Между Явью и Навью

Александр Мазин, 2022

«Грядут страшные времена, сбывается пророчество Бояново: истончится Грань Миров и падет Тьма на землю Русскую». Так сказал великому князю киевскому Мстиславу Владимировичу, последнему из рода, последний из великих чародеев Черномор. Пришло время невозможного. Время, когда на одной стороне окажутся христианские священники и жрецы языческих богов. Когда богиня Жизни и богиня Смерти забудут о распрях. Тьма надвигается. Скачут по неспокойной, измученной усобицами Руси гонцы великого князя, везут в заговоренных сумах священные амулеты. Много будет жаждущих заполучить такой, но лишь истинным богатырям суждено обладать ими. И не по силе рук будут избраны они, а по силе подлинной и исконной – силе Духа. Иным не сдюжить, когда падет Грань Яви и Нави и нависнет над миром живых смертная тень Нагльфара, Корабля Мертвецов.

© Авторы, текст, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Дизайн и рисунки на обложке: Светлана Сапега

* * *

Пролог

Мстислав, великий князь киевский по праву меча и родства, прищурясь глядел на клубящуюся Тьму.

— Держится Кромка? — спросил он не поворачивая головы.

— Держится. До времени.

Его спутник, широкий в плечах, но худой, будто высушенный, воином не был. В обычном понимании. Но страшились его более, чем самого грозного богатыря.

Имя его было — Черномор. Черная Смерть. Смерть многих. Неотвратимая и страшная.

Назвали его так печенеги. И — прилипло. И стало гордостью.

Как говаривал Олег Вещий, сначала наставник, а потом друг Черномора: «Мы, стражи, добро для Руси. И нам должно быть страшней тех, кто зло. Иначе как победить?»

Он был мудр, Олег Вещий. И жил в те времена, когда Тот, Который Есть Любовь, еще не пришел на Русь.

Иногда Черномору думалось: лучше бы и не приходил. Чтобы никто не усомнился: есть только один путь — большей силы и большего страха.

— Митрополит Михаил сказал: «Христос спасет», — без особой уверенности проговорил великий князь.

Черномор промолчал. Но Мстислав его и без слов понял.

Не Христос помог Мстиславу, когда тот умирал от волшбы брата. Брата, которого он пощадил там, на поле близ Листвена.

Черномор спас. Обратил проклятие на проклявшего — и перешла мучительная смерть с одного брата на другого.

Но правы и христиане, когда говорят: зло порождает еще большее зло. Сгинул во тьме Ярослав Хромец. И, захлебываясь кровавой рвотой, умирая той смертью, что была уготована Мстиславу, успел-таки ненасытный братоубийца выхаркать последнюю волю: «Я вернусь!»

И вот он возвращается.

Спасет ли Тот, Кто сказал: «Каждому воздастся по вере его»?

Но крепка ли вера в Него на Руси?

Черномор знал ответ. Была б крепка — не истончилась бы Кромка меж Явью и Навью и не полезли бы мертвые в мир живых.

К счастью для мира, не одной лишь людской верой жива Русь, но — кровью верных.

К счастью для Руси, но не для них.

— Кровь отворяет врата, кровь их и закроет, — сказал Черномор Мстиславу три месяца назад, глядя на закатное небо с дозорной башни киевского детинца. — Кровь богатырей. Призови их, чтоб были они с нами, когда настанет срок.

— А когда он настанет? — спросил тогда Мстислав.

— По Боянову стиху, беда придет после Купалина дня, — ответил Черномор.

— Скоро совсем, — проговорил великий князь Мстислав Владимирович, прозванный Храбрым, и поежился, будто стало вдруг холодно под собольим плащом.

— Скоро, — согласился Черномор. — Еженощно вижу его во сне.

— Брата моего? — спросил Мстислав.

— Нагльфар. Корабль мертвецов. Брат твой — тоже на его палубе. Вместе со своими нурманами.

— Мы убили их однажды! — жестко произнес Мстислав. — Убьем еще раз, если понадобится!

— Так и будет, — не стал спорить Черномор. — А пока вели гриди своей капищ более не жечь и жрецов старобожьих не бить. И другим не давать. К худу это.

— Я их и не бил никогда, — покачал головой Мстислав. — То отец мой и брат мой…

Он вспомнил брата своего Ярослава, его строгое лицо, дивно спокойное, когда Ярослав сказал ему там, на поле близ Листвена:

«Моя жизнь — в твоей власти, брат. И я ее принимаю».

— Я не пролил крови брата, — сказал Мстислав. — Я его простил. И смерть братьев наших ему простил.

— А другие — нет. Отец твой стол взял братоубийством! — по-вороньи хрипло каркнул Черномор. — Навлек проклятие на землю нашу и род свой. Вину его христианский бог на себя принял. Но что в том зачатому в ненависти? Не мог стать преданным сыном тот, кто зачат силком в ночь великой крови. По обычаю Ярослав был в своем праве: мстить за деда, за дядьев, за мать…

— Христос говорит иное, — вздохнул Мстислав.

— Ты веришь? — спросил Черномор.

— Не мне о вере судить, — качнул головой Мстислав. — Мне о людях заботиться. Я — великий князь, но в час беды все ли за мной пойдут? Север помнит Ярослава. Их кровь на клинках моей дружины. Север против юга, христиане против язычников… Нам и умертвий не надо, чтобы кровь лить в усобицах.

— С христианами я договорился, — сурово произнес Черномор.

— Ты? — Мстислав удивился.

Кем только не полагали Черномора: ведуном, колдуном, жрецом вышних… Иные даже — стражем Калинова Моста. Но уж христианином его точно никто не считал.

— Митрополит Киевский Михаил в вере своей тверд. Но не слеп. Проникся. Наложил на богатырские знаки печать Веры.

— Христианской Веры? — уточнил Мстислав.

Черномор кивнул, но уточнил:

— Не обязательно быть христианином, чтобы принять знак. Главное — свобода от Тьмы. А мое плетение сотворит остальное: опознает истинного богатыря, веры родной и земли хранителя, достойного принять и силу, и бремя ее.

— И сколько их, знаков этих?

— Тридцать три. Более не требуется. А от тебя требуется: раздать их верным людям и отправить тех путями Бояновыми.

Мстислав поглядел на спутника, потом — на Тьму, и снова — на Черномора.

— Путями Бояновыми?

— Пророчество, — напомнил тот.

И вдруг заговорил нараспев, будто гусляр:

— Первым из призванных будет он, владыка клинков из закатного края, слуга престола каменного. И страшной станет служба его, и будет она точно замковый камень, выпавший из гнезда.

Проговорил, вздохнул, потер лоб:

— То первый будет, княже. А у второй даже имя названо: Залог. Еще сказано: глаза ее — как солнце в разрыве туч. Влага ее — дар непрошеный, знак ее — птах без имени, ибо неждан приход ее и нет ее в кругу призванных.

— Залог, значит? А у первого даже имя неизвестно. — Великий князь поглядел на чародея. Снизу вверх поглядел, хотя сам роста был немаленького. — И как их сыскать по таким стихам?

— Этих двух искать не надо. Сами найдутся. А где искать третьего — я знаю. Да ты и сам догадаешься. — И опять нараспев: — Сильный духом, верный роду двух рек, двух путей и двух солнц, встанет один против всех, но не падет на него тень крыльев сокола.

— Ты прав, — согласился Мстислав. — Знаю я, о ком речь. И где его искать — знаю. Но захочет ли он сам… отыскаться?

— Найдется, — уверил Черномор. — Ты, главное, воев подбери правильных. Вон Сувору поручи. Он — дотошный. Пусть проследит, чтоб слова правильные наизусть вызубрили. И чтоб с каждым отрядом непременно двое слуг божьих: старой веры и новой. Мы уж с владыкой Михаилом постараемся таких выбрать, чтоб силу имели и меж собой не передрались.

— Три десятка и еще три. Столько по Бояновому стиху. А скольких примут стоячие камни?

— Много званых, да мало избранных… — пробормотал Мстислав, глядя на черные с прожелтью клубы, накрывшие степь, и вновь поежился. — Думаешь, Сувор? Он для войны хорош. А тут ведь не только воины. Жрецы нужны, монахи. Да так подобрать, чтоб в дороге не передрались.

— Это война и есть. Сувор справится! — отрезал Черномор. — Пришло время богатырей. Их время.

— Их или наше? — спросил Мстислав, не сводя глаз с Тьмы.

— Их, — тихо, почти шепотом, произнес Черномор. — Наше на исходе. — И добавил уже совсем беззвучно: — Здесь — на исходе.