Шахматный клуб

Александр Мирошниченко

Невзирая на то, что герой этой книги не имел представления о том, как ходит шахматный конь и какие неожиданности поджидают игрока в дебюте русской партии – это не освободило его от общественной нагрузки: стать куратором шахматного клуба, расположенного в цокольном этаже его дома.И именно это назначение стало отправной точкой череды различных приключений, в которых члены шахматного клуба и не только принимали активное участие. И всегда единственной их целью было восстановление справедливости.

—

Первое правило шахматного клуба…

–

Не упоминать про шахматный клуб?

–

Первое правило шахматного клуба — знать все остальные три тысячи восемьсот сорок девять правил шахматного клуба.

Редактор Елена Некрасова

Корректор Анастасия Лобанова

Дизайнер обложки Мария Бангерт

© Александр Мирошниченко, 2023

© Мария Бангерт, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-5233-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая

эпизод 1-й

Во входную дверь позвонили. Уже давно прошло то время, когда на каждый звонок я бросался открывать. Закончился и тот период, когда я даже на стук лишь напрягался, рассуждая, кто бы это мог быть. Сейчас я просто не обращал на это внимание. Разве что проверял, не переполнилась ли у меня ванна, не течёт ли вода из стиральной машины, заливая соседей снизу. И всё. Исключение делалось только для старшей по дому Тамары Трофимовны, или, как её окрестили жильцы дома то ли для краткости, то ли чтобы подчеркнуть отсутствие реальных средств защиты от неё, — ТТ.

Удивительно, но, когда в дверь звонила она, я определял безошибочно. Однако в данный момент я только вышел из душа и открыть двери не мог чисто по этическим соображениям. Сие не сильно расстраивало, поскольку я не сомневался: уходя, Тамара Трофимовна, как обычно, оставит в двери записку. Тем более я был у неё на хорошем счету. А это дорогого стоило. Потому что она, как одноимённый пистолет, пощады не знала. А кроме того благодаря абсолютной справедливости своих решений она пользовалась неограниченной поддержкой жильцов дома и стало быть попадать к ней в немилость не стоило ни при каких обстоятельствах.

Всех граждан страны (да что там страны — всё человечество вообще) ТТ делила на две категории: жилец и нежилец. Естественно, это касалось проживания в нашем доме. Понятно, что у первой группы в данной системе координат были всяческие преференции: ее представители могли оставлять свои автомобили во дворе, выгуливать собак на газонах и пользоваться спортивными площадками. Всем остальным, кто относился к категории «нежильцы», никаких прав и свобод ни в самом доме, ни на придомовой территории не предоставлялось.

А поскольку между законом и справедливостью Тамара Трофимовна выбирала справедливость, то хитрый автовладелец, незнамо как заполучивший брелок, открывающий шлагбаум возле нашего дома, чтобы оставлять свой автомобиль рядом с подъездом, моментально получал записку о недопустимости таких действий. Повторная записка (в случае игнорирования первого предупреждения) как чёрная метка содержала фото с надписью о нарушении, которое было выцарапано на дверце автомобиля предыдущего нарушителя. Когда же реально доходило до таких крайних мер и рассерженный владелец шёл домой к ТТ предъявить законные, по его мнению, претензии, то на пороге его встречал старшенький сыночек Тамары Трофимовны, проживающий на этой площади со своей семьёй, после того как переселил маменьку в свою квартиру с меньшей квадратурой. Сыночек был богатырского телосложения, и ему приходилось немного наклоняться, выходя из квартиры, — такого он был роста. Естественно жалобщик ретировался, но когда на следующий день он следовал в опорный пункт милиции, чтобы написать заявление уже участковому, то его снова встречал тот же самый богатырь Ванечка, только теперь в форме старшего лейтенанта полиции.

Так что порядок в доме и около был идеальным. Куда управа выделяла деньги, — туда они и шли. И площадки (детская и спортивная) были в идеальном состоянии, и газон не топтался, и собачьи какашки собачники за своими питомцами убирали, выбрасывая куда положено, иначе могли это «богатство» потом в своих почтовых ящиках обнаружить, потому что камеры фиксировали всё и «авторство» фекалий определялось безошибочно.

Я же, находясь в категории «жилец», пользовался еще и дополнительным расположением за то, что вносил плату на содержание правления дома сразу на год вперёд, не выгуливал собак в связи с отсутствием оных, а также мои детки не рассыпали песок из песочницы. Опять же, потому, что и деток у меня тоже не было. С учётом всего перечисленного обратиться ко мне строгая, но справедливая домоправительница могла по какому-то рутинному делу. Что и подтвердила оставленная ею записка, в ней ТТ просила зайти, когда будет удобно, чтобы обсудить бытовые вопросы нашего дома.

Клочок бумаги не вызвал у меня никаких подозрений, пока из кухни не вышел Петрович, домоправительницу не любивший, не имея на то, по моему мнению, никаких оснований. Но для того, чтобы понять нюансы отношения Петровича к кому бы то ни было, стоит сначала познакомиться с самим Петровичем.

Если уважаемый читатель никогда не встречал настоящих домовых или считает, что их в природе не существует, а вот это зря, то пришло время мнение свое изменить: еще как существуют.

— Зачем приходила Омара Кальмаровна? — полюбопытствовал Петрович, заглядывая в записку.

— Очень даже милая женщина и хороший человек, — заметил я. — Ума не приложу, почему ты к ней так относишься.

— Все проблемы от хороших людей, — философски изрек Петрович и на мой удивлённый взгляд пояснил: — Вот если человек говно, то ты сразу знаешь, что от него ждать, и ты уверен: этот тип как минимум не лицемер. А вот чего можно ждать от хорошего человека, — неизвестно. Может, он всю жизнь вёл себя хорошо, был вежлив и воспитан, не заводил кошек у себя в квартире, не делал часто ремонт, уважал своего домового, но всё это только с одной целью — подвести тебя в самый неподходящий момент. Вот уверен, что тебе какая-то бяка приготовлена этим посланием, помяни моё слово.

— Но бывают же хорошие люди, — возразил я своему оппоненту, который, на мой взгляд, запутался в своих умозаключениях.

— А так ещё хуже, — не сдавался он. — Это, я бы сказал, самое худшее: ты всю жизнь ждёшь, когда он подведёт тебя, следишь за каждым его словом, подозревая, что вот-вот он проявит свою сущность, а он раз…

— И что? — не выдержал я театральной паузы Петровича.

–… и оказался хорошим человеком. Получается, ты напрасно в нём сомневался. И значит, ты сам во всём виноват. А это, я скажу, такая боль и рана, когда понимаешь, что не на кого свалить свою вину.

Я, привыкший к вечному ворчанию Петровича, не стал возражать, только, как обычно, поправил:

— Тамара Трофимовна звать эту женщину.

— А я так и сказал — Тромбона Кларнетовна, — Петрович посмотрел виновато и поправился: — Ой, конечно-конечно, простите-простите. Кларнета Тромбоновна.

эпизод 2-й

Дабы не гадать, зачем я понадобился Тамаре Трофимовне, я решил наведаться к ней как можно скорее. Встретила меня хозяйка дома в нейтрально-положительном расположении духа, что означало высшую степень приязни.

— Добрый день, Лаврентий Дмитриевич, — почти улыбнувшись, сказала домоправительница, — у нас для вас есть весьма приличное предложение. Приличное, потому что устраивает всех участников сделки в полной мере, не противоречащее здравому смыслу и по возможности закону, — своим обычным канцеляритом поведала ТТ.

Я не знал, что можно ответить и к тому же сомневался, что буду понят, если начну изъясняться простым русским языком, а не принятыми в правлении дома штампами, поэтому решил просто и добродушно улыбаться — наилучший, как мне казалось, вариант в данной ситуации. Тем более, зная здешние порядки, я понимал, что от моего решения уже ничего не зависит.

— Вы знаете, что оставил нас Любомир Спиридонович, — женщина посмотрела на меня вопросительно, и я, сделав скорбным своё лицо, кивнул утвердительно, хотя понятия не имел, кто сей гражданин. Но собеседница, оценив мою реакцию как соответствующую, продолжила: — И перешёл он на сторону тьмы. В смысле стал муниципальным депутатом.

Говоря всё это, Тамара Трофимовна не сводила с меня пристального взгляда, и, похоже, мой нейтрально-придурковатый вид её вполне устраивал, поэтому она так же доверительно продолжила:

— Это его выбор, и я не могу его осуждать. Но у нас остался неохваченным шахматный клуб. А это сами понимаете. — Я кивнул понимающе. — Никуда не годится.

На меня опять пристально смотрели два глаза из-за больших, немного затемнённых стёкол в дорогой оправе. Я не раз имел возможность убедиться в отличном зрении ТТ, но считал абсолютно нормальным тот факт, что человек таким образом создаёт собственный имидж. Не понимая, куда идёт наш разговор, поскольку не знал никакого Любомира Спиридоновича и никогда не слышал про шахматный клуб, я кивал на заявления собеседницы часто и увлеченно.

Она же истолковала моё поведение как согласие и подвела итог встречи:

— Я очень рада, Лаврентий Дмитриевич, что вы согласились курировать наш шахматный клуб.

Только тут до меня дошло, что на моё свободное время покушаются, и наконец обрёл дар речи:

— Но я не играю в шахматы, — возразил я. — Совсем.

— Это мы тоже учитывали. Вот я, например, не умею строить и ремонтировать дома. Совсем. И что? — женщина дала мне время найти ответ на её вопрос, но пауза затянулась, и она предъявила свой: — И отлично справляюсь с обязанностями по управлению домом. А ещё я вот что скажу вам: то, что вы не играете в шахматы, — ваше преимущество, большой плюс. Если на это место поставить человека, увлекающегося шахматами, то что мы получим? — строго спросила домоправительница.

— Что? — подхватил я.

— А то и получим, что куратор шахматного клуба может стать заодно со всеми его членами, — логично объяснила свою позицию Тамара Трофимовна. — И как нам понять, на чьей стороне будет куратор: на нашей или на их, — она выразительно кивнула головой, показывая в ту сторону, на которой куратор клуба однозначно быть не должен.

Хозяйка кабинета внимательно посмотрела на меня и, когда я опять принял то самое, не совсем умное выражение лица, добавила:

— К тому же и имя у вас…

— А что с моим именем не так? — в сердцах перебил я собеседницу, зацепившую больную тему, поскольку ещё в детстве, когда я не выговаривал звук [р], друзья дразнили «Лавлентий», а позже логопед, исправляя мою картавость, заставляла повторять собственное имя-отчество десятки раз.

— Как раз наоборот, — успокоила меня ТТ. — Имя у вас очень хорошее. Подходящее. И не короткое: три слога — это нормально. Вы только подумайте, может ли курировать шахматный клуб или вообще управлять чем-либо человек с именем Иван? Или Яков? Или, извините за выражение, Стас? Это же будет нонсенс. И отчество у вас замечательное. Не какое-нибудь там Ильич, Климыч или Палыч.

— А что не так с отчеством Палыч? — спросил я, вспоминая одного из соседей, которому очень шло это отчество и который был изрядным занудой и брюзгой. Но не сомневался, что отчество здесь ни при чём. А вот собеседница, похоже, была иного мнения.

— Как что? — удивилась она. — Всего два слога. Вы только подумайте: в отчестве два слога и ни одной буквы Р. Это же кошмар кошмарный. О чём только думают родители, давая такие имена, — возмутилась Тамара Трофимовна. — И замечательно, что у вас, Лаврентий Дмитриевич, и с именем, и с отчеством всё просто замечательно.

Только много позже я узнал, что сие возмущение по поводу имени Иван и отчества Палыч имеет вполне конкретного адресата, имевшего наглость назвать её старшего сына без ее ведома, самостоятельно. Во время нашего разговора я был не в курсе семейных драм, потому выразил молчаливое согласие.

Оценив моё понимание проблем с именами, обладательница не менее замечательных по её, как я понял, классификации имени-отчества первый раз позволила себе искренне улыбнуться и закончить разговор на мажорной ноте:

— Ну и поскольку вы не возражаете, чему я безмерно рада, хоть и не сомневалась в вашем согласии, то думаю, что в ближайшую пятницу и начнём. Я вас представлю коллективу клуба. Так что встречаемся здесь в восемь двадцать четыре, само собой, вечера. И имейте в виду, что куратор клуба — это первая ступенька на пути наверх. Вы человек молодой, так что можете ещё рассчитывать на блестящую карьеру. И только вам выбирать, на чьей стороне вы окажетесь. И какую бы сторону вы ни выбрали, мы вас поддержим. Как мы поддерживаем Любомира Спиридоновича, который оказался среди нечисти, — в её произношении слова «нечисти» не было никакого негатива. — Я имею в виду стал депутатом.

Я даже посмел немного возразить, что не всех депутатов можно относить к нечисти, на что Тамара Трофимовна резонно заявила, что полностью со мной согласна. Потому что и на болоте встречается белый лотос и нимфея. По отношению к указанным цветам приязни в голосе женщины я не услышал, так что было непонятно, что она больше ценила: болото или цветы.

Домой я вернулся после этого, если так можно выразиться, разговора немного смущённый.

— Ну как там Венерина Сороцениевна? — объединил в имя-отчество два хищных растения Петрович. — Попался в её скользкие объятия наш невинный мотылёк?

Я очень хотел поспорить с Петровичем, ведь вовсе я не попался и заниматься общественно полезными деяниями — это достойное дело, но не стал. Потому что был уверен: звучать сие утверждение будет неубедительно. А так вести себя с Петровичем, в проницательности которого не сомневался, я не решился.

Поэтому я только вздохнул в ответ на его мелкое и по большому счёту совсем необидное злорадство. Тем более что он имел на это право, поскольку оказался прав. Я уже хотел поправить свои мысли на предмет тавтологии, но потом подумал: «Мои мысли, как хочу, так их и думаю!»

И успокоился.

эпизод 3-й

Петрович, сбитый с толку отсутствием возражений с моей стороны, даже забыл о том, что не расспросил подробно про разговор с Тамарой Трофимовной. Вроде как упустил подходящий момент. Я видел, что его распирает, но счёл приятной мелкой местью не удовлетворять любопытство моего приятеля.

Петрович расхаживал по кухне, осматриваясь и выискивая, что мне можно поставить в вину, чтобы в качестве наказания заставить рассказать о беседе с домоправительницей и его личным недругом.

Но на кухне был полный порядок, и даже вода в пароварке была свежей, а сама пароварка сияла кристальной чистотой, что случалось нечасто, — ещё одна мелкая месть. Не найдя материального повода для придирок, Петрович перешёл на моральные аспекты моей жизни.

— Ты почему до сих пор не женат? — спросил Петрович интонациями обеих моих бабушек, одна из которых жила в сибирской глубинке, другая была профессором питерского университета.

Как у него получался сей синтез несовместимых ингредиентов, — не понимаю. Хотя есть у меня подозрения на этот счет: касаясь женитьбы внука, у всех бабушек интонации одинаковые.

— Когда встречу идеальную жену, — представил я готовый ответ на задаваемый иногда бабулями вопрос.

В данном случае слово «иногда» означало «всегда, когда я с ними встречался».

Петрович обдумывал мой короткий ответ, как длинный философский трактат, покачивая головой в такт своим мыслям, периодически щурясь и что-то бормоча себе под нос, и наконец заявил:

— То есть никогда?!

— Почему ты так решил? — ответил я вопросом на его вопрос-утверждение.

— Я перебрал в уме всех женщин, девушек и девочек, которые в тот период, что ты ещё сможешь жениться, достигнут соответствующего возраста, и, даже не учитывая вероятность возможной вашей встречи, не нашёл ни одной идеальной женщины на этой планете. И это я еще не вспоминаю первое правило в инструкции по браку с идеальной женщиной.

— А что это за правило? — спросил я заинтересованно, понимая, что Петрович ждёт мой вопрос.

— Это правило гласит: желая жениться на идеальной женщине, ты в первую очередь должен убедиться в том, что идеален сам.

Меня это развеселило, и я уточнил:

— А второе правило?

— Какое правило? — сделал непонимающий вид собеседник, как он обычно поступал, когда пытался от меня что-то скрыть.

— Второе правило, чтобы жениться на идеальной женщине, — напомнил я, не сомневаясь, что Петрович и так понял мой вопрос.

— Да я запамятовал, — замялся тот, кто помнил всё, что знал, а знал всё, что слышал, видел или прочитал, и уточнил: — А может, и нет второго правила.

Когда мне приятель объяснял удобства пользования звуковой колонкой, которая может ответить на любой вопрос, я удивлялся: «Зачем мне такое, если у меня есть Петрович, которого спроси что угодно, допустим, как начинается второй абзац на двести семнадцатой странице книги „Альтист Данилов“, он ответит» (это я не сказал, это я подумал), но Петрович немедленно воспроизвёл:

«Итак, люстра, — сказал Валентин Сергеевич. — Она будет теперь над Даниловым, и, если его жизнь даст ей основания сорваться, ничего ее не удержит».

И, запоздало осознав, что засветился и теперь ссылаться на плохую память он не может, Петрович произнес:

— Вспомнил, нет второго правила.

— Так, хорош увиливать, — сказал я, глядя ему в глаза. — Первое правило бывает только тогда, когда есть и другие правила.

Не в силах противостоять логике, Петрович решил сдаться, но делал это со скорбным выражением лица, демонстрируя всем свои существом, что ему не нравится то, что он делает:

— Второе правило гласит: везёт дуракам и пьяницам.

Петровича смутило, что, несмотря на его скепсис, он вроде как дает мне шанс, но я не стал им пользоваться, а просто разъяснил свою позицию:

— Ты неправильно понимаешь, что есть идеальная женщина, — сказал я и жестом предотвратил возмущения собеседника. — Когда я говорю «неправильно», я имею в виду только собственный взгляд. Неужели ты думаешь, что идеальная жена — это та, у которой отсутствуют недостатки?

— А как же! — не задумываясь выдал Петрович.

— Да ты только подумай, — продолжил я напирать на своего оппонента. — Это же какое наказание — жить рядом с человеком, у которого нет недостатков.

Петровича последняя фраза задела. Я это увидел и пояснил:

— Я сказал «с человеком».

С таким доводом он согласился:

— Да, с людьми всё иначе. Но что же ты тогда понимаешь под идеальной женой?

— Женщину, имеющую недостатки, но исключительно очень милые или в крайнем случае приемлемые.

Петрович думал совсем недолго, а потом посмотрел на меня и с возмущением заявил:

— Что ты здесь мне забиваешь баки своей свадьбой! Лучше скажи, зачем тебя эта Торнада Урагановна вызывала?

Я посчитал, что отмщен, и поведал Петровичу, что меня ставят куратором шахматного клуба.

Петрович, узнав повод для встречи, вдруг подскочил, и я сначала не понял: это проявление радости или, наоборот, раздражения. Но это оказалось обыкновенное злорадство.

— Вот наконец-то справедливость восторжествовала и мой юный друг познает всю сущность Курары Скорпионовны, — рассуждал сам с собой, поминая меня в третьем лице, Петрович. Он расхаживал по кухне взад-вперёд, картинно жестикулируя. — Вот и увидит это наивное создание, кто ему друг, а кто совсем наоборот.

Меня рассмешила экспрессивная реакция домового, но всё же сомнение внутри (пока лишь на дальней «полочке») поселилось. Вместе с ним о себе напомнила и тревога. Закралась она ещё в тот момент, когда Тамара Трофимовна только озвучила своё странное предложение курировать шахматный клуб, а может, даже когда позвонила в мою дверь. К тому же я ничего не знал о шахматном клубе, а всё неизвестное нам кажется в какой-то степени опасным. Тогда под напором уважаемой мною главы дома я не придал этому значения. Теперь же сценка с заламыванием рук в исполнении моего друга заставила вспомнить про опасения.

— Петрович, я здесь и всё слышу, — напомнил я и миролюбиво попросил: — Может, всё же объяснишь, что это за странный такой шахматный клуб, который вызывает у тебя столь бурную реакцию?

Петрович зыркнул на меня так, будто реально забыл о моём присутствии, а увидев, вдруг вспомнил, и, сев за стол, уже посмотрел абсолютно невинным взглядом:

— А что в нём странного? Шахматный клуб, он и есть шахматный клуб.

эпизод 4-й

Пробудив мои страхи из-за этого странного (а я уже нисколько не сомневался в странности этого заведения) шахматного клуба, Петрович, само собой, не выдал мне никакой информации. И я уже решил, что его желание напугать меня — это очередной розыгрыш, из числа тех, которые он очень любил.

Поэтому в ближайшую пятницу немного ранее назначенного времени, чтобы не опоздать, я отправился для выполнения общественного поручения в виде кураторства над учреждением, о котором слыхом не слыхивал.

Тамара Трофимовна не сказала мне адрес, но у меня не было никаких сомнений относительно того, что я сумею найти в нашем пусть и большом доме этот загадочный объект. И не ошибся: на полпути к подъезду, в котором находилось домоуправление, я увидел неприметную лестницу из нескольких ступенек, которая вела вниз — в цокольный этаж. И хоть вид лестницы и двери показывал, что ими пользуются крайне редко, я был уверен: мне именно сюда и нужно. Когда я нажал на дверную ручку, загорелась лампочка освещения и на небольшой запыленной табличке обнаружилась неровная надпись «Шахматный клуб».

Дверь открылась легко, и я попал в хорошо освещённый коридор, ближайшая дверь из которого вела в нужное мне помещение, заставленное столами с шахматными часами. За несколькими сидели юные шахматисты, по количеству фигур на досках было понятно, что партии уже подходили к финалу. В дальнем от входа углу восседал солидного вида мужчина, с которым я периодически раскланивался, встречаясь во дворе. Вернее, раскланивался он. Его приветствие иначе назвать было нельзя, так он изысканно прикасался рукой к своей шляпе, чуть-чуть приподнимая её и наклоняя голову, что невольно хотелось ему ответить тем же — настолько это изящно выглядело. Насколько я помнил, звали его Валериан Брониславович.

Увидев меня, он широко улыбнулся и приветственно помахал рукой, приглашая подойти к нему.

— Наслышан, наслышан, — почти пропел Валериан Брониславович, пожимая мне руку. — Рад, что вы согласились…

В этот момент в комнату вплыла Тамара Трофимовна и мой собеседник отпустил мою руку, став абсолютно серьёзным. Тем более к нему стали подходить юные шахматисты, чтобы сдать доски. Он принимал деревянные комплекты и складывал в открытый шкаф. Задержав очередную доску в руке, Валериан Брониславович вернул сдающему со словами:

— Чёрного коня не хватает.

Мальчуган прошептал:

— Извините, — и пошёл искать недостающую фигуру.

— Чёрный конь G8, — уточнил мужчина, помогая сузить поиски.

Не успел я попросить разъяснения, чем отличается чёрный конь, начинающий партию на G8, от точно такого же, по моему мнению, коня с поля B8, как подошла Тамара Трофимовна. Она с лёгкой долей осуждения посмотрела на меня и вместо приветствия сказала:

— Всё же лучше быть немного пунктуальнее. Мы же договаривались на восемь двадцать четыре, — прояснив тем самым причины своего недовольства.

— Извините, но когда не знаешь дорогу, то лучше выйти немного раньше… — начал я оправдываться, но строгий взгляд из-за больших стёкол очков заставил меня замолчать, потому что красноречивее слов говорил: «Всё нужно делать вовремя».

— Отклонение от плана в любую сторону не приветствуется, — процитировала ТТ. — Пункт двадцать два свода правил шахматного клуба, — после чего взгляд Тамары Трофимовны перестал быть столь холодным и она уже тепло добавила: — Впрочем, какие могут быть строгости, когда вы ещё не ознакомились с правилами.

После этих слов она посмотрела на вынужденно наблюдавшего за нашим разговором Валериана Брониславовича и представила его.

Мы опять чинно раскланялись, не упоминая, что уже знакомы.

— Мы будем вместе работать? — спросил я, не адресуя вопрос кому-то отдельно, и немедленно услышал, как одновременно и одинаково ответили оба собеседника, разве что с разными интонациями:

— Ни в коем случае.

— Я занимаюсь только шахматной секцией, — поспешил объяснить Валериан Брониславович скромность своей позиции. — Так сказать, третья лига.

В этот момент двое оставшихся членов шахматной секции протянули своему руководителю шахматные доски. Взяв их в обе руки, опытный наставник задержал на секунду, оценивая, и, буркнув:

— Теперь порядок, — положил к остальным.

Потом закрыл шкаф и ключ от него положил в карман. Но я предположил, что мне тоже может пригодиться содержимое закрытого шкафа, о чём и спросил. Мои собеседники переглянулись, и Тамара Трофимовна сообщила:

— У вас будут совсем другие фигуры и доски, — после чего, кивнув мне, что означало следовать за ней, пошла на выход.

Что я, разумеется, и сделал, а сзади за мной семенил Валериан Брониславович, и, когда домоправительница скрылась за дверью, он негромко сказал:

— Вы напрасно думаете, что оба чёрных коня одинаковые, милейший. Впрочем, к слонам это тоже относится. И к белым, между прочим, тоже.

Уже в коридоре, когда мы прощались, он добавил:

— Не обращайте на мои слова внимания, у вас ещё будет случай убедиться в этом самому и, вполне возможно, сложить совсем другое впечатление о происходящем.

Тамара Трофимовна шла не торопясь, но я с трудом её догнал уже возле кабинета.

— Я вынуждена признать свою оплошность и забрать своё замечание по поводу того, что вы пришли не вовремя, — произнесла она очень просто, даже буднично. — Мне следовало для начала дать вам, Лаврентий Дмитриевич, возможность ознакомиться со сводом правил. Тут уж простите мою легкомысленность, — слово «легкомысленность», которое она отнесла к себе, было очень странным, но я постарался не выражать эмоции, и дама закончила мысль: — Правила настолько просты и естественны, их не так много, что я как-то это упустила. Хотя первое правило шахматного клуба гласит…

— Не упоминать про шахматный клуб? — перебил я собеседницу, желая шуткой разрядить напряжённую, по крайней мере, для меня атмосферу.

— Первое правило шахматного клуба, — Тамара Трофимовна не обратила никакого внимания на мои слова, — знать все остальные три тысячи восемьсот сорок девять правил шахматного клуба, — и с этими словами она достала из ящика своего стола толстенный фолиант, на обложке которого значилось: «Актуальный свод правил шахматного клуба с изменениями относительно применения радио, телевидения, счётных машин и иных актуальных способов передачи информации».

Книга по всему была очень старой, но ее состояние было близко к идеальному. Тамара Трофимовна, перехватив мой удивленный взгляд на печатную продукцию, которой лет явно больше, чем тому же радио, пояснила:

— Правила здесь настолько естественны и просты, что в свод редко заглядывают.

эпизод 5-й

Возвращаясь домой, я не мог не думать про книгу как минимум вследствие её тяжести. Но мысли мои были не столько о весе или дате издания, сколько о содержании. И пусть я с ним ещё не был знаком, но кое-какие вопросики уже имелись:

«Если этим манускриптом пользовались редко, поскольку сами правила были естественными для всех причастных, то почему именно у меня возникла необходимость в их изучении в первый же день? Я что, тупее всех предыдущих кураторов? А знакомы ли с содержимым книженции все члены клуба?»

По дороге домой я очень надеялся, что Петрович поможет мне во всем этом разобраться. Но, зайдя в квартиру, увидел, что чулан закрыт и перед дверцей в него стоит табуретка. Это означало, что мой любимый домовой спит и просит его не беспокоить.

Немного расстроившись, потому что самому придется искать ответы, я присел за письменный стол и включил настольную лампу под зелёным абажуром. Мягкий свет старого антикварного устройства был очень к месту для чтения книги издания неизвестного, но однозначно давнего года. Посему я успокоился и перевернул обложку. Уже титульный лист дал ответ на один из моих вопросов. На нём под названием труда была пометка «для куратора». Значит, для членов клуба имеется другой документ. Или не имеется вовсе.

С лёгким сердцем оттого, что ответы на вопросы находятся так легко, я приступил к изучению. Знакомый мне первый пункт я решил пропустить и начать со второго, но на глаза попалось примечание к пункту один, написанное мелким курсивом. Приписка гласила: «Остальные три тысячи восемьсот сорок девять правил содержат абсолютно естественные и логичные требования поведения, которые можно определить как само собой разумеющиеся, а следовательно, человек, имеющий здравый смысл, чистые помыслы и лишённый осуждаемых обществом пороков, может не изучать остальные правила досконально, а то не изучать их вовсе».

Так нашелся очередной ответ. Вот почему эта далеко не новая книга в таком хорошем состоянии. Скорее всего, многие просто прекращают её изучение после знакомства с примечанием к пункту один. Я бы не удивился, если бы, листая её, встретил склеенные страницы. Несмотря на интерес к старинной книге, я тоже неожиданно вдруг решил, что можно вроде как и отложить дальнейшее чтение на другое время. А как известно, всё откладываемое на потом откладывается навсегда, если обстоятельства не заставят наступить этому «потом» под воздействием определённых условий.

Поэтому я взял себя в руки и продолжил знакомство со сводом правил. Второй пункт гласил: «Нужно иметь в виду, что, когда дело касается шахмат, шахматистов, любителей этой игры, зрителей, а также тех, кто с шахматами вообще незнаком, нет ничего само собой разумеющегося».

Я уже было возмутился наличию противоречия между пунктом один и два, но книга, как услужливый собеседник, представила мне примечание к пункту два: «Если вы заметили, что в правилах имеют место противоречия, то просто примите это к сведению и следуйте требованиям обоих взаимоисключающих правил».

Как всё, оказывается, просто: необходимо выполнять взаимоисключающие правила. Такое положение — отличная мотивация для того, чтобы читать текст дальше. Вдруг и ответ найдётся, как это делать!

Я так увлёкся, что забыл про своего друга. Меня буквально очаровали правила шахматного клуба, который мне какое-то время придётся курировать на общественных началах.

Надо заметить, что в данный момент я не жалел о своём решении взяться за общественную нагрузку, потому что знакомство со сводом правил мне показалось если не полезным, то уж увлекательным точно. Достаточно прочитать третий пункт: «Не суетись, и у удачи будет меньше шансов с тобой разминуться». Это относилось ко мне в полной мере. Сколько раз я слышал советы в свой адрес (и не без основания) о том, что говорить нужно медленнее и желательно хорошо подумав. Получается, что мне указывали на то, что выполнять поручение нужно, разобравшись сначала, что и как делать, и подумать, нужно ли что-то делать вообще.

Примечание к этому пункту заставило меня посмотреть на ситуацию под иным углом и подумать, кому всё это мероприятие больше нужно: нашей домоправительнице или мне самому. Потому что фраза предупреждала о том, что некоторые пункты правил носят индивидуальный характер. В моём понимании сие означало их изменение в зависимости от того, кто книгу читает. Я даже не стал заморачиваться над тем, как это физически возможно с бумажным носителем информации. Просто признал исключительную полезность такого подхода лично для себя.

Но именно в тот момент, когда я уже восхитился перспективами прочтения мудрой книги, прямо за спиной прозвучал знакомый голос, полный недовольства:

— Так-так-так. Книжечки читаем. А дом не прибран, пол не мыт, посуда грязная в раковине. Это значит побоку? Новые интересы у нас появились и на порядок в квартире можно плевать? Правильно я понимаю ситуацию?

Такая реакция на чашку в раковине и брошенную на диван футболку могла быть только по причине серьёзного недовольства исключительно домового. К тому же чулан он покинул без привычного грохота табуретки, оставленной возле дверцы.

А недовольство, как я должен был догадаться, было вызвано моим хорошим настроением после посещения шахматного клуба. Похоже, приемлемым для меня Петрович считал лишь проклятия в адрес Тамары Трофимовны и шахматного клуба. Я решил всё же узнать причину негатива своего друга и предположил:

— Наверное, кто-то не умеет играть в шахматы, и поэтому ему так не нравится моё новое увлечение.

Петрович подскочил от возмущения, но, ударившись о люстру, на мгновение замер в воздухе и аккуратно опустился в стоящее неподалёку любимое нами обоими кресло-качалку, растирая ушибленное место.

— Это я не умею играть в шахматы?! — все еще раздраженно, но уже не так громко произнёс он. — Да я с Васей Смысловым играл ещё до того, как он в первый раз чемпионом Москвы стал. И между прочим, один раз даже вничью сыграл. По шахматной композиции у меня так-то разряд мог быть, если бы я не поленился письмо из редакции журнала «Наука и жизнь» отнести в шахматную федерацию.

Пока Петрович перечислял известные мне факты, я спокойно его слушал, не сомневаясь, что, сообщив это всё, он успокоится. Так и произошло. И пока он восстанавливал дыхание после гневной тирады, я тихо поинтересовался:

— А ты думаешь, почему я согласился? — и, вызвав нужную реакцию, объяснил: — Потому, что рассчитывал на помощь друга.

Петрович, осознав, что в очередной раз попался в ловушку и теперь будет вынужден помогать мне в деле, которое ему не нравилось, безразлично смотрел в окно, а недовольство выражал только вращением больших пальцев сцепленных на животе рук.

эпизод 6-й

Несмотря на отрицательную реакцию, однозначно высказанную Петровичем в прошлом разговоре, я всё же стал замечать некоторые признаки одобрения с его стороны. Когда я разыскивал пропавший паспорт для получения заказанного мною комплекта шахмат, то с полки упала коричневая книжка в потрёпанном бумажном переплёте, которая называлась «Комбинации и ловушки в дебюте». Я помнил, что отец рассказывал, как благодаря ей обыграл своего будущего тестя, чем осложнил отношения с будущим родственником, но заслужил уважение со стороны своей избранницы.

Сей факт можно было бы счесть случайностью, но вскорости мне пришёл купон на приобретение подарочного издания книги «Мир шахмат». Всё бы ничего, если бы не подзаголовок «К стодвадцатилетию М. М. Ботвинника». Меж тем событие должно произойти очень нескоро: никак не раньше 2030 года. То есть в будущем.

Я уже не говорю про словарь шахматных терминов, составленный Петровичем собственноручно и подаренный мне в самый нужный момент — перед знакомством с членами шахматного клуба, который, нужно сказать, мне очень помог. И я узнал основные термины, хоть и в интерпретации Петровича. Не до конца понятными для меня оставались только «мат», «пат» и «цугцванг», которые Петрович объяснил одним и тем же коротким словом — «фиаско». Но я посчитал, что для начала и этого достаточно.

В следующую пятницу, идя в клуб, я чувствовал себя увереннее. К тому же изучение свода правил шахматного клуба продвигалось, в нем обнаружилось ободряющее: «Если тебя пугает начало и страшно что-то делать в первый раз, — начинай сразу со второго».

Это правило меня успокаивало и настраивало на деловой лад. И вход в нужное помещение я нашёл сразу, и время на часах было восемь двадцать три. И порог шахматного клуба я перешагнул через минуту, то есть строго в назначенное время.

Но, к своему удивлению, в помещении обнаружил только руководителя шахматной секции. Валериан Брониславович, увидев меня, расплылся в улыбке, встал из-за стола, как будто желал обнять, но в результате двумя руками пожал мою руку. Всё это было более чем не похоже на обычные очень деликатные и изысканные его приветствия.

— Лаврентий Дмитриевич, — говорил он, не выпуская моей руки. — Рад, рад, очень рад. Очень рад быть полезным вам советом, поддержкой и вообще…

Как только на пороге появилась Тамара Трофимовна, собеседник стал серьёзен, прекратил рукопожатия и, сухо пробурчав «до свидания», исчез.

Тамара Трофимовна холодно улыбнулась покидающему зал руководителю шахматной секции, и, когда мы остались одни, она без обычной строгости и немного смущаясь начала:

— Лаврентий Дмитриевич, вы должны понимать… — в этот момент её прервал шум распахнувшейся двери, и в помещение вошёл мужчина, хромавший на обе ноги.

— Здравствуйте, Тамара Трофимовна, — громогласно поприветствовал он мою собеседницу и, увидев меня, добавил: — Здравствуйте, молодой человек.

Вошедший подал мне руку и представился:

— Хромых Пётр Карпыч. — На этих словах Тамара Трофимовна поморщилась, и я отнёс это к короткому имени и отчеству нового знакомого.

«Но, с другой стороны, буква Р присутствует в необходимом количестве», — подумал я, вспоминая странное, на мой взгляд, отношение руководителя дома к именам.

Но прежде чем я представился, домоправительница грозно спросила Петра Карповича, почему он не отправился со всеми членами клуба на экскурсию.

— Так экскурсия-то пешая, — пояснил он. — А мне это не с руки, — и засмеялся: — Вернее, не с ноги.

Женщина нахмурилась, взглянула недобро на Хромых и, буркнув, что сегодня в связи с экскурсией заседание клуба отменяется, ушла.

Мужчина, который был хромым и в медицинском, и в этимологическом, если так можно выразиться, аспекте, продолжал улыбаться и предложил сыграть, как он выразился, «партеечку».

— Я запамятовал, как вас звать-величать, — уточнил он, расставляя шахматы на доске.

Фигуры были большими и очень интересной формы, да и доска отличалась изысканностью в части отделки и внешнего вида.

— Так я и не представлялся, — пояснил я, — Лаврентий Дмитриевич, новый куратор шахматного клуба.

Пока я это произносил, Пётр Карпович успел расставить фигуры и держал над доской два кулака, предлагая мне выбрать цвет. Но на словах «куратор шахматного клуба» он разжал кулаки, поставил на доску две чёрные пешки и развернул доску белыми фигурами ко мне.

— Начальству белый цвет к лицу, — продекламировал собеседник.

— Пётр Карпович, извините, но я как-то с шахматами не очень, — замялся я.

— Дорогой мой юный друг Лаврентий, — широко улыбаясь, произнёс Пётр Карпович. — А кто, скажи на милость, из кураторов шахматного клуба знаком был с шахматами? Вы такого знаете?

— Нет, — ответил я и хотел объяснить, что вообще не знаю ни одного куратора клуба, но собеседник меня перебил:

— Вот и я не знаю ни одного, кто бы умел играть в шахматы.

— Так в чём смысл игры? — задал я простой вопрос.

Пётр Карпович потрогал фигуры, как если бы хотел убедиться, что все они готовы к бою и ни одна из них не приклеилась к доске. Похоже, что сие действие требовалось ему, чтобы сформулировать ответ на поставленный вопрос.

— Понимаете ли, молодой человек, результат шахматного поединка не является самоцелью игры. Естественно, я не говорю про профессионалов, которые готовы за результат пускаться во все тяжкие. Но таких в шахматном мире один на сотни тысяч любителей, — собеседник проверил свои фигуры и, глядя на меня, жестом предложил присаживаться, чтобы приступить к игре. Я тоже решил проверить, не приклеилась ли какая фигура к доске.

А Пётр Карпович доложил:

— Общение — вот что самое главное для человека. Для того чтобы иметь возможность общаться, и придуманы разные штучки, это самое общение инициирующие. Возьмите проклинаемые всем женским населением страны «Танки». Я имею в виду компьютерную игру. Я не в курсе, что там происходит, но не сомневаюсь ни на секунду, что игроки там общаются, именно это их заставляет возвращаться снова и снова к игре. Даже тех, кто постоянно проигрывает. А ведь данная игра по возрасту практически младенец в сравнении с шахматами. Поэтому пусть партия станет поводом для того, чтобы просто пообщаться.

После этого мой собеседник посмотрел на меня, ожидая первого хода. Всё, что я сумел запомнить из прочитанного за прошлые дни, — это ловушку в русской партии. И на пятом ходу мой оппонент вынужден был отдать ферзя за коня. Ходы мы делали очень быстро, и в результате партия закончилась меньше чем за десять секунд.

Адепт общения, заявивший, что результат его не интересует, стал пунцово-красным и выдавил из себя:

— Хорошо ещё, что не детский мат.

Мне стало немного жалко моего партнёра, и я пообещал, что никто не узнает о данном событии, на что тот ответил:

— Что мне кто-то, когда об этом знаю я.

Потом, глубоко вздохнув, напарник внимательно оглядел меня и с плохо скрываемым раздражением спросил:

— А фамилия у тебя не Петров будет? Больно ловко ты меня в русской партии подловил.

— А почему моя фамилия должна быть Петров? — удивился я, не понимая вопроса.

— Русская партия ещё называется защитой Петрова, — пояснил он и добавил: — Может, ещё сыграем?

— Пётр Карпович, это единственное, что я знаю в шахматах кроме общих правил, — откровенно признался я. — Вчера подсмотрел в книжке. Поэтому если вам принципиально важно отыграться, то я сразу сдаюсь.

— Да ладно. Что значит отыграться? Мы же просто с удовольствием проводим, так сказать, свободное время, и счёт здесь не имеет никакого значения, — рассуждал Пётр Карпович, записывая в своём блокноте сегодняшнюю дату, и, узнав мою фамилию, дописал: «Хромых — Треумов. 1:1».

После чего немного успокоился и спросил:

— Хотя фамилия Треумов тоже подходит для… — Пётр Карпович развёл руки, как бы обозначая то, чему он и названия дать не может, и добавил: — Вот и у меня фамилия подходит.

Я замялся, не зная, как реагировать на последние слова, но Пётр Хромых благодушно заметил:

— Да ладно, я уже привык, что называют меня в клубе Хромых и по фамилии, и по походке. Тебе уже, небось, рассказали, как я хромать стал? — поинтересовался он, забывая, как мне показалось, результат партии.

— А кто мог мне это рассказать? — спросил я.

— И то верно, — согласился Хромых и добавил: — Лучше уж я сам расскажу, а то другие что-то переврут, что-то переиначат.

эпизод 7-й

Перед началом рассказа Пётр Карпович улыбнулся своим воспоминаниям:

— По молодости я после службы в армии на сверхсрочную остался. И когда года три отслужил, считал себя опытным воякой. Тогда к нам в часть молоденького мамлея, ну в смысле младшего лейтенанта, прислали. Был он сразу после училища и блестел, как юбилейная монета в 1967 году в том же самом году. И как-то отношения с ним у меня сразу не заладились. Может, юмора он не понимал, а может, я всё же пережимал. В тот день, когда он прибыл в часть, я на плацу салаг муштровал. Идет молоденький офицер, я на строевой шаг перехожу и честь ему отдаю. Он, естественно, отвечает. Вдруг остановился, что-то ему показалось сомнительным, но что именно — никак не мог понять. Зовет меня, значит. Просит доложить, почему не по уставу. «Что не по уставу?» — удивляюсь я. Все вокруг угорают, а до него так ничего не доходит. Уже через два дня он меня встретил и говорит, что, мол, я честь левой рукой отдавал. Но время-то ушло. Наказывать поздно. Потом я его ещё подставил с автоматами. Прихожу и жалуюсь, что автоматы для левшей привезли только пятнадцать, а их нужно минимум двадцать два. Он усомнился в том, что бывают автоматы для разных рук, но я на него посмотрел удивлённо, да и ребята так картинно глаза попрятали, мол, чтобы не смущать неуча. Не поверишь, но он пошёл к командиру батальона жаловаться. С понятными последствиями. Вскоре его от нас перевели, а уже под самую мою пенсию я с ним вновь пересёкся. Я уже был прапорщиком, а его заместителем командира части, где я служил, прислали. Уже гад опытный. Всё мне припомнил. И как честь отдавал, и как автоматы для правой и левой руки требовал, и много ещё чего. Так что жизни мне не стало. Благо, что пенсия, вот она — рядом. Покрутился я недолго и рапорт на увольнение написал.

В это время дверь в помещение открылась и на пороге образовалась милая девушка на вид лет восемнадцати-двадцати, не старше. Рассказчик подскочил с места и бросился гостье навстречу.

— Клавдия Алексеевна, милая вы наша, — Пётр Карпович распахнул руки для объятий, но в результате нежно взял протянутую аккуратную кисть в обе ладони и галантно обозначил поцелуй. — Что же вы, голубушка, не на экскурсии?

— Так экскурсия-то пешая, — пояснила гостья.

Пётр Карпович со всей возможной бережностью проводил гостью к столику в дальнем углу, предусмотрительно отодвинув небольшое кресло, чтобы удобно было присесть. Потом, наклонившись, что-то начал тихо ей говорить. Девушка в это время смотрела на меня и кивала. Я понял, что мой знакомый рассказывал про меня, и изобразил, что, приветствуя, приподнимаю котелок, как это делал руководитель шахматной секции. Клавдия Алексеевна снисходительно улыбнулась и глазами пригласила присоединиться к ним. Ситуация была странной. Я сам был не в том возрасте, чтобы мне оказывали какие-либо почести, но, когда такая пигалица вела себя, как дама в годах, казалось мне довольно странным. Но, с другой стороны, Пётр Карпович был много старше меня и общался с вновь прибывшей с величайшим почтением.

Я подошёл. Красивым движением руки с длинными пластичными пальцами странная посетительница предложила присесть в кресло с противоположной стороны шахматного стола.

— Клавдия Алексеевна, — произнесла девушка с интонациями, которые больше подходили не юной особе, а зрелой женщине, и уже мне протянула руку для поцелуя.

В такой ситуации мне ничего не оставалось, как привстать и изобразить приветственный поцелуй, вдохнув аромат незнакомого парфюма.

В это время Пётр Карпович резво (куда только девалась его хромота) поставил к столику ещё один стул.

— Обсуждайте свои байки, — высокомерно, но мило разрешила дамочка.

— Да вы, голубушка, уже, наверное, устали от моих россказней, — вяло стал отнекиваться бывший прапорщик.

Но женщина кивком прекратила его пререкания. И Пётр Карпович, приосанившись, приступил вновь к рассказу.

— Для того чтобы уволиться, нужно было подписать обходной лист. Ну это такая штука, где расписываются, чтобы было понятно, что долгов у меня перед данным воинским подразделением нет.

Я внимательно слушал, замечая краем глаза, что девушка смотрит большей частью на мою реакцию.

— У всех подписал, остались только вещевой склад и командир части. На складе завхозчастью уже хотел подписать, но увидел мою кобуру, которую мне жена замполита подарила…

Клавдия Алексеевна внезапно засмеялась, ее гортанный смех можно было назвать привлекательным. Не переставая смеяться, она кокетливо ткнула рассказчика в плечо:

— Прошлый раз вы говорили, что кобуру медсестра подарила. Вы, однако, проказником на службе были.

— Что было, то было, — Петр Карпович попытался закрутить короткий ус. — Это другая кобура, ту я выменял на спирт ещё за год до увольнения. В любом случае сдавать личную вещь я не обязан и прошу завхоза показать ведомость, по которой мне выдали подотчётное имущество. Нет ведомости, нет кобуры по факту. Тот нехотя подписал отпускной, я его в кобуру и сунул. И пошёл к командиру подписывать. А секретарша его Любка, — тут рассказчик двумя широкими движениями обеих рук обозначил формы неизвестной женщины, снова вызвав смех слушательницы, — говорит, что командира нет, и посылает к заместителю. Тому самому, из-за которого я и ухожу. А мне уже всё равно, я ж увольняюсь. И так уверенно захожу к нему в кабинет. Он на меня уставился, что это я без стука. Я вспоминаю, что обходной в кобуре, расстёгиваю её и со словами: «Ну всё, ты у меня последний», стало быть, отслужился я. Но когда глаза поднял, за столом, где только мой недоброжелатель сидел, никого нет. Лишь в открытом окне занавески треплет ветер.

Девушка, явно слушающая историю не первый раз, заразительно засмеялась, я — тоже.

— Этаж второй, но перелом обоих голеностопов имел место.

Когда мы, оставив странную, на мой взгляд, девушку, вернулись к нашему столу, я обратил внимание, что Пётр Карпович по фамилии Хромых снова захромал. И тут я увидел явное несоответствие в убедительном рассказе собеседника.

— Пётр Карпович, а как так получается, что ноги сломал ваш недруг, а хромаете вы?

По тому, как он отреагировал, я понял, что никто ранее этот вопрос ему не задавал. И он, вздохнув, принялся объяснять:

— Юноша, это же элементарно. Всё, что мы делаем, возвращается как… — он прервал мысль, начав складывать шахматные фигуры, оставленные нами, и я вмешался:

— Бумеранг?

Бывший прапорщик посмотрел на меня снисходительно:

— Бумеранг возвращается, только если не причинил никому вреда, в смысле, когда охотник промахнулся. Поэтому данный пример здесь не подходит. Лично я имел в виду эхо. Ты крикнул: «А!», а тебе возвращается «А! А! А!». Так и в жизни. Пострадал из-за меня человек. У него всё зажило как на собаке, — рассказчик сделал ударение на последнем слове, показывая, что всё же не до конца простил своего начальника и продолжил, — Он даже в парадах участие принимал. А у меня ноги сохнуть начали. Хорошо, что я хоть не со зла покалечил человека. А иначе неизвестно, чем бы всё это дело для меня закончилось.

эпизод 8-й

Дома Петрович с интересом слушал рассказ о первом моём дне в качестве куратора шахматного клуба, при том что поначалу изобразил полное безразличие, поэтому, когда я предложил поделиться впечатлениями, он вяло ответил:

— Валяй, коль есть желание.

Когда я закончил повествование, добавив благодарность Петровичу за книгу «Комбинации и ловушки в дебюте», позволившую обыграть господина Хромых, который был шахматистом не чета мне, мой собеседник скромно ответил:

— Делов-то, — и потом со вздохом добавил: — А Клавочку жаль.

Я удивился, что мой друг с ней знаком, но оказалось, что знакомы они не были, зато её историю знают все. Разумеется, я в эту категорию «все» не входил, ведь узнал только сегодня про странную юную особу, которая вела себя, словно дама, так скажем, в годах.

— А как ты думаешь, сколько ей лет? — по тону Петровича было понятно: вопрос с подвохом.

Только какие могут быть сомнения, если я собственными глазами видел: этой девушке никак не может быть больше двадцати. Если предположить, что она выглядит моложе своих лет, то ей… ну двадцать пять максимум. О чём я и поведал собеседнику.

— Сорок девять, — Петрович явно наслаждался эффектом, который на меня произвели его слова, однако тут же назидательно добавил: — Возраст женщины — тайна великая для мужчины есть, потому что любой женщине всегда лет столько, сколько она сама решит, — и, сжалившись надо мной, пояснил несоответствие: — В девятнадцать лет она встретилась с курсантом военного училища. Какой сценарий в таких случаях? Весна, романтика и очередная недолгая любовь на всю оставшуюся жизнь, которая потом, столкнувшись с бытом, реалиями повседневности и службы, превратится в худо-бедно нормальное семейное существование или закончится разной степени негативными воспоминаниями. Матушка влюбленной — женщина мудрая, желает всегда дочери только хорошего, — эти отношения расстроила мастерски. Разминулись молодые, когда учебное заведение передислоцировали в новое и, что неудивительно для военного училища, секретное место. И не было никакой возможности договориться о встрече. Мама была рада и, хоть дочь впала в хандру, не сомневалась, что чадо погорюет-погорюет — и новая любовь ей голову закружит. А оказалось всё иначе. Ни о ком ином и думать Клава не хотела. И нашла она ведунью, которая, выслушав девушку, сказала, что встретит она своего любимого обязательно, но не скоро. В ответ на сомнения: «Коль не скоро, тогда Ванечка (так звали курсанта, что пленил сердце юного создания) её ведь не узнает» старушка заверила: «Еще как узнает».

Шли годы в ожидании встречи с любимым, который все не появлялся, а Клава все это время не менялась внешне нисколечко как заколдованная. Только глаза голубые стали серыми. Про своего любимого девушка не так чтобы многое помнила: синие глаза, улыбка белозубая, густой русый чуб да нрав веселый. Еще известно было, что Иван — отличный шахматист, поэтому в каждом новом городе, куда посылали его отца офицера, он первым делом записывался в шахматный клуб. Вот и Клава, в шахматы не играющая, стала посещать подобные сообщества с уверенностью, что её любимый Ванечка когда-то сюда обязательно наведается.

История, которую поведал Петрович, как и все его байки, была увлекательной, но неправдоподобной. Скорее всего, именно за неправдоподобность я и любил его слушать. Но обычно его рассказы описывали события, которые я не мог проверить, а здесь все события и персонажи не вымышленные, а реальные, так что проверить подлинность не составляло труда. Хотя, с другой стороны, как я подойду к женщине и спрошу сколько ей лет. Посему я отнёсся к этой истории, как и ко всем байкам Петровича, скептически, но с интересом.

В следующую пятницу мне всё же удалось познакомиться с членами шахматного клуба. Тамара Трофимовна представила меня «всевидящим оком домоуправления, связующим звеном между реальной властью на местах и инициативой граждан». Думаю, что слова домоправительницы так же, как и я, никто не понял. Все просто знали, что если в клубе в углу стоит стол, на котором красуется табличка «Куратор», то должен это место кто-то занимать. Ну и ключи от шкафа, куда прячутся доски, кто-то должен хранить. Поэтому отношение к моей персоне обозначилось безразлично дружелюбное. А когда уважаемый член клуба Пётр Карпович Хромых доложил, что счёт в его противостоянии со мной 1:1, то дружелюбия прибавилось.

В заключении официальной части Тамара Трофимовна напомнила, что скоро предстоит матч с шахматным клубом из недавно построенной рядом высотки и желает нам к такому событию хорошо подготовиться.

Начались будни шахматного клуба. Каждую пятницу я раздавал деревянные сокровища членам клуба в определенный час, получал после игр и запирал шкаф перед уходом. Всё время между раздачей и сбором я проводил за своим столом, наблюдая за ходом баталий и общаясь с членами клуба на различные темы.

Обязанности были необременительные, а если добавить к этому еще и общение с умными, милейшими людьми, то общественная нагрузка становилась делом крайне приятным. Но, раздумывая над организацией дел в клубе, я решил, что члены клуба тратят много времени на получение комплектов шахмат и на их сдачу. Поэтому я решил приходить заранее и расставлять шахматы самостоятельно. Мне это несложно, а члены клуба получат дополнительное время за доской.

Петрович, узнав о моей инициативе, воспринял ее скептически. А на мою просьбу объяснить причину ответил, что не знает, и добавил:

— Даже меняя местами банки с консервами в чулане, задумывайся, не нарушаешь ли ты гармонию мироздания и что за этим может последовать, — объяснил он свой скепсис.

эпизод 9-й

Заявление друга я, как водится, пропустил мимо ушей как нечто, не имеющее, на мой взгляд, никакой связи с реальностью, и в следующую пятницу пришедшие в клуб граждане были немало удивлены тем, что всё уже готово к игре и не стоит тратить лишнее время на оргмоменты. Общественность приняла новшество положительно.

Но события этого дня заставили меня вспомнить рассуждения Петровича, которые ранее я счёл праздными. Клавдия Алексеевна пришла раньше обычного и заняла привычное место. Мне уже доводилось несколько раз перебрасываться с ней парой слов, но большую часть времени она проводила одна за тем же столом возле входа, читая книгу. Что она читала, никто не знал, поскольку обложку скрывала очень старая газета ещё советских времён. Чтение странная посетительница клуба прерывала, только когда вдруг разгоравшиеся споры переходили невидимую черту, за которой дискуссия могла перерасти в скандал.

Тогда Клавдия Алексеевна, вложив закладку в книгу, откладывала её в сторону и внимательно слушала спорящих минуту-другую, чтобы потом вынести вердикт, и конфликт практически всегда этим исчерпывался.

Чаще всего споры разгорались за столом, где играли Краснов и Чернов — братья-близнецы. Они вообще-то были Беловыми, но для того, чтобы их не путали, им пришлось взять псевдонимы. Оба считали себя экспертами в области истории шахмат, что отчасти так и было. Поэтому вызывало постоянные споры.

Так и сегодня Чернов, игравший чёрными, очень громко произнёс:

— А вы, господин Краснов, не выступали раньше под фамилией Крамник?

— С чего такие аналогии? — брат никак не мог взять в толк, комплимент это или издевка.

— А с того, что ваш ход, уважаемый оппонент, — это зевок века. А как известно каждому, зевок века сделал Крамник в 2005 году в игре с программой Дип Фритц.

— И этот человек утверждает, что что-то знает про историю шахмат? — картинно вопрошал Краснов, чтобы отвлечь внимание публики от самой партии, где он действительно зевнул. — Я уверен, что нет ни одного школьника, который хоть что-то знает про шахматы, но не знает, что зевок века — это ошибка господина Чигорина в матче за звание чемпиона мира против Стейница.

Интонации повышались, но в этот миг из угла раздался тихий, но уверенный голос Клавдии Алексеевны, которая уже отложила книгу и следила за дискуссией:

— Мальчики, успокойтесь. Вы оба правы: зевок Крамника был в 2005 году, а Чигорина — в 1892. Так что первый пример — это зевок двадцать первого, а второй — девятнадцатого века. К тому же сегодня замечательный день.

Разгорячённые братья, убедившись в незыблемости аргументации, замерли и, обдумав услышанное, быстро сели и продолжили партию. А девушка (даже зная от Петровича про её возраст, я не мог называть её иначе, к тому же его информацию я ещё не проверил) раскрыла книгу, положила на стол закладку, на которой, как я однажды увидел, был календарь тридцатилетней давности, и продолжила чтение.

И только после небольшого инцидента воцарился мир, как входную дверь решительно открыли и, прежде чем присутствующие обратили на это внимание, помещение клуба заполнил громкий баритон. Приятный, несмотря на командные интонации. Командные интонации — это когда ударение делается на каждом слове, но самое важное слово, по мнению отдающего приказ, произносится намного громче остальных, чтобы не то что самый глупый военный, но даже гражданский мог понять, о чём речь.

— Разрешите, — именно на это слово и было сделано ударение, — поприветствовать тружеников чёрно-белых полей, мастеров дебюта, миттельшпиля и эндшпиля, — и вслед голосу явился богатырского вида мужчина в форме старшего офицера ВДВ.

Богатырский вид слагался из стати уверенной, взгляда доброго, лица, как у героя былинного. Хотя и габаритами гость обижен не был. В помещении вроде даже посветлело от сияния синих, как то небо после летнего дождя, глаз, от улыбки белозубой. Когда вошедший завладел всеобщим вниманием, он продолжил:

— Разрешите представиться, гвардии полковник Иван Андреевич, извините, но, как вы уже догадались, Крылов. И это не шутка, а любовь моих родителей к русской словесности. Я в каждом городе, куда бросает служба, становлюсь чемпионом местного шахматного клуба. Вам нужен новый чемпион?

Вид офицера, его голос, добродушие, струившееся из синих глаз, не могли не располагать к себе. И даже чрезмерная самоуверенность не раздражала.

— Ваня! — почти прокричала Клавдия Алексеевна, чего никогда от неё не слышали члены шахматного клуба. — Ванечка, это ты?!

Голос был непривычно молодым, а в последних словах были в одинаковой степени вопрос и утверждение. Улыбка не исчезла с лица мужчины, а интерес в глазах сменился удивлением. Девушка бросилась к мужчине, но в шаге от него её задержали крепкие руки богатыря:

— Милая барышня, будь вы постарше лет на тридцать, я бы не сомневался в том, что вы и есть любовь моя, которую я потерял ещё в курсантские годы. С тех самых лет сердце мое несвободно и я уверен, что одиночество — судьба моя.

Девушка опешила и, глядя в глаза Ивану, проговорила:

— Это я, твоя Клава, Клавочка, Авочка. Неужели не узнаёшь? Я же нисколько не изменилась.

Полковник то ли хмыкнул, то ли крякнул:

— Чудеса — и только. Вы, барышня, вылитая копия той, что сердце моё пленила и до сих пор не отпустила. Такой она была в то давнее время, что мы познакомились. И сейчас моей Клаве, Клавочке, Авочке уже почти пятьдесят. А ты, милая девочка, свою любовь ещё найдёшь. А как найдёшь, храни её. В том числе и от случайных расставаний. Не повторяй моей ошибки. Иначе не будет тебе счастья.

Большие капли покатились по щекам той, что так долго ждала. Слезы оставляли за собой морщины — следы надежд и ожиданий, отчаяния и любви, которые скрывал ранее страх, что любимый не узнает её иную. На наших глазах иссиня-черный волос пробивала седина, превращая юную девушку в красивую женщину лет пятидесяти. По-настоящему красивую. Потому что молодость и природа могут сделать женщину привлекательной. Красивой же женщину делает только любовь.

Иван не верил своим глазам. Никто не верил. Да и я никогда бы не поверил, расскажи мне кто такую историю.

— Клавочка? — прошептал смущённый мужчина, и в этом шёпоте вопроса было уже меньше, чем утверждения. — Авочка моя. Неужели это ты? Я уже не надеялся.

— А я надеялась, — прозвучал тихий ответ, но все это услышали, потому что тишина была такой, что бывает накануне чуда или когда чудо вершится. — И даже была уверена.

Иван прижал ее к себе, но вдруг увидел, что всеобщее внимание приковано только к ним, поэтому обратился к посетителям шахматного клуба своим командным голосом:

— Продолжаем игру! Титул чемпиона подождёт до следующей пятницы.

На выходе Иван и Клава столкнулись с Тамарой Трофимовной. Смерив оценивающе-критическим взглядом нового члена клуба, она перевела взгляд на женщину и, не сразу придя в себя от метаморфозы, ответила на счастливую улыбку знакомой ей дамы.

— Клавочка, вы сегодня такая… такая красивая, — абсолютно искренне и немного запинаясь проговорила строгая домоправительница, обычно не очень одобряющая странную девушку.

Какое-то время после того, как современные, но более счастливой судьбы, Ромео с Джульеттой покинули нас, чтобы потом вернуться, все обитатели клуба, оставив игру, обсуждали произошедшее. И в этот миг Тамара Трофимовна обратилась ко мне:

— Лаврентий Дмитриевич, — речь ее была тихой и сбивчивой. — Вы понимаете, тут такая ситуация, что если с одной стороны… то с другой стороны… Я уверена, что если…

Я внимательно слушал, понимая, что рано или поздно обычно уверенная в себе и хорошо формулирующая свои мысли женщина дойдёт до сути, но в этот момент к нам подошёл Пётр Карпович и громко хмыкнул, привлекая внимание.

Тамара Трофимовна немедленно изменила интонацию и закончила своё ко мне обращение:

— Идея с раздачей шахмат хороша, но прошу все нововведения в будущем со мной согласовывать.

— Конечно, конечно, — поторопился согласиться я. — Просто мне пришлось воспользоваться пунктом сто тридцать пять свода правил, который гласит…

— Я знаю, что гласят все три тысячи восемьсот пятьдесят пунктов, — закончила разговор теперь опять суровая домоправительница.

Взгляд Петра Карповича прилип к фигуре уходящей женщины, и мне пришлось хмыкнуть, чтобы он вспомнил, зачем пришёл.

— А что это за правило? — спросил Хромых.

— «Делай, что считаешь нужным, даже если это нужным кажется только тебе», — просветил я собеседника, прервавшего странный разговор с Тамарой Трофимовной.

пауза 1-я.

Разговор с Петровичем о литературе

Вечером я рассказывал Петровичу перипетии дня минувшего. И с удивлением для себя увидел, что собеседник, слушая меня, держит в руках бумажную салфетку. Перехватив мой взгляд, он пояснил, что аллергия замучила, и промокнул глаза. А после высморкался и, уже не скрывая, что растроган историей, добавил:

— Тебе бы написать про это. Очень трогательная история!

Я никак не ожидал, что мой старинный приятель такой сентиментальный. Немного поражённый этим фактом, я вспомнил кое-что:

— Как сказал один мой друг, «литература — это комок в горле, выплаканный словами на бумагу». Ну или на что там сейчас ложатся слова.

— Писатель? — спросил Петрович и на мой непонимающий взгляд объяснил вопрос: — Друг этот — писатель?

— «Писатель — это не тот, кто пишет, а тот, кого читают», — пришли на ум слова того же человека. — А кто сейчас книжки читает?

— Ну раз книжки есть, значит, кто-то их читает, — сделал логичное заключение собеседник. — Так что я бы сказал, что писатель — это тот, у кого есть хоть один читатель.

— Ну прям один читатель — и ты уже писатель? — усомнился я.

— А по твоему мнению, сколько нужно читателей, чтобы считать, что пишешь не напрасно? — задал вопрос Петрович и сам же ответил: — Если в душе хоть одного человека откликнулись слова и чувства пишущего, если хоть один человек посмотрел на мир глазами автора, то написавший сей текст и есть писатель. А цифры тиражей, продаж, номинации и награды — это всё мерило не литературы, а успеха и признания. К самому творчеству эта суета почти никогда отношения не имеет. И успех бывает незаслуженным, и признание заказным.

Меня немного ошарашил такой подход к писательскому ремеслу. Я не хотел с ним соглашаться, но и аргументов против предъявить не мог. Поэтому просто уточнил:

— Выходит, напиши я какой-то текст и, допустим, по моей просьбе кто-то прочтёт его, то я вроде как писатель? Так получается?

— Не совсем так, — тоном учителя, поясняющего простые истины бестолковому ученику, проговорил Петрович. — Читатель — это не тот, кто ознакомился с текстом. Читатель — этот тот, кто сопереживает автору. Испытывает те же эмоции, что и автор. А ещё находит в тексте то, о чём автор не предполагал, создавая своё произведение. Потому что литература — это всегда только про одного человека. Для автора — это про автора. Для читателя — это уже про него, про читателя. И да, это всё один и тот же текст. И если твоё произведение рождает такие сопереживания пусть у одного человека, то это и есть литература.

Я недолго думал и, по-моему, очень аргументированно возразил:

— Тогда у нас знаешь, сколько получится писателей, если использовать твои определения? К тому же давно почти никто не пишет. Все стучат по клавишам. Всё в электронном виде. Уже нельзя сказать, что «рукописи не горят», потому что и самих-то рукописей нет. Вон — кнопочку нечаянно нажал, и нет на диске ничего. Даже пепла.

Петрович опять посмотрел на меня снисходительно.

— Когда про рукописи говорили, ты что думаешь, иначе к бумаге относились? Тоже все считали, чирк спичкой и пропал труд творца навеки. Ан нет. Прошло время, и все убедились, что невозможно уничтожить никоим образом уже созданное творение. А ещё пройдёт время, и все узнают также, что не только рукописи не горят, но и файлы не делитятся. Всё сотворённое человеком в мире остаётся и вызывает всё новые и новые эмоции.

эпизод 10-й

После разговора с Петровичем на тему творчества я иначе стал смотреть на всё происходящее в клубе. Никаких литературных планов у меня не имелось, но относиться ко всему стал внимательнее однозначно. И первое, что мне бросилось в глаза, — это постоянные ссоры Чернова и Краснова. Вроде близнецы, вроде как должны быть дружны, а между ними все время какие-то стычки. При том что их невероятную схожесть они могли бы использовать себе во благо. Если, конечно, различные махинации с использованием одинаковой внешности можно назвать «во благо».

А похожи они были невероятно. Даже люди, знакомые с ними долгое время, их путали. А что тогда говорить о незнакомых участниках соревнований. То есть перспективы открывались невиданные. Но братья утверждали, что никогда этим не пользовались. Да и особых целей делать подобное не просматривалось.

Однако про все эти размышления я быстро забыл за суетой — мы готовились к чемпионату клуба, особенному в данном случае. К привычному составу участников добавился ещё один кандидат, заявивший претензии на чемпионство — Иван Крылов. В связи с тем, что действующим чемпионом являлся Александр Чернов — старший из близнецов, то решили провести турнир претендентов, чтобы выяснить, кто в итоге сразится за звание чемпиона. Турнир проходил по олимпийской системе, где игроки играли мини-матчи из четырёх партий, в случае ничейного результата — блиц до первой победы. Для тех, кто ещё незнаком с шахматами, поясню: блиц — это шахматная партия с очень сокращённым временем на обдумывание хода. У нас это было десять секунд.

Иван Андреевич успешно прошёл по сетке и испытывал проблемы только в финальном матче турнира претендентов, когда сел за стол с Алексеем Красновым. Поскольку оба играли в открытые атакующие шахматы, мини-матч закончился со счётом 2:2, где каждый по два раза победил белыми. А вот уже в блице победу праздновал бравый офицер и теперь предстоял матч за шахматную корону клуба.

Финальную схватку назначили на субботу, члены шахматного клуба и даже болельщики собрались загодя в предвкушении интересного спортивного события. Зрители разделили свои симпатии поровну. Мне даже удалось при помощи родственных связей, а также знакомых и знакомых знакомых заполучить судью международной категории, который был обязан подруге мужа сестры моей бабушки, что из Питера.

Перед началом поединка судья озвучил регламент проведения матча и провёл жеребьёвку. Белыми начинал Иван Андреевич. Все члены клуба знали, что если один из братьев был силён в открытых дебютах и предпочитал атакующие шахматы, что мы и увидели в финале турнира претендентов, то чемпион предпочитал закрытые шахматы, когда, находясь в защите, он ожидал ошибок и просчётов соперника. Это было менее зрелищно, но соперничество столь разных стилей также подогревало интерес публики.

Ожидаемо в первой же партии белые еще в дебюте потеряли инициативу благодаря использованию чёрными защиты Нимцовича, и партия закономерно пришла к ничьей. После короткого перерыва во второй партии чемпион на удивление стал играть открытый итальянский дебют. Более того — в несвойственной для себя манере использовал гамбит Эванса, то есть отдал пешку за инициативу и, использовав незначительный промах претендента, довёл партию до победы, следовательно, повёл в мачте.

В следующей партии атакующая игра белых снова, как и в первой партии, увязла в плотной обороне чёрных и уже в миттельшпиле был ясен ничейный результат. Так чемпион снова сохранил лидерство.

А в четвёртой партии на удивление болельщиков и, похоже, чемпиона претендент вдруг разыграл ферзевый гамбит. То есть выбрал закрытый дебют, что означало кардинальную смену стиля игры. Чемпион явно был не готов к такому повороту событий, но зрители не сомневались, что претендент допустил ошибку. Играя в защите с Александром Черновым, он очень сильно рисковал, ступив на территорию, где противник был очень силён.

Но дела у чемпиона пошли не очень хорошо. Он ничего не мог противопоставить белым, которые методично начали осаждать позиции чёрных. Зрители не узнавали чемпиона. Наконец, допустив несколько неудачных ходов, в результате которых преимущество белых возросло, Краснов на своём ходе попросил судью разрешение выйти в туалет.

Крылов по-дружески прижал руки чемпиона к столу и произнес:

— Ты же мужик — потерпи, недолго осталось.

Но Александр повторил свою просьбу. Судья пояснил, что в регламенте мачта не предусмотрены перерывы, поэтому часы на время отсутствия участника останавливаться не будут, а также напомнил, что в это время игрок не может пользоваться литературой или чьими бы то ни было советами.

Когда действующий чемпион удалился, Иван Андреевич привлёк внимание судьи, показывая ему на лежавшую на столе запонку.

— Вот, — сказал претендент. — А ты пускать не хотел. Оказывается, человек так в туалет торопился, что часть одежды потерял.

В этот момент к столу вернулся повеселевший чемпион. Иван, будучи тоже в приподнятом настроении, вручил ему запонку. Однако, увидев, как смешался противник, добавил:

— Давай я тебе помогу, — и с этими словами вытянул белоснежный манжет сорочки чемпиона.

Но на нём была запонка.

— Вот незадача, — рассмеялся офицер. — Должно быть, я рукава перепутал.

И представил публике другой рукав, на котором тоже имелась запонка.

— Бывают же такие чудеса, — констатировал претендент и сел за шахматный стол. Чемпион также занял место напротив, но ненадолго. Только чтобы написать в своём бланке, что признаёт поражение, и поставить подпись.

Когда я дома рассказывал о поразивших меня событиях шахматного турнира, то постоянно отвлекался на недовольство по поводу того, что братья, которые постоянно ссорились, вдруг организовали такое мошенничество, подменяя друг друга в партиях за белых и чёрных. На что Петрович вполне безразлично заявил, что его это ни чуточки не удивляет и он всегда подозревал неладное в таких показательных ссорах братьев-близнецов. К тому же они никогда не присутствовали в качестве болельщиков друг за друга на турнирах, что позволяло им в любой момент произвести подмену. А ещё мой проницательный друг обратил внимание на то, что одевались братья вызывающе по-разному: яркие пиджаки и галстуки разного цвета. А брюки, рубашки, носки и обувь одинаковая. В такой ситуации нужно несколько секунд, чтобы поменяться ролями.

Впрочем, Петрович не утверждал, что так оно и было, а только указал на такую возможность.

— А как Горгона Циклоповна на это отреагировала? — полюбопытствовал Петрович, вспоминая свою нелюбимую знакомую.

— Не знаю я никакой Горгоны, — резко ответил я. — А очень милая женщина Тамара Трофимовна, конечно, в шоке.

Петрович что-то хотел сказать, но передумал. А я не стал настаивать.

эпизод 11-й

После памятного турнира на титул чемпиона шахматного клуба братья Беловы исчезли и больше не появлялись, хотя, по правде сказать, зла большого на них не держали и я был уверен, повинись они искренне, забыли бы все эту историю.

Впрочем, Иван Андреевич с Клавой тоже как-то перестали посещать наше сообщество. Клава объясняла, что Ване дали квартиру и нужно было её обустраивать. Потом они, опять же, намерены отправиться в свадебное путешествие по Волге — это целых две недели. Так что не до досуга им, коим является шахматный клуб. Об этом Клавдия Алексеевна говорила мне, когда мы с ней пересекались, благо оказалось, что жили рядом.

— Вот надоем я Ивану Андреевичу, — смеялась счастливая женщина. — И побежит он от тоски в клуб.

— Вы не можете надоесть, — искренне возражал я.

Моё возражение ей нравилось, и она, продолжая смеяться, добавляла:

— Ах вы, дамский угодник, — а потом грозила мне пальцем: — Бедная девушка, которая попадёт, Лавруша, в ваши сети.

Я тоже смеялся. И не потому, что шутки были смешными, а потому, что было радостно-приятно находиться рядом со счастливым человеком, тем более зная, каким трудом это счастье было получено.

— А что Тая, всё тает по Андрюше? — решила узнать последние новости, вернее, сплетни клуба Клавдия Алексеевна.

— По какому Андрюше? — удивился я, зная, кого имеет в виду собеседница.

Клавдия Алексеевна мило улыбнулась, прощая мне моё наивное непонимание некоторых процессов.

— У нас только один Андрюша подходит на эту роль.

Так оно и было. Самым молодым членом клуба был студент третьего курса геологического факультета университета Андрей Васильев. Сильный шахматист, умнейший человек и просто замечательный парень. И так сложилось, что членом нашего же клуба была Таисия Андреевна, преподаватель того же вуза, где учился Андрей. Правда, в студенческой жизни они никак не пересекались, а вот в клубе частенько, и о том, что парень натурально сохнет по Таисии, все были в курсе. Она, без сомнения, тоже и буквально измывалась над молодым человеком.

Какие только колкости она себе не позволяла, когда они играли за одной доской. Сначала Андрей играл в полсилы, отдавая должное преподавателю и женщине, которая ему нравится. Но она его задирала и заставляла выкладываться по полной. Никогда не переживала о поражениях, мне лично даже казалось, что ей нравилось, когда она уступала в упорной борьбе. Но когда она выигрывала, то потешалась уже как могла, подчёркивая тот факт, что противник был младше.

— Ой-ой-ой, тётенька не знала, что с ребёнком нельзя играть в полную силу, — это было ещё самое невинное её заявление в таком случае.

Андрей какое-то время терпел, потом срывался и неделями не появлялся в клубе. А когда приходил, давал себе слово не играть с Таисией, но потом своё же слово не держал и всё снова шло по кругу. Друзья ему постоянно советовали плюнуть и забыть эту дамочку, поскольку Андрей был парнем видным, а девчонок вокруг, что того снега зимой. Он соглашался, но снова и снова возвращался в клуб, чтобы получить очередной щелчок по носу. Иногда в прямом смысле слова.

И вот мне, знающему всё об отношениях этих персонажей, Клавдия Алексеевна говорила, что это Таисия сохнет по Андрею. Вернее, она употребила глагол «тает». Я счёл это за шутку, но собеседница говорила вполне серьёзно. А когда я выразил категорическое несогласие с её мнением, Клавдия Алексеевна предложила план, который покажет, кто из нас прав. Он был настолько комичен, что я моментально согласился и решил реализовать его в ближайшую пятницу. Тем более обстоятельства располагали.

Точнее, осуществить задуманное позволяла информация о том, что на следующей неделе Андрей уезжает к бабушке в Белоруссию на месяц. Он каждый год, когда в деревне начиналась заготовка сена, уезжал косить траву, называя это самым лучшим физическим занятием, что удалось придумать человечеству за всю его историю. И кстати, его рассказы о том, что такое покос, данные слова только подтверждали. О звуке, что издаёт коса, соприкасаясь с тяжёлыми от капель утренней росы стеблями травы, он мог рассказывать бесконечно.

И я решил воспользоваться данным обстоятельством, чтобы реализовать намеченный, не побоюсь этого слова, коварный в отношении некоторых личностей, план.

В ближайшую пятницу, когда начал собираться народ, я объявил, что согласно последним новостям местной прессы наш Андрей отправляется в трёхлетнюю экспедицию в Антарктиду в качестве гляциолога. Поскольку все знали специальность, которую получал в вузе Андрей, да и газета в моих руках добавляла правдивости моему утверждению, весть моментально разлетелась между участниками клуба. Добралась она и до Таисии Андреевны, которая тоже не почувствовала подвоха. Пётр Карпович даже посочувствовал ей, обещая при крайней необходимости заменить место груши для битья, которое оказывалось вакантным.

И вот тут, по моим наблюдениям, настроение у бравой шахматистки резко ухудшилось, если не сказать больше. Хотя я ещё надеялся, что не проигрываю в нашем с Клавдией споре. Немного воспрянул я, когда Таисия с нескрываемым гневом посмотрела на пришедшего с легким опозданием Андрея. Члены клуба выстроились в очередь выразить восхищение его поступком уехать на время и обещали, что будут с нетерпением ждать его возвращения и следить за его успехами. Андрей принимал неожиданное для него внимание и не понимал, как можно будет следить за его успехами в части запаса сена на зиму в глухой белорусской деревне. Но считал, что если он будет перечить, то это будет воспринято за неуважение.

Когда все члены клуба попрощались с ничего не понимающим парнем, к нему подошла Таисия. Вида она была грозного, если не сказать разгневанного.

— Катись-ка ты в свою Антарктиду, — почти прошипела женщина. — Ты думаешь, я не знаю, что это ты специально делаешь, чтобы сделать мне больно?

Вид у Андрея был слегка пришибленный: сначала странные поздравления, а затем упрёки, словно пощечины.

— Ненавижу тебя, — уже громким голосом заявила Таисия, направившись в сторону выхода, и, не поворачиваясь, добавила: — Катись на все четыре стороны, всё равно тебя никто не будет так любить, как я.

Уже в дверях её остановил мой голос:

— Коллеги, извините. Я всё перепутал. В экспедицию в Антарктиду отправляется Васильев Алексей, а не Андрей. Простите меня за такое головотяпство.

Все рассмеялись, вспоминая свои напутствия, и Андрей, тоже поняв суть происходящего, наконец высказался:

— А я думаю, что это меня на месяц провожают, как на годы.

Общее веселье прервал грозный цокот каблучков. В направлении меня, глядя прямо в глаза, двигался ураган по имени Таисия Андреевна. Остановившись в метре от моего стола, шёпотом, но холодок пробежал по моей спине, произнесла:

— Интриган… — и, не находя слов, стукнула ножкой, правда, каблучок лишь негрозно щелкнул.

Понимая, что этого будет недостаточно, брякнула кулачком по столу, развернулась и снова пошла на выход, но, ввиду того, что юбка была узкой, походка не выглядела воинственной, как ей хотелось. Разве что громкий стук двери возвестил об истинном состоянии женщины.

Ещё не смолк последний звук, как, не сговариваясь, десятки голосов хором закричали опешившему герою:

— Догоняй.

Мы с Клавдией сидели в кафе и ели оплаченное мной как проигравшей в споре стороной фисташковое мороженое. Женщина с интересом выслушала мой рассказ. По её виду было заметно, что к победе она относилась довольно безразлично. Когда я её об этом спросил, она пояснила, что наш с ней спор был некорректным, ведь касался женской психологии, что для меня, да, впрочем, и для любого мужчины, есть тайна великая.

Я попробовал не согласиться и начал рассуждать про общечеловеческие черты поведения. Вот, например, с чего вдруг моя собеседница решила, что Таисия неравнодушна к Андрею. Она постоянно его подначивала, дразнила, демонстрировала безразличие. Это всё для чего было?

— Она пыталась скрыть свои чувства, — просто ответила мудрая женщина.

— От кого? — удивился я.

— От себя, — получил я простой и исчерпывающий ответ. — Она не хотела признаваться себе в первую очередь. Вот страх её и сдерживал. А дразнила Андрея для того, чтобы он принял решение. Она же умная женщина и понимала, что если она за них обоих решит, то потом будет себя винить. А так всё просто: щёлкнула парня по носу, он обиделся и ушёл. Вся ответственность на нём.

Меня поражала железная, но абсолютно непонятная мне логика.

— А почему она сама не прояснила отношения? Её что, пугала разница в возрасте? — пытался хоть в чём-то разобраться я.

Клавдия Алексеевна мило наморщила лоб:

— Какая разница, Лаврик? Я тебя умоляю. Она всего на два года старше.

— Тогда почему? — настаивал я на разъяснении.

— Потому, что дура, — последовал ответ, который еще больше запутывал.

— Вот здесь поподробнее, — обрадовался я, понимая, что поймал собеседницу на противоречии. — Минуту назад вы назвали Таисию умной женщиной, а теперь говорите, что она дура. Нужны пояснения.

Клавдия Алексеевна снисходительно посмотрела на меня, как смотрят на ребёнка, и сказала:

— Умная — это про интеллект. А дура — это про то, как она им, своим интеллектом, пользуется, когда дело касается чувств.

эпизод 12-й

Последние события мы обсудили. Пора отправляться по делам, но очень уютная атмосфера общения с Клавдией Алексеевной заставляла меня искать повод не уходить. И в этот момент моя собеседница прямо засветилась удивительным светом и расплылась в улыбке.

— Ванечка, — прошептала она.

Тут же всё помещение небольшого заведения общественного питания заполнил знакомый баритон:

— Какая приятная встреча, — прозвучало прямо у меня за спиной, и через мгновение я пожимал широкую ладонь бравого офицера.

— Если мы не идём в шахматный клуб, то шахматный клуб приходит к нам, — вещал Иван Андреевич, присаживаясь рядом с Клавдией и целуя её в щёчку.

— Ты о чём? — спросила она.

— Вот Лаврентий, а вон Пётр Карпович, — он указал на вошедшего в кафе Хромых и обратился к нему: — Пётр Карпович, мы здесь.

Похоже, что у полковника в отставке была какая-то притягательная сила: где бы он ни появлялся, моментально вокруг него собирались люди.

Пётр Карпович откликнулся на призыв и присел за наш столик. Расстроенный вид его бросался в глаза, но я счёл невежливым обращать на это внимание. А товарищ полковник, совсем наоборот, не считал деликатность достойной добродетелью и сразу предложил:

— Давай выкладывай, что произошло. Да не тушуйся, здесь все шахматисты. Мы быстренько разберём партию.

Сомнения только несколько секунд читались в глазах нашего знакомого, и потом он выложил свою проблему. Оказалось, что в небольшой деревеньке Старица в полуторастах километрах от столицы был у Петра Карповича дом. Много поколений Хромых проживали в нём. И земелька вокруг дома имелась. И оформлена была по закону — не подкопаться. Недавно соседний участок купил важный тип. Бывший прокурор района. И сразу попросил, скорее, даже потребовал убрать часть забора. Ему, видите ли, баньку ставить нужно, а забор мешает. Карпыч понимает, что с соседями желательно в мире жить, и хотел договориться: давай, мол, землями махнёмся. Я здесь забор подвину. А ты чуть в стороне так же сделаешь.

Усмехнулся сосед. Да так нагло, что противно аж стало. В следующие выходные приезжает Карпыч, а его забора нет. По его участку метрах так в двадцати от границы возведено другое ограждение.

Разбираться пошёл, а сосед даже разговаривать не стал.

— Не нравится, шуруй в суд. Тебе ещё присудят, чтобы заплатил мне за демонтаж твоих деревяшек.

И дверь перед носом закрыл. Пошёл Петр Карпович в полицию. А там участковый молоденький глаза прячет и рекомендует не ввязываться в тяжбу. У бывшего прокурора все судейские в друзьях, а председательша — так вообще.

Вот и сегодня бывший прапорщик ходил в адвокатскую контору. Они цену назначили, но предупредили, что такое дело выиграть вдали от столицы почти невозможно. Там, на периферии, все повязаны. Так что, если Карпыч договор заключает, они, конечно, сделают всё, что от них зависит, но не советуют.

Рассказ ввёл меня в уныние. А Иван Андреевич, напротив, оживился:

— Петро, ты же шахматист. Что за тоска в голосе? Давай разберём эту партию, — и руками нарисовал шахматную доску. — Что мы имеем? У противника инициатива, лучшая позиция и преимущество в фигурах. Так?

Все присутствующие включились в анализ ситуации и согласились с предложенной оценкой.

— А теперь давайте поищем наши ресурсы, — предложил Иван Андреевич, глядя на присутствующих по очереди.

Мы опускали глаза и пожимали плечами. Похоже, его это даже веселило.

— А наше преимущество в том, что соперник не ждёт от нас контригры. Поэтому наш козырь — неожиданность. И на его ход мы ответим немедленно. Он походил на битое поле, полагая, что мы с ходу сдадимся. А мы только начинаем игру, — опять обвёл присутствующих взглядом и, увидев всё то же уныние, скомандовал: — Вызов принят. За мной.

Очень скоро мы оказались в шахматном клубе, куда нас привёл вожак, планирующий сыграть небезопасную шахматную партию.

Все давно не видели Ивана Андреевича, поэтому обступили, чтобы поприветствовать, поинтересоваться, когда он вернётся, и просто пожать руку очень позитивному и приятному человеку.

Завладев всеобщим вниманием, Крылов сделал объявление:

— Внимание, завтра проводится субботник для оказания помощи члену нашего клуба Петру Карповичу. Адрес доложит он сам, я же хочу знать, кто сможет завтра прибыть в деревню Старица. В моей машине три места. Пётр Карпович, сколько возьмёшь? Ещё трое в машину прапорщика.

И дальше пошёл административный процесс. В это время к организатору подошли Андрей и Таисия. Они стояли, полуобнявшись, ожидая, когда полковник обратит на них внимание. Тот улыбнулся Андрею и внимательно посмотрел на Таисию.

— Мы бы хотели в вашу машину, — предложила Таисия. — Если ещё не занято.

— Это же когда я отказывал женщине? — отрапортовал Андрей Иванович. — А чтобы ещё и беременной, так точно никогда.

— Да мы ещё… — начал Андрей, но его рот прикрыла маленькая женская ладошка, пришлось замолчать, но глаза начали расширяться от удивления.

Увидев это, полковник почувствовал себя лишним. Уходя, он услышал возглас, который мог означать всё что угодно. Но ему хотелось, чтобы это был восторг. Скорее всего, так оно и было. Когда назавтра в его автомобиле оказались Андрей и Таисия, Клавдия не раз тихонько спрашивала мужа, почему Таисия так светится.

Когда подъехали к указанному дому, там уже стояли несколько автомобилей. Это друзья-однополчане и однокашники приняли приглашение друга отметь праздник и заодно поучаствовать в субботнике, который был анонсирован как очищение окружающей среды от несправедливости. А кто может отказаться от подобного мероприятия из друзей и знакомых Ивана Андреевича? Правильно — никто.

После приветствий и дружеских объятий собравший всех взял слово:

— Товарищи офицеры, — начал полковник запаса, но, обводя присутствующих взглядом, наткнулся на выделявшегося возрастом Андрея и поправился: — И товарищ старший сержант. Короче, крылатая пехота, произошла вопиющая несправедливость. Нужно это исправить. А кто, если не мы? Тем более в наш праздник.

Иван коротко изложил суть проблемы и предлагаемый путь решения. Это встретило одобрение, но он посмотрел на Профессора, не без оснований полагая, что последуют сомнения. Однокашник Костя Рыбаков, имевший в курсантские годы прозвище Профессор, поправил очки и резюмировал:

— Дело хорошее. Надо помочь, — а потом уже хозяину дома, который дивился такому количеству гостей: — Пётр Карпович, неси документы, подтверждающие обоснованность требований.

Прапорщик Хромых, хоть ему это было несвойственно, немного оробевший в присутствии такого ранга офицеров, когда к нему обратились, даже обрадовался возможности доказать своё право и обоснованность претензий и побежал в дом, почти не хромая.

Друзья загалдели, упрекая Профессора:

— Ты что, Вандреичу не веришь? Да было ли такое, чтобы Ванька кого обманывал?

Профессор, готовый к такому напору, поднял руку и, добившись тишины, пояснил:

— Иван не обманет, а вот самого Ивана обмануть — раз плюнуть. Помните, как в училище он был дежурным по кухне, а я дневальным…

— Помним, помним, — загалдел народ. — Ты эту историю уже тысячу раз рассказывал за последние тридцать лет.

Костя даже немного расстроился, что не дали вновь вспомнить, как ему ловко удалось обвести вокруг пальца друга. Вернулся запыхавшийся Пётр Карпович и протянул папку с документами. Разбор схемы участков, включая соседние, наглядно доказывал факт соседского произвола. И солидные мужчины, поснимав пиджаки и сорочки, с удовольствием взялись за любимое дело — восстанавливать справедливость. Через каких-то полтора часа стоявший ранее в неположенном месте забор уже красовался, аккуратно сложенный возле бани соседа.

— А может, и баньку разберём? — предложил кто-то, явно соскучившийся по физическому труду на свежем воздухе в обществе боевых друзей.

Профессор вновь поизучал схемы участков и с сожалением констатировал:

— Увы, но баня на своем законном месте.

И потянулись работнички на запах шашлыка, над которым колдовала Таисия, а помогал ей Мурат Агрба. Подполковник ещё с курсантской поры был признанным мастером приготовления шашлыка и никого не подпускал к мангалу. О чём ему не преминул напомнить Вандреич, указывая на шефствующую Таисию.

— Так она сказала, что у неё дед был шеф-поваром «Арагви», — объяснил ситуацию смущенный Мурат.

Иван Андреевич вопросительно посмотрел на Таисию, которая моментально спрятала глаза и опахалом из картонки не давала углям остыть. Пристальный взгляд полковника заставил всё же объясниться.

— Ничего такого я не говорила, — повернувшись к Крылову и Агрба, заявила женщина.

— Как не сказала? — только что не подпрыгнул на месте ошарашенный офицер. — Когда я сказал, что сам приготовлю шашлык, ты спросила: а у вас дед работал шеф-поваром в «Арагви»? Было такое?

Таисия отвела взгляд на угли в мангале и едва слышно произнесла:

— Просто поинтересовалась, — потом уже с вызовом добавила громкости в голос: — Что, уже и спросить нельзя?

Иван Андреевич расхохотался громко и заразительно. От такой реакции засмеялся и Мурат.

— Ах, женщина, — сказал он. — Когда тебя муж бросит, а он это обязательно сделает, приходи ко мне. Я вредных страсть как люблю.

В это время разъехались в стороны створки автоматических ворот и на участок, который был без забора хорошо виден, въехал большой, сверкающий чистотой внедорожник.

— Ход за соперником, — озвучил вполголоса чемпион шахматного клуба.

эпизод 13-й

Внедорожник плавно остановился на аккуратной, выложенной плиткой площадке возле крыльца. Первым вышел мужчина лет пятидесяти, за ним выскочила молодая женщина, по возрасту годившаяся ему в дочери, но громкое обращение «папочка» говорило, скорее, о статусе любовницы или очередной жены.

Хозяин оглядел результаты только что закончившегося субботника, скорее, с досадой, чем с возмущением, как это делает человек, который в любом случае добивается своей цели, а всякое сопротивление воспринимает как напрасно потраченное время, и только.

С невозмутимым и даже немного брезгливым выражением лица он направился к границе участка и, найдя глазами соседа, махнул тому рукой, жестом приказывая явиться пред очи высокого начальства.

Пётр Карпович только на мгновение сжался, втянув голову в плечи, но, вспомнив, что партия только начинается, взял себя в руки и, не вставая из-за стола, на который уже начали подавать шашлык, крикнул соседу безразлично:

— И вам доброго дня, Станислав Аркадич, присоединяйтесь к нашему столу.

Спокойствие Хромых сбило Станислава Аркадьевича с толку. Наличие такого количества заступников для бывшего прокурора никакого значения не имело. Не драться же он собирался. А лишь подвинуть в сторону типа, который мешал.

Должен радоваться этот бывший прапорщик, что не вышвырнуть из деревни, не засадить в тюрьму (и то, и другое без проблем можно обеспечить, проработав прокурором района столько лет) решил хозяин жизни, а просто подвинуть. Для этого не кулаки нужны, а власть. Как раз с этим у прокурора, несмотря на приставку «бывший», всё было в порядке.

Поэтому он и не раздражался. Имелась разве что досада, ведь придётся время тратить, да еще на это хромое быдло.

— Да подойди ты сюда, поговорить нужно, — хорошо поставленным голосом обратился бывший прокурор. — Не объедят тебя твои гости.

Пётр Карпович уже хотел подняться, но сильная рука довольно щуплого на вид Профессора легла ему на плечо.

— Я поговорю, — успокоил он.

Сосед, увидев, что поговорить вызвался один из гостей, развёл руками. «А это что ещё такое?» — обозначал сей жест.

— Доброго дня, господин Яворский, — официально обратился Профессор к высокомерно смотрящему на него представителю местечковой власти. — Меня зовут Константин Сергеевич Рыбаков. Я общественный защитник вашего соседа. Уверен, что вы как человек, знакомый с законом, не имеете претензий к моему доверенному лицу. И если вы заявите об этом при свидетелях, то мы не будем выставлять счёт за работу, которую выполнили, — и говоривший кивнул на сложенный у бани забор.

Станислав Аркадьевич, видавший-перевидавший всякие адвокатские штучки и от персон позначительнее и покрупнее новоявленного защитника, не стал утруждать себя дипломатиями разными, а просто и коротко выдал:

— Слушай сюда, защитник хренов, я сегодня добрый поскольку у меня медовый месяц, поэтому даю вам время. Обедать я буду на улице вон за тем столом. Во время обеда я бы не хотел лицезреть ваши рожи. Так что забор должен стоять. Иначе я перестану быть добрым. Я выразился ясно? — закончил господин Яворский и посмотрел на собеседника своим профессиональным взглядом, который должен приводить в трепет любого, на кого он направлен, вне зависимости от того, имеет тот нелады с законом или нет.

Собеседник в ответ улыбнулся.

— А чего время тянуть? — парировал он. — Мы всё равно доброту твою не оценим. Вот такие мы засранцы.

На последних словах Профессор засмеялся, и это оказалось в сотни раз обиднее любых оскорблений. Кровь хлынула к лицу бывшего прокурора, но он, как никто другой, знал, что давший волю эмоциям уже проиграл. Поэтому собрался и, глядя на обидчика, достал мобильный телефон, сообщив голосовому помощнику:

— Райотдел, дежурный.

Трубку он держал подальше от уха, чтобы собеседник слышал разговор. Когда гудки сменил голос, мужчина перебил докладывающего:

— Это Яворский. Миша, сооруди мне машинку ППС на мою дачу. Тут 167-я наклёвывается, — и, подождав, пока дежурный запишет, добавил с некоторым сожалением: — Часть первая. Хотя посмотрим, что ещё нам эти клоуны покажут.

Профессор вернулся к столу, где присутствующие хоть никак и не выказывали своего интереса, тем не менее слушали внимательно весь диалог. Хороший шашлык, который похвалил даже Мурат, вернул прежнее праздничное настроение. Разве что тосты пришлось отложить до приезда полиции.

Ждать пришлось не долго, минут через двадцать на деревенской улице замигала сине-красными огнями полицейская машина.

Похоже, что в соседнем коттедже наряд ППС заметили, потому что ворота автоматически распахнулись и бело-голубой внедорожник въехал на территорию.

Из него вышли двое полицейских с автоматами наперевес и направились к дому, на крыльцо которого уже вышел хозяин, одетый по-барски в халат. Держа руки в карманах, он медленно покачивался с носка на пятки и наоборот. Когда полицейским оставалось до крыльца несколько метров, прокурорский голос их остановил:

— Бойцы, вон лежит забор, который эти упыри, — Станислав Аркадьевич показал подбородком в сторону праздничного стола на соседнем участке, — убрали. Ваша задача объяснить им, что до обеда забор должен быть на месте, или забрать по 167-й. Можете ещё статью на своё усмотрение нарисовать. Прокуратура против не будет. Это я вам обещаю.

Старший наряда хотел что-то сказать, но хозяин демонстративно отвернулся, устанавливая кресло таким образом, чтобы улучшить обзор. И удобно расположился в нём.

Полицейские направились к «нарушителям». Навстречу им отправился Иван Андреевич, протянул руку для приветствия и представился:

— Полковник воздушно-десантных войск Крылов, уж извините, Иван Андреевич.

— Старший лейтенант Паршин, старший сержант Дегтярёв, — по очереди представились правоохранители.

И прежде чем они начали говорить, полковник показал представителям закона на очень старый забор в конце участка, поставленный ещё дедом, а то и прадедом Петра Карповича. Сей раритет свидетельствовал лучше любых карт и схем, что сосед залез на чужую территорию.

Старший наряда принял аргумент и, повернувшись к тому, кто восседал как феодал, громко сообщил:

— Нарушение закона не наблюдается.

Тот, услышав неприятную и к тому же неожиданную для себя новость, встал и важно направился к группе людей. Остановившись в нескольких шагах, недовольно оглядел присутствующих и спросил старшего лейтенанта:

— Офицерские погоны надоели? Здесь я определяю, есть нарушение или нет. Если ты не понял, то рано тебе звёздочки носить, — и, сделав выразительную паузу, задал ещё один вопрос: — Мне звонить Прокопчуку или ты теперь сам всё понял?

— Теперь понял, — отчеканил старлей. — Так бы сразу и сказали, что вы знакомый Ильи Игнатича.

Офицер набрал на мобильнике номер и уже в трубку доложил:

— Соедини с Прокопчуком, — выслушав, скорее всего, возражение, добавил: — Нужно.

Через несколько гудков раздался голос начальника районного управления полиции.

— Паршин, у меня стол накрыт и тост готов, ты реально хочешь со мной поговорить?

— Да, товарищ полковник, — бодро отрапортовал полицейский. — Тут вызов. 167-я. Заявитель утверждает, что группа лиц, празднующих день ВДВ…

— Что за чёрт, — выругался невидимый собеседник. — Я же дал команду десантуру сегодня не трогать, кроме тяжких, само собой. Или тебе моей команды мало?

— Достаточно, товарищ полковник, — ответил громко, чтобы не было сомнений, Паршин. — Но заявитель — прокурор района…

— Паршин, сейчас поедешь проходить освидетельствование на предмет употребления. Орлов Юрий Палыч рядом со мной сейчас сидит, — опять прогремело из трубки.

— Бывший прокурор, — поспешил исправиться старлей.

— Яворский, что ли? — градус раздражения в голосе так и не снижался. — Так пошли его в жопу от моего имени. Это приказ. А десантуру не трогай. Сегодня праздник. Ты где, Паршин, служил? — спросил напоследок начальник.

— В ВДВ, товарищ полковник.

— Поздравляю с праздником! — Прежде чем случился отбой, на заднем фоне послышались возгласы «ура».

Положив в карман мобильник, старший лейтенант повернулся к бывшему прокурору и официально обратился:

— Станислав Аркадьевич, от имени начальника районного управления полиции: идите в жопу.

«Барин» как-то заметно обмяк.

— Ты что себе позволяешь?.. — почти взвизгнул мужчина, остановившись на полуслове, понимая, что оскорбление в адрес представителя власти при таком количестве свидетелей может уже его сделать нарушителем.

— Старший лейтенант выполняет полученный приказ, — спокойно, но уверенно произнес Иван Андреевич.

Бывший прокурор совсем несолидной походкой, запутываясь в полах длинного халата, поспешил к дому. На крыльце он повернулся и совсем не по-барски крикнул:

— Встретимся в суде!

Полицейские по приглашению Ивана Андреевича подошли к столу, где расположились гости. Со всех сторон потянули кружки и стаканы, предлагая выпить за день ВДВ, но ребята категорически отказались:

— Мы просто поздравить.

Пётр Карпович расчувствовался и предложил выпить за полицию, которая восстанавливает справедливость. Старший лейтенант расстегнул пуговицу форменной сорочки и, показав бело-голубые полоски, заметил:

— А кто, если не мы.

Уже возле автомобиля полицейских догнала Таисия и вручила отнекивающемуся старшему сержанту пакет с ещё горячим шашлыком.

Когда полицейская машина скрылась из виду, Пётр Карпович встал с кружкой в руке, на дне которой плескался прозрачный напиток, и сказал:

— Большое спасибо, друзья.

— Рано благодарить, — отозвался стоящий за спиной хозяина Крылов. — Мы только атаку отбили. А из дебюта наш соперник выходит с хорошими ресурсами и, скорее всего, имеет шансы на контригру. Шах ему объявили, но даже преимущества мы не получили. Но и не потеряли. Так что вся партия ещё впереди.

— Да что там партия, — возразил бывший прапорщик. — Даже если на один день справедливость восстановлена, для меня это уже праздник.

В это время Таисия, которая занималась шашлыком, обратилась к подошедшему за новой порцией Мурату:

— А вы тоже из ВДВ? — И когда он утвердительно кивнул, женщина удивилась: — Вы, Вандреич, Андрюша, полицейский…

— Профессор и все остальные… — продолжил Мурат.

— Вот я и думаю: у вас что, секта, получается?

— Братство, женщина, братство. И не вздумай путать, раз с десантником живёшь! — закончил разговор на эту тему офицер.

эпизод 14-й

Следующую встречу штаба по восстановлению попранной справедливости, как его назвал полковник Крылов, решили провести в помещении шахматного клуба в неурочное время — в понедельник.

Поэтому я решил обратиться с просьбой к Тамаре Трофимовне, объяснив, что сие мероприятие ради подготовки к матчу с соседями. На что домоправительница взяла ключи и повела меня в клуб. Там она расположилась за одним из столов и занялась своими делами, предложив мне не обращать на неё внимания. Это в корне меняло мои планы, и я уже пожалел, что не согласился с предложением коллег собраться в кафе. Но мои сожаления оказались более чем напрасными.

Потому что, когда собрались все и не знали, как себя вести при почти постороннем человеке, Тамара Трофимовна встала со своего места и, правильно истолковав наше замешательство, объявила:

— Я думаю, что тренировку перед матчем с соседями можно отложить до времён, пока не будет восстановлена справедливость по отношению к нашему общему другу. — Вся команда встретила это заявление гулом одобрения, и ТТ продолжила: — То, что вы сделали на даче, было правильно, красиво и убедительно. Но для истинного торжества справедливости, к сожалению, недостаточно. Потому что, по моим данным, председатель районного суда Морозова Ольга Петровна долгое время была, а может, и до сих пор является любовницей нашего соперника.

На словах «нашего соперника» присутствующие облегчённо вздохнули и даже обрадовались, поскольку эти слова доказывали, что грозная Тамара Трофимовна в нашей команде, а заиметь в команду такого специалиста было большим подспорьем.

— Теперь вы понимаете, какой нам нужен адвокат? — спросила Тамара Трофимовна, и, когда присутствующие просто с ней согласились, она, поморщившись постной реакции, добавила: — Нам нужен даже не хороший адвокат. Нам нужен лучший.

— Не могу не согласиться с мудрой женщиной. Могу только добавить: бывают адвокаты, бывают хорошие адвокаты, бывают замечательные, а есть ещё Ваня Иванов, — Иван Андреевич вопросительно посмотрел на присутствующих. — Неужели не знаете? Да про него ещё анекдот есть.

И, убедившись, что никто не слышал ни про Ваню, ни анекдот, решил исправить эту ситуацию.

— Анекдот, — объявил он, как объявляет следующий номер инспектор манежа в цирке. — Приходит товарищ в адвокатское бюро «Абрамович, Дарер, Зайтель и Иванов» и настойчиво просит, чтобы его дело вёл именно Иванов. На вопрос секретаря, почему он так решил, клиент отвечает: «Для того чтобы стать партнёром в такой компании, господин Иванов должен обладать просто выдающимися качествами». — «Иванов так Иванов, — соглашается секретарь и уже в трубку говорит: — Девочки, соедините с Ивановым. Иван Моисеевич, к вам клиент».

Когда смех стих, Иван Андреевич похвастался тем, что концовку анекдота придумал лично, когда познакомился с Иваном Моисеевичем, правда, не уточнил подробности этого события.

Но уже на следующей встрече, где присутствовал тот самый Иван Моисеевич, друзьям открылись детали знакомства офицера ВДВ и служителя Фемиды.

— Я ознакомился с вашим делом и могу сказать, что шансов у вас нет. Но чтобы вы не сильно расстраивались, я должен кое-что поведать о том, как меня называют мои коллеги, — Иван Моисеевич обвёл присутствующих внимательным взглядом прищуренных под толстыми стёклами очков глаз и, убедившись, что всем это интересно, пояснил: — Мои коллеги говорят: «Шансов нет — иди к Ивану». А вы сами понимаете, что в наших кругах это имя не очень часто встречается и все знают, к кому нужно обращаться. Так что будем работать.

После того как таким вступлением адвокат поднял всем настроение, к нему подошёл Пётр Карпович и почти прошептал:

— Иван Моисеевич, я всё оплачу. Вы не переживайте. Кое-какие сбережения имеются…

Его финансовое предложение прервал скептический взгляд адвоката.

— Господин потерпевший, — начал Иван Моисеевич и, глянув в бумаги, продолжил: — Уважаемый Пётр Карпович, вам, для того чтобы со мной рассчитаться по моим тарифам, пришлось бы домик свой продать. За вас уже рассчитался мой невольный друг господин Крылов, долгих ему лет и поменьше клиентов, которые нуждаются в справедливости.

— Сколько? — спросил бывший прапорщик с твёрдым намерением компенсировать издержки Ивана Андреевича.

— А сколько бы вы заплатили за то, чтобы вас по зимней тайге от разбившегося вертолёта до охотничьей сторожки тащили со сломанной ногой? Это верст десять. Мысли есть на сей счёт? — уточнил адвокат.

— Нет, — растерянно ответил клиент.

эпизод 15-й

На заседание суда, которое проходило через неделю, пришли почти все члены штаба по восстановлению попранной справедливости. Так сложилось, что именно судебные процессы, расследования преступлений, различные сложные аферы и политические интриги являются наиболее привлекательными темами в кино и литературе. Ничего удивительного в этом нет. В захватывающем внимание повествовании должна быть интрига. А как можно избежать её в деле, где судится бывший прокурор, да еще и любовник судьи, с простым гражданином, которого защищает один из лучших адвокатов.

Мы с друзьями заняли места в зале заранее в предвкушении битвы титанов. Мы были уверены, что справедливость восторжествует, но желание лицезреть, каким трудом это достигается, конечно же, имело место. К тому же всегда приятно наблюдать за тем, как работает мастер. А в том, что наш адвокат таковым является, мы не сомневались. Рекомендации Вандреича что-то да значили.

Вот только нас ожидало огромное разочарование в части зрелищности процесса. Суд длился недолго. К моему удивлению, адвокат не давал отвода судье, не озвучивал требований по внесению дополнительных документов в дело, как это эффектно делали киношные персонажи. Всё было буднично и походило на обсуждение пустяковой рутинной проблемы в каком-нибудь мелком учреждении.

В результате менее чем через полчаса судья озвучила решение в нашу пользу. То есть требование истца Яворского Станислава Аркадьевича о восстановлении забора и выплате компенсации отклонено. Я испытывал смешанные чувства, будто меня пригласили на поединок гигантов, а бой закончился нокаутом в начале первого раунда. Вернее, даже не нокаутом, а просто перед боем судьи присудили победу одному из соперников. И даже если это тот, за кого ты болеешь, то чувство обманутого ожидания всё же случается. Так и сейчас: радость оттого, что справедливость восторжествовала, была, но был у нее какой-то привкус горечи, что ли.

Сразу после объявление приговора мы пригласили Ивана Моисеевича отпраздновать с нами победу в каком-нибудь ресторанчике поблизости. Но он категорически отказался, заявив, что сегодня занят весь день, поэтому предложил отложить мероприятие до пятницы. Вот тогда он готов будет присоединиться к нам в шахматном клубе, поскольку давно не играл в шахматы.

Заседание суда прошло столь стремительно и так просто, что я уже на следующий день забыл о нём. И в пятницу был даже немного удивлён, обнаружив в дверях клуба знакомого адвоката. Он пришёл первым задолго до означенного времени и извинился, пояснив, что одна из запланированных консультаций отменилась, так что он прибыл, что называется, на удачу, поэтому рад, что застал меня. Я тоже порадовался визиту и, воспользовавшись тем, что мы одни, решил узнать, почему такое сложное, на первый взгляд, дело оказалось таким пустяковым.

— Может, нам не стоило отвлекать вас? — спросил я и пояснил свой вопрос: — Похоже, дело было таким простым, что любой начинающий адвокат мог справиться.

Иван Моисеевич был в хорошем настроении и приятно рассмеялся, задав свой вопрос:

— Ради бога не подумайте, что я хочу вас обидеть, молодой человек, но с чего вы взяли, что дело плёвое?

— Ну мне так показалось. Раз, два — и готово. Никаких бурных прений, ходатайств, риторики. Видно же, что всё просто.

Адвокат снял очки и большим чистым белым носовым платком медленно протёр стёкла. Потом положил очки на шахматную доску и, прищурившись, посмотрел на меня.

— Лаврентий, извините, как вас по батюшке…

— Дмитриевич, — подсказал я и добавил, что можно без отчества.

— У меня к вам такой вопрос, Лаврентий Дмитриевич. Вот смотрите, — адвокат показал на батарею центрального отопления, — допустим, у вас протекла эта батарея…

— Неа, — я отрицательно покачал головой. — Это чугунная. Она не потечёт.

— Неважно, для моего примера она всё же стала протекать и вы вызвали мастера. Первый пришёл и заявил, что это очень большая проблема. Потребуется время. Нужно освободить пространство. При снятии батареи потечёт вода и пол в помещении превратится в болото. А сам специалист будет применять громадные усилия, чтобы что-то открутить, что-то закрепить, попросит вас найти инструмент и будет сердиться, потому что вы не обзавелись разводным ключом.

— Знакомая картина, — согласился я.

— А в другом случае мастер, — на последнем слове Иван Моисеевич поднял указательный палец, что означало «настоящий», — изучив внимательно проблему, говорит, что в такой-то срок всё будет сделано. И вы, являясь в оговоренное время, удивляетесь, что ничего не сделано. Потому что ничего не изменилось. Везде чистота и порядок. И считаете, что вас обманули аж до тех пор, пока мастер, — рассказчик опять поднял вверх указательный палец, — не покажет вам ваш неисправный радиатор, который уже вынесли во двор, чтобы вам лично не напрягаться.

Собеседник наконец надел очки и, опять пристально посмотрев на меня, спросил:

— Кто из них истинный профи? Тот, кто хорошо подготовился, имел нужный инструмент и знал, что и как делать, или тот, кто взялся за дело, даже не представляя, что ему потребуется, и всем своим видом показывающий, как ему тяжко. Стараясь к тому же заказчика сделать виноватым.

— Понятно, — ответил я на очевидный вопрос. — Но всё выглядело так легко и очевидно там, в суде. У меня даже закралась мысль, что принимать судебные решения вообще можно поручить специальной программе, чтобы избежать коррупции и влияния человеческого фактора.

Адвокат засмеялся.

— Хорошо бы, — согласился он. — Тогда не нужно будет бояться, что противная сторона подкупит судью или судья ошибётся. Так?

— Конечно, — я был уверен, что убедил собеседника.

— А нужно будет бояться, — продолжил Иван Моисеевич, — что подкупят сисадмина суда, который загружает материалы дела в компьютер, или что программист напортачит с кодом при написании программы.

Я удивился, как собеседник вывернул мою идею наизнанку. Однако вынужден был признать его правоту.

— Так что придётся ещё и нам, живым людям, поучаствовать в судебном процессе.

Иван Моисеевич опять положил очки на стол и, глядя мимо меня, сказал:

— А что касается нашего дела, то не такое оно и простое, как кажется на первый взгляд… — собеседник сделал паузу, давая понять, что последует пояснение сказанного. — История эта началась задолго до того, как бывший прокурор, понимающий, что ему всё позволено, передвинул забор своего соседа. И началась она, когда выпускница юрфака Оля Морозова распределилась в райцентр на самом краю области, граничащей с московским регионом. Этим географическим плюсом все остальные достоинства места, где ей предстояло работать, исчерпывались. До Москвы от этой точки было недалеко по нынешним меркам, но с учётом развития транспортной инфраструктуры в то время — это был почти край света. Образование в СССР было бесплатным, но затраты на обучение требовалось возвращать государству своим трудом там, куда государство пошлёт или, как это называлось, распределит.

эпизод 16-й

Оля Морозова, как и положено выпускнице столичного вуза, была достаточно цинична и в то же время где-то в глубине души верила в принца на белом коне, который, во-первых, вывезет её из этой дыры, а во-вторых, будет верным спутником на всю оставшуюся жизнь.

И надо же, но первый встречный в этом захолустье подходил под это описание абсолютно. Высокий красавец, чуб волной, с белозубой улыбкой и ясным взглядом встретил девушку прямо на автовокзале, когда она выходила из автобуса, доставившего её к месту назначения от ближайшей железнодорожной станции. Кандидата в принцы звали Стас, что не разрушало надежд. По дороге до общежития он предложил перекусить в столовке в райсовете: там и кормят прилично, и цены лучше, чем в городе.

За обедом Стас многое успел рассказать о себе: и что сам здесь по распределению после ленинградского университета, и что уже два года проработал заместителем директора ЗАГСа, и что сейчас получил замечательное предложение: его переводят в другой райцентр в прокуратуру.

— А это значит что? — почти пропел принц.

— Что? — спросила Ольга, уже слыша стук копыт белого коня, который уносит принца в даль далёкую.

— А это значит, что ещё годик-другой — и ждёт меня «Ленинград, Ленинград, кружевной узор оград», — пропел слова из известной песни собеседник и продолжил разговор: — Я почему тебя встречаю?

Последний вопрос опять возродил надежду, что принц, уезжая, оставляет некую интригу, которая не исключает новых встреч.

— Почему? — на всякий случай уточнила Ольга.

— Чтобы хорошую новость тебе донести. — И тут реально забилось сердечко выпускницы. — Тебя на моё место ставят. Тут юристов раз-два — и обчёлся, а чтобы с высшим образованием, так только раз, — и Стас, довольный своей шуткой, громко рассмеялся.

В следующий раз встретились Стас и Ольга уже совсем в другой местности и в другое время. Стас был прав: на периферии карьеру делали стремительно. Не доработав срок, Ольга поменяла место работы: её выбрали судьёй на участке, который уже был на границе с Московской областью, где исполняющим обязанности прокурора района был тот самый знакомый — Станислав Аркадьевич Яворский. И вроде опять привиделся белый конь, но оказалось, что вела того коня под уздцы дочка бывшего прокурора района, на которой Стас был женат уже несколько месяцев.

Поэтому мечты так и остались мечтами. Работа в родственных конторах и необходимость часто пересекаться на службе сделала Стаса и Ольгу если не друзьями, то уж приятелями точно. Они часто вместе обедали, обсуждали столичные новости и, как же без этого, вели нескончаемый спор, кто круче: Москва или Питер.

Ольга уже начала задаваться вопросом, может ли быть дружба между мужчиной и женщиной, как ответ пришёл сам собой. Как-то днём она взяла ключи от архива, поскольку хранитель в этот день отпросилась в поликлинику. Ольге нужно было поработать, и отсутствие кого-либо даже радовало. Но очень скоро сюда же пришёл и Стас вернуть взятое ранее дело. Слово за слово, предложение найти и достать с верхней полки папку, полумрак помещения, прикосновения невольные, а может, совсем наоборот, привели к тому, к чему и приводят подобные обстоятельства молодых и приятных друг другу людей разного пола.

Какое-то время Ольгу одолевали мысли типа: «Как мерзко-то, что всё это в архиве», «Да это же так по́шло», «Мама говорила: на чужой каравай» и много в этом духе. Но голова стремительно опустела, она чувствовала лишь крепкие объятия желанного мужчины, его тяжёлое дыхание и осознавала неотвратимость развития событий. И, только подумав: «Теперь всё», вдруг услышала свой голос, обращённый к возбуждённому Стасу:

— Погоди секунду.

Мужчина удивился не столько просьбе, сколько тому, что последовало за ней: Ольга натянула все, что уже оказалось снятым, и, шепнув:

— Я сейчас, — исчезла.

Стас прождал в архиве Ольгу очень долго, а потом принялся искать пропавшую беглянку. На рабочем месте её не оказалось, а в канцелярии ему сообщили, что Ольга Петровна уехала.

— Куда? — опешил он.

— В Алушту, — ответила бухгалтер Леночка, она же председатель профкома, и добавила: — По профсоюзной путёвке.

Ольга не понимала, как и почему, выскочив из архива, она оказалась в бухгалтерии, но, увидев председателя профкома Леночку, которая утром предлагала горящую путёвку, спросила:

— Куда путёвка? — и ещё до того, как изумлённая и поведением, и странным, и внешним видом коллеги Леночка что-то ответила, торопливо бросила: — А пофиг, давай.

— Только сегодня нужно ехать, — почти прокричала вслед уходящей судье бухгалтер, боясь, что обладательница путёвки не поняла смысла слов «горящая путёвка», и уже в закрытую дверь добавила: — В Алушту.

Уже в своём кабинете Ольга Петровна забрала сумочку с документами и кошельком, потом села в служебный газик и скомандовала спящему шофёру:

— На станцию.

Прибыли прямо к отправлению электрички, которая совсем скоро доставила Ольгу в областной центр, откуда шли поезда во все концы страны, поэтому в служебной кассе попросила билет до Симферополя. Кассир долго изучала удостоверение, а потом обратилась к сидевшей рядом с ней женщине:

— Вот землячка твоя. Такая молоденькая, а судья.

Та, к кому обратилась кассир, посмотрела документ и расплылась:

— Так вы Петра Иваныча знать должны. Он шофёром в райсуде работает.

— Конечно, знаю. Он только что до электрички меня подвозил.

— Это мой папа, — сказала женщина и спросила: — А чего вы поездом? Это же долго. Почему не самолётом?

— Не знаю, — ответила Ольга. — Там всегда билетов нет.

— Для кого нет, а для земляков найдутся, — важно заметила дамочка, достала ключи и, кивнув головой в сторону соседнего окошка с надписью «Авиакасса», пригласила: — Проходите.

В кассе женщина убрала табличку «Технологический перерыв» и попросила паспорт. Потом куда-то позвонила и, зажав трубку возле уха плечом, спросила изумлённую Ольгу:

— Есть через два часа и поздно ночью.

— А успею?

— Давай на ближайший рейс, — бодро скомандовала в трубку землячка, при этом утвердительно кивнув Ольге.

Отдавая билет, кассир попросила:

— Скажите папе, что я вам помогла. Ему будет приятно.

— Конечно, — пообещала Ольга, мало веря в происходящее.

Вот только недавно она была в архиве, а уже обстоятельства складываются таким образом, что через несколько часов она будет за тридевять земель. В Крыму.

эпизод 17-й

Дорогу Ольга почти не запомнила. Перелёт она проспала, да и поездка из аэропорта в Алушту на троллейбусе тоже не оставила в памяти следа. До санатория уже вечером Ольга добралась пешком. Дежурная медсестра, на бейджике которой значилось Анна Петровна, попричитала, мол, могла бы и пораньше приехать, чтобы врачей застать, а также возмутилась, что «у этих из минюста никогда санитарные книжки не оформлены». Однако делала это беззлобно, как бы по необходимости: есть отдыхающий — нужно его на место поставить, в смысле приучить к дисциплине.

— Что лечить будем? — в заключение поинтересовалась медсестра.

— Сердечные раны, — ответила без пяти минут отдыхающая.

— Это проще всего, — обнадёжила местная жительница. — У нас эти лекари табунами на набережной в любое время года. И отдыхающие, и наши, прости господи, кобели. Значит, в графе «на что жалуетесь» пишу «на мужиков», — уже по-доброму засмеялась медсестра.

Номер Ольге достался двухместный, но она в нём была одна и заснула, как только добралась до кровати.

На следующее утро уже другая медсестра предупредила Ольгу о том, что лечащий врач ей будет назначен только в понедельник, так что пока она совершенно свободна. То есть можно было просто погулять по городу. На набережной вопреки уверениям Анны Петровны почти никого не было. Не сезон, и, похоже, все дамы с собачками в бессчётном своём количестве гуляют по набережной в соседней Ялте, каждая в поисках своего Гурова. А здесь безлюдно, шторм, волны бьют о берег и брызги взмывают едва не выше ротонды с надписью «Алушта». Стихия завораживала, и Ольга наслаждалась этим зрелищем, пока не почувствовала, что замёрзла.

Здесь же, на набережной, она нашла уютный ресторан, где можно было согреться. Внутри посетителей оказалось больше, чем прохожих на улице. Официант проводил за столик и, оставив меню, ушёл, дав время обдумать заказ. Она еще блуждала взглядом по названиям блюд, а другая официантка уже принесла минеральную воду, щи и бефстроганов. Ольга немного растерялась, потому как не могла вспомнить момент, когда все это заказала, хоть мысленно с выбором и определилась, а принесённое этому выбору соответствовало. Ситуацию прояснил знакомый голос, который послышался за спиной:

— Я не ошибся с заказом?

Обладатель этого голоса и был причиной того, почему Ольга здесь оказалась.

— Мне однокашник, местный прокурор, посоветовал этот ресторан, — присаживаясь на соседний стул, рассказывал Стас. — Я захожу, и тут ты. Надо же, какое совпадение. Ну я решил, так сказать, ускорить процесс: знал, что ты выберешь. Угадал?

— Угадал, — почти обречённо ответила Ольга.

Правда, к своему удивлению, отметила, что встреча не только не вызвала отрицательных эмоций, но было даже приятно, что приятель, который чуть не стал любовником, всё бросил и примчался за ней. Пообедав, они ещё погуляли по набережной, любуясь бушующим морем. Стас поведал о своей личной жизни, вернее, об её отсутствии. Некоторое время назад начальник Стаса обратился со странной просьбой — оформить брак с его дочерью. Причина, как можно догадаться, проста: дочь беременна и прокурор района не хочет пересудов. От Стаса ничего не требуется. Когда его переведут в его любимый Ленинград, чему начальник поспособствует, они так же тихо разведутся. Понятно, что никто этой истории не в курсе, а ей он рассказывает лишь затем, чтобы она не считала его негодяем.

Пустынная набережная, штормовое море, а может, и мускат белый Красного Камня заставили поверить в то, что дружба между мужчиной и женщиной всё же бывает.

Вот только в результате проснулась она следующим утром в номере гостиницы в постели со своим коллегой.

А утром исполняющий обязанности прокурора поведал еще кое-что интересное: его тесть не уходит на заслуженный отдых, а его снимают за неблаговидные деяния. И нет никаких гарантий, что Стаса назначат на это место, что может означать: карьера вдребезги, прощай Ленинград. И чтобы такого не произошло, ему крайне важно выиграть дело, которое распределили Ольге.

Узнав истинную причину приезда своего, как она считала, друга, Ольга испытала такое отвращение, будто босой ногой вступила в дерьмо. В санатории она долго стояла под душем в надежде, что вода смоет воспоминания о последних событиях.

Сегодня опять дежурила Анна Петровна. Взглянув на новенькую, заключила:

— Похоже, кто-то бередил, а не лечил сердечные раны. Ну тогда тебя, сестрёнка, к дяде Паше определим. Он и душу тоже лечит.

На двери в кабинет, куда отправили Ольгу, висела табличка: «Павел Степанович Чехов. Терапевт». А в кабинете сидел настоящий доктор Айболит с обложки детской книжки. И прежде чем посетительница что-то сказала, он пояснил, предупреждая обычный вопрос:

— Не родственник.

Павел Степанович был из той категории врачей, увидев которого больной если и не излечивался, то понимал, что выздоровление не только обеспечено, но даже неизбежно.

Доктор, записав всё, что требовалось, в санаторную карту, внимательно посмотрел в глаза посетительнице. Потом, сняв очки и откинувшись в кресле, спросил:

— И что за трагическая трагедия вселила печаль в столь юное создание?

Доброта и соучастие вернули вроде бы приглушённое осознание предательства, иначе поступок Стаса не воспринимался, и Ольге потребовались усилия, чтобы не расплакаться.

— Но-но, — увидел её состояние доктор. — Понимаете, дружочек, любая проблема кажется трагедией, когда она близко. А отойди от неё немного — и видишь её истинный размер. Простой способ увидеть настоящие масштабы бедствия — это посмотреть на него из своего собственного будущего. Вот и представьте, что лет через двадцать вы счастливы в семейной жизни и успешны в работе, вспоминаете сей неприятный случай.

Доктор отодвинул в сторону документы, подчёркивая тем самым, что не врач и пациент, а просто собеседники ведут разговор и не о болезнях, а о жизни.

— А пока вы представляете, я вам про другой случай из собственной практики расскажу. Я не очень люблю его рассказывать, но именно он заставил меня изменить представление о жизни и о том, что такое несчастье. Я прямо из мединститута попал на фронт. На санитарный поезд. Объяснить, что это такое, человеку, не пережившему подобное, невозможно, но я не об этом. Оказалась в составе раненая женщина-офицер. Красавица, каких ни до, ни после, не в обиду всем остальным женщинам, не встречал. У неё ранение в ногу, разворотило так, что только ампутация. На следующий день прихожу, и лежит эта красавица, а на месте, где должна быть нога, под простынёй пусто. У меня, а я к тому времени уже год прослужил в госпитале на колёсах, всё равно глаза на мокром месте. Это ж какая несправедливость! А она улыбнулась и говорит: «Что вы, доктор? Вы же мне ногу ампутировали, а не сердце. Так что ещё есть чем любить».

Дело, про которое просил исполняющий обязанности прокурора, он выиграл. Там ситуация была спорная, но адвокат оказался очень слабым. Вполне возможно, что кто-то этому поспособствовал. Можно было, конечно, и вернуть на доследование, но Ольга Петровна чувствовала, что любая позиция кроме нейтральной будет выглядеть некрасиво. Лично для неё.

Место тестя Станислав Аркадьевич не занял, а перевёлся в областной центр. Но и там с карьерой не заладилось, поэтому в итоге со временем всё же вернулся прокурором района, когда его ровесники работали уже прокурорами областей, а то и вовсе в Генпрокуратуру перебрались.

Иван Моисеевич и Ольга Петровна сидели в кафе. Кофе остыл в обеих чашках. Женщина почти закончила свой рассказ.

— Всё это время Яворский предпочитал поддерживать слух о наших якобы неслужебных отношениях. Он выступал в суде, когда я председательствовала, только со стопроцентными делами. Вы можете их посмотреть…

— Уже посмотрел, — извиняясь, заметил адвокат, пожав плечами, показывая, что, мол, работа такая.

— Вот и получается, что все решения в пользу прокуратуры. А кто будет разбираться в сути. Вывод ясен: Морозова любовнику помогает дела выигрывать. Не будешь ведь всем объяснять, что это сплетни.

— Но мужу-то придется объяснить? — задал совсем личный вопрос адвокат.

Ольга Петровна улыбнулась:

— Если бы я лет сто-двести назад жила, то мой муж всё бы про меня знал: от предметов туалета до девичьих фамилий каких-нибудь дальних родственниц. Но времена сейчас не те, ему неинтересно. Он учёный-краевед. И, знаете, меня это устраивает. Хватит в семье и одного, кто про настоящее много всего и про всех знает.

— Я смотрел ваши дела, — поделился адвокат. — Не все, но достаточно, чтобы сделать вывод, полностью подтверждающий ваши слова. Поэтому к вам и обратился, так сказать, лично. Может, мне сделать вам отвод? Я придумаю обстоятельства, которые не затронут вашу репутацию.

— Это ваше право, — отозвалась судья. — Но в моём суде, кто бы ни разбирал дело, всё будет по закону.

Иван Моисеевич закончил свой рассказ, и повисла пауза. Я прервал ее, спросив, как вообще судья согласилась общаться с адвокатом во внеслужебное время. Всё снова объяснялось просто: лучший друг Ивана Моисеевича был учителем Ольги Петровны. И был этот человек, который и друг, и учитель с большой буквы.

В шахматный клуб потянулся народ. С Иваном Моисеевичем все здоровались как со старым приятелем. Пётр Карпович даже обнял смущённого адвоката:

— Спасибо большое!

— Да ладно вам, — отвечал Иван Моисеевич, слегка краснея. — Дело-то плёвое.

эпизод 18-й

В заключение вечера мы лицезрели битву двух Иванов. Иван Моисеевич на правах гостя получил право играть белыми, а чёрные, соответственно, достались чемпиону клуба Ивану Андреевичу. Соперники, как мы поняли из их разговора, хорошо знали друг друга, но это не помешало им обоим показать красивую игру, агрессивную и зрелищную. Понятно, что мы болели за своего чемпиона, но и гостю поражения не желали. Мы не удивились, когда Вандреич выбрал королевский гамбит. Уже в дебюте офицер-десантник предложил жертву пешки за инициативу и скоро отыграл её, но попался в ловушку. И потерял коня. Далее события развивались стремительно: взаимные атаки и размены, жертвы и ловушки привели к тому, что партия быстро перешла в эндшпиль. Где силы были примерно равны, Иван Моисеевич в более активной позиции предложил ничью, которую наш чемпион принял.

Зрители немного попеняли гостю, что тот не бился до конца, на что он ответил:

— Невозможно спокойно играть с этим человеком. Это такие нервы, я вам скажу. Голову просто можно сломать, потому что никогда не поймёшь, зевок это или коварная жертва. Не с моими расшатанными нервами биться с русским офицером до последнего. Да я вообще никому не посоветую биться до последнего с русским офицером. Причем с русским офицером любой национальности, — добавил адвокат.

Объяснение было принято, и по большому счёту результат устроил всех. А в заключение вечера болельщики просто настояли на том, чтобы Иван Моисеевич объяснился, что он имел в виду, когда желал своему сопернику здоровья и поменьше клиентов. Адвокат отнекивался, но согласился раскрыть детали ещё одной истории по восстановлению справедливости. Естественно, защитником в ней выступал наш чемпион, который всё время, что народ уговаривал адвоката, спокойно улыбался, понимая, что настойчивости членов шахматного клуба противостоять невозможно. А когда убедился, что сопротивление господина Иванова сломлено, предложил:

— Давай я начну, — получив одобрение, Вандреич начал. — Был у меня в одной горячей точке солдатик. Щупленький такой. Непонятно, в чём душа держится. Два курса университета закончил, но не сошёлся в политической позиции с профессором, которого прямо на лекции обвинил в предательстве страны. Казалось бы, наоборот быть должно: старший — консерватор, юнец — либерал. Так нет же. Егор, так его звали, заявил, что уважаемый профессор своей позицией очерняет память его деда-фронтовика. И отказался посещать его лекции. В руководстве рады бы замять скандал, да как? Профессор упёрся: не буду, мол, щенка слушать. А «щенок» заявляет: «Или пусть принесёт извинения, или я на его лекции ни ногой». Щупленький, маленький, а характер — гора. Ректор почесал репу и придумал: если ты готов отстаивать свои убеждения, то не будешь возражать отслужить срочную. Думал, значит, что испугается студентик и даст обратную. А тот — нет: в армию так в армию. И попал он ко мне. Потому что точка, как я сказал, была горячая, так ещё и знать про нас никому не следовало там. Вот его шифровальщиком пристроили. Парни его уважали и оберегали как младшего брата. Но на войне разве убережёшь? Попали в окружение, сначала надо бы шифровальщика эвакуировать, поэтому мы его в первую вертушку забросили. Сами на других добирались. Мы нормально долетели, а их подбили. Лётчики примостили сбитую машину, да так, что только синяки и ссадины. И группой несколько суток выходили к своим. А когда вышли, выяснилось, что Егорка всё это время со сломанной ногой шёл. Я ж говорил — характер.

Вандреич убедился, что все внимательно слушают, и продолжил:

— Но это только присказка, а сказка, как говорится, впереди. Восстановился после службы парень в универе, но инвалидность получил. И вот однажды в соответствующей конторе ВУЗа, где ему нужно было какую-то справку взять, сидит такой перец и дерзит: «В твоём возрасте мог бы не кичиться боевым прошлым». Слово за слово, конторский бросает: «Я тебе ничего не должен, потому что я тебя на войну не посылал. А желающим получать острые ощущения за счёт государства…» Понятно, что договорить он не смог. И вот моему боевому товарищу корячится реальный срок. А мы все уже знаем, что если шансов нет…

— Иди к Ивану, — продолжили хором слушатели.

Ивану Моисеевичу пришлось закончить историю.

— Ну после такого вступления мне и добавить нечего, — скромно сообщил адвокат. — Вы сами видите, что парень был невиновен, так что мне оставалось сей факт оформить. Первым делом меня заинтересовало, почему этот клерк так взъелся на нашего парня. Сильно это походило на провокацию. Не поверите, но так оно и было: сей фрукт оказался племянником знакомого нам профессора. Уже смягчающие обстоятельства, поскольку провокация имела место. А потом, потянув за ниточку, мы выяснили, что племянник учился в университете заочно, а справки в военкомат носил как студент очного факультета. Там на это закрывали глаза не просто так, а потому, что сын одного из офицеров учился у профессора. Так что мы это на свет белый достали, в результате не до нас всем стало. И отделались мы штрафом.

История, рассказанная двумя Иванами, всем понравилась, хотя еще долго спорили, справедливо ли это, когда за то, что мерзавцу дали в морду, штраф платить.

эпизод 19-й

Дома, когда я описывал события последних дней, Петрович слушал меня без привычных замечаний и колкостей.

— А как… — хотел задать он вопрос, но я его перебил:

— Тамара Трофимовна чувствует себя хорошо, и вообще я не понимаю твоего негативного отношения к милой женщине.

Петрович насупился, направился на выход из кухни и уже в дверях бросил:

— А ты передай привет от меня этой «милой женщине». Посмотришь, как она этому обрадуется.

Интонации Петровича были слишком красноречивыми, поэтому я решил не выполнять его просьбу. Однако обстоятельства сложились совсем не так, как я ожидал. В очередной раз, когда все уже покинули клуб, я был один, пришла Тамара Трофимовна. Она снова пыталась мне что-то объяснить, явно смущаясь. В этот момент как по команде дверь открылась и заявился Пётр Карпович.

— Хромых, — перешла на грозный тон домоправительница. — Теперь что?

Бравый прапорщик опешил, виновато улыбнулся и, извиняясь за беспокойство, забрал забытую трость, чтобы немедленно исчезнуть. Женщина раздражённо посмотрела на дверь и уже собралась уйти, но я остановил её вопросом:

— Вы что-то хотите мне сообщить?

Внутренняя борьба продолжалась недолго, и в результате грозный руководитель всего происходящего в нашем доме и на придомовой территории очень тихо сказала:

— Передайте Петровичу мои извинения. Он поймёт.

Видно было, что эти слова ей дались с трудом, поэтому просить разъяснений я не стал. А Тамара Трофимовна, не прощаясь, моментально покинула клуб.

Дома мне не терпелось передать послание Петровичу. Вернее, получить комментарий от него на сей счёт. Стоящая табуретка возле кладовки указывала на то, что скоро удовлетворить своё любопытство у меня не получится.

Чтобы вытянуть Петровича из своего логова, я включил фильм «Чародеи», по его словам, самый любимый, потому что достоверный и правдивый. Поскольку других дел у меня не было, я и сам увлёкся просмотром. Внезапно смешок у меня за спиной, когда герой Фарады возмущается: «Ну кто так строит?!», дал понять, что я смотрю фильм не один. Но я не стал отвлекать приятеля рассказом о реакции Тамары Трофимовны на «привет от Петровича», который я не передавал, понимая: пока кино не закончится, — занятие это бесполезное.

Пошли титры, и Петрович запричитал по поводу того, что теперь так не снимают. Затем, устроившись в кресле-качалке, которое я не успел занять раньше, покачиваясь, высокомерно предложил:

— Выкладывай.

Мне не понравился его тон, и я решил не делиться с ним новостями клуба.

— Не представляю, о чём ты, — развёл я руками.

— Ой, а то я не вижу по твоей физиономии, что тебе не терпится что-то рассказать, — улыбаясь и кивая головой, почти пропел Петрович.

Я знал, что всё равно не выдержу, а посему изложил все события, не утаивая о своём нежелании передавать привет.

Собеседник слушал серьёзно, не перебивая и не ехидничая. Когда я закончил, он произнес «спасибо» и направился на выход без каких-либо эмоций.

— Стоять! — зло окликнул я друга. — Ты думаешь, я тебе прощу, если ты не расскажешь, что там у тебя произошло с Тамарой Трофимовной?

Петрович опять занял кресло и, сделав безразличное лицо, заявил:

— Ну раз тебе интересно…

— Интересно, — перебил я его.

— Тогда не перебивай, — сделал паузу, удостоверившись, что я принял правила, и начал говорить: — Почему я был скептически настроен к назначению тебя куратором шахматного клуба, не задумывался? — Я отрицательно покачал головой. — То-то и оно. Вроде бы какое мне должно быть дело до твоих приключений вне дома. А вот, оказывается, спроси меня: «Петрович, а что не так с шахматным клубом?», — глядишь, получил бы нужную информацию.

И Петрович поведал историю о том, что, оказывается, раньше у шахматного клуба был такой же куратор-домовой. А как иначе! Помещение вон какое. И люди в нём разные, некоторые еще животных с собой брали. Так что должен был кто-то порядок там поддерживать. На постоянной основе в общественном месте никто жить не будет, а вот курировать предложили Петровичу. Выбрали единогласно, потому что среди домовых окрестных мест он был лучшим шахматистом.

Именно он добился того, что в клуб перестали приходить с кошками и собаками. И ладил Петрович с Тамарой Трофимовной очень хорошо. До поры. Пока не произошли неприятные события, которые начались с появления в начале осени Федяныча — это домовой из соседнего подъезда. Они с Петровичем иногда партейку-другую соображали, но результат был обычно в пользу того, кто с самим Василием Смысловым играл. Ничья для Федяныча — это лучшее, что могло с ним случиться в результате такого противостояния. И то редко. Поэтому его кандидатуру даже не рассматривали. Да и не было его во время выборов. Он с хозяевами на лето съезжал на дачу. Дело для нормальных домовых необычное, но каждый сам волен выбирать, оставлять жилище своё или нет, когда хозяева надолго отдыхать отчаливают.

Вернулся Федяныч с дачи и узнал, что его соперника назначили куратором шахматного клуба, возмутился: «А почему не я, я вроде как тоже не против». Все домовые понимают, что у помещения должен быть один хозяин, иначе порядка в нём не будет, а этот «дачник» упёрся и своё твердит:

— Вы без меня решали, давайте решать заново.

Петрович как честный домовой предложил провести шахматный матч за место куратора. Федяныч, все знали, в шахматах не очень силён, но играл слишком азартно. Как красивый ход увидит, так начисто перестаёт считать варианты. Потому Петровичу с его железобетонным спокойствием только и оставалось, что внимательно анализировать ситуацию, когда соперник делал изящный ход или жертвовал фигуру. Играть решили до двух побед, и при счёте 1:0 в пользу Петровича Федяныч жертвует ферзя. Удивлённый соперник даже подсказал ему про странную оплошность, а тот делает вид, что расстроился, но заявляет: «Правила есть правила: сходил — не перехаживай». Петрович видит возможности соперника и понимает: мат не ставится, как тот задумал, поскольку конь, которым он вознамерился тот мат ставить, связан слоном. Раз Федяныч так трепетно относится к правилам, то честь ему и хвала, Петрович, недолго думая, берёт его подарок и с ходу получает мат.

А вот это очень странно! Петрович точно помнил, что конь не мог ставить мат, потому что был связан слоном, но того на доске вдруг не оказалось. Ходы никто не записывал, так что в итоге моему другу пришлось признать поражение. Но тут вмешалась Тамара Трофимовна со словами, мол, она тоже видела, что секунду назад слон был. Зашикали на неё зрители: нет слона, значит, не было. Ну тогда ТТ рассердилась и как гаркнет:

— А давайте камеру видеонаблюдения посмотрим.

На этих словах Федяныч краснеет так, что можно прикуривать от его лица, и сознаётся, что сам убрал слона с доски. Тогда как правила шахматной игры домовых не допускают даже уронить стул или табуретку в помещении, где идёт игра, или ещё как-то внимание соперника отвлечь. А уж чтобы передвинуть или убрать фигуру с доски, — это вообще невиданное дело. Признали тогда Петровича победителем, а Федяныча изгнали из клуба с позором, запретив играть в шахматы.

Но потом все присутствующие обратились с гневными заявлениями к Тамаре Трофимовне:

— На каком основании вы камеры наблюдения поставили, а нас не предупредили?

— Так нет здесь никаких камер, — домоправительница обвела взглядом помещение.

И действительно, не было камер, а, выходит, зря. Потому что скоро, прямо перед матчем с соседским домом, пропали шахматные фигуры, по одной в каждом комплекте.

Тамара в панике:

— Отменяем турнир! Играть нечем! Провокация!

Петрович, добрая душа, да еще и сообразительная, подсказал ей аккуратненько: по одной фигуре с каждой доски могли умыкнуть, только если кому-то очень нужен целый комплект для игры, сразу ведь и не сообразишь, что и где пропало. Поэтому можно из всех оставшихся фигур собрать полные комплекты, их просто будет на один меньше. Тогда отменять турнир не понадобится. Проверили — и точно: все, как сказал сообразительный куратор.

Турнир провели, но вместо благодарности от хозяйки дома, которой не понравилось, что её выставили не такой догадливой, Петровичу достались намеки на нечистоплотность. Никто, конечно, ни на что не намекает, но это странно, когда решение проблемы известно только одному. Само собой, Петрович больше в клубе не появлялся.

Рассказ закончился тяжелым вздохом.

— Потом Федяныч признался, что это он хотел мне подкузьмить. Думал, его на моё место возьмут. А получилось, что теперь в шахматном клубе никого нет, — добавил приятель, потом посмотрел на меня и поправился: — Я имею в виду от нашего сообщества.

— Ну она же извинилась, — напомнил я Петровичу начало и причину разговора.

— Правильно сделала, — прокомментировал он. — Теперь ей самой легче жить будет.

пауза 2-я (секреты склеенных страниц)

После описанных событий я решил, что многое происходящее в шахматном клубе меня удивляет потому, что свод правил до сих пор не освоен мною достаточно основательно. И я решил вернуться к фолианту, вспомнив, что сам же иронично считал прежних кураторов клуба недостаточно ответственными, ведь в книге имелись склеенные страницы. Именно тексты на склеенных страницах меня почему-то заинтересовали более иных.

Начал с 24-й и 25-й. Но прежде достал с книжной полки специальный нож, подаренный бабушкой из Питера, из кости, антикварный, в рукоятку встроена лупа, которой мне уже доводилось пользоваться. Теперь вот и другая часть подарка пригодилась.

Аккуратно разрезав страницы книги, я отложил лезвие и принялся за изучение тех правил, необходимых куратору шахматного клуба, которым ранее никто до меня не уделял внимания. Это даже немного будоражило.

И вот что я увидел на открывшихся передо мной страницах:

Любая шахматная партия, как и вообще всё в человеческой деятельности, есть череда принимаемых решений.

Я задумался ненадолго и согласился, но то, что следовало далее, заставило меня обдумывать прочитанное более основательно.

Возможность принимать решения является необходимым, но недостаточным фактором для определения свободы.

Понимая, что для размышления над такими материями мне понадобится много времени, я решил читать далее в надежде найти в самом тексте ответы, которые меня удовлетворят.

Никогда, ни в одной своей деятельности человек не бывает так свободен, как при игре в шахматы, потому что вся необходимая информация для принятия решений ему предоставлена на шахматной доске; противник в начале партии располагает абсолютно равными ресурсами, и играют оба участника поединка по установленным и известным обоим правилам.

Любопытное представление о свободе. А можно ли назвать описанное свободой, когда у тебя есть столько ограничений: правила, ресурсы, противник?

«Какая же это свобода получается?» — мысленно общался я сам с собой.

Но, с другой стороны, возможно ли отсутствие любых ограничений? Всё, абсолютно всё, с чем нам приходится сталкиваться в нашей жизни, есть ограничения. Даже жизнь на необитаемом острове, когда на протяжении многих миль и многих лет нет ни одной живой души, нельзя назвать полной свободой, поскольку деятельность всё равно ограничивается внешними факторами: погодой, природой, невозможностью покинуть этот остров.

Получается, книга права: равные условия для соперников есть свобода каждого из них принимать решения.

И далее следовало правило принятия решений, которое начисто разрушало мои представления по этой теме и гласило:

Самое правильное решение — непринятое.

Это уже вызвало моё возмущение: как так? Оговаривая важность этого, вы, вместо того чтобы научить, как это делать, предостерегаете меня от сего деяния.

И вот что книга мне тут же явила:

Первое обоснование правила принятия решений:

Обосновать непринятое решение много проще, чем принятое.

Далее следовала череда из дополнений, примечаний и обоснований, которые больше запутывали, чем объясняли суть. Остановился я только на предупреждении, которым завершался параграф.

Если нет возможности избежать принятия решения, запомни одно: тебя предупреждали.

Мне вовсе не понравились такие пояснения, потому что не принимать решение, на мой взгляд, — это проявление трусости. Ну или, если хотите, — сверхосторожности. А свобода, насколько я её понимаю, всё же подразумевает некую смелость.

Опять же, смелость — это не безрассудство, а способность преодолевать при необходимости страх.

«Ну да ладно, — подумал я, — есть повод вернуться к этим утверждениям после», — и продолжил изучать склеенные страницы.

Примечание к правилам принятия решений гласило:

Принимая решение, помни: сейчас все еще можно изменить.

В таком контексте все странные для меня правила не отговаривали от принятия решений, а, скорее, убеждали в значимости этого процесса. Но дальнейший текст вверг меня в ступор:

При принятии решения учитывай положения парадокса Батера Брэда, который гласит, что если человеку предстоит сделать выбор между двух зол, то чаще всего естественным результатом выбора будет зло большее.

«Что за бред глаголет этот Брэд?» — подумал я и снова взялся за чтение, потому что далее шло доказательство этого парадокса.

Из двух зол человек всегда выбирает то зло, которое ему кажется меньшим. Меньшим всегда видится менее вероятное. Менее вероятным всегда является зло большее. Например, перебегая дорогу на красный сигнал светофора, человек сделал выбор между тем, чтобы попасть под машину (минимальная вероятность, но зло большее) и опоздать на работу (максимальная вероятность, но меньшее зло), в пользу первого.

На этом мне пришлось остановиться. Тем более Петрович уже давно, покачиваясь в кресле-качалке, смотрел на меня снисходительно и улыбался, как будто знал не только о том, что я читаю, но и мои мысли на этот счёт.

эпизод 20-й

В следующий раз прийти в шахматный клуб я решил пораньше. Сильно мне хотелось пообщаться с Валерианом Брониславовичем. Появился я весьма вовремя, потому что руководитель шахматной секции уже собрал все комплекты шахмат и собирался закрывать шкаф.

Увидев меня, он, как всегда, обозначил приветствие жестом, будто приподнимая шляпу.

— Что-то вы сегодня рановато, любезный Лаврентий Дмитриевич. Но ничего страшного, я уже ухожу, и помещение в вашем распоряжении.

Извинившись, я сообщил, что мне нужен совет, чем, похоже, порадовал собеседника.

— Весь в вашем распоряжении, — ответил Валериан Брониславович, продолжая деликатное общение.

— Валериан Брониславович, когда я первый раз пришёл в клуб, то видел, как вы, взяв в руку закрытую шахматную доску с комплектом фигур, определили, что одной фигуры не хватает…

— Чёрного слона, насколько я помню, — он бойко перебил меня.

— Да, по-моему, — продолжил я. — Так вот, не могли бы вы поделиться тем, как натренироваться, чтобы на вес определять нехватку фигур.

Конец ознакомительного фрагмента.