День Сме

Александр Фельдман

Россия. Май 1916 года. На день рождения помещика Михаила Смернова съезжаются гости. Казалось бы, ничто не может омрачить семейное торжество…

VI

Несмотря на упрямство супруги, Михаил Александрович подкатил кресло жены к столу, и тихонько придвинул ей варенье, кофе и тосты.

После произошедшего несчастья, обрекшего Татьяну Антоновну навечно быть прикованной к инвалидному креслу, Смернов не отменил свадьбу, а сам настоял, чтобы церемония прошла так, как и была запланирована, в той же торжественной обстановке; убитый горем Антон Дмитриевич по достоинству оценил поступок соседа, добровольно принявшего на себя все обязательства по уходу за его дочерью; более того, просившего на коленях прощения у будущего тестя за его оплошность: именно себя Михаил считал главным виновником трагедии и решил, что сие наказание послано свыше за грехи его и искупить их он сможет, только выпив эту чашу боли до дна, то есть всю жизнь проведя в облегчении существования невинной калеки.

***

Александра Александровна еще накануне составила список приглашенных гостей, и теперь, когда взрослые обитатели усадьбы были в сборе, она поспешила огласить его. Кроме них самих на праздновании, разумеется, планировалось присутствие князя Юрьева, Смекалицкого, Недосмежкина и двух его спутников.

— А что это, собственно, за люди, — поинтересовалась Татьяна Антоновна, не жаловавшая незнакомцев.

— Точно мне неизвестно, — ответил за пришедшую в легкое замешательство сестру Смернов, — но я не сомневаюсь, что какая-то дама гостит сейчас в его доме; кого он еще приведет — попросту не имею никакого представления, хотя, зная его добрый десяток лет, могу предположить, что он готовит какой-то сюрприз; в конце концов, припоминаешь, Сандрин, — переключил он взгляд на Александру, — год назад этот подлец привел бродячую актерскую труппу, которая учинила здесь настоящий разгром. Слава Всевышнему, что на сей раз он попросил у нас только три места за столом.

— Дай-то бог, чтобы всё обошлось, — осенила себя крестным знамением Татьяна, — В прошлом году мне стало дурно, только увидев ораву худых и оборванных бродяг, хорошо, что я была избавлена от их представленья.

— А, по-моему, это авангард, — вступилась за актеров Александра, — оборваны же они были, я надеюсь, лишь потому, что играли «Комедию о Лиситрате», да и потом, это же бродячая труппа, вот откуда их худоба — каждый день в движении…

— Ну, будет, будет, — примиряюще перебил ее Смернов, — я согласен с Таней: будем надеяться, что в нынешнем году такого срама не повторится, и Николай приведет с собой, если он так на этом настаивал, вполне приличных людей.

Нежданно за окном послышался шум, и вскоре к крыльцу подъехали дрожки, откуда ловко спрыгнул еще совсем молодой белокурый посыльный; Михаил Александрович вышел ему навстречу, а тот в два прыжка преодолел разделявшее их пространство и вручил бледно-зеленый конверт, незаметно отдав при этом честь, и так же стремительно унесся обратно. Барин распечатал письмо и, с несколько расстроенным видом, вернулся на террасу, где на него уставились две пары любопытных глаз. Он поднял брови, тяжело вздохнул и сказал, обращаясь к супруге:

— Это от твоего батюшки. С прискорбием он сообщает, что у него разыгрался бронхит, который не позволит сегодня приехать в наш дом, однако князь меня сердечно поздравляет и желает здоровья и счастья, а также собрать в этом году небывалый урожай зерна.

Несколько удрученная Татьяна выразила беспокойство по поводу болезни отца, и согласилась, что в таком положении ему будет лучше никуда сегодня не выезжать.

В ту же самую минуту двери основной части дома распахнулись, и на террасу выпорхнули две прелестные птички: одна звалась Синичкой, другая именовалась Воробышком; они хором поприветствовали взрослых: «Bonjour, maman. Bonjour, oncle. Bonjour, tante» и поочередно всех поцеловали; после этого Михаилу Александровичу был торжественно вручен свиток, и он оказался подвергнут нежному девичью лобызанию. Подарок, развернутый Смерновым, предстал в сиянии растекшейся по листу акварели, видимо, символизировавшей узоры и расписные рамки поэтического поздравления:

Никогда не унывай,

Никогда не ной —

С днем рождения тебя,

Дядя, дорогой!

Если весел, то пляши,

Громко песни пой —

Дважды с днем рождения,

Дядя, дорогой!

Не боишься ничего:

Ни грозу, ни зной —

Трижды с днем рождения,

Дядя, дорогой!

Барин процитировал поздравление девочек, которые сейчас скромно улыбались в уголке, а после одобрительного веселья старших с удовольствием набросились на соки и горячие тосты.

Хоть Надежда и Вера являли собой пример близнецов, старались всегда держаться вместе, но они были совершенно не похожи друг на друга. Надежда, прозванная Синичкой, была выше и гораздо тоньше сестры, голубоглазая, со светлыми кудрями, предпочитала лилейные наряды и распущенные волосы, была более развита, чем сестра и в свои четырнадцать уже походила на маленькую женщину с ангельским лицом, так напоминавшую никогда не лицезренную ею бабушку — Елизавету Михайловну. Вера была внешне почти полной противоположностью: темноволосая и черноглазая, с татарскими скулами — наследство от батюшки — приземистая, широкоплечая, с еще совсем не начавшей развиваться грудью, ежедневно заплетала косу, носила, в основном, серые и горчичные наряды, была чересчур уж скромной и трусливой в отношениях со всеми кроме Надин, за что была наречена Воробышком.

Жизнь их в усадьбе, как когда-то самой Сандрин, протекала весело и беспечно, пусть маман делала вид, что сурово воспитывает их, строго грозя пальцем, выписывала из Москвы, Петербурга и Парижа разных наставников и воспитателей, которые, впрочем, долго не задерживались в Поликарпово, не в пример Жильберте, проведшей в помещичьем доме добрых полтора десятка лет, да еще свои коррективы вносила война, не дозволявшая жить на широкую ногу, вот почему Синичка и Воробышек вот уже год были предоставлены сами себе, изредка атаковавшиеся то Сандрин, то Мишелем в попытках продолжить обучение птичек литературе и искусству. Любимой забавой отпрысков всегда была верховая езда, пусть им еще не разрешалось самостоятельно скакать по полям и лесам, а лишь держаться в седле ведомой под уздцы лошади, всё равно, Синичка взрывалась заливистым смехом, гордо мня себя, как минимум, королевой Англии, свысока метая молнии на плетущегося впереди конюха, и, подбирая оборки широкой юбки, показывала наблюдавшему за ней Смернову завернутую в ажурное белье тонкую ножку; Воробышек же, насупившись и тяжело дыша от волнения и радости, старался держаться серьезно и уверенно и ничем не показать, что это самая, что ни на есть потеха, а, даже совсем наоборот, она обстоятельно и внимательно учится правильно сидеть верхом, ведь со временем это может пригодиться, и она не без удовольствия продемонстрирует полученный навык. Вообще, по своей сути и в отличии от сестры, Синичка очень любила красоваться, а так как в доме был всего один полноценный мужчина — дворню за таковых Надин не принимала, — да, в придачу еще и красавец-великан, то показать себя она могла только ему, примешивая детскую непосредственность и женское жеманство: старалась утром поцеловать его как можно нежнее, во время прогулок брала его под руку, кокетничала и заливисто хохотала над его шутками, и притворно краснела от смущения, а когда поблизости никого из родных не было, представляла себе его жаркие объятия и тяжко вздыхала от казавшейся близости. Она часто видела дядю во сне, где он признавался ей в любви и умолял ехать с ним за три моря, и она, сгорая от нетерпения, соглашалась, и вся в счастливых сладких слезах и сердцем, готовым вырваться из груди, просыпалась так, что пробуждавшаяся сестра удивлялась и расспрашивала ее о привидевшемся, но белокурый ангел грубил сестре, приговаривая: «Тебе, дурочка, этого не понять».

Вот и сегодня ночью Надин видела себя и Михаила Александровича, растянувшихся посреди луга, обнимающихся и задумчиво глядящих на проплывающие облака.

— Скажи, Синичка, — обратился он к ней, — на что похоже это длинное продолговатое облако?

— На еловую шишку, — ответила она, приглядевшись.

— Да, теперь мне тоже так кажется, — слегка смутившись, но взявши себя в руки, произнес он, вздыхая, — какая же ты еще маленькая и несмышленая, — продолжил Мишель, сильнее к ней прижимаясь, — я тебя очень сильно люблю, но ты же понимаешь, что я не могу бросить Татьяну сейчас, надо подождать, перетерпеть это, а пока, — он поцеловал ее в шею, — пусть все думают, что Синичка — хорошая девочка.

Надин хотела ответить, но в тот самый момент проснулась и увидела сладко сопящего на соседней постели Воробышка. Она откинула одеяло, тихо на цыпочках подкралась к сестре и громко прокричала в самое ухо: «Пожар!» Вера вздрогнула, но тут же, привыкшая к подобным выходкам, отвесила подушкой увесистый подзатыльник, а Синичка, как всегда, взорвавшись своим заливистым смехом, набросилась на сестру и стала ее душить, Вера была гораздо сильнее и без труда справилась с разбушевавшейся Надин, после они принялись одеваться, чтобы скорее выбежать на террасу: Синичке не терпелось поздравить дядю с днем рождения — сегодня она могла позволить себе немного больше нежности по отношению к нему, чем в другие, не вызывая никакого подозрения.

Надежда устроилась за завтраком так, чтобы, не отрываясь, глядеть на задумчиво опустившегося в кресло-качалку Смернова и беспрестанно ему улыбалась, а Михаил Александрович, принявший это за просьбу совершить конную прогулку, произнес:

— Синичка, я должен сначала просмотреть утреннюю почту, которую доставят с минуты на минуту, а потом с удовольствием с вами прокачусь, только до леса и обратно.

Конец ознакомительного фрагмента.