Исповедь алкаша над пропастью ада. Честная история падения

Алексей Алкаш

Честная история о том, как человек может из «мажоров» превратиться в полное ничтожество. Это, по сути, история о том, что делает алкоголь с нормальными людьми. Это, конечно, и исповедь. Ведь когда исповедуешься перед людьми, хочешь, чтобы они не повторяли твоих ошибок.

Тимур Шаов.

© Алексей Алкаш, 2017

ISBN 978-5-4490-1598-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1. НАЧАЛО

Точную дату, когда я первый раз в жизни надрался, пожалуй, не назову. Однако отлично помню: это случилось в седьмом классе. Стало быть, в 1973 году.

Москва. Зима. Морозы стояли трескучие, поэтому мы с ребятами, двумя друзьями-одноклассниками, Мишкой и Васькой, собрались у меня в квартире. Почему именно у меня? У одного приятеля сестра-студентка сидела дома над дипломом, у другого мать не работала и редко выходила на улицу. Мои же родители на работу ходили, и днём хата шла порожняком. И вот однажды для одного важного дела мы решили прогулять школу. «Важное дело» заключалось в попытке доказать друг другу, что мы уже взрослые. А одним из признаков взрослости тогда нам, четырнадцатилетним пацанам, казалась возможность употреблять алкоголь. Именно тот блекло-серый зимний день, когда я впервые взалкал, стал первым шагом к краю пропасти, на котором сейчас стою. Мне 52 года, 38 из них я постепенно, незаметно для себя, катился по склону, когда обильно, когда слегка, смазанному разного рода спиртосодержащими жидкостями. Пока ещё в моих силах сделать выбор: шагнуть вниз, в ад, или выкарабкаться… Итак, я выбираю… Что же выбрать, когда, при всём желании, на химическом уровне организм уже зажат тисками зависимости? Спасти может только чудо…

Портвейн, а именно на него, как и у многих наших сверстников в 70-е, пал выбор. (Сегодняшние бойцы начинают с пива). Ну, в самом деле, не с водки же. Кто из поколения нынешних «полтинников» не помнит знаменитые «три топора» — портвейн 777, портвейн №13, «Кавказ», вермут «Солнцедар», разливаемый в бутылку емкостью 0,8, метко окрещённую народом «бомбой» и прочую плодово-выгодную гадость типа «Золотой осени»?

Естественно, четырнадцатилетним мальчишкам в строгие советские времена вина никто бы не продал. Но во дворе было полно знакомых пэтэушников, внешне тянувших на совершеннолетних и уже периодически припадавших к «упиваемой» чаше. Словом, « но мне не пьющему тогда еще попались пьющие товарищи, на вечеринках в их компании пропала молодость моя». Как сейчас помню, одного знакомого звали Сашка по кличке Рыжий, действительно ей соответствующего. Фамилию уже не помню. Мишкин сосед по подъезду. Он-то и был первым доброхотом, протянувшим «руку помощи» алкогольного братства трём малолетним несмышленышам. Впоследствии Рыжий стал довольно частым нашим собутыльником в общих дворовых компаниях. Но не в тот раз.

Всё шло по плану. Утром я сделал вид, что иду в школу. Обогнул пятиэтажку, скрывшую мою юную фигуру от провожавшего меня иногда, на всякий случай, взгляда мамы из окна и стал наблюдать за своим подъездом из-за угла этой самой пятиэтажки. Благо окна нашей квартиры выходили на одну сторону, а подъезд — на противоположную. Дождался, когда родители покинут пенаты, и вернулся домой. Потянулись минуты ожидания телефонного звонка от приятелей. Должны были звонить полдесятого. Всё это время Васька с Мишкой ошивались на улице. Меня же в это время поколачивал лёгкий мандраж. С одной стороны, от нетерпения вкусить запретный плод, с другой, от боязни разоблачения. Но больше всего, пожалуй, пугала неизвестность: каковы же будут ощущения от опьянения, непонятно, как поведёт себя мой пока ещё такой маленький, чистенький, не отравленный алкогольным ядом организм…

Наконец, настало время «Ч» и двухкопеечная монета, опустившаяся в приёмник телефона-автомата, нажала на какой-то там контакт, замкнув линию — телефонная будка — моя квартира.

— Всё в порядке, родичи пашут, флэт идёт порожняком, — дал я отмашку.

Через десять минут розовощёкие с мороза и возбужденные в квартиру ввалились Мишка с Васькой. Из портфеля были извлечены отнюдь не учебники, а бутылка «Кавказа». Я метнулся на кухню за стаканами, хлебом, колбасой и сыром.

Когда янтарно-коричневая жидкость наполнила гранёные, кто-то из парней произнёс первый в нашей жизни тост. Не помню слов, но он был краток. Что-то вроде «поехали» или «ну, будем». Я держал стакан портвейна, от которого исходил отвратный сивушно-фруктовый запах неспелых плодов. Как такое пить? Меня даже оторопь взяла, а нутро передёрнуло. Смотрю, приятели уже приникли к ёмкостям и вливают в глотки пьянящую жидкость. Отступать поздно, да и перед друзьями пасовать — навлечь на себя насмешки и обидные подколки, типа, «зассало». Сейчас бы эти насмешки были мне по фигу, а тогда…

Стараясь не вдыхать вонючий запах, я сделал первый глоток. Язык ощутил отвратный вкус переспелых яблок или каких-то фруктов и, как показалось, жжёного сахара. Желудок, почувствовавший неудобоваримые ферменты, которыми его ещё пока ни разу не травили, рефлекторно сократился, пытаясь вытолкнуть наружу бяку. Но я усилием воли подавил рвотный спазм. Как же!? Я же крут! Я ж мужик! Давай терпи! Теперь друзья будут меня уважать! Я не тряпка! Я могу! Смотрите, пацаны, я теперь как и вы уже взрослые. Допив до конца свои почти полные стаканы и подавив все рвотные рефлексы, мы стали ждать появления Его Величества Кайфа.

О, господин Кайф! Каким же разным ты можешь быть. И приятным, слегка расслабляющим, и веселящим, вызывающим эйфорию возбужденности, делающим человека подобревшим, разговорчивым и открытым для откровенной беседы и общения. Но ты бываешь и по-настоящему страшным. Валящим с ног, пробуждающим в человеке агрессивность, жестокость, звериную злобу, раздражительность, гнев и ярость. Коварный Кайф делает перебравшего гомо, так сказать, сапиенса смешным, жалким, убогим, отнимающим у него достоинство. Он даже доводит некоторых до убийства или самоубийства. При этом отключает разум, выкачивая из него начисто «тормозную» жидкость. Безжалостный Кайф, порой, в тяжёлых случаях, доведя алкоголика до белой горячки, развлекается показом тому спектаклей с участием чертей, монстров, чудовищ и всякой прочей нечестии.

Для несформировавшихся юных организмов двести с лишним граммов креплёного портвейна оказались с ног сшибающей, в прямом смысле этого слова, дозой.

Минут пять я ничего не испытывал. Потом в голове постепенно стала появляться приятная лёгкость. Окружающие предметы обретали необычную чёкость и контрастность. Сидящий в голове телеоператор, видимо, спохватившись, подкрутил трансфокатор объектива и навёл резкость. Впрочем, через пару минут резкость стала пропадать, а окружающие предметы поехали куда-то в сторону. Потом вернулись на место. И опять всё поплыло в сторону и вверх. Амплитуда и скорость перемещений стремительно возрастала. Время перестало существовать. И вот наступило ощущение как в детстве, когда после долгого, как в суфийском танце, кручения на одном месте вокруг своей оси встал и пытаешься удержать равновесие. Остановить зрением в одной точке «пляшущих человечков» — моих друзей, впрочем, сидящих, за столом, также не было никакой возможности.

О чём говорили с пацанами в тот момент? Разве вспомнишь? Наверное, обменивались впечатлениями от ощущений. Да это и не важно. Вот только, чётко запечатлелось в памяти, что через минут двадцать членораздельно выговаривать слова, а тем более предложения с первого раза стало проблематично.

Я попытался встать со стула и пересесть на диван. Мне удалось «угадать эту мелодию» только с третьей попытки. Всё кружилось, вертелось, и мчалось колесом. Шкаф, кресла, диван, телевизор, люстра вперемешку с лицами Васьки и Мишки закрутили бешеный хоровод, всё увеличивая и увеличивая темп. Трудно сказать, сколько продолжалась перед глазами эта свистопляска. В тело будто начали впиваться мелкие иголки, вызывая крупнозернистые мурашки.

А минуты текли, капали, исчезали в вечности за пьяным бессмысленным разговором. Вдруг, среди пляшущей мебели я умудрился различить ползущую в сторону туалета Мишкину фигуру. «Пьяная черепаха» — мелькнуло в голове. Через какое-то время из туалета донеслись звуки утробно-желудочных фанфар — гимн здоровой природе желудка, изгоняющего проникшего внутрь врага. В моей квартире «блевонтина поднимала паруса». Минуту спустя, видимо воодушевленный примером, приятеля, от стола отделился Васька и, подпирая падающие на него стены, стал прокладывать себе дорогу к вожделенному унитазу. Ну, вылитый матрос на палубе во время шторма.

За Васькой настала и моя очередь. Я очень старательно пытался удержать рвотный рефлекс. И потом, необходимо было выдержать паузу. Не пугать же унитаз одновременно втроём. Впрочем, природа брала своё. Остатки не до конца переваренного завтрака вперемешку с «Кавказом» всё-таки допрыгнули до горла. Как раненый олень, переставляющий заплетающиеся ноги, я поскакал проложенным собутыльниками маршрутом.

Мишка, отстрелявшийся первым, уже отползал от туалета в сторону маленькой комнаты, в которой стояла кушетка. С чего бы это у человека вдруг резко обнаружилась потребность принять горизонтальное положение? Но Мишка не успел освободить узкий коридор и, стоя на четвереньках, перегораживал его. Боровшийся с качкой Василий не мог не споткнуться о живое препятствие. Орошая обои рвотной массой, «морячок» рухнул на палубу.

В каком-то неимоверном антраша мне все-таки удалось перемахнуть через копошащиеся тела и прорваться в ванную комнату. Счёт шел на секунды и до унитаза было не дотянуть. Тем более, мешали друзья. В мгновение ока рука выдернула из-под ванной таз для стирки белья, и я удачно метнул харч в него, не запачкав кафель и плитку. Бинго!!!

Что было потом, помнится с трудом. Конечно же, мы расползлись по предметам мебели, позволявшим принять положение «риз». Меня мутило, желудок сокращался, но исторгать было уже нечего. Когда приподнимал веки, всё, что попадало в поле моего зрения, плясало в половецкой пляске. Постепенно сознание отключилось…

Когда оно вернулось, долго не мог сообразить, где я и что со мной происходит. В квартире царил сумрак, за окном в соседних домах зажигались огни. Я обвёл мутным взглядом комнату, различил на столе контуры бутылки и трех стаканов.

— А, — хрипло выдавил я из себя, — понятно… мужики, есть кто дома? (Сейчас бы я употребил уже сакраментальное: «всем выйти из сумрака»).

Как пишут в романах, молчание было ему ответом. Я встал с дивана и, потирая гудящую как пустой бидон, после удара по нему, голову, поплёся обходить дозором владенья свои. Повключав во всех комнатах свет, обнаружил лежащего ничком на диване в большой комнате Ваську. Голова бедолаги и левая рука свесились вниз, с пальцев на пол в кучку рвоты стекала какая-то слизь. Настенные часы показывали начало седьмого. До прихода родителей оставалось часа полтора. Я еле растолкал приятеля. Васька вперился в меня невидящим взглядом и видимо долго соображал, кто перед ним.

— Всё, Василий, собирайся, скоро предки придут, давайте, мужики, домой, — заплетающимся языком выговорил я.

— А Мишка где?

В ответ на это я нетвердой походкой ещё раз, уже более осознанно обошёл всю квартиру, но следов пребывания у меня третьего собутыльника, в том числе его одежды и обуви, нигде не обнаружил. Вследствие этого моему гудящему «бидону» удалось сделать гениальное умозаключение: Мишки в моей квартире нет. А если быть точнее, он ушёл либо домой, либо выветривает хмель где-нибудь на улице.

Едва выпихнув Ваську за порог и, как мне показалось, убрав основные следы преступления (не будучи уверенным, что замытые обои и ковёр высохнут до прихода родителей), я отправился на свежий воздух. Мобильными телефонами в те годы и не пахло, поэтому долго мотался по окрестным дворам, где могли коротать время, вентилируя дыхание, уже «взрослые» друзья-собутыльники. Но тщетно. Ребята, видимо, разбрелись по домам. Часа два бродил под легким, сыпавшимся с неба снежком. Морозный воздух бодрил, но я всё же замерз. Это явилось для меня весомым аргументом, для того, чтобы уговорить самого себя пойти, наконец, домой. С замиранием сердца повернул в замочной скважине ключ.

Напрасно я лелеял надежду, что родители ничего не заметят. Переступив порог, столкнулся с суровым взглядом мамы, вышедшей в коридор встречать злоумышленника. Я всё понял. Глазки мои забегали. С видом нашкодившего первоклашки стал снимать пальто и обувь. Мама, подбоченясь, многозначительно молчала. Жалкую попытку юркнуть в свою комнату она пресекла строгим вопросом:

— Может, потрудишься объяснить, что здесь произошло?

— Ко мне пришли знакомые со двора. Ты их не знаешь. Они попросили у меня посидеть, а то холодно, — начал я выкладывать заготовленную во время прогулки под луной легенду.

— Случайно у них оказалась выпивка, и они нажрались до того, что заблевали стены в коридоре и ковер в большой комнате, — продолжила мама, — а мой ангелочек, добрый и гостеприимный, постеснялся их выгнать. При этом он, естественно, отказался от предложенного плохими мальчишками вина.

— Я не понимаю, о чём ты. — Мой потупленный взор как раз говорил об обратном.

— А ну-ка дыхни.

«Всё, конец», — подумал я и выпустил слабенькую струйку воздуха в сторону матери. Этого было достаточно.

Мама не смогла сдержаться и закатила грандиозный скандал. На шум из кабинета выбежал отец. Он попытался утихомирить ее. Видимо, как мужчина понимал, что рано или поздно, ребёнок всё равно попробует запретный плод. Бедные мои мамочка и папочка! Как же вы потом намучались со мной, когда возлияния неуклонно стали учащаться, доза увеличиваться, а состояния, в которых я приходил домой (а частенько и приносили собутыльники), становились всё более непотребными. Простите меня, родные. Сколько же я доставил вам неприятностей и нанёс ударов по сердцу.

Я это понимаю только сейчас, когда вижу сына приходящего иногда нетрезвым домой. Это называется принятие модели поведения родителей. Кстати, мой отец, когда я был маленьким, а позже и подростком, тоже частенько являлся домой «на бровях». Что ж, яблоня от яблони… Поэтому, если не хотите, чтобы ваши дети выпивали, не подавайте им этого жуткого примера. Они всегда подсознательно копируют поведение взрослых, особенно родных и близких. Впрочем, эту прописную истину знают все, но мало кто ей следует. Почему так? Неужто мы настолько глупы? Или к моменту заведения детей вредная привычка настолько плотно укореняется в нас, что мы не в силах с ней совладать, и наивно продолжаем верить, что уж наши-то дети в этом плане не будут похожими на нас? Скорее всего, мы себя в этом заблуждении убеждаем, потому что так удобнее, поскольку силы воли бросить уже нет. Да и сила инерции…

Интересно устроен человек. Он знает, ему в детстве сказали взрослые, что огонь — горячий и, если к нему поднести руку, будет бо-бо. Ребёнок принял это к сведению. Но почему-то все равно подносит ручонку к огоньку. Да потому что информация одно, а собственный опыт — другое. Информация — объем абстрактных сведений. Опыт — осознание, и подтверждение информации в результате реальных действий, поступков и ощущений, короче, сын ошибок трудных.

«Не пейте, дети спиртное, — говорят опытные родители и взрослые, — козлятами станете». Да, принимают ребятки на веру предостережение. Тем более, что находят подтверждение этому на улице в виде валяющихся или шатающихся, а еще хуже, неадекватно и по-свински ведущих себя дядь и тёть. И не хотят быть такими. Но видит также подрастающее поколение и нормальных людей, слегка выпивших. Весёлых, жизнерадостных, подобревших, общительных и раскрепощённых. И вот тут многие, решившие, что уж они-то будут знать норму, попадают в ловушку. Все знают, что коварство зеленого змия заключается в привыкании. И вот, глядишь, уже норма увеличивается, как и частота употребления. Опа! И осталась позади эта самая приснопамятная «норма». И уже сорвался с языка сгустком слюны аргумент верблюда на эту самую «норму». И понеслось. А на утро и не помнишь ничего. От вчерашнего, бесшабашного веселья остались лишь тремор, головная боль да жгучий стыд за сотворенное или сказанное.

А ведь говорили взрослые, что так и будет. Нет, не верил. Самому захотелось поднести ручонку к опасному источнику боли и проверить.

Гадко и противно на самом деле. Как и предупреждали. Так почему на этом большинство вроде бы нормальных людей, не дураков, способных прослеживать причинно-следственные связи и делать выводы, не останавливается на первом горьком опыте? Ведь не тянет же их вновь и вновь с идиотским энтузиазмом подносить пальцы к горящей спичке, резать себя или колоть иголками (не будем брать мазохистов и психически больных). Стоп! Больных! Вот, наверное, ключевое слово — БОЛЕЗНЬ!

Уколоть себя — сразу больно, дёрнешься рефлекторно, а нахрюкаться — боль физическая и душевная наступает не сразу, а потом. Ну, так это будет потом, а сейчас поднимем бокалы, содвинем их разом! Таким образом, БОЛЕЗНЬ развивается постепенно, но в один ужасный момент у многих любителей горячительного наступает точка невозврата. Причём интересно, что даже ярко выраженные алкаши, докатившись до этой самой точки, не считают себя таковыми и наивно верят, что обладают-таки силой воли бросить. Но всё! Поздно, братан! Капкан сжал свои железные челюсти. И чтобы хоть ненадолго ослабить его хватку, например, похмельную, приходится постоянно всё больше и больше «смазывать» страшный механизм алкоголем.

Ну почему я не слушал родителей? Почему оказался в толпе идиотов, идущих стройными рядами к пучине, на поверхности которой колышутся пустые, выпитые бутылки, как в одном видеоклипе? Да потому что, наверное, как многие из них, верил, что уж у кого у кого, а у меня-то есть сила воли.

Баран стадный — вот кем я оказался!

Слышится, ох, слышится в голове шепоток: «Все пьют, а ты чем хуже? Не отставай! Не будь белой вороной, не отрывайся от остальных! Будь похожим на большинство! Зачем выпячиваться? Ты же свой парень! На тебя станут показывать пальцем, если не будешь как все. Да чего там, пара бокалов пива или две-три рюмки чего покрепче еще никому не повредили. Расслабишься только, раскрепостишься, станет чуть веселее, забудутся ненадолго проблемы»!

Окей, наливай!

И вот уже лукавый, свесив ножки с плеча, довольно потирает руки.

Кстати, насчет баранов и стадного чувства. На память приходит интересная притча.

В одном горном селе, в школе на уроке арифметики учитель задал задачку: в долине, среди гор, рядом с ущельем паслись десять баранов. На дне ущелья текла река. Один баран захотел пить, прыгнул с обрыва и разбился. Спрашивается: сколько баранов осталось на вершине. Все дети ответили правильно — девять, и только сын пастуха сказал: «ни одного!»

— Почему ни одного? — спросил учитель. — Ты не знаешь арифметики!

— Может, я и не знаю арифметики, — ответил мальчик, — зато я слишком хорошо знаю баранов!

Ладно, хватит читать мораль. Подчас, один наглядный пример лучше многочисленных душеспасительных бесед. Поэтому я продолжу описание своего постыдного опыта, опыта барана, слишком захотевшего пить и последовавшего за стадом к обрыву над пропастью ада. Впрочем, в ходе повествования, порой, трудно удержаться от каких-то замечаний, наблюдений или комментариев по тому или иному поводу. Да простит меня за это читатель, не сочтя занудой.