Масло на потолке

Александр Сергеевич Зыков, 2021

Предать себя и подчиниться беззаконию или пойти против системы и стать изгоем? Перед вами реальная история длиной в 365 дней. Вчерашний выпускник университета добровольно и с желанием идёт в армию для прохождения срочной воинской службы. С первых же дней молодой человек сталкивается с издевательствами и насилием со стороны старослужащих. Если остальные новобранцы покорно и безропотно принимают порядки, царящие в воинской части, то главный герой решает бороться с несправедливостью. Удастся ли ему изменить ситуацию? Сможет ли он сохранить за собой право остаться человеком, личностью, самим собой и право на саму жизнь?Содержит нецензурную брань.

Санчасть (раз)

Из казармы мы направились в противоположном от санчасти направлении (медики переехали из ветхозаветного строения в современное, с так называемым «евроремонтом», здание). Первым делом нас осмотрел врач (это был высокий болезненно худой мужчина с капитанскими погонами). Результаты осмотра подтвердили моё болезненное состояние, и меня оставили в стационаре.

Больничные палаты располагались на втором этаже здания, а сами больные располагались в кубриках (маленьких комнатах или палатах). В каждой палате было по четыре кровати (по четыре нормальные деревянные кровати с большими матрацами!), четыре стула, две тумбочки, одно пластиковое окно и, о чудо чудное, по восемь электророзеток! Розетки располагались непосредственно у кроватей, но немного ниже уровня матрасов. Это означало, что можно заряжать телефон, но со стороны этого не будет видно!

Мне выдали синюю больничную форму (разумеется, не по размеру), я переоделся и лёг. В стационаре разрешалось лежать на кроватях! В казарме же даже садиться на койки было нельзя за исключением сон-часа (после обеда в течении сорока — шестидесяти минут был тихий-час). Представьте мои чувства! Лето, отличнейшая погода, интересное место с красивой и необычной архитектурой, река рядом, так и хочется выйти, погулять, всё обследовать, но я должен был укладываться спать! Днём! Было обидно до невозможности! Попав в часть, я потерял всяческую свободу (покинуть казарму я не мог даже в так называемое «личное время»).

Однако, в санчасть я попал из-за недомогания, и возможность лечь, а не маршировать по плацу, была, разумеется, по-настоящему желанной. Меня беспокоили насморк, кашель и общая слабость. В общем, сразил меня острый бронхит. Кстати, узнал я свой диагноз далеко не сразу — случайно увидел в медицинской карте через несколько дней.

Оказалось, в стационаре есть свой зал для приёма пищи с гражданскими тарелками, гражданскими кружками и гражданскими столовыми приборами! Перед завтраком, обедом и ужином несколько больных шли в столовую, заходили в неё через служебный вход и у поваров получали блюда и продукты на всю санчасть. Хлеб, яйца, сок и молоко переносились в мешках, основные блюда — в специальных котелках, кастрюлях и в другой посуде, названия которой я не помню (или же и не знал никогда). Также силами больных из столовой приносилась питьевая (кипячёная) вода. Помимо транспортировки еды в обязанности этого неофициального наряда по столовой входила сервировка блюд на столах и выкладка столовых приборов. Когда всё было готово, то «санчасть» строилась и «отправлялась» на приём пищи.

Заправляли всеми процессами в стационаре старослужащие, но не сержанты из учебных рот, а бобры (такие же больные, как и мы, но старослужащие). Они проводили вечернюю поверку, назначали наряды и контролировали ежедневную утреннюю уборку в кубриках. Так как «чистота залог здоровья» и «порядок превыше всего», то один, а может и два раза в день, больные подметали и мыли пол в своих палатах. Обычно два человека подметали, деля пространство кубрика пополам, а двое других мыли пол, также проводя межу посередине.

В санчасти постоянно находилась (дежурила) медсестра. Я помню одну — это была молодая полненькая девушка. Она ставила нам уколы, выдавала таблетки и витамины, контролировала процесс замера температуры (нам был представлен широкий ассортимент градусников: большие и маленькие, с красной ртутью и серебристой, а также несколько электронных) и следила за тем, чтобы мы полоскали горло какой-то цветной водой. Очевидно, это был какой-то медицинский раствор, но я даже цвет этой жидкости не помню и поэтому идентифицировать сей чудодейственный эликсир не имею никакой возможности.

Помимо медицинских сестёр были ещё и два санитарных инструктора, которые были обычными солдатами-срочниками моего призыва. Как они оказались «при санчасти» я точно не знаю, но, скорее всего, у них имелось медицинское образование. Эти ребята были худыми и высокими, и у обоих были странные вытянутые лица. Один был наполовину азиатом, другой славянской внешности. В принципе, это были адекватные, достаточно умные, уравновешенные и спокойные люди.

По ночам медсестра в своём кабинете в компании старослужащих и, вероятно, санинструкторов довольно весело (по меркам армии) проводила время. Они смотрели телевизор, разговаривали и пили чай. Все мои познания (точнее догадки) об их ночном времяпрепровождении основываются на моём слухе (звуки голосов, стук металла о стекло, который всегда возникает при размешивании сахара чайной ложкой в стакане, и специфичный телевизионный шум).

На следующее утро всех вновь прибывших больных отправили в госпиталь на дополнительные обследования. Мы, если не ошибаюсь, переоделись в пиксель и на медицинской «буханке» поехали в неизвестность.

Нас выгрузили и построили где-то на заднем дворе в непосредственной близости от служебного входа госпиталя. Почти сразу к нам подошёл старослужащий-боуптянин, одетый в госпитальную форму терракотового цвета, и завёл разговор с кем-то из, очевидно, своих знакомых. Я совсем не помню о чём шла речь — мне запомнились лишь яблоки в руках бобра (госпиталь утопал в яблонях, а вдали виднелись больные, которые срывали и ели плоды).

В здание мы заходили по двое, делали флюорографию (проверка на воспаление лёгких) и выходили обратно в госпитальный сад. Во время своего «захода» я обнаружил магазин! Малюсенький киосочек с продукцией первой необходимости, включая подшиву, бритвенные станки и носовые платки! Я был на седьмом небе от счастья! Я купил всё, в чем нуждался, и был этому чрезмерно рад.

Когда все больные из нашей части прошли обследования, мы отправились обратно в учебку.

Буханка подвезла нас непосредственно к дверям санчасти, мы выгрузились и побрели наверх в стационар.

Мне не повезло — одну из суббот и как следствие ПХД я встретил в санчасти. Вот этот день был по-настоящему жёстким. Всё было как и в казарме, но с одним нюансом. Все мы были больны. К примеру, у меня температура не опускалась ниже тридцати восьми, и моими постоянными спутниками были слабость, насморк и кашель (у меня было устойчивое ощущение, что вот-вот ещё немного и я выкашляю из себя свои легкие). Мы также разводили пену на центральном проходе, также мыли в умывальнике, туалете, столовой и в каждой из палат.

Когда мы закончили, один из «дедов» провел пальцем над одним из дверных косяков и показал нам пыль… Уборку пришлось начинать заново, но перед этим всех нас загнали в пустую (без мебели) палату и скомандовали принять упор лёжа. Нас было человек двадцать как минимум, мы и стоя еле-еле помещались в этой комнатушке, поэтому всё кончилось тем, что мы отжимались в несколько этажей. Я, к примеру, отжимался от спин двух бедолаг, которым хватило место на полу, а мне нет. Кое-где отжимались в три этажа… Скажу я вам, это было очень страшное зрелище… Стекла в палате мигом запотели, а потом мы снова приступили к уборке.

Мы вытирали пыль где только можно и нельзя. Каждая пылинка, соринка, микроскопическая былинка убиралась нами с центрального прохода. Уборка длилась, без преувеличения, целый день. Вечером же мне пришлось чистить один напольный унитаз. Чистить песком! Был какой-то специальный гель и ёршики, но одного старослужащего осенила гениальная мысль: «Пусть как наши ребята песком трут!». Откуда-то притащили песок в непонятном глиняном горшке, и я довольно долгое время занимался тем, что какой-то тряпкой брал песок и тёр им эмалированный металл. В этом занятии было мало приятного. Тем более периодически в туалет заходили «деды» и контролировали процесс.

Процедурный кабинет несколько раз в день мыли санинструкторы, каждый раз наполняя процедурную специфичным ароматом (в ведро с водой они добавляли хлорную таблетку). Я слышал, как однажды кто-то из старослужащих дал одному из фельдшеров совет: «Больно смотреть как ты один убираешься — бери помощников!» (на тот момент санинструктор был лишь один — азиат с интеллигентной речью и манерами).

В один из дней нас отправили в старую санчасть. Мы должны были перенести разные приборы, свёртки, коробки и прочее материальное имущество из старого здания в новое. В принципе, мне понравилось эта деятельность (мы сделали несколько ходок). Нас никто особо не контролировал и не нагружал сверх меры, и мы смогли поговорить среди стен, у которых нет ушей. Один военнослужащий моего призыва рассказал о своих планах. Он намеревался убить одного из сержантов. Рассказчик был со смуглой кожей и немного специфичной внешностью, говорящей о его восточных корнях (или кровях — похожие слова и похожий смысл): «Великан просто ещё не знает, что такое стоять на краю обрыва с приставленным к затылку пистолетом. Не знает, что такое молить о пощаде…». Про Великана я напишу чуть позже. Лично я не считал его худшим из всех сержантов, но, в общем и целом, мне было приятно узнать, что не я один думаю о мести, ни у меня одного ущемлено чувство собственного достоинства и гордость.

Приближался день принятия присяги, а я всё ещё находился на лечении в санчасти. Капитан (тот самый главврач медпункта) распорядился, чтобы старослужащие натренировали нас. Нам выдали деревянные автоматы, и мы маршировали с ними в тапочках по белым напольным плиткам стационара. Также мы учили наизусть текст присяги.

«Я, (фамилия, имя, отчество), торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации.

Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов,

приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу,

независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.»

И вот настал «праздничный» день. За мной пришёл ротный санинструктор и увёл в нашу казарму. Из неё мы (восьмая учебная рота) сразу направились на плац и там промаршировали несколько кругов (в тот день я увидел всех офицеров своей роты). У меня почти сразу начало темнеть в глазах, лоб горел, а лицо было покрыто капельками пота (стояла неимоверная жара). Мне было очень плохо — я еле держался на ногах.

На плацу была построена вся часть, а по его периметру стояли какие-то люди. Наверное, приехавшие родственники военнослужащих. Думаю, там могли быть и мэр Пустово, священники и другие публичные личности (я ничего не знал об этом мероприятии кроме выученного наизусть текста присяги). Мы по очереди выходили из строя, держа при этом автомат в руках, и направлялись к парте, поставленной прямо на плацу (на парте лежал текст присяги, вложенный в красивую красную обложку). Я вслух прочёл клятву и наклонился к списку, в котором следовало поставить свою подпись. Но в списках меня не оказалось (скорее всего, по причине моего нахождения в санчасти)! Командир моего взвода, который стоял рядом, прошептал: «Потом разберёмся, а пока просто распишись в воздухе» (на самом деле никто потом не разобрался — присяга мною так и не была принесена). Я сделал вид, что расписался, крикнул: «Служу Российской Федерации!», — и встал в строй. Затем мы опять несколько кругов били своими ступнями несчастный, ни в чём неповинный асфальт.

Обед был праздничным с половиной яблока, конфетой и вафлей. Может быть, там было и не яблоко вовсе, а половина апельсина. Может четвертина или даже целый апельсин. Может вместо вафли было печенье или пряники (я себя чувствовал очень плохо, голова почти не соображала, и моим единственным желанием было попасть обратно в санчасть). На самом деле фруктов и сладкого мне очень не хватало! Думаю, это связано в первую очередь с постоянным стрессом.

После обеда военнослужащих, к которым приехали родственники, отпустили в увольнения. Вообще, в нашей части служили уроженцы Алтайского и Красноярского края, Кемеровской, Иркутской, Новосибирской, Омской, Томской областей, республики Мордовия, Татарстан и Башкортостан. Основная масса призывников была среднего роста и астенического телосложения, так популярного в призывном возрасте, каких-то громил, амбалов, чудо-спортсменов и гигантов-переростков среди нас не наблюдалось. Точнее было в каком-то из подразделений одно аномальное зубастое чудище (слава Богу, я не был с ним знаком). В противоположность нам были наши старослужащие: бобры и особенно сержанты из учебных рот. Откуда таких брали я не могу даже представить: высоченные, огроменные, взрослые. Многие имели вид тридцати — сорокалетних бугаев. Вероятно, их набирали с категорией годности А, а нас же «полудохлых» загребли, очевидно, с Б-3 и Б-4. Наши «деды» были из Алтайского, Приморского, Хабаровского, Забайкальского края и Амурской области.

После обеда меня вернули обратно в санчасть, где я пробыл ещё несколько дней. Там времени даром я не терял и списался со своим одногруппником. Его мама состояла в одной из организаций, защищающих и помогающих солдатам-срочникам. Об этом Андрей сообщил мне перед самым моим уходом в ряды вооруженных сил и оставил свой адрес: «Запиши, вдруг пригодится». Однако, адрес не пригодился — мы пользовались обычными телефонными сообщениями или же электронной почтой, а может и тем и тем. Я описал ситуацию в части и спросил, что мне следует предпринять. Андрей ответил, что я должен собрать факты: фамилии, звания, должности, даты. Затем он встретился с моими родителями (сам я ничего им не сообщал — у меня с родителями, к сожалению, крайне недоверительные отношения), и они вместе составили обращение в военную прокуратуру Нижегородского гарнизона.

Вся моя переписка с Андреем велась, разумеется, тайно (все полученные сообщения я удалял сразу после прочтения, а отправленные — сразу после передачи), в туалетах, под одеялом ночью и в столовой — у того самого служебного входа, где я в составе наряда по санчасти получал провизию.