Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая

Александр Северодонецкий, 2022

Это новый роман знаменитого камчатского автора об Алексее Ваямретыле и о камчатском самурае, прототип которого действительно жил на Камчатке, и автор пытается понять его мысли и понять его такую короткую жизнь, сличая и изучая её как бы под неким электронным микроскопом, это длинный рассказ автора о событиях, участником которых был сам автор живя 37 лет на Камчатском полуострове и это могут быть его беглые воспоминания об людях Камчатки, их особых традиционных камчадалов нравах и об их жизни.

Глава 5.

Война и хлеб…

И он Александр Уголев неспешно, идя на своих широких лыжах вспомнил, как мать его еще малого лет восьми учила и заботливо наставляла.

— Сынок, ты мёрзлый хлеб только к своей груди никогда не приставляй и не пытайся и не режь так его! А, то у нас в Савинцах тогда в феврале 1942 года на постое у бабушки твоей Надежды Изотовны венгры были и им мерзлый хлеб привезли с полевой кухни, а те на радости кинжал в буханку и к своей груди её прислонили для удобства, а с мерзлого хлеба, острие соскользнуло у тех в свою же грудь…И…

И поди, тогда разберись убили ли его свои или сам себя убил, или может это те савинские смелые партизаны ранним утром это с ним сделали…

___

Покуда вдвоем шли молодо и довольно таки споро. Перевали через ручей Широкий. Впереди догнали школьного коллегу физика Жиленко Ростислава Андреевича, он был ветераном Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, который несмотря на свои года был еще таким цепким ходком, что и этот молодой 33 летний Александр Яковлевич не поспевал за шестидесятилетним поджарым стариком-фронтовиком, так как самому молодому и не хватало его дыхалки.

— И, не понятно почему?

— Как-будто был и тренирован, и еще довольно молод и энергичен, но вот та его старая та фронтовая и та армейская выправка, та его четырехлетняя армейская давнишняя привычка к переходам, в том сухоньком старичке и в ветеране войны была запрятана где-то внутри, и теперь казалось, что его тонкие жилы нисколько не напрягаются при такой вот спорой его ходьбе по здешней кочковатой тундре ни на минуту не останавливаясь и не показывая другим, что он устал или ему тяжело теперь идти.

Когда пришли на совсем не далёкую реку Авьяваям у Александра Яковлевича всё нижнее хоть оно и хлопчатобумажное белье давно промокло от выступившего с его тела пота и уже, после первой прорубленной пешней лунки, он так здесь на льду продрог, что неостановимая дрожь шла по всему его еще молодому телу…

Это теперь стали выпускать и новое термобелье, и еще для солдат спецназа с еще большей впитывающей способностью, а тогда мы были рады простому хлопчатобумажному и еще с начесом армейскому белью…

И, он весь, дрожа от холода, который шел как-бы откуда-то изнутри посмотрел в стороны. Сам учитель и ветеран Жиленко Ростислав Андреевич стоял немного в сторонке, так как пришел первым, но ни бурить лед, ни тем более ловить рыбу, как это хотел сразу Александр тот сам не спешил. А сначала, так не спешно распаковал свой объемный и увесистый походный рюкзачок, достал оттуда своё исподнее как и у Александра с Вадимом с начесом белье и, не обращая внимания на легкую поземку и северный, как всегда здесь свежий ветерочек начал его то белье своё менять, раздевшись сначала буквально по пояс. Затем, тоже самое сделал и со своими подштанниками и, уж опосля развесил, такое же своё влажное исподнее бельё на близлежащих кустах прибрежного ивняка и только затем взял в руки свой длинный ледоруб. Особого инструмента на рыбалку они теперь не брали. В этот раз еще свои удлиненные стальные льдобуры они не брали, так как рассчитывали, что толщина льда не более 7 сантиметров ну максимум местами 10-15 сантиметров, а сам Александр Яковлевич в это время справлялся и своим походным увесистым стальным топориком, который за прочный ремешок был прикреплен на его широком армейском ремне, предусмотрительно застегнутом на две шлейки.

И, Александр Яковлевич сразу же проанализировал эти действия Ростислава Андреевича и, понял, что смена (замена) увлажненного белья на абсолютно сухое белье позволяла сухенькому старикану себя чувствовать довольно комфортно на здешнем морозе, а ему с Вадимом Терентьевичем пришлось и разогреть на примусе чайку, чтобы согреться и еще, выпить по стопарику изнутри как-бы согревающего их «Бренди», чтобы калорий подкинуть в свою внутреннюю печку, а всё же обеим было сегодня довольно таки прохладно….

И после этого, следуя примеру опытного фронтовика, на каждую свою рыбалку зимой Александр Яковлевич, как и опытный фронтовик, брал в рюкзак сухую запасную смену белья и, даже сухие запасные носки и, переодевшись даже без обычного в таких случаях алкогольного «тоника» в виде ста граммов коричневого «Бренди» чувствовал себя весь день довольно таки тепло и комфортно на каждой рыбалке, даже при минусовых здешних температурах, зачастую достигающих и тридцати, а то и всех сорока градусов, не то, что у берега в Тиличиках, где температура на берегу Берингова моря редко опускалась ниже 20 градусов мороза.

Да и буханку хлеба предусмотрительно заранее еще дома он нарезал на тонкие ломтики или мелкие сухарики заранее сам в духовке делал, так как в первый же день вспомнил тех румын в 1942 году, когда попытался ледяную буханку разрезать своим еще складным ножичком, который не то что резать, а просто не мог войти в мерзлую его мякоть…

А уж, когда ловилась рыба и те же здешние быстрые гольчики, и любимые им проворные чернявые харитончики, то радости и его удовлетворению, и настоящему наслаждению от единения с самой здешней природой не было у них обоих с Вадимом Терентьевичем предела. Особенно, когда ты еще молод, когда ты такой энергичен, когда ты абсолютно здоров, когда тебя окружают верные и преданные друзья, способные не только совет дельный дать, но и помочь, и поддержать тебя в любую минуту…

А сколько с ними с друзьями переговорено, сколько нового им самим узнано и не того, что пишут в прошедших не однократную цензуру книгах или журналах, а непосредственно из этой человеческой книги жизни, которая еще и была написана в их выразительных глазах, которые вот так соучастливо смотрят на тебя и тихо рассказывают о всей своей жизни, и о жизни других людей, часто тебе они же подсказывают, а иногда и делятся с тобою давно самими прожитым, бескорыстно делятся виденным своими глазами и это, и есть наша настоящая жизнь, отличная от той, писанной часто в газетах или даже, показанная по телевизору в те времена, когда на партийных или комсомольских собраниях невозможно кроме того их официоза услышать душу твою теребящего откровенные и правдивые слова.

И еще, это нынешнее брежневское лицемерие, это их партийное двуличие, осознается нами только по прошествии большого времени и осознается оно нами именно сегодня, когда вспоминаешь и те премиальные, выдаваемые в их же родном теперь райкоме КПСС в конвертах и ту их напыщенность, и еще показную зачастую бедность, которая не шла ни в какое сравнение, с тем, что тебе самому пришлось пережить и в детстве, и в молодости, а еще когда ты сам учился в институте…

Простая рыбалка — это и есть настоящая камчатская жизнь. Путь до реки — это также их жизнь, даже тренировка и поддержка сердечка у каждого из них. Радость, что рюкзак потяжелел от улова — это тоже жизнь… И вот, когда ты приходишь домой и полный тазик еще трепещущейся рыбы, а младший сын спрашивает:

— Пап, смотри, как она плещется своими хвостами, — и сам лезет за ней чуть ли не в ванную, чтобы поймать её своей еще не умелой ручкой.

И это тоже их камчатская жизнь. Потому, что ты ответственен за неё, потому, что ты обязан эту не умелую ручку еще долго вести и долго её поддерживать, только сжимая в своей ладошке, чтобы он ощутил и всю твою силу, и чтобы он ощущал всю твою целеустремленную волю… А ты должен долго поддерживать его сына своего, а еще должен обучать и наставлять его, и учить жизни его. Учить его и удилище длинное держать, и дать ей его ручке точку отпоры, когда этого потребуют жизненные обстоятельства, и все это та многогранная жизнь, с которой и складывается наше земное счастье, из чего и складывается наше великое мироощущение и всё наше здешнее камчатское миропонимание…

___

Морозец по утру стоял буквально градусов под семнадцать, вода на Авьяваям реке в 11 км от районного центра Тиличики стала не таким и толстым льдом и настали те самые особые здешние осенние деньки, когда циклоны не надолго заканчиваются, когда наступает неимоверный осенний лов на подледного еще нажировавшего свои бока на кормах обильных здешних буквально с лета харитона, который еще за долгую зиму так не отощал и не исхудал, который на здешних комариках, сытых от крови оленя оводах и, не меряно большой и прекрасной красной икорке за быстротечное лето хорошо нажировался и, когда его увесистую гнущуюся тушку тащишь через узкое отверстие ледяной лунки, а как он берет, когда ты видишь, пропуская в стеклянный лед свою ту искусственную мушку или легкую самодельную желтую блесну, как он долго на быстрине присматривается из под берега, где только, что прятался, чтобы сделать один единственный, выверенный и верный прыжок в воде и ты ощущаешь натяжение, и затем легкое биение тонкой в 0,05 или в 0,10 мм лески и, вот он уже трепещет своими черными алмазными боками о здешний лед и вот он уже своими жаберными плавниками сам себе как-бы помогает вдыхать этот ноябрьский, этот такой морозный, насыщенный кислородом воздух и, что же? Никакой ему от этих судорожных движений помощи. Тот особый земной воздух, в котором мы все живем, в котором мы как бы растворены и, которым мы так часто дышим ему харитону теперь вне его родной водной стихии нисколько не помогает.

Наш воздух не его это среда обитания, не его это жизненная стихия…

Так и человек. Сама наша жизнь, сами её обстоятельства часто мимо его силы воли и мимо внутреннего желания ставят его не на ту стезю, не в те жизненные обстоятельства, о чём мы еще в раннем детстве мечтаем, чего мы зачастую страстно хотим, к чему мы ведь вероятно интуитивно стремимся иногда, и, не говоря ничего о своих страстных замыслах ни своим самым близким, ни даже родным, ни тем более своим лучшим друзьям.

И после, пятого или седьмого, вытащенного из воды харитона, после шестой или седьмой пробитой острой пешней лунки во льду, после здешнего горячего чая, согретого на маленьком походном примусе «Шмель», заранее заправленного еще дома бензином А-82 и тех ста, обязательных еще военных тех «наркомовских» из бутылки «Бренди» без, которых у них с Вадимом Терентьевичем не обходилась ни одна их рыбалка Уголев Александр в своей болоньевой курточке теперь легко, распластался на гладком льду и, начал наблюдать там внизу всю здешнюю камчатскую речную жизнь, дивясь и удивляясь её всему здешнему многообразию.

— Вот листик желтый проплыл. Вот жучок потоком унесен. А вот, и гольчик резвый свой бочок блестящий на солнышке ему теперь показал. А уж там спрятался темный, там у берега притаился перед своим броском хищный харитон. Он гроза икры красницы, он гроза всех здешних комаров и комариков, а какое у него мясо нежное, какое оно непередаваемо вкусное, какая у него еще и жизненная сила, и живая прыть, и подумалось ему….

— Какая великая, какая мудрая наша земная Природа, чтобы вот создать и сотворить за миллионы лет вот такую неимоверную красоту, обеспечить такую полную биологическую самоорганизацию и довольно простую целесообразность, когда из простой округлой белковой глобулки, с горошинку размерами, чтобы вот через время вышел такой красавец, такой умный, такой упорный и, еще настойчивый вид как харитон, и не только он, а еще и сам человек. И, сколько же надо было трудиться этому не известному неземному и неведомому «скульптору», чтобы всё это у него легко получилось, а ещё и чтобы оно ожило настоящей земною жизнью, спрятавшись где-то в том неведомом нам генетическом нашем коде, который только расправляясь и определяет, и цвет наших волос и цвет, и даже уникальный узор радужки наших глаз, и облик наш из поколения в поколение повторяет ни о чём ведь не забывая и не утрачивая при том повторении целых поколений…

— И как всё это?

— И почему?..

— И, как вот всю зиму здесь в этой воде, которая местами промерзает до самого песчаного дна и, знающие здешние места люди тогда ему рассказывали, что только на ямах стоит зимой харитон и взять его там можно не меньше, а даже и больше, так как на тех ямах его и в январе много, и даже в марте он есть здесь, так как из той ямы теперь ему уж никуда не уплыть и никуда ему не податься. Везде толстый лед, буквально до самого до дна реки….

А, уж когда чуть солнышко мартовское своими лучиками придавит из подо льда талой водой не ведомо, откуда тогда и берущейся, тогда живая здешняя вода так резво забурлит, и всю здешнюю камчатскую зимнюю речную рыбалку в миг, как обрезало, так как вода мутная и твоя блесна совсем рыбе не видна. Сама вешняя вода тогда еще как она бурлит, та вешняя вода становится коричневой и мутной легко, вспучивая лёд на перекатах, разливается вниз и жди скорого вешнего половодья, когда всё перед жарким летом враз от мусора очистится, когда вся коричневая горная глина будет снесена в бухту Скрытую, чтобы образовать и эту узкую, и длинную Корфскую косу, и еще, чтобы образовать за века и за тысячелетия тот бурый уголь, который сам как то масло выходит из здешней камчатской Земли и не только здесь в Тиличиках, а еще и в угольной Медвежке, где и пласты его толщиной до 6 метров и запасов его около пятидесяти миллионов тонн.

— Это сколько же лет пришлось трудиться той матушке Природе, что бы всё это и создать здесь?

— Это сколько же лет там трудилась такая река как Авьяваям или соседняя река Вывенка, чтобы те миллионы тонн угля бурого для нас накопить.

— И за какое время всё это богатство родилось?

Сегодня Солнце сквозь чистый воздух своими лучами доходило до самой земли. Но теперь, того особого летнего тепла и не было. И, связано ли это с его удалением от Земли самого Солнца или с особым наклоном самой оси Земли?… Да разве ты об этом и думаешь, когда тебя всего холод пробивает до каждой косточки, когда ты стоя на льду, ощущаешь здесь на реке тот особый космический первородный холод, который идет из самих его глубин, откуда-то из абсолютного космического нуля и пытается он тебя здесь вморозить в этот абсолютно прозрачный, завораживающий теперь твоё сознание прозрачностью и особой сказочностью лед, чтобы затем волнами моря перетереть в мельчайший песок, превратив и тебя, и превратив все твои мысли именно здесь на Камчатке в ничто…

И ты задаешь, как и великий и мудрый Мономах ранее часто себе вопрос:

— «А что будет после нас?».

Но сейчас Александр Яковлевич сосредоточился и распластался на — прозрачном чистейшем льду и долго, и, увлеченно стал наблюдать за здешней подводной жизнью и сравнил себя с чем-то особенным, и невероятно Божественным. Да и было ему ровно 33 года. Как раз в народе говорят:

— Возраст у него Иисуса Христа.

А ему казалось, что он сейчас и сию секунду, как и сам, и как Господь Бог творец всего земного со своих небес наблюдает за нами, внимательно наблюдает за нашей и его земной жизнью…

Ведь так и наш Творец, создав нас и всю нашу жизнь уже не может быть нам тем повседневным поводырем, который, как твой родитель своего ребенка ведет нас по жизни.

Его Божественный промысел, его Божественная задача, создав нас и раз, вдохнув в нас свою Божественную душу, отпустить нас всех по быстрине этой Авьяваямской реки жизни. И затем, может раз, а то и два за всю нашу у кого длинную, а у кого и короткую жизнь еще соприкоснуться с тобою, слегка подправив наш путь, и подтолкнув вновь на ту жизненную быстрину, которая у кого-то сложится успешной карьерой и семейным счастьем, а у другого….

А, может он еще когда-либо даст ему точку опоры, указав своим повелительным перстом и своим тем небесным Громом, как нам здесь на Земле жить и, куда идти в среде своей человеческой, как и этому сказочному подвижному, еще живому хариусу нужно некое это речное жизненное пространство, которого теперь вот после таких морозов снизу было ограничено дном самой реки Авьяваям, а сверху оно же ограничено этим еще, не занесенным снегом льдом и безмерно, радуясь свету дневного Солнца хариус спешил, и пищу свою калорийную в потоке воды найти, и на лучиках его погреться, так как к вечеру и лучи его спрячутся за сопкой, и корма он не увидит во тьме кромешной постоянно борясь с быстрым течением реки. А само течение реки никогда ведь здесь не станет. Сама здешняя жизнь будет постоянно двигаться, а ему еще целую зиму на этой глубокой яме стоять, раз за разом виляя своим хвостом, чтобы только ранней весной, только, когда уйдет этот толстый лед выйти на здешний быстрый перекат и показать тогда всю свою водную удаль, ловя обильного здешнего комара, овода и мошкару и, чтобы начинать новый свой жизненный цикл и, как все здешние рыбы икру свою в песчаную ямку самой самке уложить, и друзьям самцам белыми сочными молоками обильно её поливать, и затем долго рядом ждать появления из промытого песка шустрого родного своего малька, который потребует от него не малого мастерства, чтобы научить его всем премудростям здешней речной их особой пространственной речной вечной их водной жизни….

Но все это будет только следующей весной уже и будет то в будущем в новом в 1984 году….

— А ведь наше будущее — категория не определения по выверенному мнению российского физика и теоретика, и еще настоящего практика — Андрея Сахарова.

— И, как он был тогда прав!

Всё это будет уже в том будущем и в его Новом году, когда ему станет уже 34 года жизни. А сегодня, на своём 33-году своей жизни, в том особом благостном и счастливом возрасте Иисуса Христа, когда всё еще можно, когда всего еще так хочется, когда есть еще молодые силы и есть настоящая возможность, когда твоя голова кружится от радости теперешней настоящей жизни, когда она кружится у тебя здесь от счастья земного твоего обитания и, от возможности только дышать этим сказочно морозным, этим бархатистым звенящем камчатской особой чистою как сама легированная сталь морозным воздухом…

И, мы понимаем, что будет для всех нас и памятный 1984 год, когда будет от двух разных молодых матерей зачато им одним две новых земных жизни. И, будет почти день в день рождено два мальчика один 18 июня, а другой 14 декабря и, будет у них такая разная судьба. Будут и другие трудности, и может быть даже будут и новые у всех проблемы.

И есть у нас с Вами простое сегодняшнее настоящее, которое само по себе такое же динамичное, как и эта чистая вода — нилгикын мымыл на Авьяваямской или Ветвейваямской, или там далеко на Вывенской той её вьющейся быстрине…

Он смотрел под прозрачный первый осенний здешний авьяваямский лёд и удивлялся тем, и таким мудрым философам, которые говорили, что ведь в одну и ту же воду нам никогда своей ногой не стать дважды…

— И это действительно это так! — он это ясно понимал.

Он это видел здесь и осязал своей кожей это их то мудрое философское изречение! Вот и эта чистая вода — нилгикын мымыл, которую он только, что видел. Она легко и, неуклонно скатывается, не выходя из русла реки в Берингово море, затем как бы и не перемешиваясь движется уже морскими кориолисными течениями в безмерный Тихий океан, а там вновь на самом экваторе нагревается и легко испаряется, и вновь выпадет здесь же в виде промозглого дождя, и в виде белесого снега, и вновь устремляется с сопок и проталин в эту же самую реку быструю горную реку Авьяваям, не то в Ветвейваям, не то в саму такую могучую здешнюю Вывенку, но это уже другая, это уже не та наша перворожденная именно эта вода, которая нас ранее родила, которая нас ранее создала, а это вовсе другая, неведомая нам новая вода… И, так она кружится, как и мы кружимся в этой жизни и созидая, и одновременно по-философски отрицая всё и вся, и на Земле нашей, и здесь на реки Авьяваям, и в самих Тиличиках, и там на реке Ветвейваям и в поселке Ветвей, где идет для всех нас буквально параленная жизни и покуда Александр Уголев ничего и не знает о ней, как и мы сегодня не знаем о тех четырех или теперь уже семи миллиардах страждущих жизней, которые живя, как и все мы каждодневно и созидают, и кого-то отрицают они одновременно на всей планете Земля…

— А та ли это вода, которая там далеко испарилась или туда в наш Тихий океан именно отсюда пришла она. И, как на самом деле она перемешалась, как её отдельные атомы распределились и через, сколько лет эта вот конкретная молекула, которую он видит и сейчас ощущает сейчас вернется на это же самое укромное их с Вадимом Терентьевичем место?

— И вернется ли она вообще когда-либо?

— Что же нам об этом говорит статистика?

— Что об этом нам говорит теория вероятности?…

— А, может пройдет не одна тысяча или миллион лет, прежде чем она с не ведомых нам глубин, с того неведомого третичного в миллионы лет назад периода вернется к нам в виде обильного пара здешних многочисленных вулканов или вернется она с источника малкинской глубинной скважины №14 с запредельной глубины 642 метра или совсем рядом в Камчатских Озерках с глубин два и более километра?…

— Так и мы! Раз, вылетев из родного родительского гнезда, приезжаем отсюда с Камчатки теперь нашей так редко затем в отпуск раз в два года, и не часто мы бываем у своих родных, у друзей и даже у близких людей, но никогда наша история, никогда наша жизнь ведь не повторяется уже. Теперь всё и всегда всё внове. Всё на другом витке философской этой не вероятно, как и закрученной в вихре жизни той особой спирали…

— И куда, и, как быстро эта спираль всех нас и, каждого в отдельности закрутит, и как она его завихриться сегодня 4 ноября 1983 года ни Горяинов Вадим Терентьевич, ни сам Уголев Александр Яковлевич не знали, и не ведали, да и не могли ведать, не знали об этом и там на Ветвейваяме ни мать Татьяна, ни сын Денис Ваямретыл, так как это запрещено самим нашим вечным Временем, которое может быть только в новых физических невероятно сложных для нашего понимания теоретических понятиях, как некие струны и некие туго натянутые суперструны не может быть оно обращено буквально вспять, и это никак не возможно ведь в нашей земной жизни, которую каждый из нас должен прожить только сам и прожить её один, упорно идя по узкой здешней камчатской тропе нашей волнительной жизни…

___

И смотря через лед на здешнюю водную жизнь, задумался он не обращая своего внимания на радостные возгласы и Вадима Терентьевича, вытащившего очередного харитона плещущего своим хвостом по льду и на одобрение Ростислава Андреевича такой его удаче…

___

…Тогда еще у него не было в его голове и, замысла этой книги, и не родился еще и его родной второй сын Алексей Ваямретыл, он вероятно еще и не был зачат, о котором мы хотим Вам рассказать, о том смелом Алексее Ваямретыле теперь в переводе и нымыланского как бы лежащем на быстрой воде, который только родится в будущем в 1984 годкажись у 14 декабря…

И подумав, лежа на льду спросил он себя:

— А в чем же весь наш земной этот Божий промысел?

— В чем же то наше великое и земное наше предназначение?

И, скрипя своим пером, пишущи эти строки только теперь-то, только сейчас он понял, что всё самое лучшее и всё самое Божественное в самом хрупком человеке именно в том, что он сам и создает и, что он сам и делает, и в том, что и дерево посадить, конечно же ему необходимо, и еще ему дом построить потребуется или достроить естественно потребуется и, обязательно своего любимого сына вырастить нужно и вероятно лучше не одного, а еще чтобы и долгожданную дочь ему дождаться…

___