Введение в самопознание

Александр Шевцов (Андреев)

«Я хочу познать себя. У меня есть друзья, которые хотят того же самого. Поэтому в этой книге я записываю свой опыт самопознания, которое, кроме самонаблюдения и экспериментов над собой, как оказалось, требовало и много чего еще. К примеру, за время работы над этой книгой мне пришлось прочитать целую библиотеку древних и современных сочинений, чтобы понять, что люди считали самопознанием. Я записал и свои впечатления от прочитанного, и собственные мысли, рождавшиеся при этом. Поэтому мои очерки нельзя считать книгой по истории психологии или монографией по теории самопознания. Это просто искренне высказанные впечатления и раздумья. Я читал, пока автор был мне интересен. Иногда переписывал большие куски текстов, превращая свою книгу в хрестоматию. Но как только мне становилось скучно, я бросал чтение. И это, безусловно, роняет научное достоинство моей книги. Но как раз научность и не была моей целью. Моей целью было самопознание, а все, что описано в этой книге, стояло между мной и мной. Я прошел этот слой насквозь и теперь немножко ближе к себе. Но это лишь начало…» Литература предназначается к прочтению лицам, старше 12 лет.

Раздел II. История самопознания

А. Восточное самопознание

Рассказ об истории самопознания можно было бы начать и с античной философии, и с восточной. Это равноправные подходы. Я начинаю его с Востока, но это не значит, что и свет самопознания тоже идет оттуда. Чтобы утверждать это, нужно лучше знать и Восток, и историю самопознания, чем знаю я. Единственное, что я могу утверждать, это то, что самопознание зарождается там и тогда, где появляется человек, способный по-настоящему задуматься о себе самом.

Если у него находились последователи, которые превращали его поиски в школу или записывали в книги, история доносила до нас очередной рассказ о самопознании. Однако самопознание — дело очень личное. Думаю, в большинстве случаев люди, глубоко уходившие в самопознание, оказывались невидимками. И мы никогда не узнаем об их прозрениях.

Поэтому мой рассказ — это рассказ о том, что сохранилось. По некоторым ощущениям, я могу сказать, что на Востоке первые свидетельства о поисках себя имеют большую древность, чем на Западе. Поэтому я начну с Востока. Но это именно «по ощущениям». Первые более или менее достоверные записи появляются и на Востоке и на Западе примерно в одно и то же время. Настоящая древность и восточного, и западного самопознания неизвестна.

И все же, когда мы говорим о Ведах, почти непроизвольно возникает ощущение, что был некий первоисточник, некая среда, из которой все вышло. Возможно, все, что мы знаем о самом древнем самопознании, было взято и Востоком и Западом оттуда. Хотя бы как превратившееся в поговорку древнейшее требование, которое приписывают множеству мудрецов: Познай себя! Приблизительно в шестом веке до нашей эры оно было записано на вратах Дельфийского храма как слова одного из мудрецов седьмого века… Но когда в девятнадцатом веке на Руси записывали былины и поговорки, можно ли было определить их действительную древность?

Считается, что арии пришли на территорию современной Индии примерно за полторы тысячи лет до нашей эры. И с большей или меньшей определенностью можно утверждать, что в священных книгах ариев — Ведах — были куски, принесенные ими с их северной прародины. Лично мне нравится думать, что среди этих кусков было и что-то о самопознании…

Часть 1. Ведическое самопознание

Глава 1. Веды. Гайятри

Веды уходят своими корнями в то, что мы называем первобытной народной культурой с ее инициациями, шаманизмом и первобытным жречеством. Конечно, можно считать, что когда-то на земле был некий первоисточник знаний — протоцивилизация вроде Атлантиды, Лемурии или Арктиды. А потом, после ее гибели, знания были разнесены разбредшимися по планете осколками древнего народа. Можно пойти и на большие допущения. Например, что мы дети какого-то космического эксперимента и были созданы «богами» с какой-то другой планеты, прилетавшими на Землю сорок тысяч лет назад. Именно с того времени на земле существует и развивается человек современного типа, про которого сказано, что он создан по образу и подобию богов. Можно…

Но это бездоказательно. А вот что определенно, так это то, что некие особые знания о человеке были у всех первобытных народов. Их довольно уверенно можно назвать психологическими. Хотя это, конечно, не научная психология. Скорее, мистическая, потому что все эти знания ценились и пе-редавались из поколения в поколение именно как знания о мистических возможностях человека. Под «мистическим» понималось все, что угодно, лишь бы оно имело отношение к выходу человека за рамки «реального», то есть вещественного, ограниченного телом мира. Сюда входили как обряды и галлюциногены, так и управление особыми способностями человека. И все это так или иначе связано с вопросом об истинной сущности человека. Особенно раскрытие способностей.

Так что самопознание живет с нами, возможно, как раз с того мига, когда мы научились думать. Возможно, именно с вопроса: кто я? — и начинается современное человечество, ведь им мы и отличаемся от животных.

Я затруднюсь с определенностью сказать, арии ли принесли самопознание в Индию, или же они застали там древнюю Йогу, которая уже знала самопознание. Но определенно одно, самопознание не рождается в середине второго тысячелетия до нашей эры. А к Ведам, я думаю, вполне относятся слова Мирчи Элиаде про йогу:

«Аналогия между йогой и инициацией становится еще более отчетливой, если мы подумаем о ритуалах посвящения — примитивных или сложных, — которые олицетворяли собой создание “нового”, “мистического” тела (символически уподобляемого первобытными людьми телу новорожденного). “Мистическое” тело, позволяющее йогину вступить в трансцедентные формы существования, играет значительную роль во всех видах йоги, особенно в тантризме и алхимии. С этой точки зрения йога преодолевает и, на другом уровне, продолжает универсальную символику, которая зафиксирована уже в традиции брахманизма (где инициированный называется “дважды рожденным”). Инициатическое перерождение во всех формах йоги определяется как доступ к непрофанному и едва ли описуемому плану бытия, которому индийские учения дают разные названия: мокша, нирвана, асанкрита и т. д.» (Элиаде, Йога: бессмертие и свобода, с. 71).

Как вы понимаете, все это рассуждение относится и к древнекитайскому даосизму, который тоже весь нацелен на вынашивание мистического «золотого зародыша».

Как странно! Мы постоянно налетаем на то, что не в состоянии своими совершенными мозгами людей третьего тысячелетия понять или даже просто охватить образы тех же Упанишад или Йоги, посвященные раскрытию сознания. И при этом мы свысока смотрим на «примитивные» и «первобытные» народы. А ведь именно в народной культуре источник всего. И даже если была какая-то первоцивилизация, откуда все пошло, и даже были «боги», все равно все хранилось в народе. И даже сейчас еще хранится, просто мы разучились это видеть.

И если «богов» не было, то как создали они такое, что тысячелетиями стоит выше возможностей понимания человека? И при этом ощущается истинным, то есть соответствующим действительности. Я могу сделать только одно предположение: они смотрели не так и не туда. Точнее, как раз наоборот: они смотрели именно туда, где хранится мудрость, и смотрели именно таким способом, каким она может быть увидена. Мы же изменили мировоззрение настолько, что видим лишь то, что важно в нашем мире, и не видим остальной мир. Как не видим воздух. Но ведь то, что мы его не видим, не значит, что его нет!

Смена направления жизни, а с ним и мировоззрения, очевидно, произошла очень давно. На Руси об этом говорит в конце двенадцатого века «Слово о полку Игореве»: «Ныне времена ся наничь обратиша». Времена оборотились наничь, и жизнь словно бы потекла вспять, все удаляясь от какого-то своего истинного состояния…

Этот же парадокс был замечен уже в ведийское время. Уже тогда люди с трудом понимали, как можно было рассмотреть такое, что видели творцы Вед. Поэтому сами Веды говорят про себя, что были созданы Риши — великими мудрецами древности, в каких-то смыслах равными богам. Именно это провозглашение Риши великими мудрецами показывает, как на их фоне оценивали себя читающие Веды и как менялось время, обращенное наничь.

Но были ли Риши? Возможно, и были. И все равно, даже в их головах эти образы откуда-то должны были взяться, вместе со словами, которыми они их записали или сказали. Впрочем, может быть, они не знали слов, которые говорили, они просто давали имена тому, что видели. И с именами появлялись слова и сказание.

Когда мы говорим о времени создания имен, мы говорим о времени рождения языка. И то небольшое филологическое образование, которое я когда-то получил, тут же начинает вопить: язык творит народ!

Но я задумываюсь над этой прописной истиной языковедения и прихожу к выводу — она родилась от отчаяния. Народ хранит язык. Это верно.

И язык творит народ, превращая людей в хранителей и носителей себя. То есть в своих друг для друга, потому что любой язык выделяет владеющих им из прочей людской массы в избранное сообщество, в своих, делая остальных чужими.

Но творится язык отдельными людьми. Когда-то кто-то должен употребить новое слово первый раз. И если оно подхватывается народом, творец забывается. Многие ли помнят сейчас, что слово «стушеваться» придумал Достоевский, а слово «совок» — Александр Градский?

Вот точно так же небольшое сообщество какого-нибудь монастыря, ведущее глубочайшее исследование психики или состояний сознания, налетает на повторяющиеся и в силу этого узнаваемые явления. И оно дает имена этим проявлениям сознания, по которым все сталкивающиеся в своем самопознании с этими явлениями, узнают их. И так рождается их язык, язык сообщества.

Но однажды начинается великое переселение, и сказания Риши расходятся вместе с ними самими и становятся достоянием народа. Язык обогатился кусочками из тайного языка маленького сообщества исследователей сознания. Они стали Ведами внутри общего языка, а Веды сделали язык народа, хранящего его, не до конца понятным даже родственным народам. И вот народ осознал свою исключительность или исключенность из числа остальных и понес эту исключительность сквозь века. Фантазия… Но Веды, Йога, Дао состоят из имен того, с чем человек сталкивается на пути Вед, Йоги или Дао…

Исследователи считают, что пришедшие в Индию арийские племена застали там уже хорошо развившуюся Йогу. Они не только не уничтожили друг друга, но и явно взаимно обогатились. Кто кого и чем обогатил? Процитирую несколько мест из прекрасной работы русского исследователя Йоги Б. Мартынова.

«…пришедшие в Индию арии уже застали там весьма распространенную “туземную” йогу.

Но сами арии принесли свое мировоззрение и религию, образовавшиеся в ранних частях Вед, созданных еще на арийской прародине и в Индии сложившихся в законченный комплекс. Поэтому язык наиболее древних её частей ближе к Авесте, священному откровению иранцев, чем к позднейшему эпическому санскриту. Веды — если не почва, то фундамент индийского мировоззрения. По традиционным представлениям, Веды — “дыхание Брахмана”, как бы организующее мир, и состав ведийской литературы представляет этапы развития (или, скорее, излучения и нисхождения) священного знания, соотносимые с определенными сословиями и стадиями жизни человека в арийском обществе. Индуизм четко различает sruti, “услышанное” (в двух смыслах: услышанное “внутренним слухом” божественное откровение, голос божественного наития, и услышанное непосредственно из уст учителя), и smrti — “передаваемое”, “запомненное”. Веды — не столько писание, сколько постоянно воспроизводимое наитие. Веды представляют собой гигантское собрание разнородных текстов, подразделяющихся по жанру на самхиты — сборники священных гимнов и возглашений, Ригведу, Самаведу, Яджурведу и Атхарваведу; брахманы — описания и истолкования положений самхит и обрядов; араньяки — тексты, содержащие правила поведения удалившихся в лес (aranya) отшельников и, наконец, упанишады — наиболее отвлеченные от обрядов рассуждения о познании и достижении Истины.

И раннюю ведийскую религию опрометчиво было бы назвать “грубой и материалистичной” только потому, что в ней существовали жертвоприношения. Ибо Веды пронизывает стремление увидеть Истинное за очевидным и преклонение перед Знанием. “Кто куском дерева (жертву приносит), кто возлиянием, кто знанием Веды”. “Кто поклонением, кто знанием (приносит жертву), только знание приносит удовлетворение”. Провидцы и поэты (Риши) были носителями запредельной мудрости, открывавшейся им в состоянии озарения, и их провидческий опыт показывал путь другим». (Мартынов, с. 25–26).

Веды огромны. И Веды — это собрание религиозных гимнов и обрядов. Поэтому Веды крайне неудобный источник для поиска чего-либо, связанного с самопознанием. Хотя, как в любом очень большом произведении, в Ведах можно найти все, что угодно. Но для этого надо быть действительным знатоком. Я не знаток Вед. Но я знаю, что в Упанишадах очень много о самопознании, а Упанишады прямо рождаются из Вед. А это значит, что даже если мой глаз не различает в Ведах прямого разговора о самопознании, — это моя вина. Мое видение тоже обращено в другом направлении. Но дереву Упанишад не из чего было бы вырасти, не будь в Ведах корней. Поэтому я искал и нашел. Я остановился на том примере, который привожу ниже, и не продолжил поиск. Мне достаточно, а искажать этот источник своим копанием я не хочу.

Гайятри.

Гайятри — жемчужина Вед — это мантра. Иначе говоря, песнь, молитва и заклинание одновременно. Один из лучших знатоков Вед Т. Елизаренкова переводит ее так:

«Мы хотим встретить этот желанный

Блеск бога Савитара,

Который должен поощрять наши поэтические Мысли!» (Ригведа, III. 62.10 Ригведа, мандалы I–IV. — М.: Наука, 1989).

Елизаренкова прекрасный переводчик и великолепный знаток Вед. В комментариях она говорит, что в этом стихе «Риши просит бога Савитара о вдохновении» (Там же, с. 721). Вот и все.

Но если мы вспомним, что Савитар — это ведический Аполлон, то есть бог не только света, но и Разума, а Риши — это смертные люди, достигшие своими «поэтическими» способностями божественных состояний, то появляется возможность для сомнения. Не сомнения в точности перевода, но хотя бы сомнения в том, что мы правильно оцениваем то, что сказано в переводе.

Я приведу саму мантру на санскрите, а потом несколько ее переводов разных переводчиков.

om bhurbhuvah svah tatsaviturvarenyam bhargo devasya dhimahi dhiyo yo nah pracodayat

«Согласно Роеру: Пусть мы станем размышлять о Почитаемом Свете Савитара; оживляющего наше понимание.

По Гриффиту: Пусть мы достигнем той высшей Славы Бога Савитара; так пусть Он поощряет наши молитвы.

По Джонсу: Да почтим мы высшую власть того божественного Солнца, который озаряет все, от которого все исходит, к которому все должно вернуться, которого мы призываем верно направить наше понимание по нашему пути к Его святому престолу.

По Мадхве: Да станем мы медитировать на великого Бога, Прародителя, на весьма почитаемый свет, на направляющего наш разум.

По Эггелингу: Да обретем мы великий свет божественного Савитри, на которого мы полагаемся, пусть он вдохновит наши молитвы.

По Гольбруку: Да станем мы медитировать на Почитаемый Свет божественного правителя (Савитри); пусть это направит наш разум.

По Мюиру: Мы обрели высшую славу божественного Савитри; да поощрит нашу способность понимания (или гимны, или ритуалы).

По Бенфи: Пусть мы обретем славное сияние того прародителя, бога, который должен помочь нашим деяниям.

По Раме Мохан Рою: Мы медитируем на тот Высший Дух великого Солнца, направляющего наше понимание.

Примечание сэра Вильяма Джонса: Чем являются Солнце и Свет для этого, видимого мира, тем являются Высшие блага и истина для невидимой Вселенной, Вселенной разума; и как наши физические глаза ясно различают объекты, озаренные Солнцем, так и наши души обретают несомненное знание благодаря медитации на свет истины, исходящий из сути существ: только этим светом могут быть направлены наши умы по пути к блаженству» (Цит. по: Сурендра Мохан, с. 40–41).

Как видите, перевод Елизаренковой, возможно, даже красивее всех остальных, но в нем отсутствует понимание «вдохновения» как озаренности божественным разумом.

Собственно говоря, к нашему академическому переводу, а именно им и является перевод Елизаренковой, можно было бы не цепляться. По большому счету, это «вдохновение Риши», которое дает она, для знающего человека стоит всех остальных переводов. Но вот беда в том, что я как раз пишу не для знающих, а для желающих понять. Поэтому пропустить в этой мантре слово «разум» (буддхи) я считаю невозможным, потому что только оно позволяет понять, что же такое это поэтическое вдохновение Вед, которое в Эдде звучит как «мед поэзии».

Поэтому для того, чтобы понять мифологический перевод Елизаренковой, я считаю правильным начать с перевода современного индуиста Сурендра Мохана:

«Мы медитируем на почитаемый свет того Сияющего Создателя, поощряющего наш буддхи». (Там же, с. 38).

Здесь слово «буддхи» оказывается «переводом без перевода», но именно это не позволяет принять такой «перевод» и понуждает доискиваться до сути. И пока Мохан говорит о каком-то «принципе Буддхи», это остается непонятным, но он приводит слова из Упанишад, и посмотрите, какое содержание наполняет понятие того «вдохновения», о котором говорит Елизаренкова:

«N.B.: Почти невозможно перевести эту знаменитую мантру; на нее следует медитировать. Она способствует раскрытию (pracodana) принципа буддхи (dhi). Суть медитации состоит в утверждении “yo’ham so’sausoyo’ sau’ham” — “Что есть я, то есть Он, что есть Он, то есть я”». (Там же).

Далее Мохан приводит еще несколько своих собственных возможных переводов мантры. Некоторые из них очень важны для понимания индийской философии и йоги: например, номер три:

«Иное значение: “Мы медитируем на почитаемый светящийся шар (bharga) того бога-Солнца, который направляет всякую деятельность”» (Там же).

Конечно, этой «деятельности» до понятия «бескорыстной деятельности» кришнаитской йоги Бхагавад Гиты еще очень далеко. Как корню до кроны. Но только этот ключ позволяет понять, почему, говоря о незаинтересованности в плодах деятельности, вторая глава Гиты тут же говорит о сосредоточении ума и о втягивании в себя желаний, подобно черепахе, втягивающей конечности. Может показаться, что связь этих понятий слишком отдаленная, но вот посмотрите, как эта же мантра отразилась в Санкхье — философской основе йоги. Вот слова Мохана об одном из творцов классической Санкхьи Шанкаре:

«Согласно Шри Шанкаре, данная Маха-мантра раскрывает высшее Я, являющееся всей энергией и открывающее все, и которое есть Я всего. Гайятри с Пранавой, со своими семью Вьяхрити и с Ширас (эти индуистские понятия я не перевожу, потому что они нам больше не встретятся — А.Ш.) является сущностью всех Вед. На эту Гайятри следует медитировать припранайяме,<…> Чистая Гайятри символизирует единство Брахмы и Пратьягатмана. Фраза “dhiyo yo nah pracodayat” — “да раскроет он наш Буддхи”, указывает на Пратьягатман, являющийся внутренним наблюдателем всего и озаряющий антахкарану, или буддхи всех. Утверждение, что Он направляет наш буддхи, показывает, что Он — Высший Брахман, единый с Я, находящимся во всем. Поэтому слово “Савита” указывает на Высший Брахман». (Там же, с. 39).

Путь от Ригведы до этих слов Шанкары составляет несколько тысячелетий. Гайятри была настолько важна, что ее можно встретить и в Яджурведе (III.35), и в Самаведе, и в Упанишадах. Вот, к примеру, ее перевод из Брихадараньяка Упанишады (VI. 3.6), сделанный Максом Мюллером:

«Мы медитируем на тот почитаемый свет божественного Савитри, который должен пробудить наши мысли» (Цит. по: Сурендра Мохан, с. 40).

Поэтому следующий рассказ о самопознании в Упанишадах.

Глава 2. Самопознание в Упанишадах (Катха)

Об Упанишадах пишут много и разное. Причем, иногда так пишут, что я долгие годы боялся в них заглядывать, потому что знал, что это не для моего среднего ума. Это слишком сложно и умно. Я нисколько не издеваюсь сейчас над учеными. Это в тех отраслях знания, где возможно шарлатанство, ученые частенько напускают туману, чтобы все увидели, какие они умные и исключительно сложные. В отношении востоковедения я должен признать, что задача действительно настолько сложна, что просто о ней не напишешь. Как пример, я приведу большую выдержку из исследования прекрасного русского востоковеда В. Костюченко, посвященного учению Уддалаки. Это учение составляет шестую книгу «Чхандогья упанишады». И в нем, для ищущего человека, нет ничего, кроме самопознания.

«…наиболее интересным и глубоким из всех учений, выражающих натуралистическую (и наивно-материалистическую) тенденцию упанишад, является, несомненно, учение Уддалаки (Чх VI). Вот основные моменты этого учения.

Главной задачей подлинного знания объявляется нахождение единой основы всего существующего. Такая основа усматривается не в чем-то конкретном и чувственно наглядном, а в бытии как таковом (сат). Формулируется принцип, согласно которому ничто не может возникнуть из небытия (асат) (VI 2, 1–2). Итак, старая мифологическая оппозиция асат-сат осмысливается уже не как противостояние хаоса и космоса, а как противостояние небытия и бытия. В этой связи впервые закладываются основы так называемой саткарья-вады — учения о наличии (“предсуществовании”) следствия в причине в противоположность асаткарья-ваде — учению об отсутствии такого “предсуществования”. В полемике между обоими учениями представители веданты, как правило, будут отстаивать саткарья-ваду. Это единое, всепорождающее и всеохватывающее бытие характеризуется также как живое и мыслящее, т. е. гилозоистически и панпсихически. Оно именуется “божеством” (IV 3, 2). Его главными порождениями называются жар (теджас), влага и пища (анна). Как видно из контекста (и из комментариев к “Чхандогье”), имеются в виду три элемента: огонь, вода, земля. Эти три элемента оказываются взаимоохватывающими и взаимопронизывающими, так что мы можем говорить лишь о преобладании какого-то из них в различных вещах (VI 4, 1–7). Все налично во всем.

Посредством трех указанных элементов (каждый из которых в свою очередь троичен) объясняются различные функции человека (мысль, дыхание, речь), а также испытываемые им состояния (сон, голод, жажда, умирание). Характерно, что изложение учения Уддалаки постоянно сопровождается своего рода рефреном, “махавакья”, — “tat twam asi!” (“это — ты!”). Но структура этого “махавакья” отлична от структуры иных изречений подобного рода — акценты были бы расставлены аналогично лишь при перестановке: “twam tat asi!” (“ты — это!”).

В большинстве случаев ход мысли в упанишадах принимает именно такой характер. При этом возникает ряд концепций относительно сути (атман) человека-микрокосма, совпадающей с сутью мира. По-видимому, не все эти концепции дошли до нас в развернутом виде. Но главная тенденция упанишад вырисовывается достаточно ясно. Это тенденция к постепенной “денатурализации” учений о человеке, к расчленению (а позднее и противопоставлению) духовного и телесного, к утверждению примата духовного, его “глубинности” и “изначальности”.

Своеобразный “свод” различных концепций человека в упанишадах мы находим (в “снятом” виде) в “Тайттирия упанишаде” (Тай II 1–5). Здесь излагается учение о так называемых оболочках (коша) атман. Согласно этому учению, в структуре человека-микрокосма можно выделить пять слоев, причем каждый последующий находится “внутри” предшествующего, и фундаментальнее его. Это “телесный” (аннамайя) и “жизненный” (пранамайя) слои, а также слои, состоящие из ума (маномайя), “развернутого” сознания (виджнянамайя) и блаженства (ананда-майя). Учение о первых двух слоях “снимает” и “интегрирует” в рамках общей схемы два, по-видимому, древнейших учения о груботелесной и тонкотелесной сущности человека. О первом из них мы имеем лишь отрывочные сведения, в основном оно за рамками существующих текстов. Так, понимание человека как по преимуществу телесного существа осуждается в “Чхандогья упанишаде” (VIII 8), как “ведущее к гибели” и “демоническое” (учение асуров); такова же и точка зрения других упанишад. И все же, например, в рассуждениях Уддалаки (в той же “Чхандогья упанишаде”) о влиянии пищи на человеческую психику и о прямой зависимости от нее ума и памяти (Чх IV 5) явно звучат мотивы, перекликающиеся с данным пониманием.

Гораздо более основательно представлено в упанишадах учение о “жизненном дыхании (пране) как сущности человека. И “Брихадараньяка” и “Чхандогья” буквально пестрят различного рода текстами, обосновывающими особую роль и значимость праны. Так, прана описывается как “поглотитель” остальных жизненных функций в микрокосме, подобно ветру в макрокосме (Чх IV 3, 3), подчеркивается невозможность функционирования органов чувств без дыхания — праны (Чх V 1, 1—15), отмечается неутомимость праны в отличие от всех остальных аспектов жизнедеятельности человека (Бр I 5, 21). И так далее.

В третьем слое Я — слое, состоящем из ума (мано-майя), впервые начинает выделяться психическая сторона человеческой жизнедеятельности. Манас здесь в отличие от гимнов вед по преимуществу обозначает деятельность ума, непосредственно связанную с деятельностью органов чувств. Мыслители упанишад фиксируют психологический феномен внимания. Без внимания, т. е. соответствующей направленности ума, не может быть воспринят никакой цвет, звук, вкус и т. д. даже при наличии соответствующих объектов и нормально функционирующих органов чувств (Кау III 7).

Итак, ум оказывается в какой-то мере автономным фактором и условием познания наряду с праной — жизнью. Характерно, впрочем, что отчленение психического от физического, т. е. ума, или “луча” сознания в его направленности на объект, от “жизненного начала” — праны весьма относительно. В конечном счете оба этих условия познания мыслятся в единстве (Кау III 4). Однако и слой “мано-майя” не самый глубинный. Еще глубже находится слой “развернутого” сознания (виджняна-майя), которое может функционировать и без непосредственного контакта с объектами (например, во сне со сновидениями). И наконец, слой “блаженства” (ананда-майя), или “свернутого”, нераздвоенного сознания. Здесь мысль об автономности сознания достигает апогея.

Истоки вычленения этих двух последних “слоев” Я мы находим в рассуждениях Яджнявалкьи. Последний настаивает на том, что глубочайшую суть микрокосма (атман), равно как и макрокосма (Брахман), составляет принципиально не объективируемый субъект: “…ты не можешь слышать того, кто слышит слышание; ты не можешь мыслить того, кто мыслит мышление; ты не можешь познать того, кто познает познавание. Это — твой атман, внутренне всем [присущий]” (Бр III 4, 2). Этот глубинный субъект также характеризуется как некоторый “неугасающий свет” в человеке (Бр IV 3, 6) или “свернутое” сознание (досл. “комок сознания”) (Бр II 4, 12).

Хотя глубинный субъект всегда наличен в человеке, но суть его выявляется во сне лучше, чем в бодрствовании, а во сне без сновидений (сушупти) лучше, чем во сне со сновидениями (свапна). Уже во сне со сновидениями, по Яджнявалкье, видна самостоятельность, самоопределяемость Я (Бр IV З, 9—10). Но полная автономия Я выступает на первый план во сне без сновидений (Бр IV 3, 18–33). Вообще сближение понятий атмана и Я в состоянии глубокого сна весьма характерно для ранних упанишад. Основные идеи наметившегося в этой связи учения могут быть суммированы следующим образом.

Во-первых, в соответствии с принципом саткарья-вады сознание не может уничтожаться при погружении в глубокий сон и возникать вновь при пробуждении. Значит, во сне без сновидений оно сохраняется. Во-вторых, это не обычное “развернутое” или “раздвоенное” сознание. Здесь нет “осознания” (самджня) чего-либо иного, чем субъект. Но все функции “развернутого” сознания остаются в “свернутом” (Бр IV 3, 23–30). В-третьих, состояние “свернутого” сознания есть состояние освобождения от всех забот и печалей. Это состояние ничем не нарушаемого блаженства (ананда), сопоставимое по интенсивности с самозабвением, которое испытывает человек в объятиях любимой женщины (Бр IV 3, 21). В-четвертых, это “свернутое” сознание вечно и неизменно, оно не зависит от чего-либо иного (тела, органов чувств, объектов) и потому бессмертно (Бр IV 3, 7–8; IV 5, 15).

Но уже в древних упанишадах мы встречаем и неудовлетворенность таким решением “загадки Я”, сомнения в благотворности и желательности сближения понятий “атман” и “сушупти” (см., напр. Чх VIII 11, 1–2). В результате возникает учение о четырех состояниях (стхана) сознания, которое наиболее четко сформулировано в небольшой по объему, но сыгравшей огромную роль в истории веданты “Мандукья упанишаде”» (В. Костюченко, Вивекананда, с. 55–60).

Как видите, это очень насыщенное и оправданно сложное чтение. Чтение для знатоков. И самое плохое в этом чтении, то есть в этой науке, что в них для начинающего вообще ничего нет. Мы здесь не рассматриваемся. Это, как говорится, хорошая наука. Но для ученых.

Как же быть? Может ли не ученый читать упанишады, а если может, то как? Неужели нет иного пути, кроме как закончить факультет востокове-дения?

Я попытался просто заглянуть в тексты упанишад, не пользуясь никакими научными подсказками. И мне показалось, что я все понимаю. И казалось так, пока я не осознал, что читаю не упанишады, а их переводы, выполненные все теми же учеными. Тогда я стал сличать переводы и налетел на то, что разные ученые, оказывается, очень по-разному переводят одни и те же строки, написанные на санскрите. А это значит, что они их очень по-разному понимают!..

Я уже показывал, как много существует переводов крошечной мантры Гайятри. И как они разнятся… Вот еще один небольшой пример. В современном академическом переводе Брихадараньяка-упанишады, выполненном Сыркиным, это место звучит так:

«Поистине [лишь] Атмана следует видеть, следует слышать, о нем следует думать, следует размышлять, о Майтрейн! Поистине, когда Атмана видят и слышат, когда думают, о нем, познают его, то все становится известно» (Упанишады, М.: Вост. лит. РАН, 2000. — С. 133).

А вот в старом переводе Гарбе, а за ним и Н. Герасимова это же место оказывается совсем-совсем иным!

«Прежде всего должно познать самость» — (cf. Brh. Vp.2, 4,5; 4, 5, 6) (цит. по: Лунный свет Санкхья истины… — М., 1900 — С. 78).

Вывод из этого таков: вообще нельзя читать перевод, пока ты не поймешь самого ученого, то есть, что он хотел и, в силу этого, что искал, потому что перевод философского текста, в первую очередь, и есть его понимание. И никакое собственно владение другим языком не позволяет надеяться, что твой перевод верен. Более или менее верен он может быть только у того, кто сам прошел сходный путь философского развития. И это относится не только к самому философскому произведению, но и к его переводу. Ведь настоящий философский перевод — это философское произведение не меньшее, чем то, что переведено! Как его зеркальное отражение. По крайней мере, так должно быть. Но вот бывает ли?

Я долго искал ответы на свои вопросы, пока не понял, что искать надо было не то. Для чтения философского текста нужны не ответы, а вопросы! Если, конечно, ты читаешь его для себя, а не для экзаменатора. Вдумайтесь сами: если вы читаете упанишады для себя, то зачем? Чтобы понять какого-то древнего философа? Или его современного переводчика? Или же чтобы как-то изменить свою жизнь и самого себя? Найдите свой вопрос, и все чудесно изменится. К примеру, попробуйте не просто читать Упанишады, а читать их с вопросом: а что думали древние о самопознании?

Это лишь первый шаг, есть и другие вопросы. После этого ты начинаешь видеть в Упанишадах слой самопознания и все остальное. Кстати, как это ни странно, но остального там не так уж много. Но затем ты ведь можешь задать себе и следующий вопрос: а что это дает мне? И как это все использовать?

Но это после, после… А пока я всего лишь покажу пример подобного прочтения философского текста с помощью вопроса о самопознании. Я воспользуюсь Катха-упанишадой, хотя мог бы взять и другую. Но эта близка мне тем, что она начинает разговор с того, на чем заканчивается и одновременно начинается Сократическая философия, с которой я намерен начать рассказ о западном самопознании. Со смерти мудреца.

Краткая предыстория. Брахман Начикета еще ребенком задумался о жертвоприношении, которое совершал его отец, и предложил принеси в жертву себя, вопрошая лишь о том, кому отец предложит его. Отец не выдержал настойчивых вопросов ребенка и в сердцах бросил: Смерти отдам тебя. То есть богу Яме.

С этого начинается Катха упанишада. Мудрец принесен в жертву богу смерти. Далее начинаются его размышления о Смерти.

«5…Какова может быть цель Смерти, которой отец достигнет сегодня с помощью меня?» (Катха Упанишад / Пер. с англ. Д. М. Рагозы, с. 12).

Как и в предыдущих примерах, я буду пользоваться сразу несколькими переводами Упанишады (в первую очередь, Д. Рагозы), а также воспользуюсь пояснениями величайшего философа Индии — Шанкары. Шанкара жил примерно в восьмом веке нашей эры. Он не был основателем Веданты, но сделал для развития этой философской школы, пожалуй, не меньше, чем иной пророк или основатель новой религии. Среди прочего, он написал комментарии чуть не ко всем Упанишадам. И это были комментарии человека, равного творцам упанишад, или, по крайней мере, прожившего их в своем философском поиске. Но о нем будет еще особый разговор. А пока его пояснения.

Шанкара достраивает продолжение этого рассуждения Начикеты, чтобы связать его со следующим:

«“Отец, конечно, говорил так от гнева, не думая о цели. Все же слов отца не следует отвергать”, — думая так, он с грустью сказал своему отцу, полному раскаяния из-за мысли: “Какую вещь я сказал!”:

6. Взгляни, как поступали твои предки и как прочие поступают (ныне). Человек распадается и умирает, подобно зерну, и подобно зерну появляется вновь».

Далее Шанкара снова делает связку между рассуждениями Упанишады:

«…Так что же достигается в этом непостоянном человеческом мире нарушением своих собственных слов? Следуй своей собственной правде и пошли меня к Смерти. Идея такова.

Услышав такие слова, отец послал (его) ради своей собственной правдивости. И он, придя в обитель смерти, жил там три ночи (т. е. три дня), а Смерти не было дома. Когда Смерть вернулся, его советники или жены сказали ему, давая совет:

7. Гость-брахман приходит в дома подобно огню. Ради него совершают такого рода умилостивление. О Смерть, принеси (ему) воды» (Там же, с. 13).

Вода здесь имеется в виду для омовения ног. Иными словами, близкие советуют Яме умилостивить юного брахмана за то, что заставил его ждать. Очевидно, мы сталкиваемся здесь со скрытым действием Риты (Rta) — космического закона, который правит и богами.

Яма принимает этот закон без сопротивления: и признает свой долг:

«9. О Брахман, поскольку ты прожил в моем доме три дня без пищи, ты, гость и достойный почтения человек, позволь мне приветствовать тебя, и пусть добро придет ко мне (благодаря предотвращению вины, происходящей) от этой (ошибки). Проси трех благословений — по одному за каждую (ночь)» (Там же, с. 15).

За всем этим какая-то тайна о взаимоотношениях людей, богов и Вселенной. Разгадку ее надо искать или в мифологии Вед, или же действительно за воротами смерти, в том мире. Но это для нас сейчас совсем не главное. Главное, что Начикета получил право на три дара от бога-проводника, который открывает нам ворота в иные существования.

Во-первых, он просит избавить от беспокойства отца, во-вторых, он просит рассказать об огне, ведущем на небеса и к бессмертию. Об этом пути в бессмертие Яма говорит:

«14. О Начикета, хорошо зная об Огне, ведущем на небеса, я расскажу тебе о нем. Выслушай об этом со вниманием, из моих уст. Этот Огонь — средство достижения небес, и являющийся опорой мира, знай его как расположенный в разуме (просветленных)» (Там же, с. 18).

Это «просветленных» добавил переводчик. Думаю, он не прав. Увидеть этот огонь удается только просветленным или через их разум, но он, очевидно, есть сама природа любого разума вообще.

Шанкара поясняет это место так:

«…Этот Огонь, о котором я говорю, знай; как расположенный в скрытом месте, то есть расположенный в разуме человека знания» (Там же).

Сыркин переводит это место иначе:

«14. Знай, что [этот огонь] — достижение бесконечного мира, основа, скрытая в тайнике [сердца]» (Катха упанишад // Упанишады. — М.: «Вост. лит-ра» РАН, 2000).

Перевод Сыркина считается у нас академическим, хотя при этом и не дает самого исходного текста на санскрите. Остается лишь доверять Сыркину. В этом смысле переводы Рагозы выгодно отличаются. К тому же, комментарии Шанкары — это всегда сначала подробнейший разбор каждого слова комментируемого изречения.

Все-таки все определяет цель. Можно немало рассуждать о целях «академика», но среди них явно не было самопознания или помощи тем, кто действительно хочет не изучать Упанишады, а жить, руководствуясь этими сочинениями.

Так что, при всем уважении к академическим переводам, это надо помнить и воспринимать их отнюдь не как лучшие инструменты, а скорее, как общую канву, в рамках которой ты получаешь какое-то представление об исходном источнике и должен далее заняться уточнениями сам.

Упанишады в переводах Сыркина явный пример такого усредненного исходника для самостоятельной работы.

«15. И Смерть рассказал ему об огне, который есть источник мира, о типе и числе кирпичей, о способе устройства пламени. А он (Начикета), дословно повторил, с пониманием, все, что было сказано» (Катха / Пер. Рагозы, с. 19).

За это понимание Яма даже награждает его дополнительно знанием, как совершать огненное жертвоприношение.

Шанкара в толковании девятнадцатого изречения поясняет этот дар Начикете как преодоление мудрецами Упанишад слепого исполнения устаревших обрядов:

«Как указывают два благословения, только это, а не истинное знание о ре-альности, называемой Я, достижимо через прежние мантры ибрахманы(Вед), относящиеся к предписанию и запрещению. Поэтому, ради устранения естественного неведения, являющегося семенем мирского существования, состоящего в наложении на Я деятельности, действующей силы и наслаждения и располагающего в качестве своего содержания теми объектами запрещения и предписания (о которых говорят писания), необходимо поведать знания о единстве Я и Брахмана; такое знание противостоит тому неведению, лишено даже слабейшего оттенка наложения (на Я) деятельности, действующей силы и наслаждения и имеет своей целью абсолютное освобождение. Поэтому начинается следующий далее текст. Посредством истории было показано, как в отсутствие знания собственного Я, являющегося предметом третьего благословения, не может быть никакого удовлетворения даже после получения второго благословения. Поскольку к знанию о собственном Я становится готов тот, кто воздержался от непостоянных результатов и средств, заключенных в вышеупомянутых ритуалах, (поэтому) с целью показать невысокое значение этих результатов и средств, Начикета проходит через соблазн, заключающийся в предложении ему сыновей и т. д.» (Там же, с. 23–24).

Это рассуждение Шанкары, по сути, является манифестом Веданты. Именно в нем, очевидно, Веды и находят свое завершение. И хотя Катха Упанишад еще далеко не завершена, на самом деле, все, что последует дальше, словно бы не нужно, потому что вопрос Начикеты звучит как: сохраняюсь ли Я после смерти? («20. То сомнение, что возникает вслед за смертью человека — когда некоторые говорят: “Оно есть”, другие говорят: “Его нет” — пусть я узнаю об этом, по твоему наставлению. Из всех благословений это — третье благословение»).

Упанишада не отвечает на этот вопрос. Все ответы Ямы сводятся к тому, что сказал Шанкара в предыдущем толковании. Далее идет рассказ о Я и его познании.

Именно «знание собственного Я» и является этим третьим благословением. Вопрос о смерти как бы отпадает, теряется для знающего себя. Хотя познание это начиналось именно с этого вопроса, но по ходу познания себя он исчезает, растворяется вместе с той личностью, что наложена на Я. Упанишада не говорит этого, а показывает тем, что вопрос растворяется в последующем содержании.

Итак, Начикета затребовал дать ему знание о том, что произойдет с ним после смерти. Этого нельзя просто рассказать. Это знание нужно сделать состоянием самого вопрошающего. Иначе говоря, словами здесь не поможешь, нужно дарить что-то стоящее за словами. Но этого не может даже бог. Нужно, чтобы сознание человека было готово к такому обретению как к откровению. Откровение тут явно связано с открытием или открыванием себя, то есть со срыванием тех покровов, которые укрывают то я, которое и остается после смерти.

Когда я это понял, я испытал потрясение: по сути, знание о том, что будет с Я после смерти, и есть сама смерть.

Смерть для той части Я, которая сквозь смерть пройти не может. Смертное не может знать, что такое смерть. Оно кончается как раз на этой границе. Это значит, что знать то, что ждет тебя после смерти, может лишь та часть Я, которая это и узнает после смерти. Следовательно, для того, чтобы дать тебе знание смерти, возможны два пути: первый — убить тебя. И ты все узнаешь. Второй — оставить тебя живым. Но тогда нужно, чтобы ты жил уже сейчас своей бессмертной частью. Или, как требовала сократическая философия, жизнью души еще в теле.

Это так трудно и так редко встречается, что даже бог смерти не уверен в том, что стоящий перед ним выдержит такое знание. Поэтому сначала он устраивает Начикете проверку.

Мы же для себя можем рассматривать все последующее как рассказ о приемах и орудиях достижения знания о себе, применявшийся во времена Упанишад и в Веданте.

«С целью испытать, является ли он (то есть Начикета) совершенно пригодным для знания о Я, которое (знание) есть средство высочайшего достижения, Смерть сказал:

21. Даже боги в древности питали сомнение в этом; ведь эта сущность (то есть Я), являясь тонкой, не легкопостижима. О Начикета, проси другого благословения; не затрудняй меня; откажись от того (благословения), что требуешь от меня.

<…> Услышав это, Начикета сказал:

22. Даже боги питали сомнения об этом; О смерть, если ты говоришь, что нелегко постичь Его, и поскольку другой наставник, подобный тебе, не может быть найден, (поэтому) нет другого благословения, сравнимого с этим».

Иными словами, настоящее ученичество должно начинаться не с зазубривания текстов и не с отбивания поклонов. Оно должно начинаться с истинной решимости. А перед учеником должны быть поставлены все возможные трудности и препятствия. Если он готов их преодолеть, тогда есть надежда, что у него хватит сил и постичь себя.

А дальше идут другие приемы. В Упанишадах они расписаны очень кратко, но есть одна школа и есть учитель, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы расписать это предельно подробно. Попробуйте узнать его:

«…Смерть говорит, искушая:

23. Проси о сыновьях и внуках, что проживут сто лет. Проси о множестве животных, о слонах и золоте, о конях, об огромном крае земли. И сам ты живи столько лет, сколько хочешь.

24. Если ты считаешь другое благословение равным этому, проси о нем. Проси богатства и долгой жизни. Стань (правителем) над огромной областью. Я сделаю тебя пригодным для наслаждения (всеми) желанными вещами.

25. Любых вещей, что желанны, но труднодостижимы, — проси по своему выбору. Вот женщины с колесницами и музыкальными инструментами — такие, безусловно, не могут быть обретены смертными. Тебе будут служить они, предлагаемые мной. О Начикета, не спрашивай о смерти».

На что это похоже? Думаю, первая мысль, которая пришла — это искушение Христа Сатаной. Если отринуть искусственно раздутое христианством понятие Врага, — а с точки зрения психологии, это лишь очень действенный прием сплотить своих вокруг знамени или креста веры, — то это, безусловно, явления одного порядка и коренятся в еще более древних слоях сознания, связанных с первобытными инициациями. Искушение и запугивание смертью — обязательная часть инициации. Так что здесь мы имеем дело с очень древним психологическим инструментом, которому нужно посвящать особое исследование.

Однако, когда я просил распознать философскую школу, которая посвятила себя раскрытию этого древнего приема, я имел в виду вовсе не христианство. Учитель, о котором я говорил, — все тот же Сократ.

Связь с христианским искушением здесь очевидна, но она внешняя, лишь по общности приема. Да и сами христиане вряд ли признают, что содержание искушения Христа и искушения Начикеты одинаково. Связь же учения Упанишад, по крайней мере, Катхи, с Сократической философией глубинна и сущностна именно с точки зрения школы и направленного усилия мысли.

О чем говорит Упанишада, рассказывая об искушении? Что делает Яма, предлагая соблазны? Он вовсе не пытается искусить Начикету. Как раз наоборот. Он проверяет его чистоту, последовательно обращаясь к тем частям личности или мышления Начикеты, которые обычно правят жизнью человека. Иначе говоря, Яма проверяет, есть ли еще у Начикеты какие-то желания или цели, которые могут быть сильнее охоты познать себя.

По сути, Упанишада здесь создает очень краткое описание личности человека, какой она представлялась в то время. Образ, вырастающей из этого описания, похож на шар с иглами, торчащими во все стороны. Точнее, во всех направлениях. И направления эти — направления в сторону частей жизни, которыми обычно захвачен человек. Ядро же — это и есть Я. При этом очевидно, что вся эта жизнь ложится наслоениями на ядро Я. Значит, ученику предоставляется возможность, руководствуясь подсказкой Упанишад, самому описать те ловушки жизни, в которых он оказался, осознать их как неистинное и отказаться ради истинной жизни Я.

Если уж продолжать сопоставление с западным самопознанием, то что такое сократическая философия, например, с ее постоянным стремлением дать определение Аретэ? Аретэ, если помните, у нас переводили как «добродетель». Но аретэ, если помните, это «лошадность в лошади, человековость в человеке». Иначе говоря, это сущность, а не добродетель, хотя соответствовать своей сущности — это уже добродетель. Так вот, если попытаться представить философию Сократа в виде образа, то получится тот же шар упанишад, с Аретэ-сущностью в сердцевине. Только вместо игл-направлений из него ветвятся многочисленные рассуждения, определяющие различные понятия, правящие человеческой жизнью. Их-то Сократ и распутывал всю свою философскую жизнь как множественные тропинки на поле человеческого сознания. А приводят они все к той же Аретэ, к сущности общественного существа по имени человек.

Конечно, Сократ и Упанишады — это очень разные и очень отдаленные друг от друга в культурном отношении вещи. Для науки такое поверхностное сопоставление вряд ли допустимо. Но ведь я смотрю на них с точки зрения самопознания. И тут становится возможно объединить их единым видением, точно они действительно развивают соседние грани единого древнего учения о самопознании.

При таком подходе, осознавая его условность, все же можно сказать, что Упанишады дали общий образ личности, нарастающей во время человеческой жизни на ядро сущности.

Философию Сократа вполне можно видеть как разворачивание этого образа в подробные описания тех понятий, из которых складывается человеческая личность. А с ней и та ловушка, из которой можно вырваться только самопознанием. Но у нас еще будет время поговорить о Сократе, поэтому я возвращаюсь к упанишадам.

Первая песня Катха упанишады заканчивается настойчивой просьбой Начикеты сказать «о том, о чем питают сомнения люди, об относящемся к следующему миру, знание о чем ведет к великому достижению» (I–29).

И опять можно подумать, что Начикета просит рассказать о том, что будет после смерти. Но ответ Ямы, с которого начинается вторая песнь Упанишады, показывает, что этот «Следующий мир» есть всего лишь ты сам, но в той части, которая познает себя и свою сущность.

Яма сразу начинает рассказ с исследования того, что не пускает к себе и удерживает в поверхностных, ложных слоях бытовой личности.

«Испытав ученика, и найдя его пригодным для знания, он (Яма) сказал:

1. Предпочтительное, воистину, одно, а приятное, воистину, другое. Оба они, служа различным целям, (как бы) связывают человека. Благо выпадает тому, кто принимает предпочтительное. Выбирающий приятное отходит от истинного назначения».

Иначе говоря, это твой личный выбор — жить ради удовольствий этой жизни или ради той жизни, что наступит после смерти. Я не берусь сейчас рассуждать об оправданности постановки такого выбора вообще. Это рассуждение для тех, кто его уже сделал по собственному желанию.

Далее Шанкара:

«Если человек, по желанию, может делать то либо другое, почему же люди, в основном, придерживаются только приятного? Ответ на это дается:

2. Предпочтительное и приятное приходят к людям. Разумный человек, оценив, разделяет их. Разумный выбирает предпочтительное за счет наслаждений; неразумный избирает наслаждения, ради развития и сохранения (тела и т. д.)».

И далее этим двум расходящимся путям даются имена пути Знания и пути Неведения. Это означает, что для Упанишад и Веданты Знанием в полном значении этого слова считается только пребывание в состоянии после смерти. Это полностью отличается от Европейского научного понимания знания, где под ним понимается не состояние сознания, а память и даже ее количество, если можно так сказать.

Знание упанишад — это знание пути, пребывание на Тропе, пролегающей посреди сложного и запутанного мира, где легко сбиться и потеряться.

«5. Живущие посреди неведения и считающие себя умными и просветленными, неразумные люди кружат вновь и вновь, следуя неверными путями, в точности как слепые, ведомые слепыми.

6. Средство достижения иного мира не открывается нераспознающему человеку, блуждающему, обманутому приманкой богатства. Тот, кто всегда думает, что есть только этот мир, попадает под мою власть снова и снова».

Далее добавляет Шанкара:

«Но из тысяч есть один, подобный тебе, стремящийся к предпочтительному и становящийся познавшим Я; потому что:

7. Это (Я), о котором не удается даже услышать многим (и) которое многие не понимают, даже слушая, — объясняющий удивителен и принимающий удивителен, удивителен тот, кто знает по наставлению сведущего».

Шанкара поясняет:

«…Подобным же образом, именно после слушания о Я, искусный — редкий среди многих — становится достигшим. Ведь удивительный человек — редкая душа — становится познавшим; обученный искусным учителем.

Почему же (это так)? Потому что:

8. Я, безусловно, не познается истинно, когда о Нем говорит низшая личность; ведь о Нем думают различно. Когда же о Нем учит ставший равным Ему, о Нем более не размышляют. Ведь Оно вне доказательств — Оно тоньше атома».

Вот так это перетолковывает Шанкара: «Это — то Я, о котором ты спрашиваешь меня; (когда) о нем говорит; низший человек, то есть человек мирского склада; безусловно, нелегко верно понять; <…> когда о нем говорит не имеющий отличий человек, учитель, не видящий двойственности, ставший равным Брахману, который должен быть открыт (им); здесь, по отношению к Я; не остается; обдумывания, различных видов рассуждения, как, например, существует Оно или же нет; ведь Я устраняет все мысли, содержащие сомнение.

Или же, когда о (высшем) Я, которое неотлично от собственного Я человека и является этим Я, учат верно; нет иного понимания; в этом Я, поскольку нет ничего, что еще должно быть познано. Ведь осознание единства Я есть кульминация всего знания. Следовательно, поскольку нет познаваемого, не остается ничего, что еще было бы необходимо познать здесь».

Как ни странно, но заявив, что рассуждение неуместно, сам Шанкара здесь пускается в логически изощренные рассуждения, чтобы доказать, что нет иного способа познать это Я, кроме как по прямой передаче от просветленного «учителя, хорошо знающего писания». Но оставим это на совести веданты, отстаивавшей себя в бесконечных спорах с другими школами и, в первую очередь, буддизмом, где, как известно, личное просветление вполне возможно.

Смысл же рассуждений Шанкары обнаруживается в следующем за ними изречении упанишады, которая в этот раз оказывается понятнее некоторых его пояснений.

«9. Мудрость, которой обладаешь ты, дорогой, ведущая к глубокому знанию, лишь когда сообщается кем-то другим (иным, нежели логик), не может быть достигнута посредством аргументов. Ты, о дорогой, наделен истинной решимостью. Пусть вопрошающий у нас будет подобен тебе, Начикета».

Иными словами, в споре об истинной природе Я не рождается истина, ты ничего не можешь доказать другим, ты можешь лишь стать собой. И тогда ничего больше не нужно доказывать. Но для этого нужно не просто набраться решимости. Для этого нужно посвятить себя целиком себе.

Итак, следующий инструмент — это решимость. Предельная решимость, обладая которой ты можешь преодолеть любые препятствия. Где взять такую решимость?

Посмотрим на то, что говорит 10 изречение второй песни:

«10. (Поскольку) я знаю, что это сокровище непостоянно — ведь та постоянная сущность не может быть достигнута через непостоянные вещи, — поэтому я (сознательно) разложил огонь Начикета с непостоянными вещами, и (тем самым) достиг (относительного) постоянства».

Это решение темно и, кажется мне, запутано. Сыркин переводит его так:

«Я знаю, что непостоянно богатство, ибо не достигают вечного невечным.

Вот мною разложен огонь Начикета, с помощью преходящих вещей я достиг непреходящего» (Упанишады / Пер. А.Я. Сыркина, II–10).

Огонь Начикеты — это дополнительный, четвертый дар Ямы. За стойкость в вопрошании Яма назвал именем Начикеты определенный вид огненного жертвоприношения. Это означает, что когда Яма говорит, что (сознательно) разложил огонь Начикеты «с непостоянными вещами», он иносказательно говорит о том, что заставил Начикету совершить огненное жертвоприношение. И лишь совершив его, Начикета, достиг постоянства или непреходящего.

Мне приходится совмещать оба перевода, чтобы это изречение стало хоть как-то понятно в свете всего предыдущего развития мысли. Такое понимание второй части изречения очень естественно, но вот первая у Рагозы явно противоречива: «(Поскольку) я знаю, что это сокровище непостоянно — ведь та постоянная сущность не может быть достигнута через непостоянные вещи — поэтому я…».

Перевод Сыркина не противоречив, зато как-то бессмысленен:

«Я знаю, что непостоянно богатство, ибо не достигают вечного невечным».… Богатство действительно непостоянно, но как это вытекает из того, что вечное не достигают невечным? А «ибо», то есть «потому что» прямо указывает, что из чего вытекает.

Да и причем здесь богатство, когда, как вы помните, речь шла о решимости. Скорее всего, это все-таки не богатство, а Сокровище, Сокровище решимости. И оно так непостоянно! Лови миг, пока оно есть и жизнь не заставила раскидать его.

Такое понимание десятого изречения прямо вытекает из предыдущего девятого.

И что же получается, если разумно совместить оба перевода? Попробую предложить свое прочтение:

«10. (Поскольку) я знаю, что это сокровище (решимости) непостоянно — (поскольку) та постоянная сущность не может быть достигнута через непостоянные вещи, — поэтому я (сознательно) заставил тебя, Начикета, пройти огненное очищение, принеся в жертву непостоянные вещи, и через это (тем самым) достичь непреходящего».

Вслед за десятым изречением следует его пословное толкование Шанкары. Приведу его полностью, чтобы проверить, не противоречит ли ему мое прочтение.

«Я знаю, что сокровище — включающее плоды действия, о которых просят, словно о сокровище, это сокровище непостоянно. [ХИ] ведь через непостоянные вещи та постоянная сущность — то сокровище, что зовется высшим Я, не может быть достигнуто. Но лишь то сокровище, что заключается в непостоянном удовольствии, может быть достигнуто через непостоянные вещи. [ХИ] поскольку это так, поэтому мной — знающим, что постоянное не может быть достигнуто через мимолетное, огонь, называемый “Начикета”, был разложен, то есть жертвоприношение, предназначенное для обретения небесного блаженства, совершалось с непостоянными вещами — посредством животных и так далее. Обретя тем самым необходимую заслугу, я достиг постоянного — относительно постоянной обители Смерти, именуемой небесами».

Что мы имеем в этом толковании, в котором я опустил санскритские слова, чтобы они не разрывали целостность восприятия? Во-первых, это не сами слова Шанкары, а их перевод. И в нем возможны искажения переводчиков. К примеру, слово [ХИ] в первом случае переведено как «ведь», а во втором как «поскольку». Именно «поскольку», будь оно поставлено в первом случае, делало бы речение связным. Значит, мое понимание первой части возможно.

Возможно не значит верно. Скорее всего, санскритское слово «шевадхих» — сокровище — не может относиться к такому понятию, как решимость. Но, чтобы не упустить и такую возможность понимания, я оставляю свой перевод таким, пока это место не будет разъяснено знающими людьми.

Впрочем, если под сокровищем здесь подразумевается не решимость, а те самые преходящие блага, которыми Яма искушал Начикету, это не много меняет в самой сути понимания применяемого Упанишадой приема. Итак.

«10. Мирские блага преходящи, а твоя сущность постоянна и не может быть достигнута через них. Поэтому я (сознательно) (как учитель ученика) (подверг испытанию твою решимость) тем, что разложил огонь, называемый “Начикета”, в котором и спалил все непостоянное».

Но и этот перевод или понимание не окончательны. Как вы заметили, повествование в этом речении как бы сбивается. То это говорит Яма, а то можно предположить, что сам Начикета («Обретя тем самым необходимую заслугу, я достиг…»).

Окружающие 9 и 11 изречения, однако, четко идут от Ямы. Очевидно, все они есть одна его речь, вызванная радостью от достижения Начикеты. И Яма очень определенно выступает здесь учителем, который привел ученика к просветлению. Следовательно, это не рассказ о жреце, который осуществляет обряд, называемый Начикета. Это рассказ о самом первом случае, когда такой обряд родился. И никакого костра нет. Есть огонь по имени Начикета. И это не условность. Этот огонь или этот способ сжигать преходящее и влечения был назван Начикетой, потому что Начикета был в тот миг этим огнем и показал всем, как это делать.

Скажем так, этот огонь — это не огонь костра. Это некий внутренний огонь. На Руси его называли Крес — живой огонь. Но само состояние, в которое перешел Начикета, огненное. И огонь этот есть огненное очищение.

Как учитель-смерть достиг этого? Он провел Начикету сквозь всю его культуру, сквозь все обычные ловушки и соблазны. Провел насквозь. Но поскольку они никуда не ходили при этом, значит, он провел его сквозь мышление, выжигая все, что могло удерживать ученика. И тот достиг.

«11. О Начикета, став просветленным, ты отверг (все это), терпеливо рассмотрев наивысший предел желания, опору вселенной, бесконечные результаты медитации, другой берег бесстрашия, далекий путь (Хираньягарбхи), достойный восхваления и великий, а так же (свое собственное) состояние».

А далее подсказка, как же начать, где вход в это состояние, где начинается Тропа?

«12. Разумный человек оставляет веселье и скорбь, развивая сосредоточение ума на Я, медитируя тем самым на древнее Божество — непостижимое, недоступное, расположенное в разуме и находящееся посреди страдания».

Шанкара переводит это изречение немного иначе:

«Его — то Я, которое ты хочешь узнать; которое трудно увидеть, вследствие Его чрезвычайной тонкости; лежащее недоступно, то есть скрытое знанием, изменяющимся в зависимости от мирских объектов; расположенное в Разуме — потому что Оно постигается в нем; существующее в окружении страдания — в теле и в чувствах, являющихся источником многочисленных страданий. Поскольку Оно недоступно лежит таким образом, и расположено в разуме, поэтому оно находится посреди страдания. Из-за этого Его трудно увидеть; медитируя на это древнее (вечное); Божество — Я; сосредоточение ума на Я, после отвлечения его от высших объектов, есть адхиатма-йога — через достижение этого разумный человек оставляет веселье и скорбь — поскольку для Я нет худшего или лучшего».

Адхиатмайога — сосредоточение ума на Я после отвлечения его от внешнего, преходящего, страданий, тела, чувств…

Вход на эту Тропу где-то посреди разума, внутри всего того, что мы можем обобщенно назвать мышлением или культурой.

Для того, чтобы это понять, нужно разделить эти понятия — разум и мышление, а потом дать им подробные описания, которые, отсекая лишнее, позволили бы сузить поле поиска и приблизиться к этому входу в самого себя.

Этого рассказа об учении упанишад на примере одной из самых кратких, я считаю достаточным для того, чтобы разжечь охоту и любопытство у желающих и перейти к следующему рассказу.

Глава 3. Упанишады и Йога (Шветашватара)

Упанишады можно разделить на древние, средние и новые. Новым — всего несколько веков. Поэтому древние представляют особо ценный источник. Ведь в них намечены пути, которые воплощались и в новых Упанишадах, и во многих других учениях. К примеру, в той же Йоге.

Древние Упанишады были созданы ранее Буддизма, Санкхьи и Бхагават-Гиты. Предположительно в IX–VI веках до нашей эры. Они все так или иначе полны самопознанием, хотя его не всегда просто рассмотреть. Меня, как начинающего и в книге для начинающих, особенно притягивает то, что кажется попроще. Например, образ самопознания в Шветашватара-упанишаде. Как мне кажется, исследователи обходят его и замалчивают. А он потрясает. Что я имею в виду? Сама Шветашватара многократно исследовалась, но из этих исследований, по крайней мере, понравившихся мне, куда-то пропал сам Мир Упанишады. Там остались лишь сухие цитаты.

Упанишада состоит из 6 частей. Нам нужны только первая и вторая.

В первой части вводится понятие тройственности Брахмана. Для ученых это кажется очень важным. Но для прикладника, для прикладного психолога, а особенно для ищущего себя, гораздо важнее другое. Гораздо важнее, что все начинается с Вопроса:

«В чем причина? В Брахмане? Откуда мы родились? Чем живем? И где основаны?» (I — 1).

Все самопознание начинается с Вопроса.

Кто я? Откуда я? Куда я иду? Это очень хитрые и важные вопросы, но они есть лишь воплощения единого Вопроса скрывающегося за ними. Его вернее было бы даже назвать не вопросом, а состоянием. Состоянием Вопрошания. Или просто Вопрошанием. С него и начинается Шветашватара Упанишада.

Вопрошание выражается в вопросах. Они одни и те же для всех и одновременно очень, очень разные для каждого. Просто мы не имеем других слов, слова одинаковы и для начинающего и для почти достигшего. А смысл, содержание, которое вкладывается в слова, разные. Попробую пояснить это примерами. Один из современной физики, а другой из русской деревни, из моих собственных этнографических записей.

Один из величайших физиков современности, входящий в число создателей квантовой теории, Вернер Гейзенберг, много писал о том, что современная физика была не только революцией в науке, она была и постоянной революцией в умах. Причем, таких революций и соответствующих им перестроек мышления только за XX век было несколько. И многие великие умы, творившие одну из этих революций, не смогли принять следующие как раз потому, что для этого требовалась перестройка мышления. Как, например, не смогли принять квантовую теорию Эйнштейн и даже Планк, который сам и дал начало ее рождению.

Раз за разом, когда Гейзенберг описывает то, что происходит с мышлением во время таких перестроек, у него почти навязчиво повторяется: «изменение структуры мышления внешне проявляется в том, что слова приобретают иное значение, чем они имели раньше, и задаются иные, чем прежде, вопросы» (Гейзенберг, с. 191).

Вот суть перестройки сознания: вопросы становятся иными. Даже если они звучат по-прежнему…

С 1985 по 1991 год я провел семь полных полевых сезонов как этнограф и этнопсихолог у потомков мазыков на Владимирщине. Я расскажу о них подробнее в конце книги. Пока лишь иллюстрация этого понятия перестройки сознания. С первым же стариком, к которому меня привели, мне пришлось погрузиться в стихию прикладного самопознания.

Прямо при знакомстве он спросил меня:

— Ну, а ты кто?

Я представился.

— Ага, — хмыкнул он, — А откуда ты?

И я спокойно рассказал ему то же самое, что рассказал бы любой приезжий. Попросту говоря, рассказал, откуда я приехал и как к нему попал.

Сколько мучений досталось на мою долю впоследствии из-за этих вопросов! Кое о чем я рассказал в других книгах. И я не просто так говорю слово «мучения». Самопознание, если отдаться ему, это так больно! И так захватывающе!

И помню, как-то раз, очнувшись от очередного погружения в такой простой вопрос: А ты кто? — который я в очередной раз понял по-своему, я сказал ему:

— Ты знаешь, Степаныч, я думал, что буду у тебя учиться какому-нибудь колдовству (а меня и вели к нему как к колдуну. Шла про него такая слава). А тут одно самопознание…

— А и нет ничего, кроме самопознания, — тихо и проникновенно ответил он. — Совсем ничего… кроме: кто я?

— Ну, как совсем?! — внутренне возмутившись, воскликнул я.

— Ну, есть еще один вопрос, — отвечал он. — Я его тебе задавал. А ты не понимаешь.

— Какой?

— Откуда ты?

— Откуда я? — непроизвольно повторили мои губы, и я понял! Я понял, что я действительно не понимаю, по-прежнему не понимаю этого вопроса. Но теперь я это вижу, вижу, что дед сидит передо мной и понимает это как-то совсем иначе, и вижу, что между нами, нашим пониманием есть явная разница… Причем, очень важная разница. И для меня важная, и, как ни странно, для него тоже. Ему почему-то очень важно донести до меня это свое понимание, но он не в силах и опечален…

Помните, великий учитель бог Смерти Яма испытывает юного брахмана Начикету. И все, о чем может рассказать Упанишада, так это о его мучениях и о бесконечных вопросах, которыми Бог проверяет способность ученика понять его. Я думаю, это то же самое.

Ученик может не знать или не понимать. И тогда его можно обучать. Но вот если у него уже появилось какое-то понимание, то как заменить его на иное? Как убедить, что его понимание — это непонимание? Совсем непонимание! Ведь даже если ты понимаешь лишь чуть-чуть не так, то ты понимаешь просто нечто другое. Для того, чтобы понять, нужно чувствовать, что ты не понимаешь. Но если ты хоть как-то понимаешь то, что изучаешь, если ты ощущаешь, что у тебя есть хоть какое-то понимание, — беда! Свято место, место понимания, занято. И есть только один способ понять — выкинуть собственное понимание полностью и так же полностью принять понимание учителя.

«Откуда мы?» — задает Упанишада такой простой и понятный вопрос. Но уже одного сочетания его со словом Упанишада достаточно, чтобы почувствовать, что он не тот вопрос и вовсе не понятен. Но это пока речь идет об Упанишаде. А вот когда тебе задает его живой человек, настороженность пропадает, и с ней пропадает и поиск. Я, с высоты своего сегодняшнего понимания, которое, бесспорно, выше или глубже того, что было пятнадцать лет назад, опять чувствую, что между моим пониманием и пониманием вопрошающего есть разница. И я не понимаю!

Но я знаю одно — надо искать, думать и не сдаваться, и однажды я пойму. Пойму не привычно и обычно, а пойму то, что спрашивал творец Упанишады. Ведь смог же я однажды понять этот вопрос, когда его задавал русский колдун!

Я понимаю, что не пойму этого вопроса Упанишады за один проход. У меня есть очень простое средство проверки истинности понимания. Когда речь идет об Упанишадах, понять означает достигнуть. Как Начикета.

Я пока не рассчитываю на это, я же только начинаю. Но я определенно отказываюсь от собственного понимания и сделаю все, чтобы понять учителя. А для этого я сначала запишу эту Упанишаду своими словами, чтобы упростить и начать с того, что мне уже доступно. Чем будет это переписывание? Своего рода, конспект, как принято сейчас говорить. Но на самом деле я применяю тут прием.

Если бы у меня было самомнение ученого, то я бы посчитал, что я вычленяю суть этого невнятного древнего памятника.

Но я психолог, и я вижу это иначе. Я не вычленю суть из Упанишады, а я пропишу ее смысл. Смысл — это то, что позволяет мне ею заниматься и извлекать пользу лично для себя. Это мой личный смысл. И значит, когда я буду сейчас переписывать Упанишаду своими словами, я впишу себя, свой «портрет» в ее текст. Вот что я сделаю.

На большой текст великой Упанишады, на ее огромное полотно, я наложу прорезь и буду читать только то, что в эту прорезь уместилось. Эта прорезь и будет моим портретом. Она отсечет все «лишнее». Это не лишнее в Упанишаде, это лишнее для сегодняшнего меня. Но в итоге я вынесу на бумагу и смогу рассмотреть то, как же я понимаю Упанишаду и ее вопрос. И тогда мне окажется возможным отбросить собственное понимание, ведь оно станет отдельным от меня!

Итак, вначале объясняется природа Тройственности Брахмана.

I — 3. «Следовавшие размышлению и йоге видели силу божественной сущности, скрытую [ее] собственными свойствами».

I — 5. «Мы почитаем ее как реку с пятью рукавами, пятью истоками, могучую, извилистую, чьи волны — пять дыханий, чье начало — пять чувств».

Это идет разговор о том, что мой дух направлен вовне, он захвачен собственной способностью воспринимать мир и творить образы. Об этом говорится и в 9 стихе:

I — 9. «[Существуют] двое нерожденных — знающий и незнающий, владыка и не владыка, ибо один, нерожденный, связан с воспринимающим и воспринимаемым предметом».

Воспринимающий — это мой дух, Атман.

I — 8. «[индивидуальный] Атман связан, ибо по природе [он] — воспринимающий. Познав божество, он освобождается от всех уз».

Итак, один Атман — воспринимающий образы, поставляемые чувствами (органами восприятия). Но есть второй Атман.

I — 9. «И [еще есть] бесконечный Атман, принимающий все образы, недеятельный».

Какой из них деятельный, а какой недеятельный, я пока понять не могу, но ясно, что один воспринимает все образы, а другой эти образы показывает. И тот, что показывает, хоть и назван здесь также Атманом, обычно называется Пракрити или Прадхана, или «красная, белая, черная», поскольку состоит из трех гун — первооснов красного, белого и черного цвета — Раджаса, Тамаса и Сатвы.

И все эти имена в Упанишаде встречаются.

I — 10. «Тленное — прадхана, — бессмертное и нетленное — хара. Тленным и Атманом правит один бог».

Или как сказано в предыдущем стихе:

I — 9. «Когда [человек] находит триаду, это Брахман».

Для меня это означает, что оба Атмана или же Атман и Пракрити, воспринимающий и воспринимаемое, имеют единую природу, хотя и разнятся на первый взгляд. И когда это становится понятным, ты достигаешь понимания единой сути всего, можно сказать, божественности. «Триада» складывается из объединения кажущихся противоположностей.

I — 12. «В помышлении о воспринимающем, воспринимающем в Движущем высказано все. Это тройной Брахман».

I — 15. «Как сезамовое масло в зернах сезама, масло — в сливках, вода — в русле реки и огонь — в кусках дерева, так постигает в самом себе Атмана тот, кто взирает на него в правде и подвижничестве».

Ты берешь две деревяшки, и в них нет ничего, кроме дерева, и начинаешь их тереть друг о друга. И трешь, и трешь упорно. И вдруг вспыхивает огонь! Откуда он взялся? Он не мог быть скрыт в дереве! Он не является частью природы дерева! Понимание этого явления когда-то потребовало от человечества революции мышления, о которой говорил Гейзенберг. Когда это произошло?

I — 13. «Как не виден облик огня, скрытого [в своем] источнике…», но:

I — 14. «Усердным трением размышления [человек] увидит бога, подобного скрытому [огню]».

В этом

I — 16. «Корень самопознания и подвижничества».

Мне думается, нужна еще одна революция мышления, чтобы наша Наука увидела эти слова, завершающие первую главу Шветашватара-упанишады. Я уж не говорю про понимание. В усердном размышлении над скрытой сутью вещей и мира корень самопознания и подвижничества! Иными словами, если Упанишады можно считать каким-то учением, то метод, применяемый Упанишадами, — самопознание и подвижничество.

Это подвижничество — вполне определенная вещь. И я бы назвал его переходом к Йоге.

Как мы привыкли думать о Йоге? Что она такое? Какое место занимает в обществе, в современном и ведическом? Как это видится мне, Йога, вроде бы, всеми признается, как очень ценное орудие, но при этом остается чем-то побочным. Так, существует где-то в сторонке от главных путей общества и такая струйка, так сказать, для отшельников и аскетов, то есть для людей не от мира сего, желающих устраниться, сбежать от главного потока общей жизни. Это сейчас. Но так было не всегда!

Вот что такое Йога в мире Шветашватара-упанишады.

Мир этот заполнен светом. Это мир Разума. И правит им Солнечный бог Савитар — ведический Апполон.

II — 1. «Савитар, обуздавший вначале разум и мысль ради сущности, постигнув свет огня, нес его над землей».

Эта связь Савитара с Апполоном почему-то нигде в доступных мне исследованиях не рассматривалась. Но и тот и другой боги Разума. Это стоит отметить. Как стоит отметить и то, что вторая часть Упанишады начинается с того самого корня, к которому привела первая — с «усердного трения размышления». Только теперь это оно называется «обузданием разума и мысли ради сущности и постижением света огня».

Савитар, как и Яма, оказывается не просто мифическим богом, он Бог, постигший и создавший себя. Он Бог-учитель, и в этом явная перекличка с йогическим пониманием учителя или гуру. Упанишады уже не признают богов просто потому, что их назвала богами древняя традиция или народная молва. Даже бог должен доказать свое право на божественность. Почему? Ответ будет странным и не совсем логичным с точки зрения формальной логики.

Просто потому, что у человека времен Упанишад появилось средство проверить его божественность. С психологической точки зрения, в сознании людей той эпохи происходит одно одновременно малое и великое изменение. В нем появляется еще одно понятие. Просто добавилось еще одно понятие среди множества других, из которых и состоит весь наш разум. Но это понятие люди посчитали божественным, потому что оно было понятием о том, что такое обуздание разума и мысли.

Что означает такая оценка? Пожалуй, то, что у этого понятия уже была ко времени создания Упанишад довольно долгая история. Причем, история, большей частью, неудач. Только если было сделано бесконечное количество попыток обуздать разум и мысли, причем, попыток неудачных, можно оценить редкие удачные попытки как выдающиеся достижения. Или, точнее, как выдающиеся, божественные способности. История все того же Начикеты подтверждает это. Но это не все.

Все то же признание способности обуздывать разум и мысли божественной показывает нам не просто количество и длительность этого подвижничества. Оно показывает и то, что что-то заставляло людей совершать и совершать эти попытки. Конечно, и сами Веды способствовали этому поиску. Но, думается мне, кроме внешних причин, коренящихся в культуре, должны были быть и внутренние, психологические. К примеру, ощущение, что все просто. Просто взять и стать хозяином собственным мыслям. Ну неужели я не справлюсь?! Неужели не обуздаю?!

Вероятно, было и нечто еще. Может быть, очень и очень древнее. Но я этого не знаю, зато знаю, что сам болею той же болезнью самопознания, и заболел ею без всякой мистики. Так что, может быть и были какие-то чудесные позывы к самопознанию из седой старины, но и одной жажды познания вполне могло быть достаточно. Поэтому я пока ограничусь изучением лишь того, что мне доступно. А доступна мне тяга обуздать свой разум!

II — 2. «С обузданным разумом, мы — во власти Савитара,

Ради силы для достижения неба».

Достижение неба, о котором говорится здесь, — это, если вдуматься, достижение Небес Платона, — места, где пребывают боги и где можно оказаться, лишь достигнув бессмертия.

Вернемся немного назад. Достроим образ Мира, в котором мы оказываемся, если принимаем Упанишаду душой. А ведь Шветашватара делает именно это — творит некий Мир. По крайней мере, она совершенно определенно создает образ некоего мира. Мира, в котором правит светозарный Савитар. Но это если смотреть в Упанишаду снаружи. Но также можно было смотреть снаружи и на образ мира Ямы. Однако Начикета избрал поверить, что в этот образ можно войти, как в действительный мир. Он отбросил свое понимание, опустошился и принял понимание Ямы. И достиг.

Мир, творимый Шветашватарой, тоже можно понимать лишь как образ некоего воображаемого мира, который рисует для людей Савитар. Но ведь можно и попытаться понять его так, как понимает сам Савитар!..

Здесь есть Земля. И я тут.

И есть Небеса. Там живут боги.

И есть пространство, заполненное огненным светом, который одновременно есть и Разум.

Свет же этот, если его воспринять как Разум, можно обуздать и превратить в лестницу достижения Небес. Надо только знать как.

Следующий стих не очень внятен:

II — 3. «Обуздав разум, [достигнув] богов, идущих к небу, мыслью [достигнув] небес, Савитар побуждает [богов], творящих великий свет».

Но я могу извлечь из него достаточно смысла для своего обучения. Тут Савитар из бога света превращается во что-то иное — в демиурга — в бога или титана, несущего свет, как Прометей. Или, как это будет сказано в следующем стихе, в жреца самого себя. Иначе говоря, здесь Савитар учит людей, как служить себе и как с помощью этого служения оказывать воздействие на богов, «побуждать» их.

И вот уже в следующем шаге этого творения мира людей рождаются жрецы — ученики великого Жреца-учителя.

II — 4. «Обуздывают разум и обуздывают мысль жрецы великого мудрого жреца.

Сведущий в установлениях предписал жертвенные церемонии. Истинно велика хвала богу Савитару».

Вот так рождается школа. Какая? Чуть позже мы поймем, что это рассказ о Йоге. Но пока все это выглядит, скорее, в духе Ригведы.

II — 5. «С восхвалением я присоединяюсь к вашей древней молитве. Пусть движется стих, подобно солнцу по [своему] пути.

Пусть внимают [ему] все сыновья бессмертного — что достигли божественных обителей.

II — 6. Где трением добывается огонь, где поднимается ветер, где переливается сома, там рождается разум».

Это Мир ведической древности, это даже не эпос, потому что гораздо древнее. Создается ощущение, что речь идет о самой основе всей ведической культуры и самого ведического общества. Описываются основные способы жертвоприношений и обрядов, обеспечивающие существование этого мира. И вот начинаются прямые предписания, обеспечивающие это существование:

II — 7. «Побуждаемый Савитаром, пусть радуется [человек] древней молитве.

Сделай там [свой] источник, и прежние дела не поразят тебя».

«Прежние дела» — это карма. Значит, это учение дает освобождение от кармы и бессмертие.

И что же это за учение?

II — 8. «Подняв три части (переводчик предполагает, что грудь, шею и голову — А.Ш.), держа тело ровно, заключив в сердце чувства и разум,

Пусть переправится мудрый на ладье Брахмана через все потоки, несущие страх».

Это «сердце» у меня вызывает сомнение. Судя по комментарию Шанкары к Катха-упанишаде, это слово, скорее, обозначает понятие, соответствующее некой «сердцевине», средоточию ума. И тем не менее, это уже явно и узнаваемо Йога, которая, к тому же, оказывается тем способом приносить жертвоприношения Савитару и «побуждать» богов, который применяется в солнечном мире Разума.

Я приведу ее описание целиком.

II — 9. «Сдерживая здесь дыхание, пусть владеющий [своими] движениями дышит слабым дыханием через ноздри.

Пусть мудрый, не отвлекаясь, правит разумом, словно повозкой, запряженной дурными конями.

II — 10. На ровном, чистом [месте], свободном от камешков, огня, песка; своими звуками, водой и прочим

Благоприятствующем размышлению, не оскорбляющем взора: в скрытом, защищенном от ветра убежище пусть он предается упражнениям.

II — 11. Туман, дым, солнце, ветер, огонь, светлячки, молнии, кристалл, луна —

Эти предварительные образы суть проявления в Брахмане при [упражнениях] йоги.

II — 12. Когда с появлением земли, воды, огня, ветра, пространства развивается пятеричное свойство йоги,

То нет ни болезни, ни старости, ни смерти для того, кто обрел тело из пламени йоги.

II — 13. Легкость, здоровье, невозмутимость, чистый цвет лица, благозвучный голос,

Приятный запах, незначительное количество мочи и кала — вот, говорят, первые проявления йоги.

II — 14. Подобно тому, как загрязненное пылью зеркало [снова] ярко блестит, когда оно очищено, так же поистине, и наделенный телом, узрев сущность Атмана, становится единым, достигшим цели, свободным от страданий».

Вот и весь этот один из самых древних учебников Йоги.

Я не буду разбирать его подробно. Все-таки это перевод, да еще и перевод Упанишады. Значит, это послание из древности в любом случае искажено. Но и допусти мы возможность получения точного перевода, все равно понять его может только тот, кто к этому пониманию приблизился. А это значит, что на пути к постижению таких текстов придется проходить ступени понимания одного и того же много раз, каждый раз словно бы совершая революцию, скачок в качестве понимания.

Сами записи о Йоге я оставил нетронутыми, чтобы не вносить искажений, все же остальное — это мое понимание. И раз я, записав его, не достиг, значит, оно неверно… Единственное, как их можно использовать, так это как мостик, переход к разговору о самопознании в Йоге.

И все же, пусть я трижды неправ, но так хочется верить, что в нашем Мире были общества, которые видели мир таким, как описала Шветашватара-упанишада. И не было в том Мире ничего важнее Йоги и познания своего Атмана, своего Духа и самого себя.

Было ли это в действительности или же это только воображаемая картина, милая моему сердцу и сердцу творца этой Упанишады?.. Какая, в общем-то, разница лично для меня?!

Глава 4. Завершение Вед. Веданта

Итак, древнеиндийская мысль развивалась в несколько больших шагов. Сначала это были принесенные еще за полтора тысячелетия до нашей эры Веды и, возможно, местная Йога. Но Веды, при всей космичности мировоззрения, которое они давали, были лишь сводом обрядовых правил и гимнами. Они давали Образ мира, но не объясняли ни его, ни предписаний, которым должен был следовать человек. А человек хотел не только служить, но и понимать.

Примерно за тысячу лет до нашей эры желание вкусить от древа познания вылилось в рождение величайшей мировой философии, которую называют Упанишадами. Упанишады были прямым развитием ведического мировоззрения и в то же время отрицанием Вед. Отрицанием той их части, которая требовала бездумного служения, выполнения обрядов без понимания.

Совершенно очевидно, что в первую очередь это было признаком того, что само истинное понимание Вед и ведических обрядов утратилось за тысячелетия бездумного их исполнения, и думающие люди видели, что служение идет и молящихся много, но нет среди них Бога. Боги больше не приходили к людям и не слышали их просьб. А когда ты видишь втуне молящихся, ты не вправе не спросить себя: что случилось? Боги ли и Небеса удалились от мира людей так далеко, что наши молитвы больше не долетают до них, или же мы утратили способность общения со своими Богами? Разучились к ним обращаться.

И как бы ни заманчиво было все свалить на естественный ход развития мира, но прежде все-таки надо сделать допущение, что виноват лично ты. Потому что всегда возможен вопрос: а все ли ты сделал, чтобы сохранить свою первоначальную чистоту и открытость, необходимые для такого общения? И все ли ты сделал, чтобы раскрыть свои способности? И конечно же, ответ будет отрицательным. Редкий из многомолящихся может похвастаться тем, что не переложил ответственность на жрецов, объяснявших, как надо молиться. Редкий сделал все, чтобы действительно быть услышанным.

Упанишады отказали людям в праве быть спокойным и бездумным стадом исполняющего обряды скота. С их появлением достижение и постижение Бога стало личным делом и личной задачей каждого отдельного человека.

Упанишады объявили человека лично ответственным за собственные неудачи в общении с Богами, и это, очевидно, было принято людьми. Однако Упанишады были слишком сложны для понимания, чтобы стать прямым руководством к действию, особенно для простых людей. Недостаточно было просто объявить человека ответственным за собственную неудачу. Надо было дать ему надежду на то, что он все сможет, если начнет работать над собой. И не только надежду. Нужны были простые и доходчивые орудия достижения Бога, пригодные для каждого, кто в них нуждался. Иначе говоря, нужен был целый набор инструментов, предназначенных для людей всех складов ума и всех уровней способностей.

И вот, начиная приблизительно с седьмого века до нашей эры в Индии рождается сразу несколько великих философских школ и религий. Часть из них оказались продолжением Вед и стали составной частью Индуизма. Часть были независимы от Вед, как Буддизм или Джайнизм.

В рамках развивающегося из Ведийской религии Индуизма существовало и до сих пор существует шесть основных философских школ. Это Ньяя и Вайшешика, возникшие как самостоятельные школы примерно в IV веке до нашей эры и впоследствии объединившиеся. Ньяя-вайшешика пока известна лишь очень узким кругам специалистов-востоковедов и никакого действительного влияния на самопознание за рубежами Индии не оказала. Поэтому я ее оставляю в стороне.

Затем Санкхья и Йога, слившиеся в Санкхья-йогу. Конечно, Йога как таковая существовала еще задолго до этого и продолжает существовать помимо Индуизма, например, в Буддизме. Так что Санкхья-йогу надо рассматривать не как Йогу вообще, а как философскую школу Йоги вошедшую в Индуизм. О ней будет следующий рассказ.

А пока мы поговорим о последней паре — Мимансе и Веданте, которым и посвящена эта глава. Сначала общее представление безотносительно к самопознанию.

По сути, обе эти философии одно и то же. Веданта есть всего лишь «вторая» или более поздняя ветвь Мимансы. Миманса была попыткой разумно объяснить Веды и Упанишады. Ранняя Миманса называлась Пурва-Миманса (по-русски — Первая Миманса). Естественно развиваясь, Пурва-Миманса однажды переросла в Уттара-Мимансу (Вторую Мимансу). Она-то и стала называться Ведантой или Завершением Вед. А за Пурва-Мимансой сохранилось название просто Мимансы. Исследователи предупреждают, что это деление надо понимать не хронологически, а с точки зрения развития мысли. Иначе говоря, обе Мимансы существуют одновременно, и вторая не отменяет первую.

Собственно Миманса была впервые изложена в «Миманса-сутрах» Джай-мини в III веке нашей эры, хотя задолго до этого передавалось устно. Веданта же была записана в «Брахма-» или «Веданта-сутре» почти мифическим мудрецом Бадараяной где-то между II веком до нашей эры и II веком нашей. Но основную работу по утверждению этой философии проделал безусловно великий индийский мыслитель Шанкара примерно в восьмом веке нашей эры.

Еще раз повторю, рождение всех этих философий, включая и Веданту, было вызвано необходимостью дать более простые пути постижения того, о чем говорили Упанишады и Веды. Но это не значит, что результат оказался таким уж простым и понятным. Да и само наличие такого количества школ, говорящих об одном и том же, но по-разному и противореча друг другу, свидетельствует то ли о том, что путей к истине много, то ли о том, что все эти школы так или иначе ошибаются. Но как бы там ни было, Миманса, в отличие от некоторых других философий, все-таки была ведической философией и очень хотела, чтобы через нее люди вернулись к Ведам.

К примеру, философский подход Мимансы к понятию причинности приводил к тому, что Веды рассматривались как истина в конечной инстанции. «Познаваемы лишь события (факты) личной жизни, которые в зависимости от обстоятельств (свидетельств) могут быть объявлены истинными или ложными. Что же касается вечных понятий, то они непостижимы, потому что не поддаются описанию и идентификации. Таким образом, знания, изложенные в «Ведах» (как в истинном непреходящем источнике мудрости), существуют вне рамок условного мира.

Каким же образом следует интерпретировать ведийские знания? На этот вопрос Миманса отвечает: вечные понятия изложены в законах, правилах и предписаниях. <…>

Поэтому адепт учения должен не мудрствовать лукаво, но осознать те или иные предписания Дхармы (учения — А.Ш.) применительно к собственной жизни» (Томпсон, с. 50–51).

Очевидно, именно этот подход и позволил родиться Веданте, которая также определенно была нацелена на Ведийские истоки знаний о мироздании, но не принимала ограничения мысли правилами и предписаниями.

Веданта, по сути, является философским ядром индуизма, потому что ее содержание составили Упанишады. Творцы Веданты вообще старались убедить своих последователей, что Веданта — это просто Упанишады. Мы знаем, что Веданта возникает значительно позже Упанишад и является школой их осмысления. Страстной попыткой понять и сделать понятнее эти, к тому времени уже очень древние, песни. Но индусы так хотели приобщиться к великому, что не замечали разницы — Упанишады или разговор об Упанишадах. Ну да и бог с ним!

Зато какой ход: создать школу и заявить, что в ней нет ничего, кроме Упанишад. Одно это заявление, даже не совсем точное, отзывается у любого человека, интересовавшегося философией или ищущего себя, музыкой тайны. Хоть Упанишады и рождаются значительно позже Вед, но до сих пор именно они считаются рассказами о внутреннем тайном содержании Вед. Поэтому учение Упанишад и учение об Упанишадах было названо Завершением Вед — Ведантой.

«В ведической системе Веданта составляет особую часть Вед, называемую джняна-канда, предназначенную для практики познания и достижения освобождения. Изучение Веданты и сосредоточение ума на ее значении являются важной частью йогической практики, известной как сиддханта-шравана. В Шандилья-упанишад указывается, что йога-абхьяса (упражнение в йоге) должно выполняться после правильно совершаемой сиддханта-шраваны, которая определяется как сосредоточенное размышление о смысле Веданты» (Д. Рагоза. Предисловие // Веданта Сутра, с. 3).

Даже если Веды и Йога имеют разные корни и долго существовали раздельно, в современном виде Йога, безусловно, считается доступной лишь тому, кто знает, как ее правильно использовать. Йога оказывается орудием, инструментом, а вот что с ее помощью достигать, говорит Веданта.

Но лично для меня самым главным является то, что все корни Упанишад и Веданты лежат в Ригведе, которая, как известно, сложилась еще до прихода ариев в Индию. Иначе говоря, корни Веданты уходят прямо в индоевропейское культурное единство, а значит, так или иначе сродни славян-скому миропониманию. Иначе говоря, познав Веданту, я вполне могу рассчитывать познать основы мышления, которым обладаю лично я.

Однако, я уже показал, что говорить о самопознании в Ведах довольно трудно. Собственно о самопознании там не говорится, хотя дается множество мировоззренческих образов, которые как бы раскрывают истинную природу человека и мирозданья. Так что, если я хочу, чтобы эти образы стали мне хоть как-то доступны даже не для самопознания, а хотя бы для понимания, заглянуть в Веданту будет совсем не лишним.

Правду сказать, самопознание Веданты тоже весьма условно или, точнее, обусловлено. Она «занимается главным образом душой и ее отношением к Богу», — как писал один из самых ранних ее исследователей Макс Мюллер (Мюллер, Философия Веданты, с. 12).

Мюллер приводит высказывания философов, изучавших Веданту. Некоторые из них стоит повторить, чтобы сузить исследование. Вслед за Шопенгауэром Мюллер говорит: «Если философию считают приготовлением к хорошей смерти, я не знаю лучшего приготовления, как изучение Веданты» (Там же, с. 17). Затем, рассказывая об отце индоевропейской языковой теории Фридрихе Шлегеле, пишет: «А о философии Веданты в частности он говорит: “божественное происхождение человека внушается неустанно, чтобы возбудить в нем усилие возвратиться к его божественному источнику, чтобы одушевить его в борьбе, заставить его признать соединение и слияние с божеством, главной целью всякого действия и усилия”» (Там же, с. 18).

Самопознание Упанишад — это познание и возвращение утраченной божественности. В силу этого Веданта — это философия и религия одновременно.

Веданта довольно далеко уходит от Вед, даже если она и их развитие. Современные исследования показывают, что между ранними Ведами и Упанишадами прошла целая эпоха, занявшая не меньше тысячи лет. До Веданты же еще больший срок. И это, даже при поразительной способности Индии сохранять традиции, повело к отличиям. Менялась жизнь, менялись люди, менялось мировоззрение. Однако некие важнейшие понятия вполне осознанно сохранялись обществом.

К числу таких понятий, якобы родившихся в Ведах и сохраненных навсегда, современные ведантисты относят так называемые «три Да»:

«Три истины проповедовали они людям как бы громовым голосом:

Дамиата, — покорите себя, покорите страсти, гордость и своеволие,

Датта, — будьте добры и милосердны к вашим близким, и

Дайатхвам, — имейте сострадание к тем, кто заслуживает вашей жа-лости,

или, как сказали бы мы: “любите ближнего своего, как самого себя”. Эти три заповеди, каждая начинающаяся со слова Да, назывались тремя Да и должны были быть исполнены прежде, чем можно было надеяться на большую степень света мудрости, прежде чем высшая цель Веды, Веданта, может быть достигнута» (Там же, с. 21).

Как с очевидностью видно, из трех частей Веданты две относятся к религиозной части, и лишь первая — «покорите себя» — предполагает необходимость познать то, что предлагается покорить.

Для того, чтобы разговор о преемственности Веданты от Вед сделать более определенным, я приведу большую выдержку из хорошей работы русского востоковеда В. Костюченко «Классическая Веданта и неоведантизм». Все понятия, упомянутые в этой выдержке, так или иначе имеют отношение к психологии самопознания и при этом написаны редким для научной работы простым и понятным языком. Переписывать это своими словами я посчитал кощунством, а упустить не мог.

«Зарождение понятий и выработка терминов, которые стали впоследствии средством воплощения ведантистских концепций, — еще одна линия подготовки в ведах философии упанишад. В языке вед скрыты поистине необозримые возможности формирования философской лексики. Анализ этих возможностей мог бы стать предметом специального исследования. В рамках нашей работы мы вынуждены ограничиться лишь несколькими примерами в пользу данного тезиса. С этой целью мы приведем зарождающиеся понятия и термины, характеризующие в “Ригведе”, во-первых, мир в целом, во-вторых, человека (или микрокосм) и, в-третьих, природу (разумеется, грани между всеми этими тремя совокупностями, или рядами, явлений в “Ригведе” весьма подвижны).

Говоря об осмыслении мира в целом в “Ригведе”, мы, конечно, должны выделить прежде всего такие неоднократно упоминавшиеся выше понятия (или по крайней мере “протопонятия”), как единое (тад экам), сущее (сат) и несущее (асат).

Они образуют своего рода “посредствующее звено” между поздними гимнами “Ригведы” и ранними упанишадами (не случайно мы находим все три понятия в наиболее философской шестой главе древнейшей из упанишад — “Чхандогьи”).

Правда, смысл соответствующих понятий значительно меняется (так, сат и асат уже не сближаются с космосом и хаосом, а осмысливаются как бытие и небытие в собственно философском смысле слова, единое мыслится как субстанция и т. д.). Но генеалогическая связь между обеими триадами понятий несомненна. Переходя от единства мира к его многообразию, авторы ведийских гимнов, как мы видели, усматривают единый закон развертывания этого многообразия (одновременно космический, социальный, моральный). Этот закон, как уже говорилось, именуется ритой (реже дхармой). И здесь мы видим мостик к двум важным понятиям упанишад.

С одной стороны, здесь вызревает идея “морально организованного космоса” (носителем ее станет вытеснивший риту закон “воздания” за добрые и злые дела — карма). С другой — сохранившийся в упанишадах термин “дхарма” будет применяться для обозначения социального и морального “порядка” как органической части “порядка” всемирного, космического.

Небезынтересно и то, что в гимнах вед мы находим не только обозначения единого истока многообразия и закона развертывания последнего, но и ставший популярным в упанишадах способ фиксации такого многообразия. Это — “имя и форма” (намарупа). Так, в одном из гимнов “всебогам” (вишведевам) (РВ V 43, 10) автор призывает Агни привести к жертвователю всех Марутов, различаемых по имени (нама) и форме (рупа). Тесное переплетение значений терминов “рупа” и “нама” отмечает Х. Грассман. Возможно, в этом сближении имени и его носителя сказалось архаическое представление о значимости имен для судеб обозначаемых ими существ или вещей (представление, характерное для первобытной магии).

Если не только внешняя, но и внутренняя смысловая преемственность всех упомянутых терминов и понятий гимнов “Ригведы” с терминами и понятиями упанишад прослеживается сравнительно легко, то несколько иначе обстоит дело с понятием, чаще всего применяемым в упанишадах при осмыслении единства мира. Это — Брахман. Такой термин есть в “Ригведе”, и упоминается он весьма часто (свыше 200 раз). Но смысл его существенно иной, чем в упанишадах. Это отнюдь не субстанциальная основа мира, а “священное слово” как таковое, его произнесение и связанная с ним широко распространяющаяся сила.

Однако при всей кардинальности различий между значениями данного термина в разных слоях ведийской литературы, различий, в которых сказалось противостояние мифологического и философского видения мира, элементы преемственности есть и здесь. Так, в обоих случаях — и при понимании Брахмана как сакральной силы, и при понимании его как первоосновы — подчеркивается его всемогущество. Так, в “Кена упанишаде” содержится любопытная история о явлении Брахмана (в образе чудесного существа — якши) богам с целью умерить их самомнение. Явившийся перед ними Брахман наглядно показывает им как они бессильны по сравнению с ним: самые могущественные из богов ведийского пантеона не могут уничтожить поддерживаемую им травинку. Это весьма поучительная история. Ведь и в самом деле в ходе развития религиозных идей в Индии могущественнее богов оказались вначале сила ритуала (в брахманах), а затем и духовная субстанция мира (в упанишадах).

Далее, сакральная сила, о которой идет речь в гимнах, “пронизывает” и мир, и душу произносящего гимны. Отсюда — мостик к позднейшему (в упанишадах) отождествлению субстанциональной основы мира и человека. Наряду с термином “Брахман” в гимнах вед зарождается и такой важнейший для объяснения мира в целом термин, как майя.

И в данном случае мифологический и философский смысл термина различны. В веданте (в особенности в адвайте) майя — синоним космической иллюзии, скрывающей единство и развертывающей многообразие. В самхитах же майя имеет иной (и более частный) смысл: это сила, с помощью которой совершают чудесные непонятные деяния те или иные боги (в особенности Варуна), а порою демоны и люди. Эти деяния сами по себе не обязательно иллюзорны, но они порождают иллюзии, ослепляя и ошеломляя тех, кто их наблюдает. Итак, и здесь есть мостик к будущему значению термина…

Следующий важный термин “Ригведы”, от которого тянется нить к основным понятиям упанишад, — это атман, (и здесь мы уже в значительной мере переходим к ряду явлений, связанных преимущественно — хотя и не исключительно — с человеком). Термин этот употребляется в гимнах “Ригведы” хотя и реже, чем “Брахман”, но все же довольно часто (вместе с сокращенной формой tman — около 100 раз).

Разумеется, значение его иное, чем в упанишадах. Это еще не глубинная суть человека, совпадающая с сутью мира. Но уже в значениях этого термина в самхите “Ригведы” видны заложенные в нем большие возможности. Здесь перед нами как бы средоточие различных подходов к пониманию человека, наметившихся в гимнах.

Во-первых, атман — это человеческое тело в его целостности (отметим этот момент, поскольку он характерен и для других значений “атмана”). Так, в одном из гимнов это обобщающее понятие по отношению к различным органам тела (РВ Х 163, 5–6).

Во-вторых, атман — это дыхание (РВ Х 16, 3). Именно это значение слова, по-видимому, первично (atman) происходит от глагольного корня ан — “дышать”.

В-третьих, атман понимается иногда как некое животворящее и одухотворяющее начало вообще. Характерно, что в этом значении термин применяется не только к человеку. Так, Сома именуется “душой” (atma) жертвоприношения (РВ IХ 2, 10). В одном из гимнов (РВ I 115, 1) Сурья называется “душой всего, что движется и пребывает неподвижным” (atma jagatas tasthushas ca). Та же формула в другом месте применяется к дождю, оплодотворяющему растения (PB VII 101, 6). Очевидно, отсюда и тянется ниточка к “вселенскому” атману упанишад.

В самхите “Ригведы” есть и термины, более конкретно выражающие различные аспекты человеческого существования. Это, во-первых, термин “тану” — тело. Характерно, что он обозначает как обычное, наблюдаемое тело, так и “тело”, обретаемое человеком в загробном существовании (РВ Х 15, 14; Х 14, 8; Х 16, 5). В этом смысле мы имеем здесь явное предвосхищение идеи упанишад о “тонком теле” (сукшма шарира). Но слово “шарира” в самхите “Ригведы” употребляется только как “плоть” (живая или мертвая) и в этом смысле по значению уже “тану” (различие между обоими терминами ярко выявляется, напр., в РВ Х 16, 3–5).

Во-вторых, мы находим в гимнах специальные термины для обозначения “жизни” и “жизненного дыхания” (асу и прана). Характерно, что термин “прана” весьма близок по смыслу к соответствующему термину упанишад и что в самхите частично уже есть различение видов дыхания, упоминаемых в упанишадах (PB I 164, 38; Х 189, 2).

Наконец, в-третьих, в гимнах “Ригведы” есть и обозначение для духовной стороны человеческой жизни. Это — манас (дух или ум). Правда, в отличие от упанишад, этим термином обозначается здесь преимущественно вся совокупность психической деятельности человека (лишь изредка вычленяется собственно познавательная ее компонента — ср., напр., РВ I 164, 37). Этот “дух” мыслится, по-видимому, как тонкое материальное, а отнюдь не чисто духовное образование.

Характерно, что манас, а также органы чувств и части тела человека сопоставляются с различными частями мира (РВ Х 90, 13)» (Костюченко, Классическая веданта… с. 38–41).

Вот из чего рождалась Веданта. И как видите, основа эта была вовсе не простой. Кроме того, надо отметить, что учение Веданты не является единым. Опираясь вроде бы на единый источник — Веды и Упанишады, — индусские мыслители создали несколько школ Веданты, подчас противоречащих друг другу.

Основной и самой распространенной является школа Шанкара-адвайта-веданта (недвойственная веданта). Затем вишишта-адвайта-веданта Рамануджи, двайта-адвайта-веданта Нимбарки, двайта-веданта Мадхвы и шудха-адвайта-веданта Валлабхи.

Рассказать о всех этих школах было бы для меня задачей непосильной, поэтому я ограничусь лишь рассказом о Веданте Шанкары, которому и посвящу следующую главу.

Глава 5. Веданта и самопознание Шанкары

Итак, величайший учитель Веданты Шанкара. Время его жизни точно неизвестно. Мнения исследователей расходятся, но все же наиболее вероятно, что он жил в восьмом-девятом веках нашей эры.

Как полагается в Индии, жизнь его овеяна легендами, и определить, где среди обилия вымысла скрывается истина, невозможно. Тем не менее, ясно, что он с детства много учился, а потом написал множество пояснений и комментариев как к Упанишадам, так и к важнейшим философским произведениям предшественников. Считается, что им написано не менее 400 произведений, и это при том, что он умер в 33 года.

Шанкара называет многих мудрецов своими учителями, и все же первым и важнейшим из них является Бадараяна, которого Шанкара считал божественным. Поэтому, предваряя разговор о самопознании у Шанкары, стоит сказать несколько слов о Бадараяне и его произведении — «Брахма-сутре» (она же — «Веданта-сутра»). Тем более, что главным произведением Шанкары был комментарий на «Брахма-сутру».

Время жизни Бадараяны определить еще сложнее, чем время жизни Шанкары. По разным мнениям, он жил от пятого века до нашей эры до второго века нашей. Иногда предполагают, что он вообще был личностью легендарной и даже собирательной. Этакий первый учитель Веданты.

Главное и единственное произведение Бадараяны — это своего рода конспект Упанишад. Наверное, точнее было бы сказать, что это конспект бесед, раскрывающих содержание Упанишад, когда-то проведенных Бадараяной или кем-то другим. Бадараяна свел все содержание упанишад к чрезвычайно кратким изречениям, вся цель которых — напомнить ученику о чем-то ему уже известном.

После того, как это было сделано, сами беседы, естественно, исчезли, поскольку никогда не были записаны. И множество древнеиндийских мудрецов постарались их восстановить по сутрам. Делали они это в виде толкований, которые называются бхашьями (bhasyf). Поэтому, как пишут о Бадараяне исследователи, «хотя Сутры Бадараяны — признанный теоретический источник веданты, сами по себе они не обладают таким значением, как дальнейшие пояснения комментаторов» (Исаева, с. 21).

Толкований было немало, но первым сохранившимся было толкование Шанкары. После него были толкования на его толкования и даже толкования толкований. Так восстанавливались представления древних мудрецов. А то, что их надо восстанавливать и дело это не простое, я постараюсь вам показать. Для начала прочитайте несколько первых сутр Бадараяны в переводе Д. Рагозы.

«Часть I

САМАНВАЙА АДХЙАЙА

Глава 1

Jijnasadhikaranam: тема 1

Исследование Брахмана и его предпосылки

I. 1.1 Athato brahmajijnasa

Atha: теперь, затем, после; Atah: поэтому; Brahmajijnasa: желание познания Брахмана (исследование действительной природы брахмана).

Теперь, поэтому — исследование Брахмана.

Janmadyadhikaranam: тема 2

Определение Брахмана

I. 1.2. Janmadyasya yatah

Janmadi: возникновение и т. д.; Asya: этого; Yatah: из чего.

(Брахман есть то), из чего (происходит) возникновение и т. д. (т. е. возникновение, сохранение и распад) этого (мира).

Sastrayonitvadhikaranam: тема 3

Брахман постижим только через писания

I. 1.3. Sastrayonitvat

Sastra: писания; Yonitvat: поскольку являются источником, или средством правильного знания.

Поскольку писания являются источником (или средством) правильного знания.

Samanvayadhikaranam: тема 4

Брахма — главное содержание всех текстов Веданты

I. 1.4. Tattu samanvayat

Tat: это; Tu: но; Samanvayat: благодаря согласию, или гармонии, поскольку это главная цель.

Но этот (Брахман должен быть познан только из писаний, а не независимо, иными средствами), поскольку это — главная цель (всех текстов Веданты).

Iksatyadyadhikaranam: тема 5

Брахман (разумный принцип) есть Первопричина

I. 1.5. Iksaternasabdam

Iksateh: Вследствие видения (мышления); Na: не; Аœsbdam: не основывается на писаниях.

Вследствие видения (т. е. мышления, приписываемого в Упанишадах Первопричине) не (Прадхана указывается в Упанишадах в качестве Первопричины, поскольку допущение, что) она, (Прадхана является Первопричиной) не согласуется с писаниями.

I. 1.6. Gaunascet na atmasabdat

Gaunah: косвенное, второстепенное, образное; Cet: если; Na: нет; Atmasabdat: вследствие слова Атман, т. е. “душа”.

Если скажут, что (слово “видение”, мышление) используется в образном смысле, (мы ответим) — “нет”, поскольку слово “Атма” относится к причине мира.

I. 1.7. Tannisthasya moksopadesat

Tat: этому; Nisthasya: преданного; Moksopadesat: из утверждения о спасении.

(Слово “Прадхана” не может обозначаться термином “Я”), поскольку Спасение обещано тому, кто предан этому.

I. 1.8. Heyatvavacanacca

Heyatva: заслуживание быть отброшенным; Avacanat: поскольку не утверждается (писаниями); Ca: и.

И (Прадхана не может обозначаться словом “я”), поскольку (в писаниях) не утверждается, что Это (Сат) следует отбросить.

I. 1.9. Svapyayat

Svapyayat: вследствие погружения в свое я.

Вследствие погружения (индивидуума) в свое собственное Я (Я не может быть Прадханой)». (Веданта Сутра (Брахма Сутры), с. 9–10).

Как видите, «Брахма-сутра», безусловно, имеет отношение к познанию собственного Я. Но не зря Макс Мюллер говорил, что перевести ее невозможно, а если это будет сделано, то повергнет европейские мозги в смятение.

Веданта, безусловно, начинается с «Брахма-Сутры», хотя сами Ведантисты считают первым источником своей философии Упанишады, вторым — Бхагавадгиту, а «Брахма-Сутру» рассматривают лишь как «основание рассуждения» о Ведах. Иначе говоря, «Брахма-сутра» — это то, от чего в Веданте принято отталкиваться при создании толкования, которое одновременно всегда является исследованием Упанишад.

Чтобы понять это, придется сначала заглянуть в Упанишады. Я выбрал несколько кусков из Айтарея-упанишады, которые позволят перейти к толкованиям «Брахма-сутры» Шанкары.

«Первая часть

Первая глава.

1. Поистине, это было вначале одним Атманом. Не было ничего другого, что бы мигало. Он подумал: “Теперь я создам миры”.

2. Он создал эти миры: небесные воды, частицы света, смерть, воду. Небесные воды — над небом, небо [их] опора, воздушное пространство — частицы света, земля — смерть; что находится внизу — то вода.

3. Он подумал: “Вот эти миры. Теперь я сотворю хранителей миров”. И, извлекши из воды пурушу, он придал ему внешний облик.

4. Он согрел его. Рот этого согретого раскрылся, словно яйцо; изо рта [вышла] речь, из речи — огонь. Ноздри [его] раскрылись; из ноздрей [вышло] дыхание, из дыхания — ветер. Глаза [его] раскрылись; из глаз [вышло] зрение, из зрения — солнце. Уши [его] раскрылись; из ушей [вышел] слух, из слуха — страны света. Кожа [его] раскрылась; из кожи [вышли] волосы, из волос — травы и деревья. Сердце [его] раскрылось; из сердца [вышел] разум, из разума — луна. Пуп [его] раскрылся; из пупа [вышел] выдох, из выдоха — смерть. Детородный член [его] раскрылся; из детородного члена [вышло] семя, из семени — вода. <…>

Третья глава

11. Он подумал: “Как же это может существовать без меня?”. Он подумал: “каким [путем] я войду [в это тело]?”. Он подумал: “Если речью говорят, если дыханием дышат, если глазом видят, если слухом слышат, если кожей касаются, если разумом размышляют, если выдохом выдыхают, если детородным членом изливают [семя], то кто же я?”.

12. И, рассекши [черепной шов], он вошел через эти врата. Имя этих врат — видрити. Это — блаженство. [Там] у него три пристанища, три [состояния] сна. Вот — пристанище, вот — пристанище, вот — пристанище.

13. Рожденный, он стал рассматривать существа [с мыслью]: “О чем другом захотели бы здесь говорить?”. Он увидел этого пурушу, всепроникающего Брахмана, [и сказал]: “Я увидел это”.

Вторая часть

1. Поистине, этот [Атман] сначала становится зародышем в человеке. Это семя — силу, собранную из всех членов тела, — [человек] носит в себе как Атмана. Когда он изливает это в женщину, то он порождает его. Это его первое рождение. <…>

Третья часть

1. “Кто [он — тот], кого мы почитаем как Атмана? Кто из них Атман?” — Тот, благодаря которому видят, благодаря которому слышат, благодаря которому обоняют запахи, благодаря которому произносят речь, благодаря которому распознают сладкое и несладкое.

2. То, что является сердцем и разумом, сознание и разумение, распознавание, познание, мудрость, проницательность, стойкость, мышление, рассуждение, стремление, память, представление, намерение, жизнь, любовь, господство — все это имена, данные познанию.

3. Он — Брахман, он — Индра, он — Праджапати и все эти боги и пять великих элементов: земля, ветер, воздушное пространство, вода, свет; и эти маленькие разнообразные существа от того или иного семени — рожденные из яйца, и рожденные из чрева, и рожденные из пота, и рожденные из ростка; и лошади, коровы, люди, слоны; и все, что дышит, и движущееся [по земле], летающее, и неподвижное. Все это ведомо познанием, утверждено в познании. Мир ведум познанием, утвержден в познании. Познание — Брахман.

4. [Наделенный] этим познающим Атманом и поднявшись из этого мира, он достиг в том небесном мире [исполнения] всех желаний и стал бессмертным, стал [бессмертным]». (Упанишады. М.: Вост. лит., 2000, с. 500–504).

Айтарея — одна из самых коротких Упанишад. И я передал ее почти полностью. О чем она? Как видите, в общем-то, о том, что однажды появляется желание познать себя или свою истинную сущность и стать богом. В этом она полностью соответствует другим Упанишадам, которые я приводил ранее. Поскольку вторым рождением считалось познание себя через Веды, то означало это познание себя как Брахмана, которым и оказывается твой личный Атман, то есть твоя Душа.

Если приглядеться, с этого и начинаются сутры Бадараяны. Теперь, когда Айтарея еще свежа в памяти, вы легко увидите сходство. Вот как звучала первая сутра Бадараяны в переводе Д. Рагозы.

«Глава 1

Jijnasadhikaranam: тема 1

Исследование Брахмана и его предпосылки» (Веданта-Сутра, с. 9).

А вот в переводе Н. Исаевой комментарий Шанкары на ту же самую первую сутру Бадараяны.

«С У Т Р А 1

Адхикарана о желании познать Брахман.

Вслед за этим [возникает] желание познать Брахман.

Слово “в с л е д” означает здесь “с л е д с т в и е”. Оно не указывает на введение нового предмета обсуждения, ибо желание познать Брахман не может считаться новым [доселе неизвестным] предметом обсуждения.

Слово “в с л е д” (atha) не имеет здесь и значения благословения, поскольку в этом случае оно ничего не добавляло бы к значению предложения. Правда даже когда оно употребляется в ином смысле, слово “атха” благоприятно для всякого, кто его слышит [поскольку он входит в сутры Бадараяны]. [Оно означает здесь “с л е д с т в и е”] также потому, что отношение, в котором результат стоит к предшествовавшей ему [причине], также считается отношением непосредственного следования.

Однако могут сказать: если [слово “в с л е д”] здесь действительно означает “с л е д с т в и е”, то [нужно разъяснить], от какой именно предшествующей [причины] непосредственно зависит желание познать Брахман, — ведь [известно что] желание познать дхарму в [пурва-мимансе] непосредственно зависит от чтения Вед.

[Мы отметим]: следствие [и в том и в другом случае зависит] от одного и того же чтения [Вед].

Однако особый вопрос здесь в том, зависит ли данное следствие, [то есть желание показать Брахман], от наставления в действиях, [предписанных ритуалом].

[Мы ответим]: нет. Ибо желание познать Брахман может возникнуть и прежде желания познать дхарму, если прочитать речения упанишад…» (Исаева, Комментарий Шанкары…, с. 131–132).

Я обрываю толкование Шанкары, потому что, мне кажется, этого крошечного куска достаточно, чтобы увидеть, насколько Шанкара, точнее, его Веданта, близка к Айтарее и Упанишадам вообще.

Макс Мюллер, начиная рассказ о Веданте, так оценил сделанное Шанкарой:

«Мы увидим сейчас, какая удивительная философская система была построена из этого материала (из материала Упанишад — А.Ш.) автором из авторов философии Веданты. Тут рассеянные обрывки старательно подобраны и систематически соединены в одно, мысль идет вперед шаг за шагом и нить рассуждения не прерывается и не теряется никогда.

Так называемые “Веданты-Сутры” не могут быть переведены, а если бы их перевести, то в них было бы не больше смысла, чем в чтении подряд заголовков, которые я ставлю над отдельными частями этих моих лекций.

Я пытаюсь, однако, дать вам понятие о стиле Шанкары, которому мы обязаны трудолюбивым комментарием на эти Сутры и кто является, разумеется, главным представителем философии Веданты в истории литературы Индии. Но я должен предупредить вас, что стиль его, хотя он почти ничем и не отличается от стиля всякой другой книги, труден в понимании и требует такого же усилия внимания, какого требует от нас сложная аргументация Аристотеля или Канта» (Мюллер, Философия Веданты, с. 54–55).

Почему же собственные тексты Веданты так сложны?

Цель Веданты — возрождение ведийских традиций. А это значит, что даже, несмотря на условное «разрешение» приобщаться к Веданте людям любых каст, все ведантисты непроизвольно исходили из древнего образа ученичества у гуру-брахмана. А это ученичество было своего рода службой, в которую отдавали в детстве. И служил такой «казачок», как назвали бы его на Руси, примерно как батрак, иначе говоря, за ученичество, за знания нужно было как следует платить. Лучше всего своим трудом.

В этом был и немалый смысл, потому что такой труд, безусловно, был настоящей аскезой в значении как воздержания, так и упражнения. И вряд ли возможно было хоть какое-то откровение для человека, не подготовленного подобной аскезой.

Тем не менее, плата эта была самой настоящей. Постижение бога имело свою цену. Тут понятие бога и богатства совмещались, как и в русском языке. Очевидно, в этом отразились единые общеевропейские понятия. Ведущий к богу должен быть богат. Если это не так, значит, бог не отметил его своей благодатью, и ему нечего дать ученику.

К тому же не надо забывать и кастовое или варновое разделение древнеиндийского общества. По сути, оно было политическим. Иначе говоря, связанным с владением властью в государстве. Но в общественном мнении оно в немалой мере поддерживалось запретом делиться с низшими кастами Знанием. Знание считалось опасной силой.

В итоге, многие Знания были тайными и тщательно скрывались. Умение говорить и писать так, чтобы непосвященный не понимал, — ценилось. Ученичество должно было быть долгим, причем в каждом возрасте — детстве, юности, зрелости и старости — разным. Малознающего к настоящему постижению не допускали.

Это значит, что к моменту знакомства с сочинениями, подобным «Брахма-сутре», древний индус был уже подобен огромной библиотеке и без труда (или не с таким уж трудом!) мог понимать хитросплетения намеков, образов и иносказаний. Так считалось. Или так хотелось. На самом деле даже для древних индусов требовалось что-нибудь попроще. Вот почему так ценились и множились комментарии к классическим трудам.

Мне пришлось сделать изрядное вступление, чтобы добраться до рассказа о самопознании у Шанкары. Надеюсь, что оно сделает понятнее не только Шанкару, но Упанишады и все, что связано с Ведами. Мне же оно было нужно потому, что у Шанкары, среди примерно 400 сочинений, приписываемых ему, несколько, а может быть, и много, прямо говорят о самопознании. Разобрать их все у меня не было возможности. Я предпочел оставить их на ваше самостоятельное изучение, но зато облегчить понимание.

Я разберу только одно сочинение Шанкары, посвященное самопознанию, и надеюсь, что оно даст достаточное представление о самопознании в веданте, несмотря на свою краткость. Дело в том, что при ведантистском подходе самопознание оказывалось как бы очень простым делом, и писать о нем особо было нечего, хотя значение ему придавалось чрезвычайное. Почему так?

Мне думается, что все из-за великого источника Веданты — Вед и Упанишад. Точнее, из-за их авторитета. Если в Упанишадах сказано, что ты есть Атман, а Атман есть Брахман, а Брахман есть все, то ты получил все ответы. Сомнение невозможно. Изначально, только приступая к самопознанию, я уже знаю конечный ответ — я есть Атман! И природа его та же, что и у высшей божественности. Атман есть Брахман.

Следовательно, мне не нужно познавать себя, чтобы постичь Брахмана. Для меня это означает, скорее, задачу найти в себе Атмана, чем познать себя. Тем не менее, если я действительно Атман, то зачем тратить время зря? Стоит только положиться на мнение знающих людей и принять это на веру, как самопознание мгновенно и многократно упрощается. Если я действительно Атман, то зачем мне познавать части себя, проще просто сходу отбросить все лишнее, может быть, даже одним усилием, — и вот я Атман!..

Для тех, кто в состоянии вот так просто отбросить лишнее, пути лучше нет. Для тех же, кто этим не владеет, школа самопознания Веданты оказывается словно бы непрописанной, словно бы неразвернувшейся из зачаточного состояния.

Я расскажу о ней на примере приписываемого Шанкаре трактата: «Путь к совершенному самопознанию» в переводе А. Адамковой.

Начинается он с очень важного заявления:

«I–1. Нет достижения более высокого, чем познание собственной Сущности — Атмана, — поэтому для тех, кто стремится к освобождению, им, имеющим веру в слово Вед и слово Учителя, отрешившимся от мирского, свободным от привязанностей, — им мы объясним, как утвердиться в этом высшем Знании, возвещенном Учителем» (Путь к совершенному самопознанию // Шри Шанкарачья, Разъяснение изречения… с. 77).

В общем-то, одного этого достаточно для свершения. В этих словах уже все есть. И как видите, вопрос самопознания — это вопрос познания Атмана, поэтому совершенно обоснован второй шаг:

«I–2. Всем очевидно, что зрящий отличается от видимого. В связи с этим возникает вопрос — что такое Атман».

«Зрящий» здесь — познающий, а «видимое» это познаваемое. На языке западной философии — субъект и объект познания.

Кстати, тема эта для Шанкары очень важная, он постоянно к ней обращается, что бросается в глаза всем европейским философам, изучающим его. Они много и с удовольствием пишут о диалектике взаимоотношений субъекта и объекта у Шанкары, словно и не замечая, что заявляется он при этом на рассказ о познании себя или собственной сущности. И если для них переход к вопросу: Что такое Атман? — естественен, то для меня он дик, поскольку ощущается навязанным.

Тем не менее, сам способ ответа на вопрос, что такое Атман, вызывает уважение. Этот вопрос всегда решается в Веданте путем отбрасывания того, что Атманом не является. Начиная с тела.

«I–3. Тело не есть Сущность, поскольку оно — объект восприятия и обладает формой, цветом и тому подобным. Как горшки и иная утварь, имеющая форму, воспринимается органами чувств — глазами и прочим, так же и тело, обладающее подобными качествами, воспринимается как объект посредством тех же самых органов».

Иными словами, если я про что-то могу сказать: мое, — как, например, про тело, значит оно не я. И раз я могу воспринимать свое тело с помощью органов чувств, значит, я при этом есть то, что воспринимает.

«I–6. В то время, когда Атман наполняет собою тело, подобно огню, проникающему в дерево, тело становится способным к выполнению движений и деятельности; но когда Атман покидает тело, оно становится неподвижным как деревяшка. Поэтому очевидно, что Атман отличается от тела».

Но если воспринимаемое не есть истинная сущность, то может быть, ею является само восприятие?

«I–7. Как лампа освещает внешние объекты, так и глаз используется в качестве инструмента, с помощью которого воспринимаются цвета и формы, и поэтому он не может быть Атманом.

I–9. Подобно этому и другие объекты являются всего лишь инструментами познания.

I–10. Также и рассудок, поскольку он выступает объектом (сознания) и инструментом, подобно лампе, — тоже не Атман.

I–12. Жизненная сила тоже не Атман, поскольку в глубоком сне она находится в бессознательном состоянии.

I–13. Как невозможно определить, какие из окружающих вещей принадлежат господину, а какие слуге, пока они сами взаимно неразличимы, так и во всех состояниях, кроме глубокого сна, неизвестно, кому принадлежит сознание: жизненной силе или Атману.

I–14. Впрочем, в глубоком сне жизненная сила лишена сознания».

Понятие состояний сознания чрезвычайно важно для Веданты. Этих состояний три.

«I–18. Таким образом индивидуальное “Я” испытывает непрерывно, одно за другим все три состояния.

I–20. Оно претерпевает состояние сна и бодрствования, и потом опять входит в глубокий сон, чтобы устранить усталость, возникшую от переживания результатов поступков, породивших состояние сна и бодрствования».

Эти три последовательных состояния так важны потому, что позволяют показать приближение к чистому Атману через потерю отвлекающих восприятие внешних качеств. Во сне их уже гораздо меньше, чем в бодрствовании, в глубоком же сне без сновидений, как считалось, сознание или даже Атман человека пребывает в почти чистом виде.

Это «почти» тоже объясняется:

«I–21. В силу своей собственной природы жизненная сила функционирует не только в состоянии бодрствования, но и во сне со сновидениями и в глубоком сне, — ради сохранения тела и во избежание заблуждения — принятия тела за мертвое.

I–22, 23, 24. Это также не есть Атман, хотя и воспринимается таковым всеми, лишенными распознавания глубиннейшего “Я”, поскольку оно объект восприятия [подобно горшку и иной утвари]. Эго не существует в глубоком сне. Оно определяется разными качествами как удовольствие и неудовольствие, обладает мирскими чертами — подобно тому как тело отличается худощавостью или полнотой».

Далее Шанкара доказывает, что и три состояния сознания — бодрствование, сон и глубокий сон — не есть качества Атмана, поэтому их вполне можно отделить от него, как оболочки, принадлежащие Бодхи — «интеллекту», как переводит на англо-русский Адамкова. В этом случае Атман как бы оказывается четвертым состоянием.

«IV–4. То, что Атман — четвертое, значит, что Он состоит из чистого, непрерывного Сознания, подобно груде чистого золота.

IV–5. И хотя Он является четвертым, Он не представляет собою состояние, отличное от трех предыдущих. Четвертое означает, что Атман в образе Сознания находится всего лишь вблизи этих состояний как Субъект-Созерцатель.

IV–6. Если бы четвертое было совсем иным состоянием, тогда невозможно было бы познать Истину Атмана, и это неизбежно привело бы к пустоте. Более того, учение пустоты неверно, ибо не может быть, чтобы то, что проецируется, не имело своей основы — субстрата».

Комментатор поясняет: «Подобно тому, как веревка-змея не может существовать без веревки, как ее основы» (Там же, с. 114).

Тут отразился спор Шанкары с буддийским учением Шуньяты Мадхъямиков. Он так много спорил с буддистами, что в итоге его собственные последователи-ведантисты стали считать его тайным буддистом.

«IV–7. Вопрос: “Как эти состояния могут быть средством познания чистоты Атмана?”

Ответ: “Именно в силу сущности этих состояний [присутствия и изменчивости природы] выявляется чистейшая природа Атмана”.

IV–8. Вопрос: “Каким образом?” Ответ: “Поскольку Атман не имеет прерывности в своем Бытии ни в одном из этих состояний”.

IV–9. Если скажут, что существует такая прерывность в глубоком сне, мы ответим, что это не так. Ибо все люди отрицают только существование ОБЪЕКТОВ познания в этом состоянии, но не само ЗНАНИЕ.

“Как так?”

Ибо каждый скажет: “Я не воспринимал совершенно ничего, когда пребывал в состоянии глубокого сна”. Поэтому знание, в силу непрерывности своего Бытия во всех состояниях, вечно и неизменно.

IV–12. Установлено, что Атман находится вне трех состояний, поскольку он пребывает в непрерывности своего Бытия, помня: “Я есть всегда один и тот же”, а также потому, что Он не имеет связи ни с добродетелями, ни с пороками. Поэтому Он вечный, чистый, ведающий, свободный, неизменный, единый, и имеющий природу непрерывно существующего Сознания.

IV–13. Ведающий знает в своем переживании: “Свершилось!”

IV–14. Благодаря милости Учителя ведающий пробуждается от глубокого сна Неведения и становится полностью свободным от всех уз мира конечного.

IV–15. Вот [высказана] суть пути к обретению совершенного Самопознания. Только постижением этого Знания и никаким иным способом может человек реализовать цель своей жизни.

IV–16. Вот наставление в веданте, ведантой провозглашенное.

На этом заканчивается “Путь к совершенному Самопознанию”, сочиненный пророком Шри Шанкарачьей, великим Учителем и странствующим монахом».

На этом заканчивается и мой рассказ о Ведическом самопознании, и я перехожу к рассказу о Йоге.

Часть 2. Самопознание йоги

Глава 1. Вхождение в Йогу

Как рассказать про йогу? С чего начать? Где взять хоть какую-то определенность, с которой согласились бы все йоги? Вопрос. Сегодня почти все так или иначе занимаются йогой, но мало кто может дать однозначное определение этого явления. Существует множество видов йоги. Некоторые из них настолько оригинальны, что не имеют с остальными йогами ничего общего, кроме названия. Для того, чтобы дать определение йоги, Мирча Элиаде пишет целую книгу, но дает определение лишь одному ее виду — санкхья-йоге. Впрочем, кто-то готов выдать и очень краткое определение вроде того, что йога — это «единение» с высшей Действительностью. Как, например, Рон Леонард, в предисловии к книге Франклина Меррелл-Вольфа «Математика, философия и йога» (Меррелл-Вольф, с. 6).

И я, честно говоря, склонен на этом определении и остановиться. Точнее, почти на этом, потому что это есть определение не йоги, а мистицизма, к которому в наше время стали приравнивать йогу. Йога же, как я это понимаю, есть не мистицизм, который и есть единение с высшими силами, а способ (или способы) достижения этого единения. Йога — это труд и аскеза, которые в итоге могут дать это единение. А могут и не дать.

Может быть, и мое определение не совсем верно в глазах многих йогов, но я психолог и на самом-то деле пытаюсь дать определение не йоги, а того явления, которое под именем йоги занимает умы многих искателей совершенства или себя. В тех случаях, когда явление слишком сложно, я прибегаю к такому приему: я пытаюсь создать его самый общий воображаемый образ, как бы увидеть его неким пространством. Как это возможно для психологических понятий? Объясню.

Любое психологическое понятие, точнее, любое понятие, рассматриваемое психологически, есть лишь часть нашего мышления или разума. Иных нет, просто потому, что любое восприятие обрабатывается разумом и воплощается им в какой-то образ. И уже одно это говорит, что все образы должны быть как-то связаны между собой, хотя бы по отношению к разуму. Как они связаны?

Основная задача нашего разума — обеспечить нам выживание на той планете, где мы оказались. Для этого он с мига рождения и до ухода создает описание этой планеты, которое называется Образ мира. И что бы ни вошло в него извне в виде новых явлений или понятий, для разума это всегда или образы явлений чего-то в мире или понятия о чем-то в мире. В итоге все понятия оказываются так или иначе уложены в Образе мира как его образные части.

Эта «укладка» осуществляется весьма определенным образом, так сказать, от самого главного для человека. Но поскольку главное для живого изначально одно — это выживание, то эта цель становится само собой разумеющейся и как бы перестает ощущаться. Она лишь основа, ее не видно. Виден же рисунок, пущенный по основе. А рисунком этим оказываются угрозы жизни, опасности. Как их ощущает человек.

В раннем детстве это, в основном, земные условия — холод, жара, отсутствие пищи, звери, всяческие острые и тяжелые предметы. В общем, все, что может причинить вред ребенку. В это время человек познает Земную жизнь как Мир-природу. Но чуть только ребенок подрос, а это значит, как только он достаточно освоил землю, чтобы не погибнуть без присмотра, его отпускают в общество себе подобных. И оно становится для человечка новым миром на всю жизнь. И этот мир гораздо опаснее Земли. По крайней мере, так его ощущает наш разум.

Мир-общество состоит из множества сообществ, которые расположены горкой. На вершине — правитель мира — сообщество по имени Власть, или государство. Это Верховный мир. Внизу — Нижний мир — сообщество по имени Дно, и оно в точности повторяет устройство Верха. В нем также есть правитель мира и к нему также ведет лестница ступеней, которые можно занять, как место за пиршественным столом.

Посередине — Средний мир, состоящий из множества сообществ. Многие из них условно равны. Некоторые явно ближе к Власти, другие ко Дну. Между ними прослойка из людей, к сообществам не относящихся, одиночек. Очень тонкая прослойка.

К ней же можно отнести сообщества, которые объединяют людей, но не вписывают их в общие лестницы достижения власти в Верхнем или Нижнем мире. Это сообщества, имеющие иную цель, чем достижения власти в обществе, и не ведущие борьбу за распределение общественных мест.

И это отнюдь не такие сообщества, как Наука, Религия, Искусство. Хотя и принято считать, что у них свои цели, не связанные с Властью, но вы уже поняли, я надеюсь, что на самом деле как сообщества они очень определенно вписаны в государство и стремятся быть опорами Власти. Независимо от того, что думают про себя отдельные их деятели. Сообщество, раз родившись по воле объединившихся людей, так же независимо от своих членов, как государство от своих граждан. Сообщества — это самостоятельные, условно живые существа, боги нашего Мира.

Вот такой образ я вижу. Если использовать его как основу, то дальше можно попытаться «увидеть» йогу, вписанную в такую картину мира.

Весь этот мир — это какой-то объем пространства, разделенный на Верх, Середину и Низ. И все это пространство сложено из малых объемов, которыми являются разные сообщества людей. Люди по ним перетекают. Но поскольку это перемещения встречные, то сами сообщества как бы и не замечают, что из них кто-то уходит или приходит.

Все сообщества имеют какую-то иерархию, лестницу Власти или Управления. В них есть кто-то, кто раздает места, и есть множество таких, кто за эти места сражается, карабкаясь по этой лестнице вверх.

Попробуем рассмотреть, где в этом мире сообществ находится йога.

Попробуйте, и сразу увидите, что йога двойственна. Во-первых, — это множество людей, которые бьются за места в других сообществах, а йогой занимаются лишь в свободное время — самостоятельно или объединяясь в крошечные сообщества единомышленников. С остальными же йогами они общаются, в основном, через книжные магазины, где добывают нужную им духовную подпитку.

Эта часть йоги, безусловно, относится к прослойке или среде, из которой сообщества и собирают свои тела.

Но есть и другая йога — это, так сказать, профессиональное сообщество йогов, которое живет за счет того, что собирает вокруг себя людей, преподает им йогу и продает знания. Это уже явно не прослойка, а сообщество или, точнее, сообщества, потому что они разобщены и направлены не на единый центр у нас в стране, а на какие-то свои источники знаний в Индии, Америке и где-то еще за рубежом.

И хоть внутри этих профессиональных сообществ йоги и есть все та же лестница мест и борьба за власть, все же эти сообщества отличаются от остальных. Они сами, собирая в себя людей, заявляют, что не нацелены на то, чтобы стать опорой государства.

На самом деле это не так. Просто сообщества эти малы и слабы. Заявиться на борьбу с крупными сообществами у них нет сил, и они знают, что в любой миг могут быть раздавлены своими сильными братьями. Было же в России время, когда йогу запрещали, а йогов преследовали. Но если сообществам профессиональной йоги удастся набрать силу, да еще и объединиться с какими-нибудь другими сообществами, вроде мистиков, оккультистов и народных медиков, они обязательно вступят в борьбу за Власть в государстве. Даже если сами их члены будут против. К сожалению, мы имеем власть над своим сообществом до тех пор, пока наши личные силы сопоставимы с его силами. А сообщества ничего, кроме силы, не признают. Даже самые интеллигентные…

Итак. Первое, что видно в йоге — это то, что она двойная. И есть профессиональная часть, устроенная в точности так, как все остальные сообщества нашего мира, и прослоечная, куда люди входят, что называется, по интересам.

Описывать профессиональную йогу просто. Она сама о себе пишет и сообщает все, что нужно о ней знать. А что нужно нам о ней знать? Да то, что существуют в нашей стране несколько профессиональных центров йоги, которые соблюдают все законные требования государства и поэтому имеют право торговать йогическими знаниями. Цены официально утверждены и приемлемы. Преподаватели проверены и дадут качественный товар. Какой товар — тоже отдельно оговаривается. Каждый центр йоги связан со своим источником где-то за рубежом и честно указывает, откуда и что вы получите.

А откуда и что мы можем получить там? Вообще-то, выбор не так уж велик. На самом деле, скорее всего это будет хатха-йога одного их двух сохранившихся в мире направлений:

Это или йога Шивананды, основными источниками которой сейчас являются ученики Вивекананды Свами Вишну-Девананда, живущий в Канаде, и Свами Сатьянанда Сарасвати в Бихаре.

Или йога Шри Кришнамачарьи, распространяемая в двух видах. В виде школы Б. К. С. Айенгара или в виде аштанги-йоги Паттабхи Джойса. Все это направление можно назвать йогой Майсорского дворца, потому что именно при дворе Махараджи Майсора это направление йоги и сохранилось.

При этом про оба направления надо сказать, что, по сути, это Хатха-йога, то есть основное тело этих направлений составляют огромные наборы асан, которые и предлагаются для изучения желающим официально вступить в йогические сообщества.

Конечно, все эти источники владеют и многими другими йогическими знаниями, но основное «тело» их школ составляют все-таки асаны. Думаю, что это связано как раз с той официальностью, которую они захотели обрести как сообщества. Сообщество существует только за счет людей, которые в него входят. Иначе говоря, чтобы люди не уходили из сообщества, их надо чем-то занять. И тут не придумаешь ничего лучше «формальных упражнений», как это говорится про восточные единоборства.

Формальные упражнения — это упражнения, которые имеют форму, то есть очень определенный, зрительно запоминаемый образ стоек или движений. Все, что формы не имеет, нельзя зарисовать и нельзя превратить в формальную школу, потому что нельзя и передать строго в соответствии с каким-то проверяемым образцом. Все неопределенное, бесформенное каждый будет делать так, как понимает сам. И тогда школа пропадает и с ней исчезает и сообщество, превращаясь в множество бродящих по миру учителей и учеников, как это, собственно, и было всегда в Индии до Шивананды и Кришнамачарьи. В итоге, когда в начале ХХ века потребовалось преподать миру индийскую йогу, йогов в Индии не нашлось. И Махарадже Майсора пришлось приказом создавать йогическую школу Майсора.

То, что я не ошибаюсь, показывают и жизнеописания йогов Индии и Тибета, которые жизни провели в поисках настоящего учителя. Рождение йогических школ, устроенных по образцу современных сообществ западного мира, — это признак того, что йога — живое и настоящее учение. И хотя формализация и убивает жизнь, но она же и сохраняет от распада. Думающий ищущий человек найдет свою йогу, в смысле того самого единения, и за формальными упражнениями. В чем явная выгода существования таких сообществ — так это в том, что они поддерживают постоянную и насыщенную среду общения по вопросам йоги. И даже когда кто-то вдруг осознавший, что ему формальные упражнения больше ничего не дают, уходит, его знают, и он доступен. Многие из таких ушедших действительно становятся мастерами или мудрецами вне сообществ, как это и было заведено в йогических традициях издревле.

Если обобщить сказанное по профессиональной йоге, то образ этого явления прост и понятен. Устройство сообщества в точности соответствует принятому в современном мире. Направлений йоги, которые там являются основой, всего два в четырех видах. И все они по сути своей — хатха-йогические. Есть, конечно, и другие школы, вроде Йога сукшма-вьяяма Дхирендра Брахмачари. Но, по сравнению с названными, они мало известны и к тому же, и это главное, ничем от них не отличаются по сути.

Это, что называется, официальное ядро. Но, кроме него, вокруг этих школ существует два покрывала — коммерческой и мистической тайны. И оба они утверждают, что хатха-йога — это только начало, а вот там, за ней!.. Там-то только и начинается настоящее!

Вероятно, что так и есть. И где-то там за асанами и клизмами действительно начинается настоящее… Знать бы еще, что считать настоящим! Но с точки зрения общественной психологии, это всего лишь способы уловлять дополнительных членов. И не будь основы из формальных упражнений, все, кто дает эти дополнительные части йоги, оказались бы на правах тех мелких учителей, которые разбросаны по всему миру во множестве. В общем, все, что превышает в профессиональной йоге хатха-йогу, может быть названо прослоечной частью сообщества или прослоечной йогой.

Конец ознакомительного фрагмента.