Самые страшные чтения. Третий том

Александр Подольский (2024)

Самые страшные чтения VI Самого страшного фестиваля. 13 авторов, 13 рассказов, 13 самых страшных историй… О рождественском демоне Альп Крампусе и проклятой вечере. О фотографе, который снимает последние минуты жизни. О лесном монстре и плюшевом голодном поросенке. О черном банане, убившем весь класс. Об утопленнице, накормившей всю деревню. О поистине страшной всепоглощающей тишине. И о том, почему женщина на корабле — это плохая примета…

Алиса Камчиц

Вечеря

На праздничную скатерть капал горячий воск, начищенные медные приборы отбрасывали янтарные блики. За длинным столом не было свободных мест — с каждой стороны теснилось по шестеро, но обычного шума, смеха и грубых шуток не было слышно.

Из тени вышел грузный лысый человек, поставил во главе стола табуретку и тяжело плюхнулся. Он положил руки на скатерть — на правой кисти была татуировка отрубленной змеиной головы. Бесцветные глаза внимательным взглядом окинули компанию.

Никто не нарушил тишины и не отвел взгляда от своей тарелки. Перед каждым лежало по кусочку хлеба с солониной размером со спичечный коробок.

Парнишка слева от лысого человека забеспокоился, завертел головой по сторонам, беззвучно шевеля губами.

— Ежели соберутся за трапезой «большой дюжиной», года не выйдет, как один помрет! — выпалил он.

— Закрой рот. Здесь иные приметы, пора бы знать, — ответил кто-то с другого края стола, чужеземно растягивая слова.

— Кликнем твою маманю, будет четырнадцатой! — весело подмигнул парнишке сосед-бородач.

Никто не засмеялся.

— Малого не трожь. Сам поди таким был, — хмуро сказал чужеземцу бородач. Без улыбки его лицо сразу постарело.

— Раз никто не хочет, сам уйду. Вахту встану, — сказал парнишка и стал подниматься из-за стола.

— Стоять. — Лысый положил ручищу на плечо парня. Мертвая змеиная голова скалилась и брызгала чернильным ядом. — Не до вахты.

И правда, подумал парнишка, глупость сказал. Мы же в склепе. Время тут не идет — зачем тогда вахтенные? Безмолвный, недвижимый как могильная плита, молочно-серый и матово-зеленый, непрощающий лед покрывает сотни миль кругом.

— Поспешили мы — и поплатимся. Мастер-то был ничего, — вздохнул темнокожий старик.

— Весьма недурен был. Жаль, хватило ненадолго! — отозвался сиплый голос.

Пара паскудных смешков разрослась во взрыв хриплого хохота.

Кулак с татуировкой обрушился на стол.

В душной тишине не было слышно ни крыс, ни чаек. Пахло сыростью, болезнью, сладковатым горелым жиром. Среди расколотой мебели, паутины и липких пивных пятен казался ненастоящим белоснежный стол, нарядный, как торт на крестинах.

Лысый снова всмотрелся в лица собравшихся. Белесые глаза ничего не выражали. В его ладонях вертелось что-то небольшое и хрупкое, казалось, что он разбирает на детали заводную игрушку. Что-то щелкнуло, будто сломали спичку.

— Мы и платим теперь, господа, за тщеславие и глупость мастера, — сказал он.

Щелк-щелк.

Лысый выложил на скатерти в ряд двенадцать белых сухих, чисто вываренных крысиных ребрышек.

— Дайте ружье! По льду пойду, кто со мной? Тюленя свалим! Пойдем, а? — закричал парнишка. На его рыжих ресницах блестели слезы.

Лысый двумя пальцами переломил косточку пополам и аккуратно положил половинку рядом с дюжиной длинных. Вторую половинку он отправил в рот и с хрустом разгрыз.

Он встал из-за стола и неспешно обошел его вокруг. Каждый вытянул одну из косточек, прикрытых татуированной рукой.

Кто-то шумно выдохнул и закашлялся. Другой перекрестился. Третий тихо рассмеялся. Остальные — как парнишка, белее скатерти, — не раскрывали ладоней.

Лысый открыл рот, чтобы приказать, и на него бросился смеющийся матрос. «ДУША ВЕТРА ПЬЕТ СЛЕЗЫ, ОНА ВЕЧНО ЖАЖДЕТ!» — кричал он, из уха бежала кровавая ниточка.

Медный всполох прорезал воздух, вилка вонзилась в шею лысого, вышла с фонтанчиком брызг и сразу ударила снова. Матрос отшвырнул вилку, побежал наверх и бросился за борт.

Лысый дергался на полу, а бородатый хирург склонился над ним и внимательно наблюдал, облизывая потрескавшиеся губы.

Парнишка кинулся к умирающему и прижался ухом к его груди, будто слушая дыхание. Он незаметно разжал толстые пальцы лысого, выдрал из них длинную косточку и вложил свою — жалкую, обломанную, прÓклятую.

Глаза синей змеи были мертвы.

— Отойди от господина боцмана, малый, — прорычал хирург и первым достал нож.

Парнишка откатился в сторону, в его глазах стыли слезы страха, но он уже корчился от смеха на липком полу.

— Говорил же — помрет! — хохотал он.