Три белых коня. Конкурсный сборник прозы

Александр Новиков

Вниманию читателей представляется конкурсный сборник литературного конкурса «Три белых коня», проведённого Литературным клубом «Добро» в декабре, январе, феврале 2018—2019 года.

Ирина Тарасенко

За дровами

Зинка была обычной деревенской девчонкой, веселой и заводной. Ни одно дело без нее не обходилось. В салочки на деревьях лучше всех мальчишек играла, в лес за луком — всегда впереди всех тропинку прокладывала, на замерзшем льду пруда в хоккей с мальчишками играла и была лучшим нападающим; на масленицу, когда деревенской детворе колхоз выдавал лошадь с подводой по деревне кататься, всегда вожжи в руках держала. Словом, не девчонка — огонь.

Эта девочка очень нравилась Борюсику. На самом деле, мальчика звали Борей, а Борюсиком, этим смешным и обидным именем его прозвали ребята. Он был светленьким, худеньким и очень высоким, напоминал картошку, которая случайно осталась после зимы в подвале и там выросла несмотря на полное отсутствие солнечного света. Он был тихоней, не любил шумных развлечений, сторонился компаний и веселых игр. Больше всего ему нравилось читать книжки, которые можно было взять в небольшой поселковой библиотеке. Сначала его дразнили, задирали по всякому, а потом надоело, и его просто перестали замечать.

Вот так все бы и продолжалось, если бы не случилась эта небольшая история.

У Зинки погиб отец. Иван Никитич, так его звали, был человеком недюжинной силы. Пошел он как-то с мужиками грузить поваленные деревья — лес к вывозу готовить; в одиночку взялся за комель старой елки и приподнял его, потом побледнел и на землю осел.

Некогда веселая и дружная семья как-то сразу потухла. Зинка и трое ее младших братьев перестали общаться с друзьями, и практически не выходили с участка. Мать целыми днями работала, а дети дома по хозяйству помогали — кормили и убирали скотину, за водой ходили и огородом занимались. Раньше их было не заставить — с друзьями днями пропадали, теперь же наоборот — из дома было не выманить. Зинка очень тяжело переживала потерю отца. Она не просто с подругами перестала общаться, она вообще перестала разговаривать. Не то, чтобы ей сказать было нечего или она не хотела. Просто не могла произнести ни одного слова, как не старалась. Будто немая стала. Так ни единого слова с похорон и не произнесла. А еще, спустя некоторое время, девочка поседела. Ее курчавые длинные волосы — зависть всех деревенских девчонок, стали абсолютно белыми. Мать плакала глядя на дочь, но слезами тут было не помочь. Зинку подстригли покороче и одели на голову платочек. Целый год ее возили к разным врачам, но никто ничего толком понять и уж тем, более помочь, не смог.

Бабульки деревенские советовали матери оставить дочку в покое:

— Не тревожь, Клава, девочку. Немота эта со временем пройдет. Дай срок. Ну а волосы, когда повзрослеет, красить будет. Сейчас все красятся.

Клавдия сделала, как советовали.

Время шло. Братья постепенно отошли от потери отца, стали вести себя, как раньше. Мать работала целыми днями, а по ночам плакала в подушку потихоньку, чтобы дети не слышали. Только у Зины не изменилось ничего. Она словно впала в оцепенение, выйти из которого не могла. В школу она больше не ходила, с прежними друзьями не виделась и…молчала.

Так продолжалось почти два года.

Как-то зимой, мать попросила Зинку съездить за дровами на делянку вместе с Борюсиком на санях и лошади Черныше — в совхозе выписали дубовые хлысты. Ехать было не далеко — около километра, если считать от конца огородов, за которыми сразу начинался лес. Дорога была накатана — в эту зиму по ней уже много раз ездили деревенские. Они обрубали сучки с поваленного сухостоя и подвязывали стволы к саням, а потом волокли их до дома. Там их помечал вызванный для такого случая лесничий специальным молоточком с синей краской. А после уж их пилили на чурбаки и кололи на дрова.

Ребята выехали с утра. Они сидели в санях, смотрели по сторонам на подернутые инеем деревья, на выросшие по сторонам зимней дороги сугробы, на черные стволы деревьев и молчали.

Борюсика сморило. Он заснул. Тем временем сани подъехали к небольшой развилке. Одна дорога вела левее, а другая чуть правее. Обе были хорошо укатаны. Зина было руку протянула — разбудить Борюсика — он-то не в первый раз ехал, дорогу знал, но потом передумала и решила положиться на Черныша — он тут тоже не впервые, часто на нем деревенские на делянку ездили. Лошадь взяла левее, сомнения рассеялись. Борюсик продолжал мирно посапывать. Девочка тоже закрыла глаза — так, на минутку.

Проснулась она от того, что кто-то тряс ее за плечо. Сани продолжали скользить по дороге, рядом сидел заспаный Борюсик и смотрел на нее округлившимися глазами.

Зинка огляделась. Темнело, лес стал гуще, тени от деревьев удлинились.

— Куда же мы заехали, Зина? Делянка-то рядом была совсем?

Боря не рассчитывал получить какой-то ответ, но он был сильно взволнован, и вопрос его был обращен скорее к себе самому. Зинка ничего не могла сказать, она лишь несколько раз подряд быстро пожала плечами. Однако, через пару минут, вспомнив про разветвление дороги, она показала два растопыренных пальца.

— Мы что, в право взяли? На развилке направо ушли? — закричал мальчишка.

Девочка кивнула.

— Что же ты меня не разбудила? Мы же на дальнюю делянку поехали, туда верст десять будет.

Стараясь не показывать растерянности, он остановил лошадь. Нужно было разворачиваться. Но как это проделать на узкой дороге? Лошадь — то развернется, ей много места не надо, а вот что с санями делать? Придется искать место пошире и пытаться развернуть их в ручную.

Между тем смеркалось, солнце вот-вот должно было закатиться за верхушки деревьев. А когда стемнеет, на промысел выйдет лесная живность. Что за «живность» обитала в их лесах ребята отлично знали. Они часто видели горящие глаза позади засыпанных снегом огородов и слышали протяжный, леденящий душу вой. Это из-за нее, из-за этой «живности» родители категорически запрещали ночью выходить на двор и ставили в коридоре ведро. Эта «живность» частенько выманивала их деревенских собак к лесу и утоляла их мясом свой голод. Имя этой «живности» мальчик боялся произнести вслух, но оно и так было слишком очевидно. Лошадь начинала волноваться — прядала ушами и тихо, но часто ржала.

Побледневшая от страха Зинка сидела в санях, не в силах пошевелиться. Борюсик знал — паниковать нельзя — пропадешь. Если паника охватит — перестанешь соображать, руки перестанут слушаться и не будет слушаться лошадь — уж она-то хорошо понимает твое состояние. Мальчик глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз.

— Пока место найдем и сани развернем, время пройдет, совсем стемнеет. Что делать будем? Давай решать, только быстро.

Девочка смотрела на него в растерянности, губы ее дрожали. До нее дошло, в какую переделку они попали.

— Ну же. Давай решать, — настаивал Борюсик.

Тут произошло странное и неожиданное. Зинка, которая за два года слова не сказала, подняла на мальчика глаза и тихо прошептала: — «Сам решай. Я виновата. Давай делать, как ты решишь».

— Сам-сам, передразнил мальчик. Он был удивлен и страшно обрадован, что Зинка заговорила, но виду не подал.

Прошло еще несколько минут.

— Вылезай, — обратился он к Зинке, стараясь сделать свой голос как можно более спокойным, — будешь мне помогать.

Выпрячь лошадь оказалось делом не простым. Справиться быстро не удавалось. Прошло время, прежде чем Черныша освободили от упряжи. Борис едва удерживал его за гриву, гладил и пытался успокоить.

— Не успеваем мы развернуться. Сейчас стемнеет, сожрут нас вместе с лошадью. Отпускаем ее назад, в деревню. Она напугана сильно, волка чует. Галопом домой побежит. Повезет — доберется. А в деревне лошадь без нас увидят — сразу поймут, что случилось что-то. На помощь придут. Может, хоть утром. По следам догадаются, куда мы свернули. Если только снег ночью не пойдет.

— А мы где будем?

— Разберемся, — ответил Борюсик и хлестанул лошадь по крупу вожжами. — Домой, домой!

Черныш не заставил повторять команду, он во весь опор помчался по дороге. Может, он понимал своим лошадиным чутьем, что должен во чтобы то ни стало успеть до темноты, если хотел выбраться живым.

— Ну вот, теперь давай дальше думать, — обратился мальчик к Зине. Что предлагаешь?

— Предлагаю в сани забраться.

— Там — то нас быстренько достанут. Не годится. Дальше думай!

— Давай на дерево залезем.

— Вот это правильно. Сучки только у сосен высоковато, а до дубовника мы не доехали. Надо как-нибудь до первого сучка дотянуться.

— Сани надо на бок поставить. До дерева дотащить и подставить. На сани залезем и до сука дотянемся.

— Молодец, Зина!

Теперь оставалось найти подходящее дерево. Найти его было не сложно. Сложно оказалось подтянуть к нему сани и завалить их на бок.

Валенки набрали снега, сугробы были чуть не по пояс, и одежда вскоре подмокла и сделалась тяжелой. Тащить сани между кустами и стволами деревьев было делом непростым. Ребята запыхались, выбились из сил.

Наконец-то сани кое-как были поставлены на бок, и ребятам удалось прислонить их к стволу толстой, разлапистой сосны. Борюсик подсадил Зинку и залез сам на самую нижнюю, толстую ветку. Они отдышались. Почти совсем стемнело. На небе появились первые звезды.

— Давай залезай выше. Над нами три толстых сучка, почти из одного места растут. Там можно поудобнее сесть и к стволу прислониться. А я пойду лапника наломаю.

Борюсик спрыгнул на землю, пошел обламывать пушистые ветки у сосенок, до которых смог дотянуться. Вскоре он вернулся к из дереву с целой охапкой. Достав из саней веревку, он связал их потуже и полез с вязанкой на дерево.

— Давай, садись поудобнее. Ногами упрись в нижние сучья, спиной к стволу. Займи удобную позицию, чтобы можно ногами двигать по одной, когда затекут или замерзнут. Только спать нельзя, а то вниз свалимся.

Борюсик разделил связанный хвойник на две части. Одну проложил между Зинкиной спиной и стволом, а другой закрыл ее сверху.

— Так теплее будет. Неизвестно, сколько сидеть придется. Держись крепче.

— Давай тогда разговаривать, — предложила Зинка.

— Давай. Но только я сперва привяжу тебя к стволу, на всякий случай.

Мальчик снял солдатский ремень, которым был застегнут его полушубок и обхватил им ствол и девочку.

— Так надежнее будет.

— Ты обо мне так заботишься, прямо как старший брат. Или отец.

— Но ты же девочка, а я мужчина, хоть и Борюсик.

Стало совсем темно, и только высокие маленькие звездочки отбрасывали холодный синеватый свет на сугробы и снежные шапки, разбросанные по деревьям. Тихо было необыкновенно. Такой глубокой и всеобъемлющей тишины Зине никогда слышать не приходилось. В деревне ночью тоже очень тихо, но совсем не так. Все равно какие-то звуки присутствуют — то собака залает, то корова во сне вздохнет, да так, что в доме слышно, то куры заквохчут, разбуженные чем-то, то свинья захрюкает. Жизнь и ночью продолжалась и давала о себе знать. А тут было какое-то неживое безмолвие, страшно от этого становилось.

Однако, продолжалось это недолго. Прямо над ними громко и пронзительно заплакала птица, как человек, как ребенок.

— Сыч, наверное, — прошептал мальчик. Потом птица захлопала крыльями, но не улетела. Она продолжала сидеть на том же месте. Где-то вдалеке заухало.

— А это сова?

— Точно.

Лес оживал к неведомой ночной жизни, и была она теперь не «там, в лесу», а тут, рядом, и ребята становились ее частью. То тут, то там раздавался хруст, поскрипывали стволы деревьев, снежные шапки неожиданно падали с веток, будто деревья отряхивались, чтобы не стоять под их тяжестью.

Вдалеке, между стволами сосен запрыгали огоньки. Они бесшумно передвигались и становились все ближе и ближе, а сквозь темноту двигались какие-то неясные теней.

Зинка схватила Борюсика за руку.

— Да, это волки нас почуяли. Даже лапник не помог запах отбить. Их не обманешь, прошептал мальчик.

— Страшно.

— Они нас не достанут, не бойся. Нам с тобой главное не замерзнуть и утра дождаться. Самое страшное — это заснуть на морозе.

Время текло очень медленно. Борюсик не давал девочке заснуть. Наверное, он боялся, что она с ветки соскользнет, хоть и прихватил он ее ремнем к стволу. А может он боялся, что она замерзнет, во сне ведь человек быстрее остывает. Поэтому он тормошил Зинку, заставлял ногами слегка по сучку топать, пальцы в кулак сжимать, разжимать, мышцы поочередно напрягать, как в йоговской гимнастике. А еще он постоянно заставлял ее разговаривать, а когда уже говорить было не о чем — просил книжки любимые пересказывать и стихи читать, какие в голову приходили.

Однако, ночной мороз сделал свое дело — ни ног ни рук ребята вскоре уже не чувствовали, и не представляли, как они дождутся рассвета.

— У меня уши ничего не чувствуют!

— Три их руками посильнее.

Мальчик снял с себя ушанку и одел ее Зинке вместо ее вязаной шапочки.

Вскоре они начинали «клевать носами».

Они уже практически спали, когда вдалеке задрожали блики света. Они становились все ближе и ближе. Послышались сигналы машин, отдаленные крики людей.

Борюсик непослушными руками затормошил Зинку.

— Давай кричать. Нас ищут, на машинах едут! Добежал наш Черныш!

Зинка медленно подняла отяжелевшие веки, пытаясь выбраться из своего сна, слабо улыбнулась, но голова ее тут же безвольно упала на грудь. Борюсик привстал на сучке и заорал, что есть мочи. Он кричал долго, не переставая, пока не осип. Его услышали. Вскоре сосну, на которой нашли убежище ребята, выхватил свет фар машин.

***

Вот так закончилась эта неудачная поездка в лес за дровами. Ребята сильно простыли и долго болели. Борюсику не повезло — он отморозил уши, пришлось делать операцию.

Зинка поправилась. Все были несказанно рады тому, что она заговорила и постепенно вернулась к своей обычной жизни.

После того, что случилось в лесу, ребята изменили свое отношение к Борюсику, его стали уважать и воспринимать его таким, какой он был. Вот только Борисом его никто так и не называл, продолжали звать Борюсиком, а он перестал обижался на это. Ведь дело не в имени!