Круговерть

Александр Серафимович Иванов, 2019

Автор книги, профессор ТСХА Иванов Александр Серафимович (1930-2011), писал стихи всю свою жизнь. После выхода на пенсию, нашел время собрать некоторые стихи в сборник и опубликовать небольшим тиражом (Круговерть : книга стихов / А. С. Иванов. – Москва : Компания Спутник+, 2008. – 160 с.; 20 см.; ISBN 978-5-364-00884-8). Ещё при жизни автора экземпляры книги разошлись по друзьям, знакомым, его многочисленным ученикам. Просьбы получить книгу продолжают поступать. Это и стало причиной публикации книги в электронном виде, в свободном доступе. Данная электронная версия практически идентична бумажной.

С Т Р А Н И Ц Ы П Р О Ш Л О ГО Л И С Т А Ю

Страницы прошлого листаю:

В тумане кроются года,

И память их обозначает

Условным именем — тогда.

Тогда так молоды мы были,

Так искрометны и чисты,

Так беззаветно мы любили,

Так свято верили в мечты,

Тогда казалась жизнь бескрайней,

Окрашенной в цвета весны,

А горести дороги дальней

Увы, нам были не видны.

РОССИЯ

Как хорошо рассветы золотые

Над речкою туманною встречать.

В лучах зари бессмертная Россия,

Которую нельзя не величать.

Твоих просторов неоглядны дали,

Твоих лесов и долов широта,

И скромная, чуть с примесью печали,

Простая и святая красота.

Здесь нет сиянья резких, броских красок,

Высоких горделивых гор,

Но добротой и ласковостью ясен

Берёзок незатейливый узор.

В сплетеньи веток их кудрявых

Весенний хороводный круг,

Как будто бы в рассвете алом

Весна их вывела на луг.

И речек бег неторопливый

Без бурных перепадов вод,

И терпеливостью счастливый

Трудолюбивый наш народ.

Спокойный, справедливый, мудрый,

С открытой русскою душой,

Не раз в тревогах доли трудной

Являл характер твердый свой.

ЗАПАХ ДЕТСТВА

Мне запах детства вспомнить надо:

Оно не пахло сеном, лесом —

Дворов весенняя прохлада

Дышала гарью куломеса.

Какой-то сложной, терпкой взвесью,

Прожженной запахом бензина,

Неповторимой сладкой смесью

Цветов, асфальта и резины.

Когда же сполохи ночные

Горели издали огнем,

То были запахи другие —

Весной дышалось и дождем.

И за окошком лист зеленый

Упрямо распрямляя клен,

В ветра холодные влюбленный,

К себе притягивал циклон.

И вместе с тучей грозно-синей

Дышала юностью весна,

И запахи свои Россия

Московским улицам несла.

СЛОВО

Зачем повторяться мне снова,

Кого я хочу удивить?

Волшебного русского слова

Связать невозможную нить.

Как будто в другой я стихии,

Как будто за чьи-то грехи,

В минуты эти лихие

Пишу про любовь стихи.

И силушки нет уклониться,

И что-то туманит взор,

Волненья чудесные спицы

Вяжут хмельной узор.

И строчка за строчкой стремится,

И песня в душе пролилась —

На чуткое сердце ложится

Стихов опьяняющих вязь.

Май 1979 года.

Я РОДИЛСЯ И ВЫРОС В МОСКВЕ

Я родился и вырос в Москве…

И московские дымные дали,

Её думы, заботы, печали,

Тонкой сажей припудренный снег,

Её жизни встревоженный бег,

Столько сердцу тревожному дали!

Строчкой доброю, ласковой стали,

Стали частью всего бытия:

Ведь Москва — это чуточку я,

Словно капля в едином потоке.

Вместе с ней и добро, и упрёки.

С нею вместе и радость, и боль,

И пришедшая поздно любовь.

* * *

Сгустилось мыслей и дум смятенье,

Разлад на душу лавиной пал.

И вдруг восторг опьяняющий пения

Сердцу доступен стал.

И я почувствовал мира воскресшего

Простой гармонический строй.

И с торжеством вдруг прозревшего

Я стал до конца сам собой.

ЧИСТЫЕ ПРУДЫ

Сижу под старым тихим кленом,

Склонившим ветки у воды —

С тех давних пор всегда влюбленный

В вас, мои Чистые пруды.

Под шорох волн струилось детство,

Оставив добрые следы,

И никуда от вас не деться

Мой символ: Чистые пруды.

Я всё же в жизни что-то значу,

И есть трудов моих плоды,

Но почему ж над вами плачу

Я снова, Чистые пруды.

Я был и грустным и веселым,

Когда в душе цвели сады,

Но приходил я удивленный

К вам, милые мои пруды.

Не раз над мною пела вьюга.

Я ждал тревоги и беды.

Но видел поощренье друга

В вас, Чистые мои пруды.

И вот сюда пришел я снова.

Виски мои уже седы.

И доброго ищу я слова,

Далекие и близкие пруды.

ИДЕТ ГРОЗА

И тяжко и душно… Так трудно дышать…

Как боль разметалась в природе…

Небесного воинства грозная рать

Клубясь, на солнце выходит.

Быть битве: в просторах вскипает она.

День рвется в грохочущем звуке,

И яростным всплеском стального огня

Ко мне её тянутся руки.

Жалеть я не буду — уйти не смогу,

Пусть ветер упруго обнимет,

И, поражая меня на бегу,

Исхлещет ликующий ливень.

Я бурю пойму — её гордость и страсть.

Рев вихря меня успокоит.

И битвы всесильной жестокую власть

Приму без сомнений как воин.

Не жду я победы в пьянящей борьбе,

И подвигов я не желаю.

Я просто навстречу безвестной судьбе

С открытым забралом шагаю.

Что будет потом — то неведомо мне.

И людям о том неизвестно.

Мне чудится тень облаков в синеве

И слышится нежная песня…

Простой и далекий, знакомый мотив,

Овеянный негой и грустью…

И кто-то заплачет, цветы опустив.

Не надо: слез с детства боюсь я.

БЕССОННИЦА

Как важно во всём разобраться…

А мысли клочками куда-то поплыли,

И я словно не властен над ними…

Надо, надо собраться…собраться!

Что было, что есть, что будет?

Гадать на кофейной гуще…

Было…было? Будет — разлюбит?

А может быть, это и лучше!

А её, как же? Забуду?

Сердце себе самому вопросом,

Как будто сердце отсрочки просит…

Бу…Ду…Буду, буду, бу…ду…

Эхом где-то в сознанья глубинах

Звуком то грубым, то отчаянно тонким

Бьет с размаху словно дубиной

По перепонкам, по перепонкам…

Ночь как вечность: без края тянется.

Считать бесполезно как бесконечность,

Миллиарды, опять миллиарды…

Лица как будто в пасьянсе карты…

Дамы, валеты, тузы… Как совпали!

Сложились страшной угрозой вместе…

А будто бы вроде случайно пали?

И всё как надо: прижались тесно.

И снова считаю в тревожной надежде…

–Тысяча…первый, второй…третий…

Твоё лицо… И всё так как прежде…

За что я страдаю? Прошу: ответьте!

Тихим шорохом стелется утро.

Тьма за окном медленно тает.

Всё наяву и всё как будто…

И мозг усталостью закипает…

И в опьяненье блаженной дрёмы

Словно снотворное — города рёвы.

От наваждений — трамвайные звоны,

Виденья куда-то в безвестность гонят.

Февраль 1980 года

* * *

По сути, я человек городской

До самых, самых глубинок души.

Наверно, не так, чтобы слишком простой:

Ведь вырос-то я отнюдь не в глуши.

Московского времени темповый бег

Как-то впитался в меня, как во всех.

Московский, с затаинкой в чем-то смех,

Московское, быстрое, в прищуре глаз…

Веселых порой, а порой озорных,

Светлых и добрых весной…

Но что-то печальное все-таки в них

Грустинкой заблещет порой.

Москва есть Москва — в том её простота:

Прозвали когда-то большое село.

Не сельская всё же её красота

Сложилась веками. Окрепла давно.

* * *

Поэты больше из села,

Да это и понятно:

Природа кажется сама

Стихи рифмует знатно.

А я, ребята, городской:

Живу в тревожном шуме,

И напоил меня тоской

Полог небес угрюмый…

И в тесной комнате своей

Встречаю я рассветы,

И не поёт мне соловей

В пылу свои куплеты…

Мне утром слышится трамвай

И шин накат тяжелый,

Мой городской родимый край

И в смысле травки голый…

Как слой брони лежит асфальт,

Сковав его просторы,

И среди сотен тысяч пар

Нет ни одной веселой…

Сокрыт здесь, в общем, человек,

Храня свои секреты,

И времени безумный бег

На всё поставил мету…

И всё же, слышу я стихи

В глухом столичном звуке,

И даже “Городской архив”

Рифмую с чем-то в муке.

И ритм кварталов городских,

Что кружатся на схеме,

Войдут в короткий, жесткий стих,

А стих ведет в поэме…

А ОНИ ВЕДЬ ДРУГИЕ

Мир видят иначе поэты,

Такие у них глаза:

Им мнятся пожары в рассветах

И алые паруса,

Гармонией стройных линий

В бескрайность летящий мост,

И свет иступленно-синий,

Армады далеких звезд.

Им кажутся добрыми люди,

Живущие в мире без зла.

Терзать их за это не будем —

Такая у них судьба…

И ходят они по грани,

По лезвию острия

И жизнь их сурово ранит

Превратностью бытия.

За то, что они другие

И не такие как все,

Ломают их в ночи глухие

На дыбе и колесе.

За то, что они страдают,

За то, что умеют любить,

За то, что довольства не знают —

Д р у г и е не могут простить.

СМЕРТЬ СОБАКИ

Прошло уже немало дней,

Всему б пора уже забыться,

Но как модель судьбы моей

Мне смерть собаки часто снится.

Мой старый невезучий пес —

На лапе злая язва-рана.

Я в рюкзаке его понес

В последний путь, поутру рано.

Доверчиво в мешок он лег:

Привык к нему — как на охоту.

Бедняга, он понять не мог,

Что скоро кончатся заботы.

Его беда, что слишком стар.

Его болезни безнадежны.

Нас ждал бывалый ветеринар

В халате далеко не снежном.

И ждал покрытый жестью стол,

Смертельных средств хмельная доза,

Последний в жизни т о т укол,

Хозяина скупые слезы.

Хозяин — просто человек —

Взял на себя удел решенья

Определять собачий век

И срок последнего мученья.

Наверно, всё же много взял

Он на себя в минуту злую.

Тяжелый узел завязал,

Затеявши игру крутую,

Хозяин — я, я все ж не бог,

И пса судьбу решать не вправе.

Но приговор свой я не мог

Потом уже никак исправить.

Мне часто видятся глаза

Собачьи, с грустным удивленьем,

На них застывшая слеза,

Последнее как дым сомненье.

Считал меня, наверно — друг:

“Так что же, друг, теперь ты сделал?”

И улыбнулся страшно так

Улыбкою оцепенелой.

Застыла маской у него

Гримаса боли и презренья.

Последней судорогой свело…

Потом “ничто” и просветленье….

ВРЕМЯ

И всё же —

как быстро катится время!

Время и вечность —

время и миг.

И вот принимаю

без удивления

вопрос,

что задал мне какой-то старик.

А он, обсуждая возможные версии,

вопрос как вопрос,

но жестокий вопрос:

— “Скажите, давно ли, приятель

на пенсии?”

Вопрос без усмешки —

до ужаса прост…

Да, как же с годами мы осязаем

в своей устремленности

век.

Ведь будто вчера

меня называли

еще: “молодой человек”…

Но время летит,

словно бы в исступлении…

Время — начало,

время — конец.

И словно прикинув

в каком-то сравнении

назвали — случайно? — однажды

— “отец”.

Все меру и степень имеет на свете:

Отец есть отец —

растут его дети…

“Отец” как образ

в единстве и целости,

как признак

моей сложившейся зрелости…

Шли годы — к “отцу” я почти что привык,

смирился

как с грубой, слепой неизбежностью.

И на тебе вот —

теперь уж “старик”….

И сказано этак

с милой небрежностью…

“Старик”! —

займите Ваше место

вот — у трамвайного окошка….

И это вместо всего-

вместо.

Скажу по правде,

совсем немножко…

На лице бездна чувств

как у мима….

От ужаса лицо

гримасой сводит…

Как быстро же всё проходит!

А жизнь

вдруг

поплыла мимо.

Июнь 1982 года

ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

(Мой внук оканчивает школу)

Последний звонок… Ведь почти…

Да, почти — что окончена школа.

Школе скажем скоро — “прости”.

А голос, увы, не веселый.

Сначала хотел хоть в стихах пошутить,

“Слепить”, как водится, шаржи…

Но получился другой мотив —

Печальный немного даже.

Не ценим, что было — почти закон.

Про школу и даже шире.

Прошлое крыть — привычный уклон —

Упорно внедряется ныне:

— Всё, что учили, впору забыть:

Не так, уверяют, жили.

— То, что любили, не стоит любить:

Смысл жизни — денег всесилье.

— Каждый рви, что сможешь урвать…

Все добрые чувства пожухли.

А демагогов злобная рать

Страну превращает в джунгли.

— Круши и хватай — бог за это простит —

Суть новых “возвышенных” истин.

И вместо старых кумиров мостят

На пьедесталы “бизнес”.

А вы выходите в трудный мир,

Где правит богатый и сильный,

Туда, где жадность как высший кумир

Рвет на куски Россию.

А вам что делать? Жить и любить…

Готовясь к решающей битве…

Там будут и радость, и горе… и быт…

И поиски новых истин.

НОЧНОЙ БРЕД

Ночь опрокинулась бездной звездной.

Сердце лунным светом опутано.

Вдруг понял я, что мы встретились поздно,

И нашей любви не дождаться утра.

Ветер в лесу словно глыбы ворочает,

Всё прибирает в своё подвластие,

Шорохом листьев шепчет пророчество

О том, что у нас уж не будет счастья.

Тени спустились ночные короткие,

Сгустками мгла скульптурами вылита,

И тишину раздирает икотою

Злобные всхлипы тревожного филина.

Лица в ночи наши слабые, бледные,

Очи погасли — темны и испуганы.

И в испытанье по-злому волшебному

Наши сердца одиночеством угнаны.

Нет ничего, и не надо придумывать.

Просто войти в этот мир ожидания.

Войти бесконечно бессовестно юными

И сохранить как надежу желания…

КУКУШКА

Одиноко и душно.

Тянет камнем усталость.

Прокукуй же, кукушка,

Сколько жить мне осталось?

Но примолкла кукушка,

Оборвав свои песни,

–Ну, спасибо, подружка,

За веселые вести…

Я дошел до предела —

До последнего края,

И что делать с собою

Я по правде не знаю.

Я не верю любимой,

И себе я не верю….

Жизнь промчалась мимо —

В этом только уверен…

Так не пой мне, кукушка,

В сизом сумраке чащи!

Жизнь — монетка, полушка:

Просто плата за счастье…

СТАРЫЙ ГОД

Год ушел… Сколько их уж ушло…

Год ушел… Так уходят и люди,

Унеся с собой и добро и зло,

И потом ничего не будет.

Есть такая крутая черта:

Как-то бродим и рядом, и возле —

Её грань и проста и остра:

Нечто “до”, ну, а что-то и “после”…

“После” — это уже не для нас,

Для других в их безумных надеждах.

Наше с нами: теперь и сейчас.

И как память — когда-то и прежде…

В жизни всё в общем мудро идет —

Философской связавшейся парой,

Если новый является Год,

Значит — в Лету скрывается старый…

Он уходит в настигшей тиши.

Плачут в розовом отблеске свечи.

И прощальным томленьем души

Отгорает несбывшийся вечер…

Год уходит, спокойный как сон,

Он уходит почти незаметно —

Лишь часов ненавязчивый звон

Отзывается в сердце приметой.

За тебя мы осушим бокал.

Помянем и, наверно, забудем…

А теперь же — ”Мерси” и “Пока”

И судачить о прошлом не будем.

А СЧАСТЬЕ ГДЕ?

За счастьем мчался куда-то вдаль,

Стремился к заветной цели.

Мне виделся чудный, прекрасный край,

Зеленый и добрый берег.

Я греб, ветер дул в мои паруса.

В зените сияло солнце.

Но в той же дали охватывал глаз

Линию горизонта.

Шли годы — порядком устал я в пути:

В пути одиноком, нелегком

И призрачным светом в тумане светил

Мне берег желанный, далекий…

Невзгоды и годы сломили меня.

И руль был однажды брошен.

А ветра порывы рыдали, дразня,

Что счастье осталось в прошлом…

КОГДА УХОДИТ МОЛОДОСТЬ

Когда уходит молодость,

Веселая, беспечная,

Счастливая — без повода,

Такая быстротечная.

Уходит тихо молодость…

Когда? И не поймешь…

Поймешь — не будет проводов:

Ведь время не вернешь.

И мир как будто в целости,

А всё же — всё не так:

Спокойствия и зрелости

Мне ноша нелегка.

Вдохнуть бы ветра юности,

Вкусить её дорог —

К тупой житейской мудрости

Привыкнуть я не мог.

И пусть однажды вечером

В сгоревшей дымке дня,

Другими не замечена,

Она найдет меня.

И эта встреча поздняя

Мне болью сдавит грудь-

Ушедшего — под звездами

Обратно не вернуть.

ГАМАЮН — ПТИЦА ВЕЩАЯ

Гамаюн — птица вещая,

Что ты видишь там — в безднах вечности,

Почему над долиною мечешься

Этим тихим и ласковым вечером?

Что тебе проведенье поведало?

Бьется сердце испуганно бедное,

И лицо твоё девичье белое

Исказило смертельною бледностью…

Розовятся каплями-бусами,

Губы в кровь — до боли искусаны,

Сжаты линией тонкою, узкою…

А глаза твои полные ужасом…

Страшно знать другим недоступное:

Дар пророчества — что-то преступное…

Видеть в будущем горькое, смутное

Под времен крутыми уступами…

Вспыхнет правда яркими искрами.

Но не можешь её людям высказать…

И исходит страшная истина

Непонятными, грубыми криками…

У МОГИЛЫ ОТЦА

Да, однозначны те дроби:

Родился… черточка — умер…

Смешно? Не до смеха — коробит

Меня этот пасмурный юмор.

И просто по совести страшно:

Стою над могилой отца-

Я, сын, — на день уже старше…

И ждать еще надо конца.

Вот, контуры жизненных линий

Дальше ушли по ладони,

Свернули в бугристый выем…

А он ведь меня не догонит….

Не верю ни в бога, ни в черта.

Но знаю, случится! Когда?

Где тайна жестокого счета,

Который плюсует года.

И ничего не поможет:

Как беспощаден и крут

Эластик шагреневой кожи,

Сжимающий сердца лоскут.

* * *

Небосвод на куски раскололся,

Пал на землю хрустальным дождем,

Приоткрылся бездонным колодцем,

И луна улыбается в нем.

И с каким-то таинственным смыслом,

Два ковшика, полные звезд,

Длинным, резным коромыслом

Вальпас надо мною пронес.

И в мире задумчивой тиши,

Волшебных видений и снов

Чего-то в бескрайности ищет

Созвездие Гончих Псов.

* * *

Поэты не кончают по-хорошему:

Столкнула ты меня на скользкий путь.

И как птенцу, толпы под ноги сброшенному,

Должны мне шею где-нибудь свернуть.

Мне самому до удивленья чудно,

Как я по времени опять сумел начать.

И вместе с тем понять безумно трудно.

Как мог так долго не писать?

Познать опять души ночные бдения,

Искать в тиши звучащий, тонкий стих.

Вновь испытать стихо-грехопадение,

Которым господь бог меня настиг.

ПОД МОЛОХОМ

Такой этап в твоей свершился жизни —

Этап, как знаешь, очень не простой.

Он с пристуком колес, как поезд пассажирский

Бездушный тенью взвился над тобой.

И мчится дальше этот страшный Молох,

Спеша куда-то в неурочный час,

Вне времени и расписанья, скорый —

Идет не мимо — он идет сквозь нас.

Летит вперед и годы подминает,

Вне жалости, тревог, забот.

И пассажиры никогда не знают,

Что их в пути безумном ждет.

Ты часто говорила, что довольна,

Что не желала бы другой судьбы…

А мне вот, почему-то больно,

Что жертвой Молоха невольно стала ты.

Что он впитал твою по крохам душу,

Что затоптал святое естество,

Что лучшее он в людях душит

И благом представляет зло.

Что стала ты совсем, совсем другою —

Что загнанность порой стоит в глазах,

Что было в жизни у тебя такое,

О чем не можешь рассказать.

А Молох мчится, бег свой ускоряя,

Как смысл жестокой и слепой поры:

Летит вовсю: ломая и сметая

Тех, кто такой не выдержал игры.

МОЛОХ

А мы поклоняемся Молоху:

Чудищу нам непонятному,

Ему посвященные смолоду

Силой жестокой, заклятою.

Приучены или научены:

Да так, что и сами поверили.

Какими молитвами звучными

Клялись мы Молоху в верности?

Считали, что он всеведущий,

И всё до конца понимающий.

А он состраданья не ведая,

Был просто всепожирающим.

ПО САВЕЛОВСКОЙ ДОРОГЕ

По старой дороге Савеловской

Спешат электрички недальние,

И тут же кусты припыленные,

Блоки закуской просалены.

По слухам, здесь строится станция…

Метро, говорят, даже будет —

Пока ж собираются пьяницы.

А пьяницы тоже ведь люди.

Дай бог — всё снести им и выстрадать,

Душа ведь не шарик резиновый…

В кафе “Под кустами” на Дмитровском

Алкают дары магазинные.

Алкают с селедкой подтухлою,

Синюшными мыслями маются,

Напитки, что “борматухою”

Теперь на Руси называются.

Идут разговоры неспешные.

Лишь изредка ход их взрывается:

Но это больной или бешенный

Иль так кто-нибудь изгаляется.

Идут разговоры неспешные

На темы обычно-привычныые:

Про случаи в жизни потешные,

Про что-то общественно-личное.

Хоккейно-футбольные чаянья…

Про цены на водку и прочее,

Чего-нибудь про начальников,

Про жизнь человека рабочего.

Широк круг вопросов затронутых,

Чего только не обсуждается…

И даже секреты притронные —

Их тоже молва касается.

Бесстрастная и монотонная

Беседа идет — не кончается.

И можно, наверное, тронуться

От бьющего в душе отчаянья.

Спешат электрички недальние.

Посмотришь на небо — смеркается…

И думы такие печальные

Липким туманом сгущаются…

НАД РЕЧКОЙ ТВЕРЦОЙ

Ответ на тайну вечных истин

До удивленья тих и прост:

Под сенью отшумевших листьев

Росою прибранный погост.

И всё, что в жизни её было

И тот прекрасный, чудный миг

Хранит безмолвная могила,

Запечатлел бессмертный стих.

Строфой любви и восхищенья

Поэта пламенной мечты,

В ней наш великий русский гений —

Волшебник чистой красоты.

Её краса как блеск природы —

И не беда и не вина.

Она ушла, как убегает

Весною быстрая вода…

И жизнь ушла — лишь удивленье

От человечьей суеты

И для потомков утешенье:

Лежащие в траве цветы…

Всё в круговерти — от начала

И до могильного конца.

Как много время убежало —

Как и воды в тебе, Тверца.

Внизу в овраге — под погостом,

Где над водою дикий терн.

О как всё сложно, и как просто

Решилось в мире — Анна Керн.

СЕКРЕТАРЬ ПАРТКОМА

Утром со светом встала.

Ждут тебя поздно дома.

Я вижу: порядком устала

За день секретарь парткома.

От пыли лицо посерело,

И невпопад — на вопросы.

Как паутинкой белой

Виски прочертила проседь.

Синь глаз — разливное море —

Сейчас как в покрове тумана,

И от косьбы на ладони

Мозольная вздулась рана.

С усмешкой: — Да, малость я сникла…

Дождливая нынче погода…

Хоть и крестьянка от рода,

Да всё же немного отвыкла…

Всё больше — по части бумаги:

Планы, отписки, отчеты…

Как будто бумаги как маги

Исправят все недочеты.

То сеть побыстрей формируйте,

То агитаторов — списки…

Вот и отвыкли руки —

Набила, как видите, кисти…

Сильней слов — сила примера,

Слова есть слова — да и только…

Чтоб в людях ширилась вера,

Пусть будет немного и больно.

Все вышли — директор, контора…

И мне отставать негоже:

Ведь тот коммунист, который

Делом слова итожит.

Ну, впрочем, не будем о боли…

Смотрите, пшеница — вот сила!

Какое отличное поле…

И главное: как же красиво!

Спускался над полем вечер.

Солнце садилось комом.

Как раскудрявил ветер

Тебя, секретарь парткома.

НА ПОЛУСТАНКЕ

Как будто отстал я от поезда

На дальнем, глухом полустанке.

Света метнулись полосы

В ритмичном дорожном танце…

Скользнули на грани перрона

И скрылись за поворотом,

Лишь на последнем вагоне

Сгорают в дождливом далеко.

Поезд как жизнь исчезает.

За мной он, увы, не вернется.

И в ночи холодной растает

Надежда в дрожащих оконцах.

Кричи — не кричи: не поможет,

Есть график отмеренно-четкий:

И изменить не сможет

Никто этих мудрых расчетов.

С ЯРМАРКИ

С ярмарки, с ярмарки, с ярмарки долой.

Фейерверком звезды метнулись надо мной….

Ясные — гаснут, падают вниз…

Может то не звездочка — может моя жизнь…

Режет траекторией неба синь,

Как лучом изогнутым — и о землю дзинь…

Так и я, вот, пожил… и готов —

Разорвется сердце — на тысячу кусков…

И душа распластана по земле

Силой неподвластную вовсе мне…

Падаю, ох, падаю с высоты-

С окаянной жизненной красоты!

А ведь было времечко ничего —

Не боялся я никого…

Люди, боги, дьяволы — не указ…

Но другой — поломанный я сейчас…

Поломал судьбы меня нрав крутой.

Рухнул вниз сгоревшею я звездой…

Сгаснет в темном небе её след:

Да была ли звездочка или нет…

МАМА

Я реквием человеку пою!

Человек —

и само по себе не мало…

Но этого человека —

я особо люблю,

Этот человек — моя мама!

Люблю…

Как будто что-то забыл,

Судьбы отвергая жестокую поступь…

Теперь уже правильнее:

— Я любил…

Но это выдавить, ох, не просто…

Тишина —

средь житейского грома.

И никаких там небесных хоралов.

Как всё обыденно

и удивительно просто:

Просто рука

неподвижной стала…

По лицу белизна —

белей белого губы…

Рот раскрыт —

совсем некрасиво…

Смерть берет так жестоко и грубо,

Подавляя

жизни последние силы.

Болезнью сжато старушечье тело…

Внизу — машина: звонили “Скорой “…

В мозгу — машинально:

— Не так уж и скоро…

А впрочем — сейчас ведь не в этом дело.

Как неизбежно

и как случайно:

Без шума вершится великая тайна,

Одно из скрытых деяний

природы —

Т а й н а у х о д а….

Что там?

Никто никогда не расскажет.

С собой эту тайну уносит

каждый.

Ведь с каждым такое случится

однажды.

Даже с нами:

Всё в этом “д а ж е “.

И знаем наверно —

и всё же не верим.

Не потому, что от рода беспечны —

Но странно себя

и поступки мерим

Как будто бы жить собираемся вечно…

Не ценим жизни

святые мгновенья,

Друзей, родных, как надо, не ценим:

И всё поглощает

безжалостно время,

Смыкая волны свои

над в с е м и…

Но жизнь

есть жизнь,

И времени грани

Опять сошлись,

но сошлись не над нами…

А там внизу бесконечная

бездна,

Омут без края

и без истоков,

И силой вселенскою

центробежной

Нас крутит над бездной грубым потоком.

Жизней людских

безумное ралли

Летит по закрученной хитро спирали…

И давит на души

бренности камень.

Виток за

витками —

виток за витками…

И, путь предначертанный нам совершая,

Навек исчезаем,

навек исчезаем,

Гаснем в безбрежности мирозданья,

Где места нет

боли, желаньям, страданьям…

Но это п о т о м,

а сейчас я страдаю…

Часть жизни

при жизни навеки теряю —

Ни криком теперь не помочь,

ни слезами:

Ведь столько уходит м е н я

в моей маме…

И этот уход крушит жизни устои

И душу ломает злой пустотою…

Её нет —

и больше не будет:

Она не встанет раньше меня —

чуть свет.

И сына с зарею она не разбудит:

Мамы н е т

— теперь уже нет…

Не постучит по стене

как бывало:

Три дробных удара — потом перерыв —

Она, заболев, так меня вызывала —

И я к тревоге этой

привык.

Не отругает меня

за дело,

А может — без дела:

ну, просто, так.

И не поправит — пусть неумело

Строки в прочитанных мною стихах.

Доброй рукой, увы, не погладит

Вихры моих непослушных волос.

И мне не испить никогда больше

радость

Навеянных мамой задумчивых грез.

И не увидеть в хмелю полудремы

Сквозь темень

ушедших, прожитых лет

Тот незабвенный, веселый,

зеленый

Далекого детства потерянный свет.

ЕЩЁ НЕ НАПИСАНЫ СТРОКИ

И вроде дела неплохи,

А на душе словно камень:

Еще не написаны строки

Те, что меня прославят.

Недостижимые строки,

Как встреча с синею птицей,

В которых итогом нелегким

Я мог до конца раствориться,

Отдав им и сердце и силы,

И чувства, и волю, и разум,

И чтобы меня осенила

Та песня, как молния, сразу…

Конец ознакомительного фрагмента.