Ряби в спорах

Алексей Витальевич Величко, 2023

Книга об отставном сержанте военных сил США, которого начиная со службы начинают мучать проблемы со здоровьем, но больше всего героя беспокоят слуховые галлюцинации. После он попадает на стационарное лечение, где не пройдя его до конца, спустя небольшое количество времени, он выписывается и лечится амбулаторно. Его берут лесничим, где он работает и долечивается, но так как болезнь прогрессирует, герою становится только хуже с каждым днем, и он начинает злоупотреблять препаратами и алкоголем. Его главный симптом – слуховые галлюцинации мучают все чаще и героя не оставляют сомнения, что это не галлюцинации, а часть его новой жизни к которой надо привыкнуть. Герой пытается проверять свои убеждения всевозможными способами, в результате чего мы и дочитываем до концовки, где появляются новые вопросы.

Комета, падающая где-то за дальней грядою скал, формами напоминающих двух псов играющих, чьи очертания застыли где-то далеко за остальными тремя сторонами. «Между прочим, водопад здесь как нельзя кстати», — сказал Мэйджис самому себе. Он разделяет естественно высеченные каменные изваяния, которые как бы пляшут перед невидимыми хозяевами, которых трудно себе и представить из-за гигантских масштабов гряды. Внизу форменный домик, качественно слизанный с плана строителя сценаристом своего дела. Сезонное жилье на дальних промыслах лесничих угодий. Условно его можно было поделить на две части, он был не настолько маленьким, насколько это могло показаться внизу, стоя и смотря с излучины. Дальняя часть была больше покоями для отдыха, из нужного для промысла там была оснащена лишь кладовка, твердотопливный и обычный генераторы находились в пристройке, чуть ближе гостиная, она же комната отдыха, находилась в той же половине. И, конечно же, так горячо любимый лесником камин (а вытягивал он ни дать ни взять твой маленький горн). Внезапно вспомнился ранний апрель, что-то он хотел сделать, чем-то заняться, не давала ему покоя где-то в потёмках сознания мысли их недосказанность, оставляла след немым укором, и вроде бы всё на своих местах, когда ковырял кочергой самый большой обломыш угля, будучи в прострации, потоки его сознания перифразом ударили в глаза стаей, нет, как бы не так, пожалуй, что тучей встрепенувшегося смоляного, как ночь, птичья. Так и не вспомня ключевую мысль, он, опомнившись, встрепенулся от боли из-за упавшей на ногу покрасневшей докрасна кочерги, сделав пару глотков бренди, он опять продолжил свои вечерние излияния… И вот опять тот же камин, всё также на своих местах, но уже что-то, да не то, освещение поменялось, и дело не в вечерней ряби в окне, свет, хотя бы и неяркий, разлился по комнате. Это и ещё ряд неясных воспоминаний, немного страшных, ведь он впрямь подумал, что он уже не на том свете, ведь по всем канонам в западной комнате уже царила ночь. Ох уж эти пробуждения, комом в горле, нет, скорее уж позывы непокойного сердца. Одним словом, рефлексия… Вечерний сумбур… Пора прекращать принимать эти круглые, похожие на морские гладыши препараты вприкуску к крепкому спиртному. Да и в самом деле, о каких может идти речь сновидениях, если их обрывки хоть ярки и оставляют свой след, но всегда такие короткие, выдернутые бредовым рассудком из каких-то там подсознательных областей. Встрепенувшись, опомнился старичок-лесовичок, как иногда он себя называл, повторно думая сразу в двух направлениях… Чем бы заняться, если вчера была засолена половина бочки грудины с солониной с утра и до вечера. Остаётся, пожалуй, рыбалка, ибо рыбалка по ту сторону долины была обычным промыслом, здесь это было просто отдыхом с оным количеством бонусного и полезного сырья в виде не так знакомых многим нескольких пород рыбы. С целью перспективных мест голец и хариус, и чуть ниже за излучиной щуки. Места зимней, а не летней рыбалки. Гладкоствольная одностволка, подбившая в прошлый раз двух уток, что оказались рядом не в тот ровен час, нуждалась в уходе, лесник понимал, что без неё его поход не удастся. Он будет приветствовать товарища, чьи выстрелы этого же калибра он постоянно слышит. И слышит ли? Вопросы, всегда одни вопросы, как же здорово, что вариант один, с одной стороны, наверное, потому здесь и живёт. Силки с капканами стояли на своих привычных местах и приносили на себе доброе число полненького уже летнего рысака. Половина избы была завалена книгами, в основном томами классики, от пола до потолка. «В самом деле бортничество — не мой конь», — сказал Мэйджис, приглаживая снасти к длинной удочке. В самом деле, зачем тратиться на практически нежное собирательство, если соратник занимается своим любимым делом без, так сказать, лески и удилища… Старьёвничество ещё никто не отменял, вспомнил почему не к месту супругу покойницу… Голубиная почта… «По-моему, это уже слишком, — сказал, осаживая заряженные удочки, услышав пару выстрелов где-то рядом, прошедшие через многие эха искажений сквозь каменные изваяния. — И всё-таки собирательство не мой конёк». Наскоро пообедав, он сам не оставил себе занятий, кроме как пойти на промысел, может, позже сходить к излучине, греясь под вечереющим оранжевым блюдом солнца. Пробираясь через валежник, думал о своём первом рассказе, написанном ещё несколько лет назад, который так никто и не прочитал. Также он был, как некстати, так никем и не отредактирован, пользуясь случаем, вспомнил о пунктуации рукописи, которая оставляла желать лучшего, не говоря уже о горе-читателях, из которых «один ослаб, другого и след простыл», оставалось только саморецензироваться в удобной позе перед камином. Тем временем он, сгрудясь, продрался через чащобу, как бы не хотел, но почему-то выбрал именно этот маршрут, зачем, создавая трудности, ощущая нелепицу от дежавю, отдаваясь душевной боли столь явно. Вон она, гладь озера, никем не прикаянная, столь обольстительная и манящая прохладой в вечерние часы. «Зачем я оснащал удилища, чтобы потом их разобрать», — подсознательно откладывая рыбный промысел на неопределённое время, может, душевный покой и складывается из этих мелочей, из этих несделанных дел, точнее, делишек, наверное, самоконцентрация в какой-то степени зависит от самокоординации, упорядочивания не очень охочих до их выполнения. Но это лишь тень уходящего за скалы солнца, тень размышлений, не имеющих общего истока. Зачем пить транквилизатор, если его надо где-то взять, неужто на долгие мили нет ни одной здравой мысли. Мэйджис встрепенулся… Нет, это какое наваждение, нелепица, оханьем в вечернем зареве отдалась выстрелами за грядой, сколько ещё можно, отчего же не заняться чем-то другим, или это не он, а его сопровождающие, и почему в здравых рассудках, имея под боком аптеку с психотиками, надо приезжать и именно палить почём зря в отбившегося лося, может, они всё-таки упражняются на чём-то другом, может, по мишеням. В общем и целом опять ряд вопросов делают свою работу. Зачем задаваться ими, если мы забыли о главных качествах человека, его потребность в убийстве или звать друг друга по имени, считая количество всполохов и надеяться, не с нами ли здороваются, если как раз-таки нет, этим обычно заканчивается любая история, любой фильм… Но постойте, ведь раньше они и впрямь так здоровались (может, и не было этого раньше, ведь когда-то он и действительно отмечал дни в календаре). В праздники Мэйджис и впрямь мечтал обмениваться шифрами, не понимая, что это просто взрослое детство, маргинал такое общение не поймёт, ничего, словом, хорошего, с какой стати маргиналам приветствовать своих старинных приятелей, на самом деле основательно подзабывших их, и их же с ними облик в придачу к своему… Разрушать древнюю традицию, прокладывая древние тропки для любителей-звероловов. Лейтмотив в простом, и зачем тогда я ловлю этих остроухих, если и впрямь возврат на предыдущий уровень стать звероубийцей и звероненавистником привёл его к одиночеству, но постойте, он ведь сам к нему и стремился… В общем и целом вопросы… Порой всего лишь вопросы. Косность мышления выдавала его с головой, надо ли принимать какое-то единогласие, если когда-то он пошёл от обратных мотивов, они то и заставляют его возвращаться к реальности. ЗАЧЕМ БЫЛО любить, чтобы потом ненавидеть эти мелочи. Последки озарений означали примерно около получаса предзакатного солнца, розово-багряное небо играло всполохами в верхушках елей. Оставалось жить по наитию, он встал и отправился обратно в чащобу, зная, что не успеет обойти все силки. По ходу раздумывая и кряхтя, не понимая, что уже скоро сумерки заберут, поднимут квинтэссенцией здешних истоков и тайн, именно тайн никогда не существовавших легенд…

«За умудрённостью старость встречая с упоением в закуте своём. Храня число былин об заклад, не втянутым страждой быть им в свет запрещает, последний с пороком в роду, в разбитой ладье на причале, айда в унисон его импульс отсчётный слывёт в злоключён, чёлн пришвартован, пульсации вехами жизни в нём, да образом перетрясён. Аморфно до избавления охоч, как жилится до сродни, так же самовластием могуч. Столб под кровлею столь тяжким бременем, потоком зарева во плоти в том рдении небесном не кажет только наивства, сколь оным ниспадение дает».

«Конгениально, — промямлил Мэйджис, — хотя и попахивает тарабарщиной». Да с какой стати вспомнились эти строки? И куда их пристроить? Оставить в черновике или доработать и опубликовать как стих? И почему его дни будто слизывают друг друга, какая цель повторов одних и тех же занятий, и о каком, собственно, издании могла идти речь. Кому это нужно и, самое главное, где. Теперь к вопросу о злосчастном собирательстве. Веранда была пристроена к дому не для сонных вечерних посиделок, скорее всего напоминала гараж или сарай открытого строительства, по прямому же назначению являла собой заготовительное пространство, заваленное инструментом, заставленное бочками и ящиками, под потолками томно ждущими рядами висели веники разных древесных пород, стояла софа, сувениром в углу прислонён якорь, стену возле окна украшали большие лосиные рога, Мэйджис нехотя окинул взглядом всё то, что ему, кстати, не особенно сильно импонировало, весь этот бардак и хлам, однако ж мысли о заготовках отгоняли все дурные. Твердотопливный котёл необходимо было заправить дровами, которые предстояло наколоть… «Baboom», — сыграло на перепонке эхо, похоже на разрыв снаряда, Мэйджис приготовился к новому. По ощущениям будто барабанную перепонку сжали в тот самый барабан, только очень маленький, можно сказать, просто малюсенький. А вот и второй… К нему он оказался готов, второй хлопок был скорее из мелкашки, чем из двух стволов 12-го калибра, и почему каждый выстрел на его территории отдаётся такими душераздирающими болями? Уже на бегу хватая ружье, загребая патроны со стола, проверяя свой объёмный фунтовый кинжал, Мэйджис поймал себя на мысли, что сидит, обнявши голову обеими руками… В прошлый раз это было как в бреду.

— Как в бреду, — повторил Мэйджис, сейчас иначе, словно разряд молнии после её, собственно, появления.

— Не может же это, в конце-то концов, не быть, если даже эхо в долине довольно-таки ощутимо…

— Нет, тут ошибки быть не может просто… совсем просто…

Похожее на джунгли марево двигалось под ветром ярдах в трёхстах от Мэйджиса, ельник, если приглядеться, и почему так странно и действительно меняет цвета, будто приспосабливаясь к больной фантазии.

— Моё воображение явно не ищет лёгких путей, — говорит Мэйджис. — Надо что-то принять — и бегом, пока это что-то не вышло на большую охоту — охоту на него. Да, то есть на меня, не могу я поддаться на это снова.

Конец ознакомительного фрагмента.