Избранные вещи. Из сборника «Карантинные дни» (Алексей Борисович Черных, 2021)

* * *

В лентах везде советуют

Не выходить из комнаты.

Бродский, твердят, безумных-де

Рекомендаций не даст.

Плохо на этом свете, мол:

Даже если обдолбан ты,

Радость извне — бездумная,

Создана

не для нас.

Не выходи, не мучайся

Страшными ожиданьями,

Пусть там вовне беснуются —

Это не для тебя.

Трепет души трясущейся

Пусть подтолкнёт сознание

Не выходить на улицу,

Ходить, если что,

под себя.

Если зажат вероломно ты

Страхом коронавируса,

То уж тогда тем более

До окончания дней

Не выходи из комнаты,

Не шевелись, не двигайся,

Не расставайся с болями:

Только лишь —

home stay.

Пир во время COVID

Мы затарим закрома,

Так сказать, на вырост.

Вроде нынче не чума,

А короновирус.

Будем водкой и вином

Чаще спиртоваться,

Застращаем чесноком

COVID-19.

Пандемия или нет,

Нам какое дело.

Наливай бокал, май френд,

Упивайся смело.

Будем весело встречать

COVID-19,

До беспамятства плясать,

Петь и развлекаться.

Гречку и бумагу для

Туалетной блажи

Запасали мы не зря,

Бьясь на распродаже.

День за днём, из года в год

Будем развлекаться.

Ну, а там, глядишь, придёт

COVID уже 20.

* * *

Стоит разумными быть и сражаться

За правое дело.

Будьте готовы к COVID-19,

Остерегайтесь подделок!

Дальше дивана нам точно не нужно

В злой мир удаляться.

Сим победим с вами дружно

COVID-19.

Обсервация

Даже если весь мир скарантинился,

Если он опустел и замер,

Мы сумеем ему воспротивиться,

Перестроить его сами.

Будет больше тепла и сочувствия,

Обсервация тишиною.

Мне достаточно просто присутствия

Твоего — рядом со мною.

* * *

Расписанье прибытий к Арарату

Ковчегов Ноевых

Подготовлено загодя

на многие тысячи лет.

И не ждите —

придёт наводнение очередное, вы

Начинайте готовиться,

ибо —

спасения нет.

Как всегда — в сорок дней

и ночей

мир умножится водами,

Унося помышления даже —

развращённых и злобных сердец.

Ожидайте,

вам будут ниспосланы знаки,

намёки невзгодами,

Чтоб вы знали,

идёт настоящий и полный песец.

* * *

Ситуация с вирусом

нынче такая —

Что мир может

в бездну

скатиться с горы.

А все ли

умением обладают

Делать

каменные топоры?

Нас кризис и вирус

с какашками

сгложут,

С голодом

явятся всадник

и бледный его конь.

А много ль таких из вас

кто добыть

сможет

Без зажигалок и спичек

огонь?

Чёрная тьма апокалипсиса

разделит

Время

на до и после,

как Гольфстрим океан.

Пойду-ка я срочно домой

для топорных изделий

Искать подходящий

обсидиан.

* * *

Медикам — низкий поклон!

Ангелы Гиппократа,

Вы сотворили заслон

Перед разверзнутым адом.

Долг выполняя свой,

Первые в зоне риска,

Каждый из вас — герой,

Все, как один — по списку.

Мужества торжество.

Миру не много надо:

Чтобы хранили его

Ангелы Гиппократа.

* * *

Ваш офис пуст. Попрятались по норкам

Все хомячки, весь офисный планктон.

Ах, как же это больно, как же горько —

Безофисный сезон.

На всех столах пылятся безделушки,

Подмигивает чей-то мутный фейс,

Нанесенный на монитор губнушкой.

Пустынен опен-спейс.

Нос не тревожат запахи парфюма,

Не слышен кофе горячащий дух.

Все офисные бдения и думы

Отправились на йух.

* * *

Ночной певец, который якобы,

Простившись, должен улететь,

Пел на сосне, легко, по-всякому

Стараясь нам весну напеть.

Морозные поползновения

И ледяная тишина

Отнюдь не охлаждали рвения

Заливистого певуна.

Лети уже, укройся где-нибудь,

Я, твой наследник, допою.

Ночь холодна не по-весеннему,

Уйди на карантин, молю.

Горловский вальс

Этот Горловский вальс вскружи́т,

Разволнует и растревожит,

Потому что спокойною жизнь

В нашем городе быть не может.

Ты танцуешь легко, я один

«Раз, два, три» про себя повторяю.

Холодящее пение мин

И разрывы со счёта сбивают.

Вальс, ах, вальс —

Воплощение жизни и страсти.

Вальс, вальс —

Он синоним любви и счастья.

От дрожания стёкол шумна

Будет ночь, так что спать не хотим мы.

И танцуем, ведь вальс и война

Нынче в Горловке совместимы.

Может, больше не будет у нас

Ни возможности, ни досуга

Вытанцовывать Горловский вальс,

Ощущая тепло друг друга.

Вальс, ах, вальс —

Воплощение жизни и страсти.

Вальс, вальс —

Недозволенное счастье.

* * *

Я рад, что мне порой не нужен

Комплект из алых парусов.

Когда мой флот и так загружен

До помрачения весов.

Комплект уже изрядно выцвел,

Уже не свеж, уже не ал.

С ним будет трудно покуситься

На Зурбаганский идеал.

Когда на рейд с пальбой и гамом

Мои дредноуты зайдут,

То впечатлительные дамы

От чувств щемящих не всплакнут.

Весь вздор романтики и встречи

Под бриз бодрящий, пунш и ром

Уйдут в небытие, и свечи

За ужином мы не зажжём.

Не будем алой парусиной

Ассолей местных завлекать.

Любви утехи, став рутиной,

Не могут вечно нас прельщать.

Damnatio memoriae (проклятие памяти)

Можем мы смотреть зачарованно

На чужие мероприятия,

Ведь подвергнуться форме «проклятия»,

Нашей «памяти» не уготовано.

Никакой Герострат не позарится

На кристаллик культурной наледи,

Что по нашей смерти останется

В пустоте человеческой памяти.

Мы такие себе — безликие,

И своими талантами — скромные.

Геростратов влекут великие

Артемидовы храмы огромные.

NB. Damnatio memoriae (с лат. — «проклятие памяти») — особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам… Любые материальные свидетельства о существовании преступника — статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.

* * *

Не знаю, прав или не прав ты,

Не буду я судить о том.

У нас есть много версий правды —

У всех своя. На том живём.

Очередной заезжий рыцарь

Возьмётся мельницы крушить

И будет биться, биться, биться,

Чтоб правду нам свою всучить.

А вот нужны ли нам старанья

И убеждения его,

Его сопливые стенанья,

Его слепое естество,

Его не нужные нам правды,

Его ненужная борьба?

Не знаю, прав или не прав ты,

И прав ли я? Права ль толпа?

* * *

Иногда нам небесные тактики

Позволяют прочувствовать даль:

Вот сейчас вижу — яркой галактики

Разворачивается спираль:

За окном, на полнеба, огромная,

Ослепляющей красоты,

Многоцветная, бесподобная,

Вся как есть, до последней звезды.

Млечный путь — вроде тоже галактика,

Только видимая с торца.

Он в сравнение с этой, на практике —

Словно мутно-седая пыльца.

Часто нам — с городскою засветкою —

И его в небесах не видать,

Но сейчас есть возможность редкая —

Полноценную наблюдать.

Пусть почаще стратеги и тактики,

Возглавляющие небеса,

Кроме этой чудесной галактики

Мне даруют ещё чудеса.

Например, вид на дыры чёрные,

Столкновенья нейтронных звёзд,

На комет красоту проворную,

Утекающую в хвост.

Так понятна в мирах обесцвеченных

Наша тяга к прекрасному, чтоб

Мы имели возможность вечером

Нахаляву смотреть научпоп.

* * *

Куда деваются ночные мотыльки,

Когда внезапно по какой-либо причине

Свет исчезает, улиц закутки

Во мрака погружаются пучину?

Вот только что под негой фонаря

Танцовщицы ночные веселились

В воздушных па, сияя и искря…

Но свет пропал, и вмиг плясуньи скрылись.

Исчезли разом в сумрачном нигде,

В чужой реальности утративших крылатость.

Но только не исчезла в темноте

Навеянная мотыльками радость.

* * *

Всё не так, как прозвучало в стихах

Впопыхах —

Оказалось, ты не любишь тлен,

Гуинплен;

Говорили, ты улыбчив всегда.

Таки да:

Рот рассечен твой почти до ушей,

Хоть зашей.

Кем бы стал ты, если был бы пригож?

Подытожь.

Вряд ли стал бы тем, кто есть.

Вот где жесть.

* * *

Есть обратная сущность луны,

Где попрятались наши бесы,

Что приходят сквозь нервные сны

В мозг поэтам и поэтессам.

Бесов тех не узришь по ночам,

Если бодрствуешь и томишься

Стихотворчеством, и лучам

Полнолицей луны дивишься.

Но лишь стоит глаза закрыть,

В зарифмованном подсознанье

Прорезается бесова прыть

Бесполезного самотерзанья.

Зуд желания совершенств

Заставляет стремиться вечно

К усилению ритмоволшебств,

К редактуре стиха бесконечной.

Душит глупый перфекционизм,

Неуверенность и сомненья…

И подзуживает модернизм

Спостмодерничать в стихотворенье.

Идеала в поэзии нет,

Даже Пушкин (и прочие Блоки),

Как простой затрапезный поэт,

Сочинял проходные строки.

Так чего уж тебе? Рифмуй

И любовь и морковку с кровью.

Не колеблясь, на бесов плюй,

Музу чти, ей желая здоровья.

Восхищайся яркой луной,

Наслаждаясь теми стихами,

Что она в симбиозе с тобой

Породила твоими руками.

На обратной её стороне,

Стороне нам, похоже, не дружной,

Бесы прячутся, чтоб во сне

Нас тревожить сомненьем натужным.

* * *

Небесный купол сизо-блёклый

Прозрачно намекал на то, что

К нам вскоре дождь, июльский, тёплый,

Придёт ребёнком суматошным.

Как Фантомас в известном фильме

Являлся после объявленья,

Что он со всею камарильей

Нас посетит-де чрез мгновенье.

Природы явные намёки

Прямолинейно-безобидны.

Дождь не является с наскока,

Его приметы очевидны.

Как в том дешёвом сериале,

Где лишь взглянув на главгероя,

Вникаешь с самого начала,

Как далее сценарий скроен.

* * *

Вы в курсе,

что все мы

дальние родственники —

Все ныне живущие

на нашей бренной Земле:

Люди и ёжики,

носороги,

улитки и слоники —

Седьмая вода

в общем популяционном киселе.

Трава и деревья, птицы,

грибы и бактерии,

Рыбы и плесень,

и даже

вредный жук-короед —

Все соактёры единой

эпохальной феерии,

Длящейся долго,

четыре миллиарда лет.

Вот разузнать бы

у прекрасной бабочки-сродницы,

Как научиться так же

изящно и ловко порхать,

Будучи гусеницей,

вырастать

в прелестницу-модницу,

Лёгкостью и переливами крыльев

мир удивлять.

Вот бы занять

у секвойи и дуба —

единоплеменников —

Умения жить,

набираючи мощь и рост

Тысячелетьями,

от времени

Христа современников

До эпохи покорения

далёких-предалёких звёзд.

У таракана можно было бы

научиться живучести,

У альбатросов —

тяге летать,

за миром следя свысока.

Все хороши мы

своими уменьями,

своею везучестью,

И все мы потомки

универсального предка — LUCA.

NB. LUCA (от английского last universal common ancestor) — последний универсальный общий предок — наиболее недавняя популяция организмов, от которой произошли все организмы, ныне живущие на Земле. LUCA является последним общим предком всей жизни на Земле. Не следует путать с первым живым организмом на Земле.

* * *

Всему, что есть, начало есть,

Но всё, что есть, — исчезнет.

Кому-то будет смерть за честь,

А кто-то в ней воскреснет.

Коль есть начало, то конец,

Как не крутись, случится.

Пушистый северный песец

Ещё повеселится.

* * *

Я догадываюсь, почему столь неспешно черепашее племя,

Почему они сонные, особенно на длинных дистанциях:

Потому что они отдыхают, ведь в рабочее время

Им приходится мир наш удерживать — на своих панцирях.

* * *

День был шумным, ну, а вечер —

Самым тихим из всех тихих.

Затерялись где-то ветер,

Пылью в окна бьющий вихрь.

Два часа назад всего лишь

Здесь природа бушевала —

Бури рёв был зол и колющ,

Буря сосны загибала.

А теперь и тишь и благость —

Даже птиц пока не слышно.

Сбросив пар, природы ярость

Перебешенная вышла.

* * *

В Зурбаган корабли с нежно-алыми, как летний закат, парусами

Регулярно заходят — примерно раз, а то и два раза в месяц.

Но Ассоли всё не заканчиваются — не заканчиваются веками,

Словно их не рожают, а по-быстрому из подножной глины месят.

Голубоглазые, юные, розовощёкие, яркие, светловолосые,

Сошедшие будто бы с одного заклинившего Барби-конвейера,

Инстаграмозависимые, гламурно-пустоголосые, —

Одинаковые, как лепесточки грошового китайского веера.

Артур Грэй и не думает больше о счастье безумной романтики,

Догулять бы скорей с очередною Ассолью как-нибудь вечер.

За три су нанимает Грэй трио пьяных шарманщиков

И надеется, что при них не столь будет бурною встреча.

Не должно быть Ассолей много — так сейчас Грэю кажется, —

Не должно быть и счастья много, вечного и безбрежного.

Не пора ль к покоренью Антарктики Грэю отважиться,

Чтоб от жаркого солнца любви удалиться в пустыни снежные.

* * *

Коль хочешь стать пророком, скажи, что, мол, из космоса,

Добавь, что по рождению немножко Божий сын.

Ведь те, кто с детства самого пьёт воду из-под осмоса,

Тебе здесь не доверятся, ты здесь — не их акын.

Иль скажут, что пророкам-де не место в их отечестве,

Вот если б ты жил за́ морем, тогда расклад другой.

Они тут все «бохатые» — буржуи и купечество,

Борцы за всё хорошее. А ты-то кто такой?

* * *

Где-то, где-то, где-то

Нервно курит Грета:

Ейный когнитивный диссонанс

Разрывает в Грете

Мысли о планете,

Создавая некий дисбаланс.

Нервно чешут писи

Чудики в Гринписе,

Вирус оказался их шустрей,

Тысячи комиссий

И десятки миссий

Без границ остались и врачей.

* * *

Коты Наташу обступили,

Глазеют, спать ей не дают.

И по команде «три-четыре»,

Вполне возможно, нападут.

Они, как бешеный будильник,

Готовы вечно мявкатать

Про то, что бедный холодильник

Уже устал рассвета ждать;

Напомнят ей про чувство долга,

Про их пустые животы;

Про то, что вредно очень долго

Ей спать, когда не спят коты.

Наташа ж хитро в это время,

Глаза свои притворно сжав,

Решает: нужно в едком меме

Отобразить их каждый мяв.

Пусть разлетится по планете

Мем о котах настырных этих,

Что явно мудростью полны

Настоль, насколько голодны.

* * *

Коль глубины глубин постиг,

Значит ё не моё.

А иначе — как пел «Пикник» —

Зачем это всё?

Чист ручей, если чист родник,

Сладким будет питьё.

А иначе — как пел «Пикник» —

Зачем это всё?

Может быть неприятным миг,

Но легко забытьё.

А иначе — как пел «Пикник» —

Зачем это всё?

* * *

Жизнь, как грейпфрутовый сок,

И сладка, и горька, и те́рпка —

И каждый её глоток

Удерживает крепко,

Напоминает мне, что

Ни болиголов, ни цикута

Нам не заменят восторг

От одного грейпфрута.

* * *

Мы союзники с тобой — в общем,

Но соперники с тобой — в частностях.

Мы не ищем нечто большего в большем,

Мы находим чаще малое в разностях.

А большое, если лучше подумать нам,

Будто лего собирается с малостей.

Нужно чаще нам под Моцарта с Шуманом

Совершать разновеликие шалости.

* * *

Перед грозой, во время оной

Природа радует собой

Поэта взор заворожённый

Надрывом, силой, красотой.

Находят тучи чёрным фронтом,

Раскаты дальние слышны,

От горизонта к горизонту

Гроза — посланница весны

Колотит молнией, и громом,

Кошмарит и глаза, и слух,

Несёт над лесом и над домом

Свои бабах, свои бубух.

Но всё — разряды прочь уходят,

И наступает тишина,

Которая стихами, вроде,

Не слишком уж освещена.

Скучны поэту тишь и благость,

Ему ненастья подавай:

Чтоб «буря мглою», чтобы в радость

Был буревестника раздрай.

А тут всего лишь послегрозье —

Затишье, свежесть и озон,

Им после молниевых гроздьев

Остался воздух заряжён.

Душой спокойствию внимая,

Сейчас на том себя ловлю,

Что не грозу в начале мая,

А послегрозие люблю.

* * *

О чём мечтали мы,

Чего хотели люди?

Коль не было зимы,

То и весны не будет.

* * *

Неужто написана повесть,

Где некто на зависть всем

На категорию «совесть»

Поставил свой знак ™?

* * *

Облако, похожее на белого дракона,

Щерится огромной, но не злобливой пастью.

Просто улыбается радостно с небосклона

Одному ему видимому далёкому счастью.

Вальпургиева ночь

Гони виденья прочь,

Не напрягай свой взгляд.

В Вальпургиеву ночь

Отряды ведьм летят.

И слышен ступ и мё-

тел их свистящий гул

Жриц колдовских ремё-

сел жаждет Вельзевул.

Со всех, какие есть

На свете, Лысых гор

Услышим мы их песнь,

Их жуткий ведьмин хор.

Сегодня, кто строптив,

Тот будет пьян и наг.

У них корпоратив,

День ведьм и Баб Яг.

* * *

Горловку тот — третьерейховый — евросоюз

От Железной балки до Каютово на востоке

Проходил шесть недель, он здесь просто загруз

В рабочих посёлках и боях жестоких.

Нужно было врага наступающего задержать:

Немцев, итальянцев, румынов, венгров и даже шведов —

Чтоб людей эвакуировать, оборудование демонтировать, снять

И отправить на восток — готовить и ковать победу.

Франция немцам сдалась через сорок три дня,

Целая Франция, гордость Европы, её опора.

Горловка выдержала столько же суток огня —

Просто город, обычный советский город.

* * *

Архимедов создал Бог не затем ли,

Чтоб могли они шутя двигать горы?

Вот и дали ему точку опоры,

Говорят, давай, двигай Землю.

Он же, весь эстет из эстетов,

Кто умеет двигать больше словами,

Говорит, мы не из тех Архимедов,

Нужно двигать, двигайте сами.

* * *

Тридцатьпервомартовский снег,

Что не выпал этой зимой,

Совершил сегодня набег,

Кроя землю белой кошмой.

Что ж ему на тех облаках

Не сидится, хочется вниз.

Тут уже и травка в цветах,

Тут уже весны бенефис.

* * *

Не каждый Бэнкси может

Достойно ограффитить

Унылость подворотен

И зачернённость стен.

Рисуют чаще рожи,

Какие страшно видеть,

И пишут сотни сотен

Ругательных морфем.

Неясные сюжеты,

Мазки, портреты, маски,

Нелепые разводы,

Унылое говно,

Что графики-эстеты

Наносят нитрокраской

На стены и на своды,

Понять мне не дано.

* * *

Кареты,

превращённые в тыквы,

вполне

Остаются вкусными тыквами.

А Золушки как?

Оказываются не

Красавицами,

а фальшивками?

На вздёрнутых носиках

серой золы

Совсем не сексуальные пятнышки,

После радостей бала —

их лица кислы,

А слёзки —

как хрустальные ядрышки.

Руками чуть нервно

разглаживают верх

Мятых-перемятых передников.

Как же так!

Кто их бедненьких сверг,

Оттеснил

от королевских наследников?

Жизни Золушек

и тяжки, и трудны,

Вместо па танцевальных —

верчение с мётлами.

Неужели их судьбы

предопределены

Сказочниками подлыми.

* * *

И вот опять лохматым снегом

Природа принялась пулять

По городам, лесам и рекам,

Стараясь скрыть весны печать.

Мол, нечего дубам и соснам,

Покрывшим местные холмы,

Излишне фанатеть по вёснам,

Забыв о радостях зимы.

Все эти туи, эти ели,

Цветы, что обогнали срок

И зацвели, захорошели, —

Им надо преподать урок.

Чуть оснежи́ть, чуть подморозить,

Чуть отодвинуть их в февраль,

Накинув снежных хлопьев проседь

На сосен хвойную эмаль.

Но это отступленье в зиму

Навряд ли остановит ход

И дух весны неудержимой.

Она придёт.

* * *

Когда погоня беглецу

Кричит «Ату! Ату!»,

Быть в стороне нам не к лицу,

Хоть и невмоготу.

Здесь, средь загонщиков толпы,

Вспеняясь суетой,

Должны мы мчать, должны мы быть

Все на передовой.

Пойдёт ли волком напролом

Беглец через флажки,

Плевать, ведь мы вовсю орём

«Ату!» не по-людски.

Кричим, не открывая глаз,

Чтоб не увидеть, как

Беглец промчится мимо нас.

И в руки ему флаг.

* * *

Всех голых королей не переубедить —

Им переубежденье не желанно.

Но самосохранения инстинкта прыть

Когда-нибудь отринет их жеманность.

Когда-нибудь застанет их лихой пожар,

Иль как-то в час прогулки по предместью

За голый зад укусит пёс, или комар

Устроит пир на непотребном месте.

И может быть, тогда они поймут,

Что с голым задом… не совсем удобно.

Но переубеждаться — этот тяжкий труд —

Не каждому по силам, безусловно.

Ко Дню поэзии

Вот каких только праздников нет!

И сегодня у нас — День поэзии.

Чтоб напиться по праву поэт

Мог мальвазией (иль магнезией?)

Ведь поэты возвышены так,

Что они даже пи́сать не писают.

Каждый первый из них — чудак

Со своей личной музою-кисою.

Настоящий поэт не ест —

Он подпитывается энергией

Из каких-то возвышенных мест,

Находясь с богами в сине́ргии.

Настоящий поэт не груб —

Он изящен в своей куртуазности.

Потребляет не ке́тчуп — кетчу́п,

В ударениях знаючи частности.

В общем, он — не от мира сего,

Он — творец с бесконечной фантазией…

Ну, вы поняли сущность его?

Всё?

Жена, подавай мальвазию!

* * *

Будто бы сила какая-то вытерла

С неба астральный узор —

Всё, что гореть там должно, точно вымерло,

Кончился люминофор.

Только Венера, лучистая, яркая,

Чистая, словно слеза,

Портит не к месту собой как помаркою

Угольные небеса.

* * *

Их драконы многоголовее,

Пострашнее, но сутью вшивее.

И твердят о свободословии,

Но выходит — свободолживие.

Хайли лайкли не подтверждённые,

Утверждения голословные.

Это всё бездной ада рождённое,

С сатанинскою родословною.

* * *

В заржавленных доспехах

Заржавленный герой,

Кичась своим успехом,

Над бездною сырой,

Стоял, маша ретиво

Зазубренным мечом,

Не видя перспективы

Свержения в пролом.

И вот в момент какой-то

Грунт съехал из-под ног,

И ржавый рыцарь бойко

Пал в адовый чертог.

И долго-долго эхом

Помноженный стократ

Был слышен лязг доспехов

И истеричный мат.

* * *

Когда мечтаем мы о чём-то там,

То не задумываемся,

Что мир — не только эта комната

И даже не планета вся:

Клубкообразное сплетение

Людских судеб, чужих пространств,

Истолкований, разночтения

Произошедших окаянств…

А здесь — всего лишь эта комната,

Скучна, сера, пуста, но здесь

Возможно намечтать о чём-то там,

Отринув разночтений взвесь.

* * *

Если есть объективы,

значит,

есть субъективы,

Видим мы через них

фотографику дней.

Шепчем нервных стихов мы

речитативы,

В них сплошной субъектив,

он без полутеней.

Черно-белая суть,

даже полная красок,

Приучила нас с детства

мир бескрайний делить

На своих и чужих,

на героев из сказок

И героев былин,

и на «быть иль не быть».

Три улитки

Три улитки как-то раз

Развернули мастер-класс —

Где и как улиткам жить,

Жизнь куда свою стремить.

— Я вот стану сибариткой, —

Говорит одна улитка, —

Буду нежиться и спать,

О возвышенном мечтать,

Буду томно тешить чувства

Современным лишь искусством,

Много есть и за сезон

Вырасту большой, как слон.

— Я, — твердит другая особь, —

Знаю жизни лучший способ:

Буду стройной как модель.

Есть не буду вермишель,

Буду чествовать салат,

Фрукты, овощи, шпинат,

Нюхать розы и герань…

Буду стройной, словно лань.

— Я же, — третяя улитка

Слово молвила внакидку, —

Знаю, где, как не крутись,

Мы свою закончим жизнь.

Будь ты слон, и будь ты лань,

Будь ты инь, и будь ты янь,

Будь ты трижды сибариткой

И модельною улиткой,

Будь ты вышедший с игры

Царь улиточной горы, —

Путь один судьбой нам дан:

Во французский ресторан.

Разным только соус будет,

Коим нас приправят люди.

* * *

Туман рассеялся немного,

И отсыревшая с утра

Кинжалолистая осока

Была особенно остра.

Был слышен разговор нечёткий:

Незлобно споря и брюзжа,

Два рыбака возились в лодке

В просвете узком камыша.

Потом раздался скрип уключин

И вёсел приглушённый плеск —

Уплыли. Сделался беззвучен

Мир снова на версту окрест.

Пока туман не растворится

В рассвета солнечной волне,

Я буду радостно дивиться

Чудесной ватной тишине.

* * *

Мир словно на волне искристости,

Пришедшей свыше и извне:

Дождь придаёт

флёр серебристости

Любой

подвернувшейся

фигне.

Вот так и жизни треволнения

В её сумбурной беготне.

Легко даём мы

объяснение

Любой

приключившейся

фигне.

* * *

Ствол изящной сосны

Будто вырван из тьмы

Уличным фонарём.

Вся округа темна,

Только эта сосна

Медным тлеет огнём.

В мире нет никого,

Кто бы ночь-волшебство

Мог вознести на алтарь.

И остались — вразброд —

Мне от прежних щедрот

Ночь, сосна и фонарь.

* * *

Не всегда беспросветны

Те мгновенья, когда ты

Нарочито бесцветный

Взгляд направишь куда-то

В многосекторный веер

Возможных событий,

Поджигая фальшфейер,

Призывая: «Изыди…»

Тьма отступит — на время,

Но пока свет живёт,

Выбор есть — ногу в стремя,

Вперёд!

* * *

Да живы ли

Мы были там, когда

До гибели

Осталась ерунда?

По-быстрому

Закончится сюжет:

Два выстрела,

И вот — патронов нет.

Но, гаврики!

Нас просто не возьмёшь!

Пока в руке

Ещё остался нож.

* * *

Сейчас в поездах «романтизьму» нет:

Не тот перестук колёс,

Он был романтичным назад этак лет

Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:

Какие-то скрипы, гудения, треск, —

Непериодический шум.

То гул равномерный, то грохота всплеск —

Не для размеренных дум.

А может, ушёл «романтизьм» от того,

Что возраст уже не тот,

Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,

Отраду от серых скукот.

* * *

Радости разбросаны повсюду,

Стоит только встретить и открыть

Триста тридцать три конкретных чуда,

Что должны сегодня удивить.

Рыбные мотивы

Быть, наверно, очень вредно

Жареным анчоусом,

Сдобренным довольно щедро

Кисло-сладким соусом.

Также не совсем желанно

Быть солёной килькою,

Скрытой пахнущею пряно

Луковой мантилькою.

И уж точно быть не нужно

Тюльковой обрезкою,

Сжаренной в биточках южных

Жёнушкой одесскою.

* * *

Эх, попрёт сейчас поэтов

Сочинять про осень

Разномастные куплеты

Про листву и просинь,

Про уныние от плясок

Листопадных роев,

Про багрянец, игры красок

И про всё такое.

Каждый год народ поэтит

Осенью про осень.

Но никто вам не ответит,

Что такое просинь.

* * *

Коты поют на крыше про cat love,

А мы считаем, что кричат мяв-мяв.

В кошачьем языке так мало слов,

Но каждый третий мяв — он про любовь.

А первых два — мне не дадут соврать,

Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»

* * *

Натура не ищет верлибра,

Натура желает структуры,

Отмеренных до миллилитра

Стихов желает натура.

Всё нынешнее поветрие

«Безрифмого стихописания»

Не вызывает доверия

И требует — спиртования.

И только лишь после отмеренных

Двухсот иль трёхсот миллилитров

Можно принять потеряно

Корявые строки верлибров.

* * *

Сколь не точи, мой друг, своё

Уменье сочинять для масс,

Сколь не старайся — это всё

Уже написано до нас.

Уже описаны листвы

Багрянец, золото, янтарь,

Весь сонм эпитетов, увы,

Возлёг на осени алтарь!

Весь спектр уныния и грусть

От подступающей зимы

Познал читатель наизусть!

Ну что ему добавим мы?

Наш развращённый эстетизм

Изыщет разве что какой

Изящненький неологизм

О видах осени благой.

Оставим рвение пера

Нанизывать бусинки фраз…

Увы, осенняя пора

Стократ описана до нас.

* * *

Мыслевращеньем

соосным

Мозг

разжижает скука.

Лучше

блуждать

в трёх соснах,

Чем

средь побегов

бамбука.

Сосны ведь

как-то понятней,

По-настоящему

ближе,

Чем частокол-бамбучатник,

Давящий

как пассатижи.

Он вызывает

чувство

Иноземны́х

антипатий,

Где неуютно

и пусто,

Где не по-нашему,

мать их…

Там —

непомерно ярко,

Там —

слишком много

света

Там —

постоянно жарко,

Там —

слишком много

лета.

Там —

непонятные люди

С их

непонятной жизнью.

И в их

непонятных буднях

Разум мой

просто скиснет.

Здесь же

в объятии сосен,

В неяркости их

цвета

Радуюсь

в зиму и осень

Непостоянству лета.

Перевод с английского

Мой цикл удач,

прошу не тормози.

Ты можешь кувыркаться,

Пасть в грязи,

Но миру льда

Тепло моё неси.

* * *

Вряд ли звучит заманчиво:

Пить поутру невзначай

Кофе в бумажных стаканчиках

И уж тем более — чай.

Кофе в затейливых чашечках

Будет вкуснее стократ

Для кофемана-бедняжечки,

Коий картону не рад.

И чаехлёбства избранники

Ставят бумагу не в грош —

Только стакан в подстаканнике

Будет для чая хорош.

Но, выходя из трамвайчиков,

Маршруточек и метро,

Мы пьём из бумажных стаканчиков

Их жиденькое нутро.

И тут уже не до радости,

Что эти напитки несут,

Согреться бы да усла́диться,

К чему уж тут выбор посуд.

P.S. Пейте вожделенный

Кофе чёрный, пенный!

Пейте сладкий, крепкий

Чай душисто-терпкий!

Последние из могикан

А ведь мы последние из племени

Не считавших жаркий спор за ругань,

Наслаждавшихся общением и временем,

Духом чая полуночных кухонь.

Мы делились счастьем, сыром плавленым,

Радостью, последней сигаретою,

Вдохновеньем, иногда разбавленным

Запахом портвейна и беседою.

Были эти прелести и шалости,

Были мы невинными, счастливыми,

Обладая, как казалось, малостью:

Чаем, «Дружбою», «Иверией» и «Примою».

* * *

Обед субботний во дворе

С трудом описывать берусь я,

Где чечевичный суп-пюре

Пьянил имбирным послевкусьем;

Где хрустко трескались гренки

И с пряной сладостью фасоли

Шли мяса тонкие куски

С лимоном и морскою солью.

А после чай. Обычный чай

Под пряники и под печенье.

Субботний кулинарный рай.

А что же будет в воскресенье?

Бронзовая баллада

Не будучи альфонсом

У благосклонных муз,

Ценил парнишка бронзу —

Таким его был вкус.

Бетон архитектурный,

И мрамор, и гранит,

И прочий гипс халтурный —

Не признавал на вид.

Он как дрянной философ

Мир чёрно-белый чтил,

Но бронзовых колоссов

Почти боготворил.

Бронзоволицых фурий,

Бронзоволобых лиц,

Пред коими — по дури —

Почти что падал ниц,

Считал почти Иными,

От них чего-то ждал,

И чуть ли не живыми

Себе их представлял.

Ох, будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица —

Плач бронзовой души.

Любая небылица,

Что в голове теснится,

Быть может, испарится,

Счудить её спеши.

Твердят ему: не может

Души иметь металл,

Скопцам бронзовокожим

Бог живизны не дал.

Парнишка ж оппонентам

Ответствовал, язвля:

Зачем на постаменте

Им жизни кренделя?

И жизнь как таковая

Колоссам тем зачем?

Их вечность согревает,

Взнося над бытием.

Вне времени сознанье

Бронзоволицых див,

Не видят наши тщанья,

Не слышат их мотив.

За это вневременье

Их, дескать, и люблю.

И ваши поученья

Уж как-нибудь стерплю.

И будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица —

Плач бронзовой души.

Любая небылица

На сайтах и страницах

На многое сгодится, —

Вникай и не спеши.

Народ почухал репы,

А паренёк не глуп.

Как не звучит нелепо,

Что он — бронзоволюб.

Но мы-то знаем точно,

Лишь мрамор и гранит

Любви достойны прочной,

Их бронза не затмит.

Мы к извращенья всяким

И бронзовой любви

Относимся двояко —

От «вау» и до «фи».

Порой отводим взгляды,

Порой вперяем взгляд,

Порой мы им не рады…

А впрочем, как хотят.

И будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица —

Плач бронзовой души.

О, как же часто лица,

В которых бес вселится,

Городят небылицы

Из разной формы лжи.

И я проснулся… Фу ты,

Приснится же фигня.

Ведь, пусть и на минуту,

В неё поверил я.

В затишье перед бурей

Пойду гонять чаи.

Бронзоволицых фурий

Не нужно — есть свои.

* * *

В неком чёрно-жёлтом мире

Некий многоцветный кот,

Людям зря глаза не мыля,

Потихонечку живёт.

И не понимает то, что

Уродился не как все;

Что его соседям тошно

Видеть цвет во всей красе;

Что он, кошкин сын, простите,

Даже какает не в тон,

В этой мерзости не видя

Несомненный моветон;

Что он, видом будоража

Чёрно-жёлтый полусвет,

И не сожалеет даже,

Что несёт народу цвет.

* * *

Мне говорят, что осень — не тоска,

Что осень как процесс — не умирание,

А лишь незавершённая строка

И некое природы засыпание.

Скажите это бабочке лесной,

Скажите это листику дубовому,

Что вскоре лес проснётся, и весной

Природный цикл завертится по-новому.

Но только лист и бабочка умрут.

Не чувствуя себя частями целого,

Их индивидуальности уйдут

В заоблачные плёсы малоценного.

Но ценен человек для нас весьма,

И ценен мир его самосознания,

Его мечты, стремления, желания

Накопленные навыки и знания,

Которые бездушная зима

И осень жизни рушат — не без тщания.

Об этом думали и вы, наверняка,

На бренность бытия при том доса́дуя.

Вот потому осенняя тоска

Меня красою увядания не радует.

Две строфы невосхищения осенью

1.

Ангелы осени больше похожи на дьяволят:

С виду красивые, пышные, яркие, милые.

Осень — не столько чистилище, сколько дорога в ад,

Из красоты — в пустоту, из веселья — в унылое.

2.

Осень золотая, золотая осень —

Можно так и этак, слух — он есть не просит.

Осень с золотинкой, осень-золотуха,

Золо осень тая — всё едино слуху.

* * *

I carried my soul, limp and lifeless

To the feet of Him who knew every pain

And laid her there to rest

Hoping He'd bring her to life again

–amelia

Свою безвольную, безжизненную душу

Сложу к ногам Познавшего печаль.

И буду ждать с надеждой обнаружить,

Что оживит её Он невзначай.

–амелия

Дуновение скромности

Мир наш, да, не безупречен,

Но чудесен и красив.

Как прекрасного предтечи

Мы, поэты, души лечим,

Разгоняем депрессив.

Рифмой, сильными словами,

Радостно ли, грустно ли,

Сухо иль со щегольствами,

В прыткой пляске с бубенцами —

Мир ярчи́м без у́стали.

31.10.2019

Нафотошопленная осень

Ярка, прекрасна, хороша.

Но организм другого просит:

Апреля требует душа.

Причём, глубокого апреля —

В цветах и зелени травы,

Не звонкой, радостной капели —

А освежающей листвы.

Не робких — из проталин — взглядов

Подснежниковой мишуры,

А полноценнейшей отрады

От разнотравия игры.

…Пока ж под смурь и серость неба

И срывы первого снежка

Хотеть в апрель весьма нелепо,

Но мысль о тёплых днях сладка.

P.S. Чтоб осени окаянство

К октябрьским чертям забыть,

Мы двери в апрель сквозь пространство

И время должны пробить.

Ноябрьское цветение хризантем

Мороз и холод отступили

И в потеплевшем ноябре

Сплин с меланхолией почили

На настроения одре.

Погоды путанными стали:

Июль холо́ден, тёпл сентябрь,

Порадовавший нас вначале

В конце испортился октябрь.

И стала как-то забываться

Погоды норма. Какова

Была она назад так двадцать

Иль сотню лет от Рождества?

И помнится, в моих широтах,

Отнюдь не северных, порой

Снег в сентябре вполоборота

Ломал шутя деревьев своды

С непожелтевшею листвой.

* * *

Не всё есть подвиг и забава,

Но если применить пиар,

То можно сотворить удава

Из червяка. Как аватар.

И будет червь, суровый, грозный,

Вертеться, извиваться, чтоб

Народ, пугливый и нервозный,

От страха чувствовал озноб.

Чтоб ужас вытеснил брезгливость,

Застопорив наверняка

Желание топтать, ретивость

Давить удавочервяка.

* * *

Счастье дарованных свыше

Радости и упоения

Чувством, что ты рядом дышишь,

Что ты моё вдохновение.

* * *

Блеснёт искринкою слеза:

То ли со сна, то ли от мысли,

Что не додумалась вчера

Под едкий сыр и кислый рислинг.

А что за мысль, что за сыр,

К утру всё как-то подзабылось.

То ль в сыре было много дыр,

То ль дыры в памяти скопились.

Осталась только бирюза

В дрожащем уголочке глаза —

Неиспаримая слеза

От сырно-винного экстаза.

Мозг всё ненужное забыл —

Одно лишь память сохранила,

Что рислинг несколько кислил,

А мысль — явственно горчила.

* * *

Памяти Владислава Марковича Иллича-Свитыча — советского лингвиста-компаративиста, внесшего большой вклад в развитие славянской акцентологии и ностратической теории. Погиб от наезда автомобиля, не дожив до 32 лет. С отсылкой к повести Аркадия и Бориса Стругацких «За миллиард лет до конца света».

Получается, что

очень опасно это:

Изучать

ностратический праязык,

За миллиард лет

до конца света

К грани познанья

подъехав впритык.

Владислава И́ллича-Сви́тыча

гений

Грани умел-таки превозмогать,

Если Вселенная

без всяких сомнений

Не дала ему глубже

её познавать.

Новогодние предчувствия

1.

На Новый год возможно всё:

И чудо, и чудачества;

И радости; и «ё-моё!»

От вин плохого качества;

Маринование мясца,

Нарезка мясо-сырная,

Шашлык, дрожанье холодца,

Закусочка обширная;

И наслаждение едой

До майонезных коликов;

И нескончаемый запой

Домашних алкоголиков;

Крик собутыльников, табак,

Сопивники, сохлебники;

Инфаркт у кошек и собак

От шумной пиротехники;

Гулянье, музыка, танцпол

Везде — в домах, на улицах,

На площадях, в садах, у школ —

Повсюду, где танцуется.

Ночь новогодняя резва,

Гуляньем будоражится…

Но в ней всё меньше волшебства…

Иль это мне так кажется?

2.

На фабрике Дедов Морозов

В декабрьские дни суета,

Запарка, горячка, неврозы

От всеприсутствия льда.

Весь год простоявший конвейер

Сейчас, надрываясь, гудит.

По ленте его словно веер

Из баб белоснежных труси́т.

Из них там, как из заготовок,

Используя снежный остов,

Добавив немного обновок,

Ваяют морозных дедо́в.

Справляют им красные шубы

И валенки им раздают;

В меха рукавичек грубых

Их чистые руки суют;

Вручают огромные шапки,

На лица — от старых щедрот —

Им тщательно клеят накладки

Из ватных усов и бород.

Репризы и песенки спамят

Им в мозг, как пекут пирожки,

А в оперативную память

Записывают стишки.

А после, когда костюмеры

С гримёрами лоск наведут,

То Дедов Морозов курьером,

По точкам заказов везут.

Вот только не к каждому Деду

В комплекте Снегурка идёт.

Ну, разве что, если в смету

Поставки она попадёт.

А так этих девочек снежных

Креачат в соседнем цеху

Из льда карамелек нежных

И шубок на тонком меху.

И видится нам в новогоднем

Предпраздничнье дорогом

Предчувствие сказки сегодня

И отрезвленье потом.

Поэзии яркие краски

Скрывают прозы утиль.

Мы страстно желаем сказки,

Но обретаем быль.

3.

Пусть Дед Мороз щеголеватый,

Неутомимый бородач,

На год две тысячи двадцатый

Преподнесёт молодцевато

Две тыщи двадцать вам удач!

4.

Всем Дедам Морозам, увы, суждено

Ходить в меховых полушубках.

При нынешнем климате видится «но»:

В них жарко, как в душегубках.

А нужно и тёплую шапку носить,

И валенки, и рукавицы.

Не так же, как Санта, задохликом быть,

Кургузым и бледнолицым.

Им, Сантам, не стыдно в ночных колпаках

И куценьких телогрейках

На крыши взбираться и впопыхах

Всех хэппиньюевить елейно.

А Деду Морозу положено быть

Неспешным, солидным, спокойным,

В дома с поздравленьями чинно входить,

Подарки дарить достойно.

Так что тепло из-под шубы его,

Все — добрые — его страсти

Лишь подогреют то волшебство,

Что он нам подарит на праздник.

* * *

Сегодня зима может птичкою

Отметить в своём чек-листе

Пусть мизерное, но наличие

Снега, что лёг не везде.

Он даже не снег — пыль снежинная

Что чуть осветлила простор,

Покрыв сединою мышиною

Редкий сосновый бор,

Где тени от сосен милуются:

На светлое лечь — им за честь.

И белые мухи на улице

От этого ярче, чем есть.

Ну, что же, глядишь, и насеется

К утру помаленьку сугроб.

Не стоит, правда, надеятся

На новогодний озноб.

Согласно прогнозу в наличии

Предвидится твёрденький плюс.

Чек-лист разукрасить птичками

Зиме я помочь не берусь.

* * *

Обычный взгляд в обычное окно,

И строк родится враз полным-полно.

Собака или кот мелькнули, чем

Всё это не сюжеты для поэм.

А уж грозы искренье и бабах —

Здесь матерьяла на роман в стихах…

* * *

Невозможно до конца высказаться,

Если многое просто не сказано,

Если только стараешься вырваться

Из пространства противопоказанного…

* * *

Дети!

Когда родители говорят

мыть руки,

Мойте —

не стоит отнекиваться

и такать.

Мойте фрукты и овощи также,

чтобы потом

в му́ке,

Бедствуя животом,

жидко не какать.

В ночь, когда отключили свет

Огни автотрассы за редким леском

Блистают, горят, веселятся;

Врываясь, шутя, в незашторенный дом,

По стенам бесцветным струятся.

Чудят… И десятками камер-обскур

Рисуют, как будто кистями,

Сосновых стволов фантастический сюр,

Играючи светотенями.

Те тени вначале размыты, потом,

Зуммируясь до деталей,

Проносятся ярким полукольцом —

Такой себе планетарий.

Плюс встречных авто дополнительный свет

Ещё подгружает сюра —

И мчатся навстречу подобьем торпед

Сосновых видений фигуры.

Машины разъедутся, тени дерев,

Пронзившиеся взаимно,

Рассеются, взгляд на мгновенье согрев

Прокруткою светомультфильма.

И вновь повторится игра на стене —

С другим уже транспортным средством,

Пронесшимся мимо и в спальню ко мне

Забросившим отблеск резкий.

Игра бесконечна, как вечен поток

Гарцующих автотачанок,

Несущихся — с запада на восток,

С востока на запад — рьяно.

И как бесконечен бессонницы лик —

Чем дольше он, тем нереальней —

Но видящий каждый мерцающий блик

На стенах-экранах спальни.

* * *

Грибною мелочью заполнился лесок.

Грибам плевать, что дня через четыре

Две тысячи двадцатый в должный срок

Придёт под бой часов в прямом эфире.

Зима бесснежием запутала грибы,

Сосновый бор, окрестности и дали.

Но соснам что? Обидно, что дубы,

Листву чрезмерно рано потеряли.

И юный — под окном у нас — дубок,

Сейчас стоит несчастный и безлистый.

Листва не может, как грибы лесок,

Заполнить ветви зеленью игристой.

Песня с акронимами

Хоть какое-то потепление

Я ищу в твоём быстром взгляде,

Но не вижу. Опять сообщения

Ты мне коротко пишешь в чате.

Наши встречи казались блефами,

Мы любили друг друга в спешке.

Хорошо, что пока WTF'ами

Не сменились твои FTW'ешки.

Подскажи, как исправить всё, — голосом,

Отвлекись от экрана немножко.

Надоели мне чатов полосы,

Я хочу тебя слышать, крошка…

Даже если мы рядом, ты падаешь

В глубь экранов своих гаджетов,

Вечно селфишься, вечно радуешь

Не меня, для тебя я «Гад же ты».

И теперь себе не балу́ем мы

Сумасбродством отпадных пати,

Что с ушли вместе с поцелуями,

Но остались LOL'ами в чате.

Подскажи, как исправить всё, — голосом,

Отвлекись от экрана немножко.

Надоели мне чатов полосы,

Я люблю тебя, моя крошка…

NB (по материалам memepedia.ru):

WTF (ВТФ) — What the Fuck («Что за херня» или «Какого черта»). Используется для выражения удивления и недоумения, полного непонимания ситуации. Русский вариант — ЧЗХ или «Что за хрень» — используется реже.

FTW (For the win) — выражение радости и поддержки чего-либо. Другой вариант «For the world» — ради всего на свете!

LOL (ЛОЛ) — Laughing Out Loud («Громко смеяться»). Используется для текстового выражения смеха. Русский аналог — «ржунимагу»…

Заумные мысли

1.

Глуп каждый, кто описывал конец истории,

Даже если он делал это специально, а не по тупости.

Все эти френсисы фукуямы из не нашей фактории

И прочие ювали харари — огромной надутости.

2.

Говоря по-мудрёному, теорию следует подтверждать

Рядом повторяемых воспроизводимых опытов,

Не стоит, тыкая в потолки пальцами, данные подгонять

Под желаемый результат ради грантовых омутов.

3.

Существует такое мнение,

Что мир перестал мыслить.

И тензорным исчислением

Его якобы не исчислить.

На семь миллиардов схизматиков

И пару-тройку понтификов

Возьми хоть сто математиков

И теоретических физиков,

Ленящемуся мышлению

Они не изменят думы.

Знать, тензорным исчислением

Не счесть подобные суммы.

4.

Жизни натиск пассионарен,

игрив и заразен,

Но всё больше

идёт по касательной,

Строя мир

на положительной

обратной связи,

Забывая —

об отрицательной.

Иногда всё же стоит

отказываться от напора:

Пассионарность

утихомиривая,

Пресекать бесконечные

пререкания-споры —

Отрицательную связь усиливая.

5.

За дизъюнкцией двух конъюнкций

Мы обрушимся в логику сонную.

В рамках сглаженных сигма-функций

Строя сети свои нейронные.

* * *

Дождь — не дождь, а влаги пелена.

Бьются редко капли дождевые

О стекло мансардного окна,

И лежат на нём, как неживые.

Не стекают почему-то вниз

По наклонной плоскости оконной.

Не вода, а восковой эскиз,

Неким волшебством заворожённый.

Не вода — крупинки хрусталя,

Гладкие, отточенные морем.

Таково начало февраля.

Кто-то с февралём не объегорил.

* * *

Это как в желудке человеческом биота —

Каждый отвечает за отдельную работу:

Та сжигает щёлочью, а этот — кислотой,

Всё кипит и движется, течёт само собой.

Съешь ли ты селёдку или свежего омара —

Всё биота слопает без шума и пожара,

Можешь даже гвозди безрассудно проглотить,

Дружный коллектив и их сумеет расщепить.

То ли с нами дружит, то ль мешает отчего-то,

Наша непонятная, недружная биота.

Кто из нас главнее, я иль этот биоро́й,

Тот, что душит щёлочью и травит кислотой?

Каждая бактерия, грибок и даже вирус

Вряд ли с отношением ко мне определились.

Все во мне живут и пусть — ведь это не вопрос.

В целом получается прекрасный симбиоз.

* * *

Скучно что-либо искать

В месте, где найти легко.

Счастье — что-то потерять

Где-то очень далеко:

Чтоб за тридевять земель,

В тридесятой стороне.

Нам присуще, чтобы цель

Устремляла нас вовне:

Не ромашка, а цветок

Аленький незнамо где.

Не пророк, а лжепророк…

И последние — везде.

* * *

Мне нравятся

ударно-красивые доводы,

С искрами в глазах

неимоверной красоты.

Берясь за два

оголённых электропровода,

Подумай,

готов ли к прекрасному ты?

Готов ли

к мгновенному просветлению,

Что воля порою

рукам ни к чему?

Не всем уготовано воскресение —

Возьми на заметку,

действуй по уму.

* * *

Молотый кофе, насыпанный почему-то

В банку из-под икры мойвы,

Наводит на мысли про душевную смуту,

Ощущение, что чужой вы.

Здесь вы чужой — на не вашей кухне,

Окруженный не вашим миром.

А банка чиста, и кофе в ней не стухнет,

Не пропахнет рыбой и жиром.

* * *

Писать верлибры так легко:

Берёшь безумный генератор

Случайных слов, берёшь пивко…

И больше ничего не надо.

Слог верлибриста словно шифр,

Крути, верти его, как дышло.

Что хошь наумничай в верлибр,

Читатель всё наполнит смыслом.

* * *

Упиваясь суперлунием,

Наслаждаясь ночью ясною,

Радуюсь до неразумия

Миру светлому, прекрасному.

Ночь, действительно, волшебная:

Звуки близкие и дальние,

Перепевки птиц душевные,

Свежесть просто идеальная.

Опишу-ка на папирусе

Чувства эти поэтичные.

Где они, пессимистичные

Мысли о коронавирусе?

Гиппопотамовое

1. Рэп маленьких гиппопотамов

Очень удивителен в урчании тамтама

Резвый танец ма-а-аленьких гиппопотамов.

Это вам не пляска минилебедей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Милые движения — на каждых три прихлопа

Сейсмической волною доходят два притопа.

Движутся с усердием всё резче и быстрей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Чувствуем, что скоро нам спастись не будет шанса,

Земля с гиппопотамами зайдётся в резонансе,

Но мы не убегаем, здесь явно веселей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Танец бегемотиков шагает по планете

И в него вливаются и взрослые и дети.

Так что резонанс грозит уже вселенной всей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

2. Кадриль больших колибри

В ответ бегемотикам маленьким

Большие колибри решили

Сплясать над цветочком аленьким

Подобье наземной кадрили.

Трудны эти па танцевальные,

Когда твои крылья без отдыха

Работают, как ненормальные,

Отталкиваясь от воздуха.

Когда преисполнен грацией,

Не весом и не обличием,

И можешь лишь аэрацией

Земли нарушать величие.

Когда не притопнешь весело,

Когда не прихлопнешь радостно.

Колибри сколько б не весила,

Всегда невесомо-сладостна.

Кадриль над цветочком аленьким

Своею чарует лёгкостью.

Для гиппопотамов маленьких

Она словно степ над пропастью.

И обе кадрили яркие —

Бесшумная и с тамтамами.

Любуйтесь же пляской жаркою

Колибри с гиппопотамами.

3. Два бегемотика

Два бегемотика бегали

Берегом маленькой речки,

Радостно хрюкали, хекали,

Блеяли, словно овечки.

Падая в воду спинами,

Дрыгали ножками в сланцах —

И становились плотинами

Маленьких гидростанций.

Гиппопотамам и лужицы —

Радости мелкие части:

Ведь хорошо же обрушиться

Массою всей в счастье.

Весело ведь расплюхивать

Воду и грязь всюду,

Всем своим видом втюхивать

Светлое что-то люду.

Те — по своей недалёкости —

Счастья не понимают,

В воду с изящною лёгкостью,

Глупые, не ныряют.

Тужатся сладострастием,

С жадностью злобой дружат.

А бегемотам для счастья ведь

Достаточно маленькой лужи.

* * *

Вершина холма. Я под ветра камланье

Поёживаюсь подавлено.

Стою и борюсь с нестерпимым желаньем

Взлететь и парить расслаблено.

Мир кажется сверху гораздо красивей,

Чем есть он по-настоящему:

Светлей, пасторальней, наивно-счастливей —

Для удовольствия вящего.

Реки́ не видать, словно в сеть маскировки

Она мелким лесом поймана.

Лишь еле заметные точки-коровки

Бредут по низине пойменной.

Пасут их, мне кажется, девы-пастушки —

Не пастухи-матерщинники —

Высокие, ладненькие хохотушки,

Румяные, как малинники.

В элегиях и романтических песнях

Всегда на пастушек зарятся

Наивные принцы, кому, хоть ты тресни,

Блажь пасторальная нравится.

Хоть мы не цари, не царевичи, даже

Не оборзевшие княжичи,

Нам тоже пастушки кажутся краше

Пастухов, упомянутых давече.

И по-любому: сидеть на вершине

Лучше, чем снизу валандаться.

К тому ж всё равно вверх вовеки и ныне

Ещё предстоит карабкаться.

P.S. Петь пастушкам пасторальным

Под звенящую гитару

Не аутентично как-то,

Сложится не тот итог.

Всяк пастушкофил нормальный

Очаровывает пару,

Дуя громко и бестактно

То ль в сопилку, то ль в рожок.

* * *

Он считал свою жизнь перманентной промашкой,

Прожитою глупо и вполсилы.

До скончания дней пил отвар из ромашки

И настой из корней девясила.

Девясил, он только для желудка полезен,

А так — даже для аскарид вреден,

Он не способствует веселью и пению песен

И страстями мятежными беден.

А когда восхотелось ему новых эмоций

И ощущений необычайных,

Он сказал себе: не будь девясиловым поцем

И закажи крепкого чая.

Рептилоидоморфизм

Мы как-то со знакомым рептилоидом

Взялись за пивом рьяно обсуждать,

Чем рептилоид круче гуманоида,

В чём оный оного сумеет обогнать.

Твердил мне рептилоид, что устроены

Они, рептилии, на их рептильный взгляд,

Гораздо совершенней: пришпандорены

У них хвосты, а не обвисший зад.

К тому ж они, рептилии, чешуйчаты,

Что — преимущество, о чём известно всем.

Брат-гуманоид, сколько не рисуйся ты,

Перед нами не похвалишься ничем.

А я и не хвалился, потихонечку

Пил пиво нахаляву, воблу ел.

У «исключительных» всегда под этим солнышком

Всё создано для них и для их дел.

* * *

Я открываю двери

И запускаю воздух.

А комары, как ждали

Доступ в домашний уют…

Будем ли мы верить

Падающим звёздам,

Если заранее знали

То, что они падут?

Что комары те, если

Мечты разбежались дружно,

Оставив набор нелепый

Желаний, влечений, обид,

Звёзды падают честно,

Но нам ничего не нужно

От прорезающих небо

Красочных Персеид.

* * *

Концептуализма феи

Говорили мне тогда:

Мы передаём идеи,

Остальное — ерунда.

А потом не только феи,

Но и каждый третий фей

Убеждали… Мы ж фигели

От концепций их идей.

Озирались и искали:

Где искусство, вашу мать?

Феи ж скромно отвечали:

Вам, бездарным, не понять.

Нам оно второстепенно,

Нам искусство ни к чему,

Мы идеи по вселенной

Разгоняем по уму.

Критиков потенциальных

Проще будет укротить,

Скажем: Се концептуально! —

И продолжим чепушить.

* * *

Рифмы — они такие ведь,

Приходят на ум по-разному:

Вечером явно лучше, чем

В обед иль в часы утра́.

И если твоя стихия в них,

То это позыв к прекрасному,

А если — болезнь, то к худшему

Невоплощенью добра.

Мне повезло с умением:

Я стихотворец вычурный,

Могу рассмотреть вселенную

Даже в слезе змеи.

Так опишу цветение,

Так увядание вычерчу,

Что даже перед геенною

Воспрянут надежды твои.

* * *

Есть те, кто звёзды наблюдает,

Отгородясь от суеты,

А есть такие, кто считает

Калории своей еды.

Для первых алгебра Вселенной —

Познанья радость, счастье, честь.

А для вторых — борьбы арена

С желанием попить-поесть.

Но тех и тех приемлет вечность,

И те, и те в неё уйдут.

И вряд ли жизни быстротечность

В расчётах собственных учтут.

* * *

Метания неясные меж сторонами

Тёмной и светлой силы

До тонкости будут подсчитаны нами.

Мы — бухучётофилы.

Метнёмся налево, метнёмся направо,

Поставим в гроссбухе галку.

У нас же свобода — имеем право

Перемётываться внахалку.

Скорее всего, мы от этих метаний

Запутаемся в оценках,

Где свет, а где тьма. И где их сочетанье,

Измеренное в процентах.

Так может, гроссбухи, в которых сонмы

Разнокалиберных галок,

Напомнят: метания неудобны,

А мечущийся — жалок.

* * *

Это племя всегда

отвратительно-лживое,

Редко говорящее даже полуправду;

Сводящее культуру

к простым позывам,

А Вселенную —

к простенькому ландшафту;

Поверхностные,

как недалёкая Псаки,

Думающая о Ростовских горах

в Белорусском море;

Ссыкливо стоящие в стороне,

распаляя драки;

Лицемерные, как миллион иезуитов в сборе.

* * *

Есть мысли,

которые невозможно передать

двумя-тремя фразами,

и не потому, что мысли эти

безумны, необычны и глубоки́.

Существуют вселенные,

где у бабочек есть

подобие разума —

нам ни за что не вникнуть

в их смыслы,

только — в их стихи.

У них другие органы чувств,

другие понятия,

другое прочтение

всех процессов,

кроме желанья полёта

и желанья творить.

Наши и их стихи —

это бесконечных вселенных

единение.

И возможность

дополнить друг друга

искусством полёта и искусством любить.

Василию Ивановичу Чапаеву, герою Фурманова,

Пелевина и народных анекдотов

Пелевинским Чапаевым гоним,

Навязывая сущности простые,

Пришёл сентябрь, пустой, как перед ним

Уже являлись сентябри пустые.

И в нём Чапаев с Петькой Пустотой

В броневике, чрез морок окаянства,

Ушёл на предначертанный постой

Во Внутренней Монголии пространство.

Чапаев Фурманова ж не желал

В буддийских заморачиваться бреднях.

По жизни на лихом коне летал

И шашкой гнал врагов в постой последний.

Его сентябрь по-своему встречал,

Ему, Чапаеву, в тот год не подфартило.

Ведь он не переплыл тогда Урал,

Урал-река не каждому по силам.

* * *

Мысли и чувства прошлого,

Мысли возможные будущего —

Вторые вытекают из первых,

Но первые — часть вторых.

Что бы там ни было пошлого,

Во всех проявлениях сущего

Чувства — сплетение нервов,

Мысли — удары под дых.

В этой запутанной логике

Дни настоящего кажутся

Вроде бы не существенными,

Будто — не при делах.

Слушая мыслей мелодику,

Разжёвывая их в кашицу,

Знай — настоящее действенно,

А остальное — прах.

* * *

На монстрах оранжевых лихо

Спецы санитарной службы

Вывозят весь хлам ненужный

По графику без шумихи.

Когда б для рефлексий лишних

Подобную службу сделать,

Чтоб мозг очищали смело

От дум об ошибках давнишних.

По графику чтоб, подчистую,

Как кёрхером — под давленьем

Всё глупое и оленье

Смывали бы в свежих струях.

Тогда бы, надеюсь, сознанье,

Свежее, словно утро,

Мир постигало бы мудро…

Но это не точно… Знаю.

* * *

Как легко, получив невесомость, выплывать из квартир,

Из щелей и конур, из домов и из тьмы подворотен.

Впереди, говорят нам, раскрепощающий, светлый мир,

Юрьев день, говорят, для того, кто ещё не свободен.

Ты плывёшь, а вокруг легион пауков, комаров,

Тараканов и мух — всех, кто ранее жил по соседству.

Им ведь тоже легко уплывать в Юрьев день со дворов,

И они теперь все суверенны от мук домоседства.

Все летят и смеются, не думая вовсе о том,

Что подвержены нынче любым дуновениям ветра.

Или ветер стал тоже ничтожен и невесом?

И теперь уже следует браться за вакуумметры.

Мир изменится враз, потеряв свой извечный конструкт,

Вздымет водоворот во всю свою бестолковость.

И завертит, как в проруби всем нам известный продукт,

И продукт этот вскоре заполнит собой невесомость.

* * *

Фантасмагории сна принимая,

Часто бываю в сюжет погружён,

Даже когда до конца понимаю,

Что окружающий бред — это сон.

Люди, события, мысли, явления —

Некий весьма не логичный реал,

Не вызывающий отторжения,

Даже даруя абсурдный финал.

Все эти ясно-неясные образы:

Или размытые, словно туман,

Или чрезмерно подчёркнуто острые —

Вроде как правда, а вроде — обман.

Сон — это мысль, и покой, и… движение,

К яви обычной добавочный след.

Как дополнительное предложение

При покупке роллс-ройса — велосипед.

* * *

Сколь не гладок поворот,

Всё равно за ним не видно,

Что там этакое ждёт

Пилигримов беззащитных.

Может, вредный фарисей

Ждёт, чтоб мозг изгрызть с усладой,

Может, жуткий лиходей

Подготовил им засаду.

Мало что из этих зол

Беспокоит пилигрима,

Ведь из дома он ушёл

Из-за боли нетерпимой.

Растревожилась душа,

И уже не тешат сердце

Рай под сенью шалаша

Да галдёж единоверцев.

Он пошёл искать ответ

На неясные вопросы.

Что ему надменный бред

Фарисея-мозгососа?

Чем его страшит разбой?

У него богатства нету.

Он потерян сам собой,

Ищет лишь тепла и света.

* * *

Об ужасах Герники люд позабыл.

Мозги и японцев во мраке:

Не помнят, что рушились не от Годзилл

Хиросима и Нагасаки.

* * *

Чудес не счесть. Но также нужно

Иметь и считыватель их.

Иначе можно простодушно

Не замечать вещей чудных.

* * *

В мире продумано всё — все задумки его

Предназначения имеют определённые.

Даже Луна специально подвешена для того,

Чтобы ей любовались поэты,

мечтатели и влюблённые.

Баллада сожаления о Вавилонской башне и наличии вредных супергероев

Как стало бы жить страшно

Нынешним супергероям,

Когда б Вавилонскую башню

Сумели-таки построить?

Взращённые благодатью,

В дружеской ноосфере,

Люди стали бы братьями

По языку и по вере.

Молочные реки вместе

С кисельными берегами

Раскинулись бы повсеместно

И в рот затекали бы сами.

У тёплого моря ча́лясь

И в счастье смыка́я вежды,

Люди бы не нуждались

В каких-то особых одеждах.

Жили бы в светлых палаццо,

Блистали бы тонким исподним.

Ходили б к Нему общаться

По крепким башенным сходням.

А что? Коль имеешь ступени,

Ведущие прямо в небо,

Отказываться от сени

Его будет просто нелепо.

Коль счастливы все, богаты,

По-умному ходят строем,

Зачем содержать в штате

Всяческих супергероев?

Поняв это всё, сквозь время

Сумели герои пробраться,

Чтоб с сытым людским племенем

И башнею разобраться.

На Вавилона строенье

Наслали Гога с Магогом,

А в книгах его разрушенье

Списали на доброго Бога.

А Он до сих пор скучает

И ждёт нас, неспешных, в гости.

В варенье вишнёвом с чаем

Выискивает кости.

Сидит по-простому, в домашнем,

Велик, и на нас не обижен…

Он ждёт, что построим мы башню

До неба и даже выше.

Candida Puella

Если б Candida Puella была столь прекрасной,

Как имя её,

Я бы любил её нежно, любил её страстно,

Любил горячо.

Я бы шептал ей: Candida Puella, конфетка,

Ты сладость любви,

Обворожи, завлеки меня в сети, детка,

В объятья свои.

Буду горланить тебе серенады мощно,

Под звук мандолин,

Буду плясать сальтареллу лихую всенощно,

Как пьяный павлин.

Всех разбужу, все задворки вселенной скучной —

Пусть под луной

Имя твоё славят добрые люди звучно

Вместе со мной.

Но отступает прочь морок мечтаний десертных,

Горькая явь

Напоминает: Candida стара и смертна,

Сколько не славь.

Я и она — потеряли мы свежесть, вроде,

Всему есть предел.

Мы постарели и уже не подходим

Для сальтарелл.

* * *

Как бы, думая о важном,

Эпохальном и вальяжном,

О возвышенном, воздушном, —

Не забыть про хлеб насущный.

* * *

День пришёл и ушёл,

Обманув ослепляющим обликом.

Груз забот, он тяжёл,

Как арба, что за маленьким осликом.

Только ослику что?

Отработал — в хлеву подрасслабился.

Ты ж в своём шапито

Целый день и тянул, и тщеславился.

Может, смыслы твои,

Те, которыми жизнь твоя полнится, —

Никчемушное фи,

Позабудешь — и больше не вспомнятся?

* * *

Настойки не пантах, кедровых орехах,

На зверобое, простом и с полынью,

Также на хрене, лимоне — с успехом

По-русски заходят, выходят латынью —

Просто, легко, беззаботно, без смеха

И не дают разрастаться унынью.

* * *

Жизнь — штука и без того наворочено сложная,

Не нужно её дополнительно закручивать и усугублять,

Деля на части заведомо правдивые и заведомо ложные,

Она едина в желании выёживаться и удивлять.

Бабочка, мчащаяся постоянно по идиотскому кругу,

Не проживёт дольше бабочки, мечущейся туда и сюда.

Так отделение кем-то для вас добра ото зла — это не услуга,

Это подталкивание к бездне.

Если вы поняли это, вам не туда.

Баллада на канун полнолуния

И снова старую ведунью

Одолевает липкий страх:

Стремится месяц к полнолунью,

Полнеет прямо на глазах.

Ведунья знает: в это время

Нечистых порождений племя

Должно под действием луны

Врываться вихрем в явь и сны.

А не врывается. Ведунья

Беду не уставала ждать,

Как будто некое безумье

Ей не давало застывать.

Всегда, хотя перестрадала

Уже немало полных лун,

Её душевное начало

Жёг полнолуния канун.

Родится месяц — проступают

В её душе покой и блажь,

Когда ж он щёки округляет —

Ведунья разом входит в раж.

Не помогали ни гаданья,

Ни предсказания судьбы:

Насколь нелепы ожиданья,

Настоль их следствия глупы.

Ничто не вечно под луною,

И лишь ведуньи старой страх

Стал вечною величиною

В её сознанье и глазах.

И тут уже не ясно даже

Что больше портит бытиё,

Нашествие нечистой блажи

Или отсутствие её.

Подчас надуманные вещи

Страшнее истинного зла.

Немногим виден мир зловещий,

Луна же рядом — вон взошла.

* * *

Тот, Кто ведает судьбами нашего мира, устал,

У Него опустились руки и иссякли идеи.

Он потихонечку списывать у Пелевина стал,

Думал, такое никто реализовывать не посмеет.

Избранные вещи

Оглавление

* * *

Оглавление

* * *

Смотрите также