? Последнее время он весь жил на нервах. — Ответила Юлия.

— И сколько же это время длилось? День, месяц?

— Три-четыре года.

— Вот как?..

— Это только то, что я знаю. А сколько он в себе переживал и носил?..

— И с чем это было связано?

— С работой.

— Кем он работал?

— Вначале до техникума…

— Какого?

— Нашего, приангарского политехникума. Было в нём когда-то автомобильное отделение. Так вот, до него, Юра работал шофером. Потом, после его окончания, стал механиком в АТЦе. Потом, когда АТЦе стало автотранспортным предприятием при комбинате, стал начальником пятой автоколонны. Года полтора назад вновь сняли, перевели механиком, а позже — в шофера. С чего начал, к тому и вернулся.

— Интересная метаморфоза. Отчего? Не справился с работой?

— Да нет… Как будто бы справлялся. Рабочие, шофера, насколько мне известно, его уважали.

— Выходит с руководством?

— Да.

— Ну, это обычное дело. Маленькие начальники недовольны большими, большие — маленькими.

— Ну, это как сказать, — возразила Юлия с иронией в голосе. — Сколько мне встречалось типов начальников — в основном ладят, а порою даже очень. Вам разве не доводилось с такими встречаться?

— Сплошь и рядом. Сам недоволен своим начальником, а он, наверное, своим подчиненным, — улыбнулся Анатолий. Его шутке улыбнулась и Юлия."А она действительно мила", — заметил он, невольно присматриваясь к ней, как к теще. И еще раз усмехнулся навязчивой мысли.

— Это в порядке вещей, — продолжала Шпарёва. — А если какие-то отклонения, значит, ненормальное явление. Ненормальный порядок вещей. У большого начальника всегда должен быть хороший маленький начальник, чтобы не нарушалась гармония.

— Это от характера зависит.

— Вот то-то и стало камнем преткновения. Юрий наш Максимович никогда ни под кого не подлаживался, а это нашим руководителям не по вкусу.

— На работе у него есть друзья?

— Конечно.

— Давайте, я запишу двоих-троих, — Анатолий достал записную книжку.

— Самый близкий — старый шофёр, теперь уже пенсионер, но работает ещё дежурным механиком — Погодин Павел Никифорович. Потом Вакула-Рыжий. Прозвали так Викулова. Весёлый, большой такой… Проскуряков Алексей Алексеевич, теперь начальником работают вместо Юры. Может быть, они не были большими друзьями, но Юра о нём всегда с уважением отзывался. Хватит, или еще?

— Пока достаточно. Друзей разыщу, а недругов и искать не надо, — пошутил Феоктистов.

— Уж кого-кого, а этих хоть пруд пруди.

— Много?

— Похоже, что да. Ещё тихонь и равнодушных. Было б мало, из партии не исключили.

— Из партии?.. За что?

— А за все. И за саботаж, и за забастовку, и за плохую подготовку автотранспорта к техосмотру, и за принципиальность, которую, со слов Блатштейна, Щегловский называет дешёвым популизмом.

— Хм, а что, есть еще и дорогой?

— Не знаю, — усмехнулась Юлия. — Видимо, для них он ценность какую-то представляет.

Феоктистов перевернул лист альбома и остановил взгляд на одной из нескольких фотографий. На ней Шпарев стоит на подножке КРАЗа. Фотограф запечатлел человека неожиданно, тот садился в машину и был, видимо, окликнут. Повёрнут в пол-оборота. Лицо не успело принять улыбки — усталое, задумчивое.

— Это я папку в прошлом году осенью сфотографировала, когда он картошку с полей работникам автопредприятия развозил, и к нам завёз, — сказала Анечка, немного наклонясь к плечу Анатолия.

От неё веяло тонким ароматом духов и юностью, он непроизвольно глубоко втянул в себя этот аромат и сдержанно выдохнул. И благодарно кивнул: спасибо… И сам не понял, за что поблагодарил: то ли за комментарий к фото, то ли за минутную, вернее, секундную радость.

Юлия Петровна тем временем продолжала:

— Он опротестовывал решение парткома комбината. Писал в горком. Но пока шло время, в горкоме секретарь сменился. Карманов, секретарь парткома комбината, стал секретарем горкома — тот, кто его исключал. Обратился к первому секретарю обкома, к товарищу Банщикову, — Юлия отмахнулась рукой, — одна компания. Собрался писать в ЦКа.

— Юлия Петровна, вы упоминали про саботаж, про забастовку, что это? Такое вроде бы у нас не принято.

— Хм, — она дернула уголком рта в усмешке. — Отказался от незаслуженного вознаграждения, вот и весь саботаж.

21

Осенний вечер. Тополя и клёны уже осыпали листву, только перед горкомом партии и исполкомом стоят вечно зеленые"голубые"ели. Над горкомом, ДК"Нефтехимик"вывешены праздничные флаги, плакаты. На стенах Главпочтамта, в промежутках между окон, подновленные портреты членов и кандидатов в члены Политбюро, начиная с Брежнева, Алиева, Андропова… и кончая Сусловым, Устиновым, Щербицким, Черненко.

Канун 7 Ноября. На площади Ленина, перед его памятником, начинается установка трибуны.

Шпарёвы выходят из ДК"Нефтехимик", где Анечка занимается в музыкальной студии, проходят по площади мимо горкома и направляются по проспекту К.Маркса. Идут в сторону остановки автобуса"Аэрофлот", он же и"Детский Мир".

Родители расспрашивают Анечку — ей двенадцать лет — о её учебе в школе, в музыкальной студии. И радуются успехам дочери.

На"Аэрофлоте"долго ждут автобус, едва влезли в него, переполненный, осевший. Едут до остановки"Парк Строителей".

Там отпустили дочь домой.

Юра предложил прогуляться им по парку

— Редко мы с тобой, Юлюшка, выбираемся на природу, — сказал он, оглядывая высокие сосны. — Вот уже снег выпал. Промелькнуло лето… — вздохнул с сожалением.

Она была согласна с ним, прильнув к его плечу.

— Через год-другой купим машину, я тебя из леса вывозить не буду. Каждый вечер куда-нибудь ездить будем. На Ангару, на Китой. На Байкал съездим. Хочешь на Байкал?

— Хочу! — засмеялась она. — Как интересно, заманчиво…

— За омулем поедем. Кстати, у меня есть один знакомый бурят, хороший парень, на Ольхоне живет. Он нам байкальских тюленей покажет. Давно хочу с ним повидаться, а тут всё брошу, и поедим. Можем отпуск взять, у него с недельку пожить. Прекрасный отпуск получится…

Юлия смотрит на него. Тоска, звучавшая в его голосе, насторожила.

–…А еще хотелось бы показать тебе дом Эйзенхауэра. Хрущев для него на берегу Байкала выстроил, но тот не приехал. Говорят, шикарный дворец…

Юлия спросила:

— Юра, у тебя на работе все в порядке?

Он удивленно посмотрел на нее.

— С чего ты взяла?

Она не ответила. Продолжала глядеть ему в глаза. Он снисходительно усмехнулся.

— Хм. Психолог…

— Ну-ну, рассказывай, — стала настаивать Юлия.

Он некоторое время помолчал, потом вновь усмехнулся.

— Ничего особенного. Так, мелочи… Просто ты не будешь иметь премиальных в размере восьмидесяти рублей.

— Тебя за что-то наказали? За плохой техосмотр? Но он ведь ещё не скоро. Может авария?.. С тяжелым исходом?.. — заволновалась она.

— Успокойся. Просто я отказался от премии. Эти деньги не мои, Юлюшка. Не наши… Помнишь, я тебе рассказывал, что я нашёл пустой ангар на заводе бытовой химии? — Она кивнула. — Ну, так вот. Вначале я договорился с Эппелем, директором ЗБХа. Потом с Блатштейном. Короче, его отдали автоколонне, он нужен нам был под автобусы. Потом договорился с рабочими, со слесарями и шоферами, и они в нерабочее время его переоборудовали. Полы забетонировали, отопление, свет провели. В общем, поработали ребята, и к холодам поспели. Я им наряд закрыл. И вот сегодня, перед праздниками, им выдали зарплату по наряду. И мне тоже. Хм… Отчего-то даже больше, чем им? Я себя и в наряд-то не вписывал.

— Ну, наверное, посчитали, что твое участие тоже должно быть как-то отмечено, поощрено.

— Я не был бы против, если бы вознаграждение это было не из этого наряда. А тут их чистая зарплата, и я к ней не имею ни малейшего отношения. Хм, хорош был бы я. Оттяпал у мужиков куш и притом приличный. Им по шестьдесят, а мне аж восемьдесят рублей. Во, пахал!..

–…Вот вам первый пример, как завоевывать дешёвый авторитет у рабочих, — сказала Юлия, отрываясь от воспоминаний. — А вот второй, — продолжила она. — В течение двух лет Блатштейн сыграл себе две свадьбы. Одну на турбазе"Юбилейная", вторую — в ресторане"Тайга". Слышали, поди?

Феоктистов утвердительно кивнул.

— Ну, как не слышать? Весь город смеялся, ахал. Сдурел мужик на старости лет. Да хоть бы как-то скромно, соответственно возрасту. Так нет… И первую свадьбу наше предприятие обслуживало, и вторую тоже. Несколько легковых автомобилей зафрахтовал и притом, не на свои кровные. Но гостей оказалось больше расчётного, не хватило транспорта. Ну и Яков Абрамович звонит в автоколонну, чтобы к ресторану подали дежурный автобус. Дежурным механиком как раз был Погодин. Пал Никифорович — Юрию Максимовичу: как быть? Единственный, мол, аварийный автобус остался. А вдруг что случится на комбинате?.. Юра ему диктует телефонограмму: дежурный автобус с территории комбината не выпускать! Передал: начальник автоколонны. Принял: дежурный механик. Согласно её, этой телефонограммы, Пал Никифорович и не отослал автобус в"Тайгу"… Я-то не знала, что и как. На другой лишь день узнала, на работе…

22

Лето. Утро. Начало рабочего дня.

В здании ЛОУТа в вестибюле первого этажа, возле большого трюмо приводит себя в порядок сослуживица Юлии Петровны, Кирюхина Валентина. Эмансипированная сорокалетняя молодячка. К зеркалу подходит Юлия, поправляет прическу, воротничок белой блузки. Здороваются.

— В этом трамвае… Пока доедешь, всю истреплют, измочалят, — ворчала Кирюхина. И спросила: — А твой, говорят, опять отличился?

Юлия покосилась на неё в зеркале.

— Чем это?

— Чем? Ха!.. — удивилась Валентина, перестав начесывать кокон на голове. — Как же! Он, говорят, Блатштейну всю обедню испортил, то есть свадьбу?

Юлия настороженно уставилась на неё, забыв про свой туалет.

— Ты что?.. Как с луны свалилась! Или ты дома не ночуешь? Ладно, разыгрывать тут… Расскажи лучше, как у него на это духу хватило? Свадьбу самого Блатштейна не уважить!

— С-свадьбу… Блатштейна!

— Ну конечно! Да ты что, прикидываешься или на самом деле с мужем порознь спишь? Ха!..

Юлия отходит от трюмо и устремляется на лестницу, ведущую наверх. В кабинете подходит к телефону, срывает с него трубку. Её охватил испуг и предчувствие беды. Да, именно тогда она почувствовала первые признаки её.

–…А потом, ведь у евреев каждую неделю Пречистые Четверги, — продолжала Юлия. — Берут на предприятии автобусы и едут на турбазу УВКа — управление водоканализации. И тут Юрий наш Максимович вмешался. Запретил выпускать транспорт на подобные мероприятия. Потом какие-то конфликты с офицерами ГАИ и военкомата, из-за которых Юру стали ежегодно по два раза на году и месяца на два-на три на военные переподготовки призывать.

— Вот он,"партизанит", — Анечка показала на фото, где Шпарёв в солдатской форме, выцветшей, мешковатой. На погонах сержантские лычки. Длинный пальчик девушки, как миниатюрная указка, прошёл под фотографией.

— Служил в морских частях, а переподготовку проходил то на стройке, то на уборке урожая, то вообще баклуши бьют. И везде они,"партизаны", говорит, никому не нужны. Месяцами болтаются, пьют… Только тогда, когда его в слесари перевели, отстали. Партизанщина кончилась. В прошлом и в этом году уже не трогали.

Вдруг Юлия Петровна спохватилась.

— Анатолий э…

— Максимович, — подсказал Феоктистов.

— Ну, вот ещё один Максимович, — улыбнулась Юлия Петровна, как чему-то приятному, даже, может быть, родному совпадению. — Анатолий Максимович, а что, если нам попить чая, а? Чая или кофе?.. А то заняли вас разговорами. Вы ведь тоже, поди, еще не ужинали?

Феоктистов, не ожидавший такого предложения, не сразу нашёлся, что ответить. Не успел отказаться.

— Да вы не стесняйтесь! Пожалуйста! — воскликнула девушка, встав перед ним и взявшись за альбом, видимо, желая его закрыть и освободить от него гостя.

— Ну что же… Хорошо, — улыбнулся он ей. Кажется, эта девчушка все больше забирает над ним власть.

— Вот и ладно. — Юлия Петровна встала, пряча платочек в карман передника. — На кухне и продолжим разговор.

— Юлия Петровна, только у меня одна просьба, — Анатолий передал альбом Анечке, — дайте мне фотографию Юрия Максимовича. Я позже верну.

— Да возьмите, какую посчитаете нужной.

— Если можно, вот эту, на подножке КРАЗа. Я как понял, она последняя?

— Да вы что? — воскликнула Анечка. — Вот здесь, в конце, — открыла альбом на последней странице. Там находилась пачка фотографий в чёрном конверте ещё не вставленных в рамки альбома. — Вот, мы здесь всей семьей. А вот папка один на скамейке сидит в парке"Строителей". Этой весной я его сфотографировала. Такая подойдет? — она подала выбранную фотографию следователю.

На снимке Шпарёв был в костюме, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Сидит нога на ногу, руки замком обхватили колено. День солнечный, однако, лицо у него задумчивое, взгляд устремлен вперед и, похоже, не на близлежащие предметы, а на что-то, чего даже солнечный свет не может высветить.

— Подойдёт, Анечка. Спасибо!

Юлия Петровна вышла на кухню. И Аня оживилась, всплеснула руками.

— Анатолий Максимович! — воскликнула она полушёпотом. — Я!..

Он вновь приложил палец к губам. Сдержанно улыбнулся.

— Тише, Анечка! Не надо так эмоционально.

— Да я!.. Я просто не знаю, как вас благодарить?.. Скажите, что для вас сделать и я, не задумываясь, сделаю!

— А вот тут вы, сударыня, не правы, — покачал он осуждающе головой. — При любых обстоятельствах думать надо. А сделать ты, пожалуй, кое-что можешь.

— Что? — девушка немного покраснела, поняв, что сказала что-то лишнее.

— Вернуть мне майку. Если она…

— Да я сразу же её выстирала! Вон она, на балконе…

Анечка, охваченная радостным порывом, поспешила на балкон. Отбросила тюлевую занавеску, прикрывавшую дверь, и тут же вернулась.

— Я её сейчас выглажу…

Анатолий, поднявшись, перехватил девушку за руку.

— Да успокойся ты, Анечка, не суетись! — улыбнулся он и взял из её рук майку. — Я на себе выглажу.

Аня растерянно и в то же время согласно закивала. По импульсивным движениям, по ясным горящим глазам было видно, что она в восторге, в эйфории от обожания к нему.

Феоктистов какое-то время залюбовался ею, не в силах отвести от неё глаз. Черты лица его смягчились, в уголках губ застыла счастливая улыбка. Он уже забыл о раскаянии, с которым шёл сюда.

Стук посуды на кухне вывёл из минутного гипноза.

— Анечка, проводи меня в ванную, — попросил он.

Та тряхнула кудряшками, не сводя с Анатолия влажных глаз. Взяла его за руку и потянула за собой. В коридорчике включила в ванную свет и открыла дверь.

— Прошу, Анатолий Максимович, — пригласила она, сделав мягкое движение рукой. Он улыбнулся и прошёл в ванную комнату.

Ванная была чистая, блестящей, наполовину выложенной голубой кафельной плиткой. В стену над водяным смесителем было вклеено вместе с плиткой большое зеркало. Анатолий, переодеваясь, смотрелся в него, погладил шрам под левой грудью от огнестрела. Над умывальником вымыл с туалетным мылом руки, ополоснул лицо холодной водой — оно горело. Потом промокнул руки и лицо о полотенце, висевшим на вешалке у двери, и стал натягивать тельник. Надев майку, пригладил её руками, улыбнулся чему-то. Надел рубашку.

23

Кухня была небольшой, как и многие"хрущёвки", куда после переодевания вошёл Анатолий. Холодильник"Бирюза"стоял у двери. За ним — самодельная тумбочка под мойкой. У стены — газовая печь, стол, скорее даже столик перед окном, четыре табурета перед ним. Посудный шкафчик, выходящий торцом к двери, стоял у противоположной стены.

По сравнению со старыми кварталами, в доме, в котором он сам живёт, здесь тесновато, не больно-то развернётся семейка даже в два человека.

Анечка поймала его за руку.

— Проходите, пожалуйста! — повлекла его к табурету возле шкафа. — Присаживайтесь!

На столе уже стояла большая сковорода с жареной картошкой. Тут же чашка с солеными огурцами и помидорами. Тарелочка с вареной колбасой, ваза с хлебом. Три десертные тарелки стояли по разным сторонам стола и перед ними лежали вилки.

Юлия Петровна ему первому наложила приличную горку картофеля в десертную тарелку.

— Кушайте, не стесняйтесь. Колбаску, овощи, хлеб. Уж чем богаты.

— Спасибо.

Анечка поближе к нему пододвинула колбасу и овощи. Как только он вошёл, она увидела на нём майку, треугольник которой выглядывал из-за отворота рубашки. Красный румянец еще больше окрасил ей щеки. Улыбка на лице была счастливая и застенчивая, что радовало и смущало Анатолия одновременно.

Какое-то время ели молча.

За кофе Феоктистов возобновил разговор.

— Так, Юлия Петровна, что там дальше с Юрием Максимовичем? Вы что-то о забастовке начали было…

— Да какая там забастовка, — усмехнулась хозяйка, но сосредоточилась. Чайная ложечка в руке стала рисовать контуры цветов на клеенке стола. — Шофера отказались выезжать в рейс на неподготовленных автобусах. Был задержан выезд на три часа. Подробности я, конечно, не знаю. Сам Юра старался меня меньше посвящать в такие дела. Берёг… — всхлипнула и тут же взяла себя в руки. — Опять на работе узнала, — грустно усмехнулась. — Местное радио быстрее доносит… Потом суды.

— Его что, судили? — удивился Феоктистов.

— Да нет. Водителя из его автоколонны. Юра на суде выступил в его защиту и обвинил в аварии руководителей комбината, сотрудников ГАИ и военкомата.

— А они причем?

— Так они же организовали в Баяндай поездку. За мясом. А зима, дороги скользкие, перевернулись. Весь материальный ущерб на шофера хотели повесить. Юрий Максимович, как общественный защитник, настоял на том, чтобы ущерб поделили на всех участников поездки.

— И получилось?

— Да, как будто бы… Той же зимой руководители комбината на Байкале утопили новый"Рафик". Хотели потихоньку списать. Так Юрий наш Максимович и тут вмешался. Говорит: шофёр провинился — под суд, как сами — так концы в воду… Только, кажется, им ничего не было, или был какой-то смехотворный штраф.

— Вам ещё кофе налить? — спросила Аня, соскакивая со стульчика, заметив, как Анатолий отодвинул пустую чашечку.

— Нет, Анечка, спасибо! Я и наелся и напился. Очень было всё вкусно и сытно. Спасибо!

Юлия за время разговора на кухне, почувствовала изменения в следователе, но не сразу могла их понять: и необычное возбуждение Ани, и суета и хлопоты дочери перед гостем, — пока взгляд не наткнулся на уголок тельняшки у него на груди. Догадка уколола сознание. Ей захотелось подняться и пройти на балкон, и удостовериться: висит ли там чужая майка? Но Феоктистов поднялся первым.

— Ну что же, Юлия Петровна, Анечка, ещё раз большое спасибо за хлеб-соль! Теперь могу до полуночи терпеть, а то и до утра.

— Вы что же, ещё и ночь собираетесь работать? — спросила Юлия, тоже поднимаясь.

— Да как вам сказать… — замялся он. — Ночь не ночь, но раннего покоя мне не будет.

Юлия с сочувствием покачала головой.

— Да-а, работа у вас. Жена, поди, вся на нервах?

— Да нет, женой пока не обзавелся. Все как-то не сподоблюсь. С родителями живу. Они да, они переживают.

Все направились в прихожую.

Анечка, опережая мать, гостя, первой достигла двери. Создавалось такое впечатление, как будто она не хотела выпускать его из дома.

Анатолий улыбнулся. И, прощаясь с Юлией, сказал:

— Спасибо за гостеприимство и ещё раз за хлеб-соль.

— Не за что, Анатолий Максимович, — сдержанно отвечала она. — Будьте здоровы.

Он повернулся к выходу и наткнулся взглядом на девушку — глаза её блестели жизнерадостностью. Девчонка, ну какая же ты девчонка!.. Анатолий на мгновение оцепенел от охватившего его сладостного чувства. Даже прикрыл глаза. Но тут же встряхнул головой от наваждения и засмеялся непроизвольно, неожиданно и счастливо… И спохватился.

Обернулся к Юлии Петровне.

— Вспомнил Леночку, сестренку мою младшенькую. Как-то под вечер ухожу из дома, а она вот так же, как Анечка, встала у двери и пальчиком по замку стучит, если, говорит, придёшь домой поздно, так и знай, на площадке ночевать будешь.

Все засмеялись, а Аня отчего-то особенно.

— Строгая у вас сестра, — заметила Юлия Петровна, косясь на дочь.

— У-у, командёр! — передразнил он сестру, и это у него прозвучало забавно. — Даже сейчас, уже подросла, а непременно мной командует. Держит меня в"ежовых"рукавицах… Ну что же, пора и честь знать.

И, видя, как подалась к нему Юлия с томившим её вопросом, сказал:

— А вам, Юлия Петровна, сейчас нужно набраться терпения. И не отчаиваться. С моей стороны будет сделано всё, чтобы разыскать вашего мужа.

— Значит, вы будите искать?

— Ну, коли, я посетил вас, — и в шутку добавил: — должен же я теперь кофе отработать.

— Ой! Да что вы! Мы ж без задней мысли…

— Ну, так и я без задней мысли, а по долгу службы. И запишите мой служебный телефон. — Назвал номер.

— Мы записали! — воскликнула Анечка и покрутила пальчиком у виска.

Анатолий посмотрел на неё со сдержанной улыбкой.

— Ну что же, хорошо. Будем перезваниваться. А сейчас, Анечка, выпусти, пожалуйста, меня.

Анечка встряхнула кудряшками и щелкнула замком.

— До свидания.

Оказавшись за дверью, Анатолий счастливо улыбнулся, вздохнул. Не спеша, стал спускаться по лестничному маршу. Ощущение было такое, словно побывал в гостях у близких родственников. А девчонка!.. Ну, какая же она славная."Господи, и пошто я такой старый!.." — в шутку и всерьёз воскликнул он, пожалев о своём возрасте. Ещё раз улыбнулся, находясь под гипнозом общения с девушкой и её матерью.

На улице обернулся и увидел на балконе Анечку, она махала ему рукой.

Анатолий улыбнулся и тоже помахал ей.

24

— Аня, — позвала Юлия Петровна дочь. — Иди сюда.

Анечка выбежала с балкона.

— Да, мамочка…

— Аня, я правильно поняла: это он?

Анечка смутилась:

— Да, мамочка… — сказала она и припала к её груди.

Юлия Петровна, обняв дочь, стояла немного растерянная и озабоченная. К дочери пришли не только месячные, пришла, кажется, и первая любовь.