День Сме

Александр Фельдман

Россия. Май 1916 года. На день рождения помещика Михаила Смернова съезжаются гости. Казалось бы, ничто не может омрачить семейное торжество…

IV

Карпов, хотя и был зажиточным крестьянином, жил довольно скромно; семья его была небольшая: сам Игнат Михайлович и его дочь, Лизка — высокая, широкоплечая с длинной, делающей ее похожей некоторым образом на лебедя, белой шеей, выдающимися скулами и продолговатым лицом, огромными руками и неуклюжей походкой, постриженная под мальчика и улыбающаяся громадными зубами, казавшаяся всё время какой-то скособоченной из-за несоразмерных друг другу частей тела. Староста же был невысокого роста, лысый, с постоянно бегающими поросячьими глазками и одышкой; когда больше полутора десятилетия тому назад в округе разразилась страшная эпидемия неведомой болезни — у человека внезапно поднималась температура затруднялось дыхание, его постоянно тошнило, а по истечении нескольких дней многие отдавали богу душу, — он постарался увезти свою семью и беременную жену из Поликарпово, но было уже поздно: кто-то из старших детей оказался под воздействием недуга и заразил других, которые затем один за другим скончались.

Пострадали из-за внезапно обрушившейся напасти и владельцы усадьбы: от загадочной болезни, что случилась сразу за смертью старой княгини, отправились в мир иной и Александр Феофилактович, со своей супругой, Елизаветой Михайловной, ставшие одними из первых жертв разыгравшейся трагедии.

Ближе к зиме, когда эпидемия почти сошла на нет, принеся столько несчастья и горя, сколько в здешних местах не испытывали, пожалуй, с отечественной войны, в семье Карповых родилась дочь, которую, не раздумывая, постановили назвать в честь усопшей хозяйки; недолог оказался век и у жены старосты: как-то зимой, стирая белье, она вместе с подругой, женой кузнеца, угодила в прорубь, но спасти ее не удалось — так у Игната Михайловича остался на белом свете единственный родной человек — Лизка.

В тот самый день и час, когда Михаил Александрович узнал о гибели родителей, он поспешил оставить корпус и возвратиться домой, но власти, перекрывшие область, где распространилось заболевание, для въезда, не разрешали ему осуществить сей замысел до самой зимы, и Смернов принужден был остаться в Москве, несмотря на естественное желание самому проводить родных в последний путь. В бывшей столице Михаил Александрович познакомился с князем Антоном Дмитриевичем Юрьевым, который владел соседним с Поликарпово поместьем, называемым Юрьево, он также не мог выехать домой, где его ждали жена и дочери, благополучно избежавшие странного недуга. Князь Юрьев охотно приютил Смернова в съемных комнатах на Ордынке, и только в начале декабря было получено разрешение на свободное возвращение в усадьбу.

Мрачная картина предстала глазам младшего Смернова: пустой дом, разоренные крестьянские дворы, свежие могилы на кладбище — всё это казалось таким неправдоподобным, что Михаил бродил со словно застланными туманом глазами по усадьбе, стараясь осознать произошедшую трагедию, — когда он испытал чувство утраты в Петербурге, то в голове его до конца не утвердилось сознание о невозможности будущих встреч и разговоров с родителями; и хотя он давно не видел их, только теперь, будучи в пустом доме, Смернов ощутил всю щемящую грусть одиночества существования в мире, не ведающим справедливости.

К новому году в Поликарпово вернулись Александра и Екатерина Михайловна, постепенно восстанавливались крестьянские дома, пусть количество жителей было еще очень далеко от того, что населяло бывшее владение князей Поликарповых до свалившейся напасти; маркиза временно на правах близкого родственника приняла на себя обязанности по управлению имением, которые должны были окончиться в мае, одновременно с восемнадцатилетием Михаила. Кроме того, неискушенным в хозяйственных делах часто помогал приезжавший с женой и дочерьми сосед Смерновых — князь Юрьев, который теперь относился к Михаилу Александровичу почти как к сыну, и в перспективе желал породниться с ним и объединить земли. Смернов отвечал на благосклонность Антона Дмитриевича взаимностью и любил проводить с ним свободное время, катаясь на арабских скакунах, всё еще обитавших в отцовской конюшне, и даже подарив доброму соседу одного из лучших скакунов. Постепенно, князь заменил маркизу де Вре в управлении имением, чему ни сколько не мешал, а даже потворствовал Смернов, и не найдя себе применения в деревне, Екатерина поспешила вернуться в Париж к мужу, который уже воротился из Испании и не мог никак дождаться возвращения супруги, которую он всё-таки страстно любил, несмотря на частые разлуки. Так Михаил Александрович Смернов стал единственным и самостоятельным владельцем имения Поликарпово.

***

Ранний солнечный лучик раздражал тонкую кожицу век так, что Маланья открыла глаза — только-только светало; еще находясь под пьянящим воздействием сна, она медленно поднялась и стала расчесывать длинную русую косу, поглядывая на умывающуюся в углу кошку Машку. Волосы путались, упрямились действию настойчивой гребенки, никак не хотели послушно ложиться на плечи; укротив их, наконец, Маланья сняла рубашку и принялась тонкими ручками умывать свое крошечное, еще не полностью развитое тельце прохладной струящейся влагой, чтобы скорее ощутить прилив сил нового дня. Покончив с обязательными утренними процедурами, дочь кузнеца принесла воды из колодца и начала готовить завтрак — скоро должен был пробудиться отец.

После ухода Евсея в кузницу, Маланья, сверкая миниатюрными алыми пяточками, поспешила к подруге и ровеснице Лизке, чтобы потом совместно пойти собирать с хозяйской земли улиток, но подходя к дому, она увидела Михаила Александровича, шагающего в том же направлении; девка спряталась за плетень и принялась наблюдать за статной фигурой барина. Смернов постучал и отворил незапертую дверь; войдя в горницу, он произнес:

— Доброго здоровья, Игнат Михайлович! Завтракаешь? Ну, так приятного аппетита тебе!

Карпов как сидел с краюхой булки в зубах, так, встрепенувшись и часто моргая, вскочил, приглашая гостя разделить с ним трапезу из хлеба и свежего молока.

— Спасибо, Игнат Михайлович, но не обессудь — откажусь: вот буду с женой завтракать, а она мне: что же это, ты, разлюбезный, ничего не ешь? Может, заболел чем? Не объяснять же ей, что меня с утра пораньше староста потчевал.

— Да, Господь с тобой, — ответил Карпов, дожевывая кусок булки, Михаил Александрович, ишь как сказал: потчевал; ну, ты сядь, выпей хотя бы парного молочка, что с тебя убудет? Эй, Лизка, налей барину кружку.

В горницу, спотыкаясь, вбежала неуклюжая Лизка в обнимку с крынкой молока, и, обнажив огромные челюсти, налила полную кружку дымящейся белой жидкости.

— Ладно, старый, уговорил ты меня, выпью горяченького, а то на дворе дюже зябко, — сдался Смернов, захватывая огромной ладонью горячую кружку.

— Вот, то-то же, Михаил Александрович, — успокоился староста и, устремив свою кружку к его, произнес, — Доброго здоровья и долгих лет тебе жизни!

— Благодарствую, Игнат Михайлович, — кивнул Смернов, утирая усы, — На ять молочко у тебя, на ять, поцелуй от меня дочку — ладная хозяйка, а еще, — он прищурился левым глазом, — корову, чтоб поболее такого молока давала.

Староста покатился со смеху, а потом перешел на глухой кашель:

— Ох, и остёр же ты на язык, барин, ох, остёр, тебе палец в уста не клади, вот, уморил меня совсем!

В это время Маланья пробралась на задний двор и вошла к Лизке.

— Чего, это, слушай, Лизка, кажется, барин пришел? — как бы мимоходом поинтересовалась та, что была меньше ростом.

— Да, Маланья, барин с отцом за столом сидят, о жизни толкуют, — безразлично забасила та, что была повыше, — ты знаешь, что он сегодня родился — старый мне накануне все уши об этом прожужжал: сходи, дескать, нарви сирени, подари ему, когда вздумаем собираться.

— Нет, я ничего такого не знаю, слушай, а может, вместе его поздравим — всё сподручней, чем в одиночку; где твоя сирень?

— Что ж мне с того, пожалуйста, вместе, так вместе, только ты прежде на двор сбегай — там эти цветы в ведре-то и стоят.

Откашлявшись, староста крикнул: «Лизка, мы уже, того, уходим», и сразу же в горнице возникло огромное лиловое облако на четырех ногах, которое с криками бросилось к Михаилу Александровичу, так, что он сперва даже опешил, не зная как поступить в подобной ситуации. Приняв подарок, он поочередно поцеловал подносивших в щеки, и, удивляясь такому озорству девушек и проявленных ими чувств, вышел на воздух, где его уже дожидался Карпов. «Ну, что, старый, куда поначалу отправимся?» — спросил, освобождаясь от сирени, Смернов. Оживленно беседуя, они направились в сторону посевов.

Маланья же, раскрасневшаяся от волнения, была просто на седьмом небе от счастья: Михаил Александрович поцеловал ее, ее, которая о таком блаженстве и мечтать никогда не могла, от всего этого у девушки перехватило дыхание, а на глазах заблестели капельки слез, что сильно удивило Лизку: «Маланья, чего это с тобой? Уж не занедужила, ли?» Дочь кузнеца, прикусив губы, отрицательно покачала головой и ответила, что с ней всё в порядке, просто она растрогалась от такой внезапной нежности Михаила Александровича.