Дай мне руку, брат

Алексей Викентьевич Войтешик, 2015

Продолжение романа «Верю Огню». Будущее, которое имеет право на существование только в моей фантазии. Книга из серии: Чабор, Посох Времени и Верю Огню Содержит нецензурную брань.

(продолжение книг Чабор, Посох Времени, Верю Огню)

(Уважаемый читатель, в данном произведении автор, исходя из желания поэкспериментировать, иногда использует приставку «без», как указание на отсутствие чего-либо, а «бес» на присутствие Темных Сил).

«Это произведение — фантастика. Сейчас о суверенной Беларуси знают. Нас ругают, хвалят, над нами смеются, с нами считаются, но, допустим, 10 июля 1994 года мой народ избрал бы другого лидера, в данном случае, персонаж которого от начала до конца вымышлен. Впрочем, что лидер? Выдуманы все герои книги, названия объектов и должностей в сфере госбезопасности и так далее. И все же,…а вдруг кому-то будет интересно знать — как бы все могло быть, пойди все иначе? Это один из вариантов»

Алексей Войтешик

Часть1

Глава 1

Гомель был единственным большим белорусским городом, который с первого же дня введения на территорию Республики войск Коалиции не просто единогласно не принял новый демократический порядок, а стал настоящей раковой опухолью для тех, кто силился создать видимость быстрого восстановления функций государственности в Беларуси. Чего только стоили триста семьдесят девять солдат ограниченного контингента сил Коалиции, согласно статистике отправившихся домой в гробах за первые полгода противостояния. И это еще без учета потерь украинских батальонов Евросоюза, имеющих собственную статистику потерь.

Добавим сюда улетевших на родину «по инвалидности» или «по болезни», комиссованных по 21-й статье со значком «S» «Полевого устава» войск Коалиции и тех, кто в силу многих обстоятельств просто уже не могли больше находиться на этой территории. Проще говоря, тех, у кого сдали нервы противостояния с сопротивлением, имеющим очень знаковое народное название для Беларуси — партизаны. В многочисленных отрядах воевали не только коренные жители, часто там встречались и добровольцы из других стран, правдами и неправдами сумевшие пробраться в скованную лихорадкой страну через «дырявые» от коррупционной коррозии границы. Изловить или рассмотреть в любом встречном «партизана» было просто невозможно!

Все глубже входя в болезненное безумство, расхворавшийся организм некогда стабильного государства никак не мог подавить свою собственную систему иммунитета, и самым распухшим лимфоузлом в нем был тот самый Гомель.

Дабы наиболее полно обрисовать эту картину, достаточно упомянуть один официальный факт: 15 марта, во время разгона демонстраций, посвященных празднованию дня Конституции Беларуси (старой Конституции, прежней Беларуси), среди прочих пострадали: немец и четыре француза, причем только один из них был из состава войск КВООН (коалиция войск ООН).

Что и говорить, партизан в Беларуси в любую войну или смуту всегда было много, однако, как и раньше, в самом начале сопротивления они не имели между собой либо просто не хотели иметь, четко налаженной системы связи. Действовали разрозненно, хотя и достаточно эффективно. Положа руку на сердце, вполне можно было сказать, что не всегда это были акции «за правое дело». Нередко встречались формирования из самых заурядных бандитов, только изображающих из себя вольных стрелков…

Вооруженные Силы Республики Беларусь были сильно истощены для какого-либо серезного противодействия чему-либо. А когда ситуация в стране достигла критической точки, Временный Комитет по Стабилизации при Правительстве Белоруссии (ВКСПБ) был вынужден отдать ставший в последствии знаменитым приказ № 4 «о переподчинении военных частей (далее идет список этих частей) Вооруженных Сил Беларуси Генеральному Штабу ВКСПБ.

Уже на следующий день после этого Приказа первые пятьсот семьдесят шесть (а эта цифра известна точно) военнослужащих двух частей Слуцкого военного гарнизона из-за нежелания присоединиться к пользующимся дурной славой в народе специальным отрядам локализации очагов дестабилизации (СОЛОД), самостоятельно покинули свои части. Военные сдали оружие, закрыли сейфы, синхронно и совсем уж по-домашнему позвонили командирам частей, сообщив, что солдатам пора домой, пока туда не пришли грабить и убивать бойцы СОЛОДа и растворились в пригородных поселках.

Их пробовали объявить в розыск, клеймили позором в СМИ, а офицерам предлагали даже сдаться за вознаграждение, думая, что те попросту были запуганы инициаторами побега из числа солдат. Глупцы! Зачем было выносить сор из избы?

Как только о самовольстве этих двух частей стало известно широкому кругу военнослужащих, бегство из Вооруженных Сил стало поистине массовым и неконтролируемым. Причем многие бежали прямо с караульных постов, бежали целыми подразделениями, иногда даже с оружием.

Большинство солдат, конечно же, просто возвращалось домой, но были и те, чьи семьи успели пострадать от всевозрастающего произвола СОЛОДа или примкнувших к ним на основании Приказа № 4 войсковых подразделений. Вот как раз такие, затаившие обиду на беспредельщиков, а еще и те, кто попросту искал приключений, уходили в полесские леса с наиболее серьезными намерениями.

Недовольных опрометчивыми шагами Временного Комитета в стране была просто масса. Властям не подчинялись целыми деревнями, поселками. К примеру: четыре месяца назад в Воложинском районе одну немногочисленную группу бойцов СОЛОДа разоружили и взяли в заложники, требуя руководителей местного Временного комитета для переговоров и объяснений столь бесцеремонного поведения этих солдат в поселке Ивенец. Вояки попросту беспардонно вышвыривали на улицу людей, чьи фамилии имелись в каком-то «черном списке», причем вышвыривали вместе с женами и детьми, а в опустевших домах производили…даже не обыски, по существу — погромы, то ли из зависти, то ли из злости портя все имущество неугодных кому-то граждан.

Вместо переговоров Генштабом ВКСПБ было принято решение о проведении в этом поселке специальной операции по освобождению заложников, во время которой (по сводке Комитета, отправленной в СМИ) погибло двенадцать «террористов».

Но, это все севернее. Что же касаемо Гомеля, то последние полгода его активного сопротивления ему дорого стоили. Во время вышеуказанного разгона несанкционированной демонстрации 15 марта подразделения КВООН сначала вытеснили людей с площади на прилегающую улицу, заблокировали их там, а после давили танками, предлагая разойтись с митинга и не нарушать общественный порядок.

По самым скромным подсчетам в тот день погибло около четырехсот человек. Многочисленность демонстрации в тот день была обусловлена еще и тем фактом, что достоянием гласности стало обращение к народу Беларуси лидера одного из самых отчаянных отрядов сопротивления, называемых «Бацькаўшчына» (Отечество (бел.)).

«Обращение» появилось в виде множества компакт-дисков с видеозаписями, раздаваемых неизвестными людьми на улицах города и пригородов. Все бы ничего, ведь подобные выступления лидеров других партизан с призывами объединить усилия в борьбе с оккупацией появлялись и раньше, да вот только…лидер. Он, как известно, лидеру рознь.

Этого в народе звали «Бацька» (отсюда и «Бацькаўшчына»). СОЛОД и СОПТ (специальный отряд поиска террористов) неоднократно проводили массивные и безуспешные мероприятия на юге Белоруссии с целью обнаружения и уничтожения данного формирования, да где там. Это уже были не просто шкодившие Коалиции стрелки, а борцы идейные, настоящие партизаны, прекрасно вооруженные, осторожные, за которыми чувствовалась сильная, умелая рука профессионала. Каждая их акция проводилась по-хозяйски нагло и уверенно.

Подходя к означенной дате 15 марта ситуация изменилась просто кардинально, ведь лидером «Бацькаўшчыны», исходя из некачественного видеоизображения, являлся не кто иной, как пропавший в мае 2004 года в лесах близ Леснинска Президент Беларуси или человек, который был похож на него как две капли воды. Стоит ли говорить, как это подняло дух лишившимся мира и стабильности трудолюбивому народу многострадальной Беларуси? Впрочем, обо всем по порядку…

Третьего апреля 2006 года от аэропорта «Минск-2» в сторону города мчался кортеж. Его главный автомобиль — бронированный, ручной сборки «Мерседес», способен был удовлетворить требования даже самого капризного пассажира, однако человек, которого встречали так помпезно, выглядел недовольным. Едва вереница машин вырвалась на шоссе, он безбоязненно и рискованно открыл окно, не смотря на настоятельные просьбы телохранителей не делать этого. Дело в том, что Феликс Желязны имел врожденную аллергию на кедровое масло, натуральный концентрат которого, входил в состав ароматизатора салона. Никто из встречающих этого не знал, хотя чему тут удивляться? Слабости господина Желязного были великой тайной.

Он уже многократно бывал в Беларуси, но впервые его встречали с таким размахом. Эскорт, блистая лоском под ярким апрельским солнцем, свернул на могилевское шоссе, одним махом проскочил поселок Привольный, и выехал на прямую, ведущую к Минску. Справа посреди поля, прилегающего к микрорайону Сосны, белели полуразрушенные, почерневшие от пожаров развалины недостроенных коттеджей.

— М-да, — вздохнул важный гость, сосредоточенно глядя сквозь мощные диоптрии своих древних роговых очков, — а ведь совсем недавно я признавал это место весьма удачным капиталовложением…

Сидящий рядом с ним молодой человек наклонился к открытому окну:

— Хозяева этих домов, — с некой опаской ответил он дорогому гостю, — судя по всему, думали так же, как и вы, мистер Желязны. Вы, — добавил он, — должны нас простить. Мы ведь не знали о вашей аллергии…

— Вы о кедровом масле? — не отрывая взгляда от окна, вздохнул Феликс. — Ерунда. Не придавайте этому значения.

— На самом деле, мистер Желязны, я…, я его даже не чувствую.

— Его практически никто не чувствует, — едва заметно улыбнулся заокеанский гость, — только те, у кого имеется застарелая аллергия на все кедровое. Что тут поделать, мистер…?

— Дмитрий Зеленько…

— Да, простите. Так вот, мистер Зеленько, я уже пожилой человек и имею достаточное количество всякого рода болячек, о которых известно весьма ограниченному кругу людей. Теперь это станет известно еще и вам, поскольку я и вы будем какое-то время работать вместе. Так уж случилось, что мои старые связи здесь практически разрушены. Знаете, — Феликс кивнул куда-то в сторону придорожного леса, — а ведь я хотел купить здесь дом?

— Да что вы?

— Да, Дмитрий. А вот теперь…

— Здесь были тяжелые бои. Пресловутая банда «Корнея». Ее здесь ликвидировали…

— Партизаны?

— Нет, просто бандиты. У этого «Корнея» четыре судимости. Он родом из военного городка Уручье. Это…

— Я достаточно хорошо знаком с вашим городом, Дмитрий, — Желязны бросил короткий взгляд в лобовое стекло, где уже появлялись здания пригорода Минска.

— Да и со страной, как видно, тоже, — неосторожно кольнул неподготовленной фразой Зеленько, — я в том смысле, — тут же попытался он исправить свою оплошность, заметив неопределенную реакцию гостя, — что вы прекрасно владеете русским языком. Обычно иностранцам это довольно сложно.

Желязны огладил ладонью гладко выбритый подбородок:

— Вы тоже, — ядовито ответил он после некоторой паузы, — неплохо владеете русским, хоть иностранец.

— Я — белорус, — не чувствуя никакого подтекста, простодушно ответил Зеленько.

— То-то и оно, — ухмыльнулся Феликс, — а на русском говорите, как на родном…

Дмитрий умолк, а Желязны снова повернулся к окну.

— Тростенец, — отрешенно сказал он, — тяжелое место. Как здесь и в Шабанах могут жить люди? Не представляю. И немцы бы не додумались до подобного — поселить сорок тысяч людей на костях полумиллиона, умерших в страшных муках. Не хотел бы я видеть сны, живущих здесь, да и жить на этой земле тоже. Вы, Дмитрий, — так же неопределенно, будто говоря себе под нос, продолжил Феликс, — сильно не расстраивайтесь. Я просто дал вам возможность почувствовать дистанцию. Не позволяйте себе ее сократить, в противном случае у меня будет другой помощник. Кстати, мне сообщили, что вы сами изъявили желание работать со мной. Что так?

Зеленько побледнел, а Желязны, заметив перемену в его лице, заметно оживился:

— Я чувствую, Дмитрий, что вы хотите меня о чем-то спросить.

Молодой человек в ответ тяжело вздохнул. Феликс неподдельно заинтересовался этим:

— Спрашивайте, — настоял он, — не испытывайте мое терпение.

— Мистер Желязны, я помню…о дистанции, однако…

Феликс молчал.

— Вы…, — никак не мог начать Зеленько, — вы,…знаете, кто стоит за сопротивлением?

Желязны окончательно оставил без внимания проносящиеся за окном городские картинки и откинулся на роскошную спинку кожаного сидения:

— Разговор того стоит, — хрипло и с удовольствием сказал он. — Однако кого вы имеете ввиду? Откровенность за откровенность, я только хочу уточнить: мы сейчас начнем разговор о ваших частных делах, или это поручение господина Пристрека?

— Это мое, личное, — Зеленько смутился, — только… Какая может быть не откровенность с моей стороны с человеком, закончившим магистратуру гарвардского университета по специальности «парапсихология» и практикующим мастером гипноза?

Желязны лишь слегка изменил линию бровей и криво улыбнулся:

— Думаю, вы не собирались произвести на меня впечатление своей осведомленностью. Уверяю, никакого гипноза к вам я не применял, но мне кажется, что без него вы…не вполне адекватно можете мне поведать о том, что вас беспокоит. Хорошо, — давая собеседнику возможность немного упорядочить свои мысли, окончательно взял на себя лидерство Феликс, — давайте развлечемся. Обойдемся пока без помощи сверхъестественных сил. Я буду пытаться догадаться о смысле вашего вопроса только с помощью простой логики. Но, считаю своим долгом предупредить: очень скоро вы все же поймете, что лучшим было бы для нас обоих позволить мне узнать обо всем именно через гипноз. Что ж, начнем…

Итак, вы спросили о сопротивлении, кто за ним стоит. Вариантов довольно много. Начиная от амбициозных бандитов, таких как тот, что позволил себе схлестнуться в открытом поединке с властью там, в пригородном поселке, заканчивая тем, из-за появления которого я вынужден был бросить все дела и в срочном порядке мчаться в апартаменты Председателя Временного Комитета господина Пристрека. Не скрою, на данный момент есть некая информация, что-то такое, что знаю только я, но есть и то, что я могу доверить даже вам.

Так вот, если за всем этим сопротивлением стоит человек, о котором я сейчас думаю, у меня возникает масса вопросов к некоторым людям, ответственным за его жизнь, вернее за ее отсутствие. Я вижу, что поле Судьбы пропавшего без вести Президента пусто, он мертв,…во всяком случае, официально. Очень серьезные люди клялись мне в точном выполнении инструкций и им можно доверять. Тем более, что пусть и достаточно далеко, но есть четко определенное географическое место, где якобы покоится его тело, и это всегда можно проверить.

Скажу больше, мой нынешний приезд практически гарантирует то, что скоро его останков там не будет. Этим займутся…другие серьезные люди. Они сотрут все следы, и не думаю, что кто-то смог бы помешать им выполнить свою работу.

Зеленько решительно выдохнул:

— А если есть такая Сила?

Желязны выпучил глаза. С убийственной медлительностью он снял очки, достал из кармана несоразмерно большой носовой платок и стал протирать стекла. Зеленько почувствовал, как похолодело его сердце, а в голове снова зашумели далекие голоса: «Смерть тебе, Зеленька!», завертелся каруселью мир вокруг, вот опять появилось перед глазами бурое, вонючее полено, облепленное мухами, пожирающими его кровь. Боль удара жгла горло. Зеленько стал погружаться в туман гипноза…

Феликс хитро смотрел на него.

— Ай, как интересно, — промурлыкал он, продолжая вглядываться в помертвевшее, недвижимое лицо своего новоиспеченного помощника. — Все же это была неплохая идея, ехать местным кортежем. Зря я сразу был против этого. Ребята из КВООН не дали бы мне столько информации…

Прогулка. Она, как известно, бодрит, дает тебе возможность подышать свежим воздухом, проветрить голову от тяжелых мыслей и, наконец, просто приятно убить время. Конечно, прогуливаясь в тенистой аллее, среди скучающих на скамейках девушек было бы гораздо приятнее, однако в безрыбье, как известно, и рак — рыба, поэтому плановая прогулка заключенных в дворике СИЗО №1 хоть и не могла сравниться с прелестью городских прогулок, однако и она — какой никакой, а выход в свет. Воздух радовал невидимым паром сырой земли и, долетавшим даже сюда за каменный забор, густым, ни с чем не сравнимым запахом весеннего города.

«Прогуливающихся» было немного. Небо заволакивало серой, словно шифер кисеей, а порой довольно жестко веяло прохладой. Чему удивляться — апрель. «На солнце — лето, а в тени — зима». Сергей, держа руки за спиной, привстал на цыпочки и, вдыхая полной грудью, закрыл глаза и потянулся. «Нет, — подумал он, — все же Минск…пахнет не так хорошо».

— Хочется на волю? — услышал он рядом чей-то голос. — Кому не хочется, верно? — продолжил щуплый конвоир, так и не дождавшись ответа. — Там весна, девушки…

Сергей, молча, отвел взгляд и отправился описывать максимально возможный круг по прогулочному дворику. Только сейчас он обратил внимание на то, что «прогуливающихся» стало меньше. Конвоир дождался, когда Сергей останется один у противоположной стены, подошел к нему и стал так, что заключенный вынужден был остановиться.

— Не спеши, Ковзан, — вкрадчиво произнес тщедушный вертухай.

Сергей в один миг окинул взглядом дворик и внутренне сгруппировался:

— Мне спешить некуда, — ответил он, — думаю еще годика четыре…

–…а может и больше.

— Может, — согласился Ковзан, избегая прямого взгляда «начальника» и двусмысленно вглядываясь в толстые и древние стены СИЗО. — Тут дело такое, никто не застрахован от несчастных случаев, даже страховые агенты в них попадают. Так что и страховой полис еще не пропуск в рай, а уж тут, когда с тобой ни с того, ни с сего начинают вести беседы начальники и за сученого сойти, как пить дать. Интересно, и за что мне такое внимание-наказание?

— Тебе, Ковзан, за одно попадание в учебники Академии милиции такой почет можно оказывать.

— Что ж это за почет, начальник? Вся «общага» смотрит, как мы с тобой тут беседуем. «Отмывайся» потом.

— А ты попросись на отдельный разговор.

— Как же это, кормилец? — возмутился Сергей и тут же резко сменил тон. — Как был в СИЗО бардак, так и остался. Я на прогулке, начальник, не нужно нарушать инструкции…

С этими словами он медленно отправился заканчивать свой прогулочный круг.

На ночь его по неизвестной причине определили в «одиночку». Недобрые мысли вертелись у него в голове целый день, они же не давали ему и уснуть. Сергей не понимал недавнего маневра тех, кто дал распоряжение перевести его в СИЗО. Срок был определен, сиди себе до конца отсидки в «хате», однако снова где-то зашевелилось что-то из его прошлого, оттого, как видно, на ровном месте и нарисовалась эта «одиночка».

В два часа ночи негромко отъехал наружный засов двери. В открывшемся проеме на миг появился силуэт человека. Дверь за ним тут же прикрыли. Сергей привстал и, сидя, придвинулся к стене, предусмотрительно поджимая к себе ноги.

— Стой, где стоишь, — хрипло сказал он, — я не сплю и гостей не жду.

Ночной гость медленно прошел вглубь камеры и спокойно присел на край нар. В звенящей тишине старое, покрытое множеством слоев краски дерево, тихо скрипнуло, принимая на себя вес нежданного гостя.

— Я к вам по делу, Сергей Александрович, здравствуйте, — мягко произнес незнакомец.

— Хороши дела, — хрипло ответил заключенный. — Будут еще посетители?

— Думаю, нет.

— Хорошо хоть так.

Пришедший молчал. В слабом свете дежурной лампы, льющемся из коридора в открытое окошко двери, поблескивали капитанские звезды. Офицер снял фуражку и огладил волосы:

— У меня мало времени, — наконец произнес он, — а разговор…, — капитан тяжело вздохнул, — разговор будет непростой. Сергей Александрович, вас не удивляет перевод в СИЗО?

Заключенный, до этого времени не выдавший себя ни малейшим движением слегка подался вперед:

— Что мне с того, удивляет или нет? — неопределенно ответил он. — Перевели, значит так надо. Будет надо, и хлопнут, и закопают где-нибудь в острошицких лесах так, что никто и не узнает где. «Друзей» у меня на воле много осталось. По их милости уже второй срок мотаю.

— Сейчас не те времена, Сергей Александрович. Те люди, что вас упекли в тюрьму, может так статься, уже не при делах.

— Ну и что? — с ухмылкой бросил Ковзан. — Я, что в «те» времена сидел, что в «эти» сижу и сидеть буду, пока весь срок не отсижу до звонка. А те, кто меня сюда упекли, и тогда жили — не тужили, и сейчас, не сильно бедствуют. Уж будьте уверены, они найдут возможность в любые времена кому нужно и стучать, и отстегивать. Деньги всем нужны. Но это лирика, гражданин капитан. Может, скажете, кому я обязан и переводу в СИЗО, и этому ночному визиту?

— Своему легендарному прошлому.

Ковзан хмыкнул и сел свободнее.

— Вас это веселит? — не принял шутливого тона капитан.

— Нет. Просто мое легендарное прошлое напрямую связано именно с СИЗО. Я, как известно, тогда именно тут, необоснованно пересиживал, после чего…

— Необоснованно, Сергей Александрович, не сидят и не пересиживают. Нужно правильно выбирать друзей и знакомых и вести нормальный образ жизни.

— Ну не воспитывать же вы меня пришли, гражданин начальник?

— Нет, — офицер аккуратно огладил гладко выбритый подбородок. — Вы сами себя воспитали, таким, как есть. Потому и попали за решетку первый раз, а из-за нежелания перевоспитываться — второй. В 1993-м бежали из СИЗО, все из-за того же нежелания, но тогда это ваше «воспитание» вылилось нам в серьезные проблемы, а теперь мы, так уж получается, сами хотим создать себе эти проблемы…

Ковзан притих, не зная, как реагировать на слова капитана. Казенный человек встал. Он прошел к двери, вернулся обратно и остановился напротив Сергея:

— Нужно устроить побег из СИЗО еще одному человеку. Он, так же, как и вы недавно переведен сюда.

Заключенный нервно повел плечами. Даже в полумраке был виден его выразительный взгляд:

— Вам мало меня и Дзержинского? — наконец, сказал он. — Нужна положительная статистика побегов из СИЗО? Не вижу проблем. Открывайте ему камеру, выводите на волю, дайте пендаля и пусть бежит…

— Этот человек не знает о том, что ему готовят побег, более того, он, возможно, даже был бы против этого, поскольку его освободят и так. Его, как и вас, специально сейчас перевели в следственный изолятор.

— Совсем интересно…

— Ну, ведь вы же образованный человек, Сергей Александрович, инженер…

— Моя инженерия — кинодело. Если бы вы попросили меня киноаппарат отремонтировать или еще что,…а тут, — Ковзан встал и, обойдя офицера, подошел к окну, — гражданин капитан, может сразу меня грохнете, без всех этих фантазий? Зачем так усложнять?

— Вы не понимаете, дело не в вас. Нам нужен тот человек, а «наших» людей здесь мало. Не хотелось бы привлекать по пустякам некие высшие силы. Надо что-то делать и самим…

Сергей, все еще не зная, как реагировать на услышанное, недоверчиво развел руками:

— Когда это я успел стать вашим? Да и как понимать это: «наших мало» и «высшие силы»? Мне, как и любому, кто отбывает срок, кажется, что как раз наоборот: «вас» и «ваших» тут слишком много. А «высшие силы» пусть только позвонят, его сразу отпустят. Сами же сказали, что скоро ему конец срока? И еще вопрос, кому это «Нам нужен тот человек»?

— Беларуси…

Ковзан, услышав это, слегка подался сперед. Капитан стоял напротив. Его прямой и пронизывающий взгляд мог говорить либо о полной серьезности его намерений, либо о скрытом безумстве. Сергей озадаченно прикусил внутреннюю часть губы. Дело приобретало очень неприятный оборот.

— Я так понимаю, — наконец, выдавил он из себя, — что стоит вам сейчас произнести имя того парня, и я просто не буду иметь пути назад? Не, начальник, лучше вам меня хлопнуть. Из-за своей несговорчивости я уже второй срок волоку, сами же говорили какой я твердолобый. Я не буду сучить, и побега устраивать тоже никому не буду. И сам в этот раз, буду сидеть до конца, даже если СИЗО развалится.

Капитан повернулся, сделал несколько шагов к двери, надел фуражку и произнес:

— Его имя Ингви Олсен…

Глава 2

Феликс ловким жестом извлек из бокового кармана дорогой телефонный аппарат. Определившийся номер не был ему знаком. Он включил связь.

— Мистер Желязны?

— Кто это говорит?

— Это я, Зеленько…

— В чем дело?

— Я по поручению Главы Временного Комитета по стабилизации…

— Оставьте церемонии, что случилось?

— В общем, господин Пристрек Валентин Анатольевич уполномочил меня связаться с вами и сообщить срочную информацию. Где вы сейчас?

— Не слишком ли много вы на себя берете, Зеленько?

— Я все понимаю, господин Желязны, в СИЗО случилась неприятность. Валентин Анатольевич убыл туда, скоро освободится и,…приказал найти вас, повторяю, срочно!

— Что за спешка, в общих чертах? Я занят…

Зеленько шумно выдохнул в трубку и тихо произнес:

— Есть новости, Олсен…

— Он мертв?

— Он…пропал.

Пауза длилась не более трех секунд:

— Я в…, я через двадцать минут буду возле Комитета, встретьте меня внизу.

Желязны и Зеленько поднялись в кабинет Главы Временного Комитета по Стабилизации Правительства Беларуси, Валентина Анатольевича Пристрека. В просторном помещении, деловито поблескивающим металлическими арками выгнутых спинок стульев, коих здесь было столько, что они едва могли бы поместиться вокруг массивного эллипса стола, был только хозяин помещения. Он поднялся навстречу Феликсу, кивнул Зеленько и тот молча вышел прочь.

— Здравствуйте, — тихо сказал Пристрек, сделал шаг в сторону и жестом пригласил своего гостя сесть на любое удобное для него место. Феликс безцеремонно подошел к главному креслу кабинета и тут же погрузил на него свой худощавый зад. Ничуть не смутившись этому, Валентин Анатольевич приблизился к нему, взял со своего стола бордовую пластиковую папку и, устроившись на соседнем стуле, аккуратно положил ее перед собой.

Желязны на несколько секунд сомкнул веки и совершил длинный и ровный выдох. Короткое время концентрации кончилось. Он открыл глаза, снял очки, достал из кармана носовой платок и, продолжая пребывать в глубокой задумчивости, медленно стал протирать стекла. Вскоре выпуклые, мощные линзы имели просто идеальный вид. Платок, полным хладнокровия жестом вернулся обратно в карман и Желязны, медленно огладивший его подвернувшийся клапан, наконец, спросил:

— У вас же там были свои люди?

Пристрек коротко вскинул брови и вздохнул:

— Были? Они все мои, а он пропал как раз на смене… самых преданных.

— И что они говорят?

— Всякую ерунду…

— Со временем исчезновения определились?

— Нет. В том-то и дело, что нет. Кто-то считает, что он пропал днем, кто-то, что ночью.

— Думаю, дневная версия ближе к истине.

Пристрек нахмурился:

— Мистер Желязны, я ни в коей мере не стал бы подвергать сомнению вашу интуицию и проницательность, однако не смогли бы вы мне объяснить, почему вы думаете, что он пропал именно днем?

— Нет, — тихо и властно ответил Желязны, — я не стану вам ничего объяснять и как раз по причине того, что полагаюсь на свою интуицию и проницательность. — Феликс надел очки, и криво ухмыльнулся. — Нас ждет весьма серьезный разговор, Валентин Анатольевич. Вы обязаны мне пообещать спокойно сидеть и слушать, а также точно и коротко отвечать на мои вопросы. В противном случае, я просто буду вынужден покинуть этот кабинет и убыть за пределы страны. На это вы не пойдете, ведь так? Тогда приступим…

«Ситуация выходит из-под контроля» — кажется, так звучат ваши скрытые мысли? Можете не отвечать. Меж тем, вот уже несколько лет все инструкции, предлагаемые мной, четко и верно ведут вас к давней и некогда недостижимой цели — полной власти в стране. Вспомните, ведь еще совсем недавно вы совершенно не верили в то, что будете иметь в своих руках столько?

Давайте отмотаем время назад. У вас сохранилась в памяти вечеринка, когда в порыве алкогольной откровенности вы имели неосторожность признаться мне, что хотели бы иметь возможность попробовать порулить какой-нибудь «большой машиной», ну, хотя бы неким важным государственным ведомством? Вспоминайте же. Тогда внизу на лестничной клетке появилась женщина, ваша соседка снизу — жена Председателя КГБ. Да, именно так, с трепетом и нотками глубокого личного уважения шептали вы эти слова в тот момент. В ответ на это я показал вам лишь крохотную долю силы своего Контроля над заданным объектом и, если бы не ваше малодушие и жалось к соседке, даже несвоевременный с моей точки зрения приход кого-то, и досадная случайность не спасли бы ее.

Все с того самого момента было под моим контролем и контролем моих людей. Как только проявился человек, за которым идет странный и мощный энергетический шлейф, способный изменить ход, впрочем,…вам совершенно не важны и непонятны эти детали. Так вот, скажем проще — этот опасный для вас человек, мы сделали взрыв в общежитии, где он проживал. Человек не погиб, но я его аннулировал, а меж тем, напоминаю, именно он был способен изменить многое, если не все в этой стране, поскольку уж таков один из возможных сценариев его Судьбы.

Не затяни сцецслужбы тогда по всему миру свой «Аркан», мы бы все сделали для вас, Валентин Анатольевич, мягко и незаметно. Вы же видели нашу силу? Мы могли свободно изводить, издеваться над далеко не последним человеком в КГБ Михайловским, деморализуя его фанатичками бабушками, это ли не контроль? Но потом что-то где-то пошло не так.

Я не зря привел в пример вашу слабость, малодушие и жалость к супруге генерала Янушкевича. На пути к своей цели это непростительная роскошь — жалость к кому-либо. Не будь ее и других маленьких слабостей, не будь ошибок, все прошло бы тихо и спокойно. Сменились бы люди на постах и все.

До сих пор не могу понять только одного, как Ловчиц умудрился вернуться с того света? По сути, вся эта нынешняя резня в стране из-за него. Погиб бы тогда в автокатастрофе и все было иначе. Как здорово придавили Михайловского через родню? Где он? Даже в партизанах его не слышно, а все потому, что с ним обошлись без тени жалости, впрочем, как и с тем, чью жену взорвали в общежитии.

Знаете, — продолжил, близоруко морща нос Желязны, — для меня децентрализованный однажды объект уже не имеет серьезного веса. Мне все равно — это один эмоционально расстроенный человек, или даже целое государство. Для меня все это, если хотите, просто пластилин или сырая глина.

Сейчас, я утверждаю это с полной уверенностью: происходящее в стране — единственный способ лично для вас поймать волну и, как когда-то мечтали, «порулить большой машиной». Мечты сбываются, мой друг. Кстати, я ведь вас в самом начале нашего знакомства предупреждал, что нас будет ждать нешуточное сопротивление. Предупреждал?

Пристрек утвердительно кивнул.

— Прекрасно, — продолжил Желязны, — что ж тогда сейчас за «пожар»? Хотя, признаться, исчезновение Олсена и для меня полнейшая неожиданность, однако и это можно обернуть нам во благо. Да-да, не удивляйтесь. И появление «воскресшего» мистера Президента и пропажа этого киллера-писаки, для меня это четкий вектор одного направления, и по нему, немного позже, мы легко вычислим местонахождение их обоих, а с ними и верхушку сил сопротивления. Повторяю, все идет по плану, мистер Пристрек.

Страна у вас в руках. Армия сопливых мальчишек, благодаря нашим усилиям, разбрелась по домам. Они, конечно, думают, что это патриотический порыв в них сыграл такую роль. Ну-ну, пусть думают. В армии сейчас остались только преданные нам люди, которые в ближайшее время подпишут контракты и за хорошие деньги даже по сравнению с солдатами КВООН, они будут не то слово — преданы. Они станут целовать асфальт возле вашей резиденции.

Посмотрите сторонним взглядом на то, что уже сделано. В общественном мнении партизаны приравниваются к террористам. И это только вялыми усилиями СМИ. Совсем немногие жители страны считают их борцами за свободу. Чем это вам не показатель?

Поверьте, скоро сам народ нам их сдаст, всех до единого. Спросите почему? А ответ прост. Пресловутый особый менталитет белорусов разжеван чуть ли не до молекулярного уровня, он ясен и понятен. Людям нужен покой, мир и стабильность, к которой они привыкли, а партизаны в каждом репортаже по ТВ определяются как основной источник дестабилизации обстановки.

Скоро каждый ребенок будет знать, что не будь этих борцов за свободу, страна давно бы уже жила в мире и согласии. Это не в духе белорусов — искать правду через братоубийство. Да и кому она нужна сейчас, эта правда? А вот спокойная и размеренная жизнь им нужна, и народу плевать на то, кто «рулит» их лодкой: ловкий прощелыга, или религиозный фанатик, лишь бы скорее обратно в спокойное русло и больше никаких встрясок. Только это для них сейчас по-настоящему важно.

Послезавтра, согласно нашему плану, прибудут первые шестьдесят обещанных специалистов из команды «Ferry Noy». Запасов от продажи части акций добывающей «Леснин» компании, и нашей прежней, — Желязны криво улыбнулся, — аптечной и евангелистской деятельности вполне хватит на то, чтобы оплатить их работу. Несколько эшелонов из Леснинска нашим друзьям, и мы можем купить себе любую армию мира. Кстати, что касается наших аптечных дел, после того, как все разоблачающие документы по «Wind East» и деятельности Белорусской Евангелисткой Епархии были уничтожены, а разоблачители этого нашего маленького бизнеса уже не при делах, данные компании снова смогут начать трудиться на благо здоровья и обеспечения духовного единства людей.

Мне кажется, в качестве компенсации за тесное сотрудничество в области добычи «Леснина», всю долю прибыли от церквей и фармакологии теперь можно направить в ваш личный бюджет. У нас есть проверенные, очень надежные схемы, ведь вам понадобятся деньги и немалые. Да, и что касается самого «Леснина»: нужно, во что бы то ни стало, увести все векторы внимания от него. Пусть население бросается в религию, в войну, куда угодно! Вы понимаете, о чем я говорю? Плевать, если даже кто-то из них переходит на сторону партизан. В конце концов, чем больше недовольных будет нейтрализовано, тем меньше их останется, лишь бы никто из них не лез в Леснинск. Валентин Анатольевич, нам, во что бы то ни стало, до конца года надо отправить на Запад еще два эшелона сырья. Повторяю, два эшелона и все наши планы воплотятся в жизнь.

Мы с вами делаем большое дело. «Леснин» вернется обратно к вам с такими технологиями, что перевернет всю мировую индустрию! Нам только нужно будет немного подождать, и…не нервничать.

Что тут говорить, без огрехов, ошибок трудно обойтись. Было дело, и вы это помните, всё-всё, что мы задумали едва не рухнуло. Я уж начинал думать, что тут не обходится без сил извне, оказывающих, подобно мне помощь кому-то из наших соперников. Помните? Пришлось скормить КГБ уйму народу, чтобы удовлетворить их «аппетит» и пустить по ложному следу. Благо те, кто угодил в камеры, даже если очень захотят, ничего уже не расскажут и ни один детектор не определит заложенную в них Программу «молчания». А те, кого отправили к Праотцам и без моей Программы уже ничего из себя не представляют.

Кстати, я вам уже говорил о том, что совет Безопасности ООН принял решение о постоянном увеличении объемов поставок гуманитарной помощи? Так вот меня, как заместителя Председателя исполнительного комитета ООН и человека хорошо знакомого с ситуацией в Беларуси попросили помочь скорректировать эту деятельность. Теперь и вся гуманитарная помощь будет поставляться, и распределяться только через сеть евангелистских, ну и частично Правоверных церквей. Вот и заработает старая как мир схема. Люди получат религию, материальные блага и потянутся к спокойной и размеренной жизни.

Феликс встал, отодвинул кресло и медленно прошел за спину хозяина кабинета.

— Валентин Анатольевич, — задумчиво сказал он, — не смотря на то, что я вам все объяснил, мне кажется…, вас мучает еще какой-то вопрос. Я не достаточно развеял сомнения?

— Нет, — неопределенно ответил Пристрек. — С этим как раз все в порядке, тут другое. Мистер Желязны, час назад пришло сообщение, в небе над Речицей видели лаплан…

Уилкс постучал коричневым, испачканным йодом ногтем по табло. Как он и ожидал, показания дозиметра не изменились.

— Ну что там? — спросил МакМанамман, подходя к нему и раскладывая телескопическую антенну спутниковой связи.

— Тебе может не понравится это, — вздохнул Уилкс, поворачивая электронный улавливатель, — ты ведь не женат.

— Приятель, ты что-то путаешь. — МакМанамман вяло улыбнулся. — Со слов сержанта Дилоу, это новейший и самый классный дозиметр из всех существующих на земле. Мне может не понравится, только если он не обнаружит скопления полесских красавиц где-то поблизости. Мне так хочется…контакта, что я сам скоро буду фонить на уровне четвертого энергоблока Чернобыля.

Уилкс тяжко выдохнул:

— Все шутишь. На сколько мне известно, дозиметра сексуальной энергии пока не придумали, но если исходить из данных этого прибора, находясь в таком радиационном фоне еще какое-то время, вскоре ты даже рукой махнуть, как следует, не сможешь белорусским красавицам, которыми ты так грезишь…

— Билл, уж махнуть-то я смогу в любом случае.

— Сможешь, Стив, — не стал спорить Уилкс, — но только после этого рука у тебя отвалится.

МакМанамман нервно передернул плечами, вкрутил развернутую портативную антенну в радиостанцию и стал подключать кабель. Уилкс подал ему крохотный листок бумаги:

— Передай, Стиви. Это данные по всем четырем квадратам…

— Но ведь мы прочесали шесть?

— В последних двух уровень больше чуть ли не в два раза. Данные по ним на обратной стороне.

— Черте что, — выругался Стив и стал вызывать базу…

Уилкс подошел к «Хаммеру» и открыл дверь. Сбив ногой увесистый шмоток грязи с испачканной ступеньки, он сел на переднее сидение, достал блокнот и стал записывать:

«7 апреля.

Сегодня с МакМанноманом объехали еще шесть квадратов. Теперь, после показания дозиметра, как только я буду видеть цифры 18 или как в последних квадратах 22 и 28 у меня будет случаться нервный тик.

По инструкциям и я, и Стив, покатавшись столько времени в этом фоне, должны немедленно пройти многочисленные процедуры обеззараживания, а после сразу же убраться из этого ада на какой-нибудь остров и отдыхать там до конца своей недолгой жизни, восстанавливая утраченное, наверное, уже навсегда здоровье. Спасибо родителям, они нам дали его достаточно, поскольку чувствуем мы себя пока неплохо. Глядя на местные красоты, никогда не скажешь, что все эти «Легкие Европы» до самых корней отравлены радиацией на многие сотни лет. Страшно представить, какой неслышной и невидимой гадостью дышит наш Старый Свет. Хвала Всевышнему, все вы далеко отсюда, за океаном…»

Из-за машины появился Стив:

— Все черкаешь свои мемуары?

— Хочу законсервировать воспоминания.

— В таком случае оставь там место для свежей информации. База сообщила, что наша задача до конца недели добить оставшиеся двенадцать зон и еще, пришли наградные документы на нас. По-моему, Билл, сегодня есть двойной повод выпить?

— Почему двойной?

— А первый повод у нас с тобой самим господом прописан, для того, чтобы выводить из организма эту гадость. Сейчас поднажмем и… У наших новых знакомых связистов в этом богом забытом Су…, Сутик…?

— Судково.

— Как ты умудряешься запоминать эти дурацкие названия?

— Я же их записываю.

— Понятно, так вот у связистов в аккумуляторной стоит огромная бутыль местного «Самхона», а я, как истинный потомок шотландцев, просто обязан оценить и этот напиток, ведь уже сунул нос в бутылку, унюхал и, судя по запаху, это что-то особенное. Ребята клялись, что дождутся. Обещали просто незабываемые впечатления.

— Что ж, Мак, грузи радиостанцию, сматывай кабель и прыгай в седло нашего мустанга. Поспеши, мой друг, до точки что-то около дюжины миль, что если нас не станут ждать? Давай сегодня обеззаразимся как следует…

Ее называли по-разному: «Самхон» или даже «Сайгон». Между собой небольшая войсковая фляжка хлебной или сахарной белорусской водки домашнего приготовления чаще всего имела свободно конвертируемый ход под грозным названием «Zaraza». Увезти с собой в штаты такую флягу считалось престижным делом, это был самый ходовой трофей. Бойцы войск КВООН, откомандированные на юг Беларуси, хорошо были знакомы с этим горючим напитком. Солдаты, сержанты и офицеры, часто имеющие боевые столкновения с партизанами и охраняющие мобильные станции связи, топливные базы, полевые патрульные лагеря, ставили «Самхон» выше «дури» и виски.

Северная зона Полесья просто изобиловала отрядами бандитов сопротивления. Они с завидным постоянством атаковали непрошенных гостей, поэтому заслуженная после тяжелого боевого дня или дня затишья доза «Самхона» была прекрасным средством для снятия стресса.

Сегодняшний антистрессовый сеанс — пятая часть огромной стеклянной бутыли с домашней водкой к двум часам ночи погрузила компанию бойцов батальона специальной связи КВООН и примкнувших к ним Билла и Стива в противоположное, слабо депрессивное состояние. Электрический свет не зажигали. Сидели в полумраке пляшущих теней, получающих жизнь от круглых, словно яблоки парафиновых свечей, подаренных на память гостившими здесь недавно немцами из военно-геодезической разведки.

Стив ковырнул вилкой из тарелки клок капусты и, впихивая ее себе в широко разинутый рот, спьяну, почти все рассыпал по столу:

— Дьявол, — выругался МакМанамман, осторожно набирая навою порцию и уж эту вталкивая осторожно, будто пирог в духовой шкаф. — Билли…

— М, — отозвался Уилкс, державший тяжелую от хмеля голову руками, опираясь локтями на край стола.

— Ты понимаешь, зачем капусту,…как это они говорят,…квасить?

— М-м, — отрицательно промычал Билл.

— Вот мы, — смачно чавкая и набирая следующую порцию кислой капусты, возвестил новую тему для разговора Мак, — гонимся за свежим, а тут вот,…кислая, квашеная, с укропными семенами. А ведь я после первого раза блевал, как котенок. Парни, верите, я вначале блевал и от «Сайгона», и от капусты? А…, — так и не дождавшись от кого бы то ни было ответа, коротко выдохнул Стиви, — раньше…

Раньше, я был романтик Большой Войны, а сейчас, джентльмены, я не тот Мак, и новому Стиву, даже мыльные мясные консервы «Дядюшки Сэма» под эту кислятину идут, как самое свежее воскресное барбекю. Билл, а может быть я под действием радиации и этой капусты с «Сайгоном» уже сам становлюсь белорусом? Хы, — улыбнулся Стиви, понимая, что слегка загнул. — Джентльмены, — обратился он сразу ко всем присутствующим, развалившимся в разных позах на многочисленных железных кроватях, на которых под ватными, грязными матрацами были натянуты пружины, — что, вы говорите, тут было раньше, школа?

— Нет, Стиви, — отозвались из темноты, — тут было…ну, это… Когда дети еще до школы.

МакМанамман попытался рассмотреть говорившего, щурился, но вместо ожидаемого прозрения в его глазах наоборот все стало двоиться. Стив скорчил страшную рожу и с трудом встал:

— А пошли посмотрим? — весело предложил он.

— К черту Мак, — ответили из угла. — Даже из уважения к твоему тезке и однофамильцу, игравшему некогда за «Манчестер Юнайтед», лично я не пойду. Боюсь ноги переломать на лестнице. Иди, если хочешь, один…

— Нет, Эдд, — не дал ему договорить, рыжий великан Робер, сидящий напротив, и листающий какую-то старую толстую книгу, — днем посмотрим. Сейчас не надо. Столько комнат, да и караул сделает предупреждение за то, что бродим тут по зданию, как призраки.

— А что ему и Биллу за проблема — много комнат? — хмыкнули из угла. — Это же «химики»! Это отчаянные ребята, они ничего не боятся.

На эту реплику поднял голову даже уже начинающий засыпать Билл.

— А ведь и правда, — разродился, как видно, давно уже мучающим его вопросом Рыжий, — Билли, вам что, не страшно там, или терять нечего?

Уилкс округлил глаза, а МакМанамман окинул всех взглядом полным непонимания:

— Парни, как вас понимать? Если вы про то, что награды нам достались за «просто так», я хочу заметить, что мы с Биллом мотаемся по здешним лесам с декабря месяца…

— О том и речь, — прохрипел тихим басом темнокожий здоровяк Сэдли, подходя к столу и прикладываясь к пузатой стеклянной банке с водой. Его острый кадык мощно задвигался, отмеряя большие порции желанной влаги. — Мы давно хотели спросить, — продолжил он, возвращая на место банку, — как вам это удается? Ни я, ни Эд, ни Робер, никто! и носа не сунет в лес хоть с самим Рембо, а вы катаетесь вдвоем и все вам нипочем.

Стив непонимающе потянул уголки губ вниз и в противовес этому поползли вверх его брови, но смолчал. Билл же бросил сонный взгляд на боевого друга и понял, что тот так ничего и не ответит.

— Ни меня, ни Стиви, — начал он, — не меняют и не сменят здесь еще долго. И не потому, что сам господь водит нас за руки по этим кривым дорогам и вонючим болотам. Первые же замеры радиации в наших секторах дали понять начальству — в такой запредельный фон больше никто не полезет, вот они и подумали: «А пусть тогда эти двое вообще все замеряют к югу от Жицковишь (имеются ввиду Житковичи), а после отправим их домой, в госпиталь, сдыхать, к чертям собачьим, разлагаясь и разваливаясь на части, словно старый «Додж» на заднем дворе у Энтони Фокса.

Господа, говорю вам, как друзьям, в десяти милях отсюда стоит такой фон, что невольно задумаешься о…, — Билл вжал свое лицо в ладони и стал с усилием растирать его. — Чего там бояться? Какие партизаны туда полезут прятаться или жить? Они же не идиоты! Им никто не прикажет лезть в эти чертовы сектора. Вы говорите — мы не боимся?

Лично я боюсь. Бесценный божий дар, джентльмены — жизнь и все свое здоровье по чьей-то злой воле я оставлю здесь. Там, влесу есть много времени для размышлений и вот я подума: ведь такого просто не может быть! Не мог я родиться только для того, чтобы напитаться этой чертовой радиацией и сдохнуть в страшных муках. Я, конечно, далеко не ангел, но и не нагрешил еще в этой жизни настолько, чтобы в скором времени терпеть перед смертью такое.

— А я ничего не боюсь, — все больше заряжаясь непонятной пьяной бравадой, заявил Стив. — Партизан там и правда нет, а радиация? Лично мне она не доставляет никаких неудобств.

— Тем, кто здесь живет, — не дал ему договорить Сэдли, — она тоже их не доставляла, пока у них не стали рождаться двухголовые дети.

МакМанамман засмеялся:

— Сэдли, а ты видел хотя бы раз здесь двухголового?

— Ха-ха-ха! — низким, глубоким басом, взорвался Робер и протянул Уилксу раскрытую книгу. — Вот тебе примерчик. Это, как видно их сказки, Билл…

На раскрытой странице красовался красочный рисунок трехголового, зеленого дракона и стоящего перед ним крошечного парня с мечом.

— Так-то, Билли, — хлопнул Уилкса по плечу, Робер. — Местных не удивишь трехголовыми. У них, вон, и сказки про это есть. Уже заранее, как видно знали.

Робер затянул потуже ремень, расстегнул кобуру и, убедившись в том, что пистолет на месте, стал натягивать форменную куртку:

— Идем, Стиви, на свежий воздух, салютовать Америке. Кто с нами?

Практически все отделение связистов изъявило желание выйти прогуляться. Всем нужно было стряхнуть тяжкий груз депрессии, наступившего вследствие крепкой пьянки. Робер связался по рации со всеми четырьмя постами вокруг здания и предупредил их о том, что свободные от службы бойцы выйдут на прогулку. Постовые были недовольны, зная, что за демаскирующий салют ожидает окрестности, однако не стали перечить команде, в которой практически все были офицерами.

Апрельская ночь дышала прохладой. Пар, вылетающий из разгоряченных спиртным тел говорил о том, что температура близка к нулю по Цельсию. Пьяная компания рассыпалась по близлежащим, куцым кустам, с одной только целью — уменьшить количество жидкости в мочевых пузырях. Когда же веселое журчание, сопровождаемое преисполненными удовольствия возгласами, закончилось, мужчины снова собрались у входа.

Темнокожий здоровяк Сэдли принес полупустой деревянный ящик из-под патронов и, довольно крякнув, поставил его на плиточной бетонной дорожке:

— Ну что, кто сегодня начнет?

— Что это? — поинтересовался Уилкс у Роббера.

— Это, — по-дружески обняв Билла, пояснил тот, — салют Родине.

— И что сейчас будет?

— Салют, Билл, настоящий салют, смотри…

Роббер вышел вперед и поклонился присутствующим, а те ответили ему аплодисментами. Он открыл ящик и достал оттуда шашку осветительного патрона.

— Ты слышишь меня? Ты скучаешь по мне мой безбашенный штат Вирджиния?! — крикнул Роббер. — Салют тебе и салют Америке! — Он выстрелил в ночное небо под дикий вой и улюлюканье окружающих.

Яркий свет залил черное, холодное небо, в одну секунду заставив отрезветь всех наблюдающих за салютом. Высоко над землей, прямо над ними беззвучно и медленно плыл огромный черный диск. Он не имел ни единого огонька и мог бы казаться просто фантазией подвыпивших вояк, если бы не две очереди трассирующих пуль, выпущенных по нему солдатами на постах. Они, как видно, тоже видели НЛО и, не зная, как им реагировать на подобное, просто открыли огонь.

Диск загудел, словно мощный электрический трансформатор и резко стартовав, исчез в холодном мраке ночи.

— Лаплан? — Желязны побледнел. — Значит, комендантская рота, тогда под Леснинском на самом деле видела его взлет, — Феликс подошел к окну, — и это не плод их фантазии, дабы списать на что-то неудачу в задержании человека, выкравшего документацию. Что ж,…у них есть лаплан. Черт побери, должны же они его где-то прятать?

— Я распорядился найти и прочесать все ангары заброшенных военных городков и баз, благо список их и точные координаты имеются. Гунич отрядил на это дело по два батальона СОЛОДа в каждой области, моторизировал и вооружил их как надо. Сорок минут назад они начали операцию. Если не сильно помешают партизаны…

— Партизаны?! Ваш Гунич, уж простите, Валентин Анатольевич, просто профан, если до сих пор с таким аппаратом не смог найти базы «Бацькаўшчыны» и «Ваўкоў». Такие большие формирования нелегко спрятать. Но, — Желязны отвел взгляд от окна и, повернувшись, продолжил, — меня сейчас больше беспокоят некие «дедушки», иногда входящие в контакт с вашими подчиненными.

— Зеленько рассказал?

— Да, Валентин Анатольевич, вынужден был рассказать. Мне и спрашивать не нужно. Я запечатлел в памяти след энергетического поля, оставшегося в мозгу мистера Зеленько после контакта со «стариком». Что ж, теперь выбирайте, или вы расскажете мне все, что знаете об этом, или мне придется неким насильственным способом войти и в ваше подсознание и все прочесть самому? Знаете, подобные вещи отнимают очень много сил и отвлекают от концентрации сознания. Мне бы не хотелось сейчас отвлекаться, слишком много сегодня прорисовалось отрицательных векторов информации. Итак…

— Это происходит, — доверительным тоном, будто рассказывал врачу о курортном романе, приведшем к гонорее, начал повествовать Пристрек, — со многими, вернее с некоторыми. Это странно, загадочно, пугающе. Эти дедушки появляются из ниоткуда и пропадают безследно, поучая, наставляя, а порой просто ругая тех, с кем разговаривают.

— И что? — Феликс болезненно скорчил физиономию, и стал массировать занывшие суставы рук.

Это заставило Пристрека прерваться.

— Что случилось, мистер Желязны?

Феликс недовольно откашлялся:

— Давние болячки. Можете считать это «подарком» из какой-то из моих прошлых жизней. Это у меня…с детства. Чуть посильнее психологическая или физическая нагрузка, и любая рука запросто может выскочить из сустава. Все бы ничего, так они еще и ноют в определенные периоды времени.

— Может, врача?

— Я снабдил Зеленько нужными адресами и номерами телефонов моих знакомых белорусских светил медицины. Вы не отвлекайтесь…

— Так вот, — Пристрек, выражая нервоз, стал комкать в руках бумажную салфетку, — становится страшно, стоит только представить Силы, которые за ними стоят.

— Хм, — криво ухмыльнулся Желязны, — вам страшно? А пробовали вы хотя бы предположить, что за ними вообще никто не стоит?

Глава 3

Бог мой, маки. Целое поле маков. Горы будто сошли с ума. Ранее серые, безжизненные, неприглядные, ныне щедро светились влево голубым, вправо розово-фиолетовым, а в центре кроваво красным. И везде сочно, нежно и жизнеутверждающе проявлялась зелень. Да разве глядя на все это великолепие могут возникать некие ассоциации с опиумом и наркодилерами? Верно — нет.

Впрочем, и то, что поля цветущих маков не так безопасны тоже было видно невооруженным глазом. У самого края этого красного озера, в том месте, где оно обрывалось у пропасти, лежал черный, полуразложившийся труп мелкого животного. В другое время в скудных пищей горах Ирана его мясо не залежалось бы, став лакомством для кружащихся в высоте птиц, а так даже они не рисковали приближаться в этот утренний час к росным маковым полям. Смердящий комок шерсти, чернел, будто напоминание всем − в этом райском месте легко уснуть, но очень трудно проснуться…

Краем макового поля шел человек. Горная тропа спускалась вниз и уходила под острый выступ. Отвалившись тысячи лет назад от скалы, он нависал, как застывший на полпути, огромный, окаменевший шлагбаум.

Путник остановился. Что-то привлекло его внимание. Сделав несколько шагов к основанию каменного «зуба», он вдруг согнулся и стал рассматривать цветы. Без сомнения, любой из его земляков, которому так же бы довелось обратить на них внимание, посчитал их не более чем странными, синими гвоздиками, но он, Асид Фарахани, закончивший в 1989 году закрытую кафедру Ленинградского «Военмеха» имени Устинова точно знал: эти цветы растут в России и называются «васильки».

«Надо же…, — рассуждал, умиляясь увиденному ныне уже не студент, а главный военный советник Президента, — как они сюда попали? Кто знает, а может быть, они растут и в наших краях, просто я никогда не обращал на них внимания?»

И в самом деле, в неспокойной стране, где сошлись интересы многих сильных мира сего ему, человеку, ответственному за все секреты обороны Ирана, есть ли время бродить в полях и отыскивать какие-то васильки?

Воспоминания о молодости подхватили искры его памяти, и со свежим горным ветром и унесли в холодный, суетливый город, где он когда-то провел пять самых ярких лет своей жизни. Осторожно огладив ладонью покачивающиеся на ветру цветы, Асид вздохнул. Черт побери, ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться в ужасный мороз, постоянную сырость, к вечно пьющим алкоголь и никогда не унывающим друзьям, к прелестным, открытым до умопомрачения девушкам, туда, где все было так спокойно, и так мирно.

Вспомнилась и преддипломная практика на военном заводе в Витебске. Вот же! Вот, где он видел эти васильки! Там. Так и есть. Тогда вместо ожидаемого погружения в высочайшие технологии военного производства их, иностранных студентов «Военмеха», как было сказано: «в качестве поощрения», отправили помогать убирать хлеб в место, название которого уже давно вылетело из головы господина Фарахани.

Целый месяц непрерывного, кипящего счастья. Сады благоухали зеленью, поля желтели созревшим хлебом, леса, будто не замечая щедрого августовского солнца, были все так же свежи. Они работали на просушке зерна, свозили в огромные сараи сено, купались в холодной, но такой тихой реке… А как он любил Аню. О, Боги всех Небес и поднебесной, как же он тогда любил!

Она училась на педагога и тоже, как и они, военные инженеры, со своими сокурсницами была откомандирована на уборку. Как потом узнал Асид, эти работы были обычным делом для всех студентов в СССР, но для его молодого и открытого сердца в то время эта поездка явилась просто каким-то божественным промыслом.

Род Фарахани уходил своими корнями к Дартам, он был Калаши¹, а потому имел непривычные на его родине глаза глубокого, голубого цвета, но что был их цвет в сравнении с синими, словно озерная вода глазами Ани? Она казалась ему нереальной, инопланетянкой или даже божеством. Асид — потомок знатного Рода и от рождения имел сердце льва, но в то время, скромная улыбка девушки из Белой России заставляла его быть скромным, несмелым ягненком и постоянно молчать, краснея в ее присутствии.

За недолгое время «практики» он сумел полюбить всем сердцем, но так и не нашел времени признаться Ане в своих чувствах. Потом была защита диплома. Как-то все закрутилось, завертелось…

Теперь ему тридцать шесть. Он наполовину седой, весьма уважаемый в стране человек, заботливый отец, горячо любимый муж, но сейчас стоит на коленях у нависающей над тропинкой скалы, рассматривая синие, неведомо откуда взявшиеся тут северные цветы. Смешно.

Опомнившись, он поднялся. Сверху по откосу все так же колыхались маки, светились весенней зеленью цветущие горы. В этом безлюдном клочке мира царили мир и красота. Совершенно не верилось, что где-то эту благодатную землю обжигает пламя тлеющей войны, и что вокруг границ рыскают те, кто в состоянии еще долгие годы разжигать ее разрушительный огонь.

Нужно было идти. Фарахани вздохнул и широко зашагал вниз по изгибающейся каменной тропе. Вскоре вдали показались хорошо знакомые ему отвесные стены с чернеющими окнами древнего храма Митры. И вдруг внизу из-за скалы навстречу ему появился Хосров-мирза. Почтенный, седовласый старец тоже заметил гостя и издалека, жестом попросил того подождать на месте, не спускаясь к храму. Асид не мог ослушаться своего Учителя. Он терпеливо дождался, когда Жрец поднимется наверх и поприветствовал его:

— Мир Роду твоему, — мягко прошелестел в ответ слабым голосом старец. — Это даже хорошо, что ты задержался здесь, наверху. Поговорим у тропы, а лучше…, — мирза указал своим почерневшим от времени посохом на площадку, что располагалась в десяти шагах выше, — там. Присядем на камушек…

Они поднялись. В тени природной ниши было заметно холоднее. В этот уголок за отвесным каменным уступом весна еще не добралась. Асид, понимая, что кровь старика не столь горяча, не стал откладывать в долгий ящик намеченный разговор:

— Учитель, отец сказал, что ты хотел меня видеть?

— Да, — будто нехотя ответил Хосров-мирза, — так и есть. Мне нужно было тебя увидеть. Догадываюсь, Асид, чего тебе стоит выбраться вот так: куда-то, посидеть, одному, без охраны. Знаю, Он ценит тебя и неохотно отпускает. Но, слава Всевышнему, я позвал, и ты услышал, пришел, а это значит, что ты так и остался отзывчивым и добрым человеком.

Фарахани в ответ только вздохнул, будто говоря: «Нет, я уже далеко не такой», но вслух произнес:

— Что тебя безпокоит, почтенный? Чем я могу тебе помочь?

Хосров-мирза беззвучно пожевал сухими губами, отчего-то не решаясь начать разговор:

— Мы долго не виделись, — наконец, произнес он, — года три?

— Пять…

–…давно, — с сожалением продолжил старец, — и все это время я мало о тебе слышал. Наверняка, это Он делает так, намеренно, чтобы о тебе зря не судачили? Ты Его меч, последний рубеж, Его трон. Знаю, будет после него другой и тот тебя не обидит, ведь все они без тебя беззащитны. У меня есть просьба, Асид, — наконец, перешел к делу Учитель, — просьба странная, непростая…

— Что нужно тебе, Хосров-мирза?

— Ты знаешь тюрьму «Абу-Грейб» в Ираке?

— Знаю. Это самое гиблое место на всей земле. Там теперь прячут…много разных секретов.

Старик огладил бороду и тяжело произнес:

— Вот об одном из них я и хочу поговорить.

Фарахани задержал дыхание. Отказать в просьбе Учителю он не мог, но и вникать в сферы, не имеющие отношения к обороне страны, ему не очень-то хотелось. Его узкая стезя лишь военные технологии, а тут…

— «Абу-Грейб», — уклончиво ответил он, — не входит в мои интересы, интересы обороны. Скажу больше, ходят слухи, что сейчас у них там сидят только политические. Как оно на самом деле, толком не знает никто. Казематы этой тюрьмы отстроены еще в древности, поэтому сложно сказать, кто и где в них томится? Знаю только одно: в самых глубоких норах сидят не только местные неугодные. Правительство Ирака, даже сдавая в аренду камеры этой душегубки, умудряется получать немалую прибыль. Только не спрашивай, Учитель, откуда я это знаю.

— Я и не спрашиваю, — едва заметно улыбнулся мирза, — хотя мне о том тоже кое-что известно: там достаточно и наших с тобой соотечественников, и европейцев.

И снова пришлось Фарахани сделать паузу. Как он не остерегался этого, а разговор все же выворачивало именно в то русло, куда совсем не хотелось бы. Ходить «вокруг» да «около» не имело смысла, пора было переходить к делу:

— Что за интерес может быть у Жрецов Храма Митры в «Абу-Грейб»?

Мирза, погруженный в глубокие мысли, уложил свой посох поперек колен:

— Мой дорогой Асид, — начал он, — тебе хорошо известно, что вне зависимости от того, какие Боги покровительствуют людям, все Жрецы питают свои Знания из одного места. Оно не в Небесах и не в Земле, но в то же время оно и там, и там. А еще в воде, и в каждом камне, а также в огне и ветре. «Это» столь велико и безгранично, что даже то, что определено людьми, как космос, лишь пылинка по сравнению с этим.

Ты так же прекрасно знаешь, что есть события и люди, которые в силу разных причин связаны напрямую с тем волшебным Хранилищем. Они находятся вне нашего земного понимания, хотя и живут рядом с нами. Сами Боги выводят их за рамки нашей обыденности по известным только им, небесным причинам. Вот и выходит, что если даже такой человек плюет тебе в лицо, то это угодно Богам. Его можно убить, оскорбившись таким недобрым поступком, но, как известно: «даже убив хозяина, ты уже никогда не сотрешь его плевка».

…В «Абу-Грейб» сидит белый человек. Их там много, но этот — особый. В нашем мире, и в другом он пережил столько, что хватило бы на целый большой город. Сами Небеса грели этот котел, ждали, чтобы он закипел. И вот теперь он готов.

За этим человеком пришел Авега. Повторюсь, не нам судить: что за промысел в этом, что наречено этому человеку сделать, но именно нам нужно помочь снять этот «котел» с огня. Здесь начало его нового пути…

Фарахани встал. Выглядело это так, будто он хотел тут же броситься бежать. Его и без того не избалованные теплом руки побелели, стали влажными. Мысли толкались в его голове, словно бараны возле ручья. Давно ему не приходилось переживать ничего подобного.

— Я, — все еще пребывая в глубокой задумчивости, наконец, произнес он, — отвечаю за обороноспособность нашей страны и по определению не могу приказать напасть на соседей, так что вариант штурма отпадает. Моих личных сил едва ли хватит даже на то, чтобы войти на территорию Ирака, не то что бы добраться до этой тюрьмы. Подкуп? Исключено. Все всплывет и что тогда?…Почтенный, как мне тебе помочь, и кто такой этот авега?

Учитель, в противовес Асиду был спокоен:

— Авега? Это Странник, выполняющий особые поручения древних Хранителей нашей Земли, но разговор не о нем. Скажи,…ты можешь вооружить небольшой отряд наших людей?

— Ваших?

— А что тебя так удивляет?

— Это же против…всех принципов Храма?

— Почему? Небеса просят.

И тут, надо признать, что долгое время опиравшийся в своей нынешней жизни на материальное, явное Асид ясно ощутил, что отвык от подобных определений. Советник Президента просто выпучил глаза:

— Небеса? Это они просят вооружить небольшой отряд и перейти границу?

— Нет, — спокойно ответил Учитель, — они просят лишь помочь, а это уж я сам для себя думаю, как это правильнее сделать. У нас есть люди, которые фанатичны в своей вере. Они безропотно согласны делать то, что им скажут. Быть фанатиком плохо, но и переделать этих людей уже невозможно. Почему бы тогда не использовать во благо их неправедное рвение?

Границу с Ираком перейти просто. Сам знаешь, если захотеть, можно и на танках проехать. Просто, кому это надо — ездить на танках в это обустроенное американцами иракское Пекло? А что до остального, то моя дочь сделает так, что все вокруг снова спишут все на «Аль-Ка́иду». Но, про это тебе уже не нужно знать, то, как говорится, наше семейное дело. Скажи, ты поможешь нам с оружием?

Военный советник Мохаммада Хатами² почувствовал, как ранее прорастающее зернышко сомнений стало доставлять ему уже и физические неудобства. В районе солнечного сплетения что-то неприятно покалывало. Фарахани был многим обязан Учителю. Да что там многим — всем! Когда еще могло быть такое: представитель бедной, крохотной, всегда гонимой народности Калаши является советником самого Президента? Кстати, и сам глава государства в неоплаченном долгу перед Хосров-мирза за спасение здоровья своего младшего сына. Дело тогда было сложное, это ведь не отпрыск какого-нибудь лавочника. Помнится, никто не рисковал, а Жрецы Храма, отозвавшись на просьбу Асида, выходили малыша, и избавили его от тяжкого недуга.

Попроси Учитель за то обить золотом скалы, что являются стенами Храма Митры, Хатами не поколебавшись сделал бы это, но вот вооружить отряд? Как объяснить ему, зачем это мирзе? Сказать: «к Хосров-мирзе пришел откуда-то Авега — нам теперь надо, дабы не противиться воле Богов, взять приступом «Абу-Грейб»»? А если об этом просочится информация? Скоро же выборы…

— Трудно тебе, — видя терзания ученика, вздохнул старик. — Слишком уж твердо на земле стоишь. Ты еще помнишь сказку о каменных людях?

Фарахани отрицательно покачал головой.

— Плохо, Асид. И это тоже говорит о твоей земной привязанности. Мы с тобой Калаши. Наши Предки жили в этих местах еще до того, как пришли сюда люди с темной кожей. Родство нашего народа с Богами известно даже им, отсюда и постоянная неприязнь к нам нынешних правителей. Время стерло грани Родов, и вся разница между нами и ими теперь лишь в том, что они молятся на Пророков, а мы смотрим выше и по-прежнему славим Богов, ведь это наши Предки.

Предания, легенды и сказки нашего народа хранят Мудрость самой Земли и плохо, если ты не помнишь их. Не гневайся на меня, но скажу, как есть: если не сохранились сказки наших Предков в тебе, то и разума Небесного не сошло тогда на тебя достаточно. А что касается каменных людей, послушай, напомню. Лишним для тебя это не будет:

…Случилось это в те времена, когда лун у Земли было во множестве, и даже Хорс бродил по Небесам вместе со своими двумя братьями. Как-то заметили Боги, что рядом с их светлыми ликами пустует плодородная, жирная Земля и решили заселить ее. Неисчислимое время прошло с тех пор, как каждый из них с честью прошел испытание в нашем, явном, или скажем иначе — проявленном мире, а потому самим заселяться на эту Землю им было без надобности. Они отправили сюда своих молодых родичей, тех, кому как раз подошел срок для познания мира явного, как теперь говорят, материального.

Боги огромны, безпредельны, и родичи их так же не малы. Сам посуди, разве можно сравнить безконечность Небес, где всем им хватает места и скромные рамки нашего бытия?

Сотни и сотни раз уменьшались молодые Боги, а все равно были велики и не плотны. И снова многократно они продолжали делать себя все меньше, каждый раз отбрасывая разные измерения и познания, которые, на их взгляд, не очень-то и нужны им были на земле.

Вскоре, понимая, что отброшенная часть Небесных Знаний начинает делать их уязвимыми, Небесные жители перестали избавляться от Небесных свойств, решив просто становиться плотнее, приближаясь этим к состоянию всего земного.

Но тут старшие Боги, Вышние, по-прежнему имеющие в отличие от молодых полную Вселенскую Мудрость, возмутились. В явном мире есть грань. Раз за разом уплотняясь, можно достичь сжатости представителей Темных миров, где царит Вселенское невежество и беспорядок! Пасть до этих границ могут и Боги, но выбраться обратно оттуда даже им почти невозможно, они станут дайвами, демонами.

Тогда, дабы не пали их родичи до состояния костности Темного мира, Вышние Боги превратили своих сжавшихся посланников в великанов. И все равно, даже в этом состоянии набираться опыта этого, проявленного мира им было сложно. Головы этих титанов по-прежнему были за облаками, в Небесах, и они понятия не имели о том, что происходит на Земле.

Наступило время, когда пришлось молодым Богам отказаться от высоких Небесных помыслов. Казалось бы, что тут такого? Они все равно потомки Богов, полны Небесных Знаний, хоть и лишились большой их части в угоду приобретения жизненного опыта. И, поскольку они все равно были огромны, Вышние Боги установили им условия: чтобы оставаться в ранге Богов на Земле, им нужно было постоянно быть в движении, в созидании, в труде, в творчестве. Если же кто-то начинал грешить бездельем и застывал на месте, его ноги, а потом и все тело начинало превращаться в камень — самое плотное из земного, за которым начинается Тьма кромешная и невежество.

Тысячи и тысячи лет молодые Боги трудились, возделывая Землю, но вертясь в своих заботах здесь, под облаками, они все реже смотрели в Небеса. Позже, чтобы разгрузить себя немного, они создали себе в помощь людей. Их маленькие помощники тоже вмещали в себе все то, что есть и в Богах, но, будучи намного меньше великанов, они еще реже, чем их светлые создатели витали мыслями в заоблачные дали.

Со временем, отойдя от утомительных земных трудов, все Боги предались творчеству, оставляя заботы о Земле своим помощникам — человечеству. Затем, один за другим через многие века Боги стали забывать и о творчестве, считая, что ничего страшного нет в том, чтобы быть каменными Богами, почитаемыми людьми. Именно так на Земле и появились высокие горы.

Посмотри, сколько их? Ты читал о каменных людях возле монастыря Монсеррат в Испании? А на острове Пасхи? Впрочем, когда тебе? Ты уже крепко стоишь на земле, Асид, ты, как некогда посланные на Землю Боги — каменеешь…

А ведь люди ближе к границе Тьмы невежества, чем великаны. Хоть мы и потомки Богов, но если и мы перестаем быть подвижными, останавливаемся в своем развитии — костенеем, превращаемся в камни, катимся в тьму невежества. Недаром же те люди, кто мало двигается, на самом деле становятся сидячими, больными, невзрачными кожаными мешками. Ты обучался в Храме, знаешь обо всем этом! Или ты считаешь, что познания в области энергообеспечения трехэтажного особняка с бассейном тебе куда-как важнее? А к этому еще и знание прекрасных, высокотехнологичных систем для массового убийства людей? Знание цен на них? Ты не думал о том, что цена на убийство всегда одинакова?

— Учитель! — воскликнул, раздосадованный упреками господин Фарахадани, — ты…, ты не можешь так говорить!

— Почему?

— Ты ведь сам просишь оружие для захвата «Абу-Грейб»? Ну не пойдут же твои люди продавать там мандарины? Они пойдут убивать!

— Да, — спокойно ответил Хосров-мирза, — это будет схватка закостеневших против закостеневших. Это не приносящие плодов созидания или творчества «деревья», растущие в людском саду. Но разговор не о том, Асид. Я хорошо тебя понимаю. Ты достиг большого уважения, положения не ради того, чтобы разрушить все это в угоду просьбе старого, выжившего из ума Учителя. Не кари себя. Будем считать, что я спросил у твоего отца, а ты просто не смог найти возможности приехать, и мы с тобой не встречались. Наверное, ты прав, можно попробовать и не штурмовать. Мы спасем белого человека без крови…

С этими словами Хосров-мирза встал и, не прощаясь, зашагал к Храму. С тяжелым сердцем смотрел ему вслед господин Фарахадани. Он прекрасно знал, как хорошо охраняется американцами та самая тюрьма…

Три камеры западном крыле тюрьмы «Абу-Грейб» состояли на особом положении. В той, что помещалась в самом закутке, содержали местного старожила: худого, как мумия старика, заросшего грязной, курчавой бородой. Каким-то чудом он продержался в этом аду уже два года и потому имел право на некие привилегии.

Справа от него, в двух соседних каменных мешках обитали соответственно: появившийся всего три недели назад светловолосый парень и, ближе к выходу, дальний родственник самого Саддама, фрукт ценный, важный, которого по какой-то причине пока содержали без допросов и пыток.

Все обитатели этого «привилегированного» места дважды в день получали пищу и раз в неделю таз с водой на помывку. Исходя из простого чувства самосохранения, эти VIP заключенные старались никак себя не проявлять в глазах конвоя. В окружающих же их камерах и коридорах на протяжении суток творилось что-то невообразимое.

К примеру, накануне ночью не спало все крыло. Солдаты устроили ставшие у них в последнее время популярными скачки на заключенных. Натуральные скачки, верхом! К полуночи один из «рысаков» не выдержал заданного темпа, сбросил седока и, забившись в угол привилегированных камер, принялся барабанить в дверь старика. Тот был так возмущен, что стал греметь в ответ, а еще и орать. Никто из солдат не понял ни слова из его воплей, но «коня» тут же уволокли, а старика от крупных неприятностей спасло только «охранное слово» начальства, и то, что в нем вдруг опознали пусть и грязного, но белокожего.

Само собой, любое «проявление себя» не могло сойти с рук никому из заключенных. Трогать содержащихся в этих «VIP» камерах было строго запрещено, однако в этот раз в воспитательных целях к старику снова были приняты карательные меры: пол в его одиночке залили водой по щиколотку и силами других заключенных притащили из коридора и размешали по всей плоскости небольшого квадратного помещения несколько ведер грязи. Матрац, дабы не портить тюремное имущество, предусмотрительно вынесли.

Дедушке было предложено лечь в жижу и плавать. Фотографировать персонажей «особых» камер запрещалось, и уж этой-то части запрета нарушать не стали; наслаждались зрелищем просто так, в удовольствие.

За два года подобный «заплыв» старик испробовал на себе уже неоднократно. Но что это за кара, если и за меньшую провинность любого из его соседей могли изнасиловать, нарисовав на спине голую женщину? А еще запросто провести общий сеанс урино-душа, или заставить вылавливать свою еду из собачьей миски. Безобидные же развлечения типа вчерашних ночных «скачек» были и вовсе делом обыденным.

Хочется солдатам эротического видео, они заставляют двух заключенных ласкать друг друга, а потом еще и совокупляться, и все это под общий гогот фиксируют это на видео. Утром отснятые ролики показывают сменяющим, как констатацию проявления пика собственной креативной мысли за прошедшие сутки…

Что же касаемо сегодняшнего наказания дедушки, то к утру, вдоволь наползавшись в теплой жиже, он прислонился к стене и забылся. Вдруг дверь его камеры открылась. На пороге стоял какой-то пожилой гражданин. В бордовом демисезонном пальто советского покроя, в серых портках, заправленных в анучи и в лаптях!

Глава 4

Косо глянув на грязное существо у стены, седой гость схватил в жменю свою густую бороду и с глухим рыком, глухо выдохнул в нее:

— Упф-ф-ф-ф. Хадзем адсюль,…дыхаць няма чым.

Иван Сергеевич не поверил своим ушам! Он не слышал родного языка, как казалось, целую вечность. Допрашивали его всегда по-русски, да и допрашивали-то последний раз,…когда же это было? Календаря нет, часов нет. В опросном листе, где он ставил свою подпись, значилась дата 19 марта 2005 года, но сколько времени прошло с тех пор, Ловчиц не знал.

Память метнула в трепещущее сознание сочной зеленью белорусского леса и перед глазами Ивана Сергеевича поплыли салатовые круги. «Неужели я схожу с ума? — судорожно думал он. — Ведь подобные дедушки появлялись возле Леснинска в прошлой, наверное, приснившейся мне жизни! Началось, — заключил про себя Ловчиц, — галлюцинации. Не-е-е-ет, держаться!»

Меж тем привидевшийся ему дед и не думал исчезать. Он терпеливо дождался, когда Иван Сергеевич оторвет свою пятую точку от скользкого пола, подползет к нему на четвереньках и начнет осторожно ощупывать его пальто.

— Идем, — повторил дед уже по-русски, убирая руку от бороды.

Пленник, испугавшись чего-то, дернулся. Неуверенно поднявшись, он вытянул шею и стал заглядывать за спину пришлого. Иван Сергеевич силился рассмотреть в коридоре хоть кого-то из солдат. Они и в самом деле были там. Весело разговаривали где-то в глубине, гремели посудой, но никак не реагировали на то, что его камера была открыта.

— Крэпка ж цябе змардавалі, — тяжко выдохнул пожилой пришелец, — родную мову ўжо не разумееш? А русский язык? Ты меня понимаешь?

Ловчиц кивнул.

— Яны нас не ўбачаць,…не увидят, — перескакивая с одного языка на другой, твердо заверил посетитель. — Пока их немного, я смогу отвести глаза, но если прибавится еще три-четыре человека, мне будет трудно это сделать. Только не говори ничего вслух, они тебя услышат…

Иван Сергеевич в сотый раз «прощупал» взглядом лицо деда и вдруг испугался. А старичок-то, даже не открывал рот! Голос его звучал прямо в голове Ловчица, причем звучал на обоих языках, но как, черт подери, это могло быть?! «М-да, — горько думалось обескураженному пленнику, — похоже меня на самом деле здесь хорошо отделали…»

Меж тем его странный гость, ничуть не чураясь корявых рук заключенного, взял его, словно маленького ребенка за пальцы:

— Так и дзяржыся, — тихо сказал он, — пойдзем на волю. Не разумееш?…Не смотри, что в коридорах полно народу, они нас не будут видеть, могут только услышать, поэтому и идти, и делать все надо очень тихо. Там сейчас шумят. Кашлять и чихать нельзя, а так, пока они уверены, что все здесь под их полным контролем, нам бояться нечего. Ты понимаешь мои слова? Сделаешь все, как я прошу?

Ловчиц, уразумев, наконец, что дед не привидение, покорился. Они прошли темным коридором к хорошо освещенной площадке, находящейся на стыке двух крыльев межкамерных проходов. Слева шестеро солдат, шумно обсуждая что-то, смотрели ТВ. Дед даже не удосужился повернуть голову в их сторону, шагал так уверенно, будто и он, и его спутник находились от охраны по другую сторону экрана.

По всему пути следования до выхода они останавливались только у решеток, ждали, когда кто-то, переходя из секции в секцию, откроет переход. Дверь открывалась, солдат застывал, как замороженный, они проходили, и шли дальше. Так было и у последних ворот, за которые на глазах у целого отделения американских солдат они вышли совершенно безпрепятственно.

Солнце безжалостно впивалось в отвыкшие от прямого света глаза Ловчица, он жмурился, вытирал свободной рукой выступающие слезы и продолжал шагать, послушный воле своего спасителя.

Так они отмеряли не меньше трех кварталов по развалинам сильно пострадавшей от войны западной части пригорода Багдада. Дед уже давно разрешил Ивану Сергеевичу говорить, но Ловчиц все равно молчал. Чувства переполняли его, еще бы! Покинуть ад! Пусть даже сейчас их догонят, расстреляют, но эти полчаса на свободе, на солнышке, дорогого стоили. У него кружилась голова от солнцепека и слабости, ему до смерти хотелось пить, но он все равно был счастлив.

У пустыря, за старыми, приземистыми халупами их ждал бывший когда-то белым грузовичок «Тойота» с крохотным кузовом. Водитель, упитанный, молодой перс, с нескрываемым интересом рассматривал практически голое, в ошметках высыхающей грязи и остатках рубашки человекообразное существо, которое привели к машине уважаемый Хосров-мирза и его пожилой, странный спутник в теплой, темной одежде. Дочь Почтенного Учителя напротив, не желая смотреть на пленника, сидела рядом, уткнувшись лицом в косынку.

Жрец Храма Митры был просто оглушен происходящим:

— Гула, доченька, выйди, посмотри! Это чудо…

— Пусть хоть запахнется, отец. Разве можно мне на такое смотреть?

— Ах, да, — опомнился мирза, пребывающий в состоянии полного восхищения и совершенно упустивший факт наготы освобожденного. Он достал из кузова дырявый полог и набросил его на плечи бывшего узника. — Спроси его,…спроси их, что нам дальше делать?

Гула вышла из машины и открыла заднюю дверь:

— Отец, я и без вопросов знаю, что нам следует убраться отсюда как можно дальше. Нас никто не должен видеть. Да и границу надо пересечь до того, как солнце сядет…

В полдень, пошарпанный «Хаммер» представителя американского командования Гая Радисилла отъехал от тюрьмы «Абу-Грейб». Его сопровождал взвод моторизированных стрелков. Полковник взял трубку спутникового телефона и набрал номер:

— Да…, — ответили ему на том конце.

— Докладываю, — деревянным голосом выдохнул военный, — я вчера угробил целый день на выяснение причин «нашего» чрезвычайного происшествия. Не поручусь, что не везу на базу вшей, генерал. Скажите, вы мне полностью доверяете?

— Что вы такое говорите, полковник? — трубка злобно зашипела помехами. — Я не вижу никого другого, чтобы смог потянуть эту миссию. Что там произошло, подкоп?

— Ну что вы, — рассмеялся такому предположению Радисилл, — оттуда и копать уже дальше некуда, это же ад. В общем ситуация непростая. Само собой, ни мои угрозы, ни посулы ничего не дали. Думаю, что и освобождения его и через подкуп не могло там случиться. К слову сказать, солдаты в караулах совсем от рук отбились, дисциплина ни к черту, так что, скорее всего, простая халатность.

Постоялец был важный, но не наш. В общем, случилась эдакая прогоревшая платная услуга. Кто за него нам платил неизвестно, канал закрыт. Вот пусть тогда и разбираются те, кто проводил его «оформление».

— Гай, — понизил голос генерал, — мы с тобой в связке достаточно давно. Ты сам прекрасно понимаешь, что той информацией, которую ты мне сейчас предоставил, мы не закроем «дыру» в стене «Абу-Грейб» через которую дал деру этот русский.

— Там нечего искать, Рон. Следы машины на пустыре, да и то,…вокруг только песок. Если бы бежал сам, его бы уже нашли. Белокожему в Ираке трудно спрятаться, значит помогали. А раз так, тем более искать безсмысленно, мы ничего не найдем.

— Что же тогда делать?

— А что нам еще остается? Вызывай МакРизи с его орлами. Надо устроить фейерверк…

Решено — сделано: через сутки в американских СМИ появилось сообщение: «Под покровом ночи около сорока боевиков иракского сопротивления подорвали два начиненных взрывчаткой автомобиля у здания тюрьмы. Затем они выпустили по «Абу-Грейб» несколько ракет. Охранявшие тюрьму военнослужащие США сразу же открыли ответный огонь. В небо были подняты боевые вертолеты американских ВВС. Ожесточенная перестрелка продолжалась 36 минут. В результате американским военным все же удалось восстановить контроль за прилегающей территорией. «Это была заранее спланированная и хорошо подготовленная акция иракских боевиков», — заявил представитель американского командования Гай Радисилл.

Американские военные пока затрудняются обозначить мотивы, которыми руководствовались нападавшие. Не исключается, что главной целью этой акции было стремление освободить кого-то из тюрьмы. Однако, — добавил Радисилл, — никому из иракских заключенных не удалось совершить побег, хотя стены здания в южной части были частично разрушены. «Во время боя 12 узников и 44 американских военнослужащих получили ранения. Есть двое погибших и тяжелораненые среди заключенных. Все они сейчас находятся в военном госпитале при тюрьме», — подчеркнул американский военный. — Тюрьма «Абу-Грейб» на протяжении долгого времени находилась в центре скандала, связанного с пытками заключенных американскими солдатами. Вчера эта тюрьма снова прославилась на весь мир тем, что в атаке на нее принимали участие наибольшее число боевиков за все время оккупации Ирака»…

Подлетая к «гнезду», лаплан стал беззвучным. Через пятнадцать минут, забравшись в самое сердце полесских лесов, где чудом сохранились сказочные дубравы и древние, как сам мир болота, он, замедляя ход, завис. Тут же, словно почувствовав его появление, земля дрогнула и отозвалась низким гулом. Черная водная гладь пошла едва заметной рябью, качая отражающиеся в ней щедрые россыпи звезд. Вайтмана ударила вниз тончайшими нитями лазеров посадочного наведения и тихо опустилась в спящую в холодном тумане чащу.

Резервная база секретного Института Службы была открыта за два месяца до того, как Волков был зачислен в Охрану и случились те самые события, после которых все в Беларуси пошло кувырком. Можно ли назвать чудом то, что при штурме архива КГБ сгорели все проектные и финансовые документы этого объекта, но это и в самом деле было чудо! Нигде не было даже намека на его существование. Новое руководство Беларуси и его спецслужб о нем просто не знало.

Уже через две недели после переворота отряды СОЛОД и СОПТ взорвали две базы обеспечения Института в пятнадцати километрах севернее. Камня на камне не оставили, все разнесли просто в пыль, в спешке не посмотрев, что кабели связи от этих объектов идут куда-то на юг.

К 2005 году маскировка уцелевшей Базы работала просто прекрасно. Визуально, даже стоя на ее крыше, никак невозможно было определить, что под тобой находится сложная система подземных строений.

Простая и очень действенная система «БРЭНД» (Большой радиационный экран направленного действия), одна из разработок Алексея Владимировича Лукьянова, элементарно обводила вокруг пальца хваленое спутниковое наблюдение всех космических стран. В том, что это так убедиться было очень просто — их до сих пор не обнаружили. Любой из более чем трех сотен «маячков», разбросанных по всему Полесью и входящих во внешний контур «БРЭНДа», активизировался с Базы, посылая обработанный «мозгами» сигнал, который любая электроника слежения воспринимала как мощный выброс радиации.

Используемый вначале только для маскировки взлета лаплана «БРЭНД» сейчас работал непрерывно. Расползающиеся, словно тараканы слухи о повышенном радиационном фоне напрочь отвадили от юга Полесья подразделения целиком полагающихся на электронику вояк и давно сковырнули с насиженных мест последних из местных поселенцев.

Через год после переворота на этой небольшой, прекрасно обустроенной Базе собралось почти полторы сотни единомышленников. Здесь были только те, кто что-то знал, умел, мог быть полезен, кто без лишних рассуждений ставил на весы смертельного риска свои жизни, лишь бы только вернуть своей Родине то, что у нее отобрали. В новом, 2006 году укомплектовались полностью.

Не имея сопротивления бюрократического аппарата, бывший некогда пустым лаплан ныне нашпиговали так, что Лукьянов порой подумывал, а не расстаться ли с чем-то из нового оборудования? Провианта и прочего армейского имущества на Базе было в достатке, а вот «Леснин» время от времени подходил к концу. В нем нуждался лаплан, нуждалась лаборатория и питающие «БРЭНД» генераторы Базы.

«Чудо Полесья», выделяемое малыми дозами из тысяч тонн изуродованных белорусских недр, нескончаемым ручьем уходило за границу и охранялось очень ревностно. До самого Леснинска от базы «Бацькаўшчыны» было около двухсот километров. По сути, смешное расстояние для лаплана, способного даже в нижних слоях атмосферы разгоняться до двух с половиной тысяч километров в час и преодолевать границы, оставаясь невидимым для любых радаров и спутников.

Потолок высоты в тридцать километров для «лапы» был условностью, летать выше просто боялись. Что и говорить, виман имел просто массу преимуществ еще и из-за своего небольшого размера, но он мог поднять в воздух лишь четыре-пять тонн груза. При шести терял устойчивость, проще говоря, значительно проигрывал в маневренности и мог кувыркнуться. Четырех-пяти тонн украденного у заокеанских хапуг «Леснина» хватало для безбедного существования Базы примерно на год.

После наглой «дозаправки» партизан в мае прошлого года все поезда с «Poles’es Lesnine» стали идти до места назначения транзитом. Останавливались лишь на границе, да и то на короткое время. Составы осторожные чиновники распорядились формировать малые: один банковский вагон сырья для производства антигравитационного космокомпонента АК-818 и к нему четыре таких же бронированных вагона охраны. Получался небольшой бронепоезд с системами противовоздушной обороны, усиленным арсеналом, системами автономного питания, пожаротушения и закрытым контуром воздушного снабжения.

«Леснин» фасовали в герметичные артиллерийские ящики по шестьдесят килограмм. Что за прихоть заставляла государственных расхитителей использовать именно эту тару — неизвестно, однако ящики были новые, с чувствительным электронным контуром на случай пожара.

Казалось бы, что тут сложного? Имей с собой бригаду единомышленников, и перебросить эти ящики в Виман не составит особого труда, но в настоящее время бодаться с охраной поезда было намного сложнее, нежели раньше…

Ожидая прихода Лукьянова, Алексей Волков и Олег Николаевич Луценко, бывший председатель колхоза «Городец», что на Могилевщине, обосновались в столовой и вкушали домашнее сало с хлебушком и фиолетовым луком. Баба Паша (Парасковья Михайловна), названная бабка Луценко, так и не успевшая полностью вступить в права заведующей хозяйством, отданной ей в распоряжение еще в мирное время столовой Базы, как-то сама собой заняла поварское место. Родичей у нее не осталось, вот и держалась она за того, кого любила, как родного сына. Это именно она поручилась за Луценко, когда только-только начал формироваться отряд. Зная взрывной характер Олега, она, едва прослышав о том, что он собирает земляков на шкловщине, поняла, что добром это не кончится. Биться лоб в лоб с войсками КВООН верная гибель, а у этого разухабистого дяденьки на балансе была жена и двое детей. Послала баба Паша ему с ребятами весточку.

К слову сказать, когда она порой шутила, говоря, что Олег очень внешне похож на пропавшего без вести Президента страны Листахова, никто не придавал этому значения, но когда Волков впервые встретился с Луценко в лесу, он тут же пригласил партизана прогуляться к «машине». Лукьянов, дожидавшийся напарника возле замаскированного в лесу лаплана или «лапы» вовсе потерял дар речи. Сходство Луценко с Листаховым было просто поразительным.

Но этот факт сразу обсуждать не стали. Сконцентрировались на другом, более важном. Оба Алексея безуспешно пытались внушить «председателю» «Городца» мысль о том, что такой большой и заметный отряд как у него держать под самым боком неприятеля опасно. Хватка у врагов мертвая, и если дать им хоть примерное место базирования любого очага сопротивления, можно не сомневаться, что в очень скором времени отряд, каким бы он сильным не был, просто разобьют.

Деловитость, неуемная энергия и напор Олега Александровича, настаивающего на том, что для формирования действительно мощной силы в борьбе с чужаками лучшей базы, чем его отряд было просто не найти, долго заглушала доводы его гостей. Луценко дожимал посланцев бабы Паши, указывая на то: что и снабжение продуктами, и безлюдность лесов (там работали сразу два чипа системы «БРЭНД», о чем Олег Александрович, естественно, не знал) и даже оружие, отобранное у двух тиранящих окрестности банд и, что немаловажно, разгром этих банд, доказывали состоятельность боеспособности его коллектива численностью в целых триста голов. Эти доводы могли быть биты только козырным тузом. Пришлось Алексеям Владимировичам его предъявить.

Когда вместо их «машины» Луценко увидел виману, его авторитарный напор просто растворился. Выслушав повторно доводы прилетевших к нему на рандеву коллег, Олег Николаевич покорно принял приглашение к сотрудничеству. Через неделю, оставив отряд под командование бывшего старшего участкового майора Уса, двойник президента Листахова, совершил свой первый перелет на лаплане…

Вообще, Олег Николаевич оказался весьма полезен Базе. Бывший пограничник, человек, имеющий прекрасные организаторские способности, он не терялся в перестрелках, часто и по делу, и без причин спорил даже с гарантом безопасности их объекта Сергеем Георгиевичем Медведевым. Что там говорить, даже то, что сейчас на столе перед Волковым помещался аппетитный ломоть соленого, с прекрасно просмоленной шкуркой сала, тоже было заслугой Луценко. Это его отряд, оставшийся в родных местах, исправно снабжал Базу провиантом. Естественно, и секретный объект не обижал вниманием бойцов майора Уса. А у же одно то, что в любое время можно было рассчитывать на боеспособное мобильное подразделение, находящееся в полном подчинении и доверии Базе, немало добавляло оптимизма перспективе общего сопротивления.

В полумраке небольшой столовой, где в дальнем углу горел лишь светильник, вошедшие Лукьянов и Медведев не сразу заметили сидящих в глубине помещения Волкова и Луценко. За опорными колоннами их почти не было видно. Начиная готовить ужин, у плит возилась баба Паша.

— Михайловна, — спросил Алексей Владиимирович, коего «Владиимирович» так и продолжали звать еще с лабораторных времен, — Волков тут?

— А тут яны, — ответила добрая и милая бабуля, махнув перепачканной мукой рукой в зал.

Лукьянов, вдохнув кухонных ароматов, вдруг почувствовал, что как Винни Пух «именно сейчас был бы совсем не прочь подкрепиться». Конечно же, это старания золотых рук Прасковьи Михайловны Севрук разбудили его дремавшие до сего часа рефлексы. А уж когда Лукьянов и Медведев увидели нежнейшее, с натертой чесноком шкуркой сало! Серьезные дела этого вечера сразу отошли на второй план.

Минут через пять к ним подошла сама Михайловна и с улыбкой глядя на то, как запросто, словно яблоки грызут лук «под сало» ее горячо любимые хлопцы, укоряла их, говоря, что через два часа ужин, а они…

Руководство Базы всем составом вздыхало, извиняясь, но и только. Сальный прямоугольник уничтожили быстро, вернув бабе Паше только льняной холст, в который по старинке было завернуто это лакомство. Заметив в глазах сытых мужчин благодарность, бабуля аккуратно свернула пропитанную жиром и солью обертку и предложила руководству по сто грамм.

— Эх, — смеялся Сергей Георгиевич, — Михайловна, чтобы немного раньше, а так… Все уже умяли, да и дела…

Понимая, что ее присутствие при обсуждении вышеупомянутых дел будет лишним, баба Паша все же не спешила уходить:

— Уладзіміравіч, — уже без былой мягкости в голосе обратилась она к Лукьянову, — слухай, ты ж хоць як з Сяргеям зарань мне кажы, колькі будзе хлопцаў есці. Во гатую вячэру, а на дзесяць, ці дваццаць галоў не ведаю…

Главный на Базе человек вздохнул. На самом деле так к этому вопросу нельзя было подходить. Понятно, что некоторые вещи, относящиеся к поисковой или оперативной деятельности личного состава планировать просто невозможно, но тут их заведующая хозяйством и по совместительству повар права. Все должны быть накормлены и лишнего продовольствия, равно как и скотного двора, где все объедки были бы оприходованы, у них не было.

— Михайловна, — мягко ответил Алексей Владиимирович, — сегодня с нами на базе всего двадцать восемь человек…

— Васильков пришел с Веней, — вставил между делом Медведев.

— Хорошо, — исправил свою ошибку так и не отправленный в отставку после развала страны начальник секретного Института, — тогда ровно тридцать. Мы уже сыты, попить бы только.

— У мяне кампот есць.

— Вот, — поднял к потолку толстый палец начальник, — это то, что надо. Так что, баба Паша, давай нам компот и рассчитывай на двадцать шесть человек. С завтрашнего дня, слышь, Георгиевич, тебе задача — четко Михайловне докладывать по столовствующимся у нас на сутки,…плюс-минус пара человек, мало ли.

Медведев кивнул и в это время в коридоре, ведущем к кухне, послышались торопливые шаги. Кто-то ударился в бак с водой и выругался. На Базе без особой надобности освещение не включали, именно поэтому не привыкший к темноте человек и налетел на «титан». Ориентируясь на слабый свет, льющийся из обеденного зала во ясны очи начальства из коридора вывалился дежурный.

— Разрешите? — деловито осведомился он и, не ожидая ответа, предусмотрительно ступил в сторону. — У нас «шатун»!

Глава 5

Термин «шатун» появился на Базе сам собой. Едва только стало понятно, что объект забыт властями и начали регулироваться вопросы, связанные с его жизнедеятельностью, в первую очередь была сформирована суточная дежурная служба слежения за периметром и поступающей снаружи информацией. Наверное, слово «Служба», слишком уж громко сказано. Смена по три человека (иногда два) на двадцати квадратах, плотно упакованных аппаратурой.

При строительстве Базы оснащение этого подразделения было полностью завершено и скрытые в кронах деревьев, не пеленгуемые антенны и камеры, работающие во всех известных спектрах слежения, зарекомендовали себя просто прекрасно. Оставалось только фиксировать всю поступающую информацию на электронные носители, в журналы, перерабатывать ее и вовремя докладывать обо всем начальству.

По сути, любой человек, появившийся в этих местах, это «шатун». Конечно, и зверья в одичавших после Чернобыльской трагедии лесах было огромное множество. Чуткая к движению аппаратура фиксировала и животных, не давая скучать дежурным операторам, но то животные, это — еда, а вот человек, это уже — «шатун» и здесь они были редкостью.

Из-за системы конспирации, используемой на Базе, каждого «шатуна» с помощью внешних «секретов» по возможности отслеживали даже визуально. Само собой, если шныряющий по «крыше» их объекта был особо настойчив или настолько боек, что вычислял наружную охрану, остаться в живых у него было мало шансов. Скажем честно,…их практически не было вообще. Если же «шатун» оказывался простым «прохожим», его сопровождали далеко, как только могли, пока не убеждались в том, что он проследовал транзитом и движется куда-то по своим делам.

Сегодня визитер был особый. Его одежда выглядела, как легкая тюремная роба, что никак не соответствовало нестабильной погоде прохладного апреля.

Дежурный оператор, стараясь представить свое умение начальству, приближал, удалял изображение «шатуна» на мониторе дежурной части, делал множество стоп-кадров с разного ракурса, как бы невзначай демонстрируя свои навыки обращения с дорогой техникой. Но чем больше картинок маячило на экране, тем меньше внимания доставалось визуализирующему их специалисту. Лица Лукьянова, главного охранника Базы Медведева и примкнувших к ним Волкова и Луценко заметно сквозили озадаченностью — заросший бородой гражданин, маячивший на экране, выглядел крайне растерянным. Казалось, что его просто выбросили прямо на шлюз вимана из пролетевшей мимо машины. Разумеется, вблизи их объекта не было ни трассы, ни машины, ни желающих кого-то выбрасывать на это открытое, важное для Базы место.

Лукьянов задумчиво огладил огромной ладонью щетинистый подбородок:

— Чет тут не так, — тихо произнес он. — Что скажешь, Георгич?

Медведев не спешил с ответом, хотя видел, что именно от него сейчас ждут и слов, и действий. Нужно было все оценить.

Экранированные инфракрасные камеры показывали присутствие троих, наружное наблюдение докладывало то же самое. Двое, отсиживающиеся невдалеке от шлюза Базы, были опознаны. Их ждали, и это были свои, возвратившиеся с юга Кийко и Твердохлеб, а вот этот тюремный гость, кто он?

Что если предположить, будто эту «пешку»³ ведут со спутника, иначе говоря, ловят на живца охрану искомого объекта? Но тогда зачем его так странно и легко одевать?

В видеоархивах Базы хранились изображения скитальцев, ищущих по лесам партизанские отряды с целью влиться в ряды сопротивления, но, во-первых, таковых было немного и их обнаруживали задолго до появления возле скрытого гермоангара, а во-вторых, и они не одевались подобным образом.

Если этот «шатун» просто беглый зек, чего тогда он топчется на одном месте? Машет руками, будто отмахивается от какого-то морока? Если даже предположить, что он попросту сдвинулся рассудком и давно бегает по лесам, тогда был бы худым, как вобла, в данном же случае даже из-под робы было видно, что последнее время этого бородача кормили сравнительно неплохо.

Отмечая, что Сергей Георгиевич не спешит, Лукьянов за его спиной сказал дежурному:

— Передайте, что бы Кийко и Твердохлеб сидели тихо и не высовывались. Разберемся с этим, отогреются и они. И пусть будут готовы, если что, поддержать огнем. На самом деле, что-то тут не так. Кто из оперативников в тревожной смене?

— Римашевский и Панько. Тут еще и Веня Дзерба с Васильковым, пока не уходили на «лежак».

— Дерни-ка всех сюда.

Дежурный нажал кнопку на столе, и за дверью, что находилась в глубине помещения, началось какое-то движение. Кто-то шушукал, тихо двигал мебель. Вскоре в темном углу появились и выстроились в шеренгу четверо вышеназванных бойцов.

Медведев оторвался от монитора и подошел к ним:

— Веня, — строго кольнул он взглядом, стоящего среди них старого товарища, — ведь трое суток болтались по лесам. Чего бы вам, не подремать до ужина?

— Георгич, — стал оправдываться старший опер (как известно, оперов бывших не бывает), — два часа туда, два часа сюда. Подумали — подождем немного, потом к Михайловне и на боковую. Смысла не было сон разбивать.

— Ну-ну, давай, — прервал речь друга первый заместитель начальника Базы, — навешай лапши мне, да побольше. Прошлый раз уже получили с Волковым за покер до двух ночи?

Дзерба косо глянул за спину начальника, на скривившего хитрую рожу молодого дружка.

— Получили, — ответил вместо Вени на свой же вопрос Медведев и продолжил: — а сейчас что?

— «Храп», — буркнул, словно провинившийся мальчишка, Дзерба.

Ему было уже за пятьдесят, но ни у кого и мысли не было звать этого остроумного и очень веселого дядьку по отчеству, тем боле, что выговорить имя его достопочтенного отца было не всем под силу. Дзерба был Викентий Тадеушевич.

Картежник тяжко вздохнул:

— Как-то…засели.

— Веня, надо спать, — с укоризной надавил на связки Медведев, — тебе же не тридцать? Хоть бы помылись с дороги. Притащите сверху заразу, всех положите с какой-нибудь дизентерией. Клещи наверху пошли. Они таким могут одарить, что не обрадуешься. Спросите у Вячеславовны.

— Сел, — тихо сказал Волков, и все бросили взгляды на монитор.

«Шатун» на самом деле уселся в центре поляны, которая являлась крышкой ангара лаплана. «Зек» дергался и закрывался руками так, будто боялся, что его сейчас кто-то ударит…

— Чертовщина, — заключил Медведев. — Веня, видишь?

Дзерба кивнул и вслух добавил:

— Мы там, как только вы вошли в дежурку, затихарились и все слышали про «шатуна».

— Что мыслишь, тихушник?

Веня медленно разгладил густые, нестриженные усы и, простецки пожав плечами, ответил:

— Если он подсадной, у нас большие проблемы.

— Это понятно, — заключил уже Лукьянов, — что ты, как опытный опер посоветуешь?

Дерба, прежде приступить к изложению своей точки зрения, деловито откашлялся:

— Я сужу по поведению, — начал он. — У этого «зека» психика явно работает на присутствие кого-то, а тут не так уж и много вариантов. Первый — он на наркотиках, второй вариант — этот «шатун» сдвинутый, третий — то, что его пасут какими-то камерами или визуально в оптику сверху или из леса. Раз наши навороченные «глаза» не отмечают бликов и «пульса» электроники вокруг Базы — у нас большие проблемы и «Кия» с «Сухарем» (прозвища Кийко и Твердохлеба) уже в прицеле.

Лукьянов только набрал воздух, чтобы что-то сказать, как Дзерба продолжил:

— Но это еще не все. Я так понимаю, что нам этого гостя всяко надо опросить, ведь так? А как его к нам «пригласить» в таком в безлюдном месте, да еще ежели нас так хитро «щупают»?

— Есть идеи? — зная наверняка, что у Дзербы уже созрел какой-то план, улыбнулся Медведев.

— Аппетит у вас, начальник, — в свою очередь отшутился и Веня, — «идеи». Тут хоть бы одну. Знаешь,…пусть Женька Васильков тут посидит, молодой он и ногу себе натер крепко, а вот с Волковым, я так думаю, мы провернем это дело. Волчара! — бросил старший опер за спины начальства, — иди-ка сюда, будешь карточные долги отрабатывать, это ведь святое?

— Леша-Леша, — с сочувствием хлопнул по спине раскрасневшегося Волкова Луценко, — ты ўжо не толькі мне, а і яму доўжны за карты?

Сырой настил весеннего леса отзывался приближающимися, глухими ударами. На поляну выскочил огромный вепрь. Неуклюже волоча задние ноги, мечась в безумстве злобы, он, не теряя из виду объект нападения, прыгнул к сидящему на земле человеку в тюремной робе и швырнул того за дерево, прямо в засыпанную листвой, неведомо откуда взявшуюся, квадратную яму. Шлепнул глухой выстрел! Секунда, и сам кабан «нырнул» вслед за человеком куда-то во мрак Преисподней. Земля со дна этого углубления, как по мановению волшебной палочки поднялась вверх и… будто и не было на поляне ни человека, ни зверя. Остались только черные следы скоротечной борьбы.

Выждав еще пять минут в полной боевой готовности, стрелявший в кабана-полтергейста Твердохлеб уже в четвертый раз сегодня нажал скрытую у корня дерева кнопку. Корневище затрещало в ответ вибрацией, можно было «входить».

В первый час присутствия «Кии» с «Сухарем» на Базе вместо приветствий и похвалы в связи с удачным возвращением от границ евросоюза, имеется ввиду Украины, все поголовно поносили их на чем свет стоит. И все из-за стрельбы по «кабану», в роли которого выступал облаченный в шкуру убитого кем-то накануне зверя Алексей Волков.

Понятное дело, все понимали, что ребята, волею судьбы вынужденные с близкого расстояния наблюдать за «шатуном», ориентировались на месте, но досада от произошедшего от этого меньше не становилась. Дежурное «так уж совпало» не могло погасить явное ощущение того, что Волкова могли и вовсе пристрелить. Спросить, что-либо или посоветоваться измотанным дорогой бойцам было не у кого. В такие непростые моменты радиосвязь вблизи бункера не используют. Разведка пришла, доложила, что ждет разрешения на вход и, получив в этом отсрочку, а также указание на слежение за объектом поняла, что теперь даже их не пеленгуемые волны использовать нельзя, поскольку на то есть особая инструкция.

Увидев вдруг на крышке гермоангара зверя, «Сухарь» среагировал правильно и, не будь под вонючей вепревой шкурой Волкова, Толю за удачную охоту даже похвалили бы, однако пущенная из его ствола пуля, только велением ангелов-хранителей Алексея каким-то чудом прошила тому подмышку и прошла навылет сверху через мякоть лопатки.

Само собой, Волкову от «хоть не насмерть» было не легче. Едва спустившись на приемную площадку Базы он, отваливаясь в сторону, дал возможность набросившимся на доставленного им «шатуна» спеленать того, а сам хлестко поливал добротным матом всех, включая тех же ангелов. По его взбешенному в тот момент разумению, они, спасая его от более серьезных неприятностей, могли бы похлопотать и за такое желаемое им сейчас определение: «отделался легкой царапиной».

«Шатун» оказался иностранцем. Коверкая и выкручивая наизнанку слова, он дергался будто какой-то буйный психический больной, а потому его тщательным образом «просветили», досмотрели и, одарив мощной дозой успокоительного от любимого всеми доктора Анны Вячеславовны, определили в лабораторный блок, где были крепкие изоляторы с безтравматической обивкой. Стоило ли долго заниматься этим неуправляемым, но целым англичанином, когда там же, по соседству был боец с огнестрельным ранением?

Волков долго буйствовал, порываясь пойти и отвесить люлей «Сухарю» за его меткую стрельбу. Он не мог успокоиться и в медблоке. «Кормилец, блин, — кабанчика хотел подстрелить!», — продолжал возмущаться Алексей, даже после того как Анна Вячеславовна, обработала ему рану и наложила повязку. Ругательный тон раненного стал стихать только в тот момент, когда доктор начала набирать в шприц какие-то лекарства.

Выждав момент, она повернула его и тихо произнесла: «брючки приспустите…». Это прозвучало настолько обыденно и по-домашнему, что Алексей машинально оголил правую ягодицу и, ощущая, что иголка уже в нем, а Анна Вячеславовна ловко вжимает содержимое шприца в его тело, он прервал свой бесполезный монолог.

Скорчив недовольную гримасу, раненный дождался, когда будет закончен ритуал со спиртовой ваткой, и одной рукой, как мог, подтянул камуфлированные штаны.

— Вам надо поспать, — в противовес выкрикам Волкова спокойно и размеренно сказала доктор. — Я скажу ребятам, чтобы принесли вам что-нибудь из одежды. Не такое походное и грязное, вы все-таки в медблоке. Ложитесь и не шумите, вас все равно никто не слышит, только я…

Доктор присела на корточки, развязала бойцу берцы, помогла их снять, сопроводила оглушенного вниманием Волкова до кровати и ушла. Что она ему вколола Алексей, конечно, не знал, но только-только устроившись на кристально белой постели, он попросту отключился, проваливаясь в глубокий и здоровый сон.

Через сорок минут в медблок пришел Медведев. Подергав ручку двери, он дождался, когда доктор откроет. Даже если не брать во внимание содержимое зеленой вывески, что висела на входе, было понятно, что это помещение явно медицинского направления. Здесь и пахло медициной, и выглядело все, как в лучших клиниках столицы еще довоенного, спокойного времени. Стараниями Анны Вячеславовны — второй из немногих женщин на Базе, здесь всегда было уютно и по-домашнему умиротворенно. На посту стоял телевизор, было радио, компьютер, но все это большей частью бездействовало или работало очень тихо.

Снаружи сюда не долетали никакие звуки. Выходя к обеду ли, к ужину, привыкшая к кристальной чистоте, порядку и тишине Анна Вячеславовна даже здоровалась так тихо, что ребята часто ее попросту не слышали. Ее фамилия — Шпилевская уходила корнями к родам польской шляхты, что, несомненно, отражалось на образе этой непростой женщины. Врожденная интеллигентность и стоящая на этом фундаменте печать строгого воспитания держали на расстоянии с ней всех, наверное, кроме только одной Парасковьи Михайловны, с которой они по-женски дружили.

В медблоке побывали многие, ведь из перестрелок и одиночных походов не всегда приходили целыми. Случалось, притаскивали и уже недвижимых бойцов, но за все время, как говорится «тьфу-тьфу-тьфу» все, кто добрался до Базы и попал к ней в руки живым, рано или поздно вставали на ноги.

О непростой судьбе Анны Вячеславовны знали только Медведев и Лукьянов. На Базу она попала случайно. После переворота в стране ее и без того далеко не безоблачные отношения с мужем развалились окончательно. Он был военным, причем, принадлежал к тем служакам, которые присягали на верность Родине потому, что так принято, а не потому, что без этого никак. Такие готовы служить только там, где хорошо платят и оценивают их, как специалистов.

Что и говорить, подобных профессиональных военных было много. Совесть их не мучила. В чьей-то хитрой игре и это было продумано, ведь как ни крути, а выходило, что все те, кто во время переворота нарушил присягу, сейчас были начисто обелены в своих малодушных поступках и снова честно служили своей стране.

Будучи женщиной умной и начитанной Анна Вячеславовна имела неосторожность выступить в роли той самой совести, стыдя своего супруга детально, с фактами, указывая на то, что они, «честные» офицеры сейчас делают, дожимая к земле свою израненную страну. Однако все ее железные доводы о том, что лишь усилиями нынешних нанимателей армии мирная и ухоженная Беларусь превратилась в дитя разрухи, были лишь тихо взяты на заметку, да и то, с некой своей, задней мыслью. Однажды утром она ушла на работу, а когда вернулась, оказалось, что муж увез их дочерей в Полоцк, к матери.

В записке, которую он сочинил ей на прощание, говорилось буквально следующее: «Твои «книжные чтения» не доведут до добра. Женщина должна варить борщ, а на то, чтобы думать и заботиться об остальном есть мужчина, и это он решает, что правильно, а что нет. Это его ответственность.

Я вынужден оградить от твоих измышлений девочек. Слыша тебя, они начинают и в школе говорить твоими словами. Я — старший офицер и на кону моя карьера. А из-за твоих умозаключений, меня просто спишут «на берег». Не для того я корячился двадцать лет, чтобы спецслужбы, старательно зондирующие все наши разговоры, обломали мне дембель. Мне страшно подумать, что за истории ты рассказываешь у себя на работе. Наверняка нас не арестовали только из-за того, что я служу в армии. Да за одну твою библиотеку тебя запросто могли посадить даже в девяностых, что уж говорить о нынешних временах. Я проверял, там у тебя книги, запрещенные к изданию в России и у нас, они националистические, или о язычниках.

Не ищи детей, тебя к ним не подпустят, слово офицера. Я стану отвечать на твои звонки только в том случае, если ты выбросишь из дома эти книги и из головы все, что в них написано…»

Само собой, Анна Вячеславовна, дрогнув материнским сердцем, все равно не собиралась идти на поводу идей, исповедуемых мужем. Да и не из тех она, кто станет менять себя в угоду кому-то. Так уж велось в жизни этой женщины, что если она стала на какие-то позиции, никто и ничто не могли ее свернуть с выбранного пути.

Она взяла отпуск «за свой счет», и два часа простояла на трассе, стараясь поймать попутку до Полоцка, ведь общественный транспорт ходил с большими перебоями. Ее подобрали какие-то строители на стареньком, ржавом автобусе. Не дав себе отдохнуть, после долгого, изнурительного пути, она сразу же наведалась к свекрови.

Безумные часы, когда она торчала в подъезде, скандалила, пытаясь увидеть детей, пролетели быстро. Девочки несколько раз отвечали ей из-за двери: «Мама, папа говорит, что ты больна. Мы откроем, только когда ты приедешь вместе с папой».

На утро к ней вызвали участкового. Он пришел с ребятами из военной полиции, и перед Анной Вячеславовной замаячила ясная перспектива переночевать в камере. Такого унижения она просто не пережила бы. Решив не сдаваться, она оставила Полоцк и снова выбралась на трассу. «Авто-стоп» по сути, сейчас являлся самым ходовым общественным транспортом.

И снова удача. В Минск ехал почтовый «каблучок» Пежо, за рулем которого была женщина. В дороге пассажирка уснула и проснулась оттого, что ее водитель смачно ругалась вслух. Их прижимал к обочине какой-то джип. Едва они остановились, чтобы спросить в чем дело, как из «Ниссана» выпрыгнули крепкие ребята, открыли их машину и, в то время, когда одни из них начали вытрясать из багажника посылки, другие поволокли в лес женщин.

Наверное, не нужно говорить о том, что за намерения толкали этих дорожных «охотников». Анна Вячеславовна, моментально оценив обстановку, сразу сказала тому, кто тащил ее: «Муж даст за меня большой выкуп».

И тут стало ясно, что их похитители, судя по всему, не имели жгучего желания поразвлечься с дамами в сексуальном плане, все-таки к ними попались не…юные девушки. Скорее всего, женщин попросту бы убили. Это косвенно выходило из разговоров бандитов между собой. Что-что, а формировать психологические портреты людей было одной из ее специальностей. Анна Вячеславовна вовремя поняла, что деньги должны быть важны тем, кто «работает» подобным образом.

Бандиты вернули ей телефон:

— Звони, — коротко сказал один из них, — говори быстро. Если он далеко или мало даст — тебе конец.

Она набрала номер и только тут поняла, что супруг попросту может и не снять трубку. Но случилось чудо, седьмой, восьмой вызов и аппарат ответил: «Да».

— Я.., — нервно выдохнула перепуганная женщина, — нас захватили какие-то люди. Мы в лесу. Женя, нас убьют, если…ты не заплатишь им…

Пауза на том конце казалась просто вечной:

— А ведь…, — с задержкой ответил муж, — ты сама притянула к себе эту ситуацию. Будь ты нормальной, домашней супругой, мы все сейчас сидели бы дома и смотрели телевизор. Теперь ты понимаешь, как ты не права?

— Женя, с нами сейчас сделают что-то ужасное, а ты…, даже сейчас не способен поднять свои мысли от пола.

— Это такая своеобразная, жесткая наука тебе, ведь любые плохие поступки наказуемы. Ты сама попала в это дерьмо, сама и выпутывайся…

В темном, тихом лесу его слова были слышны всем. Бандит, великодушно давший ей возможность поговорить по телефону, швырнул трубку в сторону:

— Мужу ты не нужна, а вот я разок…

Мир рухнул на нее здоровым, тяжелым телом. Она вдруг поняла, что находясь под таким весом, сопротивляться просто бесполезно. Бандит давил ей в висок своей чугунной головой, даже не пытаясь поцеловать, он просто бодался. По щеке Анны потекли…его слезы?

Одна из них попала к ней в рот, и Анна вынуждена была сплюнуть вдруг осознав, что это кровь. Ее распаленные событиями мысли стали проясняться. Она вдруг поняла, что напавший на нее человек не дышит. Поднимая вверх свои плечи, она ощутила, как свободно выходит из его легких воздух, но это было не дыхание. Кровь заливала ее лицо. Женщина повернулась, подтянула под себя руки, и бандит свалился в сторону.

Рядом с ней кто-то сидел на корточках:

— Тихо, — прошептал он, поднял оружие и как-то почти бесшумно начал стрелять. Анна приходила в себя. У дерева, широко раскинув ноги, лежала женщина «почтальон». Возле ее трупа второй военный, тоже сидящий на корточках, так же, как и первый, точно и размеренно хлопал по сторонам выстрелами из своего оружия.

Когда с бандитами было покончено, неизвестный, что был возле нее, спросил:

— Документы есть?

Анна, еще слабо ориентируясь в пространстве, ватной рукой ощупала свою сумочку, она была на месте.

— Паспорт есть. Зачем он вам?

— Мы слышали из леса, что тут было. Немного не успели. Пока вы говорили по телефону, вторую женщину гопники зарезали…

— Я врач, надо помочь, — дернулась Анна Вячеславовна, но ее мягко придержали у земли:

— Тс-с-с, — не поднимайтесь пока. Ей уже без надобности. Пульса нет.

От дороги прибежал еще кто-то:

— Веня все. Всех сняли…

— Джип и «Почта» на ходу?

— «Ниссан» работает, почти полный баки в обеих, поедем?

— Да. Иди. Я сейчас и…потеснитесь, эту даму заберем с собой.

Боец тут же убежал, а тот, кого звали Веня, встал и участливо спросил:

— Для того, кому вы звонили, вы уже труп. Людская судьба часто вот так ходит по дорогам. К каждому из тех, кто сейчас находится здесь, она прикоснулась по-своему. Не хотите начать все с чистого листа? Благодаря паспорту, я, как специалист, могу все обустроить так, что ту даму, у дерева, примут за вас…

И именно в этот момент внутри сильной, самодостаточной женщины что-то безвозвратно изменилось, перевернулось…

Анна Вячеславовна Шпилевская сначала прожила два месяца в деревне Заходы, в которой тайно гнездовался отряд майора Уса, а уж потом оказалась и на Базе.

Глава 6

Сергей Георгиевич вдруг очнулся и понял, что за пеленой мыслей о докторе он незаметно для себя оказался возле двери изолятора № 2 медблока Базы. За толстым, непробиваемым стеклом мирно спал Волков, и заместитель руководителя «Бацькаўшчыны» просто смотрел на него, не зная, как ему начать непростой разговор.

Вернувшиеся с «ходка» Веня и Васильков помимо основного задания в столице, выполнили еще и то, о чем их просила лично Анна Вячеславовна, и на что дал дозволение сам Медведев. Электронная карта памяти, на которой были фотоснимки ее семьи, жгла ладонь, и заместитель начальника Базы торчал теперь у окна изолятора только по причине того, что не знал, как отреагирует на доставленную информацию эта битая жизнью женщина.

Что и говорить, она нравилась Сергею Георгиевичу. К своему удивлению он питал к ней какую-то скрытую нежность, уважение и жалость, хотя в его понимании чувство, которое подогревало все другие, все же не соответствовало современному понятию слова «жалость». Такое чувство правильно и точно характеризовали на Полесье, говоря о любимых: «Я яго шкадую, так шкадую!..» Медведев давно был в разводе и долгие годы не питал уже никаких иллюзий по поводу своей личной жизни. Да, и в ней случались женщины, но редко и только тогда, когда, что называется, делать было нечего, или когда заметно осложняя жизнь «играл гормон».

Тут был случай другой. В границах земель под Брестом, откуда был родом Сергей, еще в девяностые годы двадцатого столетия девушек подобной стати и достоинства называли не иначе, как «паночка» и подкатиться к ней мог только такой же «панич» — образованный, с чувством собственного достоинства, из хорошей семьи и лучше, чтобы он был польских кровей. Странный, переживший века архаизм, словно кокон формировал защиту паничей от всякого рода пролетарских проявлений хамства или безкультурья. Этакий эффект тефлоновой сковородки. К ним не прилипала никакая грязь. Более того, чувствуя силу и достоинство этих людей, многие ребята, в том числе и сам Медведев, заступались, если кто-то все же позволял себе перейти Рубикон приличия.

Анна Вячеславовна была загадкой. Не играла в нее, как подавляющее большинство женщин, а именно была таковой. Сергей не мог вспомнить никого из своих знакомых, в ком теплилась бы такая скрытая, притягательная женская сила. В ее присутствии он чувствовал себя школьником, который тихо влюблен в учительницу. «Глупости…», — внутренне дернулся Медведев и, отмечая его странное состояние, Анна Вячеславовна тут же спросила:

— Что-то не так?…Он спит. Я ему вколола антибиотик, а потом еще и «Диазепама» четыре кубика. Пусть шок догонит его только во сне. Когда Леша проснется — рана будет только ныть. Острой боли уже не будет…

Медведев, словно пытаясь сказать, что спящий Алексей тут совершенно не при чем, отошел от двери изолятора. Мысли постепенно замедлялись в его голове. Он не знал, как перейти к новостям, и потому выглядел очень озабоченным.

— И этот будет спать. — Соотнеся непростое состояние заместителя начальника Базы с тем, что он остановился напротив двери изолятора № 3 с доставленным «интуристом» в робе «зека», тихо продолжила врач. — Ему хватило и два кубика. Судя по всему, очень сильное нервное истощение… Вы, Сергей Георгиевич, так странно молчите…

Медведев сосредоточенно поджал губы и вздохнул:

— Васильков с Веней ходили к столичным товарищам. Принесли то, о чем вы просили…

Анна Вячеславовна нервно потянула руки к груди. В районе солнечного сплетения матери больно кольнуло холодком.

— Вот, — Сергей протянул руку с флеш-картой памяти, — здесь все.

— Идемте, — доктор шагнула сначала в сторону поста, где располагался главный компьютер, но потом остановилась и, развернувшись, пошла в свой кабинет. В этой святая святых медблока не бывал, наверное, никто. Хоть у доктора и был свой отдельный жилой кубрик в лабораторном отсеке, чаще всего она спала здесь, уединившись.

Медведев подошел к столу и вставил карту в работающий ноутбук. Электронная машина быстро определила новое оборудование и стала автоматически загружать фото.

Их было около пятидесяти. Наскоро листая изображения, Анна Вячеславовна только на третьем круге спросила:

— А что это за женщина с ними на детской площадке?

Сергей Георгиевич вздохнул:

— Это…их новая мама. Ее зовут Анжелика фамилия Романович, если вам это о чем-то говорит. Папа ваш уже два месяца за ней усиленно ухаживает, как раз с того момента, как…нашли «ваше тело». Он у вас…еще тот ужик.

На опознании найденного в лесу трупа выяснилось, что на нем есть давний шрам после операции. Эта женщина, которую доставили на вскрытие вместо вас, оказывается, с рождения хромала. Она, по сути, инвалид — одна нога немного короче другой. Наши ребята и там есть, в судмеде, потому и знаю об этом. А Штасевич-то ваш,…ничего, это проглотил, смолчал…

Вы уж простите, Вячеславовна, но скрывать от вас я ничего не стану. Он очень важный персонаж, ваш бывший, и это мы приставили к нему Анжелику. Очень уж многое нас интересует в том месте, где он сейчас работает. Так уж вышло, что следили мы за ним по вашей просьбе, а оказалось, что именно такого человека мы уже давно искали. Правы те, кто говорит, что случайностей в нашей жизни не бывает. Оказывается, через него идет дорожка к месту, которое нас сильно интересует. Мы старались, искали хоть какой-то след в ту секретную зону, а благодаря тому, что взялись помочь вам, сразу и нащупали четкую ниточку. Теперь мы знаем о подполковнике Штасевиче практически все, вот и рискнули зацепить его через проверенного человека…

— А она…, — вздохнула Анна Вячеславовна, — очень красивая.

Медведев кивнул:

— Красивая, — не стал спорить он, понимая, как же больно переваривать подобное женщине. — Анжелика одна из наших немногих уцелевших цепочек связи со спецслужбами. Столько переплелось вокруг нее. Кстати, прошу вас, не коим образом не показывайте эти фото Волкову. У них были…тесные отношения и, неизвестно, как Леша на это отреагирует. Вы же знаете его взрывной характер.

Романович хорошо знает, как можно выудить из мужика все, не подпуская его к себе близко. Прошу вас, не ревнуйте. Повторяю, она знает кто он, чьим был мужем и как поступил с вами, а также знает, кто вы для нас, Анна Вячеславовна. Анжела и генералами в свое время легко жонглировала, так что, тщедушный и, уж простите, подлый полковник ее не заинтересует, это точно. Через нее мы будем знать о Штасевиче все и держать его на коротком поводке.

И за девочек своих не расстраивайтесь. Мы знаем, что они маму помнят и по-прежнему любят. Эти не предадут, хоть на «похороны» их и не брали, сказав им практически правду: «мама от нас уехала далеко».

И без того сжавшееся в комок сердце исстрадавшегося человека вдруг екнуло и выплеснуло накопившуюся горечь слезами. Анна Вячеславовна, стыдясь этого внезапного взрыва эмоций, спрятала лицо в ладони.

— Что вы, — прижал плачущую женщину к груди Сергей, — еще немного, и мы постараемся сделать так, что…и девочки будут здесь.

— А его, — спохватилась преданная⁴ супруга, — его вы убьете?

Медведев поджал губы. Ему все же следовало бы думать, как учил его когда-то Ловчиц, прежде чем что-то говорить. Тем более женщине в таком состоянии.

— Анна Вячеславовна, — осторожно начал он, — так уж выходит, что ваш «бывший» сам выбрал себе эту дорожку. Сколько военных, милицейских, офицеров госбезопасности, стараниями этого ряженного руководства страны остались без работы из-за несогласия служить хунте? Не секрет, что в противовес им, многие честные офицеры, по зову душевному присягавшие Родине, осели и у нас, или где-то в других отрядах. Но что кривить душой, все же большинство из профессионалов «оплота безопасности страны», прикрывая свое малодушие карьерой или тем, что у них де скоро пенсия, спокойно перешли под пяту Временного Комитета. У них масса оправдательных мотивов предательства, боятся быть гонимыми, репрессированными, убитыми, лишиться каких-то материальных накоплений. Но что там говорить о милиции или военных? Вон, рок-звезда, брат Леши Волкова, Андрей. На всех вечеринках празднования годовщин их переворота первый гость. И сколько их таких — сдавшихся на милость победителя? Так что ваш «бывший» не один такой негодяй. Он, как это говорят, в этом смысле не оригинален…

В дверь медблока постучали и тут же второй раз, требовательно. Сергей Георгиевич вдруг дернулся, понимая, что со стороны он и врач натурально выглядят сейчас, как заурядная романтическая «парочка», но, даже осознав это, он только немного ослабил объятья. Привыкшему к холостой жизни Медведеву было приятно ощущать эту пусть и вынужденную, но все же близость с нравящейся ему женщиной. Выждав еще пару секунд, он все же опустил руки, после чего тихо произнес. «Я оставлю вам, фото. Потом заберу флэшку…»

С этими словами он вышел из кабинета и направился к входной двери. Запищала кнопка электрического замка, массивная металлическая створка открылась. За порогом стоял Васильков:

— Георгич, — со сбитым дыханием выдохнул он, — Лукьянов прислал за тобой, там, на крышке лаплана появился какой-то дед…

— Дед?! — чуть не выкрикнул Медведев, — в пальто и лаптях?

— Я не в курсе, — простецки вжал голову в плечи боец.

— М-да, — криво улыбнувшись, огладил щетинистый подбородок Сергей Георгиевич, — давненько его не было. Вот же где персонаж, так персонаж.

Покосившись в пол оборота в сторону кабинета доктора, он вышел из медблока, закрыл за собой дверь и, окончательно стряхнув с себя всякие романтические мысли, размашисто зашагал к лестнице.

Обнаружив на месте первого «шатуна» некого дедушку, дежурный тут же отослал гонца в медблок и побежал на кухню, доложить начальнику. Тому видно не суждено было сегодня нормально закончить ужин. Тихо радуясь тому что, слава Богу, причастился сегодня салом, озадаченный Лукьянов понуро отправился в дежурную часть, но едва заметив на мониторе знакомого старичка, моментально преобразился. Глаза его вспыхнули странным безпокойством. Несмотря на все предосторожности, Алексей Владиимирович был полон решимости тут же подняться наверх. Пожалуй, он и начал бы уже что-то для этого предпринимать, но вскоре пришел Медведев.

Короткий взгляд на мирно стоящего посреди поляны дедушку и его заставил встрепенуться. Судя по всему, внезапная суетливость начальника была заразной.

— Леша, — вдруг разом стряхнув с себя нервное наваждение, прошептал зам, и отвел в сторону своего формального командира, — что ты скачешь?

— Так ведь, — выпучил тот глаза, — дед же…

— Ну дед, и что?

— Его не было с того самого дня, в Леснинске. Он…, только он сможет нам многое объяснить…

— Не живи чужим умом. — Пытаясь выглядеть сдержанным, тихо внушал взведенному руководителю Медведев и, тут же вспомнив свидания с этим или другим, но очень похожим на этого дедушкой, добавил: — Еще не известно, станет он тебе что-то рассказывать. Зарядит голову какой-нибудь замороченной фразой и исчезнет, а ты думай потом что хочешь. Было ведь такое?

— М-гм, — согласился Лукьянов, — значит…, значит и ты не сомневаешься.

— В чем? — не понял его зам.

— Что дед безопасен.

Алексей блеснул каким-то безумным взглядом.

— Или нам его надо сюда, или нам самим туда. Под цифровыми экранами заграждения нас не увидят…

— Леша, — перешел на змеиное шипение Сергей Георгиевич, — два «шатуна» в день, это уж слишком! Ты так не считаешь? А может, — попытался он пошутить, — давай откроем лифтовой люк и крикнем: «Заходи, дедушка, открыто! И все, кто с тобой»?

— Нет его! — вскрикнул вдруг сидящий у пультового стола дежурный.

На самом деле монитор теперь показывал только пустую поляну, под которой находился гермоангар Базы.

Медведев бросился к столу:

— Отмотай назад запись!

Дежурный, протягивая руку к блоку управления видеонаблюдением, отмотанная назад запись побежала строками и вскоре проявила силуэт того самого старика.

— Стой! — скомандовал Медведев. — Теперь медленно…

Запись пошла в замедленном режиме. Дед стоял посреди поляны. На лице его… Черт побери. Там явно читалось: «Я знаю, что вы следите за мной». Да, он знал, знал и ждал чего-то. Ну вот, как-то вдруг даже в замедленном режиме воспроизведения видео дед повернулся и,…исчез.

— Мля, — вырвалось у Медведева, — и как он это делает?

Что-то около десяти минут они ждали чуда. Стояли за спиной притихшего дежурного, ходили, то и дело, бросая взгляды на застывшую картинку монитора. Тревожная смена, выглянув из караульной комнаты в самом начале поднявшегося шума, оставила дверь открытой и терпеливо ждала распоряжений, а их попросту не было.

Лукьянов, вдоволь натоптавшись по плиточному полу, наконец, замер на месте. Он шумно сопел, сложив руки на груди, и медленно массировал зарастающий темно-бурой растительностью подбородок. Медведев же, каря себя за нерасторопность, «просвечивал» отрешенным взглядом и монитор, и толстые, железобетонные стены, и вообще…всю планету.

Прав был Алексей, Судьба давала им шанс получить ответы хоть на какие-то вопросы, а они, служаки, вернее он, служака, попросту проспал этот момент, привычно перестраховываясь. А ведь пора было уже заложить себе в голову, что «дед» и все, что с ним связано, выходит за рамки их привычного, земного разумения и поведения.

Прошло еще минут пять и в коридоре стали слышны шаги. «Вот же, — подумал Сергей Георгиевич, — кто-то спешит, торопится. А раз бежит, что-то срочное. Наверное, «шатун-зек» в медблоке проснулся или помер…»

В помещение дежурной части буквально ввалился Саша Коробов:

— Бля, Георгич, — сглотнув пересохшим от бега горлом, выдохнул он, — там, в столовой… Мы ели, а в углу…какой-то дед!

Будто электрический разряд проскочил между Лукьяновым и Медведевым. Они, метнулись к выходу. Следом выскочили «тревожники». Вся эта компания, убегая к кухне, просто взорвала аккустику дремавшего коридора.

Дежурный, глядя на это, только хлопал ресницами. «Прикинь, — решил перевести дух «гонец», обращаясь к свободным ушам, — темно в углу-то. Сидим, отъедаемся и вдруг кто-то заметил — в са-а-а-амой тени за столом сидит старик. Все сразу как подпрыгнут…»

В обеденный зал Базы набилось множество народу — частые тревоги научили собираться быстро. Любопытствующие выстроились у раздачи, напрочь закрыв обзор перепуганной бабе Паше. Откровенно говоря, она и сама не пошла бы сейчас вперед, поглядеть на этого «гостя», невесть откуда взявшегося в ее столовой. По разумению бабули «дед» мог явиться, когда угодно, хоть даже и под утро, когда Парасковья Михайловна у плит одна и, его счастье, что он не явился в то время. Половник у нее тяжелый.

Личный состав колыхнуло. Это сквозь плотные ряды зевак протискивались вперед Лукьянов и Медведев. Темный, вполне различимый в углу столового зала силуэт старика шевельнулся. Он поднял голову. Повисла мертвая тишина. Было понятно, что гость увидел тех, кого хотел, поскольку до того он сидел, опустив голову. Сейчас же приосанился и застыл в ожидании.

Командир отряда и его боевой зам коротко переглянулись, после чего двинулись к дедушке. У самого стола они остановились и снова переглянулись. «Не он, — говорили глаза Медведева, — да, это другой», — подтверждал взгляд Лукьянова.

Делать нечего, прошли к лавке и сели напротив. «Дед» оказался совсем еще не старым мужчиной, на вид лет сорока пяти — пятидесяти. Крепкий, широкоплечий, с длинной по грудь темно-русой бородой. «Того» старика в нем напоминало только сохранившееся каким-то чудом, практически новое пальто образца 1970 года. Навряд ли такое где-то могли еще шить. Кто его знает, может быть это знак принадлежности к какому-то сообществу или касте? У дедушки, который являлся к ним еще в мирные времена, тоже было такое пальто. Продолжать и далее щедро угощать пришлого молчанием, не имело смысла. Лукьянов шумно вздохнул, и на правах начальника Базы спросил:

— Кто вы? С чем пришли?

Собравшийся в столовой личный состав отряда, навострив уши, перестал не то шептаться, даже дышать, однако «дед», способный, как радиация безпрепятственно проникать всюду, с ответом не торопился. Было понятно, что он, равно как и тот, давний лесной гость, что наведывался с провидческими предостережениями в еще недостроенный Институт, имеет какое-то особое отношение к слову. Каждое из них он взвешивал, словно фармацевт, смешивающий вещества для получения лекарства. Грамм больше — яд, грамм меньше — яд. Только когда наступал миг равновесия мысли и настроения, спрятанные за густой растительностью уста этих странных людей, открывались и роняли редкие, сухие и рациональные фразы.

— Зови меня Орислав.

Руководство Базы снова многозначительно обменялось взглядами:

— Хорошо, Орислав, — продолжил Лукьянов, про себя отмечая, что в отличие от первого дедушки, этот говорит без явного белорусского акцента, — с чем пожаловали?

— А, главное, как пожаловали? — тут же, неведомо к чему встрял в разговор Медведев.

Его, объяснимая с точки зрения безопасности Базы горячность, заметно отразилась на настроении гостя. «Дедушке» это откровенно не понравилось. Он, будто первоклашка сложил перед собой руки и ледяным, не терпящим разъяснений тоном заявил:

— Атей — сын Асогостов, в случае острой надобности велел говорить только с «Вялікім» и больше ни с кем…

У Алексея Владиимировича в пересохшем горле сам собой пополз вверх кадык. Слова деда прозвучали как ультиматум. Обсуждать что-то без острого на слух Медведева просто не имело смысла. Надо было выгораживать боевого зама, и оставить тут за столом, во что бы то не стало.

— Вялікі? — разряжая обстановку, дипломатично осведомился Лукьянов. — Он все так же меня и называет? А что ж он сам-то не пришел?

«Дед» снова сделал паузу. Цепкий, внимательный взгляд основательно прощупал Сергея Георгиевича. Наконец, не став далее упорствовать, гость продолжил говорить, по умолчанию согласившись на присутствие за столом еще кого-то.

— Он ныне далеко. Мне нужна помощь…

Медведев разомкнул было уста, но, тут же осекся, дабы не засыпать Орислава вопросами. Его руководитель заметил этот порыв, а также и то, что «дед» недвусмысленно бросает взгляды куда-то поверх их голов, намекая на присутствие в зале ненужных ушей. Лукьянов за время жизни на Базе настолько врос в доверие к каждому бойцу своего отряда, что даже не допускал мысли о том, что среди них может оказаться неблагонадежный.

— Мы все тут заодно, Орислав, — начал издалека командир «Бацькаўщыны». — Прошли сквозь серьезные мероприятия, и полностью доверяем друг другу. Я так понимаю, что помощь нужна не только моя или вот Сергея Георгиевича, а наша, общая, всего отряда?

«Дед» кивнул, но говорить пока ничего не стал.

— Тогда рассказывай. — Лукьянов встал и повернулся в пол оборота к собравшемуся у раздачи отряду. — Поможем по-свойски, а хлопцы?

В ответ «Бацькаўщына» на удивление нескладно рассыпалась потухшими голосами. Это прозвучало, как ропот. Не успел уязвленный командир повторить свой вопрос, как вдруг из-за стола поднялся гость.

— По-свойски говоришь? — громко спросил он, без опаски осматривая напряженную, как струна фигуру Медведева. Переведя взгляд в кухонный угол, где толпился личный состав отряда, он продолжил: — А много ли у тебя здесь своих? Братья, отец, родичи? Чего молчишь? Есть среди них такие?

Лукьянов потянул голову в могучие плечи.

— Вижу, что нет. — Будто загипнотизировав собравшихся «дед» шагнул в коридор. — Вот идешь, порой, по лесу и вдруг под ногой ямка. Легко можно оступиться, упасть. Или сгнила половица на даче, наступил и поранился…

В этот момент Медведев почему-то вспомнил, как перед самой войной ездил на дачу и, как говорил сейчас этот «дед» он провалился на веранде. Сгнили доски, и он сильно расцарапал ногу. «Чшерт, — выругался про себя заместитель командира, — а я ведь так и не поменял те половицы…

— А то и хуже, — продолжал Орислав, ввергая Сергея Георгиевича в полный ступор, — стоишь на автобусной остановке, никого не трогаешь, куришь, а к тебе подходят две противные тетки, и начинают тебя не то смущать, а в грязь втаптывать своими разговорами, да еще и прилюдно. Иной смолчит, а ведь найдется и тот, кто и тетке за неправедное дело в ухо врежет, не пощадит. А почему нет? Она же не права.

Но ведь выходит, соколы мои, что и та тетка, тоже «свои», и тот, кто за ней стоит с источенным, словно червями нутром, тоже «свои». Отчего же тогда не разобраться «по-свойски» с теми, с кем вы в лесах до трех не разговариваете? Там ведь тоже «свои», хоть они и «гнилые половицы», как и эта тетка.

Погляди на вас — монолит, отряд! Но стоит мне только сказать, что трое из вас тоже половицы не первой крепости по чистоте крови своей, многие тут же встанут против меня. Что многие — все! Поскольку в нашу чистую кровь ныне чего только не намешали. Но вся разница в кровном вопросе лишь в том, что «грязная вода», хоть и грязная, но все же еще вода, а вот уже саму грязь водой не назовет никто.

Прислушайтесь к себе, хлопцы. Я ведь только бросил зернышко сомнения, но вы уже задались вопросами касательно своих соратников. Понятно, что никто мне не поверит, пока все воочию не убедятся, что я могу что-то зреть, или, как вас приучили это называть, «ясно видеть», так ведь? — «дед» вдруг обратился к Сергею Георгиевичу. — А, витязь из Рода Медведей? Та-ак, — сам протянул ответ вместо опешившего заместителя командира Орислав. — В давние времена наших предков хитроумные греки и иудеи как раз и купили на том: «покажи мне чудо — и я пойду за тобой, хоть в ад».

Достань я сейчас кролика из-за пазухи, и вы бы рассмеялись: «что за фокус? Это не чудо». Поймите, сейчас в вашем понимании «чудо» это только классный, шокирующий, но…фокус. Ему далеко до исконного понятия чуда. Но, смотрите внимательно. Я не стою у открытой воды, и я не Христос, чтобы приказать ей расступиться, но я Орислав, сын Буривоя и приказываю Огню — приди!

И в тот же миг его поднятая вверх рука, начиная от локтя, вспыхнула вместе с одеждой, будто облитое бензином полено. Отряд охнул и отпрянул назад, едва не перевернув нержавеющую раздачу бабы Паши.

Глава 7

Картина с пылающей рукой шокировала присутствующих. Огонь был натуральный и в столовой ясно запахло гарью.

— А теперь, — продолжал чудотворец, которому, судя по всему, его собственная горящая рука не доставляла никаких неудобств, — я говорю Огню — уймись, вернись обратно!

«Дрессированное» пламя стало утихать и прятаться в кожу Орислава. Когда буйство стихии прекратилось, он сделал несколько шагов вперед и остановился.

— Тем из вас, — будто какой-нибудь профессор-физик на лекции по физическому проявлению природных явлений, назидательно продолжал вещать «дед», — кто не впал пока в ступор и пытается объяснить для себя природу этого «чуда», я подскажу. Да, Огонь приручен мной. Эта некая особенность моего «Я» от рождения. Мне дано с ним обходиться. Он есть во мне, как и в любом из вас, только я, не будучи отравленным никакой религией, понял его суть и подружился с ним. Но это мой, внутренний Огонь, а вот с этим я пока не дружил, — «дед» махнул десницей вдоль стены и вдруг призвал: «Огонь, приди!».

Плинтус и пол вдоль него вспыхнули так, что бойцы, толкаемые чувством самосохранения, сразу шарахнулись к выходу, но тут же стали. В них вдруг проснулось любопытство и неуемная тяга к божественному, к чуду. «Ведь не сгорел этот дед от своего Огня? Авось и нам ничего не будет?»

Медведев сжал кулаки, и искал взглядом огнетушитель, а Лукьянов? Он только рассеянно хлопал светлыми ресницами, созерцая происходящее.

— Ай, — наигранно испугался Орислав, проявляя неплохие актерские качества, — становится опасно. Огонь, уймись, уйди…

Словно кто-то крутанул ручку газовой плиты, и пламя резко пошло на спад. Это никак не могло быть внушением или массовым гипнозом. Плинтус и стена над ним были закопчены! Шоу продолжалось:

— Чем вам не чудо? Кто из вас способен на такое?

Бойцы начали роптать…

— Неправильно! — даже не вслушиваясь в несуразные, тихие возгласы, продолжал «дед». — Практически любой из вас может так. Само собой, самодисциплина, многие знания, полное понимание природы огня и прочих стихий, поскольку все они взаимосвязаны. И еще, это важно, должно быть соответствие Огню. Ему, признаться, все равно к кому приходить, но даже дети знают, что лучше не устраивать светоч из деревянной или пластмассовой плошки.

Думаю, я никого сейчас не обижу, говоря, что большинство из современных людей — именно «пластмассовые», или, в лучшем случае — деревянные. Потому вами и воспринимается мое умение, как нечто божественное, чудесное. Однако же, почему никто из вас не впал в религиозный экстаз, не стал в восхищении призывать молитвами библейского Саваофа — Яхве — Иегову, прославляя его за явление этого чуда? Чем же этот огонь хуже пасхального?

Такой же фокус происходит каждый год на Пасху в Храме Господнем, где является Священный Огонь, иначе сейчас называемый Благодатным. Люди взывают: «Приди и обрети свет от Hегасимого Огня во славу Христа, воскресшего из мертвых» и! Никого не смущает, языческое поклонение Огню в храме Христа. Напротив, вокруг праздник, ликование. Так почему же вы сейчас не ликуете?

Согласен, мной допущены некоторые ошибки: я не дурил вас, не прикрывался именем иудейского бога, или безвинно распятого страдальца, не облачался в первосвященные одежды иудейских священников, не наполнял свое действо таинством и загадками, но по сути-то я сделал то же самое, что происходит в Храме Дома Господня?

А ведь отыскать ответ на этот вопрос совсем не сложно. Вы своими глазами увидели, что человек равен Богу по Знаниям, но, к сожалению, не по могуществу, если, конечно же, этот человек соответствует тому, чтобы называться человеком — «светочем» для Огня.

Вы заметили, что после прихода этой стихии в каждом из вас осталось что-то из того, чего раньше не было? Это ощущается, как некий ненужный посредник между вами и тем же Огнем. Прислушайтесь к себе: вот рядом с вами был Огонь, живой, а вот — вы. Он притягателен, прост, могущественен, но вам недоступен. А мне доступен. Чувствуете? Трепещет вопрос: «А что мешает и мне? Я ведь тоже человек!»

Вот мы и нашли очередной камешек в нашем сапоге познания. Все эти рясы, огромные кресты, храмы до неба, в которые силой сгоняют, или вынуждают ходить людей, это ничто иное, как понты, обыкновенные поповские фокусы, чудовищные по своему лицемерию. Вы приучены думать о том, что являетесь только рабами Божьими, жалкими червями, а я вам сейчас показал, что это совсе-е-е-ем не так.

Чего греха таить, и я мог бы себя считать полноценным христианином, однако разбудил в свое время в себе то, что столетиями выжигали из нашей крови, из нашей памяти. Я уже говорил, что Огню все равно где появляться, вот и жег он тех, кто дал слабину в те, давние времена, жжет слабых и сейчас. Я ответственно, как «чудотворец» (Орислав едва заметно улыбнулся), заявляю вам, доказываю, что мы прямые потомки Богов, но, к сожалению, должен уточнить, очень жалкие, слабые их потомки.

Простой пример. Если какому-нибудь африканскому племени показать бензин, они его тут же выльют куда-нибудь вон, не зная, что делать с этой ужасно вонючей, странной жидкостью. А ведь просто нужно знать, что и как с ним делать.

Как там пелось в фильме о мушкетерах: «И в ваших жилах тоже есть огонь…» Да это так, он там есть. У кого-то сам Огонь, у кого-то бензин, дизельное месиво, керосин…, мазут. «А к чему же весь это спектакль?» — спросите вы. За вашими спинами прячется бабушка, я вижу ее. Когда загорелся плинтус, она внутри себя стала призывать «голос крови», а что сделал каждый из вас?

Бойцы расступились, являя «деду» виновато опустившую взгляд Парасковью Михайловну.

— Мяне бабка мая вучыла, як загаворваць вагонь, калі пажар ляціць па лесе. Я і сказала…

— Стоп! — чуть ли не голливудским жестом остановил ее Орислав. — Бабка наверняка вам так же говорила, что на людях такое нельзя произносить!

Баба Паша кивнула, соглашаясь, и прикусила язык.

— Говорила, — подтвердил «дед», — вот и не рассказывайте нам. Однако мне стоило большого труда поддерживать Огонь, который вы, бабушка, простым словом вгоняли обратно в стойло…

По бойцам отряда пробежал задорный смешок, мол, Михайловна еще и не то может. Орислав повернулся к руководству Базы:

— Помните, мы говорили про «по-свойски»? — вспомнил он начало разговора. — Видите? Я могу говорить с вами по-свойски, как современный человек. Но ведь для меня «по-свойски», это совсем другое. Думаете то, что я говорил раньше о некоторых из вас, что они не чисты по крови так, для красного словца?

Орислав подошел к бойцам и поочередно вывел вперед одного, второго, третьего,…четвертого, пятого. И так двенадцать человек. Оставшаяся у раздачи шестерка партизан стала переглядываться. Это напоминало то, как тамада на свадьбе выводит мужчин на конкурс.

Выстроив выбранную дюжину в ряд, он вдруг обратился к Медведеву:

— Служивый человек! Вот стоят перед нами твои ребята. Без шалости, серьезно, не руководствуясь никакими заслугами, скажи, кого из двенадцати мне вернуть на место, в строй?

Сергей Георгиевич, оторопев от такого, сначала дернулся, сидя, а потом привстал и, через паузу, молча указал на Веню.

Орислав дал тому знак, и Дзерба вернулся к раздаче.

— Еще, — попросил «дед», — можешь сразу двоих, троих.

Медведев стал поочередно указывать на молчаливых и насторожившихся в ожидании какого-то подвоха бойцов, пока перед Ориславом не осталось только трое.

— Благодарю, — слегка склонив голову, проронил тот, указывая заместителю командира отряда на его стул, — присаживайся, разведка. Таких методов проявления подсознания личности в Высшей школе вам не преподавали.

Итак, передо мной три случайно отобранных человека, мне не знакомых. Я хочу обратиться ко всем. Сейчас я покажу вам очередной фокус, не для слабонервных. Он так же связан с Огнем, только с другой его ипостасью — Божественной искрой, Огнем, что в нашей крови. Все зарубите себе на носу, на месте этих мужей мог быть любой из вас и, поверьте, с вами было бы то же самое. Кто сомневается, я могу это доказать, проведя этот эксперимент с любым! Это действо пойдет в довесок к вопросу о том, кто из нас является достойным или не очень удачным сосудом для пробуждения, хранения внутреннего Огня, или, сформулируем это иначе: «кого мы легко называем «свой»?

Орислав поставил избранную троицу в круг, спиной друг к другу и попросил их взяться за руки, опустив верхние конечности вдоль тела и сцепив пальцы в замки. По его просьбе бойцы двинулись по кругу, приплясывая так, словно они месили глину на Талаке. «Дед» скрутил перед собой худощавые пятерни в хитрую комбинацию, похожую на два кукиша, широко расставил ноги тихо начал что-то нашептывать.

Вдруг всем танцующим бойцам стало не по себе, но они терпеливо продолжали «месить глину». Через каких-то пять-семь минут присутствующие были повергнуты в шок. Вся вращающаяся в своеобразном танце троица внешне стала выглядеть, как некие муже-женщины, или жено-мужчины с некрасивыми, отталкивающими лицами…

Орислав вдруг оборвал это действо. Будто по мановению волшебной палочки бойцы всего за минуту вернулись в свое прежнее обличие. Они вопросительно всматривались в лица товарищей, но те в ответ только отводили глаза. Не перестающий шокировать гость вздохнул:

— Это часть древнего купальского танца прославления Огня. В нем пробуждается суть человека, память его крови.

Я же говорил, кому-то очень надо было разбавить нашу с вами сильную, здоровую кровь. Сейчас в родовой памяти этих добровольцев мы увидели явное проявление наносной мути, в данном случае иудейского наполнения наших генов. В таком обличии эти люди, по сути, мусор. И иудеи их никогда не примут за своих, и наши, после такого шоу могли бы от них отвернуться. Но я берусь восстановить статус-кво.

Теперь, мужики, вам надо продолжить водить хоровод до конца. У нас, у славян, настоящие хороводы всегда волшебные. Впрочем, тот, кто не желает реабилитироваться в глазах товарищей, может выйти из круга. Этот танец может заводить даже один человек. Остаетесь? Ну хорошо. Тогда мы закрутим волчок в другую сторону, и читать теперь я буду другие «словеса». Поехали…

Словно раскручивая какое-то ржавое колесо, медленно, нехотя стали переступать ногами обескураженные мужчины, но уже на первом круге каждый из них снова почувствовал что-то странное. Они словно поднимались по ступеням, маленьким, гладким, на каждом новом витке, становясь выше и выше. Силы их прибавлялись, а пристально следящие за ними соратники стали хлопать в ладони в такт их танцу. Глянув вкось друг на друга, подопытная троица просто онемела. С каждым шагом они превращались в высоких, мускулистых витязей. В сказках это называлось богатырь, но едва только стала вскипать удалью их кровь, Орислав снова прервал «танец».

Дождавшись, когда ошалевшие от волшебного превращения бойцы вернутся в изначальные формы, «дед» попросил их стать обратно в строй. Теперь, встречая их, уже никто не прятал взгляд, напротив, их щипали, толкали в бока, мол, ну ты прям великан, качок, былинный витязь, кр-рас-с-сава.

— Что же мы видим? — снова вернулся к преподавательскому тону гость и теперь уже его слушали с полным доверием и должным уважением. — Что наша кровь, что иудейская проявляется в зависимости от складывающейся ситуации, ведь так? Раскачивают вокруг нас ритмы их бытия и мы, силой подмешанной крови, превращаемся в нашей жизни в торгашей или угодных им людей. А коли гремит наша стать, и прет из нас, будто тесто на печи исконное, наше, свое? А ведь даже славянская кровь разная. Пригласи я в круг вашего начальника, — Орислав указал на Медведева, и бойцы стали подсказывать «это зам, заместитель командира», — и что с того? — спросил гость. — А в плане боевых действий?

Подсказки со стороны прекратились, ведь на самом деле все операции боевого порядка и охраны были только на заместителе командира, тут с этим «чудотворцем» не поспоришь. Но сам Сергей Георгиевич, запечатлев на лице вопрос, приосанился и, как это ни странно, навострил уши.

— Так вот, — улыбнулся «дед», расстегивая теплое пальто и являя присутствующим часть красивой, вышитой красными узорами рубахи, подвязанной кушаком, — раскрути я в танце вашего боевого командира, и перед вами предстал бы образ медведя! Да, поверьте на слово, так бы и было.…Что, что опять не так? Не верите? Раскрутить? Нет, лучше не надо. Он еще никогда не перекидывался, потому просто подспудно боится той Силы, что в нем спит. Но его кровь густа и если его «растанцевать», впрочем, об этом вам знать незачем. Разболтался я, — вздохнул Орислав, — а это негоже.

Очень вас прошу, витязи, не относитесь к этому, как к фокусам. Все это было обращено только к вопросам о том, а «свои» ли мы все те, кто собрался тут.

Или вот еще: подумайте на досуге и о другом: за что вы на самом деле боретесь? Мстите за загубленные жизни родичей, или просто за то, что кто-то отобрал ваши дома и дачи с квартирами, разрушил сладкое, спокойное житье в лени и довольстве, когда можно было, не задумываясь ни о чем пить пиво ящиками с утра до ночи, или водку? Пить по пути на работу, на работе, и после работы, добираясь домой?…А может вы еще за что-то бьетесь здесь на смерть?

Разве не любо вам осознавать себя витязями, коих вы тут пред собой узрели? А хозяевами земель своих, на которых вас и ваших Предков долгое время заставляли жить, как иждивенцев?

Вот, ребята, а вы говорите «по-свойски», — снова повторил «дед» фразу, вокруг которой и выстроился весь пляс. — Сейчас же, — простецки вздохнул Орислав, — мужики, мне надо поговорить, опять же «по-свойски», с вашим начальством. Вам есть над чем подумать, о чем поговорить, на сегодня представление закончено…

Бойцы загудели и послушно потянулись на выход. Выглядело это так, словно только что подошел к концу киносеанс и зрители, обсуждая фильм, неохотно покидают уютный зал. Никому и в голову не пришло, что этот «дед» по сути, отдал сейчас приказ, и они ему безропотно подчинились.

Едва последние из «зрителей», толкаясь и мелко перешагивая, вышли в коридор, к Ориславу подошла баба Паша: «Можа б Вы паелі чаго? — спросила сердобольная старушка.

— Благодарствую, мать, — улыбнулся гость в густую бороду, — мне надо с хлопцами вашими поговорить, это сейчас важнее, впрочем, чайку, если можно.

— Кампот…

— Вот и хорошо. Принесите к нам в уголок…

Лукьянов и Медведев, отметив это, коротко переглянулись, но промолчали. «Дед» кивнул в тот угол, в котором он немногим ранее появился перед заканчивающим ужин личным составом Базы.

Делать нечего. Прошли, сели за стол, подождали, пока Михайловна принесет по стакану компота и тарелку с домашним печеньем. Затем, проникшаяся безмерным уважением к гостю бабуля, вняв его очередной просьбе, принесла еще и толстую, декоративную свечу.

В ее веселом свете тени на стенах столовой играли как-то уж совсем по-домашнему, но, несмотря на это, разговор не складывался. «Дед» отчего-то снова включил режим «экономии слов». Молчал и командир партизанской Базы Лукьянов, который долгое время плотно занимался вещами, которые находились в зоне полного недоверия и недопонимания многих сотрудников, в том числе и подполковника Медведева. Алексей Владиимирович никогда не скрывал, что около пяти лет глубоко изучал Авестийскую астрологию. Потом его отчего-то резко развернуло и бросило в изучение древней славянской письменности.

Осваивая русские азбуки, он по счастливой случайности натолкнулся на какого-то человека, который полностью перевернул мировоззрение этого устоявшегося в целом, научного человека. Как говорил об этом сам Алексей: «У меня открылось образное мышление. То, что я использовал до него, было безобразным». И если астрология, популярный оккультизм, какие-то искусственно созданные философские течения часто приводили к жарким спорам дома или на работе, то тот поток знаний, который сам Лукьянов характеризовал, как «Наследие Предков» являлся делом настолько живым и интересным, что вызывал симпатии даже у его супруги.

Но, все это было до войны. Где-то там, в прошлом. Там осталось и изучение редчайших текстов, и Буквицы, и поверхностное ознакомление с Рунами, и страстный «голод» к знаниям, кстати, здорово подогреваемый встречами с тем «дедом», первым, что переполошил своим появлением все охранное ведомство Института. В прошлом осталась и настоящая семейная жизнь. Когда его супруге сообщили о том, что ее муж государственный преступник, она, на удивление легко приняла это к сведению и пообещала спецслужбам сотрудничество в случае его появления. Само собой, «сдавать» мужа она не стала бы, но и на все его весточки отвечала одно и тоже: «я не хочу иметь с тобой ничего общего, не разрушай мою жизнь».

Горела свеча и Медведев продолжал всматриваться в широкое, по-детски растерянно-воодушевленное лицо Алексея Владиимировича, как видно переживающего некое волнение, сидя бок о бок с таким неоднозначным гостем. Где были мысли командира отряда сейчас? В высших ли сферах, или рядом с супругой и крохой дочкой, что жили в доме тестя в Буде-Гресской, что по слуцкому шоссе?

Медведев тяжко вздохнул. И его мысли тоже было понеслись в прошлое, но тут же вернулись обратно, ведь его бывшая жена и взрослые, уже самостоятельные дети, тоже не искали встречи с ним. В границах Беларуси их отец значился в списке врагов номер один, а вне ее, его усиленно разыскивал Интерпол. Дернувшись, Сергей Георгиевич вынырнул из забытья:

— Я спросить хотел, — с хрипом вымолвил он первые звуки, не готовыми к работе связками. — То, что было сказано здесь, перед ребятами, это ведь как минимум попахивает расизмом и сатанизмом. Я не заметил среди наших бойцов рьяно верующих, но зачем так ущемлять религиозные чувства? У каждого должно быть в душе что-то светлое. Мне тоже не по нутру деятельность глав церкви, уж мы-то о ней знаем, как никто другой, но зачем так жестко? Люди-то верят.

— Верят? — переспросил Орислав. — А во что верят?

— Ну как? — не понял вопроса Медведев. — В церковь же хоть раз в жизни каждый ходил.

— Хм, — улыбнулся только глазами гость, — половина бывшего СССР была на Красной площади, но что-то совсем не многим нашлось теплое место по ту сторону кремлевской стены. Да и шли-то на площадь, в основном, для того, чтобы побыть всем вместе, со всем, так сказать, народом. Не думаю, что кто-то на самом деле горел желанием лицезреть мумию в масонском «Храме Смерти». Мумия, это только реклама Ленина, опять же, умелая реклама идеологов коммунизма. Благодаря ей все знают Ульянова-Бланка-Ленина, как «умного, образованного человека».

Медведев, встревая в этот спорный монолог, хитро посмотрел на «деда»:

— Вы сейчас…как-то иначе говорите. У нас уже появлялся тут один дедушка. Только тот имел стойкий белорусский говор и… А вы изъясняетесь вполне современно.

Орислав снисходительно улыбнулся:

— Основа любой спецслужбы — недоверие. Я все понимаю. Эти службы и появились-то только из-за того, что кто-то стал страдать к кому-то недоверием. Там, где существует понимание и полное доверие, спецслужбы не нужны. Что ж, — аккуратно сложил перед собой в замок жилистые, жесткие пальцы Орислав сын Буривоя, — разговор будет долгий, я пришел за помощью, значит, мне и делать первый шаг к доверию.

Сразу скажу, что Атей Асогостов, тот «дедушка», о котором вы говорили, фигура более значимая, чем я. Ну, — уточнил Орислав, — это если изъясняться вашим, современным языком. Поверьте на слово, и я, для того, чтобы немного походить на него, легко, и с удовольствием могу перейти на древний славянский язык, но тогда вы только будете примерно догадываться, о чем идет речь. Почему «с удовольствием могу перейти»? А потому, что образы того языка куда как объемнее и точнее, но вы их, к сожалению, не поймете. Говорю я это не для того, чтобы принизить ваши способности, а для того, чтобы объяснить мои, справедливо замеченные вами современные речевые обороты.

Сразу же хочу попросить вас обоих. Обращайтесь, пожалуйста, ко мне «Ты». Я же, в свою очередь, тоже стану к вам так обращаться, поэтому не обижайтесь…

— Пока не забыл, — мягко оборвал речь Орислава Сергей Георгиевич, — меня все донимает вопрос. Твое (он акцентированно надавил на это слово, что, как и было обещано, ничуть не обидело гостя) заявление о том, что в этом купальском танце я превращусь в медведя, это что, трюк такой? Замануха? Ведь появлявшийся у нас,…как его там? М-м-м, дед Атей, не знает моей фамилии. Отсюда у меня, как у разведчика вопрос: мы тут в глубоком подполье, думаем, что Бога за бороду держим, никто нас никогда не найдет, а тут такая информация о нас со стороны. Раз мы заговорили о доверии — расскажи!

«Дед» недоуменно пожал плечами. Было видно, что он не совсем понял, что именно интересует вопрошающего:

— Какой трюк? — неуверенно произнес он. — Увидел и все. И я не знаю имени твоего Рода, то есть фамилии…

— Как это?

Орислав, собираясь с мыслями, огладил бороду:

— Я же говорил здесь, при всех, о чистоте человеческой крови? Чем чище кровь, тем яснее представляется мне образ человека. Если кровь замутнена, я мало что могу в ней рассмотреть.

Это с родни тому, как пытаться что-то увидеть в мутной, грязной воде. А коли уж коснется поведать о тех, кто находится ниже грани светоотделения, или, если говорить современным языком, на стороне Зла, то мне сии образы вообще малодоступны. Твой Род, витязь, большой, древний, кровь в тебе чиста, и я сразу увидел бера…

— Кого? — не понял Сергей Георгиевич.

— Медведя, — откуда-то из небытия проявился Лукьянов, — это старое слово.

— Так и есть, — подтвердил «дед». — Ты можешь мне ничего не говорить о своей родне, но я и без того ведаю, что в Роду твоем полно сильных людей и особенно преуспели мужчины. Поди и в войнах во всех участвовали и наград пруд пруди, и здоровья у предков, да и у тебя самого от природы прям с избытком.

Медведев вскинул кверху белесые брови:

— Все равно не пойму. Это правда, у нас в каждом поколении несколько человек при погонах, и все, как один богатыри, но при чем тут этот бер? Как понять это выражение «образ медведя»?

— Да никак не понимать, — возмутился Орислав. — Медведь он и есть медведь. Ты — медведь, бер!

Глава 8

Сергей Георгиевич с усилием растер лицо. Лезть в высшие материи, в коих он, в отличие от Лукьянова, был не силен, ему не хотелось, но и понять все то, что он сейчас услышал, он тоже не мог. «Как это я — человек, и вдруг — медведь?»

— Все дело, — продолжал разминать мозги заместителю командира отряда «дед», — в том самом Огне, о котором я говорил раньше. У тебя — такой Огонь, вернее проявляется он так, у меня, сам видел, какие с ним отношения, у того, кто понесет «Пяруноў Перст» в жилах вообще чистый Огонь, потому и определила ему Макошь такую непростую Судьбу.

— Хм, — вдруг улыбнулся какой-то своей глубоко запрятанной мысли Лукьянов, — тогда у нас два персонажа, что понесут «Пяруноў Перст»?

— Один, — уверенно ответил Орислав. — Он сейчас такой на всей Земле один.

— Странно, — подметил Алексей Владиимирович, видя, что и Медведев в это время тоже начал задаваться подобным вопросом, — их же два брата, они двойняшки. Одному «Пяруноў Перст», а другому что?

— А у другого своя Судьба. Тот, что у вас, старший, он первородный, коих в старину звали врода, урод…

Сергей Георгиевич неожиданно прыснул смешком, но тут же поднял вверх руки извиняясь за несдержанность. Эта обидная выходка, похоже, совсем не расстроила гостя. Наверное, он попросту привык к тому, что сейчас многие слова не имеют древнего, изначального смысла.

Лукьянов смотрел на «деда» с интересом. Он, в отличие от своего боевого зама догадывался, о чем идет речь.

— Ты, Орислав, говоришь в том ракурсе, что Леша Волков у своих родителей первородный?

«Дед» кивнул, и этот короткий контакт между двумя, понимающими друг друга людьми, вынуждал и Медведева попытаться настроиться на их волну. Неторопливая беседа изобиловала паузами, и потому, в одну из них по обыкновению Службы Сергей Георгиевич решил ввинтить провокационный вопрос, имеющий свойство клина, заставляющий оппонента проявить себя:

— Скажи, Орислав, — начал он издалека, — а вот тот Огонь, о котором ты говорил. Он несет в себе какую-то защитную функцию?

— Обязательно…

— Так, — продолжал заместитель командира отряда, — хорошо. Стало быть, чем сильнее, масштабнее кровь, вернее Огонь в ней — тем сильней и защита?

— И это верно.

И вот тут-то, по мнению тертого разведчика «шахматный слон ставится на поле H4 — шах или даже мат сопернику». Ситуация складывалась в пользу нападения. «Интересно, — уже тихо злорадствовал Медведев, что он скажет об этой кровной защите, когда узнает, что непростой персонаж, «Той, хто панясе Перуноў Перст» имеющий, по их мнению, в своих венах даже не кровь, а чистый Огонь, сейчас с пулевым ранением находится в медблоке?»

Но, не суждено было боевому командиру сделать очередной выпад. Орислав, что называется, чувствовал ветер, а потому в очередной раз, шокируя руководство Базы, он, даже не услышав жалящего, уже зудящего на кончике языка Медведева вопроса, предвосхищая его, ответил прямо в лоб:

— Если ты хочешь спросить о том, почему Огонь не защитил вашего бойца, я скажу так: тот, кто пока не почувствовал в себе этот мощный Огонь, кто боится его проявления, более всего и не защищен. Он в некоторых ситуациях даже слабее, чем простой человек с замутненной жизненной позицией. В ком больше Огня — с того больше и спросится. Как ты не прячь этот костер, придет время отвечать за то, как ты распорядился его жаром.

Лукьянов и Медведев коротко переглянулись:

— А-а-а…, — неуверенно протянул командир отряда, — откуда вы,…ты знаешь, что Леша ранен?

— Я видел это, — спокойно и даже весело ответил Орислав.

— Но как? — обеспокоился Сергей Георгиевич, которого вторично за сегодня дернул нешуточный вопрос о, казалось бы, безупречно организованной безопасности Базы.

— Хм, — привычно улыбнулся в бороду гость, — вы же умудрились спрятать под землей целую дружину и технику, думаете, что вас никто не видит? А мне немудрено стать «невидимым» для ваших парней. У вас технологии, а у меня Знания, но результат-то один и тот же. Это я привел к вам американца…

— Ты?! — дуэтом вскрикнули руководители Базы.

— Да я. — источая царственное умиротворение, ответил «дед». — Не сам же он вас тут нашел? Вас найдешь, как же.

— Так это он, — начал догадываться Сергей Георгиевич, — от тебя отмахивался, когда сидел на нашей крыше?

— От меня. Он все время порывался уйти, не понимая куда попал, и что от него хотят. Пришлось придержать на месте, пока вы сообразите, как бы половчее это дело обустроить? Он меня видел, а вы и ваша техника нет.

— Как интересно, — с нотками зависти выдохнул Медведев, — хорошо бы и нам, так научиться, но вопрос не в том, в другом, а именно: «Нафига он нам нужен, этот америкос? И еще: может, стоило бы спросить у нас, приводить его сюда или нет? Ладно ты, Орислав, и твой второй «дед», как там его? Я уже понял, что вы можете проходить куда захотите и когда захотите, но этот «гусь», на кой он здесь сдался»?

«Дед» не спешил с ответом. Какое-то время он просто сидел, глядя стеклянными глазами на посуду с компотом, потом немного отпил, встал и поведал озадаченному руководству Базы длинную и неоднозначную историю.

Начал он с того, что подробно рассказал о том, кто такой этот американец. Когда Лукьянов и Медведев услышали, что у них в медблоке спит тот самый Ингви Олсен, журналист, после выстрелов которого все в их стране пошло кувырком, и без того докучающая им головная боль, стала попросту раздирать на части их черепные коробки. Орислав рассказывал медленно, доходчиво, с пояснениями, но информации было столько, что даже более-менее ориентирующемуся в этих сферах командиру отряда было трудно это переварить.

Если сжать и перевести все это на современный язык, то картина рисовалась следующим образом: существуют некие… «древние организации», которым не все равно, что творится на Земле. Предположения Медведева о том, что это структуры близкие к масонам, были тут же отвергнуты, причем настолько однозначно, что сразу становилось понятно, «дед» знает о масонах намного больше самого Сергея Георгиевича. Так вот, «организация», к которой относились эти «дедушки», как бы это помягче выразиться,…жестко придерживается требований древней славянской культуры и веры. Именно веры, а не религии. Краткий экскурс в различия этих понятий был зачитан тут же.

Все ранее подвергаемые критическим измышлениям расистские высказывания гостя, сами собой переходили в другой статус. Сомнений не было, этот человек под расизмом подразумевал то, что сейчас считается проявлением глубочайшего патриотизма. Было видно, что Орислав глубоко знал историю, как он это называл «черных, желтых, красных, серых народов» едва ли не до времен динозавров, а то и дальше того. А ведь перед ним сидели не дети. Спецшкола с отличием Медведева позволяла разглядеть и песчинку правды в колодце лжи, но даже Сергей Георгиевич не сомневался, знания «деда» систематизированы и цельны. Они устоялись в его голове и, возможно, получены в таком виде еще в детстве.

Возвращаясь к указанной выше «организации», «дедом» было сказано буквально следующее: «в ней состоят разные сущности». На все уточнения «какие?», был ответ: «вам этого знать пока не нужно, будет достаточно знать хотя бы нас двоих (его и того самого Атея Асогостова)».

Выходило, что они, эти «дедушки» что-то вроде странников, или посыльных по особым поручениям с какими-то неограниченными полномочиями. Для них (а сколько таких бродило по земле, не известно) не составляет никакого труда, скажем, пересечь границу любой державы. Рассказывая то о той, то о другой стороне света, Орислав даже не заострял внимания на такой формальности, как пересечение границы. Судя по тому, как он об этом говорил, проблема появлялась, только если надо было идти через межи с «мирским» человеком или нести что-то тяжелое, да и то. Не проблема, так, заминка и не более того.

Интересным оказалось и то, что у этой организации существуют конкуренты, можно даже сказать враги. Повествование о них еще больше раздвинуло границы устоявшегося, но в данное время трещавшего по всем швам мировоззрения руководства Базы.

Так вот эти «враги» (иногда Орислав называл их «колдуны», или «кощеи»), сами могли совсем немногое, но чего у них было не отнять, так это умения играть на слабостях людей. Человечество для них было нечто вроде «скотного двора». Они, как пастыри, а руководят ими (опять же) какие-то сущности. На конкретно поставленный Медведевым вопрос: «инопланетяне?», Орислав ответил: «Можно сказать и так…».

Вот и выходило, что «обморочное» состояние людей, принявших навязанный им силой мировой порядок, существующий ныне, ничто иное, как происки тех самых «колдунов». Им покровительствуют и с ними заодно темные («дед» назвал их Невежественные) боги, которые живут сразу и под землей, и в Небе. Короче говоря, та самая «Теория заговора» с пояснениями и глубоким толкованием.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Калаши (Википедия) — небольшой дардский народ, населяющий три долины правых притоков реки Читрал (Кунар) в горах южного Гиндукуша в о́круге Читрал провинции Хайбер-Пахтунхва (Пакистан). Родной язык — калаша — относится к дардской группе индоиранских языков. Уникальность народа, со всех сторон окружённого исламизированными соседями, заключается в том, что значительная его часть до сих пор исповедует языческую религию, сложившуюся на базе индоиранской религии и субстратных верований.

2

Мохаммад Хатами (перс. محمد خاتمی — Mohammad Xâtami; р. 1943) — пятый президент Исламской республики Иран в 1997 — 2005. Полный титул — Ходжат-оль-ислам валь Мослемин Сейед Мохаммад Хатами. Избран президентом в 1997 году, переизбран на второй срок в 2001 году.

3

Пешка — разг. Термин, используемый сначала работниками ГАИ, а потом и многими спецслужбами, производное от слова «пешеход».

4

Это так называемое «слово двойного значения», причём оба смысла в данном случае применимы.