Радуга – 2

Александр Михайлович Бруссуев, 2011

Это продолжение моего романа "Радуга – 1". Земля изменилась до неузнаваемости, многие физические законы перестали работать, зато появились совсем другие. Человечество, весьма немногочисленное, разделилось на группы, которые не вполне в ладу между собой. Герои первой книги собрались вместе, чтобы решить судьбу оставшегося мира. Опять, как и в предыдущей моей книге, проводится исследование Библии, карельского эпоса «Калевала», кельтского «Битва при Маг-Туиред» и еще массы познавательного материала. Все упирается в меч. Все упирается в природу клинка и его предназначение. Все упирается в способность людей выжить.

Мусорный ветер, дым над Землей,

Вместо людей — «машины».

Армен Григорян, Крематорий.

Fighting, because we're so close

There are times we punish those who we need the most

No we can't wait for a savior

Only got ourselves to blame for this behaviour

But nobody knows (nobody knows)

What's gonna happen tomorrow

We try not to show how frightened we are

It would seem lonely if you were the only star in the night

You've got to believe it'll be alright in the end

You've got to believe it'll be alright again

— What's gonna happen tomorrow — Duran Duran.

(Мы боремся друг с другом, потому что мы слишком близко.

Временами мы наказываем тех, в ком нуждаемся больше всего.

И хотя мы не можем надеяться на спасителя,

Мы сами виноваты в своём поведении.

И никто не знает,

Что будет завтра.

Мы стараемся не показывать, как мы напуганы.

Была бы ты одинокой, если бы на ночном небе

Ты была единственной звездой?

Тебе нужно верить, что, в конце концов, всё будет хорошо.

Тебе нужно верить, что опять всё будет хорошо).

Перевод.

Вступление

Ладога, вопреки всяким опасениям, осталась на месте. Развела в себе, правда, разную погань, чуть изменила привычный цвет, но в целом, вела себя в рамках приличия: не иссохла, не превратилась в океан. В принципе, дело понятное — изменились до полной неузнаваемости только те места, коих не касалась рука человека. А таких, признаться, к так называемому 21 веку осталось не так уж и много.

Зацвела буйным цветом лесов и полей Антарктида, отвоевав себе у океана перемычку до былой оконечности Южной Америки. Провалились в тартарары джунгли Амазонии, да еще раздавился в лепешку город Вашингтон с прочими Белыми домами. Держал-держал на себе непознанное количество лет огромную массу большущих, словно горы, метеоритов, как магнитом затянутых «гнездом американской демократии», да и в конце-концов не выдержал, спекся. Точнее — сдулся, погребая людей под прессом складывающихся, подобно карточным домикам, строений. Местный президент даже не успел толкнуть очередную речь народу.

Что касалось «Россиянии», то здесь развернулись полномасштабные и удалые баталии. Много народу, конечно, отсиживалось по домам, но еще больше устраивали между собой битвы, где побежденных и победителей не было — оставались живые и мертвые. Руки были развязаны у всех. У одних — жаждой убийства, у других — стремлением выжить.

По отрывочным данным в первый же день мгновенного перехода от цивилизации к поди знай какому состоянию Пакистан посчитал своим долгом уничтожить Индию, та, в свою очередь без раздумий и колебаний решилась на подобный же шаг. Обе страны пульнули друг в друга все свои ядерные боезапасы, нечаянно промахнувшись первой тройкой залпов. В итоге Индия, Пакистан, ну и подвернувшийся под пристрелочные выстрелы Афганистан перестали существовать. Осталась местность, обласканная радиоизотопами, всецело поглощенными только своими периодами полураспада. Хозяева мира с мульками на одеждах «Made in USA», несущие мир и свободу от наркотической зависимости пещерным людям Афгана гавкнули вместе со всеми, несмотря на гарантии своего президента в неприкосновенности. Однако мир никак не отреагировал на случай у «исламистов». «Отряд не заметил потери бойца».

Про Африку никто ничего не знал. А была ли она, эта Африка?

Словом, изменений случилось столько, что никто не мог их как следует оценить и проанализировать: большинство аналитиков перемерли, как мухи зимой, оставшимся в живых было не до того. Они без всяких исключений вели битву за выживание. Бились с окружающей средой и, что являлось самым характерным, между собой.

Чтобы осознать случившиеся коллизии потребовалось несколько часов, чтобы понять причину — почти месяц.

Поэтому группа людей, добравшихся до берега Ладоги, не спешила покидать заросли кустов. Они внимательно и уже привычно осматривали панораму вокруг себя. Самый главный проводник, держащий свой карамультук на манер последнего удэгея Дерсу Узала, то есть, в обнимку, ничем не выдавал своей радости. Иван Чеславович Вонславович, а это был именно он, считал свою часть работы выполненной. Точнее — почти выполненной.

Оставалось только спуститься вниз по заваленному давным-давно подземному ходу и обнаружить то место, ради которого и построили, видимо, Андрусовский монастырь.

Ни майор Макс, ни Иван, ни Саша Матросова, ни Шура Суслов, ни даже Бен Стиллер не загадывали о будущем. Каждый из них не единожды убеждался в прошлой жизни, да и за эти сорок дней, что Михаил Афанасьевич Булгаков своими словами, «все люди смертны, причем внезапно» создал настоящую доктрину, которой начали руководствоваться миллионы людей.

Весь мир, столь привычный к страданию и лжи, вранью, безысходности и ожиданию неминуемого апокалипсического конца своего бренного существования изменился столь быстро, что на это хватило всего лишь одного взмаха ресниц каждого человека по-отдельности. Более везучие очень удивились, менее — так ничего и не узнали. Впрочем, это, конечно, как посмотреть: кому привалило большее счастье — тем, или другим.

Человечество не смогло оценить всей трагичности катастрофы. Просто, наверно, забивать себе голову всякой ерундой, было нецелесообразно. Лишь некоторые особо одаренные спустя некоторое время поняли, что виной всему — само Время, ни больше, ни меньше. Мысли, особенно правильные, как известно, материальны, поэтому пришли в голову сразу всем, умеющим думать.

«Научись управлять самой непостоянной характеристикой заурядного трехмерного пространства — будешь Богом. Если можешь влиять на нее, обозначенную в эмпирических формулах маленькой и неприметной буквой «t» — суть Бог. Без всякого дуализма. Если Бог — значит, един. И совершенно без разницы, то ли величина этой самой «t» равна 0, то ли ∞».

Но до этих мыслей еще надо было дожить, еще нужно было доказать самому себе, что возможность удивиться спустя один миг после привычного бытия — не случайная. И главное — доказать это окружающим.

1. Шурик миллион лет спустя

Шурик оставил все вверенное ему на данный момент хозяйство «Дуги» под охрану престарелому Дуремару. Дело-то житейское. Режим секретности и полной неприступности никоим образом не нарушался. Война не предполагалась, информация о попытке проникновения внутрь любой государственной, либо не очень, структуры отсутствовала. Спонтанные хулиганские поползновения, буде такие в наличие, приняли бы на себя охранники, блюдущие порядок огромного старинного особняка на Большой Морской. К «Дуге», конечно, они никаких теплых чувств не испытывали, но такие уж издержки производства — защищая своим милицейским телом прочие офисы за проходной, они также между прочим обеспечивали покой на входе в негосударственное учреждение, спрятанное за шахтой лифта.

Охранникам это, конечно, не нравилось, но кто их, сердешных, спрашивал?

Шурик все еще размышлял, не в силах быстро переключиться от исторических опусов, коими занимал себя последние часы, к реальности, поэтому был несколько рассеян, готовый, тем не менее, правильно реагировать на любое резкое движение, попавшее в поле зрения. Впрочем, любое изменение привычного положения вещей способно было также заставить его насторожиться и действовать по обстоятельствам.

Но все было спокойно, тихо и как-то удивительно свежо. Воздух был настолько чистым, что в голову ненароком вкралось сравнение с сосновым лесом. Конечно, надо было обратить внимание, на то, что вдруг сделалось легко дышать, но кто же станет беспокоиться о таком благостном деле? Вот если бы круто завоняло канализацией, Индией или выхлопными газами, тогда следовало бы поводить носом и подозрительно заозираться вокруг.

Шурик глубоко и с удовольствием вдыхал свежий воздух, заканчивая мысленно формулировку вопросов, надлежащую для рассмотрения по возвращению.

«Почему кельты и прочие друиды с филидами, считавшиеся язычниками, признавали христианских святых, да и сами иногда становились таковыми? Не Святой Ирландский Патрик, а кто-то с непроизносимым именем, но, тем не менее, самый истинный филид. Или вера, как таковая, шла не с юга, а опускалась с северов? Почему в речах доисторического друида-летописца Ульстера, именовавшегося Сенха великий, сын Аилиля, сына Маелхлода из Карнмага Уладского, запросто можно обнаружить слова на ливвиковском диалекте? Зачем на камнях дольменов резались кресты, схожие с теми, что в «петроглифах»? Почему сейды в своем общем расположении подобятся каменным лабиринтам Британских островов?»

На полу холла пыли было по колено…

Охранник, седой здоровяк, за своим рабочим местом медленно крутил головой из стороны в сторону, словно не узнавая вокруг себя ничего. Шея его покраснела, глаза округлились до неприличия, толстые пальцы рук нервно сжимались и разжимались на дубинке, лежащей перед ним.

Что-то случилось? — спросил Шурик.

Тот не ответил, но изображать из себя глубоко потрясенного человека перестал, задышал глубоко и ровно. Бывает, конечно. Может, съел что-то не то? Или с работы сообщили о сокращении штатов? Или первым узнал о принятии Закона о ношении оружия?

Ты видал, сколько пыли образовалось? — оборвал задумчивость Шурика охранник.

Шурик хотел, было, посокрушаться по этому поводу: действительно, что-то уж чересчур много, но не успел.

Ты вот стоишь, пялишь свои линзы в меня, но ничегошеньки не видишь, — сказал здоровяк не очень дружелюбно, но и не враждебно. Безразлично так сказал. Встряхнул головой, как собака, и оказалось, что он нисколько не седой, а очень даже темноволосый. Словно белый пепел с себя скинул. Точнее — белую пыль.

Так не бывает. Секунду назад чистота. А теперь, — он обвел перед собой полукругом рукой, указуя — словно прахом занесено. Думал, усыпили нас всех. Так нет. Часы идут, время прежнее, батарейка в телефоне не села. Столько пыли, а воздух чистый, будто и не в городе. Что скажешь, очкарик?

Шурик не очень любил подобное обращение. Точнее — ненавидел.

Можно было, конечно, возразить хаму за стойкой, можно было даже припугнуть жалобой начальству, но смысл всех этих телодвижений отсутствовал. Разобраться, кто круче, помериться длиной полномочий — что это даст? Охранник не поумнеет, порядочнее не станет, а вот у себя настроение безнадежно испортится. Поэтому Шурик мысленно сплюнул и решительно двинулся к выходу на улицу, игнорируя любые высказывания, коими продолжал бросаться здоровяк.

«Я б тебе, инвалид умственного труда, сказал что-нибудь на друидском тайном жаргоне, Berle Fene, как они это дело называли, да пока что не знаю его, к сожалению. Да и не поймешь ты, обидишься, «по Фене» меня заругаешь, как принято в кругах твоего общения. В моей будущей Fene все слова исполнены смысла, у тебя же только стремление обидеть и оскорбить. Пошел ты в пень, «хулиган, вонючка». Лучше я прогуляюсь на свежем воздухе», — думал Шурик, открывая высокую дверь на улицу.

Внутри «Дуги» всегда легче дышалось, чем в стесненном коробками домов и закатанном в асфальт мегаполисе. Но сейчас, диво дивное, воздух приятно поражал поистине «альпийской» свежестью. Куда-то подевались все привычные промышленные и человеческие запахи: бензиновые выхлопы, пивные пары, ароматы еды, приправленной пестицидами, БАДами и прочими полезными химическими реагентами, запахи пота и парфюма, немытых собак и неистребимых кошек, подъездов и сырости. Пахло травой, лесом и отдыхом.

Никакого движения по улице Большой Морской не было. Пешеходы — не в счет. В Питере непременно двигался только транспорт, даже в пробках, ну и трамваи, на худой конец. Люди всегда брели, даже если пытались делать это достаточно энергично.

Так вот все машины стояли на дороге, обочинах, тротуарах в элегантной небрежности. Внутри некоторых сидели озадаченные люди и крутили по сторонам головами.

«Светофор у них там, что ли, сломался?» — подумал Шурик.

Несмотря на атмосферное празднество — столько свободного от оксидной зависимости кислорода — народ по привычке начинал переругиваться. Шурик поспешил к своему кафе, где подавали замечательный кофе и на входе висело зеркало с «портретом неизвестного» (см. Радуга 1). Впрочем, большая часть умудренных жизненным опытом прохожих, тоже старалась поскорее миновать непонятный участок, где машины вдруг разом встали, да еще и не в отведенных для этого местах.

Идти было легко. Ощущение — словно, отвалились с ног гири, которых раньше вроде бы и не замечал. «Будто сила тяжести уменьшилась, или я сильнее стал», — удивлялся Шурик. Он внимательно осматривался, пытаясь избежать любой опасности, которыми, как известно, столь богаты непонятные события. Но видимость, казалось, была ограничена. Чем? Шурик снял очки, чтобы протереть стекла, и с удивлением обнаружил, что без привычных с детства окуляров смотреть гораздо удобнее. «Да я не только сильнее стал, но и прозрел!» — озадачился он и решил, было, безотлагательно осмотреть себя на предмет обнаружения каких-нибудь новых органов или потери старых, но тут невдалеке завыла сирена. Пора отсюда убираться, чтоб не попасть в тягомотину свидетельских показаний, подозрительности и, не дай бог, обвинений невесть в чем.

Уже входя в кафе, Шурик удивленно зафиксировал, что и солнечный свет как-то изменился. Если раньше он был какой-то незаметный, то теперь — красноватый, словно сквозь фильтр. «Просто марсианские хроники какие-то! Или это внезапная песчаная буря, длившаяся одно мгновение, достаточное для того, чтобы завалить пылью и окрасить воздух в красный цвет. Было ж такое в Австралии, правда, длилось не один день. Или я пока не понимаю». Он также подумал, что может быть, самым правильным было бы вернуться в офис, позвонить Аполлинарию, но решил, раз уж пришел в кафе, то хоть перекусит слегка. Если бы что-то серьезное произошло, шеф обязательно бы связался. А телефон молчал.

Шурик прошел прямо к стойке, отмечая по ходу поваленные стулья, пустоту зала и толстый слой неведомой пыли вокруг. Можно бы было назвать это погромом, но ни одного разбитого стекла, ни сломанного табурета, ни луж пролитого спиртного — ничего. Людей нет — так ушли все, перевернув за собой стулья из чисто хулиганских побуждений. Фанаты «Зенита», принявшие, как закон, «джентльменское хулиганство»?

За стойкой оказалась официантка, хмуро глядящая на него.

Ну? — сказала она.

Что-то раньше подобного обращения Шурик здесь не припоминал.

Девушка выглядела странно, если не сказать — подозрительно. Хвост, копыта, маленькие изящные рожки на лбу, свиной пятак вместо носа — с этим было все в порядке, то есть, всего этого не было. Но, тем не менее, что-то было явно не так.

Шо бачишь? — спросила она ничтоже сумняшись.

Шурик не был полностью уверен, что правильно расслышал произнесенные слова, поэтому немного потерялся. В украинском языке, в белорусском, в польском и иных славянских диалектах он был не силен. Понимал, конечно, однокоренные слова, но ручаться за правильное восприятие не мог. Да и не хотел.

Здесь, в центре Питера, в непосредственной близости от исторической зоны, гораздо легче было услышать английский, может быть, иной европейский, даже японский, но никак не слова, государственно одобренные соседней державой. Или теперь наряду с таджикским экспедиционным корпусом в популярных кафе заведутся украиноязычные официантки?

Не понял, извините, — сказал Шурик и в растерянности вытащил из кармана аккуратно сложенные пятьсот шестьдесят рублей — карманные расходы, так сказать. Интересно, если бы он хранил деньги, положим, в лифчике, как бы они назывались? Хотя, какие могут быть бюстгальтеры, ведь он пока еще самец! Разве что у жены одолжил бы. Ну, и как бы они тогда назывались?

Тю, — пренебрежительно потянула девушка. — Шо, гривен нема?

Шурик потерялся окончательно. Почему он в российском русском кафе должен иметь в виде платежных средств иностранные гривны?

А официантка тем временем разразилась длинной и складной, но абсолютно непонятной тирадой. Лишь слово «москаль» было смутно знакомым. Говорила девушка очень уверенно, громко и слегка раздраженно. Чувствовала она себя явно хозяйкой положения. Если бы кроме Шурика в кафе имелись другие посетители, то она просто прогнала бы его «поганой метлой» вон из заведения, чтоб не путался со своими невнятными просьбами и неуместными рублями.

Шурик отвернулся к окну, чтоб как-то дистанцироваться от чар непонятной украинской официантки, собраться с мыслями и заказать себе, наконец, то, ради чего он, собственно говоря, сюда и приперся. Мимо большого и не очень чистого окна пролетел какой-то прямоугольный предмет, чем-то похожий на ковер-самолет, как в сказках про старика Хоттабыча. Пролетел и скрылся, будто его и не было. Или, наоборот, будто он всегда здесь летал. Шурик пожал плечами, вытащил из нагрудного кармана очки, ловко водрузил их на нос, но сейчас же снял обратно: без них он упорно продолжал видеть гораздо лучше.

Так, девушка! — сказал он, снова поворачиваясь к официантке. — Мне, пожалуйста, куриную руку, или ногу — без разницы, хлеб, салат с клюквой и чай «Гринфилд».

Проговорил он все эти слова уверенным тоном, можно даже было предположить — с приказной интонацией. Но украинка не повелась. Она заговорила еще быстрее, еще возмущеннее, даже замахала руками, словно показывая, какую огромную рыбу словила в минувшие выходные.

Но и Шурик пришел в себя. Ему надоела эта непонятная пантомима, и еще более непонятное нежелание за нормальные деньги получить относительно нормальную еду.

Если Вы по какой-то непонятной причине отказываетесь меня обслужить, позовите администратора. Мы с ней совместно придумаем, что можно написать в жалобной книге. Сомневаюсь, что в Петербурге настолько остро стоит вопрос с официантками.

Девушка даже задохнулась от возмущения. Она ругалась, как торговка арбузами на рынке Харькова и, казалось, готова была схлестнуться в рукопашной.

Петербурх? Петербурх? — переспрашивала она. — Львив! Львив!

Шурик сделал правильный вывод: официантка сошла с ума. Какой, к едрене-фене Львов? Почему, к чертям собачьим, Львов? Или — Львов? И это он сошел с ума?

Он, стараясь сохранять достоинство, опять подошел к окну и попытался найти десять отличий петербургского пейзажа от львовского. Все очень напоминало улицу Большую Морскую, где он частенько прогуливался. Впрочем, пес его знает, может у них во Львове тоже есть аналогичное архитектурное, дорожное и оконное решение, как в Питере.

Чего там точно нет, так это одиозного подсвеченного зеркала «Still Starving», презентованного заведению после памятных сеансов «Белого Шума». Шурик, не обращая внимания на лай официантки, подошел к раритету — он стоял на своем штатном месте. Чего не было — так это искусного вытеснения амальгамированного слоя, образующего страшную футуристическую картину злобно скалящегося черепа — «Демона дорог», как его окрестила Саша Матросова.

Как же так? — пробормотал Шурик. — Почему это так?

Он бы расстроился еще больше, если бы на шум, откуда ни возьмись, появилась пыльная администраторша кафе. Она тоже была несколько не в себе, но, скорее, просто от того, что последние несколько десятков минут старательно пыталась вычистить с себя неведомо откуда взявшуюся белую пыль. Полного успеха достичь ей не удалось.

Молодой человек, зачем вы хотели видеть администратора?

Ради бога, прошу меня извинить, у нас тут спор возник с вашей официанткой: Львов это, или, все-таки, Питер? — Шурик, понимая всю глупость сказанных слов, удрученно пожал плечами.

Где-то далеко взвыли замолкшие, было, сирены, кто-то несколько раз дернул входную дверь, но войти не отважился. Администратор потянула носом, пытаясь создать свое мнение о пристрастиях смутно знакомого по прежним посещениям ее заведения посетителя.

Во-первых, обрадую Вас, или, наоборот, разочарую — это Санкт-Петербург. Во-вторых, эта девушка, с которой Вы тут столь интересно проводите время — не имеет отношения к персоналу нашего кафе. Ну, а в-третьих, у Вас есть выбор: сделать заказ, либо перестать валять дурака и покинуть нас, — очень строго сказала администратор.

Ура! — внезапно порадовался Шурик едва слышно, чтоб псевдоофициантка не слышала. — Тогда мне куриную ногу, или руку, салат с клюквой, хлеб и Ваш чай «Гринфилд».

Украинка, пытавшаяся сначала вставить в беседу свою реплику, вдруг начала почти испуганно озираться по сторонам, покраснела и даже вспотела. Она вышла из-за стойки, повинуясь одному строгому взгляду администратора, и теперь не знала, куда себя деть. Также она не знала, куда деть свои полные руки, спрятала их за спину и безостановочно теребила свою униформу, которая вполне соответствовала работницам ресторанов, кафе во всем мире.

Так это не Украина? — совсем по-русски обратилась она к Шурику.

Вот и хорошо, что Вы начинаете понимать, — ответил он.

Так мне что делать-то? Я ж только что была на работе на улице Вильной, что во Львове?

Шурик, не очень доверяя словам девушки, пытался что-нибудь сказать: чтоб прекратила свой спектакль, чтоб остановили «скрытую камеру», чтоб не мешала, в конце концов. Но передумал, уж больно обескуражено та выглядела. Если она действительно со Львова, как здесь оказалась? Опоили и вывезли? Зачем?

Есть кто знакомые в Петербурге? — спросил он, но наткнувшись на ответный взгляд, добавил. — В России?

Та призадумалась, но отвечать не спешила, не доверяла.

Шурик достал свой телефон и протянул девушке:

Можешь позвонить в свой Львов, так уж и быть.

Когда былая официантка принялась поспешно попадать пальцами в кнопки номера, он продолжил:

Вообще-то я не очень уважаю продавцов. Они — как связисты по меткому выражению моего шефа. А связисты — это те, кто получают деньги за непредоставленные услуги. Продают возможность, так сказать, а не конечный результат. Заплатил в ЖКХ, а они, бац — и отключили воду. На четыре с половиной дня. Без перерасчета. Внес деньги на телефон, а с него и дозвониться никуда нельзя — в трубке сплошная подлость и хрюканье. И аппарат вроде бы исправный, а вот линия перегружена или вообще оборвана. Деньги обратно никто не вернет. В банке за любое телодвижение — плати, товарисч! Про продавцов и говорить нечего. Поди попробуй вернуть деньги за втюханную тебе лажу. Вот и получается, что связисты — это обособленная по складу характера группа людей, объединенная работой в сфере предоставления услуг. И «связисты» — самая безобидная общность человеческого распада.

Девушка, уже несколько раз набиравшая свои заветные цифры и вслушивающаяся после этого в трубку, всплеснула в отчаянье руками:

Та! Не получается!

Шурик, приняв телефон, попробовал сам вызвонить продиктованный номер, но безуспешно: вместо гудков всегда получался сигнал «занято». Тогда он попробовал позвонить домой — тот же самый результат. Занято. Аполлинарий тоже не откликался. Не откликались даже сервисные номера равнодушного «Мегафона», будущее которого зависело от нас. Ни Билайн, ни Теле 2 изменения в картину не внесли. Даже рабочая трубка с независимым мировым покрытием отказывалась от общения. Все номера стали внезапно занятыми.

Подошла администратор с заказом, взглянула на выложенные на столе «симки».

Что-то случилось?

Да вот, беда какая: сигнал есть, заряда батареи достаточно, деньги на счету имеются, иначе бы телефон не регистрировался в сети. Все в порядке — дозвониться невозможно. Занято.

Администратор достала свой «Самсунг» и отошла с ним к окну. Пока Шурик ел, она все пыталась куда-то дозвониться. Наверно, тоже безуспешно, потому что на ее лице появилось смесь выражения досады с отчаяньем. Наконец, прекратив бороться, она пошла в недра своего кафе:

Попробую по стационарному, или еще по Скайпу.

Шурик кивнул, псевдоофициантка села за соседний столик и опустила голову на руки.

Еда была, где требовалось, горячей, где требовалось — соленой. Но вкус почему-то изменился. Шурик, старательно доев, пришел к выводу: что курица, что салат, что хлеб, и даже кофе — сделались ужасно постными. Никакой специфики, будто рецепторы отказали. Словно пластмассу поел

Ничего не получается, — сообщила вернувшаяся администратор. — Интернет вообще умер. Телефонная станция тоже, то есть постоянно дает «занято». Наверно, что-то произошло.

Да вы телевизор включите, — предложил Шурик. — Сразу ясно станет, террористы ли, или глобальные технические неполадки.

Ага, по телевизору обязательно всю правду расскажут, — криво усмехнулась администратор, однако щелкнула кнопкой на пульте.

Засветился экраном первый канал. Может быть, конечно, его стоило называть «Первым новостным каналом», но то, что он выдавал на всеобщее обозрение, было, по меньшей мере, странным. В каком-то строгом помещении, может быть, даже в студии, бесновались гномы. Они выпячивали друг перед другом свои чахлые груди с топорщившимися большими узлами галстуков, дули щеки и пучили глаза. Потом они хватались друг у друга за лацканы пиджаков и кубарем валялись по полу. Было непонятно их количество: то ли два, то ли три, то ли больше. Иногда блестели погоны. Гномы временами начинали блеять на все голоса. Вполне вероятно, что они пытались сказать что-то важное, но выходило плохо. Просто никто не знал гномьего языка. Или гномы не знали человечьего.

Это что за пьяные выходки? — огорчилась администратор.

Мы сошли с ума? — добавила девушка из Львова.

Знаете, мне так кажется, что нам всем нужно разбегаться по домам, — предложил Шурик.

Администратор согласно кивнула, а украинка заплакала.

2. Иван миллион лет спустя

Ивану было как-то очень неудобно лежать. Он даже натружено захрипел, пытаясь перевернуться на спину. Но и это сделать не удалось — рюкзак мешал, а также что-то, удерживающее его. Это что-то было тяжелым, громоздким и потрескивало при шевелении, как шкаф.

Ваня осторожно освободил от лямки одну руку и попытался пощупать ею сбоку и перед собой. Это сделать удалось, пальцы наткнулись на что-то, донельзя напоминающее книгу в твердом переплете. Перед головой свободного пространства не имелось вообще, зато ногами можно было осторожно двигать из стороны в сторону.

Этим Иван и занялся, спустя некоторое время попытавшись попятиться. Успешно попытался. Что-то сверху заскрипело и опять придавило, но уже чуть легче. Он воодушевился экспериментом и начал активно выбираться из этого тесного замкнутого пространства. Наконец, ноги ощутили оперативный простор. Извернувшись в последний раз, ему удалось вдохнуть полной грудью, обнаруживая себя всему белому свету. Рюкзак, конечно, остался сорванным где-то под этой темной громадой.

Очень все это удивительно: только отошел от подъезда родного дома, который располагался не где-нибудь, а в стольном городе Петрозаводск, и сразу оказался под большущим книжным шкафом. Иван до сих пор держал в руке выхваченную наугад книгу. И была она, как ни странно Федором Михайловичем Достоевским, «Бесы». На расстоянии двух метров от шкафа упирался в небо Александрийский столп. Это город на Неве, это — Санкт-Петербург.

Но почему здесь? И зачем под шкафом? Иван огляделся и обнаружил еще несколько человек, выглядевших очень удрученными. Площадь была какой-то неопрятной: несколько неестественно расположенных автомобилей, поваленные биологические туалеты, маленькая моторная лодка с названием «Opossum» и еще некоторые предметы совсем загадочного назначения, явно лишние перед величественным Эрмитажем.

Это статуй Свободы по всему миру целых три штуки, можно дезориентироваться в пространстве. Похожие на Александрийский, столпы тоже, наверно, имеются, но Эрмитаж всегда один. Иван утвердился в предположении, что он, вдруг, сделался в Питере.

Рядом с характерным «хэканьем» ударилось о камень парапета что-то, словно вывалившееся из пролетавшего самолета. Это был человек, и человек был одет в очень современную и чрезвычайно теплую одежду. А упал он, конечно, не с самолета, а с самого верха пресловутого столпа. Молча, как и подобает альпинисту. Только с чего бы этот альпинист в самом центре города практиковал? Или, судя по одежде, с зимы там сидел? Куда только менты смотрели?

Кстати, вспомнив о представителях власти, Иван, к своему стыду, не побежал на помощь к неподвижному горе-скалолазу, а, кряхтя, сдвинул очень тяжелый книжный шкаф со своего рюкзака, обратив внимание между делом на целую россыпь книг Владимира Соловьева: «Национальный вопрос в России», «Русская рулетка», «Судьба Пушкина», «Чтения о богочеловечестве», «Апокалипсис от Владимира», «Евангелие от Соловьева». (Книги разных Владимиров Соловьевых, Рудольфовича и Сергеевича. Один — наш, буржуинский, другой — философ 19 века.) Всегда хотелось почитать нашего бывшего учителя физики и астрономии, но не сейчас же этим заниматься, в самом деле.

Где-то заиграла сирена. Стало быть, скоро придут стражи порядка, законности и Конституции. Встречаться с ними не было никакого желания. Ваня, забросив рюкзак за спину, энергично двинулся в сторону ближайшего метро, то есть, на Невский проспект. Придумывать причины, каким образом он оказался вдруг не в том месте и, пожалуй, не в то время (он имел ввиду некоторые беспорядки на улице, которые были чреваты выбитыми зубами, вывихнутыми конечностями и еще массой других безобразий), можно будет в более спокойных условиях.

Иван, не останавливаясь, вытащил свой телефон, убедился в наличие устойчивого сигнала и позвонил домой жене. К его удивлению вышло «занято». Он позвонил снова — опять тот же результат. Тогда он начал названивать всем, кто был в телефонной книге — безуспешно, «занято», хоть тресни.

На Невском движение было парализовано, так выглядел бы проспект, если б руководствовался сигналами регулировщика, а регулировщиком был бы самый крупный чин Государственной Инспекции Безопасности какого-то там движения. Уж так завелось, чем выше звание, тем меньше практики и здравого смысла. Ваня мог бы ехидничать дольше, если бы в голову не пришла удивительно трезвая мысль.

«За спиной полное боевое снаряжение подземника, чего же подвергать себя опасности на поверхности? Лучше залезть в землю, осмотреться и подумать, как следует», — сказал он сам себе и остановился, прижавшись к стене, якобы, для того, чтобы завязать шнурок.

Если его кто-то в беспамятстве доставил в Питер, то это неспроста. Наверно, догадались про наличие золота, вот сейчас и пасут, как овечку. Непонятно, конечно, ничего, но всегда существовала армейская мудрость: «Если что-то или кто-то непонятны, держись подальше». Но чтобы лезть под землю, надо было обзавестись хоть какими-то припасами. Вряд ли следует рассчитывать на аппараты с газировкой и пирожки с котятами в питерских катакомбах.

Иван приметил небольшой продуктовый магазинчик в подвальном помещении. Там можно было купить себе и пития и самого питательного сухого корма, батареек и целлофановых пакетов. А во дворах можно и под землю уйти: через подвал или канализационный люк. Старые дома тем и хороши, что имеют коммуникацию с настоящим подземельем. Проще говоря, можно найти ход.

Здравствуйте! — поздоровался он, входя в донельзя пыльный крохотный торговый павильон.

Ему никто не ответил. Не потому, конечно, что никого не было, а просто по сложившейся традиции. За прилавком строго глядела на посетителя молодая девушка со следами той же самой пыли и на прическе, и на синем халате.

Иван не стал дожидаться каких-либо приветственных слов, отвлекаясь на необходимые ему продукты. В принципе, наличествовало все: и газировка в двухлитровых бутылях, и шоколад, и орехи, и даже изюм.

Будьте так добры, подайте мне кое-что из вашего ассортимента, пожалуйста, — Ваня пальцем начал указывать на нужные ему товары, но продавщица внезапно подала голос.

А деньги у тебя есть?

Вопрос был не просто неуместен, а нелогичен по самой своей сути. Как можно пытаться приобрести что-то, не обладая платежными средствами? Или теперь продукты тоже в кредит выдавать начали? Интересно, какой же банк этим решил заняться? Продукт-кредит? И кто же у них коллекторами работают? И из каких коллекторов эти коллекторы собирают долги?

Вместо ответа Иван достал из кармана несколько сотенных бумажек, штук, наверно, семь, или восемь. Вполне достаточно, чтобы оплатить весь свой заказ, да еще и на сигареты останется рублей пятьсот.

Он показал деньги продавщице. Это было ошибкой, как выяснилось. Та преспокойно взяла его наличные и положила себе в карман.

Наступила пауза: Иван смотрел на девушку, та — на него.

Ну, а дальше как? — попытался узнать Ванадий.

Денег мало, — решительно заявила продавщица.

Действительно, что это я сразу не сообразил, — согласно кивнул он головой. — Денег всегда мало. Но вот ведь какая незадача: если бы я у вас тут попытался купить машину марки «Ока», или телевизор «Рекорд», или какой-нибудь жалкий ящик водки «Синопская», то рублей было бы катастрофически мало. Но я гораздо скромнее в своих желаниях. Две минералки по 32 рубля каждая, самая большая плитка шоколада за 74, фундук чищенный ценой в 140 и на полтинник изюма. Не пользуясь логарифмической линейкой можно прикинуть конечную стоимость моей нехитрой потребительской корзины в триста двадцать с копейками. Остальные деньги, подозреваю, на подкуп президента. Ну так вот, я не согласен.

Что? — вяло спросила девушка. Создавалось такое впечатление, что она отвлеклась от Ивановых рассуждений и уже предполагала, как бы с пользой потратить внезапно свалившиеся ей в карман средства: в боулинг поиграть, или на такси домой поехать?

Ты мне сдачу собираешься возвращать? — к своему удивлению, совсем не раздражаясь, спросил Ваня.

Нет, — серьезно произнесла продавщица и уставилась в пыльное окно за спиной единственного покупателя.

Жалко! — вздохнул Иван. — Дважды жалко, что я и товара-то своего не получил.

Бывает, — ответно вздохнула девушка. — Если больше денег нет, то проваливай отсюда. Некогда мне с тобой тут разговаривать..

Хорошо, — согласился Ваня и ручкой своего верного альпенштока ударил продавщицу в подбородок. Та не имела никаких намерений и личностных свойств характера против падения в обморок. Безмолвно скользнула на пыльный пол и там неудобно разлеглась.

Иван, конечно, понимал, что ныне он, если неведомым образом все еще поднадзорен, обречен. Теперь оставалось ждать гневно размахивающего дубинкой охранника, который должен был созерцать всю картину по видеонаблюдению. Но, то ли пресловутый охранник в этот самый момент делал блаженную гримасу, сосредоточенно глядя прямо перед собой, в служебном туалете, то ли наблюдение отсутствовало как таковое, временно, или постоянно. Никто не прибежал, не зашумел в подсобке, не закричал по телефону.

Ваня, конечно, ждать не собирался ни одной лишней секунды. Плавно переместился к кассе, отстучал себе чек, положил его в карман, вытащил у девицы под ногами свои деньги, отсчитал четыреста рублей и внес их в открытый зев аппарата. Вернул себе полтинник сдачи, решив не мелочиться, запихнул в пластиковый пакет покупки и пошел, было, к двери. Но задержался на несколько секунд, расположив тело продавщицы ровнее, чтоб ей по приходу в себя было несколько комфортнее.

Лишь только приоткрыв дверь на улицу, он сразу же обратно ее запахнул. Ничего интересного там не было, на этой улице, чтоб вот так вот сразу же выбегать после совершения «противоправного» действа. Лучше уж оставаться в магазине.

Иван мог сколько угодно верить в свою невиновность, но доказать это милиционеру было невозможно. А по широкой улице шла таких милиционеров целая стая. Они передвигались, как это было принято у гусар и иных конников, лавой. Одеты были совсем разномастно: кто в кителях и брюках, кто в мешковатой серой форме, кто в фуражке, кто в пилотке. В руках они держали дубинки и пистолеты. Кто-то нес на себе еще и автоматы. Шли они достаточно безобидно, если по отношению друг к другу. Прочих прохожих, замерших на встречных курсах, деловито лупили дубинками. И несчастный люд должен был радоваться везению, что никто пока не открыл огонь. Побьют — можно вылечиться, подстрелят — можно не выздороветь.

Все это происходило молча, если не считать молодецкого уханья при нанесении удара и короткого стона при получение оного.

Иван решил в народ не ходить. Но и в магазине задерживаться не стоило: мало ли, очнется жадная продавщица и потребует вернуть ей обратно его кровные деньги. Лучший путь — внутрь, в подсобки, в темноту подвала. В этом районе Петербурга все старинные дома имеют сообщения между собой. В этих домах обязательно можно уйти в подземелье.

Он основательно и на сей раз грабительски для магазина — то есть бесплатно для себя — забил свой рюкзак запасами консервов, батареек, какими-то галетами, даже плоскую полулитровую бутылку коньяку заложил в наружный кармашек. В сложившихся условиях надо брать, сколько может нести ездовая лошадь, иначе говоря — он сам. На улице — то ли революция, упаси боже, то ли какой-то вывихнутый террористический акт. Во всяком случае, основные неприятности ожидаются впереди. Пока еще не совсем организованные стражи правопорядка — сдается, вообще, все, кто на этот момент находился в своем отделении — были выгнаны бороться со стихией. По большому счету, Иван не разглядел особых беспорядков: стояли пешеходы — их лупили менты. Но он тщательно не приглядывался, скорее всего, где-то дальше — разгул беспорядков.

Вот организуются менты, получат строгие приказы, тогда на улицу вообще не выйти. Доказать, что не при делах — пустое дело. Во-первых, никто и слушать не будет. Дадут в зубы — и в каталажку. Ну а там уже не до выяснения: «свой-чужой». Забрали — значит, есть за что. Во-вторых, легче словить какого-нибудь уныло бредущего в магазин за рыбными консервами и зеленым чаем интеллектуала, чем стремительного и вороватого проходимца, способного на самые неожиданные поступки.

Иван причислял себя к интеллектуалам широкого профиля: и швец, и жнец, и на дуде игрец. Мелкий разбой в магазине — до того ли сейчас властям! Пусть они восстановят демократический строй, если таковой непостижимым образом зашатался. Предпосылок, вроде бы, никаких не отмечалось, но мало ли что могло произойти, когда он, очарованный, добирался с петрозаводской улицы Чапаева аж до стольного Санкт-Петербурга, там уронил на себя огромный книжный шкаф, заботливо кем-то предоставленный прямо на Дворцовую площадь, завалил себя нетленными творениями Владимира Рудольфовича Соловьева и забылся сном младенца. Конечно, если судить по часам и календарю на мобильном телефоне, времени прошло — сущий пустяк, минутное дело. Искать объяснения Иван не мог, аналитический склад ума твердо отвергал любую версию. Значит, нужно было, не мудрствуя лукаво, уходить в подполье. Потом добираться домой.

Ваня прошел сквозь пустынные служебные помещения магазина, заваленные, естественно, коробками, намереваясь найти коммуникационную развязку. Она, если не подводил опыт, должна была означать местоположение входа в подвал, или сам подвал.

Если бы он находился в новостройках, то дело бы осложнялось поисками шахт колодцев, что располагались, как правило, по утвержденному смешному и юмористическому строительному плану прямо посреди оживленных автомобильных дорог. Такую шутку могли оценить только водители, иногда теряющие колеса в означенных местах. Провалиться со всей скорости в люк, вылететь через лобовое стекло вместе с креслом, помахать приветственно всем участникам движения и потом идти в ближайшее кафе пить капуччино, дожидаясь добрых друзей-страховщиков. Пачкать кровью сиденье, пускать кровавые слюни в чашку и на барную стойку, одновременно улыбаясь всем и вся: ах, какой замечательный розыгрыш!

Иван, уже не удивляясь пустоте, пыли и, что самое удивительное — свежайшему воздуху, благополучно достиг искомой точки. Подвальное помещение заканчивалось стеной из красного кирпича. Заделку произвели совсем недавно: может быть, десять, может — пятнадцать лет назад. Вообще-то допустимый срок — полвека. В течение этих пятидесяти лет строительный раствор технологически насыщался песком и обеднялся цементом марки Портленд 500. Цемент благополучно уезжал на дачи строителям, или просто случайным людям, вступившим с последними в товарно-денежные отношения. Вот вам деньги, а вот вам материал. Или вот вам водка, марки «сымагон» — а вот вам, пожалте, все, что душа изволит. В знак особой благодарности — слюнявый поцелуй и танец гопак.

Иван, отложив в сторону верный арбалет, который возник в руке, лишь только укрепилась мысль о подземелье, достал специальную титановую фомку, легкую и прочную, полученную еще во время работы в Беломорско-Онежском пароходстве. Тогда в старой доброй Клайпеде можно было выменять на сотню-другую литров солярки много полезных и самых неожиданных вещей. Лишь только в машине ее в открытом виде возить было нельзя. Не по причине незаконного использования стратегического материала, а всего лишь из-за активной электрохимической коррозии, превращающей железо в ненавистный любому автовладельцу оксид в опасной близости от этой фомки.

Он поковырял неряшливый слой давным-давно засохшего раствора, убеждаясь в его настоящем качестве: все в порядке, можно вынуть кирпичи, не прибегая к помощи мощных дробильных машин. Это в далекие времена добавляли, говорят, яичные желтки для прочности и лучшей связки. Вот и били подлые фашисты со всех своих пушек и минометов по стенам Брестской крепости — та теряла окна-двери, но и только. Даже полуторатонная бомба, в отчаянье сброшенная внутрь не смогла поколебать ни фундамента, ни стен. Здесь же через пять минут Иван выковырял первый кирпич. Дальше пошло еще быстрее.

Когда три нижних кирпичика были вынуты и брезгливо отброшены, верхние, поддаваясь нажиму, осыпались, словно добрые мастеровые-каменщики в конце рабочего дня. Второй слой развалился так же бодро, как и первый. Получилась дыра, величиной в площадь одного Ванадия. Из нее не пахло ничем отвратительным, не вылезли кусаться желтые скелеты замурованных жертв террора, ни одна крыса не выставила наружу любопытствующую морду. Иван посветил внутрь своим Maglight`ом и удовлетворенно кивнул сам себе: можно лезть. Земля прощай, привет подземля.

Уже забросив внутрь рюкзак, пришлось задержаться. Зачем-то пришла продавщица, влекомая неизвестным чувством: то ли гневом, то ли любопытством. А с магазином что? На приемку товаров закрыла?

Но она пришла не с пустыми руками: в каждой держала по самому большому кухонному ножу, что можно было найти на полках с товаром, и всем своим видом выражала решимость. Смелости продавщицы, или же ее безрассудству можно было мысленно зааплодировать.

Но Ванадий этого делать не стал, потому как всю загадочность отважного поведения объяснила вполне расхожая фраза: «Гад, деньги отдай!» Иван, не целясь, выпустил из арбалета болт. Рассчитанная на стрельбу в сто метров, стрелка прошила насквозь легкую дверь совсем поблизости от плеча девушки. Это ее впечатлило, она скорчила гримасу несчастной обезьяны, у которой злобный леопард-вегетарианец отнял последний банан.

А ну, брысь отсюда, амазонка хренова! — рявкнул Ваня.

Та, подчиняясь остаткам разума, вылетела пулей.

Оставлять выпущенный болт Иван не собирался — мало ли что можно встретить в подземельях, каждый может быть на счету. Сторожась, как кот за сосиской, он быстро обнаружил и подхватил выпущенный снаряд. Продавщица куда-то делась. Проверять — куда, не было ни желания, ни возможности. Вдруг, какие-то подземные подлецы уже довольно потирают потные когтистые конечности: нам нежданно-негаданно рюкзак привалил, сейчас мы его, жирненького и богатенького заструним. Или продавщица выбежала на улицы города ловить ментов: «Родненькие менты, у нас в магазине засел самый страшный грабитель магазинов. У него при себе целых 800 рублей. Давайте как-нибудь деньги поделим!» «Давайте, гражданочка!» — скажут менты. — «Сейчас мы его выкурим!»

Иван вспомнил, что про сигареты как-то даже и не думал. Не припас ни в магазине, ни с дома не захватил. Однако курить совсем не хотелось. Он махнул рукой и залез в пролом.

3. Шура Суслов миллион лет спустя

Шура Суслов, приоткрыв глаза, посмотрел в окно. Сразу же он открыл их во всю возможную ширь. В один миг пересохло в горле, захотелось пить газировки, потом холодного пива, потом водки. Лишь бы пейзаж за окном утратил свою неестественность и устоявшуюся величавость. По обе стороны от дороги возвышался лес, да что там, возвышался — он колосился, как рожь с точки зрения маленького и беззащитного муравья. Таких огромных сосен, похожих, почему-то на секвойи, и еще то ли на дубы, то ли на какие-то эвкалипты, Шура не видел никогда в жизни. Разве, что на картинках учебника по основам «Дарвинизма», подсмотренных в детстве у сестры, студентки в то время биофака университета. Там изображался древний Юрской период, или аналогичный ему, доисторический.

Автобус стоял поперек всей дороги, впрочем, как и другие машины, бывшие в зоне видимости. Динамики не было никакой — автомобили замерли в самых различных позах: кто на колесах, кто на крыше, а кто и на боку. То, что произошла какая-то катастрофа, было вероятно. Однако версия, что случилась гигантская авария, не внушала доверия. Может быть, потому что нигде не видно крошева разбитых стекол, ни следов вытекшего масла и охлаждающей жидкости, ни пятен крови под выбравшимися из-под развалин, некогда бывших шикарными средствами передвижения.

Машины были разбросаны где попало, словно наигравшись ими от души, ребенок-игрок пошел пить чай с тортом, уборку оставив на потом, или усталой маме, или доброй бабушке.

Пассажиры, к удивлению, всем своим скопом сохраняли, если уж не спокойствие, то полное молчание. Никто не кричал визгливым голосом, никто не давил на клаксон, никто не пытался завести свой автомобиль. Все сидели и не верили своим глазам. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Шура некстати вспомнил, как однажды был в североавстралийском порту Виндам. Порт был никакой, на один пароход. Населенный пункт рядом был еще никакее: полиция, мотель, кафе-бар, прокат видео, около десяти жилых домов, крокодилья ферма и баобабы. По темноте, когда он вышел со вторым штурманом размять ноги, их предупредили: в траве — змеи и пауки, в кустах — крокодилы. Первые очень больно и преимущественно смертельно кусаются за все доступные места. Вторые — просто отрывают эти самые доступные места. «Помните!» — сказала престарелая двухметровая агентесса, воздев указательный палец к небу, затянутому красными австралийскими облаками. — «Крокодилы, в самом своем расцвете сил, способны прыгать на двенадцать метров». «В высоту?» — спросил Шура. «В длину», — ответила строгая дама. — «Бегают они плохо, зато в прыжке способны изловить хоть кого, хоть самого Усейна Болта». «Какие-то несерьезные летающие крокодилы», — сказал второй штурман, и они, высвечивая перед собой фонариком щербины в узкой асфальтовой дорожке, пошли к австралийским людям, жарящим кенгурятину в своих молчаливых жилищах.

На ферму их не пустили: крокодилы уже спали, свернувшись калачиком в своих уютных гнездышках на костях обглоданных жертв. В баре за двенадцать долларов выдали две маленькие пинты национального пива «BV». Денег было смертельно жалко, но еще жальче было упасть в глазах аборигенов, глушащих пиво декалитрами. Те зауважали моряков и обозвали их «безрассудно-отважными», когда Шура признался, что они пришли с порта.

По возвращению все также кто-то сдавленно хрипло крякал за пределами видимости, все также перелетали с кустов одной стороны дороги на другую невидимые птички. Уже на борту все та же агентесса внесла дополнительную информацию: крокодилы, оказывается, всегда кричат хриплыми голосами, будто утки, перед тем, как прыгнуть свои двенадцать метров. Второй штурман сразу же предположил, что это не птички дорогу перелетали, а охотящиеся крокодилы перепрыгивали. Просто луч фонаря их с толку сбивал, вот у них прицел и сбивался. Агентесса обозвала парней опять же «безрассудно-отважными», и все разошлись по своим делам.

Пока не видишь опасности, в нее, зачастую, и не веришь. Какой, нахрен, реликтовый лес, если секунду назад автобус спокойно ехал по заранее утвержденному маршруту?

Первым позыв к действию выказал один из шоферов-близнецов, обслуживающих этот рейс. Он попытался покрутить стартером, чтоб завести двигатель. Аккумуляторы прилежно вращали кривошипно-шатунный механизм со всем сопутствующим оборудованием, но зажигание отсутствовало. То ли искра убежала в колесо, то ли куда-то делось все топливо.

Судя по звукам со всех сторон, прочие автомобилисты так же безуспешно пытались завестись. Автобусник громко и картаво выругался матом. Его брат-близнец откликнулся сразу же, обозвав нехорошими словами всех жителей ленинградской области, республики Карелии и прилегающих к ним территорий. У него в речи также присутствовал элемент картавости. Что поделаешь — наследственность.

Бензин, конечно же, был — датчик убежденно показывал полный бак, искра тоже не могла сама по себе у всех машин разом уйти в землю. Что-то изменилось гораздо монументальней, может быть, физические законы. Неспроста же вокруг прежней ровной и неперекореженной дороги стеной вознеслись заросли. Но об этом думать не хотелось, да и не моглось, вообще-то.

«Темный лес поднялся до небес. И от солнца создал лес завесу, от вопросов скрыл ответы лес», — сквозь зубы пропел, скорее, даже — очень тихо продекламировал, Шура.

Это кто у нас такой умный? — взвился, вдруг, тот из близнецов, что в настоящий момент не был за баранкой. — Это что за сволочь сейчас пасть свою поганую открыла?

Шура, конечно, готов был откликнуться на вопрос о самом умном, но вот признавать себя «сволочью» с прочими производными он не собирался. Он, в меру своего стесненного креслами пространства, начал энергично шевелить пальцами на руках, крутя одновременно кисти в разнообразных направлениях. Потом принялся вращать взад-вперед головой и попеременно поднимать и опускать плечи. Сосед взглянул на него искоса, как на болезного, но ничего не сказал.

Прочие пассажиры тоже пришли в движение. Крики шоферов приоткрыли какой-то шлюз, поименованный, наверно, «свободой слова».

Да что же это делается? — вскрикнула тетенька с высокой прической. Волосы были уложены весьма интересно, а сама она непонятным образом очень напоминала завпроизводством одного из молокозаводов, или какого-нибудь районного начальника Роспотребнадзора. Наверно, по телевизору таких показывали.

Когда мы приедем в Петрозаводск? — прерывающимся голосом, то ли от возмущения, то ли от страха, громко сказала, приподнявшись с места и оглядывая весь салон, девушка под сорок, вся затянутая в джинсу. — У меня финская делегация приезжает.

А мне в Пашу надо! — закричал дядька с седым коком на черных бровях. — Шеф, довези до Паши, а там стой, хоть застойся.

Конечно, если бы «Паша» было вовсе не географическое название, а, скажем, имя собственное, то смысл был бы непонятен большинству пассажиров.

Да мы же деньги за билеты заплатили! — возмущенно произнесла напомаженная дама, то ли продавщица сапог, то ли врач-педиатр.

Всем заткнуться! — заорал шофер, умудряясь даже в этих двух словах обнаружить картавость. — Сейчас высажу всех к чертям собачьим!

Брат его заорал, используя слова не для печати, но тоже очень громко. Одновременно с криками он передвигался по проходу, двигаясь то правым, то левым боком.

Деньги они заплатили! — возмущался он. — Да этих ваших денег хватит только на то, чтобы в кресле посидеть пару минут! А нам кто заплатит, что возим таких уродов? Нет, точно, надо высадить всех к такой-то матери!

С последним словом брат-близнец шофера оказался прямо перед Сусловым, который к тому времени закончил разминку рук, плеч и головы.

Ты, умник, а ну пошли со мной! — сказал запасной водитель.

Шура не удивился. Он понял, что этот неприятный мужик движется по проходу именно к нему. Он был почему-то уверен, что вряд ли удастся избежать конфликта, втайне от себя даже надеясь на него. За двадцать с лишним лет поездок на этом маршруте Шура накопил в себе столько злости на этих «хозяев дорог», что невольно радовался возможности повеселиться совместно с одним из ярких представителей ненавистного клана.

Слова, обращенные к нему, он пропустил мимо ушей: незачем реагировать на недоброжелателя. Проще его игнорировать и поступать так, как считаешь нужным в данный момент.

А ну — встал! — подбадривал себя запасной шофер, получая заряд мужества в кратности от децибел, им производимым.

Таксист, что ли? — поинтересовался Шура, однако не двигаясь с места.

Чего, умник, самый смелый?

По большому счету причина для конфликта отсутствовала напрочь: Суслов не ругался, не лез драться ни на кого, вообще никак себя не проявлял. За исключением одного — ему очень хотелось, чтобы эти наглые шоферюги дали ему повод вернуть долг за многие разы унижений. «Потерплю, только бы в автобус взяли. Промолчу, только бы по дороге не высадили». Не единожды приходилось говорить самому себе эти слова. Теперь ему страстно желалось обратного. И приземленные парни, «хозяева дороги», что-то почувствовали. Так собаки чувствуют чужой страх, или, наоборот, чужую агрессию.

Подошедший практически вплотную, водитель некрасиво перекосил лицо и дернул Шуру за воротник на себя. Типа, с места вытаскивал.

Перекошенные лица никогда не бывают красивыми. Если от злости — то выглядят страшно и не по-человечески. Если от страсти — то, положив руку на сердце и отвернувшись от зеркала, довольно почему-то глупо, хотя и вполне мило. Шофер к Суслову никакой страсти, даже самой тайной не питал.

Он преобразился в одержимого бешенством хорька или суслика: прокуренные зубы оголились, щеки задрались так, что глаза сделались щелочками. Но длилось это всего несколько мгновений, далее последовательно отобразилось удивление, а потом — боль.

Шура не стал упорствовать, когда его дернула за воротник чья-то волосатая лапа. Он, нисколько не сопротивляясь, подался на возмущенного водителя. Подлокотник пассажирского кресла был заблаговременно убран, поэтому ничто не препятствовало свободному и быстрому движению.

А вот на противоположном ряду подлокотники никто не убирал. Шофер, не испытывая ожидаемого противодействия, подался назад, запутался ногами и совершенно по-плебейски упал. Но упал не в проход, а на кресло в соседнем ряду, чуть ближе к выходу.

Ауй-ауй-ауй, — совсем по-мальчишески завыл «хозяин дороги». Со всего маху приложиться спиной об узкое перильце — это действительно крайне чувствительно для внутренних органов.

Шура перешагнул через корчившегося человека и направился к выходу. Все, поездка домой закончилась. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Прочие пассажиры притихли. Причитал в грязи водитель, его брат-близнец, пока еще не додумавшись выбраться из-за руля, но созерцавший неожиданное падение своего родственника, грязно ругался, обращаясь преимущественно к зеркалу заднего вида.

До свидания, товарищи, — сказал людям Шура и добавил шоферу. — Выдайте мне, пожалуйста, мой багаж. Я дальше не поеду. Решил здесь остановиться.

Как это дальше не поедешь? — спросил кто-то из пассажиров очень обеспокоенно, будто и его сейчас тоже за компанию попрут из автобусного салона.

Ему, конечно, никто не ответил, зато неискалеченный водитель, наконец, решился выбраться из-за баранки.

Сейчас я тебе выдам твой багаж, — прокричал он. — Только ты никуда не уходи, сука!

Ладно! — ответил Шура и вышел. Дышалось замечательно, такой чистоты воздух, наверно, бывает только в горах. Не успел он как следует осмотреться, как из-за кабины показался решительно настроенный шофер. В одной руке он держал монтировку, в другой, как ни странно — ключ от багажного отсека.

Ну что, отъездился гаденыш? — сказал он и потряс поочередно ключом и маленьким ломиком. — Я тебе проломлю голову вот этой штукой, а потом запихну тебя в багажник.

Зачем? — пожал плечами Шура. Действительно, зачем окровавленное тело, буде такое случится, пихать в отсек, где полно всяких разных сумок? Чтобы потом торжественно предать земле? Или повесить на огромный пустующий крюк в гараже, среди прочих трофеев?

Ответить злобный водитель не успел. Вот он стоял, показывая свои железяки — а вот его уже нет. Метнулась сбоку какая-то серая прямоугольная тень, похожая на пролетавший ковер-самолет средних размеров, и все исчезло. Только по-прежнему плакал его брат-близнец, пытаясь подняться на ноги. Да еще опали, лишившись поддержки, монтировка и ключ.

Правильнее всего, конечно, было посмотреть, куда же подевался человек, угрожавший ему применением насилия, но Шура поступил иначе. Он, конечно, подошел к лежавшим на обочине железкам, осторожно выглянул из-за автобуса, но ничего подозрительного не увидел. Если внезапно исчезнувший водитель до сих пор молчал, то теперь он мог быть уже далеко — улетел на ковре-самолете. В противном случае он бы тут рядом и валялся, если бы внезапно и бессловесно помер. Впрочем, Шуру нисколько не занимала судьба неприятного ему субъекта. С глаз долой — из сердца вон.

Он поднял монтажку и ключ, отпер багаж, нашел среди прочих вещей свой боевой рюкзак и вышел на середину дороги. С машинных окон на него смотрели люди. Причем, как ему показалось, с долей осуждения.

Идти можно было на все четыре стороны. Но почему-то не очень хотелось. Оппортунистическая мысль, вернуться в салон, тоже промелькнула на задворках сознания, но вполне закономерно никак не зафиксировалась. Ушел, так ушел.

Первая цель, конечно же — дом. По асфальту — километров триста, если допустить, что пятьдесят они благополучно проехали. Машины почему-то не заводятся, значит, совсем скоро на трассе образуются некие подобия человеческих групп — где побольше народу, где поменьше.

Если два водителя их автобуса выплеснули наружу все свое гнилое «таксистское» нутро, значит — чего-то человеческое в них потерялось. В обоих одновременно. Хотелось бы, конечно, внести поправку на близкое сродство. Близнецы все-таки. Но слабо верилось, что оба брата-акробата единомоментно лишились чувства меры. Что-то другое.

Шура мог бы еще постоять, размышляя, но, вдруг, услышал откуда-то дальше по дороге крики. Очень не понравилась ему интонация: возмущение и страх. На войне кричат по-другому, вкладывая в голос всю скопившуюся ненависть к врагу, помимо, конечно же, страха. В мирное время при бытовых драках, даже переходящих в поножовщины, к страху подбавляют ноты лихой удали: «Мочи козлов!» Когда же угадываются оттенки возмущения, то, значит, кричат на своих. Или, во всяком случае, на тех, кого считали «своими».

Крики внезапно оборвались, словно кто-то нажал на клавишу «mute». Шура не привык ждать от непонятных вещей приятных сюрпризов, поэтому, все время сторожась, как кот, пробирающийся через собачью площадку, двинулся к лесу. Почему-то он не очень доверял скоплениям людей. Страх, паника предшествуют насилию и жертвам. Лучше в лес. К тому же, как ему удалось заметить, в дикие кущи вела чистая грунтовая дорога, скорее — просто съезд, потому что среди стволов затерялся неприметный, но достаточно добротный щит с надписью: «Место для костра». И должно все это означать, что через сто — сто пятьдесят метров имеется специальная площадка, где выложен камнями очаг и маленькая избушка поблизости, практически без стен, но зато с крышей. А еще должны быть скамейки и стол. В избушке по традиции много человеческого навоза, в кострище — битых и пластиковых пивных бутылок, на скамье и столе — нецензурные вырезки и ожоги от открытого огня. Менталитет, блин!

Уже на обочине Шура увидел, что в придорожной канаве лежит мешок. Не картофельный, из холстины, не сахарный из пластика, а какой-то ворсистый, коричневый и очень дурно пахнущий. Насчет запаха он, конечно, был не совсем уверен, но идеальный по чистоте свежий воздух здесь отсутствовал. Зато присутствовал некий аромат мокрой бродячей собаки. Мешок, что характерно, был отнюдь не пустым. Проверять, что там внутри не хотелось.

Остановившись в размышлениях, Шура едва не пропустил стремительное движение сбоку. Убежать с рюкзаком за плечами было невозможно, сбросить груз и изготовиться для борьбы — не хватало времени. Поэтому он сделал совершенно, казалось бы, нелепый поступок. А именно, втянул голову в плечи и выставил навстречу движению монтировку, которую так и держал, в отличие от багажного ключа, в руках.

Вряд ли найдется человек, который, вжав голову в свою грудную клетку, не закроет при этом глаз, или, даже, оба глаза — в зависимости, скольким количеством органов зрения он обладал. Шура, естественно, не был исключением. Отчаянно зажмурившись, он ощутил толчок в руку: что-то метко напоролось на поднятый острым жалом вперед ломик. И все, можно было уже смотреть, кто не спрятался — я не виноват.

Шура, прозрев, обнаружил чуть сбоку от себя, на расстояние в каких-то полметра еще один мешок. Он, в отличие от своего полного «собрата» был практически пустой, да, к тому же, дырявый. Рваная дырка тянулась в половину длины — напоролся, бедняга, на поднятую монтировку. Большого ума не надо было, чтобы сопоставить стремительное движение, дырявый мешок, поблизости — полный, а также задевавшийся куда-то водитель-хам.

Да ты, приятель, тварь живая! — сказал Шура вслух. — Точнее, была живой.

Он старался не разговаривать сам с собой на пароходе, боясь, что это будет одним из симптомов надвигающегося сумасшествия. Но дома, точнее, на свободе, позволял себе иногда поразмышлять вслух.

А что у нас в этом мешочке?

Он провел по нему монтировкой, которая легко обрисовала контуры тела, укрытого от любопытных взглядов. Никаких сомнений, то, что там пряталось, имело нижние конечности, верхние и голову. А также права на управление транспортными средствами всех категорий. Вот куда подевался агрессивно настроенный шофер. Сбитый «мешком», моментально впал в кому — видимо под воздействием какого-нибудь яда. Потом тело обволоклось этой тварью — дело понятное. И стало перевариваться. Внутренняя поверхность «мешка» сделалась внешней, сбросив, между делом, неудобоваримые продукты прежней охоты. Тут же лежали какие-то выбеленные кости, комки шерсти и прочая мерзость, вываленная за ненадобностью этим существом.

Что же это, у тебя еще замки-молнии на концах имеются? — брезгливо морща нос, поинтересовался Шура.

Когда-то в детстве он читал в маленькой научно-фантастической повести о подобных «мешках», придуманных позабытым автором. Выходит, даже выдумки иногда вполне рациональны для прогресса. Впрочем, какой же это прогресс? Просто эволюция, так ее и растак. «Молний», конечно же, он не увидел. Да и не пытался, в общем-то. Надо было уходить.

4. Макс миллион лет спустя

Макс внезапно врезался головой прямо в дверь, ведущую в небольшую заставленную столами помощниц и секретарши приемную. Только что он прогуливался, ожидая скорого визита приятеля Юры, никого не трогал, к двери не приближался, а тут — на тебе. Заснул, наверно.

Дверь нехотя подалась и неуверенно открылась. Не нараспашку, конечно же, а так, самую чуточку. В такую щелочку вряд ли сможет пробраться среднестатистический борец сумо. Но голова у Макса, хотя, как он надеялся, и была умная, но небольшая. Аккуратная голова, вполне пригодная для того, чтобы запихать ее в щель и оглядеться. Что он и сделал, даже не задумываясь. Ничего интересного, по идее, там лицезреть не удастся: девки в погонах все также строят сложные физиономии и, свернув документы в компьютере, думают свои горькие думы, между делом раскладывая пасьянс «Косынка». У женщин всегда больше забот, нежели у мужчин, даже если на них тоже форма и звания.

Но увиденное майора просто потрясло, причем настолько, что он, открыв рот, вошел в приемную весь. На ближайшем к окну столе лежала девушка и хлопала глазами. Нет, все бы было гораздо понятней, если бы она, к примеру, была обнажена. Сразу бы возникли вопросы: «кто ее сюда положил?», «по какому поводу?», «провокация?» и тд. Чем больше вопросов можно задать — тем правдивее обрисуется картина. Но Максу хотелось спросить только: «Почему?» И черта с два — ответ прояснит ситуацию.

Девушка, услышав чужой вздох удивления, дернулась и, ловко извернувшись, встала на полу на ноги. В одной руке она держала кружку, в другой — сумку. За спиной было еще что-то не совсем понятное. Вся жидкость, по цвету — кофе, пролилась на одежду еще тогда, когда девушка лежала на столе. Она стояла, высокая и некрасивая, вся подобравшись, словно для броска и быстрыми взглядами по сторонам пыталась оценить обстановку.

Раз она так смотрела, значит — комнату эту не узнает. Раз так напряглась, значит — удивлена не меньше, чем сам Макс.

Майор тоже огляделся по сторонам. Что-то здесь было явно не так. Во-первых, куда-то делись все его подчиненные. Во-вторых, пыли вокруг — просто по колено, будто ее нарочно сюда носили, а потом равномерно развеивали. В-третьих, чистый воздух, красноватый свет — это совсем неестественно для центра Смоленска, где чистоту атмосферы блюдут полные дороги автомашин.

Почему Вы здесь? — спросил Макс и упал на пол в свой кабинет.

Конечно, это было не в его привычках, задавая вопрос, падать ниц. Резкая потеря сознания тоже не была заурядным явлением. Просто девушка, узрев, видимо, милицейские шнурки на ботинках Макса, а также галстук, китель, рубашку и, самое важное — погоны, расстроилась пуще обычного. Нервы у нее не выдержали, в долю секунды сократив расстояние между ними, она лягнула майора пониже живота.

Это было неожиданным ответом, а, главное, очень болезненным. У Макса из глаз посыпались искры и сразу же полились слезы. Это чтобы пожара не было, наверно. Дверь в его кабинет захлопнулась, послышался звук сдвигаемого стола. Попытка забаррикадировать дверь.

Макс, отдавая должное, отметил про себя исключительную меткость удара. Он полежал еще некоторое время, стараясь дышать глубоко и равномерно. Наконец, удалось встать на колени и осторожно перебраться на стул. Хороший же у него будет видок, когда к нему пропустят старину Юру Мартыненкова.

Он достал мобильный телефон, но до Юры дозвониться не сумел. Впрочем, как и до кого бы то ни было. Обычный телефон тоже радовал слух постоянным сигналом «занято». Компьютерный «Скайп» тоже безнадежно неконнектился. Это могло значить только одно: что-то произошло за стенами этого заведения. А вариантов развития событий было много. От природного катаклизма, до внезапного президентского решения о запрете любой связи. Не говоря уже про всякие там террористические угрозы.

Однако в городе было тихо, даже непривычно тихо. Так диверсанты и боевики не действуют. Они сначала бомбу взорвут, а потом бегать начинают, как тараканы, свирепо вращая глазами и постоянно выкрикивая про «акбара». Им внимание важно, результаты, по большому счету, никого не интересуют.

Значит, природная аномалия. Проводная, так и волновая передача частотных модуляций заблокировалась, скажем, в результате чрезмерной солнечной активности. Протуберанец сорвался со своего штатного места, со скоростью света полетел к Земле и там, уже на исдохе, облагородил атмосферу, насытив ее озоном, а заодно вызвал магнитную бурю небывалой мощности. Скоро связь восстановится, некая общность политически грамотных людей, именующаяся просто и без уточнения — «ученые», дадут оценку событиям, стратегически обоснуют и одобрят действия госаппарата. По телевизору выступят все, кому не лень, а Жирик заявит, что это его парни нечаянно применили оружие специального назначения — «глушилку».

Вот только, откуда же пыль взялась? Так и подмывает назвать: «звездная пыль». Да не пыль это вовсе, а просто мельчайший и твердый отстой, доставшийся прямо из воздуха под воздействием все того же протуберанца. Может, кристаллы кремния выпали в осадок. Скоро «ученые» об этом тоже ответят. Да мало ли что еще могут они наговорить? Снова про монголо-татарское иго вспомнят.

Боль от ушибленного места потихоньку уходила, Макс, стараясь не делать резких движений, нацедил себе двадцать шесть с половиной грамм коньяку. Юра, когда придет, не обидится. Профилактика, не более того. Майор выпил, стараясь делать маленькие глоточки. Сразу вспомнился былой армейский товарищ Ваня Вонславович. Тот не умел вливать в себя зараз больше десяти грамм, а то и меньше. Какое бы пойло им в часть не носили алчные до халявного бензина хохлы, оно все равно выпивалось, рано или поздно. Лечили нервы, так сказать, а потом валялись в Ленинской комнате под нарисованными орденами и головами вождей. Ваня лечил нервы так, что закаленные товарищи отворачивались, едва тот подносил ко рту стопку. Вливая в себя термоядерный самогон единым махом, боевые друзья все равно потом вытирали проступившие слезы. Иван же, делая свои малюсенькие глоточки, даже не морщился. Хотя, казалось, зубы должны непременно раствориться, если их подольше замачивать в едкой алкогольной субстанции. Впрочем, к знаменитым Ванькиным вампирским клыкам это, наверно, не относилось.

Макс совершенно отрешенно подумал, что нисколько не обижается на незнакомую девушку, так саданувшую ему в болевую точку. Деться ей некуда. В ментовку так просто не попадешь, тем более так просто не выйдешь. Но если она каким-то образом здесь взялась, то таким же образом обозначится человек, или группа людей, ангажировавших ее в святая святых властных структур. Разберутся, не маленькие. Жаль, конечно, что так ее напугал. Максу было несколько досадно от того, что он выглядит в форме настолько страшно, что совсем незнакомым людям, к тому же женского полу, просто невыносимо хочется ударить его промеж ног. «В лицо, что ли, били бы! Нет — лучше в грудь. Хотя идеальный вариант — в плечо», — думал Макс, уже даже и не рассматривая возможность другого развития событий при случайных встречах: когда никто никого не бьет.

Юре пропуск подписан, скоро он подойдет, увидит смешную баррикаду около его двери, подаст голос. Удивится, наверно, изрядно.

Тишина все-таки была необычной. Обычный фон большого города создавал некую глухоту, если его, вдруг, внезапно убирали. Об этом явлении Макс догадывался, базируя знание на рассказах товарища-однокурсника. Тот в давние времена служил пограничником где-то в Выборгском погранотряде. Зимой, как он говорил, проходя по периметру где-нибудь в лесной зоне, на расстоянии в добрую сотню километров от человеческих стойбищ (погранзастава — не в счет, там люди не живут, там они служат) при полном безветрии тишина стоит настолько идеальная, что через полчаса начинаешь слышать музыку. Сокурсник, к примеру, слышал Brothers in Arms легендарного Марка Нопфлера и его коллектива. Кто-то слышал какого-нибудь Киркорова или Сектор Газа. Все в зависимости от тонкости вкуса и воспитания. Но перед этим тридцать минут ощущение, что слух отказал. Так вот по молодости некоторые особо рьяные пограничники даже пытались обнаружить в приграничной полосе источник этой самой музыки, под понимающие ухмылки старослужащих. Находили, конечно, лосиный помет десятичасовой свежести, не имеющий отношение к нотному ряду, и предполагали, что этими звуками финский неприятель устраивает со своей территории провокации. Или концерт по заявкам.

Макс перебрался в удобное кресло и задумался. В ушах, соответственно торжественности момента, а точнее — в голове, зазвучал на немецком языке давно почивший певец Falko.

Майор с некоторых пор ловил себя на мысли, что отсчет времени ведет соотносительно выслуге лет и выходу на пенсию. Как и все менты, без исключения. Протрубил положенные года, получил пожизненное содержание — и зажил, как нормальный человек. Одна лишь маленькая неувязочка: нормальные люди потому и считаются нормальными, что жили по-нормальному. Макс, прекрасно отдающий себе отчет, что среди коллег по «цеху» так трудно найти порядочного человека, очень боялся, что и сам теперь такой же, просто не замечает. «С волками жить — по-волчьи выть». Подсчет лет до пенсии — тревожный звоночек. Все мыслят одинаковыми категориями.

Правильный поступок — написать рапорт и уйти, пока не затянуло по самое немогу. Уйти в никуда, осесть на даче и читать немецкие детективы. Кое-какие деньги с той командировки в «горячую точку» пока еще остались. Зажить спокойно, ничего не делая, никому не мешая, затосковать и умереть.

Действительно, чтобы быть Обломовым, надо с детства к этому готовиться, морально и физически. Вынести подобный «стресс» в среднем возрасте уже достаточно тяжело. Но ведь можно заняться чем-нибудь полезным! Организовать бюро переводов с немецкого — вообще-то беспризорных переводчиков болтается и без оных «бюро» много. Пойти работать по специальности — да кому же нужен великовозрастный специалист без опыта работы? Стать популярным писателем — так вакансии на писательство еще в семидесятых годах закончились.

«У меня растет живот, скоро будет сорок, кем работать мне тогда, чем мне заниматься?» Сколько Макс ни думал, а оставался вполне стандартный выбор: магазинный, либо офисный охранник, слесарь по уборке внутреннего мира автомобилей, какой-нибудь вшивый юридический представитель в суде незнамо кого и неизвестно зачем, либо предприниматель. Открыть торговую точку и стать барыгой, как треть населения страны. Или ментом, как другая треть. Впрочем, Макс ухмыльнулся, он и так мент.

Чем занимается неприкаянная последняя треть самой индустриально развитой страны — пес его знает! Майор глубоко вздохнул несколько раз, так глубоко, что даже закружилась голова. Он понимал, что это просто хандра, навалившаяся, казалось бы, беспричинно. Думать о будущем строго воспрещается, тем более, искать выход. В Белом Доме, или Белых Домах сидят стратеги, они не дадут пропасть. Жить надо сегодняшним днем. День прошел — и слава Богу.

Вон, мудрый Коля Тесла настроил перспективных планов такое громадье, что был, практически, вычеркнут из всех учебников физики. Эдисон в наличии, электричество по проводам, постоянный ток и прочее, прочее. Доливо-Добровольский — тоже известен, потому что русский, правда, прожил большую часть жизни за границей. Маркони, опять же, пионэр в радио. И другие физики. И другие политически грамотные ученые.

Ну, а что Тесла? Его идеями воспользовались и Эдисон, и Доливо, и Маркони, и другие политически грамотные ученые-физики. Чтобы компенсировать месяцы, проведенные в бесперспективных судах, Тесла позволял себе спать по два часа в сутки. Успеть надо было много, планы — на годы вперед. И что мы имеем на сегодняшний день? Реализованы идеи беспроводной передачи электричества? Подкаменная Тунгуска не в счет. Задействованы громадные энергетические резервы «эфирной субстанции»? Осуществляется беспроводная связь в любой точке Земли? Да мало ли что еще.

За Теслой не могло угнаться ни одно государство. Важнее обогащаться на ресурсах, пока они есть. Когда их не будет, тогда и посмотрим. Технологии-то припрятаны и никуда не денутся. То-то автомобильные гиганты начали потихоньку избавляться от своих бензиново-дизельных производств, отдавая их в собственность китайцам, русским и прочим сырьевым базам. Пущай те потешат свои амбиции.

А что бы случилось, если бы Никола принял приглашение на сотрудничество от Вовы Ленина? Переговоры-то велись, вот только окончились ничем, точнее памятной открыткой вождя мирового пролетариата с дарственной надписью.

Макс потер виски ладонями: что нам Тесла? Он — сам по себе эпоха. Не скурвиться бы! А то мысли про ментовскую пенсию, будущее и перспективы. Тут недалеко и до включения в борьбу за две больших звезды на каждое плечо. Ладно, сейчас подоспеет умудренный опытом друг-товарищ Юра. Поговорим, подумаем.

Хотя, сколько бы ни придумывал тем, важных для обсуждения с приятелем, да даже и с женой, никогда обговорить их не получалось. То язык не поворачивается, потому что неуместно, то внимание отвлекается на совсем другое, по большому счету пустячное. С Галей разговоры заканчивались радостью, истреблявшей все желания быть серьезным, с Юрой — некоторой косностью языка по причине удачно усвоенных организмом продуктов расщепления алкоголятов.

Фалко в голове строго сокрушался про своего погибшего на Корейской (!) войне друга, «Kamikaze Capa», но резко замолк, будто его кто-то выключил. Все правильно, тишина прекратилась. Где-то в здании раздались крики, им вторили страшные вопли на улице. Потом где-то по лестницам забухала тяжелая обувь, стало слышно даже бряцанье железяк о перила. Так у них в отделении обычно никто себя не ведет. Словно при учебной пожарной тревоге во время эвакуации всего здания. Черт, но никаких сигналов-то не было.

Макс на всякий случай вытащил из сейфа свой табельный пистолет.

Стой, сука! — громко сказал кто-то в коридоре. Начал говорить что-то еще, но ему будто кляпом рот заткнули, решительно и ловко. Потом нечто как-то «влажно» шлепнулось о стену его кабинета, будто бросили мокрую простыню. Заскрипел по полу отодвигаемый стол, Макс изготовился для стрельбы. Конечно, если бы в рывком распахнутую дверь всунулась бородатая морда заплутавшего ваххабита, он бы выстрелил, нимало не смущаясь.

Но этого не произошло. Майор не произвел ни одного выстрела, даже опустил пистолет, а потом оружие у него выбили. Стрелять было не в кого. Не в ковер же средних размеров, вброшенный ему в кабинет. Тот ловко пролетел мимо и врезался в рабочий стол. Макс снова хотел, было, повернуться к двери, но тут случилось нечто странное. Этот половик должен был осыпаться под стол и там замереть, но не тут-то было. Какой-то злобный плотник Урфин Джюс посыпал на него своим волшебным порошком, как в старой доброй детской книжке Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Коврик благополучно ожил и начал бросаться на всех, кого считал причастным в вытирании о себя, благородного, ног.

Если бы не удалось заслониться подвернувшимся стулом, то получил бы Макс по лицу взбесившимся половиком. Пистолет принял на себя хлесткий удар одним из углов «ковра» и отлетел под окно.

Но на этом нелепое противостояние не закончилось. Майор отбивался, как мог, стул скрипел и грозил развалиться по всем своим клееным составляющим. «Ничего», — успокаивал себя Макс. — «Еще три стула в наличии. И одно кресло. Отобьюсь как-нито». Однако «ковер» напирал со всей яростью: он взмывал почти к потолку, сжимался и распрямлялся, как пружина и не настроен был свести поединок вничью.

Максу удалось перехватиться за новый стул, уронив на пол уже потерявшее три ноги седалище. Он решил пойти в наступление и начал бить стулом с двух сторон наотмашь. «Ковер» на это никак не отреагировал: морщился под ударами, отбрасывался назад на полметра, но непременно пытался броситься в атаку снова.

«Черт, он неутомим», — думал Макс, тяжело дыша и мотая головой из стороны в сторону, чтобы пот не заливал глаза. Как назло, оказался он у окна, хотя стремился пробиться к двери, чтобы запереть монстра в кабинете один на один с нехитрой закуской и почти нетронутым коньяком.

Положение складывалось отчаянное: он устал, «половику» — хоть бы хны. Единственный выход был в прыжке в окно. Спиной вперед, продавливая стекла, с третьего этажа. Что там под окном, майор не помнил. Может быть, мягкие кусты, может быть, изгородь, ощетинившаяся в небо остриями жал. Все может быть. Гадский «коврик», впрочем, тоже может прыгнуть за ним. Чего ему опасаться? Парусность большая, спикирует, как белка-летяга.

Макс уже не бил своим, ставшим двуногим, стулом, он просто отпихивал наседающего противника. Чего-то неподготовленным сегодня вышел он на ринг, за что и придется поплатиться. Да и как тут подготовишься? Взбесившиеся «ковры» на дорогах не валяются.

«Хоть бы Юра, что ли пришел!» — подумал майор и внезапно осознал, что стало легче. Сквозь пот было тяжело что-то разглядеть толком, но на стул давление стало определенно меньше. Да что там меньше — его не было совсем. Он смахнул с бровей всю накопившуюся в них жидкость, потом утерся рукавом и со вздохом облегчения блаженно опустился прямо на стол: подлый «ковер» сдувшейся грудой лежал на полу, над ним с клинком наголо стояла давешняя облившаяся кофе девушка. Проткнула, видать, тварь, она и обвалилась.

Чего, опять бить по моему мужскому достоинству пришли? — спросил Макс, все также тяжело дыша.

Девушка плотно закрыла дверь в его кабинет, убрала за спину в ножны диковинный меч, и сказала:

Позвольте представиться: Саша Матросова, сотрудница негосударственного объединения «Дуга». Вы меня простите, ради Бога, я нечаянно.

5. Саша Матросова миллион лет спустя

Метаморфоза была настолько внезапна, что Саша Матросова не могла пошевелиться несколько минут. Она чувствовала, как кофе из любимой дорожной кружки пролился на ее одежду, что позднее, когда высохнет, выразится в пятне. Она не любила неопрятность в гардеробе, к тому же столь стильном. В последнее время Саша привыкла к настоящему качеству и даже изыску, исключив из своего шопинга отечественные «бутики» и «торговые дома». Пошли они все в пень, все равно торгуют тем же китайским барахлом, только по заоблачным ценам.

Кофе оказался не горячим, что также было странным — прошло-то всего ничего, как она вскипятила себе воду, думая попить по дороге. Да и место, где она сейчас была — совсем не дача.

Стены, окна, шторы на окнах, даже стол, на котором она, оказывается, разлеглась, подмяв под себя сумку, где, помимо прочих полезных вещей, покоились клыки странного Куратора — все было насквозь казенным. Отвратительно казенным, как в милиции, или в дежурке железнодорожного вокзала.

То, что на нее воздействовали загадочным психотропным «оружием», привезли в гнездо шпионов и сейчас будут выпытывать щекоткой Тайну третьей планеты — было глупо. Ничего не было. Была дача под Выборгом — теперь цугундер неизвестно где. Пыль везде и полуоткрытая дверь, самым зловещим образом медленно отворившаяся. Если бы в нее всунулся ужасный мертвец типа «зомби» и протянул алчущие живой плоти корявые руки, или, смущенно улыбаясь, стояли Шурик Степченков и Аполлинарий — она бы не удивилась. Но там был длинный мент в форме майора с открытым ртом. Он удивленно осматривал Сашу, задержав свой взгляд на мече, который так и оставался в ножнах за плечами.

Она, извернувшись через голову назад, встала на ноги и быстро огляделась. «Черт, ботва какая-то», — подумала она. — «Зачем я здесь?»

Почему Вы здесь? — словно читая мысли, поинтересовался майор.

Саша ничего отвечать не собиралась, ей нужно было выработать стратегию поведения. А для этого, в первую очередь, понять, где она и что она. Поэтому решение пришло само по себе. Без всяких попыток оправдаться, она ударила прямой ногой любопытному менту под живот. Тот, крайне удивленный и разочарованный, упал обратно в свое помещение, откуда вышел до этого. Саша быстро подвинула ближайший стол, баррикадируя дверь. Смешное препятствие, конечно, но какое уж есть.

Проворно пробежавшись пальцами по клавишам телефонов, обычного и рабочего, она убедилась, что со связью — полный порядок, нету ее. Звонки идут, но, скорее всего, в Нирвану.

Она оценила выход из окна — третий этаж, желательно не прыгать. Зато улица за оградой из колючей проволоки под напряжением в сорок тысяч вольт — вполне Российская. По вывеске на ближайшем доме она прочитала: «Улица Дзержинского» — хорошо, что в сумке небольшой, но мощный бинокль. В наше время посреди городов только вполне определенные здания окружают себя вполне тюремными изгородями с вполне понятными целями.

Тюрьмы разные, колонии и прочее тоже за колючкой. Чтоб никто оттуда не выбрался. Здесь-то какие цели? К чему они готовятся? «Ну, попробуйте сунуться, граждане-людишки!»

Саша поняла, где оказалась, правда, не поняла, в каком городе. Ну а дом должен быть за номером «13». Вот бы она удивилась, если бы оценила всю иронию: этот дом действительно имел адрес «Дзержинского, 13».

Она осторожно приблизилась к двери в коридор. Такое ощущение, если судить по следам пыли, что дверь эта была очень долгое время в открытом положении, лишь совсем недавно прикрывшись. Может, одновременно с ее пробуждением. На ум пришло сравнение со старой доброй книгой Филипа Хосе Фармера «Пробуждение каменного бога». В ней человек очнулся после неизвестного количества лет в неизвестном месте и в неизвестное время. Что-то там случилось с катастрофой.

Черт! Саша даже остановилась. Три недели не было Радуги. Конец света, который предрекали подряд несколько сотен лет, из байки мог стать вполне реальным. Неужели это случилось? Хорошо, что дочку успела к родителям отвезти. Папа с мамой — кремни, они ни Машеньку, ни себя в обиду не дадут.

Саша решила, что первоочередная задача — выбраться отсюда. Надо же, попала в очень неудобное для выхода здание. Лучше бы в театр, на премьеру Виктюка — там из зала исчезнуть можно незамеченной, одной из многих. А еще лучше бы… А еще лучше бы никуда не попасть. Пусть бы все было, как было.

Но выходить как-то надо, потом искать возможность добираться до дома. Стоять можно сколько угодно, скоро тот майор очухается и придет арестовывать.

В коридоре было пустынно, если не считать разные всякие кителя с погонами и без, ботинки-берцы, фуражки с кокардами, и еще какой-то специфический милицейский гардероб, сваленный почему-то прямо посредине прохода. Саша автоматически посмотрела номер помещения, откуда она только что вышла: 312. Тишина стояла полная, только откуда-то снизу доносился еле улавливаемый то ли кашель, то ли лязг. Куда народ-то весь подевался?

Да вообще-то народом здесь и не пахнет. Чины сидят в своих кабинетах, чешут затылки, соображают. Это на третьем этаже, элитном. На втором погоны рангом пониже ждут распоряжений, курят, пишут бумаги, сверяясь с ССП (общечеловеческим) — Сводом Сволочных Правил — строят козни. На первом же всякая сержантская шелупонь изображает рвение и желание. А в доте сидит какой-нибудь дежурный старлей и скучает — телефоны-то не работают. Рядом кроссворд с каракулями, желтый уже от своего великого возраста и не отгаданный. Эрудиции не хватает. Откуда же ей взяться, если в обязанности не входит и не способствует служебному росту?

Через все эти этажи предстояло пройти Саше с сумкой в руке и мечом за плечами. Сюда бы Шурика с его навыками по отводу глаз! Но тот, будучи дежурным по «Дуге», поди, и не заметил ничего. Из их офиса просто так не исчезнуть. Сидит, себе, и изучает кельтское судебное производство.

«Воротник Моранна», к примеру, душил судей, если те выносили несправедливые решения. Но судьи после напяливания на себя божественного «воротничка» заканчивались даже у друидов, а без них — никак. Так древние друидские адвокаты считали. Порешили пойти естественным путем: изобрели «Котел Правды» — сосуд такой из серебра и золота. Ставят его на огонь, заливают водой и сидят ждут. Забулькал кипяточек — руку в него! Да не друидо-судейскую, а несчастную кельтско-гражданскую. Из тех дурачков, кто пришел искать справедливости. «Не боись», — говорит друид в мантии. — «Если ты прав — ничего с тобою не будет. Ну, а не прав — обожжешь свою драгоценную конечность. Тоже ничего страшного — рука тогда тебе больше не понадобится». Или аналогичный метод с «Железом Лухти», только вещую железяку нагревают до белого состояния. То-то Цезарь, который Юлий, потешался. У них-то, римлян — Римское Право.

Ну вас в пень со своим судопроизводством, сказали пикты и бриты. Пошли на север и давай истреблять кельтов. Пригласили ирландцев, те спели «Greensleeves» и увлеклись борьбой. До сих пор борются. «Воротники Моранны» ищут. Почитали бы про Новгородскую Правду, да не ту, что в учебниках истории для пятого класса. А ту, что на сродственном языке для многих кельтов была, только почему-то изданную по грамматическим правилам задолго до Кирилла и Мефодия на берегах Волхова. Какая, нахрен, грамматика у людей, царапающих берестяные грамоты? А такая: если есть письменность — есть правила. Даже у шумеров с их клинописью. На то она и письменность, что ей учат! А вы говорите: Кирилл и Мефодий.

Саша спустилась на второй этаж. У стены поблизости стояла женщина и, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала. Только плечи содрогались от плача.

Конечно, можно было просто пройти мимо. Наплачется гражданочка и успокоится. Но оставлять за спиной незнакомку, пусть даже и поглощенную самой собой не хотелось. Чему учат компьютерные игры и фильмы-ужастики? Саша не увлекалась ни тем, ни другим, но представление имела. Не человек это плачет, а твоя судьба. Отвернешься спиной — судьба твоя и решится.

У Вас какие-то проблемы? — спросила она, очень неохотно подойдя ближе. Что поделать, не все поступки приходится совершать, исходя из своих желаний.

Женщина вздрогнула — уж очень бесшумно старалась ступать Саша — оторвала от заплаканного лица руки и проговорила несколько слов на непонятном языке. То ли на чешском, то ли на словацком. Потом конвульсивно вздохнула, как маленький ребенок, и поправилась. Она уже, вероятно, успела понять, где она и что она.

У нас у всех проблемы, — сказала она с характерным для землячки хоккеиста Яромира Ягра произношением. Была женщина не совсем юной, стало быть, застала время обязательного школьного изучения русского языка. — Я пребывала на семинаре в Лувре — и вот я здесь.

Лувр — это Париж, — добавила она поспешно.

Я знаю, — кивнула головой Саша. — Пошли, что ли, на выход?

Да, — согласилась та. — Но внизу много пыльных людей в форме. У них у всех такие зверские лица. Это тюрьма, русский ГУЛАГ. Нам отсюда не выбраться.

А здесь что? — Саша обвела до сих пор остающийся пустынным коридор. — Никого нет?

Я только в одну дверь заглянула — там люди сидят. Тоже в форме. Но они, как в ступоре. Смотрят друг на друга, хлопают глазами и молчат.

Надо идти, совсем скоро эти люди начнут покидать свои рабочие места, тогда нам может несдобровать.

А, может, сдобровать? Вдруг, они помогут? Вдруг, они что-то знают?

Помочь Вам сможет только Ваше посольство, — сказала Саша, приняв решение спуститься на первый этаж по какой-нибудь другой лестнице, максимально далекой от «парадной». Женщина, встреченная ею, потенциальной опасности не представляла. Пусть она сама решает, что делать.

Саша пошла прочь, держась стены. За закрытыми дверями кто-то вяло переговаривался, кто-то хлопал дверцами шкафов, кто-то скрипел стульями. Еще пара минут — и народ потянется из своих кабинетов. Телефоны-то не работают. А информация нужна всем.

Женщина все-таки решилась идти за ней. Уже на лестнице она тронула Сашу за рукав:

Знаете, я по профессии лингвист. Кельтские языки изучаю. Почему-то вспомнился отрывок из эпической поэмы «Битва при Маг Туиред». Вы послушайте, это очень важно. Я и на русском знаю в переводе Шкунаева.

Поразительно, я как раз недавно про этих ваших кельтов размышляла, — обернулась она. — Были ли кельты готами?

Понимаете, какое дело. Кельты — это же не один народ. Это общность народов. И языки у них разные. Культура одна, мифы похожие. Даже Бог был главный. Нет, конечно, имелись и божки рангом пониже. Но сами понимаете, в ранг «святых» тогда не вводили, просто объявлялись «богами» в знак признательности. Та же богиня Дану. Так вот, Богиня войны в этой самой битве говорила:

Не увижу я света, что мил мне.

Весна без цветов,

Скотина без молока,

Женщины без стыда,

Мужи без отваги…

Леса без желудей,

Море бесплодное.

Лживый суд старцев…

Станет каждый предателем,

Каждый мальчик грабителем…

Дурные времена.

Женщина замолчала, ее глаза вновь наполнились слезами. Она печально закивала головой и как-то извиняюще развела руки в стороны.

Это конец света, — сдерживая вновь готовые вырваться рыдания, сказала она. — Мы его заслужили. Очень печально. Мы получили свой Маг Туиред.

Саша не удивилась, только вздохнула. Чуть пожала женщине предплечье и продолжила спускаться вниз. Что же, Рагнарек у каждого свой. Не обязательно быть мертвым, чтобы в нем участвовать. Обязательно — выбрать свою сторону.

Первый этаж бурлил: люди переговаривались, получали из оружейки амуницию и автоматы, пинали в возбуждении стены. Самое время, чтобы предстать пред ними двум достаточно беззащитным женщинам.

Здесь выход был закрыт. В принципе, конечно, можно было попытаться невозмутимо, вежливо раскланиваясь направо-налево, проследовать до вертушки, махнуть ручкой и выйти. Но успешность этой авантюры вызывала большое сомнение. Все равно, что пройти домашнему коту сквозь разлегшуюся на окраине города стаю собак. Может быть, кто-то и не обратит внимания, но их там, заряженных на агрессию, все-таки приличное количество. Кто-нибудь обязательно задаст свой роковой вопрос. В общем, идти прямиком очень не хотелось. А другой дороги из заведения не было.

Саша жестами показала: здесь — каюк, надо двигаться обратно. Выжидать удобный момент, прятаться, записаться на прием к начальнику милиции, в конце концов. К несчастью весь дом оживал.

Они миновали второй этаж, когда с первого раздался крик: «Угроза вторжения на территорию!» Так иногда кричит уличная шпана, не вдаваясь в изящество, но безвариантно по сути — «наших бьют». Сейчас же затопали, одетые в форменную обувь, ноги, захлопали двери и несколько глоток взревели: «На!» Им ответом послужил дикий вопль страха и боли — не только животное, но и человек способен издавать вой безнадежности и отчаянья.

Мимо застывших женщин пробежал пузатый человек, пытающийся на ходу напялить на себя портупею с кобурой. Глаза его горели азартом охотника, мыслями он был в гуще побоища перед входом в управление. На втором этаже двери тоже защелкали замками, выпуская средний руководящий состав.

Саша жестом поторопила исследовательницу кельтов подниматься выше. Она надеялась, что более вальяжное начальство не снизойдет до оголтелого рукопашного боя. Будет советоваться, размышлять, как бы прикрыть свои задницы, примет соответствующие решения и никуда не тронется от прохладных кабинетов, чая и коньяку. Во всяком случае, до тех пор, пока имеет место неразбериха.

Они вышли в коридор, но не совсем в удачное время. Какой-то случайный старший лейтенант, то ли адъютант, то ли просто по служебной необходимости задержавшийся у боссов, вывалился им навстречу. Задача ему была поставлена вполне ясная: выяснить ситуацию. От этого уши и щеки его горели пунцовыми пятнами, глаза блестели, как у нанюхавшегося ацетона подростка. «Ему и страшно и смешно, а босс грозит ему в окно». Служебное рвение занимательно тем, что оно распространяется во все стороны в поисках объекта своего приложения. Две незнакомые женщины с тревожными глазами не могли остаться незамеченными.

Старлей с позаимствованной дубинкой в руках (не будут ему, право слово, выделять личное табельное оружие начальства — пусть свое изымает с оружейки или сейфа) летел к своему служебному росту (или падению — в зависимости от результатов) с низкого старта. Неправильность гражданских лиц без наручников, без сопровождения была очевидна. Они тут лишние. Стало быть — потенциальные злоумышленники.

Старлей, ловко крутанув своей дубинкой в руках, нанес удар ближайшей женщине. К счастью для Саши, это оказалась не она. Она бы тоже не успела никак среагировать, слишком уж малым было расстояние. Ее былая собеседница, дернув головой, на которую пришлась вся агрессия мужчины в форме, даже ничего не сказала. Изо рта у нее потекла струйка крови, глаза закатились куда-то под лоб, и она рухнула на грязный пол.

В следующий миг Саша метнулась к двери с номером 312, слыша за спиной злобный окрик: «Стой, сука!» Она не потеряла голову, она даже не потеряла сумку. Ей нужно было несколько секунд, чтобы достать Пламя, тогда можно было достойно встретить взбесившегося старшего лейтенанта. Тот пытался вбежать следом, подбадривая себя крепким мужским словом, но осекся на полувздохе — ему словно кляп в рот запихали. Саша увернулась от какого-то ковра, брошенного в нее с коридора, тот влажно впечатался в стену.

Достать меч она не успевала, поэтому толчком ноги отодвинула стол, мешавший доступу в другое помещение, и открыла нараспашку дверь. Как она прекрасно помнила, там находился высокий мент, что позволяло ей думать: «Это должно отвлечь лейтенанта». Сама, отступив за шкаф, попыталась спрятаться. Получилось плохо, как в детском саду при игре в прятки.

Секунда миновала, но старлей в проеме не появился. Вообще никто не появился. Только в открытом ею кабинете раздавались звуки какой-то возни. Она огляделась: рядом никого и ничего. Ни человека, ни даже брошенного в нее с тайным умыслом мокрого коврика. Саша выглянула в коридор, уже имея в руке клинок в положении «наголо». Там тоже было пока пустынно. К сожалению, тело несчастной посетительницы Лувра, так и оставшейся лежать у самого выхода на лестницу, уже попадало под категорию «никого нет». Только на полу валялся мешок, коего раньше здесь не было. Мешок не казался пустым. «Просто вечера на хуторе близ Диканьки».

Зато злобный старший лейтенант, умело обращающийся со своей дубинкой, куда-то задевался. Был, да сплыл. В мешок, что ли залез? «Точно — Диканька».

Она осторожно, стараясь сохранять максимальную устойчивость, словно ниндзя из фильмов, пошла на звуки возни. Заглянув в кабинет, чуть в обморок не упала: майор самозабвенно боролся с «ковриком». Картина, достойная «Оскара» на фестивале «Белая Горячка». Что характерно — мент проигрывал.

Саша легонько провела лезвием своего Пламени по задней половине наседающего на майора «мешка», тот, как сдутый шарик, незамедлительно обвалился под стол. Сквозь образовавшуюся прореху вывалилась какая-то требуха: то ли кости, то ли свалявшаяся в комья пегая шерсть.

Чего, опять бить по моему мужскому достоинству пришли? — спросил майор, тяжело дыша.

6. Бен Стиллер миллион лет спустя

На Бена Стиллера, стоящего в халате с бутылкой «Jack Daniel's» в руках, обрушились необычайное количество разнообразных звуков. Со всех сторон и направлений. Словно он на сафари, да все компаньоны, не дожидаясь его, уехали к ближайшему кемпингу жарить подстреленного носорога и пить виски со льдом. Единственное разногласие с этим ощущением было то, что еще секунду назад он одиноко стоял у лазурного бассейна, предвкушая добрый глоток хорошего напитка, чтобы потом вызвать машину и добраться домой.

Вокруг него вздымался до небес великанский лес, вокруг него щелкали неведомые животные, цвиркали неведомые птицы, потрескивали неведомые кусты. Бен Стиллер, в меру циничный, но без всякой меры остроумный, сразу же решил: «Раз такое дело, значит, я умер. И это все райские кущи». Радоваться этому не стоило, огорчаться — уже не имело никакого смысла. Оставалось только ждать, когда же к нему спустится ангел и поведет его, куда положено вести.

Однако легкий треск, приближаясь, готовился перерасти во вполне зловещий. Как-то не верилось, что ангелы передвигаются столь грузно. У них же крылья имеются, им трещать валежником ни к чему. Взмахнул — и порядок, через Ниагару, положим, перелетел.

Бен поплотнее запахнул купальный халат, хотел, было, упрятать бутылку прямоугольной формы в карман, да передумал: не приспособлены некоторые махровые вещи к переноске полуторакилограммовых тяжестей. Резиновые тапочки не очень удобны, чтобы ходить в них по лесу. Босиком бегать по опавшим иглам, бестолково разбросанным шишкам, перепрыгивая звериный помет и муравейники, еще хуже. А треск приближался. Равномерный и могучий, как от бульдозера с самым лучшим в мире глушителем «Silence Motion».

Бен поторопился убраться подальше от монументальных кустов и, прислонившись к шершавому стволу хвойного дерева, то ли сосны, то ли секвойи, принялся наблюдать. Ждать пришлось совсем недолго.

Кусты расступились, и в образовавшуюся прогалину выехала серая гора, величиной со слона, или, даже двух слонов. Больше всего это существо напоминало слизняк, только очень огромный. Три метра в высоту, усики-пеленгаторы, дырка во «лбу», закрытая мембраной — все путем, все, «как у людей». Только отчего же эта скользкая тварь разъездилась здесь, как у себя дома?

Бен почувствовал очередное озарение, нередко приходящее к нему еще со времен обучения актерскому мастерству. Наверно, это он уменьшился, а все вокруг оставалось прежним. Поэтому-то и лес вырос, и улитка стала величиной с динозавра. Тем временем, на спину спокойно ехавшего по своим делам слизняка спрыгнул кальмар.

Величиной он не превышал собаку, на концах щупалец были когти, по одному на отросток. Странно как-то видеть морского жителя посреди суши и зарослей. Кальмар прыгнул дальше и, ловко ухватившись за подвернувшийся сук, кувырнулся в воздухе. Этаким образом он передвигался с ветки на ветку. Но далеко покувыркаться ему не удалось: какая-то кошка с вытянутой мордой взмыла неизвестно откуда-то, схватила кальмара за голову и была такова неизвестно куда.

Нет, вряд ли где-то существуют такие микроскопические паразиты, похожие на ненормальных зверей: лапы, хвосты, зубы. Бен отмел идею своего уменьшения. Зато пришла гораздо более неприятная мысль: как же тут выжить-то? Как и положено в безлюдном лесу мир животных активно кушает друг друга. Есть Бен пока никого не собирался, но и самому попасть к кому-нибудь на зуб решительно не хотелось.

В крайнем случае, можно было стукнуть по башке агрессивно настроенной твари бутылкой виски. Лучше бы пустой, конечно, тогда она не разобьется, но выливать благословенный напиток просто так рука не подымалась. Выпить все — тогда сделается не до борьбы. И себе-то по голове не попадешь.

Бен Стиллер снял уже достаточно много фильмов, в том числе и один про джунгли — «Солдаты неудачи». Но, ни актерский, ни режиссерский опыт выход в создавшейся ситуации не подсказывали. Черт, если он и вправду умер, то почему на том свете столько забот о выживании?

На него пока никто не обращал внимания, не подбегал, обнюхивая и виляя хвостом, чтобы откусить пол ноги, не зарился, так сказать, на дармовщинку. Бену захотелось все-таки хлебнуть виски, но он пересилил себя: мало ли зверье, никак не реагирующее на его запах, потеряет голову от паров алкоголя и настоятельно предложит поделиться. Но и стоять под деревом до второго пришествия тоже было нецелесообразно.

Он обратил внимание, что след, оставленный слизняком, не торопится оживать поднимающейся травой, выпрямляющимися сучьями кустов и какими-то жучками-паучками, приходящими в себя после жестокого наезда. Внутри этого следа жизнь не спешила восставать, наоборот, все более как-то ссыхаясь. Объяснение могло быть одно, может быть, два, или даже три. Но Бен видел только единственный правильный ответ: слизь улитки вредна для здоровья, во всяком случае, тем, кто предпочитает скакать по лесу босиком.

Он осторожно отлепился от дерева и, преодолев тридцать пять футов (да, ладно, чего уж там — десять метров), глубоко вздохнул и вступил на полосу обожженной земли. Сделав несколько неуверенных шагов, попытался усмотреть следы разложения на подошвах своих прекрасных резиновых бассейновых тапочек. Рискуя потерять равновесие, Бен ничего отвратительного не заметил и пошел вперед по «wild and winding road, that leads to your door» (Beatles), или воображаемой желтой кирпичной дороге. Хотелось верить, что никакая напасть (слово — существительное, не глагол) не решится нарушить табу и, извозившись в улиточном дерьме, не свернет шею беззащитному человеку в расцвете сил и махровом халате.

Действительно, он прошел уже почти полчаса, никто до сих пор не пытался любопытствовать. Бен даже начал задумываться, не переставая однако крутить головой по сторонам. Как ни странно, он не пытался размышлять, куда же его выведет эта сопливая стезя. Он совершенно отрешенно, будто со стороны, вспоминал свою жизнь.

Школа актерского мастерства была для него интересна, но актером он себя не видел. Ему было интересно глумиться над снобизмом и пижонством звезд экрана перед аудиторией. В свое время шутками перед зрителями промышлял и Джим Керри, долговязый очень печальный, когда не на камеру, парень. Бену повезло, его шоу на ТВ было отмечено даже наградой МТВ. Вполне заслуженно, хотя, как он подозревал, многие пограничные остроты были не совсем поняты аудиторией. Шоу вполне закономерно прикрыли, игнорируя достаточно большую популярность. Прочие проекты тоже раскрутить не удавалось. Спасибо отцовским деньгам, а также тому, что он все-таки успешно закончил курсы по программе Михаила Чехова. Эта школа, основанная русским, по праву считается лучшей в мире.

Забавно, что в самой России актерское мастерство, бывшее некогда на таком высоком уровне, стало заурядной школой выжимания из себя, любимого, слезы, или изображения гневного возмущения. Впрочем, этим грешат все, особенно любующиеся собой молодые актеры и в Голливуде, и в Лондоне, и в Москве. Поэтому и не получается настоящих звезд из подающих надежду. Попробуй-ка изобразить обиду так, как это делает великолепный Эдам Сэндлер, или состроить такую рожу, кривляясь искренне и без стеснения, как это может Джек Блэк, старый друг и верный партнер.

Тут на плечо Бена прыгнул кальмар. Точнее, попытался прыгнуть, но он встретил его уже на подлете, ударив-таки полной бутылкой виски. Бутылка, к счастью, не разбилась. Да и кальмару, похоже, было не очень больно. Его, не особо-то и тяжелого, если судить по отдаче, отбросило немного в сторону, где уже открыла рот длинномордая кошка. Откуда она взялась — неизвестно, словно из-под земли. Ловко перехватила несчастного кальмара за голову, но исчезнуть не поторопилась. Она внимательно смотрела на Бена, не отводя взгляд. Спасибо, хоть не принюхивалась. Запах кальмара, наверно, перебивал все прочие ароматы.

Что ты смотришь, тварь? — закричал Бен. Он тоже смотрел кошке прямо в глаза, понимая прекрасно, что это — вызов, это — агрессия.

Кошка ничего не ответила, только взгляд ее стал тяжелым, словно бы обиженным. Но не той обидой, когда можно уйти, утирая слезы отчаянья, а той, когда в ответ хочется свернуть шею.

Ну иди сюда, киска! — опять заорал Бен. Сам-то он прекрасно понимал, что кричит так просто от страха. Он поставил себе на макушку бутылку, придерживая ее одной рукой. Кошка удивилась и одним прыжком исчезла куда-то, не забыв при этом своего законного кальмара.

Бен облегченно вздохнул и пошел дальше, не снимая бутылку с головы. Он помнил, что старые добрые Земные гиены никогда не нападают на животное выше их самих. Поэтому пигмейские детишки всегда носят с собой какую-нибудь палку, гуляя по пустыне в сотне километров от дома — всегда можно приставить к голове и поразить встретившуюся гиену своим ростом. Та, конечно, посмеется, но напасть побоится.

Актер шел уже достаточно долго, вокруг не было видно ни следа присутствия человека. Улитка где-то впереди перла бульдозером, делая дорогу и отгоняя с пути хищников. Кальмары на плечи больше не прыгали, даже жаль. Можно было попробовать кого-нибудь из них захватить в плен, убить и съесть в сыром виде. Кушать стало хотеться как-то несерьезно. Последние пятьдесят лет проблема питания вообще отсутствовала, как таковая: можно было хоть каждый день объедаться устрицами и упиваться шампанским. Оставалось сожалеть, что пошел плавать в бассейне натощак, не перекусив за целый день как следует. Черт, знал бы такую ситуацию, собрался бы перед заплывом как подобает: рюкзак еды, рюкзак оружия и рюкзак одежды.

Между тем начало смеркаться. Безусловно, идти всю ночь, зная конечную цель — это верно. Но даже слизняк-гид сбавил свою скорость, и уже прослушивался достаточно отчетливо своим треском сучьев.

Бен решил, что ничего не изменится в этом мире, если он попытается заночевать. Сделать себе гнездо из травы под деревом и завалиться спать. Набежит злобный зверь — что же поделать, будем биться голыми руками, палками и бутылками. Самое тяжелое, как оказалось, было сделать шаг в сторону от едкой дороги.

Наконец, когда стало уже совсем плохо видно, он решился. Облюбовал корни ближайшего дерева, насобирал травы с листьями и каким-то мхом, проинспектировал подошвы своих резиновых тапочек, и завалился, старательно запахнувшись своим халатом. Не выдержав, свернул-таки голову с бутылку и с наслаждением сделал хороший глоток.

Где-то между высокими кронами заблестели звезды. Бен, конечно, себя специалистом в астрономии не считал, но увиденные созвездия показались ему незнакомыми. Он сделал еще один глоток и вообще перестал узнавать ограниченный макушками «сосен» рисунок. Можно было, вне всякого сомнения, забраться на самый верх дерева, обозреть весь горизонт, а также проверить наличие, положим, Кассиопеи или Пояса Ориона, не говоря уже о Полярной звезде, что, как известно, всегда на севере. Идея очень разумная, но тем человек и отличается от обезьян, что очень даже легко может по ходу своего карабканья сверзиться вниз, превратившись через несколько счастливых моментов невесомости в мешок костей и мяса. Особенно это относится к жителям Нью-Йорка, где теперь достаточно редко встречаются люди, лазающие по деревьям.

Чувство голода притупилось, к его полному удовлетворению. Бена начало клонить в сон, но некоторые мысли продолжали безумно метаться в голове. Одна, что надо обязательно найти север, была самой настойчивой. Бен даже вспомнил свое бойскаутское прошлое: если нет компаса, а стороны горизонта требуют немедленно обозначить себя, то можно обойтись подручными средствами. Например, взять обычную иголку из стали, какими зашивают дырки все уважающие себя портные и бездомные, и ожесточенно потереть ее о шелк. Обычно из шелка делают парашюты, но если его нет под рукой, то годится добротное и эксклюзивное шелковое белье марки H & M. Потом, подготовленную таким образом иглу, опустить на кусочек листика, а тот, в свою очередь, поместить на любую спокойную водяную поверхность. Каплю росы, для чистоты эксперимента. И вот, пожалуйста, получите острие иглы, упирающееся в север.

Только где взять парашют — его же сюда не с самолета выбросили. Аналогично — плавки, даже с американским флагом во весь зад, со всеми натяжками едва ли годятся под заменитель шелка. И самое важное — где взять чертову иголку?

Где? — закричал Бен во сне и открыл глаза.

Он полубессмысленно огляделся по сторонам и повторил свой вопрос:

Где?

Никто, конечно, не ответил. А ночь уже миновала. Он обулся в свои замечательные ядо-отталкивающие тапочки и пошел по следам слизняка. Лес переговаривался на все доступные ему языки, то есть, шумел всем, чем мог шуметь. И ничего путного услышать было нельзя. Разве только родной голос родного желудка, требовавший свою порцию топлива. Не виски, конечно, а стакан апельсинового сока, кофе со сливками и гамбургер, чисбургер или даже сандвич. Или хотя бы кусок хлеба с водой. Но ничего не было, хоть тресни.

Впрочем, из большого лопуха Бен, плюнув на условности, напился росой. Потом таким же образом умылся и ощутил в себе желание жить.

То, что его ночью никто не съел, не говорило ничего о том, что им побрезговали. Прочитав в детстве Фарли Мак Гилла Моуэта, он уяснил для себя, что волки редко нападают на людей. Им легче и интереснее лопать больных и слабых оленей и мышей. Другие хищники тоже предпочитают не связываться с незнакомой и крупной дичью: мало ли что? Не бросаются же львы на первого подвернувшегося им слона в десять раз больше их самих только потому, что жрать им хочется. Можно и бивнем в глаз получить.

Это, что касается тех зверей, что мозгом наделены. Кальмары или слизняки вряд ли утруждают себя размышлениями. Вполне вероятно, что в этом лесу имеются подобные им разновидности, реагирующие на движение, тепло тела или запах страха. Так что, как ни крути, а выбираться к цивилизации, или при отсутствии таковой, к ближайшему водоему просто необходимо. Иначе не выжить. Рано или поздно сожрут и не подавятся.

Бен поколебался-поколебался, метров триста, да и сошел с дороги. Искать иглу и шелк он, конечно, не стал. Пригляделся ко мхам на деревьях, предположил, что раньше, в доброе скаутское время, можно было определить север по количеству этого самого мха. Он покружил вокруг ближайшего ствола сначала в одну сторону, потом в другую, мысленно сопоставив себя с собакой, собирающейся метить территорию. Никакой разницы в густоте, яркости и проплешинах не обнаружил. Только изловил кальмара, свалившегося прямо под ноги.

Отбросив ложный стыд и кокетство, приложился изворотливым головоногим о дерево, потом еще и еще раз. «Сосна» не рухнула, а кальмар успокоился, хотелось верить — навсегда. Но тут же на ум пришел былой боевой опыт: где кальмар — там и кошка. Бен без колебания бы расстался с добычей, пусть забирает прожорливая тварь, прислонился спиной к стволу и приготовился скинуть тушку прямо зверю в пасть. Но кошка не появилась, то ли спала где-нибудь, то ли кальмаров и без этого хватало.

Артист древесным сучком с трудом проковырял в добыче дырку, потом, меняя свои орудия труда, выдрал себе полоску мяса. Он, конечно, знал на вкус, что бы это было в прошлое время, но вкусовые рецепторы решительно отвергли сравнение с «сифудом». Морем мясо не отдавало ничуть. Скорее — кроликом, жилистым и жестким. Бен мысленно извинился перед своим желудком и истрепал тушку на нет. Живот прекратил урчать. Видимо задумался, как бы переварить новое блюдо без специй и соли. Во всяком случае, блевать не захотелось.

Кальмар при более близком знакомстве оказался с четырьмя развитыми щупальцами и двумя — так себе. Клюв имелся, им он трескал по башкам животных поменьше, птичек там разнообразных, мышек. Пока Бен вгрызался во все полезное мясо, мимо прыгало немало собратьев поглощаемого кальмара. То ли он начал обращать внимание не только на неживую природу, то ли вступил в рассадник головоногих. А раз такое дело, то здесь обязаны кормиться не только артисты с города-героя Нью-Йорка, но и опасные хищные твари.

Бен двинулся обратно по направлению оставленного улиточного тракта, чтоб более-менее безопасно преодолеть опасную зону. Пока он шел, отмечал про себя, как юный натуралист, что кальмары прыгают с дерева на дерево подобно цирковым акробатам, но не так уж редко падают на землю. А вот с травы им удается взмыть всего лишь на полметра — четыре щупальца не приспособлены, чтобы бегать, как собаки. Иначе, интересные бы собаки получились!

След слизняка все никак не находился, и Бен без особого удивления понял, что заблудился. Вообще-то было забавно: блуждая по незнакомому лесу снова заблудиться.

Иногда ему начинало казаться, что слышатся выстрелы, иногда — даже крики. Но не стоило тешить себя тщетными надеждами: чем сильнее вслушиваешься — тем больше шанс услышать, что душа пожелает. Хоть концерт «Van Hallen». Впрочем, Бен Стиллер начал уставать, то есть удивиться чему бы то ни было уже не мог. Не каждый день звезды Голливуда болтаются по дремучему лесу второй день кряду.

Хотелось ему прийти, положим, к английскому Стоунхенджу — вид камней, расставленных кругом, произвел на него впечатление, когда он на прошлой неделе летал по делам в Лондон. Говорят, это место в древности было устроено для поклонения северному богу Аполлону, иначе говоря — гиперборейскому богу. И каждые девятнадцать лет Аполлон навещал своих почитателей. С какой целью — неведомо, может, подарки раздавал, автографы, или выяснял просьбы. Почему 19 лет — да пес его знает, что-то с обращением планет. (Вообще-то каждые девятнадцать лет затмения случаются, это даже вавилонские жрецы знали. Эх, Стиллер, память подводит! А еще скаут!) Приходили из-за моря с крестом «финны» — «белые» по-кельтски, втыкали в землю свои мечи, «белые», опять же — «findias», с клеймом «Ульфберхта» и беседовали с друидами. А филиды подслушивали и потом пересказывали народу байки про героя Кухулина, такого же Каукомъели, как в стране Калевалы. Было это на самом деле, или нет, Бен Стиллер не знал, но после своего фильма «Ночь в Музее» к истории начал относится с пониманием. Что было раньше? Уж, во всяком случае, не то, что пишут в популярных учебных пособиях.

Он обошел очередную длинную, как пролет моста, корягу, минул пару громадных деревьев и увидел куцую избушку. Без окон и дверей, зато с крышей и человеком, сидящим поодаль. Человек был светловолосый и большой.

Бен Стиллер подошел поближе и спросил в никуда, опустив очи долу:

Почему на самом донышке бутылки виски Jack Daniel's from Tennessee нарисовано 68? Может быть, 89?

И протянул бутылку первому homo sapience, встретившемуся ему на пути.

7. Случай с Шуриком Степченковым

Тем временем Шурик, администратор и несчастная украинская продавщица занимались своими делами: Шурик встал из-за стола, где только что изрядно, но безвкусно перекусил, администратор собиралась выключать телевизор, а девушка горько плакала.

Позвольте, — сказал Шурик. — У вас тут в зеркале изображение было. Я точно помню.

Администратор отвлекалась от чарующего телевизионного зрелища, где три карлика, визжа и хохоча, тузили друг друга. Она не стала давить на кнопку пульта, просто выдернула вилку из розетки и подошла к замечательному зеркалу. Впрочем, теперь это зеркало не было более ничем не примечательно — пустое, если не считать унылого пыльного пейзажа зазеркалья и усталого лица женщины, что-то выглядывающего там.

Действительно, — согласилась администратор. — Рожа эта куда-то подевалась. Жаль. Молодежь валом валила сфотографироваться.

С улицы очень приглушенно раздались крики. Потом хлопнул одинокий выстрел. Шурик осторожно выглянул, но сразу же закрыл дверь за собой.

Извините, у Вас имеется какой-нибудь другой выход? — спросил он администратора.

Во двор, — кивнула та головой. — Да только, какая разница — все равно на ту же улицу попадете. Двор-то — непроходной колодец. А что там происходит?

Ничего особого, — ответил Шурик. — Или это начались антиглобалистские учения, или власти, не дожидаясь беспорядков, решила подавить возможные очаги их возникновения.

Как это? — удивилась девушка, прекратив лить свои слезы.

Большие дядьки в форме и касках идут по улице по направлению к Невскому проспекту. Прохожих подвергают обыску путем ощупывания дубинками. Одного ветерана демократических реформ пристрелили. Наверно, слово какое заветное сказал — вот в него и пульнули. Пока выходить не рекомендую, пусть власти пройдут, куда им нужно.

А мне-то куда деваться? — девушка снова настроилась плакать.

В посольство, конечно же. Там никто и слушать не пожелает, но придется проявить настойчивость и упорство. У них-то какая-то правительственная связь должна быть. Вот про тебя и наведут справки, — сказал Шурик, не веря ни одному своему слову. Но не брать же ее с собой в «Дугу»! Оставлять здесь — тоже как-то не по-советски.

Что я — президент, что ли? — возмутилась украинка, но плакать передумала. — На поезд надо.

Шурик вздохнул с облегчением, девушка начала мыслить рационально, стало быть, сможет о себе позаботиться. В крайнем случае, он даст ей адрес «Дуги», придет набраться сил, если с поездом случится облом.

Тут входная дверь медленно открылась, и в зал неторопливо вошел один человек. Черная форма и какая-то аббревиатура на груди, неуставная обувь — скорее всего, охранник одной из платных стоянок вдоль улицы. Он огляделся по сторонам, словно оценивая помещение. На людях его взгляд задержался лишь на миг. Администратор бочком-бочком укрылась в своем служебном помещении. Будто бы кафе не ее. Позднее Шурик понял, что опытная женщина с первой же секунды возникновения незнакомца выбрала наиболее безопасную для себя манеру поведения.

Охранник молчал, молчали и все прочие. Шурику-то, в принципе, без разницы, ну зашел себе человек, пусть его. Он отодвинулся поближе к окну, чтоб иметь возможность созерцать в тонированных стеклах примерную перспективу улицы перед входом. За что и получил по башке.

Это охранник, оценив для себя все, что нужно было оценить, не размениваясь на угрозы и демонстрацию своей дубинки, угостил Шурика смачной плюхой. Было бы совсем плохо, если б незнакомый мужик оказался повыше ростом. А так удар пришелся чуть вскользь. Но и этого хватило, чтобы Шурик свалился, как подкошенный. В голове закрутилась цветовая карусель, зашумела океанским приливом и промелькнула всего лишь одна-единственная мысль: «Не снял бы очки — разбились». Пыль на полу сразу же набилась в нос, и возникло желание чихнуть. В настоящий момент он был беззащитен, так что охраннику оставалось только добить.

Но рокового удара не последовало, зато где-то раздался звук, смахивающий на гром. Шурик заставил себя перекатиться на спину, вытащил свой верный «бульдог» и всадил в черную куртку перед собой резиновую пулю. Охранник охнул, колени его подогнулись. Шурик попытался подняться, досадуя, что двигается крайне медленно. Но тело не успевало за рефлексами, что поделать — в голове до сих пор стоял гул. Однако он выпрямился и сделал еще один выстрел.

Перед этим он встретился на долю секунды взглядом с незнакомым и, в общем-то, никаким не врагом, не другом, просто — человеком. Хотя любое человеческое выражение в этих черных, как дульные срезы глазах отсутствовало напрочь. Зверь? Нет. У зверя — злоба, агрессия, страх, покорность. Здесь же — сумасшедшая уверенность в себе, ни капельки страха, ни тени сомнения, равнодушие. Он помнил такое выражение когда-то давно, еще до армии в «казенном» доме Петрозаводска, позднее — в скромной прионежской Шале, да еще много где. Вот ведь какая незадача. Поэтому рука его дрогнула и всадила тупорылую резиновую пулю не куда-нибудь, а в горло. Точнее — в кадык. Убить. Вообще-то, вполне вероятно, что рука-то как раз и не дрогнула.

Рядом с трупом лежала украинская девушка. У нее изо рта сочилась тонкая струйка крови, она глядела широко открытыми глазами прямо перед собой и дышала как-то неглубоко и прерывисто. Удар дубинки пришелся в висок. Львовская продавщица из кафе без всякого колебания начала действовать, как заправская вышибала, имея в виду, что женщин обычно не бьют. Это у них там, на Украине, не бьют, получают подносом по голове и уходят вон. В культурном и цивилизованном Питере поступают, оказывается, иначе. Охранник, отвлекшийся от поверженного Шурика, не стал жеманничать.

Ты смотри, пожалуйста, на меня, — сказал Шурик.

Девушка не ответила.

Я сейчас за аптечкой схожу, наложим повязку, найдем врача.

Вместо ответа она чуть сдвинула свою ладонь на руку Шурика, как бы просительно, чтоб не уходил. Он остался сидеть рядом, не в силах молчать, стараясь говорить о чем угодно, лишь бы не пытаться осознать, что девушка умирает.

Любая лодка когда-нибудь уходит за девятую волну. Помнишь, у Айвазовского была картина «Девятый вал»? Наша с тобой лодка тоже оставит за кормой эти девять волн. Что это значит? У древних кельтов так понималась граница по воде. Вышел за предел — ты свободен. И ты, и я, и администратор обязательно будем свободны. Только надо плыть, не сдаваться. Мы поплывем и обязательно выберемся.

Девушка опять ничего не сказала, она умерла.

Шурик осторожно перенес ее на стол за прилавком, уложил во весь рост. Хотел, было, позвать администратора, но передумал. Содрал с охранника куртку и накрыл девушке лицо, понимая, что так и не узнал ее имени.

«Ну, вот, ты и ушла за свои девять волн и сейчас, наверно, на своем девятом небе. Только у кошек девять жизней, у нас, у человеков — одна», — сказал Шурик, не замечая, что не произносит вслух ни одного слова. — «Я тебе настолько признателен, насколько это возможно. Да что там говорить, ты мне жизнь спасла. И отплатить тебе я не в состоянии».

Он внезапно вспомнил, как дома ходил с женой и ее братом играть в боулинг. Сразу же возникла тревога о том, каково сейчас жене и детям, но моментально куда-то исчезала, перебиваясь другими мыслями. Это было странно, но додумать не получалось, воспоминания о том вечере волшебным образом вытесняли тревожные мысли.

Шурик был всегда против публичных мероприятий, особенно развлекательных. Но так уж сложились звезды, что брат жены со дня на день становился Заслуженным артистом, получал медаль, удостоверение и коммунальные льготы. Заранее радоваться — дело неблагодарное, но другого свободного времени могло и не случиться: жили они в одном городе, стало быть, встречались, как то водится, редко. Коньяк с задушевной беседой из дома привел их в какой-то ночной клуб по соседству. Музыка там была дрянная, гламурная молодежь старалась самовыражаться, то есть кривлялась и юродствовала. Ангажированная дорожка боулинга оказалась по форматам «детской», короткая и несложная — страйки ложились не глядя. Впрочем, ничего страшного, с пивом можно было вообразить себя чемпионом. Вот только музыка напрягала. Ди-джей принял деньги за заказ и сделал всем «Du hast». На душе потеплело, но ненадолго: Rammstein прервался на полуслове, едва дойдя до середины. Снова полетела из динамиков какая-то кислота. Шурик и шурин озадачились. Сомнения развеял ди-джей: народу, говорит, не нравится. Колышущиеся рядом развязные девицы заругались матом. Свои слова они явно адресовали не ровесникам, снующим поблизости. Шурин напомнил, что деньги-то заплачены. Тут же на авансцену выдвинулся юный и модно патлатый парень, расставив все точки над «и». Коверкая слова на манер хозяина жизни, своей и всех прочих, он послал хорошо и дорого одетых дяденек так далеко, что убогим умом умудренным жизнью сорокалетним мужчинам осталось только недоумевающе переглянуться. «Зачем вам это нужно?» — поинтересовался Шурик. Хор голосов известил, что путь движения для них остается неизменным. «Ладно», — согласился шурин, схватил модно патлатого парня за руку и, увлекая за собой, побежал по лестнице вниз, на первый этаж. Тот нехотя припустил следом, пытаясь сохранить достойное перед сотоварищами лицо, да еще и не потерять равновесие. Неизвестно, как насчет лица, но равновесие он сохранил, ускорившись по ступеням до скорости неприличного звука. Шурин-то, как профессиональный музыкант, да, к тому же, без пяти минут Заслуженный артист, обладал железной хваткой. На самом скоростном участке он уцепился левой рукой за перила, а правую, наоборот, расцепил, направляя второго гонщика прямиком в близлежащую дверь. Эта дверь вела к другой, а та, в свою очередь, уже на улицу. Под удивленные взгляды свесившихся со второго этажа ди-джея, развязных девиц и стильных мальчуганов, модно патлатый парень громко вскрыл первую дверь, так же легко справился с последующей и попытался затормозить в важно курящего сигарету «L&M» строго хмурящего свои брови секьюрити. Тот секьюрити обладал, конечно, некоторым излишним весом, но не настолько, чтобы остановить своим телом ракету из клуба. Он сначала проглотил свою недокуренную сигарету, а потом убежал вперед, перепрыгнул через сугроб и затих посреди незапорошенных снегом собачьих экскрементов. Сверху на него приземлился модно патлатый завсегдатай ночного заведения.

Шурин же, подымаясь по лестнице наверх, уже бронировал по телефону дорожку в большом боулинг-зале «Калевала». Шурик с женой и ее братом преспокойно оделись и вышли к стоянке такси, чтоб добраться до следующего места своего досуга. В спину им впечатывал свою мощь «Du hast», за сугробом держащийся за горло секьюрити ожесточенно пинал модно патлатого парня. Тот тыкался лицом в «педигрипал» собачьей переработки и не мог ничего сказать. Слова, наверно, кончились.

Этим бы ночь и закончилась, да в «Калевале», где их дожидались настоящие кегли и шары, случилась оказия. Девушка-распорядитель, приняв деньги за заказ, допустить к игре отказалась. «Вы пьяны», — сказала она и отвернулась. «Покажите мне здесь кого-нибудь непьяного», — пожал плечами шурин. — «Сегодня же субботняя ночь». Распорядитель не ответила. «Как же вы определяете степень опьянения в бокал пива?» — снова поинтересовался шурин, умолчав про успевший выветриться коньяк. Девушка отмахнулась. «Дайте нам, пожалуйста, в таком случае, жалобную книгу», — попросил Шурик. «Подойдите к секьюрити, и он вам выдаст», — фыркнула та. Два охранника в триста килограмм совместного веса, конечно же могли нести в своих чревах не только жалобную книгу, но и всех рискнувших ее искать жалобщиков. Шурик, теряя хладнокровие, так хлопнул ладонью по стойке распорядителя, что у стоящего рядом качающегося, как былинка под ветром, «игрока» из руки вылетели все деньги, приготовленные за сеанс. Секьюрити, как по команде подняли руки вверх. Наверно, они подумали, что кто-то начал стрелять и сдались в плен. На выходе таксист зарядил сумму за проезд, достаточную, чтобы уехать в другой город.

Прогуливаясь по морозному и притихшему ночному городу, шурин спросил: «Что они тут — все с ума посходили, что ли?» На что Шурик ответил: «Это заразное заболевание. Эпидемия идиотизма, как сказала одна умная девушка».

Шурик опять с тревогой подумал о жене, но снова сбился. У него не получалось впадать в беспокойство и по жене, и по детям, и по родственникам, и по друзьям. Как будто существовал в мозгу некий шлюз, открывающийся, едва только беспокойные мысли начинали зарождаться. А иначе — никак, иначе бы и он, и многие другие люди рисковали сойти с ума от тревоги за близких. Такой вот установился закон человеческого социума, но об этом пока никто не догадывался

— Прости меня, незнакомая отважная продавщица кафе с улицы Вольной города Львов, — сказал Шурик вслух, склонив голову над телом девушки в прощальном поклоне.

Находиться здесь больше было нельзя. Надо было двигать к офису «Дуги». Но на улицу просто так выходить не хотелось. Здесь — центр города, ментов должно быть, как собак нерезаных. Причем, собак, сорвавшихся со своих цепей. Лают на все вокруг, кусают все, что движется.

Шурик слегка помародерил в пустынном кафе, запихнув в обнаруженный целлофановый пакет столько шоколада и чая «Гринфилд», сколько можно было нести без ущерба для энергичного передвижения. Угрызения совести его нисколько не мучили, былой охранник сюда заявился вовсе не затем, чтобы заказать себе чашечку кофе. Значит, пройдет совсем немного времени — и по городу всколыхнется волна грабежей кафе, ресторанов и магазинчиков. Неплохо бы было и алкоголь захватить, как-никак — самый ходовой товар в смутное время, но не унести, нечего и пытаться.

Шурик взвалил себе на плечо тело охранника, перевернул вывеску на входной двери с «открыто» в наоборот и вышел на улицу. Сразу же, не успел он сделать пару шагов, в свободное от покойника плечо впилась резиновая пуля. Ударила она больно и не была на излете. Шурик охнул и осел на одно колено.

Стоять, мразь. Руки — в гору, карманы вывернуть, — звук голоса из-за припаркованной поперек дороги машины.

Шурик был готов сказать очень большое спасибо, что не стрельнули в него боевыми. Ничего, пройдет совсем немного времени, освоятся ребята и будут палить по всему, что движется на поражение. «Самое важное — это жизнь гражданина. К лохам, терпилам и прочему быдлу это отношение не имеет». Однако как можно держать одновременно руки поднятыми вверх и еще выворачивать при этом одежду? Чем манипулировать с карманами?

Я сотрудник министерства внутренних дел. Коллегу вот ранило, несу на перевязку! — закричал Шурик, стараясь придать голосу уверенность и раздражение.

Откуда?

Спрашивают, значит, пока добивать не будут. Шурик не видел, с кем разговаривает, но предполагал, что это бойцы какого-нибудь СОБРа, или ОМОНа, или какие там у них организации существуют по борьбе с беспорядками?

Из кафе.

Вот дебил! Подразделение какое?

Полковник Степашин. УСБ, Петровка 38.

Шурик нарочно назвался сотрудником управления собственной безопасности, самым ненавистным ментами отделом. Может, хоть удостоверение проверять не будут.

Москва? Чего у нас в Питере?

Не твое дело. Командировка.

Полковник, говоришь? Фамилия знакомая. Не родственник ли того?

А ты сам у него спроси, — отрезал Шурик и поспешно добавил. — Помогите коллегу перевязать.

К нему подошли двое в разгрузках, скрывающих знаки различия, в касках и увешанные оружием. Что это было за оружие — Шурик не знал, да и оружие ли было вообще? Но выглядели парни очень недружелюбно. И главное — человеческого в их глазах было чуть.

О, да он у тебя того! — сказал один, неприятно улыбнувшись. — Жмурик!

И что, бросить его теперь? — поинтересовался Шурик, но тело охранника с плеча не снял, как бы загораживаясь им от ментов.

Иди с ним к Невскому, — сказал другой. — Туда всех стягивают. И быдло, и самих. Разберешься.

Чего, к Исаакию нельзя? — спросил Шурик, подбрасывая на плече тело для удобства.

Понятно, откуда ты, полковник! — переглянулись между собой силовики. — Нельзя. С Невского свяжешься со своей конторой.

Ладно, — согласился Шурик. — Вы там своим передайте, чтоб в меня больше не пуляли.

А ты удостоверением махай! — заржали вояки, и он поспешил двинуться прочь от опасной темы. Что там поняли эти парни, откуда он — пес его знает.

Как пробираться дальше, он себе не представлял. Прохожих, двигающихся с ним в одну сторону, не было. Тем более, навстречу. До Невского — рукой подать. Если сгонят в толпу — не выбраться. Разговорами уже будет не помочь. Бумаги нужны, так нет их. Любой неуравновешенный мент подстрелит и разрешения не спросит.

Вдруг где-то сзади раздались выкрики, топот ног и забухали выстрелы. Шурик постарался прижаться к стене и обнаружил, что из ближайшего электротехнического института на улицу вывалилась целая толпа возбужденных студентов. Бедные студиозусы. Зато внимание отвлекут на себя.

Он сбросил порядком надоевший труп в ближайший подвальный колодец и, не делая резких движений, скользнул к входной двери в кассовый зал кинотеатра «Баррикада», который был последние несколько лет на постоянном ремонте. Дверь оказалась незапертой. Оно, конечно, понятно: работа течет, прорабы ходят, стройка стоит.

Внутри — ни единой души, только пыль и вынесенный хлам из зрительного зала. Шурика это не интересовало, он жаждал пройти весь кинотеатр всквозную и вынырнуть в непуганых дворах питерской старины. Раненное плечо ужасно болело, он просто чувствовал, как надувается опухолью полученный от резиновой пули синяк. Главный выход из кинотеатра, конечно, вел на одну из центральных улиц, этот маршрут его не устраивал. Следовал искать что-нибудь попроще и понезамысловатей.

Чем дальше он двигался по переходам и коридорчикам, тем сильнее было чувство, что где-то крутят кино. Так, во всяком случае, слышалось. И звуки, что было странно, доносились откуда-то снизу, то нарастая, то затухая. Билась посуда, ломалась мебель, невнятная ругань перемежалась с боевыми криками, раздалось даже пару выстрелов. Шурик и не заметил, как негромкий шелест его шагов приглушили ковровые покрытия, обнаруженные под ногами — выглядели они, несмотря на вездесущую пыль, вполне достойно. Во всяком случае, для кинотеатра, который год числящегося в ремонте.

Звуки сделались настолько отчетливыми, что можно было уже разобрать и слова, и интонации. Впрочем, первые были ругательными, а вторые — угрожающими, так что никакого смысла в себе не несли. Зато появилось стойкое ощущение, что это не кино.

Шурик приоткрыл обнаруженную перед ним дверь и увидел в образовавшуюся щель, как где-то снизу за вычурными перилами ограждения происходит массовое побоище. Женщины в элегантных платьях ползают на коленках и пытаются что-то подобрать с пола, мужчины, в пиджаках и галстуках, бьют друг друга чем ни попадя: бильярдными киями, бутылками и просто кулаками.

Ничего другого на ум не приходило, как объявить это помещение каким-то подпольным казино. В свое время все эти игорные заведения в городах были запрещены, вот и открылось новое в двух шагах от центра. Кинотеатр стал ремонтной «баррикадой» на подступах. Ну что же, бывает! Шурик не горел желанием влиться в сражение, он уверовал — есть черный выход.

Так же осторожно прикрыв дверь, он пошел обратно по ковру, намереваясь исследовать некие пропущенные им ответвления. Не удержался — присел в одно из пары кресел, что стояли у стены перед первой развилкой. Хотелось подумать, но не заниматься же этим на ходу. Времени пока было предостаточно.

Едва он сел, кресло взбрыкнуло и укатилось куда-то в одну сторону, Шурик — в другую. Удивляться этому сделалось совершенно невозможно — мощный удар по спине выжег болью весь воздух из легких. Шурик хотел извернуться, как змея, и потереть ушибленное место, но еще один удар, на этот раз поддых, выключил для него свет. Правда, ненадолго. Хрипя кровавыми пузырями и плача, ему удалось-таки впихнуть в себя один глоток воздуха. Потом другой, потом еще один, потом он увидел над собой глаза парня в мышиного цвета форме. Выражение их было уже знакомым.

Ну, что, сука, добегался, — сказали глаза.

Шурик успел удивиться: почему они всех встречных-поперечных называют «суками»? Этим утверждается принадлежность к собачьему племени, или что-то еще? Но нога в серой штанине опять ударила, оборвав ход мыслей. На сей раз ему удалось более-менее сгруппироваться, поэтому последствия были не столь ужасны.

Он пополз к так и оставшейся нераскрытой двери. Человек с глазами добермана пошел следом. Торопиться ему было некуда. Несколько минут назад он просто стоял и ждал, когда же кончится драка внизу, в игорном зале, чтоб собрать потом богатые трофеи. Приоткрывшаяся на несколько секунд рядом с ним дверь позволила теперь коротать оставшееся время с пользой для себя. Не тратя патроны, которые еще пригодятся, он пользовался дубинкой, получая настоящее удовольствие от каждого удачного удара.

Всех вас, уродов, надо в зонах сгноить, — сказал он и пнул ползущего человека ногой.

От пинка Шурик врезался в дверь, вскрыв ее настежь. Что-то типа подсобки, где висели чьи-то халаты, лежали на полках какие-то железяки. Но помещение этим не заканчивалось, еще имелся коридор куда-то вниз, может быть к неким коммуникационным вентилям.

Пока человек в серой форме подходил ближе, Шурик попытался ответить:

Не всех сгноить, а только тех, кто сидит в исправительной колонии номер 3 в Скопинском районе Рязанской области, — сказал он.

Ух ты, какой грамотный! Ну и что — испугать хотел? Так это только в книжках бывает.

Он поднял руку, чтобы снова впечатать свое орудие в Шурика, но почему-то передумал.

Закончить удар помешала то ли вспышка совести, имевшая, вдруг, место, то ли внезапное утомление, как у Лермонтова — «рука бойцов колоть устала», то ли арбалетный болт, появившийся в шее. Судя по тому, что голова «руки карающего государственного гнева» изначально дернулась и неестественно вывернулась, стрела угодила в позвоночник, пробила его и утратила весь свой ударный потенциал. Тело шумно упало навзничь, а поднявшийся по ступенькам откуда-то снизу Иван Вонславович радостно произнес:

Конец ознакомительного фрагмента.