…В состоянии мига… (сборник)

Александр Леонидов (Филиппов)

Самые разные сюжеты и линии разных лет в этом сборники объединяет лишь одно: лирический камертон, направленность на чувства, сентиментальность. С начала 90-х автор ведёт активную творческую деятельность, и сборник отражает его рост, становление, повороты и, как говорится у классика — плоды «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». В состоянии мига — когда их схватила и увековечила бумага…

ЗАГАДКА СФИНКСА

Клуб германо-нашенского делового партнёрства — это такое детище досанкционных времён, событие для нашего заштатного и затерянного в Сибири города. Прилетали немцы из Саксонии, из Баварии — представители деловых кругов, их на лимузинах отвозили в конференц-зал губернского управления торговли и внешних связей, там с умным видом выспрашивали что-то через переводчиков. А деловые немцы тоже с умным видом отвечали, давали интервью, звали к себе на инвестиции и сами привозили какие-то инвестиции… Впрочем, по моему больше болтали про инвестиции…

Немцам у нас нравилось. Они устраивали у нас летние сплавы по бурным горным рекам, а зимой — катались на лыжах по таёжным маршрутам. И нашим прохиндеям у них тоже нравилось. Потому сложился устойчивый такой блочок, водой не разольёшь: то саксонцы к нам… То наши к ним…

Меня это, в общем-то, никаким боком не касалось, кроме возможности пожевать изящную выпечку на презентациях, а если повезёт — то даже и спереть, по давней святой журналисткой традиции, бутылку водку. Это уж как водится… Ежели её никто за твоим столиком не распечатает… Всё одно ведь сервираторы сопрут себе к коптёрку, лучше уж… Я вам по секрету скажу, у того журналиста, который ходит по деловым презентациям — даже карман специальный имеется, чтобы бутылка проходила. На этой стезе — не я первый, не я последний…

Работаю я в местной «Экономической газете», простым репортёром. Живу одиноко, в маленькой панельной квартирке, на которую накатывают волны босяцкой разрухи. Зарабатываю немного, но в принципе — мне хватает…

Ну, конечно, по журналистским меркам я в самом низу пищевой цепи. Вот, судите сами: репортёр — это пехота журналистики, он в атаки ходит, на презентации и объекты, и в дождь, и в снег, и в грязь лицом… Такого завсегда куда-нибудь заслать могут, сам себе не хозяин. Поднимаешься на ступеньку — ты корреспондент. Это уже посолиднее — уже ты сам корреспонденцию готовишь, а не просто описываешь увиденное. Ещё шаг наверх — обозреватель. Этому никуда бегать не надо, ему информацию подают на блюдечке, чтобы он её «обозрел». Обозит он её минут за двадцать — считай, весь день свободен… Они поэтому алкаши и курильщики завзятые, эти обозреватели…

Ещё вверх по лесенке — и попадаем в круг зав-отделами и колумнистов. Зав-отделы не знаю зачем, это типа пенсии для заслуженных писак, которые уже исписались, а выгнать их редактору жалко… Колумнист — белая кость! Сам выдумывает, что в своей колонке написать! О таком только мечтать можно!

Но и это не предел. Выше там зам-редакторы, ответы, выпускающие и прочая, и главный редактор — как маленький фюрер третьего рейха в миниатюре…

–…Крушение поезда?! Прекрасно! Жертвы есть?

— Есть.

— Великолепно! И много?!

— Полна коробушка…

— Замечательно! Чувствовал — сверстаем сёдня великий номер газеты!!!

Когда годами в этом живешь — перестаёшь удивляться…

Журналистика — очень сложный мир, в котором уметь писать — очень мало. Здесь нужно понимать, что можно писать на твоей ступеньке, а чего нельзя. Может быть, у репортёра отличный аналитический взгляд — ан нет, братец! Не твоё дело рассуждать! Увидел — записал как было, и точка! Чтобы рассуждать вальяжно от первого лица — нужно быть двумя ступенями выше моего положения…

Опять же — рассуждать пишущий тоже может только каждый о своем. К примеру, в региональной прессе ни к чему рассуждения о проблемах страны, человечества — это всё вздор, скажут тебе. Ты обдумай культурный смысл, шествуя в культпоход на пивзавод. Причем местный. А в соседней области — уже неинтересно…

Одним можно фотку свою к материалу поставить. Другим — нечего, баловство! А третьи могут и несколько фоток выложить, в разных ракурсах, мол, вот я там был, мёд-пиво пил…

Я к тому это так долго рассказываю, чтобы вы поняли: и речи быть не могло, чтобы мне на Эльзу какие-то там виды иметь! Эльза — она прилетала с немецкой делегацией, в составе телевизионной группы, чтобы вести телерепортажи про несчастный этот германский деловой клуб для канала GTV. Это такой тамошний их канал, что наши телевизоры его даже ловить бояться…

А то вы ещё подумаете — мол, я журналист, она журналистка… Ничего подобного! Вы просто нашего мира не знаете… Она — тележурналистка, с европейского телевизионного канала, она не просто фото своё к материалу приложить может, она вообще на экране вещает! Её оператор снимает на камеру, а она с микрофоном балабонит всякую ерунду про инвестиции и инновации в Сибири через Саксонию…

То есть Эльза — она элита из элит. А я — «серый гусар», пехтура, тушевое мясо (от слова тушь). И потому я, когда в первый раз её с микрофоном увидел — вполне умно сказал себе: Тоша, держись подальше, чтобы международного скандала не было! Она — из поволжских немок, репатриантка 90-х, по-русски чешет лучше меня — но и немецкий в совершенстве знает… Чего-нибудь не то скажешь на любом языке — и будет афронт…

Но хоть я и сказал себе — держаться от неё подальше, но, вопреки уму, держался всегда поближе. Она такая тонкая, белокурая, зеленоглазая, смотреть приятно, а вблизи мне ещё её веснушки очень нравились… Знаете, почти незаметные, но очень озорные, если присмотреться…

Конечно, разумом я всегда понимал, что она обращается ко мне как к местному, а не как к мужчине. Но иногда играл сам с собой в несознанку, приятно же вообразить, будто мы с тележурналисткой друзья…

Началось всё в тот день, когда ведущий немецкий инвестиционный банкир бойко щебетал про изделия табачной промышленности, которые у нас в пять раз дешевле, чем в Германии, и я грешным делом подумал, уж не собирается ли он контрабанду организовать? Но он к чему-то другому гнул, к чему — уже не помню, потому что мы стояли в журналистском пуле плечом к плечу, она, помню, была в эдакой вычурной шотландской клетчатой накидке… Она поворачивает ко мне своё ангельское личико и на чистейшем русском вдруг спрашивает:

— А ты не помнишь, что такое «аваль»?

— Это такое поручительство по векселю… — пробормотал я, взмокнув. — Ну, или по чеку…

Я ведь не знал, про какой аваль она спрашивает, про вексельный или чековый, испугался, что введу в заблуждение европейскую телезвезду. А она увидела, что я побледнел, и насмешливо так спрашивает:

— Неужели он такой страшный?!

Я не нашел ничего лучше, чем спросить, какой у неё акцент. Она ответила, что поволжский, что вообще-то она из России, но теперь живёт в Германии, что зовут её Эльза и всё прочее. Я — хоть и пустое это, незачем — тем не менее всю свою биографию выдал. Благо, коротенькая у меня биография: родился, учился, работаю, перспектив никаких… Ну, помру, дата смерти добавится, вот и завершенный будет роман-жизнеописание…

И она — с чисто европейской вежливостью — весь этот бред про моё тёмное прошлое выслушала, а потом предложила по кофейку. Я думаю, с чего бы это?! Может, думаю, я красивый? Как у Булгакова — бабушка согрешила с водолазом, или ещё чего?

Ну нет, конечно, это всё вздор. Пришли мы в фуршет-зал, налили себе по чашечке капучино, закусили расстегайчиком презентационным… И всё выяснилось: она, как и всякая красивая женщина, не обязана знать всякий бред, который несут пожилые, артритные, геморройные банкиры. Они в конференц-зале распинались про какую-то «кривую Бевериджа», не знаю ли я, мол, что это такое и с чем едят…

— Кофием запивают… — улыбнулся я. — Это такой график зависимости между безработицей и числом вакансий… Фогелер (банкир, страдающий одышкой) имел в виду, что рабочая сила тут выгоднее, чем в ФРГ, и кривой этой обосновывал…

— А — улыбается она мне холодно — Понятно. Спасибо, Тоша…

Так и возник у нас с Эльзой странный симбиоз. Я стал ей всякий бред инвесторов с экономического на русский переводить, а она уже с русского на немецкий под камеру для репортажей… Ей своего рода техническая поддержка, а мне — рядом с ней побыть, тоже интерес имеется…

— Тоша — говорит, помню — Антикрез, судя по словосочетанию, нищий человек? Я правильно поняла?

Ну, строго говоря, правильно, если бы речь шла о нормальных людях. Крез — это легендарный античный богач, стало быть, «анти-…». Но у экономистов, которые на всю голову отмороженные, антикрез — это такая особая форма залога, когда твоим залогом ростовщик имеет право пользоваться. Ну, типа ты машину в его гараж поставил — а он сел в неё и давай кататься…

Когда я ей это рассказал в холодном фойе, где она зябко поводила плечами — она сделала мне шикарный комплимент:

— Тоша — говорит — у тебя, наверное IQ высшей степени?

— Нет — говорю (а самому приятно) — к сожалению, мой IQ на уровне идиота…

— Как же так может быть? Тут тебе и аваль, и антикрез…

— Ну — отвечаю — если ты в Поволжье жила, должна помнить! На любом экзамене должно быть для правдоподобия какое-то количество двоек и троек… Если экзаменатор всем пятаки расставит — его же заподозрят… Если у нас есть главный редактор — его IQ должен быть наивысшим, правильно? Иначе почему он нами руководит?! То есть заранее известно, у кого будет высший результат… Замам — по четвёрке, чтобы статус подтвердить, всяким там заслуженным и номинированным — тройбаны… А двоечники тоже быть должны… А кроме таких, как я, быть ими некому… Так что IQ у меня на уровне идиота! Но мне велели в редакции не расстраиваться — даже идиот справится с расшифровкой диктофонных записей… Большего же от меня никто не ждёт…

— Грустная история! — говорит мне Эльза. А я про себя подумал — пусть знает. Незачем нам вместе тереться… Не приведет к добру такое сближение классово-чуждых элементов…

Но она всё равно потом у меня спросил, чем куртаж отличается от куража и фуража и чем вариационная маржа отличается от обычной (про обычную-то она знала, всё же экономическую телепередачу ведёт, а такие тонкости уже от меня получала).

–…И не пишите, что все у нас плохо. — умоляли в это время нас из президиума лопающиеся от паюсной игры чиновники — Вы же отпугиваете инвесторов…

— А мы и не пишем, что у Вас плохо. — сказал я Эльзе на ушко — Мы пишем, что плохо у Нас…

И она поняла, хихикнула в кулачкок: поволжская, наша…

Ну, на этом, собственно, и всё — как я думал. Улетели наши немцы-инвесторы, и Эльза с ними в том же самолёте, в свою Саксонию, навсегда…

Проходит пару месяцев — надо же! Вываливает в нашем аэропорту новая группа инвесторов, и с ними крутится съёмочная группа, а в объектив камеры вещает всё та же Эльза…

Ну и снова мы с ней пару дней в микроавтобусе для прессы катаемся. Он битком набит, а я никого, кроме неё не вижу, ну и ей кое-что узнать у меня требуется…

В этот раз нас гоняли на инвестиционный объект: при трассе члены нашего делового клуба выстроили гостиннично-ресторанный комплекс «Красный протез», и всё это их обочинное великолепие требовалось заснять-описать…

В дороге мы с Эльзой трещали, не умолкая. Я, вообще-то, человек сумрачный, сдержанный, я столько слов, сколько с ней тогда — вообще никогда в жизни не говорил. А тут она меня как-то подначивала, что ли, с особой европейской вежливостью — типа ей зашибись какой интерес насчет моей жизни (пустой) и мнения (никому не нужного). Ну, мне же не жалко! Она спрашивает — я отвечаю… И про «Красный протез», почему такое название странное — там при коммунистах фабрика протезирования стояла… И про городок её, в Германии с позором переименованный, бывший Ленин — пойми, говорю, Эльза, он с 14-го века был Ленин, он к вождю пролов никакого отношения не имел, просто так уж совпало…

— Неужели — хлопает ресницами, всю душу мне взглядом выворачивая — С 14-го века?!

— Ну, говорю тебе, Эльза, лично на средневековых картах видел, Ленин, как есть Ленин… Это какое-то немецкое слово, старое, а по звукам видишь, как совпало… Помнишь, как у Высоцкого: «и кстати, вашего соседа, забирают, негодяя, потому что он на Берию похож…»

Смеётся…

Зубки маленькие, изящные, белые-белые… Перламутром мерцают…

И стал я напряженно думать — какую бы ещё чушь вспомнить, чтобы подольше она на меня смотрела, хоть и зря это, ни к чему…

–…Директор завода мне говорит: у нас на производстве две новости, хорошая и плохая. С какой начнём?

А я ему отвечаю:

— Давайте плохую новость и ни слова о хорошей!

— Почему?! — удивился он. А я говорю:

— Сразу видно, что вы ничего не понимаете в журналистике…

Вроде, банальный случай для репортёра, и ничего смешного, а она опять смеётся…

–… Редактор мне тогда и говорит: Путин же есть, нацлидер, зачем написал «прибыл президент России Медведев»?!

Я удивился, как же, он же, мол, по должности… А редактор на таких вещах собаку съел. Вычеркнул одно слово, и получилась фраза «прибыл президент Медведев»…

…Так и повелось. Деловой клуб собирается — Эльза у нас в городе, и нас водой не разольёшь. И мне весело, нелепое какое-то томление в груди, как будто я не умер давно… Ну, а потом она улетает, надолго, до следующего заседания этих инвестиционных маразматиков, и оставляет меня тут, среди мёрзлых пашен и заштрихованных инеем стёкол… Как щенка хозяева на даче «забывают», когда осень, и в город пора перебираться…

И понял я, что вышла беда. Что не прачку я встретил, и не водительницу троллейбуса, а — на горе себе — европейскую тележурналистку… И ждать её в компании с ведущими саксонскими банкирами — тоска. И не ждать — тоже тоскливо… Конечно, поговорить бы с ней о чём-нибудь кроме экономики, тестов на ум и средневековой истории — но как? И зачем?

Стыдно ей врать, да и поздно уже: про своё «блестящее» положение я ей уже раззвонил в первые встречи… Ну что я ей скажу? Забери меня, Эльза, с собой, я тебе там байки смешные травить тоже буду? Или — ещё смешнее — оставайся, Эльза, в Сибири, покажу тебе, как зимой у берёз стволы от мороза лопаются… У меня, в моей конуре, в моей бомжарне — место на шконке милому другу завсегда отыщется…

И ничего я ей не говорил. То есть говорил, конечно, отрабатывая её версию о моём офигенном IQ, языком, как помелом, мёл — но всё не о том… А про главное молчал. А по другому — как?

Зря, конечно, встретились, зря… Послали бы вместо неё какого-нибудь дурачка Клауса или Ганса освещать телезрителям дебильные посиделки деловых кругов — ну, и запомнились бы мне эти посиделки только стащенной бутылкой хорошей водки…

Но однажды случилось нечто. Такое, чего я ни понять, ни осмыслить не могу. Один из наших, этих, барыг, учредителей «Кина и немцев», чем-то обожрался и помер скоропостижно. Я не это понять и осмыслить не могу, это я очень хорошо понимаю, я совсем про другое…

Натуральнейшим образом, как наши, так и немецкие члены Клуба решили его проводить в последний путь. А чего не проводить, когда они бабло вместе намывали, пресс-конференции вместе давали и денег полно? Им ведь не нам, билет на самолёт — раз плюнуть! Они, значит, все припёрлись провожать на кладбище этого несчастного зампреда клуба деловой дружбы, и от избытка чувств потащили пресс-пул на кладбище…

Там мы с Эльзой замёрзли, и я угощал её украденной с фуршета водкой, умилив старинным складным пластиковым стаканчиком из кармана, а так же плавленным сырком «Дружба» на закусь. Помёрзнув (и выпив с горя) на кладбище, мы закопали несчастного негоцианта, и поволоклись, как были, большой делегацией, на поминальный ужин…

Поминки там или нет, куриная лапша или не куриная — а я сел с Эльзой рядом, как у нас уже было заведено в прошлые её приезды. На нас никто не глядел, в хвосте стола, стали тостовать покойника, какой он был незаменимый и деловитый, энергичный, и с IQ (само собой) — высших сверхчеловеческих пределов…

И тут меня взяла такая тоска… Вы поймите правильно — конечно, не по барыге, который, обожравшись не тем, откинулся, пожив перед этим всласть. Этому доброго пути и земля пухом! А просто общее кладбищенско — поминальное настроение наложилось на жуткую мысль: нет теперь с нами этого NN, мало ли? Может, Клуб собирать перестанут (он же был душой всей затеи) — немцы больше не прилетят, и Эльза с ними тоже больше не прилетит…

А мне что же тогда? Я и живу, собственно, от одного её прилёта до другого… А она даже не чувствует… Жестокие они бабы, в Европе… Можно ли такой вот ментальный пронзительный вопль не услышать?! Нашла себе забаву, дружка по электронной переписке… А что, если она и её съемочная группа в нашем городке в последний раз? Я-то ведь туда, к ним не долечу, дело ясное! Это они летают, как здрастье сказать, а мне авиабилет в Берлин не в одну мою зарплату встанет…

Пока наши инвесторы обменивались траурными речами — Эльза вышла покурить в вестибюль делового комплекса, где всё это безобразие происходило…

И я зачем-то попёрся за ней следом. Я даже не знал, что она курить пошла. А вдруг она в туалет бы пошла, а я как хвостик — неотступно следом?! Ну, неудобно, неприлично, честное слово — однако я так сделал, потому что эта тяга была сильнее меня…

Встали мы с ней в пустом и гулком вестибюле, среди стекла, металла, мрамора, из залы доносятся голоса, скупо проливается свет, а мы в полумраке. Она мне сигарету дала, курим вместе, дым в потолок…

Я так понимаю — она сперва мне просто пожаловаться хотела. Ну, как близкому человеку, как другу — кому-то же надо пожаловаться на жизнь! И кто бы мог в ту секунду подумать, что из банальной жалобы красивой девчонки выйдет?!

— На нашем канале сокращения… — говорит она глухо — Меня вызвал новый директор и сказал, что я «подпадаю»… Ну, конечно, если я соглашусь с ним «поближе познакомиться», то он может изменить мнение о моём профессионализме… Мерзавец!

— Расстрелять его мало… — сказал я с постным, казенным осуждением на лице в рамках профессиональной солидарности. А потом набрал в лёгкие побольше воздуха и выдал страдальческое — Хотя я его понимаю…

— Кого понимаешь? — оторопела Эльза.

— Я хотел сказать… — стушевался я — что если бы меня за тебя расстреляли, я был бы не против…

— Однако, Тоша… — она смотрела на меня пристально и гипнотической силой своего прекрасного взгляда не давала мне отвести глаз. — Ты это серьёзно?!

Мною двигало отчаяние. Я не хотел ей врать. В конце концов, почему?! Пусть знает…

— Эльза, почему это тебя удивляет?! Чего такого есть в моей жизни, что было бы дороже минуты с тобой?! У меня жалкая, пустая жизнь… Она — небольшая цена за счастье быть с тобой хотя бы… хотя бы… Короче, можешь обижаться, но я понимаю твоего директора… Он считал, что у него есть шансы, и он попробовал! Если бы у меня был шанс, а я бы не попробовал — я бы себе никогда потом этого не простил…

Мы оба согласно и солидарно помолчали. Потом она сделала шаг ко мне и сказала совсем тихо:

— Мне плохо в Германии, Тоша… Я хотела бы вернуться…

— А зачем ты мне это говоришь?

— А затем, что я не знаю, стоит ли возвращаться? — улыбнулась она обворожительно. — У вас тут теперь всё то же самое, что и там…

— Может быть… — бормотал я, вконец смущённый её близким дыханием — Но там, где ты, Эльза — там и Солнце…

— Ты правда так считаешь? — сузила она зелёные коварные глаза.

— При чем тут — как я считаю? Если это очевидно?

— Тогда забери меня к себе, Тоша…

Сперва мне показалось, что я ослышался. Потом я подумал, что она пошутила. Наконец, я догадался: европейская тележурналистка, конечно же: где-то в фойе скрытая камера и это розыгрыш…

Потому что она говорила совершенно серьёзным тоном. Она не шутила. Она — тележурналистка в кадре. А я страшненький чухонский газетный репортёр в экономической газете…

Две слезинки сползли из моих бесцветных и невыразительных глаз.

— Эльза, что я плохого тебе сделал?! Зачем ты так поступаешь со мной? Где скрытая камера?!

— Дурачок! — сказала она, и погладила меня ладонью по плохо пробритой щеке (а для кого мне было бриться?). — Нет никакой скрытой камеры… Я не шучу… Сейчас всё в твоих руках. Я своё слово сказала… Решать тебе…

Дальше было совсем уж невероятно. Если решать мне — то я всё давно решил. Я её обнял прямо в фойе этого забытого нами поминального обеда и мы поцеловались самым страстным поцелуем в моей жизни.

А потом… Да, это звучит неправдоподобно, но так оно всё и было, клянусь… Мы уехали ко мне, и она одобрила мою захламлённую и облезлую «полуторку» в «хрущевском» панельном доме. На следующий день она сдала в аэропорту билет и съемочная группа канала GTV улетела в ФРГ без неё…

И мы стали жить вдвоём. Странным образом тесная для одного квартира стала для двоих просторной. Бедная для одного — она стала роскошной для двоих. В ней ничего не менялось — но изменилось всё. Я был жалким газетным репортером — а стал уважаемым сотрудником экономического издания! Раньше ел гадкие макароны с томатным соусом — а теперь вкушаю великолепные изысканные спагетти с чарующим кетчупом…

Но при этом должность моя не изменилась, и визитки перепечатывать не пришлось, до сих пор не понимаю, как такое может быть?

Правда, моего оклада как-то не очень хватало, и она устроилась на наше местное телевидение. Учитывая её прежнее место работы — её взяли без лишних разговоров, а русским она владеет превосходно, с детства! При этом, щадя моё самолюбие, она уверяла меня, что просто не может без телевидения, и что это не ради денег — ради самовыражения и личностного роста… Я как бы верю…

И ещё: скоро у нас родится ребёнок. Под напором таких фактов я вынужден признать очевидное, но невероятное: она не шутила, не разыгрывала меня, и не играла со мной. Всё случилось на самом деле. Она просто взяла и поселилась у меня.

И говорит, что это ей нравится. В чем тут подвох? Думайте сами, я, видит Бог, не знаю…