Метель

Александр Перемышлин

Проснуться в новом мире, не помня ничего, что было до… Но почему сны и видения несут информацию о совсем далеких, невозможных временах? Герою предстоит спуститься в глубины подсознания, в иной мир, полный образов и тайн, чтобы понять, зачем он оказался в столь странной реальности, где человечество вынуждено каждый день бороться с вечной метелью за свою жизнь…Невероятное шаманское путешествие безымянного героя и читателя к нашим общим истокам основано на авторском исследовании фольклора.

Глава 4

Холодная поверхность окна заставляла плечо отдергиваться при каждом соприкосновении. Я сидел на полу в углу комнаты, рядом с этой огромной стеклянной стеной, глядя на спящий снежный мир, укутанный в сумрак. Где-то за горизонтом солнце уже начало свое неторопливое восхождение, но это было едва заметно по медленно меняющемуся оттенку тяжелых туч от черного до темного индиго.

Снег, валивший с неба всю ночь, прекратился, и воздух стал сырым и чистым. Впервые за почти неделю моего пребывания в этой жизни мне захотелось впустить его морозный поток в свои несчастные легкие. Будто один леденящий вдох мог как-то поспособствовать моему выздоровлению.

Меня разбудила ноющая боль в запястье, словно призрак потянул за руку. Призраки… каждая ночь насыщена ими. Мне видятся вещи, которых я не понимаю. Они наполняют меня сомнениями и вопросами, на которые я просто не могу найти ответов в яви. Потому, что действительность была еще хуже. Я даже не знал, откуда начинать свои поиски и в каком направлении двигаться. И чувство, что я вот-вот проснусь от той реальности, в которой оказался, не покидало меня ни на секунду. Забавный сон, который затмевает весь твой разум, и когда ты хочешь очнуться, он снова затягивает тебя в свой липкий мир. Будто тебе не хватает еще одного увиденного сюжета, всего одной сцены, маленькой части, чтобы сложить из кусочков свой билет на волю.

Открыв глаза, я обнаружил себя на полу — снова упал с кровати во сне, даже не заметив этого. Огонь в камине еле слышно трещал, аккомпанируя гулу ветра в вентиляции. Отбрасываемые тени мирно ожидали моего пробуждения. Поднимаясь, я задел ногой маленькую склянку из-под тошнотворного зелья врача, отчего она покатилась в сторону окна.

Я не мог больше спать, как и не мог больше находиться в этой тесной и душной комнате. Тени смотрели на меня, давя своими вопросами, а стены комнаты с деревянной отделкой все больше напоминали огромных размеров гроб. Досада горьким комом поднималась к горлу, мешая дышать и здраво мыслить. Мне захотелось бежать из своего заточения: выломать запертую дверь, разбить дразнящее окно, сделать хоть что-нибудь ради свободы!

От нахлынувшей ярости я вскочил на ноги. Я уничтожу эту клетку! Но от первого же шага ноги сами собой подкосились, и я рухнул на пол. Тени дернулись, будто захихикав над моими онемевшими конечностями, и я в гневе ударил кулаком по полу.

Удар был столь сильным, что боль молниеносно отразилась в плече и затылке. Разбитый, я сел, оперевшись спиной о кровать. Сгибая-разгибая кулак, я удивлялся своей глупости и агрессивности. «Лишь эмоции, парень, лишь злость… Все будет хорошо…»

Мои ноги… Доктор не знал об этом: они болели с тех самых пор, как меня заперли в этой проклятой комнате. Возможно, боль была и раньше, но все, что происходило до комнаты, представлялось мне весьма смутно. Мой мир по-настоящему начался с широкой кровати и толстых одеял, камина и запертой двери. Прочее оставалось лишь сном, который был практически неотличим от яви. И кто знает, может, пейзаж за окном — лишь картинка, рисуемая моим потерянным воображением?

Я не говорил о своей боли и никак не выказывал ее все это время из-за боязни показаться совсем беззащитным. Мне не хотелось, чтобы Доктор знал, что я даже уйти далеко не могу. Это была даже не боль, скорее слабость. Ноги не желали носить мое тело, и стоило больших трудов скрывать данный факт. Надо отдать себе должное: из-за своей игры перед врачом, мне приходилось усилием воли передвигаться по комнате, тем самым тренируя конечности. И, кажется, результаты были неплохими — за шесть дней я практически заново научился ходить.

С одной стороны, это меня радовало — совсем скоро я смогу выбраться из своей темницы. Но само слово «скоро» все же больше огорчало. Ведь «скоро» — это «когда-нибудь», одновременно и неопределенность, и ожидание. Хватит ли терпения?

Я встал на четвереньки, затем поднялся на ноги, и, собрав волю в кулак, начал движение. Шаг, второй, третий, левая нога онемела, четвертый, пятый, мышцы начали гореть, шестой… седьмой… Еще один шаг, и я оказался у окна.

Живот по-прежнему болел, обещая, что это ощущение будет со мной постоянно. Возможно, я даже смогу к нему привыкнуть. Словно в ответ, кишечник злобно заурчал, что слегка насмешило меня. «Видишь, мы с тобой уже общаемся!» — пробубнил я, на что живот выдал мне свой недовольный рык.

Я опустился на пол и отполз в угол комнаты вдоль окна, куда откатилась пустая склянка. Ее поверхность поблескивала в темноте, отражая неровный красноватый свет огня в камине. Во мраке еще не начавшегося утра она выглядела даже более жуткой. Источник моих новых сомнений и причина ворчания кишечника. Маленький оформленный кусочек стекла, решающий мое будущее.

«Это — яд!» — сказала змеедева во сне. Стоит ли ей верить?

«Не пей!» — отразилось в моем животе.

Мог ли я решить, что с этим делать? Если реальность была продолжением сна, то мне следовало идти за сюжетом, не так ли? Или же здесь нужно остановиться и понять, что ничего хорошего вокруг происходящее принести не может и лишь затягивает меня в свой неведомый сценарий для, опять же, неизвестных мне целей? Проснусь я в конце или же погибну? Или разницы уже не существует? Мысли сплетались во все больший узел.

Успокаивая ушибленную руку, я тронул холодную поверхность окна. Свобода, простирающаяся за ним, была жестокой и убийственной. Ледяная стихия, не щадящая ничего вокруг. Засыпанный снегом мир и живущее на его задворках поколение, к которому я даже не хотел себя причислять. Я не такой, я не отсюда. Я хочу домой!

Наливающийся пурпуром горизонт, показал первые оттенки просыпающегося солнца — кровавые трещины в облачном покрове. Словно окошки между мирами. Там, за тучами, все еще были возможны яркие природные цвета, полные жизни и восторга. Багровое небо дразнило меня сквозь неровные щели, давало надежду и одновременно отбирало ее своей недостижимостью. Я будто находился на границе двух вселенных: в той, что была темна и непонятна, я очнулся шесть дней назад, а от вида другой, далекой и прекрасной, на глаза наворачивались слезы.

Сияние становилось все ярче, и в каждом новом оттенке сердце обретало радость. Я мог смотреть на световое представление бесконечно, уходя все глубже в свои размышления и находя там все больше несоответствий действительности. Пальцы без конца теребили стеклянный пузырек, кожа впитывала столь редкие лучи восходящего светила.

— Что же ты сидишь у окна совсем раздетый! — внезапно выдернул меня из оцепенения возмущенный крик доктора.

Он стоял рядом с распахнутой дверью с выражением сильного негодования на лице. Врач стремительно направился ко мне, хватая на ходу одеяло с кровати. Мне хотелось парировать его выпад, но губы не шевелились. Я только сейчас понял, что совсем замерз.

Могу представить, какой ужас испытал доктор, видя своего пациента, недавно вытащенного из-под снега, забившимся в холодный угол и пренебрегшим всякими правилами выздоровления.

— На полу! У окна! — не унимался врач, поднимая меня на ноги и укутывая в одеяло. — Ты решил, видимо, совсем добить себя!

Где-то из глубин памяти всплыла шутка про «Священного быка», потянувшая за собой понимание гнева доктора. Я был очень ценным товаром, меня нужно беречь и лечить… Рука крепко сжала склянку. Лечить? Или травить? Видя, как доктор заботливо пытается согреть меня, я усомнился в доверии к самому себе. Этот человек старается меня спасти, а я вместо благодарности выдумывал коварные планы, стоящие за обычной заботой. Мне было легче поверить мифической змеиной девушке из бредового сна, чем простому человеку, из-за которого я все еще не сгинул?

Стыд подталкивал меня попросить прощения за небрежность, но вместо этого я произнес:

— А почему мне снится лето?

Доктор даже не сразу услышал меня, продолжая ругать. Вопрос медленно крался сквозь его уши к мозгу, создавая связи и подгоняя шаблоны. Спустя несколько секунд врач замер и отстранился. Его серьезный прищур окинул мое бледное лицо, брови нахмурились.

— Прости, что? — наконец, произнес он.

Я так же выдержал несколько секунд, пытаясь создать барьер между нами, сам не зная, для чего.

— Лето. Зелень. Солнце. Тепло. Мне все это снится.

Лицо доктора еще больше помрачнело. Глаза бегали в соответствии с метанием мыслей в голове. Признаться, я и сам был удивлен своим вопросом. Не самим фактом его возникновения, а тем существом, которое задало его. Нечто довольно жестокое, ведь ему нравилось наблюдать за неуверенностью, охватившей доктора. Он растерялся, и я этим явно наслаждался.

— Может быть, дело в картине над камином? Там лес нарисован, — доктор потянулся за спасительной мыслью. Но я лишь безмолвно покачал головой.

Врач и сам понимал, что это слабая версия. Да, на картине был изображен зеленый солнечный лес. Но маленькая картинка не может развиться в ощущение солнечного тепла на коже во сне, если ты живешь в снежном мире.

— А еще океаны и птицы, — спокойно продолжил я, ввергая врача в новую пучину растерянности. — Они тоже на картине?

В полной тишине комнаты существо внутри меня вдруг начало расти, забирая остатки моего разума. Я буквально каждой клеткой стал ощущать невероятный прилив сил, возвышающий меня над врачом. Мои ноги были крепки, как никогда, а ум кристально чист. Пьянящее чувство вседозволенности требовало от меня действий. Оттолкнуть Дока и выйти вон из комнаты. Мне следовало бы одернуть себя и спросить, что тут происходит, но после всего, что я вытерпел, беспомощно валясь на кровати, без воли даже подняться, страдая от болей, мне совершенно не хотелось снова приходить в себя, если это подразумевало слабость и нерешительность.

Я смотрел на доктора обжигающим взглядом, чего он заметно испугался. И в его глазах я уловил что-то очень знакомое. Сцена из недавнего прошлого, когда меня впервые привели к нему на осмотр. Я начал вспоминать…

— У тебя жар, — коротко сказал врач. — Присядь.

Но мне не хотелось сидеть. Я стоял, как вкопанный, на своих сильных ногах.

— Я сказал тебе сесть! — с силой толкнул меня доктор, опрокинув на кровать.

Вся моя мощь мгновенно разбилась о постель, оставив худое тело на простыне. Я даже не успел отреагировать, а доктор уже вкалывал мне какой-то препарат.

— Сейчас полегчает, — спокойно произнес он. — Ты дезориентирован, замерз, напуган. Потерпи, это пройдет.

Его голос, монотонно проговаривающий слова, успокаивающе действовал на мое потерявшееся сознание. Я верил ему. И лишь остатки памяти об испытанной только что силе удерживали меня на пределе осторожности. Врач усмирял, объяснял, что происходит. Или же программировал мое поведение?

От противоречий голова готова была взорваться, и я зарычал. Не как человек, но как отчаявшийся зверь. Протяжный дикий вопль прервал причитания доктора.

— Хватит! — наконец обессиленно выдохнул я. — Прекрати.

Мне не хватило дыхания, чтобы произнести последнее слово, и все мои слова слились в усталый смех.

— Ах, ты ж хитрец… — хрипло протянул я, косясь на доктора.

Врач сел рядом со мной, по-отечески положил руку на мою голову, и искренне посочувствовал моему положению, скривив лицо.

— Что такое? — жалобно произнес он. — Что с тобой?

Тепло от его ладони растекалось по моему организму, принося покой и безопасность. И я был благодарен этому человеку за все.

— Я не могу убежать, Док. Не могу…

***

Темнота была довольно долгой. Пару часов не происходило ровным счетом ничего. Один лишь мрак и давящий покой. Но чем ближе подкрадывался момент пробуждения, тем больше ощущений всплывали из памяти. Сквозь вязкую тьму я чувствовал липкий снег, готовый обратиться дождем в любой момент; он хлестал меня по лицу, за что-то ненавидя. Он был повсюду и нигде одновременно. Сердце сжималось от ощущения безысходности и несправедливости… Но яркие лучи солнца, гуляющие по векам, заставили проснуться, вернуться в светлую реальность. Закрываясь от света, я перекатился на бок и с удивлением обнаружил прекрасное лицо, с любопытством глядящее на меня.

Золотые волосы, слегка завиваясь, падали на одетые в белый врачебный халат плечи. Нежные руки были сложены на коленях. Девушка встревожилась от моего пробуждения и, стыдясь, стала прятать свои голубые глаза, еще недавно, видимо, исследующие меня.

Не осознавая, где я и кто передо мной, я рефлекторно улыбнулся солнечной незнакомке. И, видимо, это было не так изящно, как я себе мог бы представить, потому что девушка не смогла сдержать хохот.

«О, да, мужик, ты неотразим», — иронично подумал я. Но судя по тому, что моя спутница залилась еще большим смехом, я произнес это вслух.

— Раз уж так пошло, не могла бы ты помочь мне подняться? — словно с похмелья, обратился я к ней, рассчитывая на мгновенный положительный ответ, но незнакомка лишь дернула одной бровью, громко выдохнула, плеснула руками и вышла из комнаты.

«И птичка упорхнула», — проговорил я в подушку.

Отходить от снотворного или успокоительного (или что мне вколол Док?) было тяжело. Тело не слушало приказы мозга, который напоминал сейчас маленького зануду с рупором, безуспешно, что есть силы, кричащего на неорганизованную толпу чувств, не желающих ему повиноваться.

Спустя несколько бесконечных минут в мире, вдруг потерявшем счет времени, когда нос уже начал болеть от давления в подушку, я решил заставить себя перекатиться на спину. Комната перевернулась, и мой взгляд устремился в белый потолок. Врачебный кабинет… разумеется.

— Логово монстра! — прохрипел словно не мой голос.

— Вот как ты обо мне думаешь?! — донеслось удивление доктора.

— Черт, Док, — я медленно оторвал голову от подушки. — Я думал, тебя тут нет… Ушел куда-нибудь… Точить ножи, разводить костры… Варить яды…

Доктор старательно делал вид, что не замечает моего настроения и нелепых фраз. И меня это только раздражало. Хоть бы одну эмоцию выдал! Как тогда, когда впервые…

— Ты же боишься меня! — перевел я свои размышления в речь.

— С чего бы?

— Хех, неееет. Боишься! Я помню! — я произнес это так, будто воспоминания — это мое главное оружие против всего мира.

— И что же ты помнишь? — голос Дока был неестественно спокоен.

— Твой страх! — я сделал усилие и, отыскав доктора, посмотрел ему прямо в глаза. Будто зрительный контакт сможет вернуть мне те ощущения, когда мы взаимно тонули друг в друге во время первого осмотра. Но сейчас этого не происходило. Более того, мое поведение веселило старика.

Но я-то действительно помнил! Тот короткий миг в комнате, когда тело готово было взлететь от распирающей изнутри энергии, прояснил воспоминания первого дня моего пребывания здесь. Их было не так много, но зато они стали четче. Детали, лица, слова — все то, что мне еще предстояло анализировать.

— Конечно, я тебя боюсь, — сел ко мне на больничную койку Док. — Явился неизвестно откуда, не помнишь ничего, проявляешь необоснованную агрессию. Есть повод волноваться.

Логичный сукин сын! Врач был неприятно убедителен.

— Я говорю о другом…. — на этом месте меня вновь содрогнуло от волны воспоминаний. — А как ты это делаешь?!

— Что?

— От твоих рук исходит такая энергия! Тепло, электричество. Я же помню! — в очередной раз вооружился я этим словом.

Врач не хотел объяснять, но понимал, что деваться ему некуда.

— Я учился кое-каким практикам, — единственное, что сказал он, будто веря, что его ответ вполне себе исчерпывающий.

В кабинет вошла моя солнечная незнакомка. В ее руках лежал поднос с едой. С долгожданной едой! Голод просто выл во мне, подобно ветру за окном. Едва переступив порог комнаты, она тут же заулыбалась, заставляя меня испытывать… кажется, это было стеснение.

Доктор, скорей всего, наказал ей следить за мной и принести еды по пробуждении. Но сейчас он видел нашу взаимную реакцию и не удержался от комментария:

— Ты смотри, как раскраснелся! — начал он еще больше топить меня в океане стыда. — Девушек что ли ни разу не видел?

Я старался выглядеть серьезным и оскорбленным одновременно:

— Меня только что откопали из-под снега!

Доктор улыбнулся моей попытке, одобрительно кивнув головой. Мне же показалось, что он готов уже закопать меня обратно, если я продолжу вести себя так нестабильно.

— Прости меня, Док, — опустил я голову. — Я сам не свой.

Вместо слов, врач похлопал меня по плечу. Он прекрасно понимал, что даже эта фраза не может описать моего состояния. Ведь возникает вопрос, а какой я, когда «свой»?

— Надо было раньше тебя выпустить из комнаты, — хотел ответно извиниться Док, но меня увлекли воспоминания, только что проявленные во сне, поэтому я перестал его слушать.

Снег, ветер… Откуда этот сюжет? От моего пребывания на окраине города? Снег падает на лицо, обжигая кожу…

В голове рисовалась картина идущего человека. Вокруг простиралась ночь, а классические черные брюки и белая рубашка совсем не согревали. Всюду неистово кружил снег, на волосах — изморось. Галстук то и дело стремился улететь вместе с порывами ветра. Замерзшие ноги, одетые в легкую обувь, ступали по холодному асфальту. И мне стало очень жалко этого человека. Он гордо держался, несмотря на снежную атаку, нещадно хлеставшую его щеки, покрытые мелкой щетиной, но опущенные плечи и полные досады глаза выдавали его усталость.

— Ау! Ты где? — послышался сквозь видение голос доктора. Я пытался отмахнуться от него, но картина бредущего сквозь снег парня начала таять, возвращая меня обратно, и это заметно разозлило меня.

Док, почуяв мою возможную буйную реакцию на его вмешательство, предусмотрительно сделал шаг назад, но я только потряс тяжелой головой, разгоняя туман видения. Удивляться ему у меня не было сил, слишком эмоциональным выдался день… Истощающим. Видение уступило место сознанию, спрятавшись в темных коридорах мозговых извилин, в комнате снова стало светло. На меня смотрели два вопросительных лица.

Молодая помощница доктора с недоверием в голосе спросила:

— И часто с ним такое?

— Сегодня у него какое-то обострение, — ответил ей врач.

Меня задевало то, что они общались так, словно меня тут не было.

— Я вам еще покажу, что такое обострение, — проворчал сам себе под нос.

— Бу-бу-бу, — передразнила меня девушка, выбив из колеи.

Захотелось и ударить ее, и рассмеяться одновременно. Я выбрал глупое молчание.

— Вот твоя порция еды, — радостно заговорил Док, — а вот и еще одно лекарство.

Врач достал очередную склянку с чем-то мутным внутри.

— Это что за отрава?! — внезапно выпалил я от одного только вида лекарства.

— Ты просто пей и не болтай, — был мне ответ.

Я поднял обе руки, сдаваясь, после чего принял поднос с горячей едой, один запах которой набивал рот жадной слюной. И это, пожалуй, был лучший момент за сегодняшний день.

— Ах, да, чуть не забыл. Вот, нашел для тебя. Хотел вручить утром, но…

Доктор вытащил из своей сумки небольшую по размеру, но толстую книгу. Ее матовая поверхность поглощала свет ламп. Я принял подарок от врача и начал вертеть его. Сине-серая обложка не содержала никакой информации, кроме единственного символа — перекрестья нескольких линий: длинная ось, заканчивающаяся разветвлением на три части, и пересекающие ее две симметрично изогнутые линии. Знак в своей простой условной манере напоминал одновременно несколько фигур: и дерево, и какое-то страшное живое существо, и насекомое, и еще что-то… Не самая привлекательная картинка для лицевой стороны книги. В правом верхнем углу книги приводилось имя автора — Михаил Гривин.

Я вопросительно поднял глаза на Доктора.

— Михаил?

— Ага, отец Михалыча… — загадочно подмигнул мне доктор и направился к выходу. Вслед за ним вышла и его белокурая помощница.

Оставшись в одиночестве, я провел пальцами по ровной поверхности книги и перевернул ее. На тыльной стороне оказался еще один символ — закручивающаяся спираль… Вернее лабиринт или нечто подобное. Ниже давалась короткая аннотация, которую я не стал читать: узнаю содержание книги из самой книги, а не благодаря рекламному тексту. Меня охватил невероятный трепет. Подарок Доктора заставил мои руки дрожать. И это было еще одной загадкой. Но хотя бы здесь я был уверен, что смогу найти ответ внутри книги.

Открыв ее, я попал на авантитул, повторяющий название книги в виде непонятного символа и имя автора, которое вновь заставило меня содрогнуться. Ниже я увидел логотип издательства и указание на город, в котором была напечатана книга, — Сидней, Австралия.

Так вот, что делали родители Михалыча здесь, в Сиднее! Михаил Гривин приехал сюда из России, чтобы издать на английском языке свою книгу.

По коже пробежал мороз от надвигающихся мыслей. Писатель со своей женой прибыли в столь далекую для них страну, чтобы чем-то поделиться с местными, думая о будущем, и, наверное, волнуясь. Но здесь их настигла катастрофа, навсегда изменившая мир. Амбиции, планы… все ушло в небытие. Лишь кучка везунчиков в заснеженном городе.

Мне вдруг стал окончательно понятен простой и драматический порыв Мыхалыча оставить имя отца в качестве своего — все, что осталось от никогда не виденной родины.

Не в силах больше думать об этом, я перевернул страницу и начал читать то, что было озаглавлено как «Предисловие»:

«Однажды в детстве я услышал фразу, которая на тот момент показалась мне странной: «чтобы увидеть суть, надо сорвать личину», — начинался текст книги. — Это сказал соседский парень, которого крестили в тот день. Крестили не формально, как теперь, а по-настоящему: со смертью, катабасисом и воскрешением. Уже тогда я слышал о столь важных понятиях, как «Судьба», «Счастье», «Предназначение», которые выражались игрой «сути» и ее многочисленных «ликов».

А еще неподалеку от нашей деревни находилась маленькая церквушка, входить в которую было запрещено почти всегда. Но каждый житель рано или поздно в нее попадал. Старики пугали нас, «любопытных Варвар», что, мол, там живет Баба Яга, и если к ней прийти без спроса, то посадит в печь и сожжет.

Я тогда не знал, что это лишь язык образов, речь сказителей и шаманов, оттого боялся даже близко подходить к противоположному берегу реки, за которой на холме возвышалась ветхая церковь. Сколько ей было лет, никто не знал. «Стояла тут всегда», — говорила бабка. И действительно, каменная кладка стен, странный, не похожий на прочие, крест на маковке, и какая-то зловещая аура так и говорили о невероятной древности строения.

Чувствуется она и сейчас, когда я пишу эти строки, чувствовалась и тогда, когда меня крестили в ней. Крестили не так, как сейчас, а по-настоящему…

Внутри церквушки, помню, висели на стенах иконы: все святые на одно лицо. Похожие позы, похожие жесты, одинаковые одежды. И даже не было подписей, кто есть кто. Но лица и не были важны для жителей нашей деревни, ведь они знали, что любое из них являлось «Им». И этот «Он», выраженный множеством, был единственной возможной религией. Даже не религией, а образом мышления…»

Я перевернул страницу и увидел рисунок. Подпись гласила «Иисус Пантократор». Евангелие в одной руке, благословляющий жест пальцами другой руки. А Михаил продолжал свой рассказ:

«Икона — это изображение лика какого-нибудь Святого или же самого Спасителя. Иконы писались затем, чтобы стать посредниками между Божественным миром и земным. Молясь перед иконой, мы направляем наши просьбы тому, кто изображен на ней. Но если для Бабули не было разницы, кто там изображен (выделяла от прочих она только Марию), то что же делать с адресатом молитв? Кто на «той стороне провода»?

Слово Икона (Icon) произошло от греческого «εἰκών», что означает «фигуру, образ, подобие, портрет; отражение; личное описание; сходство, видимость, фантом; узор, архетип», и происходит в свою очередь от «ἔοικα» — «быть похожим, выглядеть как, казаться, представляться вероятным, быть целесообразным для, уместным, верным, разумным».

Между тем, в русском языке есть слово с тем же корнем. Это коротенькое «Як» или «Яко», применяемое в значениях «как, каким образом; какой, каковой, равно что; ибо, понеже, поелику, потому что, так как; якобы, словно, как будто».

Из чего видно, что суть Иконы заключена в сравнении. Икона — это то, что выглядит как что-то, похоже, подобно, а если быть точнее, то является ПОДХОДЯЩИМ!

То есть Икона — это некий компромисс, договор между Явью и теми нематериальными понятиями, которые хотят выразить кистью. Ведь Божественное никогда не было «из нашего мира». Это идеи, а Икона — это попытка отобразить нечто абстрактное в определенной фиксированной форме, совсем как мы довольно условно рисуем на листе бумаги схематичное изображение какой-либо идеи, комментируя словами: «ДОПУСТИМ, это шкаф/гараж/дерево и т.д.». Мы так делаем, когда хотим что-то объяснить другим. Рука так и тянется нарисовать СХЕМУ и показать наглядно.

Можно нарисовать всю схему простыми прямоугольниками, устно указав или подписав их назначение, а можно проявить чуточку фантазии и попытаться в простейших формах отразить хоть какие-нибудь элементы (атрибуты), делающие наши «прямоугольники» похожими на то, что под ними подразумевается.

Посмотрите на различных «идолов» по всему свету. Где-то это просто глыбы бесформенных камней — совсем, как наши «прямоугольники», а где-то мы видим настоящие произведения искусства, ныне оцениваемые в шестизначные суммы денежного эквивалента.

Но как бы они не выглядели, для древнего человека они составляли одинаковую ценность — ЗНАКИ, отображающие некий смысл, СОЕДИНЯЮЩИЕ идеальный мир (замысел) и реальный. Знаки — это переводчики божественного языка на человеческий.

Порфирий в «Жизни Пифагора» очень точно описал их как инструменты, при помощи которых учителя грамматики и геометрии изображают то, что бестелесно и необъятно — первообразы и первоначала. То есть, выражая звук, учитель рисует букву, выражая космические законы, пифагореец рисовал цифры.

Вот так и вся жизнь, вся Явь состоит из таких же «знаков», выражающих Первообразы. Человек, вследствие своей телесной природы, не может напрямую их видеть. Но он может ежедневно наблюдать их через Вещи (от слова «явь, thing, φύσις» и еще более древнего корня «θ»), природу, ощущать их на уровне эмоций, постигать умом. Явь, на самом деле, может научить всему, привести к Богу. Надо только не забывать, что за каждым «знаком» прячутся необъятные просторы божественного.

Как говорил шаман и философ племени сиу Эхака Сапа, мир вокруг есть творение Великого Духа, который пребывает внутри всего: деревьев, трав, рек, гор, животных и птиц. Но он превыше их всех, как и выше человека.

Цифры, буквы, символы, иероглифы — это, по сути, такие же Иконы, хоть и написаны не по церковным канонам, а по более емким и глубинным соображениям, поскольку служат не религиозной цели, а всеобщей духовной коммуникации, выражая широкие идеи. Вот их-то как раз и хотела меня научить видеть бабка.

Эти «Иконы» предназначены для наших глаз, отсюда вытекает слово «ОКО (öga, oog, auge, ēaġe, eye, ee; oculus, ὄσσε, акши)», имеющее тот же корень, что и «εἰκών». Как говорят в народе, «Видит око далеко, а думка еще дальше». Око видит какую-то определенную, укладывающуюся в нашем мозгу модель этого мира. Показывает нам мир через сложные трехмерные знаки, схематично отражающие идеальный «Божий замысел».

И если на иконе, например, изображен Христос Пантократор, это еще не значит, что создатель этого Знака показывает нам именно человека по имени Иисус… А если мы видим перед собой в лесу Дерево, то это еще не значит, что его Создатель показывает нам только лишь дерево».

Я закрыл книгу и долго смотрел на изображение лабиринта на тыльной стороне… Доктор дал мне ее с какой-то целью? Или же просто оттого, что вчера наш разговор тоже коснулся темы знаков? Во всяком случае, чтение отлично отвлекало от постоянной слабости или возникающих болей в теле. Я решил, что будет полезным прочитать эту книгу от корки до корки, ведь в ней было что-то чарующее, манящее, словно весточка из далекой страны; той, которая теперь существовала только в легендах.

Правило прилежного читателя требовало найти закладку, пусть я и прочитал всего пару страниц. Однако под рукой ничего не оказалось, кроме вязанного красного пледа, в кой я был завернут чуть ли не с головой. Не придумав ничего лучшего, я выдернул из него небольшую крепкую нить и заложил ею страницу. Яркий алый цвет хорошо контрастировал с темными тонами обложки. Я оценил свою находку и принялся поглощать вкусный ужин.

Но меня беспокоило еще и то, что стояло рядом с едой, — лекарство. У меня не было выбора, мне придется его пить, пока тело не станет здоровым. Тем более, что и доктор демонстрировал невероятную заботу обо мне, чего я, возможно, и не заслуживал… Но в то же время мне совершенно не хотелось снова проводить ночь в туалете.

Я крутил склянку в руках так же нервно, как делал это утром. «Выпей и забудь, выпей и забудь! — уговаривал я себя. — Всего лишь лекарство!». Но закончив ужин и окончательно уйдя в свои мысли, я вдруг обнаружил себя преступно избавляющимся от мутной целебной жидкости…