Изумрудная скрижаль

Александр Руж, 2021

Середина XIX века. Отважные русские путешественники, супруги Анита и Алекс Максимовы, волей случая оказываются в древнем замке легендарного Влада Цепеша в очень странном обществе: карлик-горбун, синелицый старик, женщина, с головы до ног покрытая волчьей шерстью, девушка, которая как огня боится воды… Кто они – гости последнего графа из рода Дракулешти или его узники и жертвы? Что им готовит хозяин замка – смерть или возрождение? Удастся ли Аните и Алексу покинуть замок и спастись от уготованной им участи?

Глава вторая. Стригой

Лечебные методы графа Ингераса. — Невеселое Рождество. — Ведьма и леший. — Ирландец О’Рейли. — На вопросы здесь никто не отвечает. — Таинственные перемещения горбатого Йонуца. — Кое-что о цивилизации ольмеков. — Миска, полная крови. — Подслушивать нехорошо, но иногда полезно. — «Чучмек приехал». — Дальний родственник вице-короля Аббаса. — Ночное исчезновение. — Анита начинает действовать. — Что можно сделать из обыкновенного гвоздя. — В святая святых. — Его настоящее лицо.

Больше месяца Анита балансировала между жизнью и смертью. Граф Ингерас держал слово — лечил ее всеми известными ему и неизвестными Максимову способами: вливал в вену через полую иглу (недавнее изобретение дублинского врача Фрэнсиса Ринда) растворы на основе кальцинированной соды, вдувал ей в рот пары зеленоватого газа, который выделялся в стеклянном сосуде, где шла химическая реакция. И это не считая многочисленных порошков, микстур и припарок.

Лечебные меры, к неописуемому счастью Максимова, возымели действие — в декабре Анита пошла на поправку.

— Вы — великий врач, — сказал Максимов чудесному спасителю. — Почему вы сидите в этой глухомани и не практикуете?

— Я не врач, — ответил граф. — И никогда им не был.

— Кто же вы?

— Я изучаю человека в целом, поэтому знаю, как работает его организм, и, следовательно, имею определенные познания в области исцеления болезней. Но это лишь одно из направлений, которые меня интересуют.

Он мало рассказывал о себе, старательно избегал разговоров о своем прошлом и о нынешних занятиях. Это раззадоривало Максимова, он дал себе зарок непременно разузнать о графе все что можно, но сейчас на первом месте была Анита.

К Рождеству, которое в Трансильвании отмечали по православному календарю, поскольку большинство населения придерживалось ортодоксальной веры, она уже могла свободно общаться с окружающими и, поддерживаемая с двух сторон, передвигалась по комнате. Процесс ее выздоровления вызывал у Максимова и Вероники бурную радость.

Тем не менее атмосфера в замке оставалась зловещей и напряженной. Праздник прошел незаметно — никто никого не поздравлял, никто не ставил елку, не украшал комнаты, не ехал на службу в храм. Вообще во всем громадном здании не было ни одной иконы, ни одной лампады, ни каких-либо иных предметов, свидетельствующих о приверженности его обитателей к той или иной религии.

Анита не помнила ничего с той самой поры, когда они остановились в деревенском трактире. Поэтому, едва в ее голове наступило просветление и мысли пришли в порядок, она засыпала мужа вопросами:

— Где мы? Кто этот человек с шарфом? Почему он не показывает своего лица?

Максимов, чтобы не волновать еще не отошедшую от тяжелой болезни супругу, отвечал правдиво, но витиевато, топил свои тревоги и опасения в многоречивости, напирал на то, что граф Ингерас — истинный кудесник, не жалеет ни времени, ни сил, чтобы вытащить малознакомую даму с того света.

— Вот именно, — веско произнесла Анита, прервав его на полуслове. — Не жалеет сил ради малознакомой… С чего бы это, Алекс? Он разве чем-то нам обязан?

— Ничем, — признался Максимов. — Больше того: я предложил ему заплатить за лечение, он отказался наотрез. Заявил, что он — отпрыск старинного дворянского рода, получил отменное наследство вместе с этим замком, так что в средствах не стеснен и никакой платы ему не нужно.

— Откуда тогда такое рвение? Или он в меня влюбился? — Анита посмотрелась в зеркало, висевшее напротив кровати. — Нет… Я сейчас на ведьму похожа, в меня только леший влюбиться смог бы…

«А что, если граф и есть леший?» — чуть не вырвалось у Максимова. Живет в лесу, окружил себя нелюдями, которым самое место в кунсткамере, обличье скрывает, ото всех таится… Предположения о том, что его сиятельство связан с нечистой силой, много раз высказывала суеверная Вероника. Максимову они тоже приходили на ум, но он, как убежденный материалист, гнал их прочь.

Насчет нелюдей, кстати, тоже не все было очевидно. Волосатая кухарка оказалась не диковинным животным, а обычной (ну, не то чтобы совсем обычной) туземкой с далеких островов в Тихом океане. На все обращенные к ней реплики она отвечала трескотней на родном диалекте, которого Максимов не знал, поэтому так и осталось невыясненным, является ли повышенная лохматость нормой среди тамошних аборигенов или нет.

Синюшный старик вел себя как настоящий аристократ. При встречах с Максимовым в коридорах и залах замка он учтиво здоровался, справлялся о самочувствии, отпускал глубокомысленные замечания относительно погоды, весьма холодной в этот сезон, и шел себе дальше. Максимов как-то спросил у него, кто он такой и какое отношение имеет к графу Ингерасу. Старик ответил, что фамилия его О’Рейли, родом он из Ирландии, а к графу прибыл в качестве гостя, поскольку они давние знакомцы. Максимов обрадовался возможности разузнать через этого лилового Мафусаила что-нибудь о графе, но старик сразу же сослался на занятость и удалился в свои покои, располагавшиеся на четвертом этаже.

Замкнутость и немногословность были общими чертами для всех жильцов этой мрачной неприступной громады. Непонятно было даже, сколько точно человек здесь живет и кто из них слуга, кто постоялец, а кто друг хозяина. Граф не спешил знакомить Аниту и Максимова с соседями, а традиция общих обедов, где так удобно пообщаться на короткой ноге, в замке не была заведена.

Чаще всего на глаза попадался горбатый Йонуц, но что возьмешь с немого?

Именно он, этот безобразный горбун, которого Анита про себя сразу окрестила Квазимодо, являлся единственным связующим звеном между замком и внешним миром. Время от времени, раз в неделю, он выезжал со двора на большой телеге, похожей на поставленную на колеса рыбацкую шаланду, и скрывался за деревьями. Наблюдая за ним из окна, Анита подметила, что уезжает он каждый раз другой дорогой. Возможно, это делалось для того, чтобы сбить с толку непосвященных обитателей замка.

— У его сиятельства есть резон прятаться от людей, — сказала она Максимову. — Эти дороги наверняка где-то переплетаются, образуют что-то вроде лабиринта. Несведущему человеку трудно будет выбраться отсюда.

— Это точно, — подтвердил Максимов.

Однажды, когда Анита еще не могла вставать, он решил прогуляться за пределами замковых стен. Выбрал наугад одну из троп, пошел по ней. Она разветвилась, потом еще раз и еще. Очень скоро Максимов перестал ориентироваться, короткий зимний день кончился, и ему стало не по себе. Делать нечего — пришлось достать револьвер и палить в воздух. На выстрелы прибежал китаец, без лишних слов схватил Максимова рукой (по счастью, правой) за полу и потащил к замку. Вечером того же дня граф устроил гостю выволочку и попросил впредь не совершать таких самонадеянных променадов.

— Здешние места, сударь, не подходят для прогулок, — как всегда наставительно прогундел Ингерас, пряча нос в свой толстый шарф. — Кругом болота и непроходимый лес. Если не провалитесь в топь, то обязательно заблудитесь. И, к слову, лес кишит дикими зверями.

Все это напоминало страшилки, какие обычно рассказывают детям, чтобы отвадить их от чего-то дурного. Максимов не унимался:

— А как же этот ваш Йонуц? Он не боится ни болот, ни зверей?

— Йонуц знает здесь каждую стежку. Что до зверей, то сила у него фантастическая, он одолеет и медведя.

— А он не мог бы немного познакомить меня с округой? Мы гостим у вас уже столько времени, а я до сих пор не знаю ничего…

— Всему свое время, — отрезал граф.

Йонуц уезжал на пустой телеге, а когда возвращался, она была набита поклажей. Винные бочки, хлебные караваи, кольца колбас и прочие припасы — все это изобилие поступало в закрома замка. Надобно сказать, что кормили гостей неплохо, причем национальные кушанья перемежались и блюдами других стран. И хотя Максимову не доставляло удовольствия думать, что все это приготовлено стряпухой, у которой даже ладони были покрыты густым ворсом, следовало признать, что дело свое она знает преотлично.

Аниту интересовало, откуда горбун привозит продовольствие: из той ли деревушки, где граф подобрал чету Максимовых, или из какого-то другого населенного пункта, расположенного ближе? Она, изобразив на лице милое простодушие, спрашивала об этом у графа, но он неизменно уклонялся от ответа. Максимов насилу припомнил, что от деревенского трактира они двинулись на север, потому что пробившееся через облака солнце светило в левое окошко, но, после того как граф задернул шторку, карета несколько раз поворачивала, и занятый мыслями об Аните Алекс очень скоро утратил ориентировку.

Настали самые темные зимние дни. Окружающие замок дубы, буки и грабы были покрыты толстым слоем свежевыпавшего снега, а пространство между ними заполняли нагромождения сугробов, напоминавших могильные холмы. Белизна снегов отнюдь не скрашивала общего впечатления, которое сложилось у Максимова, Аниты и в особенности у Вероники. Служанка то и дело повторяла, что в этом чертовом прибежище они сгинут навеки, и дабы этого не случилось, нужно поскорее уезжать.

Но уехать было никак нельзя — Анита еще только-только поправлялась, на улицу покамест не выходила, и сил ее хватало разве на то, чтобы пройтись немного по замку. Ходила она медленно, поминутно останавливалась, чтобы передохнуть. Максимов всегда старался быть рядом, просил ее не переутомляться без необходимости. То же самое советовал и граф. Он изменил тактику лечения: вместо вдыхания паров назначил укрепляющие отвары и настои, которые Анита должна была пить трижды в день. Она послушно выполняла его распоряжения. После того как он совершил невозможное и вытащил ее из лап костлявой старухи, глупо было бы сомневаться в сделанных им назначениях. Анита спросила у своего целителя, как скоро она сможет покинуть замок, чтобы не злоупотреблять слишком долго гостеприимством хозяина. На это граф ответил:

— Как минимум месяц-полтора вам еще придется пробыть здесь. Холера — слишком опасная болезнь, чтобы относиться к ней легкомысленно. Я должен убедиться, что она не обернулась для вас осложнениями. К тому же вы меня нисколько не стесняете. Величина замка позволяет мне принимать сколько угодно гостей. Или вам что-то не нравится?

Последнее было произнесено с нотками подозрения и некой обиды. Анита поспешила заверить, что ее все в замке устраивает, а тяготит лишь чувство неловкости оттого, что граф вынужден тратить свое драгоценное время на людей, с которыми его ничто никогда не связывало.

Ее все сильнее занимал вопрос, отчего граф так возится с нею. О влюбленности, конечно же, не могло быть и речи. Хотя Анита, неуклонно выздоравливая, избавилась от ужасающей худобы, стала походить на себя прежнюю — наделенную красотой и шармом, граф не останавливал на ней затуманенных взоров, не скользил нескромно глазами по выпуклостям ее тела. Анита страстные порывы мужчин улавливала так же безошибочно, как летучая мышь улавливает преграду, и могла с уверенностью сказать: ее внешность не интересовала графа Ингераса никоим образом. Все свое внимание он направлял на то, чтобы восстановить ее здоровье, как будто для него не было на свете ничего более драгоценного.

Он еще три или четыре раза брал у нее для исследований кровь. Заодно этой болезненной процедуре подверглись Максимов и Вероника — как лица, находившиеся с заболевшей в тесном контакте. Особенно тщательную проверку граф устроил Максимову: не ограничившись анализом крови, придирчиво выслушивал его легкие и сердце при помощи стетоскопа, сделанного из орехового дерева. Отстал лишь тогда, когда удостоверился, что пациент здоров. Но и после этого периодически интересовался, не появилось ли у него каких-либо жалоб на самочувствие.

Честное слово, — сказал Максимов Аните, — если бы мы были его родными детьми, он бы с нами так не носился. И ни полушки ведь не взял!

— Ох, лучше б взял! — вздыхала Вероника и старалась как можно реже выходить из комнаты.

Анита же, наоборот, едва научившись как следует держаться на ногах, стала предпринимать вылазки на другие этажи. Тайна замка в целом и графа в частности разжигала ее любопытство, будоражила мозг и требовала действий.

Как-то раз она поднялась на четвертый этаж, чтобы поболтать со стариком-ирландцем, который оказался наиболее разговорчивым из всех, кто населял замок. Она уже свыклась с синевой его кожи, не испытывала по этому поводу ни робости, ни отвращения. И пусть старик свято хранил секрет своей нетривиальной внешности, а также умолкал при любых упоминаниях о графе Ингерасе, становясь словоохотливым, только когда речь заходила о предметах вздорных и пустяковых, Анита не теряла надежды как-нибудь заговорить его и выудить нужную ей информацию.

Но сейчас, подойдя к его комнате, она услыхала за дверью голоса. Говорили достаточно громко, Анита сразу определила, что к ирландцу зашел граф. Не совладав с искушением, она приникла к замочной скважине и действительно увидела графа. Он стоял возле кресла, в котором сидел старик, и держал в руке ланцет. На столике подле кресла находилась глиняная миска, а рядом с ней — пустая стеклянная бутылочка со вставленной в горлышко воронкой.

— Ну что, мистер О’Рейли, вы готовы?

— Разумеется, дорогой граф, — откликнулся ирландец. — Но если можно, оставьте сегодня в покое мои бедные ноги. Мне и так трудно ходить, пальцы болят…

— Извольте, — согласился граф и закатал ему рукав. — Если вы плохо себя чувствуете, можем отложить до завтра.

— Нет-нет, приступайте. Я же знаю, насколько это важно для вас.

Аните сразу бросилось в глаза, что на графе нет шарфа. Стало быть, ирландец знал его в лицо и граф не находил в этом ничего зазорного. Аните ужасно захотелось увидеть, что же так тщательно скрывает Ингерас, заматывая рот и подбородок, но, к ее досаде, он все время стоял спиной к двери, и она не имела возможности видеть его даже в профиль.

Граф надрезал вену на локтевом сгибе старика, и бурая кровь полилась в миску. Анита решила, что Ингерас, по своему обыкновению, берет образец для анализа, однако он не удовольствовался несколькими каплями, а продолжал выцеживать из О’Рейли кровь, покуда в миске не набралось с американскую пинту. Анита с тревогой смотрела на старика — не упадет ли в обморок, но тот сидел ровно, поддерживал беседу. С графом он был куда откровеннее, чем с соседями с третьего этажа, и Анита навострила уши.

— Эта испанка очень любопытна, — сказал ирландец. — Все норовит выпытать у меня, кто вы такой и чем занимаетесь.

— Она сама по себе — любопытнейший экземпляр, — задумчиво проговорил граф Ингерас, глядя на стекавшую в миску кровь. — Среди ее предков были ольмеки.

— Кто это?

— Древний народ, живший на Американском континенте.

— Как вы это установили?

— Как обычно. Исследовал ее кровь с помощью открытых мной анализаторов. Я же вам рассказывал, что наследственные признаки передаются от человека к человеку и сохраняются в микрочастицах организма. Сейчас никто не придает этому значения, но когда-нибудь появится целая наука о наследственности, и она перевернет мир… если я не переверну его раньше.

— Теперь я понимаю… — пробормотал О’Рейли. — А вы хитрец!

— Просто прагматик.

Граф зажал надрез на руке старика матерчатым тампоном и аккуратнейшим образом, не теряя ни капли, перелил собранную кровь из миски в бутылочку.

Анита всей душой желала, чтобы интригующий разговор продолжился и чтобы граф наконец повернулся лицом к двери, но вдруг услышала шаги в темноте коридора. Вернее, не услышала, а едва уловила, и не шаги, а мягкое крадущееся скольжение. Так мог двигаться только один человек в замке — китаец со своенравной рукой.

Анита отскочила от двери и привалилась к стене. Все знали, что ходит она с остановками, часто отдыхает. Китаец появился из мрака (он никогда не пользовался светильниками — видел в темноте не хуже кошки), вступил в серую полосу, образованную свечными отблесками, просачивавшимися под дверью комнаты О’Рейли. Анита чуть улыбнулась ему, сделала беспомощный жест: дескать, стою, собираюсь с силами. Он молча протянул ей левую руку, предлагая помощь, но она уже была наслышана о его особенностях и со всей возможной вежливостью качнула головой. Китаец не настаивал — тихо прошелестел мимо и растворился во мгле.

Чуть погодя она рассказала Алексу обо всем виденном и слышанном.

— Я знал, что его сиятельство нам что-то недоговаривает, — глубокомысленно заметил Максимов.

— Ты потрясающе наблюдателен, — съязвила Анита. — Хорошо бы еще понять, что именно он недоговаривает. Лично меня больше всего волнует его интерес к моим ольмекским предкам. Да, у нас в семье рассказывали, что мой прапрапра… словом, какой-то там дедушка был в числе первых конкистадоров и привез из Америки аборигенку, от которой у него было не то пятеро, не то шестеро детей. Наша родовая ветвь пошла как раз от одного из таких отпрысков. Возможно, у этой аборигенки были ольмекские корни. Но что с того? Насколько мне известно, цивилизация ольмеков исчезла две с лишним тысячи лет тому назад. Вряд ли я смогу сообщить графу о тех временах что-то новое.

— Твои предки случайно не закапывали сокровищ в Америке? Может, он надеется с твоей помощью получить к ним доступ? Какая-нибудь безделушка, которую передают от поколения к поколению в вашей семье, может оказаться ключом к золотому кладу.

— Алекс, ты начитался романов. Не было у нас в семье никаких американских безделушек. И потом, как мог это предполагать граф, если он ничего не знает о моем прошлом, кроме того, о чем ему поведала моя бедная кровь?

— Судя по всему, в вопросах крови он большой специалист…

— Подмечено верно.

За весь период пребывания в замке ни Максимов, ни Анита не видели, чтобы к графу Ингерасу кто-то наведывался с визитом. Тем удивительнее было сообщение Вероники, которая, вернувшись однажды днем с ведром воды, набранной в колодце, брякнула с порога:

— Чучмек приехал.

— Кто? — переспросила Анита, не расслышав.

— Чучмек… Да вы гляньте.

Анита подошла к окну. Максимов, читавший от нечего делать роман Вальтера Скотта, завалявшийся в одном из чемоданов, тоже встал и приблизил лицо к мутному стеклу.

У ворот замка стояла карета графа, а из нее степенно, с достоинством, свойственным людям влиятельным и небедным, выходил человек в модном плисовом пальто, лакированных сапогах и совершенно не вязавшейся со всем этим восточной чалме, нахлобученной на голову. На вид ему было лет двадцать — двадцать пять. Рядом с ним стоял Йонуц. Горбун, как всегда, вел себя независимо, если не сказать развязно — не открыл приехавшему дверцу кареты, не помог сойти. Просто стоял и смотрел. Анита давно подметила, что среди слуг графа этот уродец выделяется особым статусом, позволяющим ему вести себя совсем не по-лакейски.

Но сейчас ее интересовал не Йонуц. Она смотрела на приезжего и гадала: кто он? Откуда и зачем пожаловал?

— Турок? — почему-то шепотом спросил Максимов, хотя гость никак не мог его слышать.

— Не знаю, — так же негромко ответила Анита. — Плохо видно отсюда… Знаешь что: спустись-ка вниз и поздоровайся с ним. Перекинься хотя бы парой слов.

Максимову не нужно было повторять дважды. Сидя в замке, он ощущал себя затворником — ни в свет выйти, ни с новыми людьми пообщаться. Приезд «чучмека» — и то событие!

Скинув шлафрок и надев пиджак (не парадный, но вполне годный для знакомства с аристократами), Максимов спустился в зал-прихожую аккурат в тот миг, когда туда вошел приезжий в сопровождении Йонуца. Из-под чалмы глянули пытливые глазки… нет, не турка, а скорее араба из тех, что живут в ближневосточных странах.

— Господин граф? — уточнил приезжий на чистейшем французском. — Имею честь…

За его спиной недовольно запыхтел Йонуц. Максимов поторопился устранить недоразумение:

— Никак нет. Я — гость его сиятельства, из России. Алексей Максимов, к вашим услугам… простите, не знаю, как вас зовут.

— Господин Халим-Искандер из Каира, — раздался громкий голос графа Ингераса, и он собственной персоной сошел по лестнице в зал. Протянул гостю руку в перчатке: — Владелец замка я.

— Очень приятно, — ответил человек в чалме и прибавил не без юношеского хвастовства: — Я, между прочим, являюсь родственником вице-короля Аббаса… дальним.

Хозяин и визитер обменялись церемонными рукопожатиями.

— Из Каира? — выразил удивление Максимов. — Далековато заехали!

Ингерас покосился на него и ничего не сказал. Он был не очень рад тому, что приезд господина Халима был замечен посторонним. Во всяком случае, не собирался давать никаких пояснений.

Зато господин Халим был настроен более дружелюбно и без обиняков прокомментировал:

— Я приглашен его сиятельством, чтобы обсудить сделку. Я бы желал купить этот замок… разумеется, после того, как хорошенько его рассмотрю и ознакомлюсь с документами.

Его правильный французский выговор свидетельствовал о том, что реформы египетского правителя Мухаммеда Али, почившего за полгода до описываемых событий, не прошли даром. Этот вассал турецкого султана, сделавшись наместником великой африканской державы, всю свою жизнь конфликтовал с Османской империей и тяготел к европейским культурным ценностям. Благодаря ему за последние сорок лет Египет и египтяне сильно изменились. Перед Максимовым стоял не дремучий дикарь, а образованный и хорошо воспитанный молодой человек, возможно даже окончивший Сорбонну или другой, не менее престижный университет Старого Света.

Граф прервал откровения вице-королевского родственника и повел его за собой, приговаривал:

— Идемте, господин Халим, обсудим условия в моем кабинете. Простите, что не снимаю шарфа, простуда, знаете ли… Январские морозы в Трансильвании весьма суровы.

«Нехорошо врать!» — подумал Максимов, поймал на себе еще один сердитый взгляд Йонуца и вернулся к Аните.

— Граф продает замок? — не поверила она. — С чего бы вдруг?

— Откуда нам знать, что у него на уме? Думается мне, его сиятельство — тот еще плут и мошенник. Египтянин, по-видимому, из богатых, у него все пальцы унизаны алмазными перстнями. Граф со своей ловкостью облапошит его, вытянет все деньги, вот увидишь!

— Фу, Алекс, — поморщилась Анита, — как ты можешь так говорить о человеке, который меня буквально воскресил? На кого на кого, а на жулика он никак не похож. И зачем ему деньги египтянина? Граф сам богат, ни в чем себе не отказывает: содержит роскошный замок, уйму нахлебников… нас в том числе.

— Я не хочу быть ничьим нахлебником! — вскинулся Максимов. — Как только ты поправишься и мы соберемся в дорогу, я заставлю графа принять плату за лечение и постой. В крайнем случае оставлю деньги на столе, и лишь после этого мы со спокойной совестью уедем.

— Ладно, Алекс, это мы обсудим позже. А сейчас мне очень хочется узнать, о чем говорят его сиятельство и господин Халим.

Увы, узнать это не представлялось возможным. Разговор происходил в кабинете графа на верхнем этаже самой высокой башни. В эту святая святых без разрешения Ингераса не имел права входить никто, за исключением горбатого Йонуца. Дверь всегда была заперта на ключ, независимо от того, работал граф в кабинете или отсутствовал, а войлочная обивка была настолько толстой, что наружу не проникал ни единый звук.

Напрасно Максимов, напустив на себя беспечный вид, прогуливался то в нижнем зале, то во дворе, в ожидании, когда египтянин соизволит отправиться восвояси. Это было бы удобным случаем укрепить едва завязавшееся знакомство и расспросить кое о чем, но текли часы, а из башни никто не спускался. Наступила ночь, и стало ясно, что экзотический гость останется в замке до утра.

Спалось Аните паршиво. Это наречие стало одним из первых русских слов, которые она освоила, перебравшись в Россию. В деревеньке, куда Алекс привез ее, чтобы познакомить с родителями, конюх Трофимыч чуть ли не каждое утро кряхтел:

— Паршиво нынче на дворе. Снегу намело по саму гузку!

Легла Аните на душу колоритная речь старца, и она ученическим почерком вписала в тетрадь для памяти: «guzka» и «parchivo». Иной раз щеголяла этими словечками и в светском обществе, шокируя расфуфыренных дам с их напыщенными кавалерами.

Глубокой ночью ей почудилось, что в замке кто-то вскрикнул. Она растолкала храпевшего Алекса. Он спросонья затряс головой, заквохтал по-куриному. Анита зажала ему рот ладонью:

— Тс-с! Слышишь?

С минуту оба напряженно прислушивались, но крик больше не повторялся. Максимов лениво махнул рукой:

— Нелли… тебе приснилось…

И захрапел снова, Анита же проворочалась до рассвета, так и не сомкнув глаз.

Утром к ней зашел граф Ингерас. Он являл собою олицетворение заботливости и внимания: проверил у пациентки пульс, измерил кровяное давление посредством ртутного манометра конструкции Карла Людвига, принес новые укрепляющие отвары и подробно разъяснил, как их употреблять. Анита кивала, повторяла инструкции, а Максимов, сидя у камина и подгладывая в огонь поленца, спросил со скучающим видом:

— Где ваш вчерашний посетитель, граф? Что-то его не видно…

— Посетитель? — Граф едва заметно вздрогнул. — Ах, этот… Он уехал.

— Когда?

— Ночью. Ему нужно сегодня же попасть в Констанцу, чтобы успеть на пароход до Константинополя. Оттуда он возвращается домой.

— Значит, относительно продажи замка вы не сговорились?

— Нет. Я передумал продавать замок. — Граф резко встал и покинул комнату, не сказав более ни слова.

— И опять он врет! — сказал Максимов, указывая на окно. — Вчера вечером, уже после того, как прибыл египтянин, сильно мело, все подъезды к замку были запорошены. А сегодня… посмотри!.. Снег не тронут. Следовательно, из замка никто не выезжал.

Анита согласилась безоговорочно:

— Я бы услышала, если бы кто-то выехал… Нет, египтянин все еще в замке.

Беспокойство овладевало ею все настойчивее. Она каждой клеткой ощущала, что в замке творится что-то нехорошее и что они с Алексом стали помимо воли заложниками демонической личности в черных одеждах. Чтобы успокоиться, она повторяла как мантру: граф благороден, граф спас мне жизнь. Но и это уже не помогало. Внутренний голос ехидно нашептывал, что и домашних животных, бывает, лечат, чтобы потом отправить на бойню.

Максимов в целом разделял ее тревогу, но считал, что вследствие перенесенной болезни у нее расшатались нервы и потому она преувеличивает уровень опасности. По его мнению, граф не сможет воспрепятствовать их отъезду, когда придет время. Зачем ему два лишних рта?

Прошло три дня. Родственник египетского вице-короля исчез. Не было никаких признаков его пребывания в замке. Граф не заводил о нем разговора, а расспросы среди остальных обитателей натыкались на стену молчания.

Аните все это осточертело, и она заявила Алексу, что настала пора действовать.

— Я должна заглянуть в кабинет графа. Он не зря держит дверь запертой — возможно, там кроется разгадка.

— А ты уверена, что нам так уж обязательно знать эту разгадку? И как ты хочешь пробраться в кабинет, если он закрыт?

— Ты ведь смастеришь что-нибудь эдакое… вроде универсального ключа? Помнишь, у нас был такой, пока я его не сломала…

Затею с проникновением в чужие апартаменты Максимов не одобрил, но перечить Аните ему никогда не удавалось.

У него не было нужных инструментов и материалов, однако изобретательный ум подсказал выход. Воспользовавшись щипцами для колки сахара, кочергой и рубчатым прутом из каминной решетки вместо напильника, Максимов за полтора часа превратил вынутый из деревянной стенной панели гвоздь в замысловатую стальную спираль с множеством зазубрин.

— Вот тебе ключ, — сказал он, отдавая получившееся изделие Аните. — Надеюсь, подойдет. Что дальше?

— А дальше отвлеки графа. Займи его минут на пятнадцать-двадцать и предоставь остальное мне.

— Занять графа? Это чем же? Он совсем перестал со мной разговаривать, боится лишних расспросов… И ты забываешь про Йонуца. Мне иногда кажется, что это он — настоящий хозяин. Он везде, следит за каждым моим шагом…

— Алекс не… как это по-русски?.. Не перегибай. Йонуц следит не только за тобой. Но завтра он уедет за продуктами. Он всегда уезжает по субботам.

Анита не ошиблась. На следующий день, с раннего утра, когда над взгорком, где возвышался замок графа Ингераса, еще властвовала тьма, немой горбун вывел из ворот упряжку, сел в нее и укатил в одному ему известном направлении. Практика показывала, что вернется он не раньше вечера, поэтому Анита решила, что времени для реализации намеченного предприятия вполне достаточно.

Когда забрезжил рассвет, Максимов поднялся в башню и постучал в дверь графского кабинета. Промолвил громко и учтиво:

— Господин граф, можно войти?

Прошло не менее минуты, прежде чем Ингерас соизволил отпереть. Но он не пустил Максимова внутрь, приоткрыл дверь, высунул обмотанную шарфом голову и спросил не особенно любезным тоном:

— Что вам угодно, сударь?

— Мне угодно с вами поговорить.

— Нельзя отложить на потом?

— Дело важное, — не уступил Максимов. — И я не займу у вас много времени.

Он сделал движение — войти в кабинет, однако граф упредил его, выскользнул наружу и встал перед дверью, прикрыв ее за собой. На Ингерасе была темная накрахмаленная рубашка с наглухо застегнутым воротом, а на руках — все те же перчатки, которые он, по всей видимости, в спешке натянул после того, как услышал голос чужака. Небрежно был намотан и шарф.

— Что ж, извольте, — проговорил граф. — Но у себя в кабинете я провожу химические опыты, там не слишком приятный запах… Идемте в вашу комнату.

Случилось то, на что рассчитывала Анита. Граф дважды повернул в замке ключ, подергал дверь, убедился, что она закрыта надежно, и кивком предложил своему спутнику следовать вниз по лестнице. Что оставалось Максимову? Только пойти за ним. Русский инженер был неловок и, спускаясь по неудобным высоким ступенькам, ткнулся плечом в забранное решеткой окошечко, через которое в башню струился дрожащий свет зимнего дня.

Этот условный сигнал услыхала Анита, притаившаяся на наблюдательной вышке, футах в десяти над тем местом, где находились Алекс с графом. Вышка продувалась всеми ветрами, Анита куталась в теплое меховое манто, но ее все равно знобило, и она, еще не восстановившаяся после болезни, заклинала Алекса поскорее выполнить порученную ему миссию.

Выждав для верности еще минуту, Анита по отвесной деревянной лесенке спустилась с вышки на площадку, где располагалась дверь в кабинет. Манто она оставила наверху, перекинув его через поперечную балку. Для рискованной экспедиции просторная одежда со множеством складок не подходила: в ней немудрено было запутаться и она производила лишний шум. Поэтому Анита осталась в специально надетой для такого случая амазонке, состоявшей из тесного приталенного жакета и узкой юбки. Хорошо, что еще в России догадалась сунуть этот комплект в один из чемоданов. Как чуяла, что пригодится.

Сделанная Максимовым отмычка позволила без особых хлопот открыть таинственную дверь. Анита постояла немного, прислушалась и, вдохнув полной грудью, шагнула в графский кабинет.

В этот самый момент граф и Максимов входили в комнату, где Вероника оттирала золой тарелки, оставшиеся после завтрака, и полоскала их в тазу с горячей водой. Максимов велел ей удалиться. Оставшись с графом наедине, вполголоса спросил:

— Господин Ингерас, как я могу добраться до города?

— До города? — Граф удивился. — До какого города?

— До ближайшего. Должен же быть рядом какой-то город…

— Хм… А зачем он вам?

Максимов притворно смутился.

— Понимаете… Моя супруга просила кое-что купить для нее.

— Что именно?

— Например, зубной порошок…

— Он есть в замке.

— У вас с мятой, а она предпочитает коричный. Кроме того, ей нужно пополнить запас духов, туалетной воды, пудры…

— Составьте точный список. Йонуц все закупит и передаст вам.

Граф говорил короткими рублеными фразами, недвусмысленно подчеркивал, что ему некогда и пустопорожнее суесловие отрывает его от важных дел.

— У вас все? — Граф повернулся, чтобы уйти.

Максимов прикинул: они проговорили не долее трех минут — гораздо меньше, чем просила Анита. Если Ингерас застигнет ее в своем кабинете, будет неприятно.

— Нет… погодите. — Максимов положил графу руку на плечо; тот содрогнулся и отпрянул, будто ключицу ему обжег раскаленный металл. — Скажите правду: вы не хотите, чтобы я покидал замок? Даже на несколько часов…

— С чего вы взяли? — набычился граф, но немедленно взял себя в руки, заговорил сдержанно: — Вам мало вашего прошлого лесного злоключения? Я беспокоюсь о вас.

— Йонуц мог бы сопровождать меня. С ним я не заблужусь.

— Там, куда он ездит, и так ходит достаточно сплетен обо мне и моем замке. Если его увидят в обществе незнакомого человека, возникнут новые пересуды. Я бы этого не желал. Это ни в моих интересах, ни в ваших…

Пока Максимов тянул время, ведя с графом бесполезный диспут, Анита осваивалась в заветном кабинете. Окна здесь были задвинуты тяжелыми портьерами, свет давала одинокая стеариновая свеча в богатом канделябре, украшенном смальтой. Пришлось немного повременить, чтобы глаза приспособились к полумраку.

В первые мгновения кабинет Аниту разочаровал. Типичная келья ученого затворника. Бюро из розового дерева с золочеными бронзовыми накладками, выдвижные ящики для бумаг заперты, к ним не подошел даже хитрый ключ Алекса. Два виндзорских стула с простыми точеными ножками и прямыми спинками, набранными из тонких прутьев. Два кресла с парчовой обивкой и толстенными ножками. Два стоящих друг против друга книжных шкапа — просторных, каждый во всю стену. На одном из них громоздился бюст философа Гермеса Трисмегиста.

Анита присмотрелась к книгам, теснившимся на полках. Там были большей частью труды по истории человечества и медицинские трактаты. Анатомические очерки Уильяма Гарвея, работы Везалия, Шлегеля, Хейлза, Эйлера соседствовали с сочинениями Геродота, Иосифа Флавия, Полибия, Фукидида, Страбона, Тацита, Тита Ливия, Плутарха… Особенное внимание хозяина кабинета привлекали события, происходившие во втором тысячелетии до Рождества Христова, более поздними хрониками он интересовался мало. Среди прочей литературы Анита обнаружила пять или шесть изданий Библии на разных языках, а также множественные рефераты виднейших богословов. Это подтверждало слова графа о том, что религия для него — не пустой звук. Божественные промыслы занимали его в такой же степени, как историография и врачебное дело.

Почти все книги в шкапах были потрепаны, иные зачитаны до дыр, испещрены бессчетными пометками, каковые являли собой разновидность скорописи, неизвестной Аните. Можно было с уверенностью сказать, что эти тома стоят здесь совсем не красоты ради — хозяин пользуется ими весьма активно.

Закончив осмотр бюро и книжных полок, Анита подошла к небольшому сосновому серванту, стоящему сбоку от двери. За стеклянной дверцей она заметила бутылочку, очень похожую на ту, в которую граф Ингерас сливал кровь, взятую у ирландца О’Рейли. Возле бутылочки стоял обычный винный бокал. Анита открыла дверцу, вынула оба предмета. Бутылочка была пуста, но на дне ее виднелись засохшие темные капли. Точно такие же капли Анита разглядела и на дне бокала.

Она замерла перед сервантом, держа в руках две стеклянные емкости, как вдруг с лестницы донесся звук торопливых шагов. Анита нарочно оставила дверь приоткрытой, чтобы уловить любой шорох. Сомнений не было: это поднимался граф! Алекс сумел задержать его минут на десять, не более того.

Анита с проворством циркачки вернула бокал и бутылочку на место, закрыла сервант. Мысль о бегстве пришлось оставить — шаги графа становились все отчетливее, он был уже близко и непременно увидел бы ее, высунься она из кабинета. Тогда Анита, не теряя рассудительности, заперла дверь изнутри гвоздем-спиралькой, нырнула за оконную портьеру и затаилась там.

Вошел граф, Анита видела его через щелку в занавесях. Мысленно похвалила себя за то, что надела именно амазонку: одежда плотно облегала тело, не создавала дополнительного объема и в ней несложно было затеряться среди крупных портьерных сборок.

Теперь молиться, чтобы граф не задержался в своей келье надолго. Иначе скоро ноги затекут, спина одеревенеет и стоять в неподвижной позе будет невыносимо.

Ингерас был чем-то раздражен. Анита подумала: это из-за Алекса. Но граф вел себя как алкоголик, ищущий чего-нибудь выпить. Заглянул в сервант, извлек оттуда бокал и бутылочку, сердито посмотрел на засохшие капли. Будучи уверенным, что никто за ним не подсматривает, стащил с ладоней перчатки. Анита сощурилась, чтобы видеть лучше, и ее как будто пронзило током. Она поняла, отчего граф прячет свои руки. У него на пальцах не было ногтей — вместо них виднелось что-то сморщенное и как будто изъеденное ржой. Кисти были такими же мертвенно-бледными, как и лицо.

Однако еще больший ужас она испытала, когда Ингерас сдернул с подбородка шарф. Нет, сам подбородок оказался ничем не выдающимся, зато рот… Губы графа напоминали две тонкие ниточки, они не смыкались, а из-за них выпирали красные десны и — кошмар! — самые натуральные клыки.

Анита чудом не потеряла сознания, импульсивно схватилась рукой за портьеру. Хорошо, что граф ничего не заметил — его заботило нечто другое. Он взял стоявший на бюро графин, плеснул воды сначала в бутылочку, затем в бокал, взболтал получившуюся светло-коралловую жидкость, жадно выпил, но это его не успокоило. Он быстро обмотал шарфом лицо, натянул перчатки, потом вытащил откуда-то крошечный ключик, открыл им нижний ящик бюро, достал оттуда миску, ланцет, несколько льняных лоскутков и со всем этим спешно вышел из кабинета, даже не позаботясь запереть за собой дверь, чего с ним прежде не случалось.

Анита, шатаясь от только что перенесенного душевного потрясения, вышла из-за портьеры. Колени ее тряслись, и она прислонилась к стене, чтобы не рухнуть на пол.