Русы

Александр Чеберяк

Про Святослава, князя русов, который родился с мечом и погиб с ним же. Об одном из блистательных полководцев, который в 4 года участвовал в своей первой битве. О том, как бесстрашные русы ходили в походы и разбивали сильнейшие армии, всегда превосходящие их числом. О русском духе, стойкости и кодексе воина. О войне Святослава с хазарами, болгарами и византийцами. О пекле боя, о разбеге конницы на копья, кромешной сече и поножовщине, где мог выжить только сильнейший.

Глава первая. Юность князя

Росла Русь, стиснутая капканом врагов. Вставала, расправляя плечи, могучая, лихая и раздробленная. Еще не было у славян единства, еще не осознали, что одного роду-племени. Как не было князя, который собрал бы в стальной кулак и повел за собой. Не было — сильного, смелого, мудрого. Пока не было — но всевидящий Бог уже дал русам надежду. И эта надежда истошно орала, дрыгая розоватыми ножками и требуя материнского молока. И звали ту надежду Святославом, и его голубые распахнутые глазенки с удивлением смотрели на этот мир. Первый рус среди князей — он по праву рода и крови пришел в этот мир, чтобы царствовать. Рус — по матери Ольги, знатной славянки из-под Пскова.

Гулко зудят шмели толстозадые, неспешно плавая над золотыми полями. Спело и туго гнется рожь, народу на загляденье. Вспотевшие бабы, вытирая подолами красные лица, устало улыбаются — слава капризным богам, на зиму закрома наполнятся. Все хорошо — стоит Русь душистая и сияет. Лишь одно тревожно — дошли слухи, что темные древляне, запертые в лесах, сдушегубили князя Игоря. Сам виноват, конечно — жаден тот князь, до дани зубаст да прожорлив был. Говорила ему дружина — не ходи, княже, за данью, только что древляне отдали все. Но Игорь, упрямый и неудачный в походах, пошел забрать последнее с малым числом. И сгинул, затоптанный взбесившимися от лютой несправедливости лесовиками. Сгинул под их рев, в толпе пылающих глаз и разинутых кривых ртов. Худой князь был, мелочный, в походах не прибыльный — но все же… Как теперь Руси-то без головы? И что теперь будет? Кто взвалит ношу такую неподъемную на свои плечи? Кто?!

— Убить всех! — Жестко приказала Ольга своему воеводе, варягу Свенельду. Тот, хмурый, кивнул. Княгиня всея Руси, вдова князя Игоря, вышла со своим войском против древлян. Ее дружина, спаянная и молчаливая, ждала только знака великой княгини. Ждала, зная, что тем, стоявшим напротив, пощады не будет. Ждала, готовая сорваться, лязгнув мечами, ощерившись копьями, на ходу вякнув тетивой луков. Ждала, стройная рядами, мощная, скалистая. Ольга медлила, наслаждаясь предвкушением. Дружина подождет.

Она опять пришла мстить за убитого мужа. Еще, еще, еще — сто раз она придет, если в душе будет гореть этот огонь, не дающий покоя и сжирающий изнутри. Только месть, сладкая вкусная месть тушила его ненадолго и приносила облегчение, словно целебный бальзам. Подлая дремучая чернь, они даже не поняли, что наделали! У нее в висках застучало. Ольга стиснула руки — до боли. Ладно, она объяснит бестолковым быстро, что за смерть князя тысячи смердов затопчут конями. Боги свидетели — такое кощунство не должно повториться! Князья самим небом дадены, и не подлой черни, этим псам, их судить!

Кони нетерпеливо фыркали, вспахивая копытами землю — она кивнула. Воевода Свенельд одобрительно крякнул — застоялись, матушка, пора разогреться. Свенельд дал знак, и два пеших воя ввели коня сквозь почтительно расступившийся забор ратников. Четырехлетний княжич по-взрослому был хмур и серьезен.

— Те наши враги? — Не отрывая взгляд от древлянского войска, спросил Святослав.

— Да, Великий Князь! — Свенельд хмуро, с пренебрежением посмотрел на древлян, как на мух. — Сомнем, никуда не денутся. — Он сочно сплюнул в сторону врага.

— Воевода, копье! — Повелительно сказал мальчик. Свенельд подошел, вложил в руку копье, сжав своей ладонью тиском маленький кулачок князя.

Святослава с конем вывели вперед. Он размахнулся. Да, тяжело копье, княжич. И мальчик пожалел, что ему мало лет. Но сдюжил, сжав зубы. Но кинул — на пределе сил. Копье пролетело чуть за коня, но… Во врага. И Свенельд зычно рявкнул, помогая князю:

— Князь почал, и нам пора.

Зашелестели ряды стальным удавом, ворочаясь, сбрасывая оцепенение. Зашелестели — и живая волна пробежала по войску. Воины двинулись, хлопнув щитами. И щиты в форме сползающих капель сразу прикрыли до ног, как укутали. И копья, выщелкнув ниоткуда, превратили дружину в ежа. Еж пошел — выпустив колючки, тускло сверкая металлом, побрякивая доспехами. Гул, гул, гул — топот ног и стук щитов. Вот и шелест натянутых луков. Вот и вжикнули первые стрелы. Пора, воевода. Свенельд поскакал к засадной дружине, время которой еще не пришло. Только расчетливый воевода Асмуд решит, когда ударить в беззащитно-подставленный хребет древлянского сброда. Сброда, которого намного больше, и они на своей земле. Да-а-а — Свенельд задумался. Это воину думать не надо — руби да руби.

Беспокойный кивок княгини — и княжича, недовольного, увели за ряды сразу посуровевших воев. Не спеши, княжич, твое время придет. Но мальчонка не понимает и рвется в бой. Туда, где большие дядьки стреляют из луков и рубятся на мечах. Туда, где солнце играет на острие клинка. Туда, где хрип и стоны, где жар сечи и рубки, туда, к славе. Он там, среди них. Нет — первый, по праву князя! Маленькие кулачки сжались.

— Святослав! — Ольга погладила голову, но мальчик сердито отдернулся, сдерживая выступившие слезы. Как, как все не понимают, что он уже взрослый и сильный?

— Великим воем будет, — промолвил седой дружинник.

— Еще бы! — Лицо княгини снова стало черствым, и дружинник примолк. «Старый дурак, распустил язык» Он виновато насупился.

Святослав с пригорка смотрел, как намного большее войско древлян мяло передний центр русов, и центр прогибался. Не сдержать, не выстоять — древляне, чуя победу, кинули последние свежие силы на подмогу туда, где по колено в крови, треща и умирая, русы еще стояли. Еще…

— Ну же! — Почти сорвалась княгиня на крик.

— Рано! — Прохрипел Асмуд. — Рано, матушка, пусть увязнут.

И княгиня всея Руси подчинилась. Лишь бросив злое: — Смотри, воевода!

И Асмуд выдержал вспыхнувший яростью взгляд. И ждал, кусая ус, сжимая меч в побелевших костяшках.

Все — выгнутый центр русов сейчас лопнет. Все — победа близка, и древляне нажали. Еще миг — и русы опрокинутся, порвавшись рядами. Разлетятся на лоскуты, и древлянская рать ворвется, чтобы загрызть разломанный строй. А дальше будет не бой — избиение. Строй русов лопнул, и древляне хлынули густой рекой, раздвигая проход, вжикая мечами влево и впаво. Проход рос, гремя костями сдавленных русов. Они уже были окружены кучками; и в эти кучки нацелены копья. Радуга мечей взлетела, чтобы добить зажатых в капкане русов.

Ольга прокусила губу, и две красных кляксы упали на гриву коня.

— Пора! — Выдохнул Асмуд с надрывом. Рог затрубил. Под волчий рык Свенельда, в бока и тыл древлянскому войску, вылетали свежие вои. Вылетали, встречая испуганно белые лица обернувшихся древлян, и втыкали копья в неприкрытые спины. И бросив их в спинах древлян, выдернули мечи — булатный меч, он первый друг в ближнем бою. Да еще боевой топор — ой как ладно он проламывает шлемы, пуская с-под них сочные алые струи. А как ласково шуршат булава, перед тем, как расколет череп!

Первые ряды древлян промялись травой, попав под каток русов. Тут же по древлянскому войску ураганом промчалась паника. Промчалась, едкая, раскачав унынием войско и сделав его уязвимым тестом. Полетела в горьких криках осипших и обреченных, почти побежавших. Паника, хуже которой нет — и древляне пропали. Заметались, словно рыси в капкане. Куда, куда бежать, если русы клещами сжали? Если повсюду выныривает меч или ошарашивает топор? Куда — древляне спотыкались друг о друга и давили.

Ольга хищно улыбнулась — русы вовсю пластали мечами потерявших строй и дух воинов. Нет — уже не воев, а испуганную толпу сброда. А окруженные кучки русов, почти забитые, полумертвые, зачуяв подмогу, вдруг ожили и слаженно всадили мечи в животы растерянным наседавшим древлянам. Свенельдова дружина шла, выпахивая полосу, навстречу своим — и летели древлянские клочья. Святослав с пригорка смотрел, застыв — и был там, рядом с дружиной. Шел, резал, рубил, колол. Его жадный детский разум впитывал все, запоминая. Свенельдов клин, словно нож в масле, тек сквозь остатки древлянского войска, превращая его в труху

Ленивый глупый мир проспал первый бой мальчика. Зря… Мощный хазарский каганат, которому не было равных и которого признавала сама Византия, привычно обдирал подвластные страны и жирел, не зная, что счет его пошел на годы. Толстые хазарские купцы и менялы еще смачно зевали, задирая открытую пасть к небу, караваны еще сновали туда и обратно с изможденными потными погонщиками, — так что еще Каганат благоденствовал. Да что там говорить — только безумный мог противиться священной воле кагана, подкрепленной сто тысячной армией. И это — не считая ополчения, выставленного вмиг под плетьми на стены. А тяжелая хазарская конница одна чего стоила! Ее удар с разгона был страшен — и навряд ли кто устоял бы под всепронзающим жалом кагана, несущегося на разгоне той самой конницы. И называется она — Солнце кагана. Каганат вечен — и не найдется тот, кто осмелится дерзнуть на его священную власть. Этого просто не могло быть, как небо не могло упасть на землю, поэтому каган спал безмятежным сном полубога и не знал что провел первую битву тот, кто растопчет его, разнесет на осколки — священный пророк, как же так?! За что, боги — возденут к небу ставшие нищими и вспомнившие святость купцы и менялы. Возденут, жалкие, с отрезанными русами бородами, побитые и плачущие. И скажи кому, что сами хазары станут песком в степи и рабами — засмеют, не поверят, закидают гнилыми яблоками. Что даже историкам вместе с археологами будет не сыскать их след, потея и проклиная жару, — хазары словно уйдут в туман, будто и не было их вовсе. Но это потом — пока же славься, Великий Каган, да продлит небо твои сиятельные деяния.

Царица мира, Византия, сыто улыбалась, взирая на всех снисходительно сверху, не зная, что сегодня стал воином тот, кто заставит ее дрожать. Кто взмахом меча растревожит всю шаткость империи, топнув по ней, как по высохшей шкуре. Кто заставит лучшую армию мира выть от бессильной злобы и дивиться мужеству демонов-русов. И самые храбрецы Византийские сломают зубы об молчаливую стену светловолосых утесов, стоящих намертво.

Волжские булгары и греки строили города, не зная, что через пару десятков лет к ним придут сумасшедшие русы, незнакомые с жалостью и страхом. И вести их будет тот самый мальчик; и сровняет с землей их крепости. Спи спокойной, мир, наслаждайся, пока тигренок становится барсом.

— Асмуд, еще! — Зычный голос княжича вывел варяга из дремоты. Меч в его руке танцевал, словно был ее продолжением. Асмуд залюбовался. Мальчишки растут, словно грибы. Давно ли под стол ходил — а сейчас вон как искусен с клинком. Любо-дорого посмотреть, как полыхают на солнце восьмерки, будто молнии, с руки княжьей. Булатный меч — лучший, тот, что гнется, не ломаясь. Хвала Перуну, мастеров и секретов железа у Руси с избытком. «Хм, — усмехнулся с гордостью Асмуд, — учителя у него хорошие. А княжич-то возмужал, по-волчьему ловок»

— Хватит, княже. — Как можно строже сказал варяг. — Грамоту надобно разуметь.

— Нет! — Твердо ответил Святослав; и его холодные, цвета моря глаза, в упор посмотрели в лицо наставнику. — Меч — моя грамота!

— Нет, княже, нет. Правитель обязан знать грамоту, — увещевал Асмуд.

— Бой — лучшая грамота воина, — упорствовал княжич.

— Слова мужа, не отрока, — воевода Свенельд вырос будто из-под земли; и его лапа легла на плечо Святославу. — Пойдем, княже, на охоту. Из лука постреляем.

— Да, да, да, — глаза княжича вспыхнули. — И копье покидаем.

— А завтра, княже, — хитрый Свенельд склонил голову, — пойдем знакомиться с топором. Топор — первое оружие воина. С топором битвы выигрывали

— Пойдем, — серьезно ответил княжич. И Свенельд смолк на полуслове — на детском лице княжича уже не впервые застыла тень князя. Решительного, упертого, жесткого. Который не шутит и рожден повелевать.

Асмуд лишь неодобрительно покачал головой. Хитрый, сильный Свенельд — вон его мальчик как любит. Знает Свенельд, как это юное сердце завоевать. Ему-то что — он воевода, не наставник. А княгиня Великая спросит с Асмуда, еще как спросит.

— Князю надобно знать грамоту, — про себя пробубнил варяг и поспешил им вслед на охоту. Не дай бог чего приключится с княжичем — Ольга-матушка с него шкуру спустит. Или разметает конями по полю — и отважный Асмуд закашлялся. Древляне вон, до сих пор ею пугают непослушных детей. Строга, строга матушка Руси Ольга — Асмуд заторопился. Княжич взлетел на коня. Туда, навстречу ветру, сжимая древко копья. И горе тому зазевавшемуся, что окажется у него на пути. Снесет нерасторопного княжич, лишь бросив взрыв хохота за спину, в которую врос тугой лук.

Свенельд грозно кивнул бровями — и три отборных дружинника, взбивая пыль, поскакали за Святославом. Не так, чтобы близко — упрямый княжич обидится; но и недалече — мало ли что… Да-а-а, Свенельд, жизнь летит. Летит, как стая вспугнутых галок куда-то. Вот и князь уже оперился. Скоро, совсем скоро — Свенельд это знает — князь сам поведет дружину. И такой князь дружине люб и нужен. Как нужен он князю, воевода Свенельд, и значит… Новые походы, новые битвы. Все хорошо, воевода, не тужи — нужен ты, нужен. Много дел у вас впереди. Но хитер ты, дюже хитер, воевода — и князь это скоро узнает. Это пока он верит тебе безоговорочно. Но узнает. Как знает это умный и подозрительный Асмуд. Свенельд нахмурился…

Святослав наряду со своей младшей дружиной держал зажатый ногами пудовый булыжник. Тяжело, невыносимо — но на лице князя застыла вымученная улыбка. Терпи, княже — более старшие воины на тебя смотрят. Ведь всадник одними ногами должен на всем скаку держать коня. Делать его послушным, от этого твоя жизнь зависит. Руки-то нужны свободные — чтоб с ходу, пока несешься на вражье войско, успеть выдернуть стрелы три и послать их туда, в густое месиво впереди, и забрать одного-двоих, пока лук не станет бесполезным в тесной мясорубке. Но и тогда руки воину нужны для меча.

— Хватит! — Рявкнул Асмуд, и отроки с облегчением гулко шлепнули оземь булыгами. Дрожь готовых лопнуть ног, кто-то с непривычки даже упал — дружных хохот матерых дружинников. Вои, передохнув, разбились на пары — и гулкие стуки топоров о щиты побежали по полю.

Копье, лук, топор, щит, булава, сулица, кистень. Со всем этим знаком был воин рус, и знаком в совершенстве. И конечно же меч, с которым рус был неразлучен лет с четырех-пяти и до самой смерти. А если везло — с ним и погибал, улетая в Перуново царство. Нет, нет — не в болезни смрадной, с позором в постели, не в старости гиблой, что сушит тело и ломит кости, в бою, только в бою должен пасть воин. И хорошо бы еще, умирая, перед тем, как взглянуть на небо, в лик Перунов, развалить от плеча до пояса того, кто проткнул тебя. Чтоб душа спокойно летела в царство бесстрашных героев, чтоб не остался ходить по земле и хвастаться тот, кто убил тебя. Заглянуть в его стекленеющие глаза и спокойно расставить руки навстречу падающему к тебе небу. И сипло, чувствуя железно-кислую кровь во рту, прошептать:

— Перун, я иду. Прими…

Мужала дружина, выпестованная варягами Свенельдом и Асмудом. Мужала, впитавшая бой викингов и тактику тюрков. Мужала, готовая к жестким рубкам. А как могло быть иначе с такими соседями? Зазеваешься — раздавят, угонят скот и тебя в рабство, затопчут пашни и память предков. Поэтому терпеливо растили дружину варяги, закаляя в мелких набегах, будто знали, что скоро грядет великое. Что скоро, совсем скоро Русь нальется соками, что бабы, отдохнув от больших войн, нарожают и вскормят горластых крепышей, и те крепыши, задорные и плечистые, захотят испытать свою удаль в дальних краях. И что скоро, совсем скоро растущей Руси станет тесно с Хазарским царством. И кому-то надо подвинуться — данники же не бесконечны. А дружину надо кормить, и жрет та дружина много.